Суренова Юлиана. Дорогой сновидений

   — Свобода! — повторила девочка, вбирая в себя те чувства, которые охватили ее четвероногую подругу, спеша разделить их, принять в свое сердце и, прочувствовав, запомнить навсегда.
   "А теперь бежим, бежим! Нас ждет самая восхитительная из ночей, которых ты когда-либо знала!" — и, сорвавшись с места, волчица, стелясь золотой тенью по снегу, побежала в сторону горизонта, увлекая за собой девочку.
   Шуши то уносилась далеко вперед, проверяя дорогу, прочерчивая безопасную тропку на лике пустыни, то, оглядываясь на Мати, некоторое время стояла, ожидая ее, то вновь срывалась с места, но не для того, чтобы убежать еще дальше в снега, а, наоборот, возвращаясь к девочке. Обегая ее вокруг, она разбрасывала лапами снег, заметая следы, чтобы никто не смог пройти за ними следом.
   Но Мати, глядевшей на нее со стороны, казалось, что та просто играет, став, властью госпожи снегов, вновь маленьким волчонком, веселым и непосредственным. Улыбка не сходила с губ девочки, глаза лучились весельем. Никогда прежде ей не было так легко и беззаботно.
   Она бежала по снежному насту, не замечая усталости, не чувствуя холода, ни о чем не думая и, может быть, потому не испытывая никакого страха перед миром, в который она все глубже и глубже погружалась.
   "Тш-ш", — еще мгновение назад беззаботно кружившая, гоняясь за собственным хвостом, волчица вдруг припала к снежному бархану, глядя вспыхнувшими зеленым пламенем глазами на что-то, скрывавшееся за ним. Она напряглась, приготовилась к прыжку. Весь ее вид говорил: где-то рядом добыча.
   Мати послушно остановилась, легла в снег рядом с подругой. Но, как она ни старалась, присматриваясь к распростертым перед ней как на ладони снегам пустыни, как ни принюхивалась к дыханию ветра, так никого и не заметила.
   "Вспугнули, — Шуши расстроено вздохнула. — Мы двигались слишком шумно. Дальше пойдем осторожнее. Раз здесь есть добыча, то она не одна."
   — А кто это был? — продолжая с интересом оглядывать все вокруг, спросила Мати.
   Волчица пристально взглянула на девочку, перед глазами которой тотчас предстал мысленный образ маленького пугливого создания с белой пушистой шерсткой, крохотными красными бусинками-глазами и похожими на лопаточки передними лапками.
   — Ой, какая лапочка! — прошептала Мати. Она была не в силах сдержать умильной улыбки, ее рука шевельнулась, словно поглаживая невидимый комочек, чувствуя его мягкое тепло, нервные движения существа, видевшего во всем, встреченном им на поверхности земли лишь опасность да угрозу. — А как зовут этого зверька?
   "Добыча", — безразлично бросила в ответ волчица.
   Мати удивленно взглянула на нее.
   — Но…
   "Неужели ты думаешь, что я спрашиваю имя у еды, прежде чем ее проглотить?" — в голосе Шуши зазвучала усмешка.
   — Это жестоко!
   "Такова жизнь. Тебя же не интересует, как при жизни звали тот кусок мяса, который попал к тебе в суп? И правильно. Еда — дело тонкое. Когда слишком много знаешь, исчезает аппетит и вообще портится пищеварение. Так что…" — она внимательно взглянула на девочку, ожидая, как та воспримет ее слова.
   Мати болезненно поморщилась. Было видно, что, пока в ее голове рисовались эти картинки превращения маленького забавного зверька в кусок жаркого, в животе поднималась буря. Девочке с трудом удалось удержать внутри себя ужин, порывавшийся выбраться наружу.
   — Бр-р… — ее прошибла дрожь. Стало противно, словно она случайно проглотила жука. Мотнув головой, спеша избавиться от наваждения, Мати поспешила заговорить о другом: — А как здесь, в пустыне живут?
