Суренова Юлиана. Дорогой сновидений

   Караванщик сощурился, огляделся вокруг и в первый миг вздох облегчения сорвался с его губ, когда он понял, что не в своей повозке. Но уже через мгновение он к немалому удивлению осознал, что это и не командная повозка. Атен насторожился, озабоченно свел брови, сжал губы, силясь вспомнить хотя бы что-нибудь из событий последнего времени. Но в голове была совершенная пустота.
   Он перевернулся на другой бок и тотчас увидел Шамаша, сидевшего возле священного волка. Вот бог солнца поднял голову, посмотрел на караванщика. Их глаза встретились… И стоило Атену заглянуть в них, как он вспомнил все.
   Губ Шамаша коснулась улыбка.
   — Я рад, что ты, наконец, очнулся, — тихо проговорил он.
   — Эо ё я еи, — он хотел сказать: "Это все яд змеи", но не смог. Караванщик даже сам удивился, каким хриплым и скрипучим оказался его голос, как неуверенно, нетвердо, искажая слова почти до неузнаваемости, он звучал. Язык распух и стал неповоротливым, сухие, потрескавшиеся губы не слушались, любое движение причиняло боль, разбиваясь трещинками, из которых сочилась соленая кровь, во рту было совершенно сухо, горло першило, и как Атен ни старался, ему не удавалось сглотнуть горький комок.
   А потом он вспомнил все, что предшествовало встрече со снежной змеей, что вынудило его покинуть тропу каравана и углубиться в снега пустыни. — Ма-и! — он оперся на локти, силясь приподняться, но Шамаш остановил его.
   — Лежи. Не трать понапрасну силы. Твое тело справилось с ядом, но все еще очень слабо.
   — Ма-и! — упрямо повторил Атен. Он понимал, что не должен докучать вопросами богу солнца, которому он и так очень многим обязан. Лишь одному небожителю известно, что Ему пришлось сделать, к каким силам прибегнуть, чтобы сохранить хозяину каравана жизнь. Но сердце отца не могло успокоиться до тех пор, пока не узнает, что с его дочерью все в порядке.
   — Малышка вернулась в караван, — не спуская с собеседника взгляда, проговорил Шамаш. — У меня не было времени проведать ее, но я чувствую — она рядом… — он заглянул в глубь его глаз: — Понимаю, что тебе не достаточно моих слов, что ты хочешь убедиться во всем сам, но сейчас для этого еще не время. Обожди хотя бы несколько часов. Все в караване молились за тебя, делали все, что могли, стремясь продлить твои дни. Нельзя чтобы эти усилия были потрачены напрасно…
   Атен откинулся обратно на подушки. Но его сердце продолжало нервно биться, а разум вновь и вновь пронзали своими острыми иглами холодные мысли — недобрые предчувствия. Он подбирал слова, чтобы объяснить свою тревогу, но в тот самый момент, когда, наконец, разжал губы, полог повозки приподнялся и в нее забрался Лигрен.
   Лекарь принес с собой большой глиняный горшок с отваром и несколько широких плошек. Увидев, что хозяин каравана пришел в себя, он облегченно вздохнул:
   — Вот и отлично, — не медля, он пододвинулся к Атену, плеснул в плошку немного целительной влаги и поднес к губам караванщика: — Выпей. Это вернет тебе силы.
   Отвар был воистину целебным. Его тепло стало быстро разливаться по телу, возвращая в него уже начавшее забываться чувство жизни.
   — Спасибо, — Атен откинул голову на подушки, прикрыл глаза, отдыхая. — Как там? — спросил он, качнув в сторону полога.
   — В порядке. Караван стоит и ждет, когда его хозяин придет в себя… Ну и напугал ты нас!
   — Мне нужно увидеть Мати! — Атен приподнялся.
   — Не делай глупостей! — нахмурившись, строго прикрикнул на него лекарь. — Шамаш не для того столько времени возился с тобой, чтобы ты сам себя похоронил необдуманными поступками! Ты болен. Вот и лежи себе спокойно!
