– Тогда все пошло бы вкривь и вкось, – закончил я. – Но беда в том, что и так все пошло вкривь и вкось.
– Правда. И все-таки никто не подозревал, насколько все плохо.
– Именно так ситуация обычно и выходит из-под контроля, правда ведь?
– Наверное. Извини, мне очень жаль. Я понимаю, насколько тебе неприятно слышать все это о Хэрриет. Мне и самой пришлось тяжело.
Некоторое время мы шагали молча. Потом Элен неожиданно добавила:
– Кстати, Джэнет Маргулис умерла не от вакцины, а действительно от внутрибольничной стафилококковой инфекции.
Я покачал головой:
– Те женщины, которых я видел в Балтиморе, умерли вовсе не от стафилококковой инфекции. И даже не от СПИДа. Поэтому если вирус-гибрид не мутировал в организме Кинкейда… Мне кажется, так оно и произошло. Думаю, он начал развиваться под воздействием какого-то иного вируса, доброкачественного. А потом уж принялся за работу. Но верх все-таки одержал геморрагический вирус. То, что я видел в Балтиморе, выглядело именно так и вовсе не походило на СПИД.
– Как знать, Натаниель? Возможно, именно та часть нового вируса, которая принадлежала ВИЧ, сумела так ослабить организм, что второй его части действовать стало уже куда легче. Трудно сказать.
Я постарался понять сложную цепочку доводов.
– Получается, что Кинкейд обладал иммунитетом. А те женщины, с которыми он имел дело и которых заразил, этим иммунитетом не обладали.
– Похоже, что так. А почему – не знаю. Мы исследовали его ткани и обнаружили вирус, но он выглядел доброкачественным, безвредным. Не понимаю… – Она внимательно взглянула на меня. – Должна признаться, что в самом начале Хэрриет казалась очень увлеченной и вдохновленной работой. Ее подопытные «морские свинки» – и Джэнет Маргулис, и Кинкейд Фальк, – казалось, получили иммунитет к вирусу-химере. Однако едва ты заявил о вспышке в Балтиморе, она сразу поняла: что-то сломалось.
Вздохнув, Элен посмотрела на возвышающиеся перед нами лабораторные корпуса. Она казалась очень печальной, и опять я не мог понять – кто же Элен такая на самом деле? Снежная королева или, как и все мы, просто испорченный, слабый человек? Ну почему мне не дано понимать людей? Более того, почему мне не дано понимать женщин? С мужчинами куда проще – они всего лишь простые, амбициозные идиоты, причем эта оценка относится и к рассказчику. Женщины же – Элен Чен, Хэрриет Тобел, Брук Майклз – и тоньше, и сложнее. Человеку, стремящемуся на все вопросы получить простые ответы, нелегко иметь с ними дело.
– Ужасно, Нат, все это просто ужасно.
Мне хотелось задать еще один вопрос, тот самый, что жег душу вот уже несколько дней.
– Как ты думаешь, что именно доктор Тобел собиралась мне сказать в ночь своей смерти?
– Может быть, стремилась просто очистить душу? Или свалить всю вину на Отто Фалька и ксенотрансплантацию. Этого мы уже не узнаем, так ведь?
– Думаю, что так.
Мы уже подошли к машинам. «БМВ» мигнул фарами, и Элен открыла дверь. На заднем сиденье я разглядел две большие, набитые до отказа сумки. Судя по всему, парочка решила направиться куда-нибудь на юг или на восток – в одну из тех стран, которые еще не заключили с США договора об экстрадиции.
Элен повернулась ко мне:
– Мне пора. Счастливо. – Она показала на файлы, которые я так и держал в руке. – Информацию можешь использовать по собственному разумению.
Я смотрел, как доктор Чен стоит, прислонившись к дорогой машине, в дорожном костюме, скрестив руки на груди, и невольно спрашивал себя: неужели ей даже не пришла в голову мысль о том, что могло бы произойти, останься она со мной? Ведь первые несколько лет я постоянно думал о том, что, если бы она была со мной, все сложилось бы совершенно иначе: я не связался бы с Пабло там, в кофейном баре, и меня не выкинули бы с факультета, и я мог бы стать хирургом, а мог и урологом. Я совершенно точно не поехал бы в Африку, а потом не пришел бы работать в Центр контроля и предотвращения заболеваний. А Элен не была бы сейчас с Яном и не разговаривала бы со мной вот здесь, на автостоянке, собираясь бежать из страны.
