Страница:
Юлиана Суренова
Дорогой сновидений
Глава 1
Был вечер. На землю спустился задумчивый покой, наполненный тихим скрипом снега под полозьями.
Мати сидела в командной повозке, разбирая свитки, ища, что бы ей почитать, когда до ее слуха донесся глубокий печальный вздох.
— О чем грустишь? — не отрываясь от своего занятия, спросила девочка.
"О пище", — Шуши лежала возле нее, вытянув вперед лапы и положив на них морду. Волчица вновь и вновь переводила взгляд поблескивавших в полутьме рыжих глаз со своей хозяйки на ломоть хлеба с куском копченого мяса, покоившийся на медной, покрытой причудливой чеканкой тарелке.
— Ты ведь совсем недавно ела! — воскликнула Мати. Удивление заставило ее даже отложить в сторону свитки и повернуться к своей четвероногой подруге.
За минувшее время Шуши превратилась из крохотного беззащитного комочка в большого могучего зверя, не уступавшего по размерам взрослому волку. Ее золотая шерсть лоснилась, сильные мускулы проступали холмистым рельефом.
— Теперь ты больше не растешь, и…
"И что же? — недовольно заворчала Шуши. — Это не повод морить меня голодом!"
— "Морить голодом?" Это так теперь называется? Да той плошки каши, что ты получила на завтрак, мне бы хватило на три дня, никак не меньше!
"Что такое каша? — фыркнула волчица. — Я хищник. И мне нужно мясо! — она осторожно подползла с своей подруге, ткнулась холодным мокрым носом ей в руку, не спуская голодного взгляда с тарелки: — Ну, дай же, дай мне этот аппетитный кусочек! Ты все равно не ешь сама, только дразнишь меня!" — в глазах, которые, не мигая, смотрели на девочку, было ожидание и столько надежды, страстной мольбы, что Мати не смогла выдержать этот взгляд. Она вдруг почувствовала себя ужасно виноватой и рука сама потянулась к бутерброду, готовая отдать подруге все, что угодно, лишь бы та не обижалась.
Волчица осторожно взяла кусок, проглотила, не жуя. Ее взгляд подобрел, приоткрывшаяся пасть растянулась в улыбке.
"Спасибо… — мохнатая рыжая голова чуть склонилась в благодарном кивке. Но уже через миг в рыжих глазах вновь вспыхнул голодный блеск, морда поднялась, нос вытянулся, принюхиваясь к окружавшим запахам. — А у тебя больше ничего съедобного не осталось? Может, случайно завалилось куда? Или ты припрятала на голодный день и забыла?"
— Нет, — девочка взяла ее шею, притянула к себе, дыша излучаемым зверем теплом. Та тотчас подставила подруге лоб — чеши. — Ну что мне с тобой делать? — вздохнув, спросила Мати. В ее голосе не было ни гнева, ни неудовольствия, лишь любовь и забота. — Если так пойдет и дальше, очень скоро наступит день, когда караван не сможет тебя прокормить. И нас с тобой прогонят!
"Не прогонят, — глаза волчицы лучились золотым пламенем веселья. — Твой отец слишком любит тебя для этого. А перед нами с братом все вообще преклоняются, как перед святыней. Так что, даже если я заберусь в складскую повозку и съем все, что найду в ней…"
— Пожалуйста, не делай этого! — Мати вздрогнула. Ее сердце сжалось от страха при одной мысли о том, какое их обеих могло бы ждать наказание, случись нечто подобное.
Конечно, Шуллат была права — ее и Хана караванщики называли не иначе, как священными созданиями госпожи Айи. Да и сама девочка помнила о законе пустыни, ставившем путь золотых волков превыше тропы каравана. Но эти две дороги уже столько времени были соединены воедино, что люди, привыкнув к волкам, стали видеть в них не чудо, а реальность, к которой, как всем известно, отношение совсем иное. — Ни к чему испытывать веру тех, чье терпение может и лопнуть…
Шуши лизнула девочку в нос, затем опустила голову ей на колени, застыла:
"Подумаешь, наказание! Все это пустяки…" — она сладко зевнула.
— И совсем не пустяки! — трепля подругу за загривок, проговорила Мати. — Вот выгонят нас из каравана в пустыню, что будем делать?
"Жить дальше, — та была совершенно спокойна и безмятежна, — что же еще? Нам и двоим будет хорошо…"
— Мы не выживем одни!
"Конечно выживем! — волчица даже подняла голову, чтобы заглянуть дочери огня в глаза. — Я буду охотится, так что пищи хватит."
— Ты не умеешь охотиться!
"Умею! Я родилась охотником! Это у меня в крови!" — в ее глазах мелькнуло яркой вспышкой недовольство, весь вид говорил: "Неужели ты так плохо меня ценишь?"
— А как же тепло?
"Я буду греть тебя, ты меня! — волчица заворчала, показывая, что ей не нравится этот разговор. — И вообще: не хочешь — можешь выбрать себе другое наказание. А по мне лучше в уйти в снега. Пусть даже одной, — она чуть наклонила голову, словно раздумывая. Последняя мысль ей совсем не нравилась — Шуллат, осознавая себя стайным созданием, терпеть не могла одиночества, — или возьму с собой брата…" — подумав еще немного, она сморщилась, глаза вновь вспыхнули недовольным блеском. Шуши слишком хорошо понимала, что от Хана за подобное предложение она вместо столь желанного согласия получит лишь лапой по носу. Волк не покинет господина Шамаша. Ах, вот бы кого уговорить!
А ей так хотелось выбраться из тесной повозки, сойти с узкой тропы и окунуться с головой в свободу снежной пустыни, наполненной множеством манивших к себе запахов, стольким любопытным, знакомым и, вместе с тем, неизвестным!
— Да… — Мати, разделявшая не только размышления, но и чувства подруги, мечтательно вздохнула. — Если бы Шамаш пошел с нами… — тогда все то, что сейчас виделось шагом навстречу страху, могло бы стать чудесным приключением. Просто замечательным! И совсем не опасным.
"Не хочешь предложить ему сбежать?"
— Сбежать?
"Ну, отправиться в путешествие. Если тебе так больше нравится".
— Мы, кажется, говорили о наказании…
"Конечно, нам ничего не стоит его заслужить…"
— Нет, не надо, — Мати и сама не знала с чего это вдруг страх, выбравшись из своей снежной норы, пришел к ней, но его ледяной трепет пробрался к самому сердцу, заставив его заколотиться быстрее.
"Неужели твоя душа не жаждет приключения, особенно когда моя так мечтает о нем! Э, — приглядевшись к своей собеседнице, волчица чуть наклонила голову. Ее глаза смеялись, — да ты боишься! Мати — трусиха!"
— Я не трусиха!
"Трусиха, трусиха!"