   "Охотой".
   — Но ведь в снегах не только хищники?
   "Мы — охотники. А добыча… Добыча она иная, не ест мясо."
   — Но чем же тогда эти зверушки питаются? Тут ведь нет ни грибов, ни ягод. Даже травы и той нет.
   "Кто тебе это сказал?"
   — Зачем говорить? Я ведь сама вижу…
   "Ты видишь только то, что на поверхности, — возразила ей волчица, а затем принялась терпеливо объяснять: — Если разрыть снег до самой земли, то там можно найти все, что угодно — и грибы, и траву. А уж всяких корешков вообще видимо-невидимо".
   — Разве может что-то расти под снегом, да еще в таком холоде?
   "Это здесь холодно. А у земли очень даже тепло. Снег согревает. Заройся в него — и тебе не страшен никакой мороз. Или ты не знаешь, что, сколь бы ни был холоден воздух, земля все равно остается теплой? Она греется изнутри."
   — Я не знала… — прошептала девочка, пораженная услышанным.
   "Конечно, откуда тебе! Ведь караванщики не видят дальше собственного носа… Не обижайся, Мати, но это так. Они бродят по пустыне поколение за поколением, проводят в ней целые жизни, однако при этом не пытаются не то что понять, но хотя бы узнать ее".
   — Да, — расстроенная, девочка вынуждена была кивнуть, признавая правоту подруги.
   Та взглянула на нее с сочувствием: "Не расстраивайся. Может быть, все дело в том, что вы — дети огня, а не снегов, и вы просто видите не то, что знаем мы, а нечто совсем иное…"
   — Но я родилась в пустыне! Я должна знать ее! — воскликнула девочка. На ее глаза набежали слезы обиды, но лишь на миг. Затем в них, обращенных в Шуши, вошла решимость. — Ты ведь расскажешь мне обо всем? Ты покажешь настоящую пустыню?
   "Ну конечно, — волчица улыбнулась. Потянувшись к девочке длинным носом, она лизнула подругу в щеку. — Мы затем и пришли сюда, чтобы ты увидела истинную жизнь, мою жизнь! Вот, например. Как тебе понравится это? Дети огня ошибаются, когда полагают, что в пустыне везде одни снега. Здесь есть свои луга и поля, даже леса. Невысокие, конечно. Тебе по пояс, но все же… Есть кусочки земли, где тепло".
   — Ты говоришь о приграничье?
   "Не только".
   — Но как такое возможно! — удивленная, воскликнула Мати. — Ведь все тепло нашего мира рождается от силы магов, а здесь, в пустыне их нет…
   "Я уже сказала: у земли тоже есть свои силы, свое тепло. Его недостаточно, чтобы растаяли все снега, но на чуть-чуть хватает. Знаешь, там потрясающе: в ямках выступает вода красного, как кровь, цвета, которая бурлит, словно в поставленном на огонь котле. Из трещин идет пар, а ночью, в темноте поднимаются огненные духи. Но главное, там тепло. И это тепло дает жизнь…"
   — Странно. Почему же мы на своем пути никогда не встречали ничего подобного?
   "Потому что караванные тропы обходят эти места стороной, точно так же, как они стараются сократить путь по ледяным морям".
   — Моря? Расскажи о них! — попросила Мати.
   "Вода не везде скована льдом. Есть место — берег — где высокие глыбы льда разбиваются о черные волны горькой соленой воды. Там тепло. И там очень много добычи… — глаза волчицы сперва мечтательно замерцали, затем заострились, морда чуть наклонилась и взгляд, обращенный на девочку, стал полон вопроса и подозрения: — Мы пошли в пустыню, чтобы рассказывать, или смотреть? Говорить мы могли бы и в караване".
   — Но ты никогда прежде не рассказывала…
   "Потому что ты не спрашивала".
   — Мы ведь не сможем сейчас дойти до моря, — осторожно продолжала девочка. Ей страстно хотелось поскорее услышать историю о самой загадочной стихии — черной воде.