И все-таки интересно, задавала ли она себе эти вопросы? Думаю, что задавала. Надеюсь.
Впрочем, уже в процессе обдумывания множества этих «если» я обрел некоторую ясность. И внезапно ощутил себя свободным.
– У нас все равно ничего бы не получилось, – произнес я тихо.
Уголки ее губ изогнулись в печальной полуулыбке.
– Нет, – согласилась она.
Все эти годы я винил в разрыве лишь себя одного, считая, что отношения подорвал и разрушил именно я. А сейчас стало ясно, что и Элен должна нести свою долю вины и ответственности, – именно она смалодушничала, не выдержала, бежала при первых же трудностях. Наверное, она просто никогда меня не любила. Может быть, любила свое обо мне представление, а когда фантазия вдруг начала трещать и рушиться, испугалась и бросила меня. Теперь красавица так же влюблена в образ Яна Кэррингтона. Но Ян оказался в некотором роде убийцей – не говоря уже о том, что мысли этого человека концентрируются лишь на бизнесе и на возможности его спасения. Еще, правда, на рабочем расписании следующего дня. Так что вряд ли Элен удастся надолго сохранить образ своего мужчины в целости и сохранности. Что ж, во всяком случае, по ее словам, он богат. И, судя по всему, Элен уже сумела определить степень важности для себя этого фактора.
Однако оставались и другие вопросы: как она сможет примириться с жизнью в Уругвае или где-то еще, куда они направляются, как доктор Чен будет чувствовать себя рядом с беглым преступником, Яном Кэррингтоном? Почему-то мне казалось, что ей будет не слишком хорошо.
Однако самым важным вопросом оставался именно этот: почему Элен решила мне помочь? Я снова задал его.
– Я же сказала, – ответила она, – ситуация начала выходить из-под контроля.
– Неправда, – не поверил я.
– Тогда не знаю, Натаниель.
И тут стойкая красавица меня удивила. Глаза вдруг наполнились слезами.
– Я больше вообще ничего не знаю. Не знаю даже, кто я такая.
Наши взгляды встретились. Впервые за прошедшие десять лет я почувствовал, что перестал и любить, и ненавидеть Элен Чен. Мне стало очень-очень жаль ее.
Девушка смахнула слезы и тяжело вздохнула. Собралась в путь. Я спросил:
– Что я могу для тебя сделать, Элен?
– До завтрашнего вечера не говори никому о том, что я уехала, хорошо? Ведь ты должен мне услугу.
Действительно, должен.
Я кивнул. Элен кивнула в ответ и села в машину. Но она не успела включить зажигание, не успела даже закрыть дверь.
– Доктора, – послышалось с противоположного конца стоянки, – мы так рады, что смогли разыскать вас.
97
К нам быстро шел Отто Фальк, за ним следовал Ян Кэррингтон. Но самое удивительное, что за ними шагал тот самый человек, которого я прозвал Учителем.
– Надеюсь, не помешаем? – поинтересовался Фальк, положив руку на багажник машины.
Что за глупый вопрос! Конечно, они нам мешают – мешают Элен сбежать, а мне выйти из передряги живым.
Все трое выглядели угрожающе, и меня это несколько обеспокоило. Даже Учитель, постоянно мигающий красными слезящимися глазками, казался сейчас больше похожим на могильщика. В руке он держал пистолет, из дула которого откровенно торчал глушитель.
Фальк набрал в грудь побольше воздуха, а потом со странным сипом выпустил его сквозь сжатые губы. Оглядевшись, заметил:
– Здесь прохладно. Почему бы нам не войти внутрь? Там будет куда удобнее.
Лаборатория доктора Фалька располагалась в нескольких помещениях и занимала почти весь коридор одного из новых корпусов. Даже квадратные ярды, обозначавшие площадь его угодий, свидетельствовали о власти, которую этот человек имел в стенах университета.
Идя по коридору, я встретился глазами с Учителем.
– Как вам удалось…
Он яростно моргнул.
– За три минуты я успел сесть в машину, промыть глаза и уехать. За три минуты полиция, как правило, отреагировать не успевает.
Отто Фальк удовлетворенно, зло ухмыльнулся. Мне тут же захотелось сбить эту ухмылку с его физиономии.
Профессор ввел нас в один из конференц-залов в самом конце коридора. Плотно закрыл дверь. Все встали вокруг стола, словно готовясь к одному из бесчисленных лабораторных заседаний. Только никто не садился.
