Я просидел минут двадцать. Уже перевалило за одиннадцать. Я снова позвонил, подергал ручку двери. Звонок разнесся по дому, ручка повернулась, но отозвались опять лишь собаки. Я прошел вдоль дома. От парадной двери к внешней стене тянулась широкая веранда. На нее из столовой выходило французское окно. Я заглянул в комнату, однако рассмотреть так ничего и не смог. Собаки бежали за мной по дому и с диким лаем начали бросаться на меня с другой стороны толстого стекла. Да, в таком шуме вряд ли можно спать. Черт возьми, что же это значит?
– Доктор Тобел!
Я постучал в стекло. Снова набрал ее номер – в доме опять зазвенело сразу несколько телефонов. Пять сигналов, потом автоответчик:
– Вы позвонили…
Я толкнул французское окно. Заперто. Пробираясь сквозь заросли гиацинтов, лавров и прочих разнообразных растений, выращенных четой Тобел за долгую жизнь, обошел весь дом по периметру. Собаки, не замолкая ни на секунду, сопровождали меня внутри дома – лай их то удалялся, то приближался, в зависимости от его местоположения. Все двери оказались на запоре.
Машина под навесом, собаки в доме, не привязанные, свет наверху, молчаливый дом…
Я поднял камень и снова подошел к французскому окну. Держа камень в руке, стукнул им в стекло возле ручки. Стекло не разбилось. Тогда я отошел на несколько шагов и швырнул камень. В стекле образовалась неровная дыра с острыми, опасными краями; собаки пришли в бешенство, а камень покатился по ковру. Я просунул руку сквозь дыру и отпер замок. Вытаскивая руку обратно, задел стекло, и оно резко полоснуло по запястью: от пореза длиной в два дюйма тут же закапала кровь.
И вот я наконец в доме. Сходят с ума от бешенства две таксы. Одна из них от напряжения и нервного расстройства даже помочилась прямо на пол. Возле обеденного стола открытая клетка. Я снова позвал доктора Тобел, однако голос утонул в коврах, книгах и собачьем лае. В прежние годы я несколько раз бывал в этом доме и сейчас вспомнил расположение комнат: направо кухня, налево лестница и большая гостиная, спальни и кабинеты наверху.
Из кухни не раздавалось ни звука, но я все-таки прошел туда, надеясь не увидеть Хэрриет распростертой на полу. Кухня выглядела совершенно безмятежно. Взяв бумажное полотенце, я зажал им рану на руке, пытаясь остановить кровь. Прошел в гостиную, потом направился к лестнице.
– Доктор Тобел! Это Нат Маккормик! – снова позвал я. – С вами все в порядке?
Поднялся по лестнице и свернул в застеленный ковровой дорожкой коридор. В слегка приоткрытую дверь просачивался свет. Уже не церемонясь, я толкнул дверь и вошел в комнату.
– Доктор Тобел?
Кровать стояла в противоположном конце комнаты, и покрывало на ней было немного сбито – на нем явно лежали. В изголовье горела лампа, но ни книги, ни каких-либо бумаг я не увидел. Рядом с кроватью стоял массивный комод, на нем масса фотографий в разнообразных серебряных рамках. Справа оказалась открытой еще одна дверь, и за ней тоже горел свет, только дневной. Ванная комната.
– Доктор Тобел?
Трость валялась на полу – половина в спальне на ковре, половина – на кафельном полу ванной. Еще пара шагов, и я очутился возле ванны; вдоль нее распростерлось тело моей наставницы: одна трость рядом, другая возле двери, руки и ноги беспорядочно разбросаны. На полу валялась открытая, янтарного цвета бутылочка, из которой высыпались крошечные белые таблетки – они были и на полу, и в раковине, и на самом теле.
Доктор Тобел лежала с полузакрытыми глазами и искаженным гримасой ртом. Я быстро присел рядом и прижал пальцы к шее: пульса не было. Из ящика возле раковины достал зеркальце и поднес его к губам и носу Хэрриет. Оно осталось совершенно чистым. Дыхания тоже не было.
– О нет! – воскликнул я и, с трудом переставляя ноги, вышел из ванной.
51
Я заметил, что нередко вся полнота впечатлений от другого человека концентрируется в каком-то одном воспоминании, и это воспоминание становится конспектом отношений. Воспоминанием этим может оказаться последняя встреча или машущая вслед, удаляющаяся и бледнеющая фигура в зеркале заднего вида. Вспоминая собственного отца, например, я прежде всего вижу красное лицо пьяницы, искаженное яростью и слегка отмеченное страхом: он только что ударил сына ремнем прямо по лицу. И именно из этого воспоминания уже вытекает все остальное: и хорошее, и плохое.
