Старонемецкий эпос. Песнь о Нибелунгах

Не в добрый час к сестре моей на праздник мы попали».
 
 
Один из вормсцев крикнул: «Недолго ждать зари.
Нет выхода другого теперь, богатыри,
Как взять оружье в руки и грянуть на врагов.
Кримхильда скоро двинет вновь на нас своих бойцов».
 
 
Хозяин мнил, что гости не дожили до дня,
Что все они погибли от ран и от огня,
Но в зале оставалось ещё шестьсот мужей,
И слуг отважней не имел никто из королей.
 
 
Едва туда Кримхильда лазутчиков послала,
Те сразу увидали, что рейнские вассалы
По-прежнему толпятся вокруг владык своих,
Как будто ни огонь, ни сталь – ничто не взяло их.
 
 
Узнав, что часть бургундов избегла смерти всё же,
Известье королева сочла нелепой ложью.
«Как это может статься? – воскликнула она. —
Я думала, что вся их рать огнём истреблена».
 
 
Хотелось жить бургундам и в этот страшный час,
Но не нашлось такого, кто б их от смерти спас:
Все гунны только злобу питали к пришлецам.
Гостям осталось лишь одно – мстить за себя врагам.
 
 
Поздравить с добрым утром их Этцель приказал,
И хлынули потоком его вассалы в зал.
Их копья на пришельцев посыпались дождём,
А те, как витязям к лицу, обороняли дом.
 
 
С отвагой беспримерной бросались гунны в бой:
Награду от Кримхильды стяжать хотел любой,
Да и приказ монарший исполнить заодно,
Но многим было в битве той погибнуть суждено.
 
 
Вассалы королевы недаром бились смело.
Во двор щиты с казною принесть она велела,
И деньги брал без счёта любой её слуга.
Кто б дал дороже, чем она, за голову врага?
 
 
Зато у ней и было бойцов не перечесть.
«Сейчас, – воскликнул Фолькер, – собьём мы с гуннов спесь,
Хотя впервые вижу я их в таком задоре.
Вассалов Этцель золотом осыпал нам на горе».
 
 
Воззвали вормсцы к гуннам: «Богатыри, сюда!
Пора нам с долгой тяжбой покончить навсегда,
Кто пасть сегодня должен, тот пусть падёт скорей».
И разом копья острые впились в щиты гостей.
 
 
Что мне сказать ещё вам? Двенадцать сот бойцов
Не раз бросались с рёвом на рейнских удальцов,
Чью пылкость охлаждала лишь кровь, хлеща из ран.
Столь неуёмной яростью был каждый обуян,
 
 
Что больше и не думал никто о примиренье.
Бедой для нападавших закончилось сраженье —
Отважнейших вассалов в нём потерял король.
Немало слёз у их родни исторгли скорбь и боль.
 

Авентюра XXXVII
О том, как был убит Рюдегер

 
Едва отбили рейнцы тот приступ поутру,
Муж Готелинды милой явился ко двору,
И, услыхав повсюду рыдания и стон,
В сердечном сокрушении заплакал горько он.
 
 
«Увы! – маркграф воскликнул. – Не мил мне белый свет.
Ужель уладить ссору надежды больше нет?
И рад бы я вмешаться, да много ль проку в том?
Не буду даже выслушан я нашим королём».
 
 
У Дитриха из Берна он приказал узнать,
Не согласится ль Этцель призывам к миру внять,
Но тот ему ответил: «Бургундов не спасти.
Не разрешит противников король нам развести».
 
 
Один воитель гуннский, случайно увидав,
Как утирает слёзы бехларенский маркграф,
Приблизился к Кримхильде и злобно ей сказал:
«Взгляните, как себя ведёт сильнейший ваш вассал,
 
 
С которым обращались как с другом вы досель.
Немало он подарков, и замков, и земель
От вашего супруга в награду заслужил.
Так почему же нынче он меча не обнажил?
 
 
Выходит, дела нету ему до наших слёз —
Ведь он-то от бургундов ущерба не понёс.
Я слышал, не обидел его отвагой Бог,
Однако это доказать нам Рюдегер не смог».
 
 
Окинул гневным взором бехларенец того,
Кто вёл такие речи с Кримхильдой про него.
Он думал: «Ты на людях чернишь меня, подлец,^[337]
Но убедишься ты сейчас, что я и впрямь храбрец».
 