   "Конечно, — фыркнула волчица. — До берега месяцы дороги… Однако, — она совсем не хотела разочаровывать ожидания девочки, более того, стремилась а ее удивить, поразить чем-то воистину необычным. — Если хочешь, я покажу тебе кое-что не менее любопытное — дворец госпожи Айи".
   — Я видела… — начала было Мати, но Шуши прервала ее, заговорила вновь:
   "И ты заходила в белоснежные залы, каталась по зеркальному льду полов? Ты слышала песню ветров, посвященную повелительнице снегов?"
   — Нет…
   "Тогда пошли!" — волчица подскочила к девочке, закрутилась вокруг нее, подталкивая носом вперед.
   — А мы можем… — Мати вдруг растерялась, даже испугалась. Она оглянулась назад, туда, где за горизонтом спрятался караван, посмотрела вперед, на ровный плат снегов, на котором не было видно даже отсвета дворца.
   "Это недалеко… Ну же, пошли! Неужели ты не слышишь, как Она зовет нас?"
   Девочка замерла, прислушиваясь. И действительно, ей показалось, что ветер донес до нее перезвон — не колокольчиков, нет — скорее льдинок, чей голос слился в прекрасную песню. Эта песня возвращала покой, манила за собой, протягивая невидимую руку, которой так хотелось коснуться.
   — А как же охота? — все же, сколь страстным ни было ее желание, она не хотела, чтобы ради нее подруга жертвовала исполнением собственной мечты.
   "Мы поохотимся потом, на обратном пути, — пасть волчицы была приоткрыта, так что казалось, что она смеется, глаза искрились, хвост весело вилял, все движения были озорны и задорны. — Догоняй меня! Ну же!" — и она понеслась к горизонту, скользя легкой тенью по глади снегов.
   Мати ничего не оставалось, как, бросив последний взгляд назад, двинуться вслед за подругой, сначала медленно, нерешительно, затем все быстрее, быстрее…
   "Не догонишь! Не догонишь!" — подзадоривал ее звенящий мысленный голосок Шуши, игравшей с дочерью огня словно со своей сестрой по охотничьему племени.
   Все это было так ново, необыкновенно… Чувства, запахи, образы, посылаемые спешившей разделить свои переживания с подругой волчицей, нахлынули на девочку и та, наконец, рассмеявшись, сняв камень-льдинку с сердца — бросилась бегом, весело беззаботно смеясь, поднимая серебряные пригоршни снега, обсыпая их звездопадом все вокруг…
   …Скользившая по поверхности снега возле самых ног Мати волчица остановилась столь внезапно, что девочка не успела среагировать и, перекувырнувшись через спину Шуши, кубарем покатилась в снег. Маленькие хрупкие льдинки впились в щеки, заползли под воротник, но не раня, не обжигая холодом, а щекоча весело и задорно. А тут еще подскочила волчица, закружила, норовя лизнуть в щеку, потянуть за рукав.
   Девочка смеялась без удержу, до слез, пока не поняла, что больше не может, что должна остановиться хотя бы на миг, чтобы отдышаться.
   — Все, Шуши, все, хватит! — проговорила она. Обхватив подругу за шею, она села в снег с ней рядом. И тут увидела перед собой…
   Ледяной дворец был прекраснее всего того, что ей когда-либо приходилось видеть, не только наяву, но и в фантазиях, во сне.
   Он возник из ниоткуда, словно опустился с небес на землю. Белоснежный и легкокрылый, казалось, что сами боги создали его из облаков и нежнейшего лебяжьего пуха. Луна сверкала над самой высокой из башен, полня строение своим чарующим светом, как огненная вода наполняет тонкий сосуд-лампаду, душа — тело, даруя не только пламень, но и саму жизнь.
   — Ух ты…! - только и смогла прошептать Мати. Поднявшись на ноги, девочка застыла, не в силах оторвать восторженного взгляда от явившегося ей чуда. Дыхание легкой белой дымкой срывалось с приоткрытых губ, щечки зарделись румянцем.