   — Если хочешь, я схожу за ней, — проговорил колдун, не спускавший все это время глаз с хозяина каравана.
   Он знал, что именно об этом собирался попросить его Атен. Впрочем, надо признать, что Шамаш и сам подумывал о том, чтобы проведать девочку. Он хотел убедиться, что с малышкой действительно все в порядке. Чувствуя себя виновной в том, что произошло с ее отцом, она могла натворить массу глупостей.
   — Господин, сейчас ранее утро, Мати еще спит. Не надо ее будить, — в этот миг Лирген беспокоился не столько о девочке, сколько об ее отце, считая, что тот еще не достаточно окреп для посетителей и сильных чувств. — Не волнуйся за нее, — повернувшись к Атену, продолжал он. — С ней все в порядке.
   — Ты видел мою дочку?
   — Да, — лекарь кивнул. — Я знал, что, очнувшись, ты первым делом спросишь о ней. И поэтому заглянул в твою повозку. Девочка спит крепким сном. С ней рядом священная волчица, которая сторожит ее покой. Тебе не о чем волноваться.
   — Хорошо, — кряхтя, караванщик вернулся на одеяла. Он был слишком слаб, чтобы долее настаивать на своем. — Увижу ее потом, когда она проснется.
   — Ну конечно!
   Полог приподнялся и в повозку просунулась взлохмаченная голова Евсея.
   — А я-то думаю, гадаю, ты действительно очнулся или мне твой голос почудился? — весело проговорил он. — Я был уверен, что ты все осилишь. Никакая болезнь не сможет побороть тебя. И не ошибся. Молодец, — его глаза горели радостными огоньками, слова сами срывались с губ безудержным снежным потоком. — Пойду, поскорее передам эту светлую новость другим, скажу, что их заговоры подействовали, — и его голова исчезла за пологом.
   — Спи, торговец, — когда скрип снега под ногами быстро удалявшегося караванщика стих, произнес, обращаясь к Атену, Шамаш. — Тебе нужен отдых.
   — Но я… — тот хотел сказать, что и так проспал трое суток, но стоило ему заглянуть в черные, бескрайние, как ночное небо, глаза бога солнца, как его одолела внезапная дремота, веки сами собой сжались в тонкие нити и уже через миг тихий, спокойный сон принял душу караванщика в свои объятья.
   Увидев, что хозяин каравана заснул, Лигрен тихо, стараясь не шуметь, наполнил отваром вторую плошку и осторожно передал богу солнца.
   Тот кивнул, благодаря, после чего повернулся к волку.
   "Давай, Хан, пей".
   Золотой зверь долго придирчиво обнюхивал напиток, затем чихнул, недовольно наморщил нос:
   "Это будет почище яда".
   "Не привередничай".
   "Ну конечно, когда я умирал, ты ночи напролет сидел рядом, а стоило мне начать выздоравливать — и пожалуйста, куда только делась прежняя внимательность?" — волк приглушенно ворчал, в то время, как в его глазах искрились задорные огоньки.
   Колдун молчал. Он слишком устал за последнее время, чтобы играть в игру, придуманную лохматым спутником. К тому же, несмотря на то, что, казалось бы, все беды остались позади и можно было, наконец, успокоиться, отдохнуть, тревога не покидала его сердца. Вот только источник этой тревоги виделся не в реальном мире, а будто находился где-то по другую сторону горизонта.
   Волк вздохнул, проворчал что-то себе под нос и, исподлобья поглядывая на хозяина, начал, чавкая и причмокивая, лакать отвар.
   Не решаясь заговорить, нарушив тем самым воцарившуюся в повозке тишину, лекарь достал завернутый в тряпицу кусок вырезки, положил рядом со священным зверем.
   Почуяв мясо, ноздри того затрепетали, глаза сверкнули хищными огоньками. Он уже потянулся за куском, но колдун остановил его:
   "Нет! Сначала допей отвар!"