 
Он ринулся на гунна и, крепко сжав кулак,
Советчика дурного в лицо ударил так,
Что разом жизнь угасла в поверженном лгуне,
Но Этцель, это увидав, мрачнее стал вдвойне.
 
 
Воскликнул честный витязь: «Издохни, мерзкий трус!
Я сам скорблю глубоко, что нынче не дерусь
И до сих пор дружину на рейнцев не веду.
Причина есть и у меня питать к гостям вражду.
 
 
И я бы мог немало наделать им вреда,
Когда бы самолично их не привёз сюда.
Коль скоро я бургундам служил проводником,
Не подобает, чтоб меня сочли они врагом».^[338]
 
 
Взглянул король на гунна, лежавшего в пыли,
И Рюдегеру бросил: «Да, мне вы помогли,
Но только мало проку от помощи такой —
И без того недёшево обходится нам бой».
 
 
Маркграф ему ответил: «Я лишь обиду смыл.
При всех меня покойник бесстыдно осрамил,
Сказав, что я не стою наград, мне данных вами.
Пусть не язвит он впредь других поносными словами».
 
 
Явилась королева и тоже увидала,
Сколь страшной смерти предал маркграф её вассала,
И покатились слёзы у ней из ясных глаз.
Она спросила: «Рюдегер, за что вы злы на нас
 
 
И отягчить хотите нам бремя наших бед?
Вы сами мне и мужу твердили много лет,
Что жизнью да и честью для нас рискнуть готовы.
Как весь наш двор, считали мы, что держите вы слово.
 
 
Ужели вы забыли, в чём клятву дали встарь,
Когда меня в супруги избрал ваш государь?
Служить вы обещали мне до скончанья дней,
А нам такой слуга, как вы, сейчас всего нужней».
 
 
«Да, госпожа, вы правы: принёс я клятву вам,
Что ради вас, коль надо, и жизнь и честь отдам,
Но никогда не клялся, что душу погублю.
На пир, а не на смерть я вёз бургундов к королю».
 
 
Воскликнула Кримхильда: «Припомните, маркграф,
Как вы давали клятву, рукой мне руку сжав,
Отметить тому, кем будет задета честь моя».
Он молвил: «Вам не отказал ни в чём ни разу я».
 
 
Сам Этцель обратиться к нему был принуждён.
Склонил с женой колени перед вассалом он.
Дослушал государя с тоской в душе смельчак
И на мольбы о помощи ему ответил так:
 
 
«Увы, зачем доныне щадила смерть меня?
Знать, Богом я отринут, коли дожил до дня,
Когда презреть придётся мне дружбу, верность, честь —
Всё, что для нас заветного на этом свете есть.
 
 
К какому бы решенью сейчас я ни пришёл,
Любое будет только одним из равных зол,
А оба отвергая, я трусом бы прослыл.
Да просветит мой разум Тот, кто жизнь в меня вселил!»
 
 
Но Этцель и Кримхильда стояли на своём,
И я вам без утайки поведаю о том,
Как после долгих споров им уступил храбрец,
Дал рейнцам бой и в том бою нашёл себе конец.
 
 
Знал Рюдегер достойный, что, обнажив клинок,
Лишь новые несчастья на всех бы он навлёк
И сам бы неизбежно был осуждён молвой.
Вот оттого и возражал он Этцелю с женой.
 
 
«Король, – промолвил витязь, – я буду только рад,
Коль все награды ваши возьмёте вы назад.
Мне ничего не надо – ни замков, ни земель.
Уж лучше я в изгнание с сумой уйду отсель».^[339]
 
 
«Кто ж мне тогда поможет? – король в ответ ему. —
Нет, я назад ни земли, ни замки не возьму,
А разделю? напротив, с тобою власть свою,
Коль за меня моим врагам ты отомстишь в бою».
 
 
«Не знаю я, что делать, – сказал маркграф опять. —
В Бехларене бургундов мне довелось принять,
Хлеб-соль водил я с ними, дарил подарки им.^[340]
Так вправе ль приуготовлять я смерть гостям своим?
 
 
Хоть посчитают люди, что стал я трусом низким,
Не страх меня снедает, а мысль, что другом близким
Имею я несчастье владыкам рейнским быть
И с ними, на свою беду, хотел в родство вступить.
 