— Замолчи, глупое животное! — слова сорвались с губ девочки быстрее, чем она поняла их смысл. А в следующий миг уже боль нахлынула на Мати, накрывая с головой. — Шуши, прости меня! — уткнувшись в жесткую, грубую шерсть, она заплакала. — Прости! Пожалуйста, прости меня!
"Ну, перестань, — волчица холодным носом ткнулась в руку девочки. — Не плачь…" — в ее мысленном голосе была печаль.
— Это я дура. И трусиха. И вообще… Называй меня как хочешь, только не бросай! Я так привязалась к тебе, что не смогу жить, если ты уйдешь! — она рыдала навзрыд, даже не думая о том, чтобы успокоиться.
"Моя шерстка уже вся намокла от твоих слез, — волчица отстранила от себя Мати, но мягко, не отталкивая. А еще через мгновение ее шершавый язык коснулся щек девочки. — Фу, они такие горькие! — фыркнула Шуши. — Хватит уже! Я терпеть не могу воду!"
— Ты не обиделась на меня? — размазав по лицу последние слезы, Мати устремила умолявший взгляд мокрых покрасневших глаз на свою подругу.
"Конечно, обиделась, — ответный взгляд волчицы был пристален и серьезен. — Но это совсем не значит, что я вот прямо сейчас все брошу, повернусь к тебе хвостом и убегу в снега. Я вижу твою душу, знаю, что ты не хотела причинить мне боль. А слова… За слова можно простить… Я уже достаточно выросла, чтобы научиться этому великому искусству, без которого никто не смог бы жить среди детей огня…"
— Какая же ты замечательная, Шуши! — девочка обхватила ее руками за шею.
"Да. Я умная, красивая… И ужасно голодная!" — ее глаза стали такими несчастными, что, заглянув в них, нельзя было не испытывать жалости.
— Неужели опять! — воскликнула Мати, схватившись за голову и закатив глаза, совсем как Лина, когда та заставала своих малышей за какой-то очередной шалостью, вроде выпотрошенной подушки или разрезанного одеяла.
"Почему опять? Всегда. Я всегда голодна!"
— Ну что мне с тобой делать?
"Что делать, что делать… Принести чего-нибудь… Косточку. Или кусок мяса… М-н-я… А если тебе жаль такой малости для лучшей подруги — то хотя бы эту жутко надоевшую кашу… Ну, ты посмотри, посмотри, какая я худенькая! Все ребра можно пересчитать!"
— Это где ребра? — Мати провела рукой по рыжему боку Шуши, оттянула шкуру. — Я пока вижу один только жир. Ты толстая, как…
"Не продолжай. Не то вновь меня обидишь, будешь плакать, прося прощение, а мне уже надоели твои мокрые и соленые слезы."
— Да, ты права, — вздохнув, проговорила Мати, благодарная волчице за то, что та все поняла и вовремя остановила ее.
"Конечно, права. Ну, не сиди здесь, — она подтолкнула девочку носом к пологу. — Сходи, принеси мне что-нибудь съедобненького… Пока я не съела тебя! Не забывай, я ведь хищник!"
— Хищник она! — Мати хмыкнула.
"А что такое?"
— Ты — снежный охотник.
"Да, мы так называем друг друга. И что из этого?"
— Как ты можешь быть охотником, если ни разу в жизни не охотилась?
Волчица приглушенно зарычала, пронзив собеседницу недобрым взглядом:
"Во мне дух охотника, я храню память множества поколений охотников. И я вправе называться…"
— Разве я спорю? — в широко распахнутых глазах Мати было выражение детской наивности и непосредственности.
"Тогда к чему весь этот разговор?" — Шуши растерялась. Вся ее начавшая было нарастать ярость, весь пыл пропали, растворившись без следа в удивлении.
— Я хотела сказать, что согласна.
"С чем это, интересно?"
— Со всем! Я теперь буду соглашаться с тобой во всем!
"Да? — волчица с сомнением взглянула на подругу. — И с чем ты соглашаешься на этот раз?"
— Тебе пора самой добывать пищу. Охотясь. Может, и жира поубавится, и ловкости будет побольше, а то сейчас ты движешься, как беременная… Ну, в общем, ты сама знаешь, кто, — пряча смех в ладонь, хихикнула девочка.
"Угу… — волчица в упор взглянула на свою подругу, стремясь разглядеть в глазах то, что скрылось от ее понимания в словах. — Я, по-моему, тебе весь вечер только об этом и твержу: пора сойти с этой ужасно надоевшей всем тропы каравана и убежать в открытые просторы снежной пустыни. Хочу на охоту. Я даже повторять устала!" — она широко зевнула, обнажив острые белые клыки.
— Ну вот, я и говорю, что согласна!
"Да с чем согласна!" — Шуши недовольно раздула щеки. Внутри ее начало нарастать раздражение, когда с каждым новым словом ей все больше и больше казалось, что девочка затеяла с ней какую-то игру, правила которой были известны только ей одной, а потому и победа была предопределена.
— Ну какая ты непонятливая! — всплеснула руками Мати. — Хорошо, повторяю для… еще раз: я согласна пойти с тобой на охоту.
"Это хорошо".
— Ну, пошли, — и девушка двинулась к пологу повозки.
"Что, прямо сейчас? — глаза волчицы удивленно округлились. — На ночь глядя? И только вдвоем?"
— Ведь именно это ты и предлагала, разве не так? — глядя на нее веселыми глазами, ехидно проговорила девочка. — И еще называла меня трусихой.
"Ты что, решила доказать свою смелость? Не надо, Мати, уж кто-кто, а я тебя знаю. Если тебя обидели мои слова — прости, как я простила тебя".
— Да при чем тут обида или страх? — действительно, в первый миг она испытала именно эти чувства, но им на смену уже пришло нечто совсем иное — любопытство, жажда приключения…
Волчица с сомнением заглянула в глаза девочке. С ней все было совсем наоборот, так, будто отдав подруге все свое желание убежать на волю, в снега, она впитала сомнения Мати, задумалась. Шуллат принюхалась к тому, что ждало впереди и, ощутив недобрый сладковатый дух беды, собравшись, словно готовясь противостоять ей, решительно качнула головой:
"Нет".
— Что — "нет"?
"Мы не должны… Не сейчас. Может, потом. Утром".
— В темноте сбежать легче. В свете солнца кто-нибудь обязательно заметит…
"Тогда следующим вечером".
— А чем плох этот?
"Хотя бы тем, что он предназначен для подготовки, не действий!"
— Мне так не кажется! — Мати надулась. Ей вдруг стало жутко обидно. Она чувствовала себя так, словно у нее перед носом покрутили чем-то, что она страстно хотела получить, а потом взяли и спрятали, не дав даже подержать в руках.
"Так правильно".
— Неужели тебе не хочется поохотиться?
"Хочется".
— Ну вот!
"И мы поохотимся. Но не сейчас".
— Но я хочу сейчас!