   "Пойдем", — волчица осторожно взяла ее зубами за рукав шубки, повела к тонким резным вратам.
   — Нельзя… — девочка отчаянно замотала головой, попятилась назад. — Это же… Это настоящийдворец матушки Метелицы!
   "Идем! — волчица рыкнула, крепче сжала зубы, упрямо тяня за собой продолжавшую упираться Мати, ничего ей не объясняя, бросив лишь: — Так надо!"

Глава 2

   Караван медленно скользил по серебряному полотну. Дорога была спокойной. Ветра резвились веселыми стайками беззаботных детишек, в чьих невидимых руках снежинки, представавшие некогда в образе злых ледяных стрел, мечтавших лишь о ярости и боли, превратились в праздничные блестки, искрившиеся, кружась над землей в задумчивом медленном танце, подобном сну мечты.
   Снежная пустыня от горизонта до горизонта оставалась спокойной и безмятежной. Ничто не предвещало опасности.
   Хозяин каравана зевнул, прикрыв ладонью рот, с силой сжал веки, мотнул головой, прогоняя подкравшуюся было дрему.
   "Что такое? — он вновь зевнул. — Я просто засыпаю на ходу! А ведь еще нет и полуночи".
   Атен взглянул на небо, чтобы по звездам определить время. Ему показалось, или так было на самом деле, но небесные светильники замерцали, затрепетали, расступились, делая так, чтобы все внимание человека привлекла к себе луна — светлая, спокойная, с задумчивыми желтыми глазами. До его слуха донеслась нежная тихая мелодия, сплетенная из дыхания мороза, шелеста снегов, звона невидимых струн, натянутых морозным воздухом между небом и землей, дрожавших от прикосновения к ним тонких чувствительных пальцев ветров. Эта мелодия проникала в душу, сердце, очаровывая, подчиняя себе, усыпляя…
   "А-а-а-у, — широко зевнув, караванщик замотал головой. — Нет, это что-то невозможное! Такое чувство, что боги решили усыпить меня…"
   Он оглядел пустыню, чуть наклонил голову в сомнении. А, может, в этом случае ему и сопротивляться не стоит? Небожители ничего не делают просто так. Что, если Они захотели рассказать ему что-то важное, выбирая для своих посланий сон — стихию, во власти которой человеку легче всего, отрешившись от земного, подняться до небесного и услышать Слово истины?
   Хозяин каравана бросил взгляд на ехавших чуть впереди, верхом на рослых оленях дозорных, которые, не подвластные песни дремы, внимательно следили за дорогой.
   "Ничего не произойдет, если я уйду в повозку. В конце концов, в случае чего меня разбудят…»
   Атен огляделся.
   — Вал, — окликнул он ближайшего дозорного, который тотчас повернулся на зов. — Вы справитесь без меня?
   — Конечно, — кивнув, спокойно подтвердил тот. Его глаза были как обычно насторожено прищурены, но не взволнованы.
   — Если что… — начал хозяин каравана, но дозорный остановил его:
   — Ничего не произойдет.
   — Откуда такая уверенность? — Атен взглянул на мужчину с непониманием и даже осуждением, когда чрезмерная самоуверенность дозорного могло оказаться гибельным для шедшего вслед за ним каравана. Сердце беспокойно забилось. "Зря я заговорил об отдыхе. Сейчас от дремы и следа не останется", — мелькнуло у него в голове, но в тот же миг, словно смеясь над смертным, небожители вновь обдали его такой волной дремы, что он не смог сдержать зевок.
   — Отдыхай, Атен, — по губам караванщика скользнула едва уловимая улыбка.
   — Сперва ответь! — пусть уже с трудом, но он все же продолжал бороться со сном.
   — Разумеется, — улыбка стала шире. — Что может произойти, если караван ведет сам бог солнца?