 
Я дочь свою просватал за младшего из них:
Ведь Гизельхер – завидный по всем статьям жених.
Ручаюсь головою, ещё не видел свет,
Чтоб был так смел, силён, учтив король столь юных лет».
 
 
Вновь молвила Кримхильда, о помощи моля;
«Ах, друг мой, пожалейте меня и короля!
Подумайте хотя бы о том, какой урон
Был нынче нам, хозяевам, гостями нанесён».
 
 
С отчаяньем на это ей Рюдегер сказал:
«Итак, своею кровью заплатит ваш вассал
За всё, чем вы взыскали в былые дни его,
И больше мне доказывать не надо ничего.
 
 
Теперь лишусь не только земель и замков я.
Безвременно прервётся сегодня жизнь моя,
А вы уж позаботьтесь о тех, кто дорог мне —
О всех моих бехларенцах, о дочке и жене».
 
 
Король, услышав это, опять воспрял душой.
«Пусть небо, – он воскликнул, – воздаст тебе, герой,
А я твоих домашних вовеки не покину,
Хоть и уверен, что в бою не ждёт тебя кончина».^[341]
 
 
Заплакала Кримхильда, поверив наконец,
Что жизнь и душу ставит на ставку удалец,
А он промолвил: «Долгу я верность соблюду,^[342]
Как мне ни горько, что друзьям я принесу беду».
 
 
Расстался с государем маркграф в большой тоске.
Пошёл он и вассалов сыскал невдалеке.
Дружинникам отважным дал Рюдегер приказ:
«К оружью! Принуждён вести я на пришельцев вас».
 
 
Оруженосцам тут же велели смельчаки
Подать кольчуги, копья, щиты и шишаки,
И каждый снарядился, как мужу подобало.
Бургундам вскоре сделали они вреда немало.
 
 
Шло с Рюдегером в битву пять сотен храбрецов
Да, сверх того, двенадцать Кримхильдиных бойцов,
К бехларенцам примкнувших, чтоб славу заслужить.
Не знали витязи, что им уже недолго жить.
 
 
Маркграф шишак надёжный надвинул на чело,
Мечи его вассалы держали наголо,
У каждого на локте висел широкий щит.
Внушил тревогу Фолькеру воинственный их вид.
 
 
Узнав, что к двери зала бехларенцы спешат,
Млад Гизильхер Бургундский был несказанно рад —
Он счёл, что на подмогу к нему явился тесть.
Как можно было иначе понять такую весть?
 
 
Соратникам он молвил: «На счастье наше с вами,
Успели мы в дороге обзавестись друзьями.
Как славно, что невесту мне ниспослал Творец!
В последний миг на помощь нам приспел её отец».
 
 
«С чего вы это взяли? – скрипач в ответ ему. —
Тому, кто хочет мира, ей-богу, ни к чему
К нам для переговоров вести такую рать.
Нет, нас за земли с замками ваш тесть решил продать».
 
 
Всё это смелый шпильман ещё не досказал,
Как Рюдегер добрался уже до входа в зал
И на пороге молча поставил щит к ногам,
Не пожелав хотя б кивком послать привет друзьям.
 
 
Затем, возвысив голос, предупредил гостей:
«Сражайтесь, нибелунги, с дружиною моей.
Я к вам пришёл, герои, не с миром, но с мечом.
Я прежде вашим другом был, а ныне стал врагом».
 
 
Бургунды приуныли, услышав речь его.
Немало натерпелись они и без того.
Поэтому жестоко терзала и гнела
Их мысль, что даже Рюдегер – и тот им хочет зла.
 
 
Сказал с испугом Гунтер: «Помилуй вормсцев, Боже!
Ужели отвернулись от нас, маркграф, вы тоже
И не на кого больше надеяться нам здесь?
Нет, я не верю, что презреть могли вы долг и честь».
 
 
Но Рюдегер печально промолвил королю:
«Поклялся я Кримхильде, что с вами в бой вступлю,
А госпожу не вправе обманывать слуга.
Обороняйтесь, витязи, коль жизнь вам дорога».
 
 
На это дал маркграфу король ответ такой:
«Вам следовало б раньше к нам воспылать враждой.
Вы так нам были верны и так любили нас,
Что мы от друга вправе ждать того же и сейчас.
 
 
Когда б вы согласились нам нынче дать пощаду,
Мы все до самой смерти служить вам были б рады
За щедрые подарки, что нам вы поднесли,^[343]
Когда нас в землю Этцеля на празднество везли».
 