"Мати, почему ты такая странная? — прервала ее волчица. — Почему, совершая ошибку, ты настаиваешь на своем до последнего, а, будучи права, спешишь изменить свое мнение? И вообще, тебе следовало бы прислушиваться к чутью, а не идти вперед слепым зверьком, который видит опасность лишь столкнувшись с ней нос к носу, пробует беду на зуб, идет по тропе, по которой никто до него не шел никогда, проваливаясь в снег и рискуя нарваться на неведомо кого…"
— Так интереснее!
"Но и опаснее".
Девочка фыркнула.
"Что?" — волчица пронзила ее пристальным взглядом рыжих глаз.
— Еще совсем недавно ты совала свой длинный нос повсюду, нисколько не заботясь о том, что тебе его могут и прищемить. Что с тобой вдруг случилось?
"Я выросла".
— А я — еще нет.
"Твое время идет медленнее, чем мое".
— Как такое может быть? Ведь в небе только одно солнце. Оно для всех всходит и заходит в одно и то же время…
"Подружка, глядя на небо ты не найдешь ответ на свой вопрос. Посмотри лучше на меня. Сколько мне лет?"
— Тебе… — начала было Мати, но, вместо того, чтобы сказать то, что уже было готово сорваться с губ, замешкалась, задумалась, протянула: — Ну…
"В твоем времени мне еще нет и года. Ведь так?"
— Шуши…
"Не пытайся что-то там понять или объяснить, просто скажи: это так?"
— Ну… Да, это так… — поморщившись, словно съев ужасно горькую ягоду, нехотя признала девочка. — Но ты не выглядишь крошкой, только-только отпустившей грудь мамы. Это очень странно — я во много раз старше тебя и, в то же время, ты — взрослее меня…
"Вот я и говорю: мое время идет быстрее твоего".
— Девочка замотала головой, она была растеряна.
"Не пытайся понять, просто прими как медленно тянущийся день и мгновенно пролетающую ночь, — волчица вновь зевнула. Ее голова опустилась на лапы, глаза были готовы сомкнуться. — Ну вот, за всеми этими разговорами я захотела спать!"
— Возвращайся в нашу повозку. Я сейчас приду.
"Ну, я так не хочу! — Шуши заупрямилась. — Ты же знаешь, я не люблю спать, не ощущая рядом твоего тепла! Я сразу же чувствую себя такой одинокой! И вообще, — она отпихнула свитки лапой в сторону, подальше от себя и Мати, — ты можешь почитать и потом. У тебя на это будет столько дней, что еще и надоест!"
— Не повреди! — девочка поспешно выхватила рукописи, отодвигая их подальше от тяжелых когтистых лап волчицы.
"Это всего лишь клочки бумаги".
— В них — наша память. Ведь не все могут держать в голове события минувших веков.
"Не веков — поколений".
— Какая разница? — Мати безразлично пожала плечами.
Шуши хотела что-то сказать, но ее вновь одолела зевота:
"У-ух… Я тебе объясню, в чем разница… Но потом, утром…»
— Не засыпай здесь, — девочка затормошила ее. — Взрослые рассердятся. Нам с тобой не место в командной повозке…
"Тогда пошли домой", — волчица поднялась на лапы, повернулась к пологу, спеша спрыгнуть в снег, но Мати остановила ее:
— Подожди. Я хотела спросить. Что ты почувствовала? Почему передумала идти на охоту?
"Мати, нам нельзя уходить вдвоем… Там, — она указала носом в сторону полога, — много опасностей, о существовании которых ты даже не представляешь".
— Ты защитишь меня. Ты же такая сильная!
"Я сильная. Но при этом молодая и неопытная. Я выросла у огня каравана, а не в снегах пустыни. Нет, я готова безрассудно рисковать своей жизнью, но не твоей".
— Но я хочу…!
"Тогда уговори Шамаша".
— Он не согласится пойти с нами. И одних нас не отпустит, — тяжело вздохнув, проговорила девочка. — Если уж ты почувствовала опасность, то он и подавно.
"Он не захочет, чтобы ты бродила под носом у беды лишь потому, что жаждешь приключений".
— Но ты сама предлагала убежать…
"Я на миг забыла, что говорю с ребенком огня, а не снежным охотником".
— Но я тоже хочу быть снежным охотником! Как ты! Ведь и я родилась в пустыне, здесь мой дом, и…
"И ты обещала отцу не убегать", — укоризненно взглянув на нее, волчица наморщила лоб.
— Да… — девочка, вздохнув, прикусила нижнюю губу, размышляя, как бы обойти эту вдруг возникшую проблему. Во всяком случае, отказываться от задуманного она вовсе не хотела. — Может быть, нам действительно сделать что-нибудь такое… заслуживающее наказания…
"Тебе запретят выходить из повозки — только и всего".
— Это за маленькую провинность. А вот если…
"Мати, выбрось из головы эту затею! Я вовсе не собираюсь тебе в ней помогать! Более того, я уже подумываю о том, чтобы все рассказать господину Шамашу. Пока ты действительно не натворила бед…"
— И ты предашь меня? — глаза девочки недобро сверкнули.
"Это будет не предательство, а спасение…"
Не дослушав ее, девочка, надувшись, решительно повернулась к волчице спиной, демонстративно уткнувшись в первый попавшийся свиток…
"Мати…" — Шуши подползла к ней, тронула носом руку.
— Не подлизывайся. Видишь: я обиделась!
"За что?"
— Ты предательница!
"А ты дура!" — волчица раздула губу, в ее глазах вспыхнули зеленоватые огоньки.
— От такой слышу!
Несколько мгновений они упрямо сидели, отвернувшись в разные стороны. Но, что бы там ни было, они не могли долго злиться друг на друга, их души были слишком тесно связаны.
Наконец, девочка тяжело вздохнула, прижав подбородок к плечу, посмотрела на свою подругу. Ощутив на себе ее взгляд, волчица, заскулив, повернулась, привалилась к ней горячим рыжим боком.
"Я никогда не предам тебя. Никогда! Но господин Шамаш… Он заботится о нас… Мы не должны ничего от Него скрывать".
— Как ты не понимаешь — он взрослый! Он идет собственным путем, а я никогда не найду свою дорогу, если не буду искать!
"Откуда эти мысли? Почему они забрались к тебе в голову? Это как-то связано с тем, что у тебя скоро день рождения? — увидев, что девочка кивнула, волчица продолжала. — Но это глупо! Тебе исполнится только 12! По законам людей ты еще ребенок!"
— Ну и что? Ты сама говорила, что время течет неодинаково. Откуда я знаю, может быть, после этого дня рождения оно полетит быстро, что я не успею за ним угнаться?
Шуши хотела возразить, сказать подруге, что… Но тут приподнялся полог повозки…
— Мы сделаем вот как… — порыв ветра вместе с холодным дыханием снежной пустыни донес до них обрывок разговора.
Атен уже хотел забраться в повозку, занес ногу, и тут увидел дочь, застывшую рядом с волчицей.
— О! А вы здесь что делаете? — спросил, выглянув из-за его плеча, Евсей.