Фальк остановился перед обычной в конференц-залах большой белой доской, и мне опять показалось, что сейчас начнется заседание. Впечатление рассеялось, едва Фальк, взглянув сначала на меня, а потом на Элен, проговорил:
– Нечего и говорить, вы оба доставили немало хлопот.
Наступило молчание. Ян заметил у меня в руках файлы и лабораторную тетрадь. Медленно приблизился.
– Доктор Маккормик?
Повторять не пришлось; я все понял и тут же отдал и то, и другое. Пролистав бумаги, Кэррингтон протянул их Фальку, который тоже бегло просмотрел, о чем именно идет речь. Бросалось в глаза, что Ян вовсе не похож на человека, собирающегося в дальнее путешествие.
– Что вы собирались делать с документами? – поинтересовался Фальк.
Элен промолчала, не отводя от лица Яна напряженный взгляд.
Ответил я:
– Не знаю.
– Но вы ведь вовсе не собирались их уничтожать.
– Нет.
– Ну, в таком случае мы сами о них позаботимся.
– Спасибо. – Я обвел взглядом собравшихся и добавил: – Господа, полагаю, мое время вышло. Пора идти.
С этими словами я зашагал к двери.
Господам мое заявление показалось чрезвычайно забавным. Настолько, что Учитель сделал шаг вперед и попытался пожать мне руку. Однако из-за слабости зрения промахнулся и вместо ладони схватил меня за локоть. Я попятился, пытаясь освободиться. Учитель смотрел на меня слезящимися, часто моргающими глазами.
– Доктор Фальк, – начал я.
– Доктор Маккормик.
– Все кончено. Вам лучше знать об этом. Вернее, вы должны об этом знать, прежде чем наша встреча зайдет слишком далеко. Отчеты о биопсии вашего сына находятся в полиции. Из Балтимора сюда идут по почте и другие доказательства.
– Нет, доктор Маккормик, ничего не кончено.
Элен продолжала упорно сверлить взглядом жениха, тот всеми силами избегал глаз возлюбленной.
– Доктор Чен создала нам некоторые трудности, но она же обеспечила и спасение. – Он посмотрел на Учителя. – И хочу добавить, что и спасение тысяч чрезвычайно нуждающихся в пересадке органов людей.
Я закатил глаза. Фальк заметил мою реакцию, и она явно вызвала у него раздражение. Поняв, что песенка моя спета, я решил еще немного углубить собственную могилу.
– Избавьте, ради Бога.
– Избавить от чего, доктор?
Я лишь покачал головой.
Фальк посмотрел на Элен.
– Дело обстоит так, что именно доктор Чен оказалась посредником получения тех отчетов о биопсии, которые вы видели. Вся почта приходила на ее имя.
К сожалению, это было правдой. Других имен, кроме этого, я на отчетах и не видел.
– Она также сотрудничала с доктором Тобел в работе над вакциной, каким бы безумием вы это ни называли.
Не случайно все называли меня умным парнем: я мгновенно понял опасность ситуации. То есть, конечно, в тот самый день я уже однажды готовился умереть, но подумать об этом просто не было времени. А сейчас этот негодяй и садист специально тянул время, чтобы у меня появился шанс поразмышлять о смерти. Мои ладони – вернее, ладонь, потому что изуродованная рука ничего не ощущала – вспотели.
Я посмотрел на Элен, все еще не отводившую глаз от Яна. Надо отдать должное этой женщине: выдержка у нее поистине железная. Ее обвиняли во всем случившемся; как и я, она смотрела в глаза собственной смерти. И в эту самую минуту она способна изучать физиономию жениха-негодяя, который, судя по всему, давно ее предал и продал. Поистине ярости в аду не существует.
– Причиной всех неприятностей оказались именно доктор Тобел и доктор Чен.
Фальк неопределенно помахал рукой.
Итак, судя по всему, Фальк рассказал Кэррингтону о вакцине против ВИЧ. Она могла стать причиной вспыхнувшей в Балтиморе болезни, однако к другим, насильственным, смертям никакого отношения не имела. Элен можно было обвинять лишь в какой-то части происшедшего, но только в части. Интересно, кто же это все так ловко придумал – свалить вину на доктора Чен и профессора Тобел?
Наконец Кэррингтон соблаговолил поднять глаза на будущую супругу и произнес:
– Прости.