   — Он пошел в дозор? — Атен нахмурился — озабоченно и даже несколько взволнованно. Если так — все совсем не столь гладко и спокойно, как ему только что казалось. Ведь повелитель небес ничего не делает просто так.
   — Он правит первой повозкой.
   — Возницей должен был быть…
   — Господин заменил его с полчаса назад. Я думал, ты заметил…
   — Нет.
   — Не бери в голову. Какая разница? Таково было Его решение. И не нам доискиваться до причин Его поступков.
   — На все воля богов… — он вновь зевнул. — Прости, Вал, но это нечто невозможное. Никогда не чувствовал себя таким сонным, как сейчас.
   — Так иди спать. Может, боги захотели тебе о чем-то рассказать.
   — Вот и я об этом подумал… Ладно, пошел. А вы все же не забывайте о бдительности. На всякий случай, — и, повернувшись, он зашагал назад, к каравану.
   Его пошатывало, все вокруг плыло. Временами ему казалось, что он засыпает на ходу.
   "Нет, скорее в повозку, под одеяла, — с трудом удерживаясь на грани между явью и сном, думал он. — Пока я не свалился прямо в сугроб. Не дай боги, никто и не заметит, так и засну вечным сном…"
   Все же, проходя мимо первой повозки, он замешкался, взглянул на сидевшего на облучке, откинувшись назад, на деревянную спинку лавки, бога солнца. Дремота, как казалось, ослабила свои объятья, отступая на время назад.
   Караванщик пошел рядом.
   — Не помешаю?
   — Садись, — скользнув по хозяину каравана быстрым взглядом, Шамаш подвинулся.
   — Да нет, я… Я так… Что-то сон меня себе подчинить норовит, — проговорил Атен, украдкой поглядывая на повелителя небес из-под густых бровей, ожидая, как тот отреагирует на его слова, подтверждая или опровергая предположения караванщика.
   — Так иди спать, — небожитель повернулся к нему. В его глазах было терпеливое ожидание.
   — Ага, — караванщик кивнул. На этот раз ему удалось сдержать зевок и даже сделать вид, что не замечает, как свело челюсти, а глаза защипало от слез. — Шамаш… — он все же медлил, собираясь задать вопрос… Вот только сам не знал, какой.
   — Не тревожься. Все будет в порядке, — проговорил тот, не спуская с собеседника пристального взгляда черных глаз, в глубине которых забрезжили далекие огни, подобные свету звезд, смотревших на землю сквозь серую дымку тумана.
   — Да… — караванщик повернулся и, в полусне, зашагал дальше.
   И, все же, до своего жилища он так и не добрался. Уже у командной повозки дремота овладела им настолько, что подчинила себе волю смертного. "Ладно, — караванщик махнул рукой, забираясь внутрь. — Посплю здесь. Так даже лучше… " — стоило ему оказаться в повозке, как глаза закрылись, голова стала клониться вниз… И уже через минуту он крепко спал, лежа, прямо как был, в полушубке и шапке, на покрывавшей днище повозки плетеной циновке.
   …- Атен, проснись! — ему показалось, что миновало лишь мгновение, прежде чем кто-то вдруг затряс его за плечо, закричал в самое ухо. — Проснись же!
   — А? Что? — караванщик с трудом разжал слипшиеся веки, открывая глаза, которые первое время отказывались что-либо видеть, лишь бесцельно скользили по всему вокруг слепым взглядом. — Уходи, Евсей, — спустя какое-то время, узнав голос брата, пробормотал так до конца и не пришедший в себя хозяин каравана. — Оставь меня в покое. Я хочу спать, — ему казалось, что он поднимался по небесной лестнице все выше и выше в небеса. До владений богов оставалось лишь несколько ступеней. Очертания прекраснейших дворцов в окружении чудесных садов и цветников уже виделись за тонкой дымкой-вуалью. Атен еще был там, он цеплялся за волшебный сон всеми силами. И тут вновь зазвучал голос брата, немилосердно разрывая сплетенные с таким трудом нити.