— Мы уже уходим, дядя, — девочка заспешила, стремясь выбраться из повозки прежде, чем отец справится с удивлением. И она бы успела, если бы не медлительность Шуши, которой в последний момент приспичило потянуться, зевнуть, почесать ухо…
— Постой-ка, — Атен удержал дочь за руку. — Почему ты здесь?
— А что, нельзя? — вскинув голову, с вызовом взглянула на него Мати. Она решила, что сейчас для нее лучший способ защиты — это нападение. Тем более, рядом с Шуши, держа руку на ее голове, ощущая ее тепло, девочка чувствовала себя такой сильной и уверенной, как никогда, будучи одна.
— Вообще то… — хозяин каравана растерянно посмотрел на нее, затем обернулся, взглянул на брата, который стоял, согнувшись и прикрыв ладонью рот, с трудом сдерживая рвавшийся наружу смех. — С чего это вдруг такое веселье? — нахмурившись, спросил он.
— Посмотрели бы вы двое на себя со стороны, — хмыкнув, ответил тот.
— Лично я ничего смешного не вижу, — сверля Евсея хмурым пристальным взглядом, мрачно произнес Атен.
— Да перестань, — поморщившись, тот махнул рукой. — Ничего страшного не произошло. Так что оставь девочку… Тем более, что на этот раз тебе готовы дать отпор, — он указал на волчицу, которая, борясь с дремой, недобрым взглядом следила за людьми, затеявшими нелепый разговор в то время, когда было давно следовало ложиться спать.
— И мне вряд ли удастся ему противостоять. А, значит, лучше сразу сдаться на милость победителя, — Атену ничего не оставалось, как перевести все на шутку. Ведь действительно не было такого закона, который запрещал бы дочери хозяина каравана приходить в командную повозку. — И все же, милая, тебе не кажется, что пора спать? Вон и Шуллат, — как бы Мати ни называла свою подругу, все остальные в караване звали священных волков их полными именами, выказывая тем самым свое уважение, — уже засыпает, — караванщик указал рукой на волчицу, которая, словно в подтверждение его слов, широко зевнула и закивала головой.
— Иду, уже иду, — вздохнув, пробурчала девочка, двинувшись к пологу.
Шуши поднялась, опережая подругу, соскочила в снег и замерла, ожидая, когда та последует за ней.
Мати не заставила ее ждать. Она сама торопилась поскорее забраться под свои одеяла, но вовсе не для того, чтобы скрыться от взрослых или уйти от продолжения недавнего разговора с Шуши. Девочка прижимала к себе руку, пряча в рукаве свиток — тот, который, когда Мати отодвигала рукописи в сторону от волчицы, откатился в сторону. Девочка не успела вернуть его обратно в сундук вместе с остальными и побоялась оставлять — тогда бы обнаружилось, что она залезла туда, куда ей совсем не следовало совать свой нос…
"И, потом, я все равно хотела что-нибудь почитать, — здраво рассудив, Мати решила, что все складывается очень даже неплохо. — Главное, чтобы папа не узнал. Нужно будет получше спрятать свиток", — впрочем, она не видела в этом ничего сложного — она привыкла скрывать тайну.
Шуши дождалась, пока девочка, забравшись в дальнюю часть повозки, накрылась меховым одеялом, поерзала, устраиваясь поудобнее, а затем осторожно подобралась к ней, ухнула, притулилась горячим боком и тотчас заснула. Ее теплое дыхание, успокаивавшее сопение заполнило собой всю повозку, внося в нее дух сладкого и безмятежного сна. Прежде он всегда мгновенно уносил Мати на своих крыльях в неведомые земли.
Но на этот раз сон никак не шел, словно что-то мешало девочке заснуть. И она знала что — любопытство. Рука не выпускала свитка, пальцы осторожно поглаживали бумагу, словно надеясь на ощупь понять, что за тайны скрыты в этой рукописи.
Наконец, поняв, что дольше бороться с любопытством она не в силах, да и бессмысленно все это, Мати отогнула край одеяла.
До нее тотчас донеслось недовольное ворчание волчицы:
"Ну, угомонись ты, наконец!"
— Спи. Кто тебе мешает? — несколько мгновений девочка крутила свиток в руках, с интересом разглядывая его с разных сторон. Он выглядел необычно. На наружной стороне не было столь привычных рисунков и символов — пояснений. Ничего, даже знака названия — совершенно чистый лист бумаги, которая даже ничуть не пожелтела.
"Может быть, это новая сказка дяди Евсея, — глаза Мати засияли, — вот было бы здорово!"
Она поспешно раскрутила свиток. И тотчас поняла, что ошиблась. Ясные, четкие символы покрывали гладкий белоснежный лист, не тронутый временем, не раненый дорогой. И, все же, Мати чувствовала: рукопись, которую она держала в руках, древнее самой старой из ее сказок, старше даже священных карт. От нее веяло прошлым, столь далеким, что казалось, будто между ним и настоящим лежит целая вечность.
Девочка испугалась, сама не зная чего. Она хотела поскорее свернуть свиток, убрать его подальше, но тут ей вдруг показалось, что символы начали мерцать, отражая отблески пламени так же, как снег — отсвет полной луны. Мати не удержалась и прочла первый из знаков, который не просто привлекал к себе внимание, но звал, умоляя разделить скрытые в сплетении линий знания. А потом она уже не могла остановиться.
Мати поняла, что держит в руках не всю рукопись, а лишь ее часть — продолжение какой-то старой длинной истории… Может быть, даже легенды. По спине пробежал холодок. Но страх лишь сильнее разжег любопытство.
"Минуло тридцать лет с тех пор, как, маги, ведомые Маром, милостью и властью господина Ута, да пребудет с нами мудрость и сила Его вовеки, победили Нинта, положив конец его ужасному царству смерти…"
Мати остановилась, вернулась назад, стремясь повнимательнее разглядеть знаки имен, убедиться, правильно ли она их прочла. Девочка даже провела по ним пальцем, проверяя, не налипла ли на бумагу какая ниточка, не прошла ли лишней линией трещинка.
Перед ней явно была легенда. За это говорило все, даже построение фраз, не свойственное обычной, повседневной речи.
"Странно", — растерянно глядя на свиток, думала девочка. Конечно, она знала, что когда-то, очень-очень давно у бога Солнца было два имени — Ут и Шамаш. Но со времен древнего сражения с Губителем никто не произносил первого имени, как если бы оно умерло в тот ужасный день. Даже авторы легенд внесли исправления в свои рукописи, заменяя мертвое имя живым. И вот перед ней был знак, который почему-то сохранился. Девочка поморщилась. Ей было неприятно, больно, видя его, вспоминать о том, через какие страдания Шамашу пришлось пройти…
Что же до остальных двух имен, то она вообще никогда не встречала даже упоминания о них. Ни в одной легенде! Хотя… Девочка наморщила лоб, силясь вспомнить… Ей казалось, что отец, шепчась о чем-то со своими помощниками, произносил их…
Мати сидела в командной повозке, разбирая свитки, ища, что бы ей почитать, когда до ее слуха донесся глубокий печальный вздох.