Тем более странно, что самые смелые мои воспоминания о Хэрриет Тобел на самом деле мне не принадлежат. Да и она лично в них не фигурирует. Они пришли из устной традиции медицинского факультета, той самой, которая увековечивает дух учебного заведения, его самые интересные особенности, самых знаменитых, равно как и печально известных выпускников. То есть, если выражаться прямо, свои первые впечатления о докторе Тобел я получил по слухам.
С самых первых недель студенческой жизни мы все узнали, что доктор Тобел – это та самая увечная профессорша, которая с трудом добирается от лаборатории до деканата, а оттуда до аудитории. Если не учитывать тот факт, что она все-таки была способна проделать свой путь из пункта А в пункт Б без посторонней помощи, я так никогда и не мог понять, почему она выбрала в качестве средства передвижения именно две палки, а, скажем, не инвалидное кресло. И хотя она стала моим преподавателем и виделись мы достаточно часто, я так ни разу и не осмелился это выяснить.
Но это еще не воспоминание, пусть даже и чужое. Воспоминание передано мне отчаянным четверокурсником-медиком в первые же дни учебы и заключается в следующем: Хэрриет Тобел ковыляет со своими палками на поле для гольфа к метке для мяча, а кто-нибудь подает ей клюшку. Стремительным движением она поднимает клюшку, бросает палки, бьет по мячу и падает на землю. Легенда гласила, что такое могло повторяться и девять, и восемнадцать раз: движение, удар, падение. История эта вмещала в себя и жизнь, и характер. Подобно рассказу о Джордже Вашингтоне и вишневом дереве или о Теодоре Рузвельте и наступлении на гору Сан-Хуан.
Вот так я и сидел на ковре в спальне старой леди, глядя сквозь открытую дверь ванной комнаты. Кровь из пореза на руке продолжала сочиться, постепенно пропитывая полотенце. Единственный человек на свете, которого я любил беззаветно, умер.
Первый шок постепенно прошел. Я поднялся, высморкался и вытер глаза. И хотя голова все еще отказывалась работать в нормальном режиме, я все-таки попытался мыслить объективно. Что ни говори, а я все-таки врач. Или эпидемиолог, или медицинский детектив, или еще черт знает что.
Возле кровати, на тумбочке, стоял телефон. Я подошел, снял трубку и набрал номер справочной, попросив телефон Бюро медицинской экспертизы. Однако, не дождавшись ответа, повесил трубку. Было необходимо собраться с мыслями.
«Натаниель, пожалуйста, позвони сразу, как получишь это сообщение». Последние слова доктора Тобел звучали у меня в голове, словно она произносила их именно сейчас: «Кот д'Ивуар».
И вот она лежит мертвая передо мной.
Это несправедливо.
Я вернулся в ванную и внимательно осмотрелся, стараясь не упустить ни единой мелочи. Дверца медицинского шкафчика открыта, баночки и бутылочки поспешно сметены с полок и валяются в раковине. Мыльница лежит на полу, словно доктор Тобел, пытаясь удержаться, хваталась за все, что попадало под руку.
Я взял салфетку и поднял маленькую янтарную бутылочку без крышки. Нитроглицерин. Раскиданные повсюду крошечные таблетки имели ту же надпись.
Так что, судя по всему, доктор Тобел умерла от сердечного приступа или, выражаясь медицинским языком, от инфаркта миокарда.
Я внимательно изучил содержимое медицинского шкафчика. На верхней полке стояли белые и янтарные бутылочки с лекарствами, которые продаются только по рецепту: дигоксин, нитропруссид, кумадин, липитор, асифекс. Было здесь и несколько свободно продающихся упаковок желудочных и слабительных средств. Если не считать липитора и асифекса, то набор лекарств говорил о серьезной болезни сердца, грозящей закупоркой сосудов. Я проверил даты. Большая часть лекарств изготовлена более года назад, однако упаковки опустели лишь наполовину. Значит, за прошедший год к их помощи обращались не часто. Лишь на баночках, предназначенных для облегчения хронических недугов, таких как асифекс, нитроглицерин и липитор, даты оказались ближе к сегодняшнему дню.
Ну хорошо, значит, сердечный приступ.