   "Вот так всегда, — проворчал Хан, однако, подчинившись, вновь уткнулся носом в плошку. — Все вкусное — на потом. Оно — награда, которую надо заслужить. Нет чтобы просто сделать золотому охотнику приятное… Ну, — когда было выпито все без остатка, он поднял взгляд на хозяина, — теперь я могу, наконец, взять то, что так давно хочу?"
   "Да".
   "Спасибо, — волк проглотил кусок так быстро, словно и не жевал его вовсе. — Вкусно. Было, — он облизнулся. — Только мало".
   Хмыкнув, Шамаш качнул головой. Собственно, он и не ожидал другой реакции и был даже рад ей, когда хороший аппетит — признак выздоровления. А затем, заглянув в рыжие, горевшие задорными огоньками глаза, он понял, чего добивался его друг всем этим ворчанием — волк хотел, чтобы Шамаш пусть хотя бы на миг забыл обо всех заботах и улыбнулся, впуская в сердце покой.
   Пасть зверя приоткрылась, губы растянулись в улыбке. Весь вид волка говорил, что он доволен, ведь ему удалось задуманное.
   Колдун подмигнул другу, потрепал по загривку. Но затем его глаза вновь наполнились грустью, лицо окаменело, став настороженным. Волк, взглянув на него, с грустью вздохнул, чуть наклонил голову, спрашивая: "Что тебя тревожит? Что не дает успокоиться? Или это усталость так велика, что ты не можешь прогнать ее?"
   "Все очень сложно, дружище, — проведя рукой по рыжей голове волка, Шамаш взлохматил его шерсть, потом пригладил вновь. — Порой я сам не понимаю, что со мной происходит".
   "Расскажи, — не спуская с хозяина внимательного взгляда преданных глаз, попросил волк. — Может быть, я смогу помочь. Мне известно, что…" — тут его уши встали, настороженно заострились, показывая, что зверь услышал звук, который привлек к себе все его внимание.
   Повернувшись вслед за Ханом к пологу, колдун увидел Шуши, которая осторожно пробралась в повозку. Виновато поджав под себя хвост и тихо поскуливая, она подползла на брюхе к брату.
   Волки обнюхались, тихо переговариваясь между собой по-звериному.
   Не нужно было знать их язык, чтобы понять, о чем они шептались. Шуллат просила прощение, признавая свою вину. Хан сперва недовольно ворчал, затем, не в силах более выдерживать несчастного взгляда сестры, в глазах которой зажглись слезы, лизнул ее в морду, показывая, что простил и готов помириться. Немного успокоившись, волчица легла рядом с братом, словно под его защитой, и лишь после этого осмелилась взглянуть на бога солнца.
   "Прости меня! — она даже не заскулила, а пискнула, как совсем маленький щенок. — Я так виновата!"
   "Не беспокойся. Все в порядке".
   "Я не могла не пойти, — ее глаза были по-прежнему полны грусти и боли, когда, даже получив прощение от других, она все еще была не в силах простить себя сама. — Это… Это было выше меня! Я чуяла, что мы должны…"
   "Знаю, — колдун погладил ее по голове, почесал над глазами. — Бывают поступки, которые совершаем не мы, а они вершат нас".
   "Ты не сердишься?" — она ткнулась носом ему в руку.
   "Конечно, нет. Разве я могу на вас сердиться?"
   "Спасибо", — Шуллат, наконец, облегченно вздохнула.
   "Как малышка?"
   "Сперва чувствовала себя виноватой. А потом успокоилась. Она спит", — когда Шуллат уходила от своей подружки, от той веяло таким покоем и счастьем, что даже если прежде волчица испытала некий подсознательный страх за нее, то стоило ей заглянуть в лицо девочки, как все опасения улеглись, словно их и не было.
   "Может быть, мне поговорить с ней?"
   Хан с Шуллат переглянулись, потом последняя ответила:
   "Пусть пройдет время. Оно поможет ей успокоиться. Эта передышка нужна всем. И тебе тоже. Чтобы отдохнуть".