— О чем грустишь? — не отрываясь от своего занятия, спросила девочка.
"О пище", — Шуши лежала возле нее, вытянув вперед лапы и положив на них морду. Волчица вновь и вновь переводила взгляд поблескивавших в полутьме рыжих глаз со своей хозяйки на ломоть хлеба с куском копченого мяса, покоившийся на медной, покрытой причудливой чеканкой тарелке.
— Ты ведь совсем недавно ела! — воскликнула Мати. Удивление заставило ее даже отложить в сторону свитки и повернуться к своей четвероногой подруге.
За минувшее время Шуши превратилась из крохотного беззащитного комочка в большого могучего зверя, не уступавшего по размерам взрослому волку. Ее золотая шерсть лоснилась, сильные мускулы проступали холмистым рельефом.
— Теперь ты больше не растешь, и…
"И что же? — недовольно заворчала Шуши. — Это не повод морить меня голодом!"
— "Морить голодом?" Это так теперь называется? Да той плошки каши, что ты получила на завтрак, мне бы хватило на три дня, никак не меньше!
"Что такое каша? — фыркнула волчица. — Я хищник. И мне нужно мясо! — она осторожно подползла с своей подруге, ткнулась холодным мокрым носом ей в руку, не спуская голодного взгляда с тарелки: — Ну, дай же, дай мне этот аппетитный кусочек! Ты все равно не ешь сама, только дразнишь меня!" — в глазах, которые, не мигая, смотрели на девочку, было ожидание и столько надежды, страстной мольбы, что Мати не смогла выдержать этот взгляд. Она вдруг почувствовала себя ужасно виноватой и рука сама потянулась к бутерброду, готовая отдать подруге все, что угодно, лишь бы та не обижалась.
Волчица осторожно взяла кусок, проглотила, не жуя. Ее взгляд подобрел, приоткрывшаяся пасть растянулась в улыбке.
"Спасибо… — мохнатая рыжая голова чуть склонилась в благодарном кивке. Но уже через миг в рыжих глазах вновь вспыхнул голодный блеск, морда поднялась, нос вытянулся, принюхиваясь к окружавшим запахам. — А у тебя больше ничего съедобного не осталось? Может, случайно завалилось куда? Или ты припрятала на голодный день и забыла?"
— Нет, — девочка взяла ее шею, притянула к себе, дыша излучаемым зверем теплом. Та тотчас подставила подруге лоб — чеши. — Ну что мне с тобой делать? — вздохнув, спросила Мати. В ее голосе не было ни гнева, ни неудовольствия, лишь любовь и забота. — Если так пойдет и дальше, очень скоро наступит день, когда караван не сможет тебя прокормить. И нас с тобой прогонят!
"Не прогонят, — глаза волчицы лучились золотым пламенем веселья. — Твой отец слишком любит тебя для этого. А перед нами с братом все вообще преклоняются, как перед святыней. Так что, даже если я заберусь в складскую повозку и съем все, что найду в ней…"
— Пожалуйста, не делай этого! — Мати вздрогнула. Ее сердце сжалось от страха при одной мысли о том, какое их обеих могло бы ждать наказание, случись нечто подобное.
Конечно, Шуллат была права — ее и Хана караванщики называли не иначе, как священными созданиями госпожи Айи. Да и сама девочка помнила о законе пустыни, ставившем путь золотых волков превыше тропы каравана. Но эти две дороги уже столько времени были соединены воедино, что люди, привыкнув к волкам, стали видеть в них не чудо, а реальность, к которой, как всем известно, отношение совсем иное. — Ни к чему испытывать веру тех, чье терпение может и лопнуть…
Шуши лизнула девочку в нос, затем опустила голову ей на колени, застыла:
"Подумаешь, наказание! Все это пустяки…" — она сладко зевнула.
— И совсем не пустяки! — трепля подругу за загривок, проговорила Мати. — Вот выгонят нас из каравана в пустыню, что будем делать?
"Жить дальше, — та была совершенно спокойна и безмятежна, — что же еще? Нам и двоим будет хорошо…"
— Мы не выживем одни!
"Конечно выживем! — волчица даже подняла голову, чтобы заглянуть дочери огня в глаза. — Я буду охотится, так что пищи хватит."
— Ты не умеешь охотиться!
"Умею! Я родилась охотником! Это у меня в крови!" — в ее глазах мелькнуло яркой вспышкой недовольство, весь вид говорил: "Неужели ты так плохо меня ценишь?"
— А как же тепло?
"Я буду греть тебя, ты меня! — волчица заворчала, показывая, что ей не нравится этот разговор. — И вообще: не хочешь — можешь выбрать себе другое наказание. А по мне лучше в уйти в снега. Пусть даже одной, — она чуть наклонила голову, словно раздумывая. Последняя мысль ей совсем не нравилась — Шуллат, осознавая себя стайным созданием, терпеть не могла одиночества, — или возьму с собой брата…" — подумав еще немного, она сморщилась, глаза вновь вспыхнули недовольным блеском. Шуши слишком хорошо понимала, что от Хана за подобное предложение она вместо столь желанного согласия получит лишь лапой по носу. Волк не покинет господина Шамаша. Ах, вот бы кого уговорить!
А ей так хотелось выбраться из тесной повозки, сойти с узкой тропы и окунуться с головой в свободу снежной пустыни, наполненной множеством манивших к себе запахов, стольким любопытным, знакомым и, вместе с тем, неизвестным!
— Да… — Мати, разделявшая не только размышления, но и чувства подруги, мечтательно вздохнула. — Если бы Шамаш пошел с нами… — тогда все то, что сейчас виделось шагом навстречу страху, могло бы стать чудесным приключением. Просто замечательным! И совсем не опасным.
"Не хочешь предложить ему сбежать?"
— Сбежать?
"Ну, отправиться в путешествие. Если тебе так больше нравится".
— Мы, кажется, говорили о наказании…
"Конечно, нам ничего не стоит его заслужить…"
— Нет, не надо, — Мати и сама не знала с чего это вдруг страх, выбравшись из своей снежной норы, пришел к ней, но его ледяной трепет пробрался к самому сердцу, заставив его заколотиться быстрее.
"Неужели твоя душа не жаждет приключения, особенно когда моя так мечтает о нем! Э, — приглядевшись к своей собеседнице, волчица чуть наклонила голову. Ее глаза смеялись, — да ты боишься! Мати — трусиха!"
— Я не трусиха!
"Трусиха, трусиха!"
— Замолчи, глупое животное! — слова сорвались с губ девочки быстрее, чем она поняла их смысл. А в следующий миг уже боль нахлынула на Мати, накрывая с головой. — Шуши, прости меня! — уткнувшись в жесткую, грубую шерсть, она заплакала. — Прости! Пожалуйста, прости меня!