   — Атен! Ты нужен! Мати…
   — Мати? — караванщик рывком сел, мотнул головой. В первый миг он чувствовал себя так, словно кубарем скатился с лестницы храмового холма, пересчитав все ее ступеньки. Бока ныли, в ушах что-то хлюпало и клокотало, перед глазами плыли круги сизой мути, голова болела, словно накануне он выпил целый бочонок вина. Но мысли о дочери, беспокойство за нее заставило Атена забыть обо всем, порвав последние нити дремы. Его зрение заострилось, тело собралось, мышцы напряглись, готовясь к броску, сражению с врагом, кем бы он ни был.
   Еще мгновение — и хозяин каравана, поспешно выбравшись из командной повозки, уже бежал к той, где должна была сладко спать и видеть в столь поздний час уже далеко не первый сон его малышка.
   Повозка была пуста.
   "Что могло случиться?" — Атен лихорадочно перебирал в голове события минувшего дня. Все было совершенно обыденным. Да, девочка казалась задумчивой, даже слишком, но никак не расстроенной. Однако, что же тогда произошло? Поддалась какому-то мгновенному чувству? Или кто-то увел ее силой? И если так, то кто?
   Караванщик огляделся повнимательнее, стараясь не упустить из вида ни одной детали, никакой мелочи, зная, что она может стать решающим звеном в цепи поиска, объяснив причину произошедшего.
   Все казалось спокойным и безмятежным. В отведенном для девочки углу царил полный порядок, одеяла были аккуратно застелены, игрушки расставлены по своим местам, подушки не смяты. Подобное случалось не так уж часто и само по себе о многом говорило: Мати терпеть не могла убираться, и делала это лишь когда отец велел ей. Или же она сама считала себя в чем-то провинившейся, стремясь таким образом смягчить гнев взрослого.
   Весь этот порядок и покой вокруг были совсем не тем, что Атен ожидал увидеть. Следы борьбы внутренней или духовной, знаки отчаяния, может быть, даже страха и боли — это могло бы хоть что-нибудь объяснить. Но покой и порядок…
   Хозяин каравана растерялся. Все выглядело так, словно девочка, будто находясь посреди зеленого города, убежала побродить по его улочкам. Более того, сделала это не в порыве каких-то чувств или страстей, а осознанно, готовясь, понимая, что совершает проступок, за который ее ждет наказание, и все равно уходя.
   "Но почему? — на смену растерянности пришла обида. — Почему она ничего не сказала мне? Я бы все понял… Или она мне не доверяет, скрывает что-то? Но ведь я ее отец!"
   Он не мог понять… Не только ее, но и самого себя. Вокруг — ночь и снежная пустыня. Пусть метель бродит где-то далеко, в совсем иных краях, и дыхания ветров лишено ярости и жестокого холода, но ведь девочка сейчас среди снегов совсем одна. Она не замерзнет в теплой одежде, но мало ли других опасностей?
   Караванщик должен был не стоять на месте, раздумывая, а уже бежать со всех ног назад по прочерченной полозьями повозок тропе, ища следы, которые позволили бы скорее найти дочь. Но он медлил. Да, его душа, сердце разрывались от боли, мечась между множеством вопросов, на которые разум не находил ответа. Однако они не содрогались от страха, не мертвели в объятьях ужаса. Он с силой стукнул кулаком по деревянному борту повозки, стремясь причинить себе боль, ища в ней ответ. Его губы сжались в тонкие нити, острые щели сощуренных глаз скользнули быстрым взглядом по немому простору снежной пустыни.
   — Она ушла в снега, — сказал Атен, поражаясь тому, как спокойно и буднично прозвучали эти слова, будто он говорил о ком-то совершенно чужом и далеком, а не собственной дочери.