   Колдун кивнул, соглашаясь. В конце концов, что могло угрожать девочке в самом сердце каравана, защищенного от всего мира не только шатром из оленьих шкур, но и вставшим поверх него магическим куполом, который не подпустит к себе ни одного чужака.
   "Ты все равно беспокоишься о ней, — заглянув в глаза повелителя небес, волчица чуть наклонила голову. — Я пойду к ней, буду рядом".
   "Спасибо".
   "Я с тобой", — оглянувшись на хозяина и заметив его согласный кивок, волк двинулся вслед за сестрой.
   "Зачем? Я сама справлюсь! И вообще, тебе нужно отдыхать, а не бегать по снегам".
   "Я жив. Движения дадут мне почувствовать себя здоровым и помогут вернуть потерянные силы".
   "Ладно, идем", — ей и самой не хотелось даже на миг расставаться с братом. К тому же, она прекрасно понимала, что они должны как можно скорее обменяться друг с другом воспоминаниями о минувших событиях, чтобы, разделив их, сохранить.
   Двумя солнечными лучами волки выскользнули из повозки. Лигрень кашлянул в ладонь.
   Все это время он молча сидел в стороне, не смея отвлечь внимание повелителя небес. Караванщик знал, что золотым охотникам дана способность говорить на языке мыслей и не хотел помешать разговору, не предназначенному для ушей человека.
   — Что, лекарь? — не поворачиваясь к нему, спросил Шамаш. Его глаза, казалось, глядели в пустоту, стремясь найти по другую сторону ее то, чего не хватало в окружающем мире.
   — Тебе бы тоже не мешало отдохнуть, — пристально глядя на бога солнца, боясь пропустить первый же знак недовольства и остановиться, прежде чем оно перерастет в гнев или даже ярость, проговорил Лигрен. — Не беспокойся, я посижу с хозяином каравана.
   — Ты устал не меньше меня, — Шамаш, пододвинувшись к краю повозки, устроился в углу, лицом к собеседнику, опираясь спиной о жесткий боковой каркас.
   — Что я? Я ведь в сущности ничего не делал… — вздохнул тот. Конечно, он был рад, что Атен, которого еще несколько часов назад все считали умиравшим, поправляется. И, все же…
   Он испытывал не только облегчение, но еще и обиду, возникшую из осознания собственной бесполезности.
   Лигрен давно смирился со своей судьбой. Если бы на то не была воля богов, он так бы и продолжал жить рабом, лишь мечтая о свободе. Все эти годы дороги, минувшие с гибели родного города, его спасало лишь одно — осознание того, что даже будучи рабом он приносит пользу, служит людям, и не важно кем. И вот вдруг его охватила слабость, даже бессилие, которое заставляло опустить руки. Он привык считать лекарское искусство своим безраздельным владением, тем ремеслом, которое он знал лучше всех. Нет, конечно, он не претендовал на то, чтобы сравниться с мастерством небожителей, однако… Ну почему богиня врачевания не выбрала его, ведь он столько лет верой и правдой служил Ей!
   Лицо его дрогнуло, исказилось гримасой душевной боли. Но уже в следующее мгновение он властно загнал все чувства назад.
   — Прости, господин, я знаю, что не должен завидовать Сати, но ее дар целителя… — он качнул головой. — Я ничего не могу с собой поделать! Я не могу не жалеть о том, что мне не дано этого чуда.
   Шамаш взглянул на него, не сердясь на караванщика, но осуждая его:
   — Девочке пришлось слишком дорого заплатить за свой дар, — тихо проговорил он, — о котором она не просила, но который стал тем единственным, что привязывает ее к жизни.
   — Я понимаю… — он разрывался между двумя мыслями, тянувшими его в разные стороны: радость за другого и обида за себя. Ведь он тоже многое потерял. Почему же госпожа Нинтинугга не пришла к нему?