Я постарался представить все, как было: она лежит в постели и ждет моего звонка. Начинается боль в груди, она сначала думает, что это, предположим, ангина, и встает, чтобы взять таблетку. Оказавшись в ванной, понимает, что дело обстоит серьезнее. Она доктор, а потому знает – это не просто ангина. Тянется за таблетками, надеясь засунуть под язык нитроглицерин, расширить сосуды, а может быть, потом добраться до телефона и набрать 911.
Однако сердечный приступ оказывается очень серьезным, и она едва успевает снять с баночки крышку, как тут же падает. Сознание сохраняется еще несколько мгновений, а потом она забывается и умирает.
Умирает как раз тогда, когда должна сказать мне нечто «очень важное».
«Кот д'Ивуар».
Я снова подошел к телефону, набрал номер справочной и на сей раз записал телефон Бюро медицинской экспертизы.
Служащий предупредил, что, поскольку смерть наступила неожиданно и внезапно, они обязаны прислать полицию и кое-что выяснить на месте.
Я решил, что это хорошо. Сел на пол возле двери в ванную комнату так, чтобы видеть тело, и попытался заставить себя думать.
Машину я услышал, лишь когда она остановилась. Быстро встал и подошел к окну, выходившему в парадный двор, на лужайку. Ничего не видно. Должно быть, машина остановилась как раз за высокими кустами, скрывающими частные владения от глаз проезжающих по дороге. Мотор тихо урчал, едва нарушая тишину ночи. Я ожидал, когда откроется и закроется дверь и из машины кто-нибудь появится. Однако ничего не произошло. Через пару минут я решил спуститься вниз и выяснить, в чем дело. Если это полиция – а кому бы еще сюда приехать в такой час? – то начнутся формальности с телом. Эта смерть очень меня тревожила, а потому хотелось как можно скорее узнать результаты вскрытия.
Выйдя на крыльцо, я все еще отчетливо различал работу мотора. Быстро спустился в полукруглый двор и направился в сторону улицы. Однако, обойдя живую изгородь, услышал, что водитель включил передачу и тронулся с места, а я успел увидеть лишь то, что машина – темно-синий или черный седан, номер начинается с буквы «Р», а внутри сидит всего один человек.
Машина решительно проехала мимо знака «Стоп» в конце квартала.
– Черт! – не выдержал я.
События принимали скверный оборот.
Двое полицейских, очевидно, самых опытных в Эттертоне, вовсе не радовались возможности оказаться здесь. Они явно скучали, и у меня сам собой возник вопрос, что же обычно делают местные полицейские в среду ночью. То есть я хочу сказать, что Эттертон – это вовсе не Окленд и не Сан-Хосе.
Мы втроем сидели в столовой, а наверху санитары из Бюро медицинской экспертизы готовили тело доктора Тобел к перевозке. Таксы бегали возле нас.
Женщина-полицейский, по фамилии Бейн, внимательно посмотрела на меня через стол.
– А почему вам кажется, что здесь что-то не так?
– Да просто я не верю, что она так серьезно болела.
Женщина взглянула на своего напарника.
– Конечно, вы врач, но не потому ли сердечные приступы и называют «молчаливыми убийцами»?
– Так называют высокое кровяное давление.
– Это почти одно и то же.
– Почему она не добралась до телефона? – спросил я. – Сердечный приступ редко убивает мгновенно.
– Так ведь и она не умерла мгновенно, – возразила Бейн. – Как же тогда таблетки? Она ведь пыталась их взять.
– Все это мог сделать и кто-то другой.
Бейн лишь закатила глаза.
– И потом, как насчет остановившейся рядом машины? Почему она тронулась, едва показался я?
– Это мы уже обсуждали, доктор Маккормик. Здесь мы имеем первую букву номера, цвет и тип кузова. Знаете, сколько машин подходит под эти характеристики? – Она вздохнула. – Должна сказать, что парковаться здесь – вовсе не преступление.
Я чуть было не ляпнул насчет того, что быть черным – не преступление, однако вовремя сдержался.
Детектив Бейн покачала головой.
– Вам известно, что кто-нибудь держал зло на доктора Тобел?
– Нет, – ответил я.
– А что-нибудь насчет любовников?
– Нет.
– Была ли она подвержена страсти к игре, доктор Маккормик?
– Вы серьезно?
– Тот же вопрос я могу задать вам, доктор. Все, что произошло здесь, не дело полиции. Ваша подруга умерла от сердечного приступа.