"Ну, перестань, — волчица холодным носом ткнулась в руку девочки. — Не плачь…" — в ее мысленном голосе была печаль.
— Это я дура. И трусиха. И вообще… Называй меня как хочешь, только не бросай! Я так привязалась к тебе, что не смогу жить, если ты уйдешь! — она рыдала навзрыд, даже не думая о том, чтобы успокоиться.
"Моя шерстка уже вся намокла от твоих слез, — волчица отстранила от себя Мати, но мягко, не отталкивая. А еще через мгновение ее шершавый язык коснулся щек девочки. — Фу, они такие горькие! — фыркнула Шуши. — Хватит уже! Я терпеть не могу воду!"
— Ты не обиделась на меня? — размазав по лицу последние слезы, Мати устремила умолявший взгляд мокрых покрасневших глаз на свою подругу.
"Конечно, обиделась, — ответный взгляд волчицы был пристален и серьезен. — Но это совсем не значит, что я вот прямо сейчас все брошу, повернусь к тебе хвостом и убегу в снега. Я вижу твою душу, знаю, что ты не хотела причинить мне боль. А слова… За слова можно простить… Я уже достаточно выросла, чтобы научиться этому великому искусству, без которого никто не смог бы жить среди детей огня…"
— Какая же ты замечательная, Шуши! — девочка обхватила ее руками за шею.
"Да. Я умная, красивая… И ужасно голодная!" — ее глаза стали такими несчастными, что, заглянув в них, нельзя было не испытывать жалости.
— Неужели опять! — воскликнула Мати, схватившись за голову и закатив глаза, совсем как Лина, когда та заставала своих малышей за какой-то очередной шалостью, вроде выпотрошенной подушки или разрезанного одеяла.
"Почему опять? Всегда. Я всегда голодна!"
— Ну что мне с тобой делать?
"Что делать, что делать… Принести чего-нибудь… Косточку. Или кусок мяса… М-н-я… А если тебе жаль такой малости для лучшей подруги — то хотя бы эту жутко надоевшую кашу… Ну, ты посмотри, посмотри, какая я худенькая! Все ребра можно пересчитать!"
— Это где ребра? — Мати провела рукой по рыжему боку Шуши, оттянула шкуру. — Я пока вижу один только жир. Ты толстая, как…
"Не продолжай. Не то вновь меня обидишь, будешь плакать, прося прощение, а мне уже надоели твои мокрые и соленые слезы."
— Да, ты права, — вздохнув, проговорила Мати, благодарная волчице за то, что та все поняла и вовремя остановила ее.
"Конечно, права. Ну, не сиди здесь, — она подтолкнула девочку носом к пологу. — Сходи, принеси мне что-нибудь съедобненького… Пока я не съела тебя! Не забывай, я ведь хищник!"
— Хищник она! — Мати хмыкнула.
"А что такое?"
— Ты — снежный охотник.
"Да, мы так называем друг друга. И что из этого?"
— Как ты можешь быть охотником, если ни разу в жизни не охотилась?
Волчица приглушенно зарычала, пронзив собеседницу недобрым взглядом:
"Во мне дух охотника, я храню память множества поколений охотников. И я вправе называться…"
— Разве я спорю? — в широко распахнутых глазах Мати было выражение детской наивности и непосредственности.
"Тогда к чему весь этот разговор?" — Шуши растерялась. Вся ее начавшая было нарастать ярость, весь пыл пропали, растворившись без следа в удивлении.
— Я хотела сказать, что согласна.
"С чем это, интересно?"
— Со всем! Я теперь буду соглашаться с тобой во всем!
"Да? — волчица с сомнением взглянула на подругу. — И с чем ты соглашаешься на этот раз?"
— Тебе пора самой добывать пищу. Охотясь. Может, и жира поубавится, и ловкости будет побольше, а то сейчас ты движешься, как беременная… Ну, в общем, ты сама знаешь, кто, — пряча смех в ладонь, хихикнула девочка.
"Угу… — волчица в упор взглянула на свою подругу, стремясь разглядеть в глазах то, что скрылось от ее понимания в словах. — Я, по-моему, тебе весь вечер только об этом и твержу: пора сойти с этой ужасно надоевшей всем тропы каравана и убежать в открытые просторы снежной пустыни. Хочу на охоту. Я даже повторять устала!" — она широко зевнула, обнажив острые белые клыки.
— Ну вот, я и говорю, что согласна!
"Да с чем согласна!" — Шуши недовольно раздула щеки. Внутри ее начало нарастать раздражение, когда с каждым новым словом ей все больше и больше казалось, что девочка затеяла с ней какую-то игру, правила которой были известны только ей одной, а потому и победа была предопределена.
— Ну какая ты непонятливая! — всплеснула руками Мати. — Хорошо, повторяю для… еще раз: я согласна пойти с тобой на охоту.
"Это хорошо".
— Ну, пошли, — и девушка двинулась к пологу повозки.
"Что, прямо сейчас? — глаза волчицы удивленно округлились. — На ночь глядя? И только вдвоем?"
— Ведь именно это ты и предлагала, разве не так? — глядя на нее веселыми глазами, ехидно проговорила девочка. — И еще называла меня трусихой.
"Ты что, решила доказать свою смелость? Не надо, Мати, уж кто-кто, а я тебя знаю. Если тебя обидели мои слова — прости, как я простила тебя".
— Да при чем тут обида или страх? — действительно, в первый миг она испытала именно эти чувства, но им на смену уже пришло нечто совсем иное — любопытство, жажда приключения…
Волчица с сомнением заглянула в глаза девочке. С ней все было совсем наоборот, так, будто отдав подруге все свое желание убежать на волю, в снега, она впитала сомнения Мати, задумалась. Шуллат принюхалась к тому, что ждало впереди и, ощутив недобрый сладковатый дух беды, собравшись, словно готовясь противостоять ей, решительно качнула головой:
"Нет".
— Что — "нет"?
"Мы не должны… Не сейчас. Может, потом. Утром".
— В темноте сбежать легче. В свете солнца кто-нибудь обязательно заметит…
"Тогда следующим вечером".
— А чем плох этот?
"Хотя бы тем, что он предназначен для подготовки, не действий!"
— Мне так не кажется! — Мати надулась. Ей вдруг стало жутко обидно. Она чувствовала себя так, словно у нее перед носом покрутили чем-то, что она страстно хотела получить, а потом взяли и спрятали, не дав даже подержать в руках.
"Так правильно".
— Неужели тебе не хочется поохотиться?
"Хочется".
— Ну вот!
"И мы поохотимся. Но не сейчас".
— Но я хочу сейчас!