   "Прости, господин, — Лигрен не мог произнести этих слов в слух, он лишь взглянул на Шамаша глазами, полными боли. — Человеку свойственно желать для себя всего лучшего… Но я справлюсь, сдержусь, — его пальцы сжались в кулаки, — пройдет время, и…"
   — Лекарь… — колдун несколько мгновений помолчал, раздумывая, прежде чем заговорить вновь. — Возьми ее в ученицы.
   — Но… — он растерялся. — Зачем ей… Чему она может научиться у меня?
   — Очень многому. Ведь целительнице нужно обладать не только даром, но и знаниями врачевателя, которые она сможет получить лишь от тебя.
   — Я даже не знаю…
   — Ты сомневаешься в своей способности учить или просто боишься, что тебе будет трудно обучать ее секретам лекарского ремесла, осознавая, что ты сам никогда не достигнешь тех высот, которые суждены твоей ученице?
   — Нет, конечно, нет! — поспешно воскликнул Лигрен, который, наконец, осознал… Его лицо осветилось улыбкой, в которой была радость. — Спасибо Тебе! — если тебе не дано творить чудеса, это еще не означает, что ты никогда не прикоснешься к ним, ведь люди — существа общественные. Они не живут отшельниками в голом пустом пространстве, а проходят свой путь вместе со спутниками — родственниками, друзьями, делясь с ними своим теплом, и получая от них что-то взамен.
   — Я рад, что ты понял, — кивнул Шамаш, устало закрывая глаза. — Это значит, ты свободный человек, а не слуга своих переживаний.
   — Поговорю с Сати, когда она отдохнет. Надеюсь, она согласится…
   — Не сомневайся в этом. Она не относится к тем странным людям, которые отказываются от знаний о своем собственном даре.
   Какое-то время они сидели в беззвучном молчании. Лекарю, время от времени настороженно поглядывавшему на замершего без движения повелителя небес, показалось, что тот заснул.
   "Хвала богам, — облегченно вздохнул Лигрен. — Отдых восстановит Его силы, растраченные на нас, смертных… Скорее бы. Мало ли что может случиться: Губитель повержен, но не уничтожен. Он, таящий обиду на своего извечного врага, может быть рядом, ожидая удобного мгновения для нового нападения…"
   Он не осмеливался разглядывать небожителя, бросая на него лишь осторожные опасливые взгляды.
   Бог солнца выглядел самим олицетворением спокойствия, И, все же… Все же, Лигрену почему-то казалось, что это спокойствие — лишь маска, под которой, как под покровом снега, бушевала огненная стихия, встревоженная каким-то запредельным, невидимым человеку чувством.
   Тут полог повозки затрепетал, приподнялся…
   Внутрь заглянул Лис, прищурился, силясь разглядеть хозяина каравана.
   — С ним все будет в порядке. Он выздоровеет, — встретившись с ним взглядом, тихо проговорил Лигрен.
   Воин удовлетворенно кивнул. Затем на его лице отразилось некое смущение, словно ему нужно было сказать что-то, казавшееся ему самому не просто странным, но даже глупым, несерьезным.
   Несколько мгновений лекарь молча глядел на него, а затем перекинул ноги через борт и соскользнул в снег.
   — Ни к чему тревожить сон хозяина каравана, — уже снаружи проговорил он, а после чуть слышно добавил: — и господина Шамаша — тем более. Позволь Ему отдохнуть.
   — Я… Я понимаю, — кивнул воин. — Собственно, ничего такого и не произошло, просто…
   — Я могу тебе помочь?
   — Ну… — Лис казался растерянным, даже смущенным и это выражение на лице сильного, не боявшегося никого на свете воина выглядело по меньшей мере странно. — Может быть, все это и вовсе не важно, не заслуживает внимания, и вообще…
   — Лис, не трать времени зря на лишние слова, — нахмурившись, остановил его Лирген. — Переходи сразу к делу.