На лестнице раздались шаги, и я услышал, как один из санитаров громко выругался. Собаки это тоже услышали и с лаем выскочили в прихожую.
Напарник Бейн, полицейский по фамилии Макки, обратился ко мне:
– Почему вы не посадите их в клетку? Они же сейчас набросятся на ребят.
Выразительным взглядом послав полицейского куда подальше, я встал и пошел на кухню, чтобы поискать собакам еды. В прихожей, возле входной двери, стояла каталка. Санитары медленно спускались по лестнице, неся за ручки черный мешок с телом.
– Умные собачки, – заметил один из них, кивая в сторону спрятавшихся под каталкой собак.
Несмотря на то, что мне явно становилось нехорошо, я все-таки не мог оторвать взгляд от черного, застегнутого на «молнию» пластикового мешка.
– Пошли, ребятишки, – позвал я такс. Увидев знакомую еду, они послушно направились в столовую, в клетку. Я запер дверцу.
Едва я вернулся за стол, офицер Бейн заявила:
– У меня к вам есть несколько вопросов.
Она вынула маленький блокнот и что-то в нем записала.
– Зачем вы разбили стекло?
Я увидел, что в прихожей санитары положили мешок на каталку, и отвернулся.
– Потому что она не отпирала дверь. Я волновался.
– Если вы волновались, то почему же не позвонили в полицию?
– Потому что я врач и в случае необходимости мог бы помочь ей и сам.
– Так, значит, вы попросту ворвались в дом?
– Да.
– А почему вы вообще оказались возле дома?
– Мы планировали встретиться.
– Так поздно?
– Да. То есть нет. Вообще-то встречаться мы не собирались, я должен был просто ей позвонить. Но поскольку она не отвечала, я заволновался и поехал к ней домой. – Тело доктора Тобел вывозили на улицу. – Послушайте, мы сейчас напрасно тратим время. Вы, часом, не хотите проверить отпечатки пальцев или что-нибудь в этом роде?
Детектив Бейн изобразила улыбку. То же самое сделал и ее напарник.
– И чьи же, вы полагаете, мы найдем отпечатки, кроме ее собственных да еще ваших?
– А вот это уж я не знаю. Искать предстоит вам. Вы работаете в полиции.
– Может быть, действительно следует посмотреть, Джек, – повернулась Бейн к товарищу. – А еще не мешало бы вызвать судебную экспертизу, выяснить насчет тканей. Но это что-то уж слишком громоздко для нас одних. Лучше я позвоню в ФБР. Тогда можно будет прочесать весь квартал.
И она, и ее напарник сияли улыбками. Наконец детектив Бейн снизошла до меня:
– Да, мы действительно служим в полиции, и, с моей профессиональной точки зрения, здесь нет ровным счетом ничего странного. – Она захлопнула блокнот. – Чтобы вам стало легче, мы можем отвезти вас в участок и допросить там.
Нет, от этого мне лучше не станет. И вообще мне все это уже порядком надоело.
– Слушайте, ребята, а вообще-то вы – компания идиотов, так ведь?
Усилие не пропало даром. Первой прореагировала Бейн:
– Слушай, ты, нахал…
– Послушайте, доктор. – Макки метнул на сотрудницу красноречивый взгляд. – Мы понимаем, что вы очень расстроены, но здесь действительно нечего искать. А у нас много дел. – Он вытащил из нагрудного кармана визитную карточку. – Тело сейчас отвезут в Бюро судебно-медицинской экспертизы и произведут вскрытие. Вас это порадует?
– Непременно.
– И все же должен заметить, доктор, что в данном вопросе я полностью солидарен с детективом Бейн. Мы имеем всего лишь очень пожилую леди, которая умерла естественной смертью. Если вы что-нибудь обнаружите, позвоните.
Макки поднялся и протянул мне визитку. Полицейские ушли. Не могу сказать, что их уход меня разочаровал, однако, едва затих звук мотора, мне вдруг стало очень одиноко. Я вернулся в столовую, открыл клетку и выпустил такс. Сам уселся на пол, а они стали прыгать и заглядывать мне в лицо, стараясь, как это обычно делают собаки, заставить меня улыбнуться. Но я не мог.
52
– Возвращайся, пожалуйста.
– Не могу, Брук.
– Что значит не можешь?
– Мне нужно позвонить ее детям.
– Это ты сможешь сделать и завтра.