   — Ты снова чем-то обидел ее? — глаза караванщика вспыхнули болью. В голове рождались мысли, одна нереальнее другой. Ему хотелось схватиться за то объяснение, что казалось ближе всего к обычной жизни, держаться за него, не ослабевая хватки, понимая, что, стоит ему исчезнуть, как подкрадутся подозрения и фантазии, спеша занять освободившееся место в душе.
   — Нет… Дело не во мне, а в ней. Приближается день ее рождения.
   — И что же?
   — Девочка растет, Евсей, — у Атена был свой ответ. Каждое слово увеличивало грусть в глазах, ложилось новыми морщинами на лицо, немилосердно старя его. — И ищет свое место в земном мире.
   — Среди снегов?!
   — Не забывай — она родилась в пустыни. Здесь ее дом… — он замолчал, на миг замер в задумчивости. Затем голова караванщика нервно дернулась, глаза вспыхнули, наконец, порвав нити отрешенного созерцания. В сердце заскреблась боль. — Нужно найти ее, пока ничего не случилось! — голос зазвучал твердо и решительно. — Пусть мне оседлают оленя.
   — Подожди, — остановил его Евсей. Теперь пришла его пора высказать свои предположения и сомнения.
   — У меня нет времени на разговоры! — Атен не дал ему ничего сказать. — Кто знает, как давно девочка ушла. Нужно торопиться, пока ветра не замели ее следы… — он огляделся. — Где золотая волчица?
   — Ее нигде не видно. Наверное, ушла вместе с Мати.
   — Хорошо, — ему стало куда спокойнее — малышка не одна, а под защитой священного животного госпожи Айи. Как Атен и надеялся. Теперь он был уверен, что именно эта мысль удерживала его разум от того, чтобы впасть в безумие слепого отчаяния.
   Евсей качнул головой, его брови сошлись на переносице, лоб пересела глубокая острая морщина.
   — Атен… — вновь начал он неуверенно, словно сомневаясь, стоит ли ему говорить об этом, и, все же, решившись, продолжал: — Ты не думал о том, что все это может быть не случайным?
   — Что?
   — Я тут поразмыслил… Девочку могла увести Шуллат. Что если это госпожа Айя пожелала увидеть ту, которой Она покровительствовала все эти годы?
   — И что же? — резко бросил хозяин каравана, который вовсе не собирался подчиняться воле судьбы. Нет, он не отдаст дочь никому, даже богине! Она его и только его!
   — Просто… — прочитав во взгляде хозяина каравана слепую решимость, проговорил Евсей. — Я подумал… Может быть… Если все так, стоит поговорить с господином Шамашем, прежде чем что-либо предпринимать.
   — Ладно, — голос Атена, которому приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы держать себя в руках, был напряжен. Весь вид караванщика говорил: "Что бы там ни было, я не собираюсь сдаваться! Я отправлюсь искать дочь, даже если повелитель моей души запретит мне сделать на встречу ей даже шаг!"
   Евсей взглянул на него, вздохнул, качнул головой.
   — Я с тобой, — твердым решительным голосом проговорил он.
   Хозяин каравана лишь кивнул, но в его глазах помощник прочел благодарность.
   Быстрой походкой они подошли к головной повозке каравана, Атен поднялся на облучок, Евсей остался внизу, меряя быстрыми шагами время и снега.
   — Мати нет в повозке, — низким, сиплым голосом проговорил хозяин каравана, не спуская с бога солнца настороженного взгляда цепких, внимательных глаз, ожидая, как тот отреагирует, что скажет в ответ.
   — Они с Шуллат пошли в пустыню, — спокойно ответил Шамаш, который даже не выпустил из рук вожжей, лишь бросил на собеседников быстрый взгляд, а затем вновь стал смотреть вперед, на дорогу.
   — Ты… Ты знал… — это был не вопрос, а констатация факта. Губы Атена плотно сжались, на лицо легла тень, в глазах заплясали огненные искры — отблески яркого красноватого пламени факела, прикрепленного у облучка. Он предполагал, что ответ будет именно таким. И, все же, надеялся, что ошибается.