Сам не знаю почему, но в тот момент я понял, что венчурный капиталист действительно решил продать свою девушку. Вот так. А Элен-то, бедняга, думала, что он любит ее, несмотря ни на что. Мне снова стало до боли жаль ее. Вернее, жаль нас обоих.
– Доктор Чен, – негромко проговорил Фальк. Она не пошевелилась. – Элен. – Взгляд наконец-то переключился. – По-другому просто нельзя.
Девушка снова взглянула на жениха, и в этот миг ее словно захлестнула волна – она внезапно изменилась, осознав все, что должно произойти.
– Ян? – прошептала она.
Кэррингтон пошевелил губами, однако звука не последовало. Лишь по губам можно было догадаться снова о словах: «Прости».
Сцена начинала действовать мне на нервы, а многочисленные извинения откровенно надоели. Похоже, и Элен уже устала. Ее крик, сначала негромкий, постепенно перешел в настоящий вой. Впервые в жизни мне довелось услышать столь острое выражение боли и ярости одновременно. Человек не способен издавать подобные звуки.
Сбив стул, Элен в беспомощном гневе бросилась на жениха, словно два крошечных камешка сжав кулачки. Фальк в ужасе отшатнулся, Кэррингтон попытался увернуться. Уверен, единственное, что ей требовалось в данную минуту, – это задушить его собственными руками, разорвать на мелкие куски.
Элен не успела.
Раздался глухой щелчок, и голова ее откинулась назад. Пулей Элен Чен отбросило в сторону, она стукнулась о край стола, потом налетела на стулья и в конце концов приземлилась у моих ног.
Затылок отсутствовал – вместо него образовалась страшная кровавая каша из мозгов, волос, кожи, осколков черепа. Губы, которые я так страстно целовал тысячу раз, беспорядочно, рефлекторно двигались. Пуля попала в лицо, под глазом. Входная рана оказалась маленькой, очень аккуратной. По щеке тонкой струйкой текла кровь.
Учитель стоял, крепко сжимая в руке пистолет с глушителем и заливаясь слезами. И хотя я прекрасно понимал обманчивость впечатления, казалось, будто он оплакивает лежащую у моих ног убитую женщину.
– О Господи!.. – запричитал Кэррингтон. – О Боже, Боже, Боже!
Слова слетали с его губ словно в приступе рвоты. И это действительно случилось – его вырвало прямо на полку с медицинским журналами. А в промежутках между конвульсиями он продолжал причитать.
Фальк, казалось, растерялся и не знал, что делать. Он смотрел не на тело, а на собственную рубашку, зачем-то ее отряхивая, потом на забрызганную кровью и мозгом стену, потом снова на рубашку. Его одежда не запачкалась, но, по-моему, негодяй уже никогда не смог бы отмыться от того, что сделал. Он так и стоял, пытаясь отряхнуть с рубашки невидимую грязь.
Некоторое время в комнате стояла полная тишина, нарушаемая лишь звуками рвотных позывов Кэррингтона и его жалким бормотанием.
Фальк взглянул на Учителя и произнес:
– Пора завершать, так ведь?
Мне кажется, никому не дано знать, как суждено вести себя перед лицом неминуемой смерти. Кто-то замкнется, кто-то придет в ужас, кто-то рассердится. Я ощутил сразу и второе, и третье. От страха мочевой пузырь сразу сдался, но я не допустил позорной слабости в присутствии врагов. Меня полностью захватила ярость.
Обернувшись к Учителю, я обнаружил дуло пистолета всего лишь в четырех футах от собственной груди. И на сей раз не было ни бутылки с азотной кислотой, ни двери машины, которой можно оттолкнуть противника, помешав ему прицелиться. Финал. Слезы струились по лицу Учителя так обильно и натурально, что действительно можно было решить, что он оплакивает жертвы – и меня, и Элен. Но конечно, я заблуждался. Просто очень хотелось, чтобы это было именно так. Хотелось, чтобы кто-то нас пожалел, кто-то раскаялся в содеянном. Реакция Яна была не жалостью к нам, а жалостью к самому себе. Ведь это он оказался убийцей – в той же мере, как если бы сам нажал на курок и сам на мелкие кусочки разбил затылок собственной невесты.
И все же, может быть, хоть одна слезинка из пролитого Учителем потока оказалась искренней…
В моей голове роились тысячи фраз, и выбрать единственно верную оказалось непросто. Ведь это мои последние слова на земле. Так я ничего и не сказал. Ограничился универсальным жестом – поднял правую руку и выставил средний палец. К чему слова?