   — Да, конечно, прости… — пробормотал тот. Несколько мгновений он молчал, толи подбирая нужные слова, толи собираясь с силами. Наконец, он решился: — Лина… С ней что-то не так. По-моему она не спала всю ночь, и предыдущую тоже, и… — рассказ получался слишком долгим и караванщик, бросив опасливый взгляд на лекаря, поспешил закончить повествование, так, в сущности, его и не начав. — В общем, мне кажется, что она больна.
   — Так… — расслабленность и покой сменились вновь настороженностью. Мышцы напряглись, готовясь к действию. Глаза сощурились. Мысли превратились из медленного задумчивого течения в бурный поток. — У нее жар? — бессонница могла быть признаком болезни. Но совсем не обязательно. Мало ли что могло стать ее причиной. Волнение, страх, неотложные дела и нерешенные вопросы, даже усталость, если она была чрезмерной. Нет, лекарю нужно было знать больше.
   — Да нет…
   — Кашель, насморк? У нее что-то болит?
   Караванщик развел руками.
   Лигрен несколько мгновений смотрел на него, раздумывая.
   — Лис, может быть, дело не в болезни? — спустя какое-то время спросил он. — Мало ли что могло лишить ее сна.
   — Да я понимаю… — опустив голову, вздохнул воин. И, все же, он не уходил, продолжая чего-то ждать.
   — Поговори с ней, — предложил Лигрен. Что он мог сделать? Лекарь врачует тело, но он бессилен против болезней духа.
   — Я пытался… Но сперва она лишь твердила, что дети спят и не могут проснуться, потом начала нести какую-то чепуху, из которой я не понял ровным счетом ничего, а затем и вовсе замолчала. Сидит, не слыша меня и не говоря ни слова… Вот я и испугался.
   — А ребятишки? Как они?
   — Нет, нет, с сыновьями все в порядке. Они выглядят вполне здоровыми. Хотя, конечно, этот сон… — караванщик задумался, пытаясь вспомнить, когда же малыши заснули. Но не мог. Последний раз он видел их бодрствовавшими три дня назад. Но потом был дозор. И вообще… Пусть даже они и разоспались. В этом ведь нет ничего… ненормального? — в его глазах, обратившихся к лекарю, читался вопрос.
   — Лис, сон, как и бессонница совсем не обязательно свидетельствует о болезни, — произнес в ответ Лигрен. — Мне известны случаи, когда люди спали несколько месяцев, просыпаясь бодрыми и здоровыми. Если в остальном с ними все в порядке, то нет никакой причины для беспокойства.
   — Конечно, — кивнул караванщик, — но меня тревожит Лина. Я никогда прежде не видел ее такой. И… — Лис поморщился. Он не хотел признаваться в этом, но и сам чувствовал себя как-то… странно, что-то. Временами ему казалось, что в голове копошатся мерзкие черви, питаясь его мыслями и воспоминаниями.
   Лигрен поджал губы. Не нравилось ему это. Слишком уж странным все казалось…
   — Если хочешь, я осмотру ее, — сказал он, — дам что-нибудь успокоительное. В последние дни было много причин для волнений. Вот она и не может никак успокоиться. Женщина ищет себе новый повод для страхов, а так как ты с ней идешь одной тропой, то это чувство близости беды передается и тебе. Пусть поспит.
   — Да, — кивнул караванщик, соглашаясь с решением лекаря. — Если на то будет воля госпожи Айи, она увидит во сне детей. И, наконец, успокоиться… — он хотел сказать что-то еще, но замолчал, увидев, как полог повозки отдернулся и, перебросив через борт ноги, на снег спрыгнул повелитель небес.
   Колдун, щурясь, огляделся вокруг, отворачиваясь от света костров, чей яркий блеск резал успевшие привыкнуть к полутьме повозки глаза.
   — Шамаш… — Лис склонив голову, замер. Он совсем не хотел нарушать Его покой. Скорее наоборот…
   — Что-то случилось?