"Мати, почему ты такая странная? — прервала ее волчица. — Почему, совершая ошибку, ты настаиваешь на своем до последнего, а, будучи права, спешишь изменить свое мнение? И вообще, тебе следовало бы прислушиваться к чутью, а не идти вперед слепым зверьком, который видит опасность лишь столкнувшись с ней нос к носу, пробует беду на зуб, идет по тропе, по которой никто до него не шел никогда, проваливаясь в снег и рискуя нарваться на неведомо кого…"
— Так интереснее!
"Но и опаснее".
Девочка фыркнула.
"Что?" — волчица пронзила ее пристальным взглядом рыжих глаз.
— Еще совсем недавно ты совала свой длинный нос повсюду, нисколько не заботясь о том, что тебе его могут и прищемить. Что с тобой вдруг случилось?
"Я выросла".
— А я — еще нет.
"Твое время идет медленнее, чем мое".
— Как такое может быть? Ведь в небе только одно солнце. Оно для всех всходит и заходит в одно и то же время…
"Подружка, глядя на небо ты не найдешь ответ на свой вопрос. Посмотри лучше на меня. Сколько мне лет?"
— Тебе… — начала было Мати, но, вместо того, чтобы сказать то, что уже было готово сорваться с губ, замешкалась, задумалась, протянула: — Ну…
"В твоем времени мне еще нет и года. Ведь так?"
— Шуши…
"Не пытайся что-то там понять или объяснить, просто скажи: это так?"
— Ну… Да, это так… — поморщившись, словно съев ужасно горькую ягоду, нехотя признала девочка. — Но ты не выглядишь крошкой, только-только отпустившей грудь мамы. Это очень странно — я во много раз старше тебя и, в то же время, ты — взрослее меня…
"Вот я и говорю: мое время идет быстрее твоего".
— Девочка замотала головой, она была растеряна.
"Не пытайся понять, просто прими как медленно тянущийся день и мгновенно пролетающую ночь, — волчица вновь зевнула. Ее голова опустилась на лапы, глаза были готовы сомкнуться. — Ну вот, за всеми этими разговорами я захотела спать!"
— Возвращайся в нашу повозку. Я сейчас приду.
"Ну, я так не хочу! — Шуши заупрямилась. — Ты же знаешь, я не люблю спать, не ощущая рядом твоего тепла! Я сразу же чувствую себя такой одинокой! И вообще, — она отпихнула свитки лапой в сторону, подальше от себя и Мати, — ты можешь почитать и потом. У тебя на это будет столько дней, что еще и надоест!"
— Не повреди! — девочка поспешно выхватила рукописи, отодвигая их подальше от тяжелых когтистых лап волчицы.
"Это всего лишь клочки бумаги".
— В них — наша память. Ведь не все могут держать в голове события минувших веков.
"Не веков — поколений".
— Какая разница? — Мати безразлично пожала плечами.
Шуши хотела что-то сказать, но ее вновь одолела зевота:
"У-ух… Я тебе объясню, в чем разница… Но потом, утром…»
— Не засыпай здесь, — девочка затормошила ее. — Взрослые рассердятся. Нам с тобой не место в командной повозке…
"Тогда пошли домой", — волчица поднялась на лапы, повернулась к пологу, спеша спрыгнуть в снег, но Мати остановила ее:
— Подожди. Я хотела спросить. Что ты почувствовала? Почему передумала идти на охоту?
"Мати, нам нельзя уходить вдвоем… Там, — она указала носом в сторону полога, — много опасностей, о существовании которых ты даже не представляешь".
— Ты защитишь меня. Ты же такая сильная!
"Я сильная. Но при этом молодая и неопытная. Я выросла у огня каравана, а не в снегах пустыни. Нет, я готова безрассудно рисковать своей жизнью, но не твоей".
— Но я хочу…!
"Тогда уговори Шамаша".
— Он не согласится пойти с нами. И одних нас не отпустит, — тяжело вздохнув, проговорила девочка. — Если уж ты почувствовала опасность, то он и подавно.
"Он не захочет, чтобы ты бродила под носом у беды лишь потому, что жаждешь приключений".
— Но ты сама предлагала убежать…
"Я на миг забыла, что говорю с ребенком огня, а не снежным охотником".
— Но я тоже хочу быть снежным охотником! Как ты! Ведь и я родилась в пустыне, здесь мой дом, и…
"И ты обещала отцу не убегать", — укоризненно взглянув на нее, волчица наморщила лоб.
— Да… — девочка, вздохнув, прикусила нижнюю губу, размышляя, как бы обойти эту вдруг возникшую проблему. Во всяком случае, отказываться от задуманного она вовсе не хотела. — Может быть, нам действительно сделать что-нибудь такое… заслуживающее наказания…
"Тебе запретят выходить из повозки — только и всего".
— Это за маленькую провинность. А вот если…
"Мати, выбрось из головы эту затею! Я вовсе не собираюсь тебе в ней помогать! Более того, я уже подумываю о том, чтобы все рассказать господину Шамашу. Пока ты действительно не натворила бед…"
— И ты предашь меня? — глаза девочки недобро сверкнули.
"Это будет не предательство, а спасение…"
Не дослушав ее, девочка, надувшись, решительно повернулась к волчице спиной, демонстративно уткнувшись в первый попавшийся свиток…
"Мати…" — Шуши подползла к ней, тронула носом руку.
— Не подлизывайся. Видишь: я обиделась!
"За что?"
— Ты предательница!
"А ты дура!" — волчица раздула губу, в ее глазах вспыхнули зеленоватые огоньки.
— От такой слышу!
Несколько мгновений они упрямо сидели, отвернувшись в разные стороны. Но, что бы там ни было, они не могли долго злиться друг на друга, их души были слишком тесно связаны.
Наконец, девочка тяжело вздохнула, прижав подбородок к плечу, посмотрела на свою подругу. Ощутив на себе ее взгляд, волчица, заскулив, повернулась, привалилась к ней горячим рыжим боком.
"Я никогда не предам тебя. Никогда! Но господин Шамаш… Он заботится о нас… Мы не должны ничего от Него скрывать".
— Как ты не понимаешь — он взрослый! Он идет собственным путем, а я никогда не найду свою дорогу, если не буду искать!
"Откуда эти мысли? Почему они забрались к тебе в голову? Это как-то связано с тем, что у тебя скоро день рождения? — увидев, что девочка кивнула, волчица продолжала. — Но это глупо! Тебе исполнится только 12! По законам людей ты еще ребенок!"
— Ну и что? Ты сама говорила, что время течет неодинаково. Откуда я знаю, может быть, после этого дня рождения оно полетит быстро, что я не успею за ним угнаться?
Шуши хотела возразить, сказать подруге, что… Но тут приподнялся полог повозки…
— Мы сделаем вот как… — порыв ветра вместе с холодным дыханием снежной пустыни донес до них обрывок разговора.
Атен уже хотел забраться в повозку, занес ногу, и тут увидел дочь, застывшую рядом с волчицей.
— О! А вы здесь что делаете? — спросил, выглянув из-за его плеча, Евсей.