За этим неминуемо должна была последовать вспышка, а затем вечность или ничто – не знаю. Говорят, звука обычно не воспринимаешь, хотя откуда это известно, понять трудно. Но я услышал выстрел – даже, если быть точным, сразу два выстрела.
Не изменив выражения лица, Учитель передвинул пистолет чуть влево и выстрелил. Раздалось какое-то ворчание; насколько можно было понять, его издал Кэррингтон. Потом пистолет передвинулся еще на несколько градусов. Зашуршали бумаги, раздался звук падающего тела. Кэррингтон осел на пол.
– Что… – проговорил позади меня Фальк.
Снова выстрел.
Вряд ли такое возможно, но готов поклясться, что, стреляя, Учитель так и не отвел слезящегося взгляда от моего лица.
Наступила странная тишина. В комнате явно ощущался запах пороха.
Я медленно оглянулся. Отто Фалька отбросило на стул. Он сидел, раскинув руки, словно в позе распятия. Прямо посреди лба краснела дыра, а по белой доске за его спиной тоже текли алые струйки. Ян Кэррингтон лежал на полу. Рану его я не видел, однако нельзя было не заметить на журнальных полках свидетельств смерти, перемешанных с рвотной массой и четким шрифтом обложек.
Я снова повернулся к Учителю. Пистолет так и остался в его руке, но мне почему-то показалось, что он больше не выстрелит. Так и случилось. Оружие отправилось на место – в кобуру под левым плечом.
Снайпер внимательно оглядел царящий в комнате кошмар, и мне показалось, что и без того искаженное, мокрое лицо его омрачилось отвращением. Повернувшись ко мне, странный человек произнес:
– Некоторые полагают, что способны контролировать все на свете. Но это не так. Этого не может никто. Нельзя контролировать вирус, доктор Маккормик, и нельзя контролировать человека.
Замечание весьма философского свойства, особенно если оно звучит из уст убийцы. Впрочем, парень имел массу возможностей обдумать самые главные жизненные вопросы: власть, влияние, смерть.
Он повернулся и направился к двери, однако, сделав пару шагов, остановился.
– Постарайтесь сделать так, чтобы это исследование все-таки к чему-нибудь привело. Эти люди оказались плохими хозяевами собственных идей, доктор Маккормик. Возможно, у кого-то это получится лучше. Может быть, работа все-таки даст полезные результаты.
Учитель вышел.
Поскольку я все еще не мог полностью осознать, что же произошло, из-за растерянности и шока я окликнул Учителя:
– Эй! А почему меня не убиваете?
Страшный человек остановился в дверях и обернулся, теперь уже держа в руке серо-голубой носовой платок. Впервые я заметил, что он вытер лицо – явный признак того, что работа закончена и можно подумать о других делах. Этот платок, так же как и слезы на его лице, казался совершенно неуместным.
– Я не убиваю государственных служащих без крайней необходимости.
Разумеется, я не поверил. А потому уточнил:
– А как же в таком случае полицейские?
– Это произошло по необходимости и в результате несчастного случая. Жизнь моя после этого осложнится. А необходимости убивать вас – нет, это лишь усугубит проблемы.
Я решил, что убийца сейчас уйдет, однако он этого не сделал. Кивнув в сторону Кэррингтона и Фалька, произнес:
– Они решили, что все рассчитали. Нашли элегантное решение. Но вот куда оно их привело. – Помолчав немного, Учитель продолжал странный монолог: – Я не верил ни этим людям, ни их мотивам, ни способности справиться с ситуацией. В одном не сомневаюсь – положение оказалось бы поистине ужасным и для них, и для меня самого. Подумайте об этом, доктор. Только представьте, в какую сторону посмотрели бы первым делом следователи, окажись убитыми и доктор Чен, и вы? Приняли бы они мысль о том, что ваша бывшая любовница убила Глэдис Томас? И Хэрриет Тобел? Или вообще кого бы то ни было? Умные доктора решили, что смогут замкнуть круг, но это им не удалось. Зато это смог сделать я.
Он в последний раз взглянул на три лежащих в комнате тела. Мы оба долго молчали. Потом Учитель снова заговорил:
– Но главное, почему я оставляю вас в живых, – так это просто из-за того, что вы не знаете моего имени.
– Да, но я знаю ваше лицо.