 
И Рюдегер воскликнул: «С какою бы охотой
Я снова вас осыпал подарками без счёта,
Когда б повиноваться лишь зову сердца мог
И мне за это не грозил, в предательстве упрёк!»
 
 
Возвысил голос Гернот: «Одумайтесь, маркграф!
Ужель, нас так сердечно в Бехларене приняв,
Вы только зла хотите теперь гостям своим?
А мы ведь пригодимся вам, коль смерти избежим».
 
 
Но Рюдегер ответил: «Ах, если бы Творец
На Рейн вам дал вернуться, а мне послал конец,
Чтоб этою ценою бесчестья я избег!
Убив друзей, себя стыдом покрою я навек».
 
 
Опять промолвил Гернот: «Мне было б тяжело,
Когда б такого мужа сраженье унесло.
Пусть, Рюдегер, за щедрость вам Бог воздаст с лихвой.
Я ваш подарок – добрый меч^[344] – всегда ношу с собой.
 
 
Он нынче безотказно хозяину служил.
Я им немало гуннов с размаху уложил.
Он так блестящ и звонок, надёжен и остёр,
Что мир оружья лучшего не видел до сих пор.
 
 
Но если нападёте вы на моих родных
И смерти предадите кого-нибудь из них,
Вас вашим же подарком убью немедля я,
Хоть мне супругу вашу жаль, а с вами мы друзья».
 
 
«Ах, господин мой Гернот, дай Бог, чтоб было так,
И в поединке с вами пал ваш невольный враг.
Ведь если целы вормсцы останутся в бою,
Смогу оставить я на вас жену и дочь свою».
 
 
Млад Гизельхер, сын Уты, сказал на это: «Тесть,
Неужто вы забыли, что все вас любят здесь?
Ваш долг – не биться с нами, а нам в беде помочь,
Иначе станет до венца вдовою ваша дочь.
 
 
Коль с нами поведёте вы разговор мечом,
Раскаяться придётся мне поневоле в том,
Что вас я чтил глубоко, во всём вам доверял
И в жёны вашу дочь, маркграф, поэтому избрал».
 
 
Бехларенец ответил: «Коль всемогущий Бог
Сподобит вас вернуться на Рейн в свой час и срок,
Мой грех не вымещайте на дочери моей
И, невзирая ни на что, останьтесь верны ей».
 
 
Млад Гизельхер промолвил: «Я ей не изменю,
Но если нападёте вы на мою родню
И тех, кто жив покуда, начнёте убивать,
Придётся с вашей дочерью и с вами мне порвать».
 
 
«Так пусть нас Бог рассудит!» – вскричал маркграф с тоской
И поднял щит, готовясь вести дружину в бой,
И начал подниматься по лестнице к дверям,
Но Хаген сверху закричал бехларенским бойцамз
 
 
«Не торопитесь кровью оружье обагрить.
В последний раз мы с вами хотим поговорить,
Пока не перебили нас всех до одного,
Хоть, право, пользы Этцелю не будет от того».
 
 
Муж Гунтера прибавил: «Я сильно озабочен.
Как ни широк и звонок, как ни тяжёл и прочен
Тот щит, что Готелиндой мне в дар преподнесён,
Но гуннских копий и мечей не выдержал и он.
 
 
Вот если б соизволил ты, Господи всезрящий,
Чтоб Рюдегер достойный мне отдал щит блестящий,
Который он на локоть так ловко нацепил,
С таким прикрытьем я бы в бой и без брони вступил».
 
 
«Его тебе, мой Хаген, я сам вручил давно бы,
Когда б не знал, что это вселит в Кримхильду злобу.
А впрочем, для чего мне теперь её любовь?
Возьми мой щит^[345] – Бог даст, на Рейн ты с ним вернёшься вновь».
 
 
У многих покраснели глаза от жарких слёз,
Когда свой щит воитель так щедро преподнёс
Тому, с кем было биться приказано ему.
Не делал больше он с тех пор подарков никому.
 
 
На что владетель Тронье был грозен и суров,
Но и его, как прочих бургундских удальцов,
Бехларенец глубоко растрогал и потряс
Своим великодушием в предсмертный грозный час.
 