— Мы уже уходим, дядя, — девочка заспешила, стремясь выбраться из повозки прежде, чем отец справится с удивлением. И она бы успела, если бы не медлительность Шуши, которой в последний момент приспичило потянуться, зевнуть, почесать ухо…
— Постой-ка, — Атен удержал дочь за руку. — Почему ты здесь?
— А что, нельзя? — вскинув голову, с вызовом взглянула на него Мати. Она решила, что сейчас для нее лучший способ защиты — это нападение. Тем более, рядом с Шуши, держа руку на ее голове, ощущая ее тепло, девочка чувствовала себя такой сильной и уверенной, как никогда, будучи одна.
— Вообще то… — хозяин каравана растерянно посмотрел на нее, затем обернулся, взглянул на брата, который стоял, согнувшись и прикрыв ладонью рот, с трудом сдерживая рвавшийся наружу смех. — С чего это вдруг такое веселье? — нахмурившись, спросил он.
— Посмотрели бы вы двое на себя со стороны, — хмыкнув, ответил тот.
— Лично я ничего смешного не вижу, — сверля Евсея хмурым пристальным взглядом, мрачно произнес Атен.
— Да перестань, — поморщившись, тот махнул рукой. — Ничего страшного не произошло. Так что оставь девочку… Тем более, что на этот раз тебе готовы дать отпор, — он указал на волчицу, которая, борясь с дремой, недобрым взглядом следила за людьми, затеявшими нелепый разговор в то время, когда было давно следовало ложиться спать.
— И мне вряд ли удастся ему противостоять. А, значит, лучше сразу сдаться на милость победителя, — Атену ничего не оставалось, как перевести все на шутку. Ведь действительно не было такого закона, который запрещал бы дочери хозяина каравана приходить в командную повозку. — И все же, милая, тебе не кажется, что пора спать? Вон и Шуллат, — как бы Мати ни называла свою подругу, все остальные в караване звали священных волков их полными именами, выказывая тем самым свое уважение, — уже засыпает, — караванщик указал рукой на волчицу, которая, словно в подтверждение его слов, широко зевнула и закивала головой.
— Иду, уже иду, — вздохнув, пробурчала девочка, двинувшись к пологу.
Шуши поднялась, опережая подругу, соскочила в снег и замерла, ожидая, когда та последует за ней.
Мати не заставила ее ждать. Она сама торопилась поскорее забраться под свои одеяла, но вовсе не для того, чтобы скрыться от взрослых или уйти от продолжения недавнего разговора с Шуши. Девочка прижимала к себе руку, пряча в рукаве свиток — тот, который, когда Мати отодвигала рукописи в сторону от волчицы, откатился в сторону. Девочка не успела вернуть его обратно в сундук вместе с остальными и побоялась оставлять — тогда бы обнаружилось, что она залезла туда, куда ей совсем не следовало совать свой нос…
"И, потом, я все равно хотела что-нибудь почитать, — здраво рассудив, Мати решила, что все складывается очень даже неплохо. — Главное, чтобы папа не узнал. Нужно будет получше спрятать свиток", — впрочем, она не видела в этом ничего сложного — она привыкла скрывать тайну.
Шуши дождалась, пока девочка, забравшись в дальнюю часть повозки, накрылась меховым одеялом, поерзала, устраиваясь поудобнее, а затем осторожно подобралась к ней, ухнула, притулилась горячим боком и тотчас заснула. Ее теплое дыхание, успокаивавшее сопение заполнило собой всю повозку, внося в нее дух сладкого и безмятежного сна. Прежде он всегда мгновенно уносил Мати на своих крыльях в неведомые земли.
Но на этот раз сон никак не шел, словно что-то мешало девочке заснуть. И она знала что — любопытство. Рука не выпускала свитка, пальцы осторожно поглаживали бумагу, словно надеясь на ощупь понять, что за тайны скрыты в этой рукописи.
Наконец, поняв, что дольше бороться с любопытством она не в силах, да и бессмысленно все это, Мати отогнула край одеяла.
До нее тотчас донеслось недовольное ворчание волчицы:
"Ну, угомонись ты, наконец!"
— Спи. Кто тебе мешает? — несколько мгновений девочка крутила свиток в руках, с интересом разглядывая его с разных сторон. Он выглядел необычно. На наружной стороне не было столь привычных рисунков и символов — пояснений. Ничего, даже знака названия — совершенно чистый лист бумаги, которая даже ничуть не пожелтела.
"Может быть, это новая сказка дяди Евсея, — глаза Мати засияли, — вот было бы здорово!"
Она поспешно раскрутила свиток. И тотчас поняла, что ошиблась. Ясные, четкие символы покрывали гладкий белоснежный лист, не тронутый временем, не раненый дорогой. И, все же, Мати чувствовала: рукопись, которую она держала в руках, древнее самой старой из ее сказок, старше даже священных карт. От нее веяло прошлым, столь далеким, что казалось, будто между ним и настоящим лежит целая вечность.
Девочка испугалась, сама не зная чего. Она хотела поскорее свернуть свиток, убрать его подальше, но тут ей вдруг показалось, что символы начали мерцать, отражая отблески пламени так же, как снег — отсвет полной луны. Мати не удержалась и прочла первый из знаков, который не просто привлекал к себе внимание, но звал, умоляя разделить скрытые в сплетении линий знания. А потом она уже не могла остановиться.
Мати поняла, что держит в руках не всю рукопись, а лишь ее часть — продолжение какой-то старой длинной истории… Может быть, даже легенды. По спине пробежал холодок. Но страх лишь сильнее разжег любопытство.
"Минуло тридцать лет с тех пор, как, маги, ведомые Маром, милостью и властью господина Ута, да пребудет с нами мудрость и сила Его вовеки, победили Нинта, положив конец его ужасному царству смерти…"
Мати остановилась, вернулась назад, стремясь повнимательнее разглядеть знаки имен, убедиться, правильно ли она их прочла. Девочка даже провела по ним пальцем, проверяя, не налипла ли на бумагу какая ниточка, не прошла ли лишней линией трещинка.
Перед ней явно была легенда. За это говорило все, даже построение фраз, не свойственное обычной, повседневной речи.
"Странно", — растерянно глядя на свиток, думала девочка. Конечно, она знала, что когда-то, очень-очень давно у бога Солнца было два имени — Ут и Шамаш. Но со времен древнего сражения с Губителем никто не произносил первого имени, как если бы оно умерло в тот ужасный день. Даже авторы легенд внесли исправления в свои рукописи, заменяя мертвое имя живым. И вот перед ней был знак, который почему-то сохранился. Девочка поморщилась. Ей было неприятно, больно, видя его, вспоминать о том, через какие страдания Шамашу пришлось пройти…
Что же до остальных двух имен, то она вообще никогда не встречала даже упоминания о них. Ни в одной легенде! Хотя… Девочка наморщила лоб, силясь вспомнить… Ей казалось, что отец, шепчась о чем-то со своими помощниками, произносил их…