– Нет, сегодня. Послушай…
В трубке повисло молчание.
– Тебе нужно поспать, – снова заговорила Брук. – Давай я за тобой приеду, а утром опять тебя туда отвезу. Ты сможешь…
– Спасибо, – прервал я ее.
Был уже третий час. Я позвонил Брук, чтобы облегчить душу. Разбудил человека, а оказалось, что говорить не могу.
– Ложись спать. Я когда-нибудь приеду.
– Натаниель.
– Спокойной ночи, Брук. Спасибо и извини.
Я нажал на кнопку отбоя. Однако через полминуты телефон зазвенел снова.
– Брук, – ответил я.
– Тебе сейчас нельзя быть одному.
– Да я здесь с собаками.
– Натаниель…
– Спасибо за заботу, но мне правда надо идти заниматься делами. Спокойной ночи.
Я опять отключил телефон. Но он зазвонил снова. Я убрал звук.
У доктора Тобел было двое детей – два сына. Странно, что я ничего о них не знал. Фотографии их красовались на столике возле кровати, однако Хэрриет никогда о них не рассказывала.
Я занялся поиском номеров телефонов сыновей. Начал с кухни, ничего там не нашел, а потому отправился наверх, в кабинет. Уселся за просторный дубовый письменный стол и включил лампу с зеленым абажуром, какие стоят в кабинетах банкиров. Рабочая комната доктора Тобел словно явилась из середины прошлого века: старинному дубовому столу вторило тяжелое потрепанное кожаное пресс-папье; вдоль стен тянулись полки, уставленные учебниками и старинными справочниками. Картины здесь тоже не отличались новизной – самые молодые вышли из-под пера художника не позднее 1970-х годов. Камин в противоположной стене венчался мраморной полкой, на которой собралась целая коллекция интересных вещиц: антикварные щипцы для колки льда, статуэтка, присланная мной из Африки, украшения инков и майя. В общем, комната очень походила на музей.
Исключение составляла лишь оргтехника. Компьютер на специальной подставке рядом со столом – явно последней модели. Плоский жидкокристаллический монитор не меньше тридцати дюймов по диагонали; сканер, аппарат факсимильной связи, цифровая абонентская линия, электронная записная книжка. Создавалось интересное впечатление: в то время как эстетические вкусы моей наставницы сформировались многие десятилетия назад, ее технологические пристрастия шли в ногу со временем.
Да, так зачем же я сюда поднялся? Вспомнил: найти телефоны сыновей.
Я задумался. Не выходили из головы слова последних полученных сообщений: «Пожалуйста, позвони мне сразу, как прочитаешь это сообщение. Очень важно». И второе – «Кот д'Ивуар».
Я заглянул в ящики древнего стола, надеясь найти адресную книгу или что-нибудь, хранящее подобного рода информацию. Клочки бумаги, конверты, блокноты, папки. Какие-то финансовые документы. Я быстро просмотрел все это, однако успел заметить, что зарплата доктора Тобел в университете за прошлый год уместилась в очень небольшую шестизначную цифру. Еще тысяч пятьдесят или около того добавили различного рода консультации. Интересно, конечно, но к делу не имеет ни малейшего отношения.
«Кот д'Ивуар».
Нет, о детях надо забыть. Подойдя к книжным полкам, я принялся искать атласы, книги об Африке и иные подобные вещи. Нашел несколько интересных изданий, снял с полки и начал листать. Ничего особенного. Через пятнадцать минут я уже просмотрел все книги на данную тему и, не найдя ничего, что остановило бы мой взгляд, намеревался спуститься вниз, чтобы продолжить поиски. И тут в поле зрения опять попала мной же подаренная африканская статуэтка.
После того, как меня зачислили в университет штата Мэриленд, в знак признательности за помощь я послал Хэрриет небольшую, вырезанную из черного дерева статуэтку. Даже в переводе на американские деньги подарок был дорогим: чтобы купить его, потребовалась месячная зарплата сотрудника Корпуса Мира. Она была прекрасна, эта воинственная предводительница, выточенная из темного дерева, с тяжелым бюстом и солидным животом.
Даже не стремясь к излишним метафорам, должен заметить, что статуэтка воплощала для меня сущность самой Хэрриет Тобел: именно воинственная предводительница. Преодолевая изуродованное болезнью тело, находясь в научном мире, где на протяжении долгих столетий царствовали мужчины, даже имея на руках массу созданных мной проблем, она сумела победить.