   — Лигрен? — караванщик повернулся к лекарю. Он не знал, стоит ли говорить богу солнца о…
   — Ничего страшного. Лине немного нездоровится. Но я думаю, все дело лишь в нервном напряжении. Последние дни были полны волнений… Позволь мне ненадолго отлучится. Я только дам ей успокоительные капли и вернусь.
   — Не торопись. Хозяин каравана выздоравливает и больше не нуждается в твоем внимании. Обрати его на других.
   Лекарь на миг повернулся к караванщику:
   — Возвращайся к семье. Я сейчас приду. Только зайду к Фейр за настойкой.
   Лис кивнул и, на миг склонив голову в знак почтения перед богом солнца, пошел к своей повозке.
   — Ты справишься с этим сам? — Шамаш стоял, опершись о борт спиной. Его покрасневшие от усталости и напряжения глаза смотрели на снег под ногами.
   — Конечно, — голос лекаря звучал твердо и уверено.
   Лигрен не позволял себе усомниться в этом ни на миг. Он знал, что берет на себя огромную ответственность, и делал это не только осознанно, но и специально.
   "Шамаш должен отдохнуть, — упрямо повторял он про себя. — Мы должны сами позаботиться о себе. Мы можем. Жили же мы, обходясь лишь собственными силами и возможностями, раньше, пока путь не свел нас с богом солнца!"
   — Что ж, раз так… — колдун чуть наклонил голову, принимая решение караванщика. — Если я понадоблюсь, зови, — и он вернулся в полумрак повозки. Наделенный даром не видел смысла навязывать помощь, понимая, что душа лекаря могла воспринять ее как знак недоверия, причиняя боль и вызывая неуверенность в своих силах.
   И, все же… Шамаш и сам не мог понять, почему чувство тревоги, казалось бы, случайно забредшее в его сердце, никак не хотело покидать его.
   Уже сидя в повозке, он окинул все вокруг мысленным взглядом, ища причину беспокойства. Но все было спокойно. Пустыня, открытая взгляду, не таила опасности. Хозяин каравана уже достаточно ушел от смерти на своем пути к выздоровлению, чтобы та вновь заявила свои права на него. С волком тоже все было в порядке… Малышка… Она спала и видела сон — светлый и чистый, отблеск которого лежал лучом безмятежного счастья на лице, горя улыбкой на чуть приоткрытых губах. И, все же…
   Тем временем лекарь забрался в повозку Лиса.
   Женщина сидела возле самого края, глядя в пустоту. Ее волосы растрепались, одежда была в беспорядке, голова покачивалась из стороны в сторону, словно в такт звучавшей у нее в голове песне, руки были сложены в люльку перед грудью, так, будто она укачивала младенца.
   — Лина… — позвал ее лекарь, но та не слышала его и не видела, словно мир перестал существовать для нее, ограничившись воспоминаниями о чем-то далеком…
   — Лина, — он дотронулся до ее локтя, надеясь, что прикосновение вернет ее назад. Действительно, женщина встрепенулась, вскинула голову, бросив полный страха взгляд на Лигрена, в котором не было ни отблеска узнавания.
   — Это я, Лина, лекарь. Я помогу тебе…
   — Мои дети! — встревоженной птицей вскрикнула та, задыхаясь от волнения, которое уже давно переросло в ослепленное ужасом отчаяние.
   — Спокойно, Лина. Все хорошо. Вот они, рядом с тобой.
   — Нет! Их нет! Это только тени! — из ее глаз неудержимым потоком потекли слезы.
   — Тихо, тихо… Если ты так беспокоишься о сыновьях, я осмотрю их. А ты пока выпей это, — он протянул женщине узкий стеклянный флакончик, подобный тем, в которых хранили благовония.
   — Я…
   — Выпей, — повторил лекарь, поднося горлышко к ее губам. — Слепо разрывая на части сердце и разум, ты не поможешь, а, наоборот, навредишь им. Ну же!
   Та вынуждена была подчиниться, одним глотком осушила флакон, даже не почувствовав горечи крепкой настойки.