 
Сказал маркграфу Хаген: «О, доблестный боец,
Пускай за благородство тебе воздаст Творец!
Никто с тобой на свете в радушье не сравнится,
И память о твоих делах навеки сохранится.
 
 
Как сознавать мне больно, что мы – враги отныне!
И без того довольно с нас горя на чужбине,
А тут ещё с друзьями придётся драться нам».
Ответил Рюдегер: «Скорблю об этом я и сам».
 
 
«Я разочтусь немедля с тобой за щедрый дар,
И как бы ни был нынче твой натиск лют и яр,
Пусть даже ты всех рейнцев до одного убьёшь,
Меч на тебя, мой Рюдегер, не подниму я всё ж».
 
 
Учтиво поклонился бехларенец в ответ.
Заплакали бургунды, поняв – надежды нет.
Неотвратима схватка, в которой смерть найдут
И много вормсцев, и маркграф, всех доблестей сосуд.
 
 
Из зала сверху крикнул ему скрипач лихой:
«Коль обещал не трогать вас сотоварищ мой,
Вам, Рюдегер, я тоже не причиню вреда.
У вас за ласковый приём в долгу мы навсегда.
 
 
Я вот о чём прошу вас сказать своей жене:
Браслеты золотые она вручила мне,
Велев, чтоб их у гуннов носил я в честь её:
Смотрите – обещание я выполнил своё».
 
 
Маркграф на это молвил: «Дай Бог ещё не раз
Моей супруге милой почтить подарком вас,
А я про вашу верность ей, Фолькер, расскажу,
Коль голову в сражении сегодня не сложу».
 
 
Герою-музыканту такую клятву дав,
Воспламенился духом и поднял щит маркграф.
Взбежал он по ступеням и на гостей напал.
По богатырски Рюдегер удары рассыпал.
 
 
Как Хаген, так и шпильман, чтоб не нарушить слово,
Подальше отступили от витязя лихого,
Но и без них там было так много смельчаков,
Что нелегко бехларенцу пришлось в толпе врагов.
 
 
Ему ворваться Гунтер и Гернот дали в дом,
Чтоб за порогом зала покончить с храбрецом.
Лишь Гизельхер старался к нему не подходить,
Надеясь и себя спасти, и тестя пощадить.
 
 
В отваге состязаясь с владыкою своим,
Дружинники маркграфа спешили вслед за ним.
Сверкали и свистели их острые клинки,
И от ударов лопались щиты и шишаки.
 
 
Хоть долгий бой изрядно бургундов утомил,
У них для новой схватки ещё хватило сил.
Мечами пробивали они броню насквозь.
Немало славных подвигов свершить им довелось.
 
 
Как только в зал успели бехларенцы вбежать,
Взялись скрипач и Хаген врагов уничтожать.
В той схватке не щадили герои никого,
Стараясь лишь не поразить маркграфа самого.
 
 
Не видел мир поныне второй такой резни.
Трещали, разрываясь, подщитные ремни,
И со щитов каменья летели в кровь и грязь,
И дико лязгали мечи, о панцири щербясь.
 
 
Маркграф не ведал страха и первым шёл туда,
Где злей всего кипела кровавая страда.
Наглядно доказали дела богатыря,
Что он за храбрость был молвой превознесён не зря.
 
 
Как Гунтер, так и Гернот отважно бой вели.
Бехларенцев нещадно рубили короли,
А Гизельхер и Данкварт сражались так с врагом,
Что стал злосчастный этот день для многих Судным днём.
 
 
Но Рюдегер достойный не отставал от них,
Без счёта истребляя бургундов удалых,
Чем был один из рейнцев так сильно разъярён,
Что смертный час бехларенца решил приблизить он.
 
 
Вскричал могучий Гернот – так звался рейнец тот:
«Мне, Рюдегер, терпенья уже недостаёт
Смотреть на то, как косит моих мужей ваш меч.
Я вижу, смерти вы нас всех намерены обречь.
 
 
Столь многим нашим людям вы принесли кончину,
Что я подарком вашим убить вас не премину.
Ко мне оборотитесь, чтоб рассчитаться мог
Я с вами за полученный в Бехларене клинок».
 
 
На многих яркий панцирь от крови потемнел,
Пока маркграф добраться до Гернота сумел,
И всё ж, до славы жадны, они вступили в бой,
Щиты свои надёжные держа перед собой.
 