– О, доктор Маккормик, его-то как раз вы забудете очень быстро.
С этими словами страшный человек исчез. И в мудрости этого высказывания сомневаться не приходилось.
98
На следующей неделе состоялось сразу трое похорон. Отто Фалька хоронили в Питсбурге, Яна Кэррингтона – в Бостоне, а Элен Чен – в маленьком городке на полпути между Сан-Франциско и Сан-Хосе, откуда происходила ее семья. Я, разумеется, присутствовал лишь на последней церемонии.
Служба в китайской католической церкви проходила скромно и, по понятным причинам, не слишком публично. Присутствовали родители Элен, ее брат и сестра, но мы так и не поговорили. Их и так замучили расспросами сотрудники ФБР и детективы окружной полиции, а также каждый, кто только смог забросить удочку. Скорее всего, родители чувствовали себя не слишком уверенно. Может быть, в смерти дочери они винили меня. Честно говоря, мне это вовсе не казалось важным. Клан Чен мог справиться с эмоциональными бурями и без моей помощи. Так что наш обмен любезностями ограничился лишь сдержанным приветствием.
Поскольку ехать на похороны оказалось не слишком далеко, а мы с Брук Майклз теперь составляли единое целое, она отважилась меня сопровождать. Выглядели мы, конечно, очень живописно: Брук на костылях, а рядом я, с рукой в гипсе. Невольно пришли на ум вернувшиеся из окопов войны раненые солдаты.
Брук охнула – костыль попал на камешек. Вражеская пуля пробила артерию, но, к счастью, не затронула основные нервы, так что через несколько месяцев нога обещала полностью вернуться в строй. Я искренне радовался и за ногу, и, скажем так, за прилегающие районы.
Моя же ситуация, к сожалению, вовсе не выглядела столь многообещающей. Специалисты вовсе не гарантировали, что удастся полностью восстановить функции левой руки. Хирургу явно не хотелось выносить смертный приговор, однако обнадеживать он тоже опасался. Исход должен был определить результат восстановительной хирургической операции, за ним – месяцы терапии.
Что касается правительственных органов, то оказалось, что при желании они могут действовать вполне активно. А через несколько дней после кровопролития в «Трансгенике» они именно этого и захотели. Ту страшную ночь я провел в полицейском отделении, излагая собственное видение произошедших событий. Меня упорно расспрашивали об Учителе, показывали кучи фотографий и слайдов, полученных, насколько я понимаю, от ФБР и других, более темных правительственных организаций. Я не узнал ни одно из увиденных лиц, и тогда был приглашен специальный штатный рисовальщик. Хорошо запомнив мудрый совет друга с пистолетом, я так и не смог вспомнить его черты. А потому описал внешность другого злодея – масштабом помельче, но тоже хорошо мне известного. В результате нашей совместной работы получился довольно похожий портрет Тима Ланкастера.
Наверное, я пренебрег гражданским долгом, но все равно Учителя вряд ли смогли бы поймать, несмотря на активные усилия заинтересованных силовых органов. Да и разве это имело какое-то значение? Пусть своеобразно, но справедливость все-таки восторжествовала.
Расследование дела о смерти Глэдис Томас возобновилось, и нам с Брук пришлось провести немало времени в департаменте полиции Сан-Хосе, в обществе детектива Уокер. Надо признать, суровая особа смягчилась и разговаривала с нами гораздо любезнее, чем раньше. Кроме того, существовало еще давнее дело об изнасиловании Джэнет Маргулис. К счастью, мне не пришлось самому сообщать об этом преступлении семье покойной. Это входило в прямые обязанности детектива Уокер. Мне осталось лишь пожелать ей удачи.
ФБР прочесало как следует корпоративный офис фирмы «Трансгеника» и ферму в Гилрое. Сотрудникам удалось найти немало свидетельств, а некоторые материалы они умудрились вытащить даже из костра Учителя. Эти ребята с зубными щетками и рентгеновскими аппаратами работали просто здорово. Оставалось лишь пожалеть, что подобную прыть они не проявили несколько дней назад, – это значительно сократило бы количество пролитой крови. Но скорее всего, федеральные агенты должны испытывать признательность уже за то, что их вообще допустили к делу. Не могу понять, какой им толк от собранных вещественных доказательств. Кто остался в живых, чтобы предстать перед судом? Может быть, ветеринар Билл Дайсон? Надеюсь, он не окажется замешанным в разбирательстве.