Я и забыл, как неожиданно тяжела эта статуэтка. И действительно великолепна: уверенное выражение лица, дубинка в руке. Я повернул воительницу спиной, помня, что она исчерчена шрамами. И совершенно неожиданно увидел начерченные карандашом слова, серые на черном: «Морской банк Калифорнии, № 12».
– Какого черта?
От удивления я прошептал это вслух. Начал крутить статуэтку в руках в надежде обнаружить что-нибудь еще, хотя бы самую незначительную информацию. Потряс – может быть, внутри что-то есть? Нет, ничего. Я протянул руку, чтобы поставить фигурку на место, на каминную полку. И вдруг на том самом месте, где она стояла, в чистом, свободном от пыли кружке заметил маленький серебряный ключик.
«Кот д'Ивуар».
Внизу, в столовой, залаяли собаки.
Хлопнула дверца машины.
53
С лестничной площадки я не мог видеть входную дверь, однако услышал шаги на крыльце. Рука сама собой крепко сжала африканскую фигурку из красного дерева. Неудобная, но достаточно увесистая, так что в случае необходимости вполне может послужить средством защиты. Разминаясь, я несколько раз качнул африканскую воительницу.
В дверь требовательно постучали, собаки с яростным лаем рванулись в прихожую и принялись описывать круги в тесном замкнутом пространстве, в бешенстве носясь по ковру. Я перегнулся через перила и попытался сверху увидеть дверь, однако так ничего и не разглядел. Стук повторился, на сей раз еще громче.
Застыв на месте, я как можно крепче сжал свое оружие, а потом начал медленно спускаться по ступенькам лестницы.
Свет на крыльце я не включал, а потому мне не удалось как следует рассмотреть стоящего там человека. Единственное, что я увидел, – это просторная рубашка и накинутый на голову капюшон. В руке какой-то предмет. Но тут незнакомец выставил вперед одну ногу и подбоченился.
Эту характерную позу я узнал бы где угодно и когда угодно, а потому сразу, не сомневаясь, подошел к двери и широко ее распахнул. На лице у меня сама собой расплылась широкая улыбка.
– Зачем ты пришла? – задал я риторический вопрос.
– Тебе не надо оставаться одному, – ответила Брук.
Какое-то мгновение я просто стоял, глядя на нее, улыбаясь и пытаясь решить, что делать дальше – отступить на шаг и пропустить Брук в дом или подойти и обнять ее. Однако решить так и не смог, а потому просто продолжал стоять и глупо улыбаться. Вокруг прыгали собаки.
Брук сунула мне в руку термос.
– Чай, – произнесла она и наклонилась погладить собак. – Как их зовут?
– Этого мы с тобой уже не узнаем, – ответил я.
– Знаешь, это очень напоминает ключ от банковского сейфа, – задумчиво произнесла Брук.
– Так оно и есть, – согласился я.
– А «Морской банк Калифорнии» – это банк.
– Наверняка.
– Номер двенадцать – скорее всего номер отделения.
– Да.
Мы с Брук сидели в столовой, а перед нами на скатерти красовались термос с чаем, фигурка из черного дерева и маленький серебряный ключик.
– Странно, Нат. Такое чувство, будто она знала, что с ней может что-нибудь случиться, а потому и позвонила тебе, чтобы ты забрал это… – Брук не договорила.
– Знаю, – ответил я.
– Что будем делать дальше?
Прекрасный вопрос! Свяжемся с полицией? Нет. Позвоним в ФБР или Тиму Ланкастеру? Ни в коем случае.
– Знаешь, – наконец произнес я, взглянув на часы, – всего лишь через пять часов мы сможем найти отделение номер двенадцать Морского банка Калифорнии…
– Нат, я вовсе не уверена, что это следует делать…
– Но она ведь оставила все это мне. Не полиции. И даже не собственным детям.
Мы помолчали. Наконец Брук согласилась:
– Ты прав.
Я отхлебнул чаю.
– А что будем делать сейчас?
– Тебе надо поспать, – ответил я.
– А чем же займешься ты, Натаниель?
Я сделал еще пару глотков. Взглянул Брук прямо в глаза.
– Едва появятся ее дети, мы уже не сможем попасть в этот дом. Так что считай, в нашем распоряжении всего одна ночь.
– И?…
– И поэтому нам необходимо выяснить все, что только возможно, о занятиях доктора Тобел.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду то, что нам необходимо порыться в бумагах. Выяснить, что…