 
Однако не укрыться им было за щитами —
Любую сталь герои могли пробить мечами.
Сквозь шлем удар смертельный маркграф нанёс врагу,
Но не остался и король у недруга в долгу.
 
 
Взметнул над головою он Рюдегеров дар
И, кровью истекая, нанёс такой удар,
Что меч завязки шлема рассёк, пройдя сквозь щит,
И удалец бехларенский был наповал убит.
 
 
От сотворенья мира до нынешних времён
Даритель не был хуже за щедрость награждён.
С маркграфом рядом рухнул его недавний враг,^[346]
И Хаген, это увидав, в сердцах промолвил так:
 
 
«Безмерную утрату сегодня понесли мы:
Смерть двух таких героев – ущерб непоправимый.
Вот и пускай залогом расплаты за него
Останутся бехларенцы здесь все до одного».
 
 
Воскликнул Гунтер: «Горе! Мой милый брат угас.
Все мыслимые беды обрушились на нас.
И Рюдегера тоже мне вечно будет жаль.
Постигла обе стороны великая печаль».
 
 
Когда о смерти брата млад Гизельхер узнал,
Пришлось куда как худо тем, кто ворвался в зал.
Такую там дружину смерть набрала себе,
Что ни один бехларенец не уцелел в борьбе.
 
 
А после Хаген, Данкварт, и Фолькер из Альцая,
И Гизельхер, и Гунтер, оружием бряцая,
Пошли туда, где Гернот с маркграфом полегли,
И слёзы у богатырей от скорби потекли.
 
 
«Смерть, – Гизельхер промолвил, – крадёт у нас друзей.
Но осушите слёзы, и встанем у дверей,
Чтоб ветер наши брони немного остудил.
Увы, сегодня умереть Господь всем нам судил».
 
 
Остались вновь без дела бургундские вассалы.
Кто прислонился к стенке, кто сел на что попало,
И удивился Этцель, что в зале шум утих —
Ведь он не знал о гибели бехларенцев лихих.
 
 
Разгневалась Кримхильда: «Хорош у нас слуга!
Честь короля ни капли ему не дорога.
Нет, Рюдегер не только не покарал врагов,
Но и без боя отпустить их всех на Рейн готов.
 
 
Напрасно не скупились мы на дары ему.
Неверен оказался он долгу своему
И с нашими гостями пошёл на мировую».
На это Фолькер сверху дал ей отповедь такую:
 
 
«К несчастью, вы ошиблись, и я сказал бы вам,
Не будь грешно за лгуний считать столь знатных дам,
Что Рюдегера нынче вы низко оболгали.
Нам мира ни его мужи, ни он не предлагали.
 
 
Маркграф приказ так честно старался исполнять,
Что смерть со всей дружиной пришлось ему принять.
Искать слугу другого я вам совет даю —
Свой долг исполнил до конца бехларенец в бою.
 
 
Сейчас вы убедитесь, что Рюдегер сражён».
И труп на зло Кримхильде к дверям был принесён,
Чтоб Этцель мог увидеть его бескровный лик.
Впервые гуннскую страну такой удар постиг.
 
 
Едва ли мы сумеем вам передать словами,
Как обливались дамы и витязи слезами,
Какой жестокой болью терзатась их сердца,
Когда им был показан прах усопшего бойца.
 
 
Рыдала королева, от горя побледнев,
А разъярённый Этцель, рыча, как грозный лев,
И повергая в трепет всех, кто стоял кругом,
Скорбел во всеуслышанье о леннике своём.
 

Авентюра XXXVIII
О том, как были перебиты дружинники Дитриха

 
Стенаньями и плачем был оглашён дворец.^[347]
Один из храбрых бернцев услышал наконец,
Как гунны причитают и льют потоки слёз.
Об этом воин Дитриху немедленно донёс.
 
 
Сказал он господину: «Спешу вам доложить,
Что, хоть пришлось довольно на свете мне пожить,
Таких истошных воплей не слышал никогда я.
Боюсь, что с нашим королём стряслась беда большая.
 
 
Он иль жены лишился, иль сам в бою убит.
С чего б иначе плакать всему двору навзрыд?
Наверно, зла немало понатворили гости,
Коль стонут гуннские мужи от горя и от злости».
 
 
Ответил витязь бернский: «Не будь в сужденьях скор.
Быть может, ты выносишь пришельцам приговор
За грех, свершённый теми, кто их втянул в беду.