Страница:
Мати не хотелось, чтобы кто-то еще увидел ее, окликнул, заговорил, а потому она, сторонясь караванщиков, словно чужаков, прячась в тени повозок, стала пробираться к тому месту, что было выделено рабыням.
Там девочка остановилась, внимательно огляделась. Рабы сидели возле костра с огненной водой и, не сводя с него взглядов поблескивавших в отсветах пламени глаз, монотонно пели длинную песню — заклинание, призванную защитить души живых от демонов и злых духов, прося умирающих остаться, а умершим указывая путь к Вратам подземного царства госпожи Кигаль.
Странно, но песня эта, свидетельствовавшая о том, что смерть где-то рядом, совсем не трогала ее сердца, звуча отрешенно и безразлично.
Мати подобралась к ним поближе, замерла, не решаясь кого-либо окликнуть, боясь, что остальные в то время, когда она будет говорить с рабыней, позовут хозяев каравана. Нет, ей меньше всего хотелось сейчас выслушивать упреки и нравоучения отца или дяди Евсея, вместо того, чтобы поскорее вернуться в мир сна, в который, кто знает, может быть, промедли она сейчас, потеряется дорога.
— Ты что тут делаешь? — раздавшийся совсем рядом, над плечом тихий шепот заставил девочку вздрогнуть, сжаться от страха, хлестнув, словно бичом, по затрепетавшей душе.
Она не решилась даже обернуться, лишь чуть скосила глаза, чтобы увидеть заговорившего с ней. И выдохнула с облегчением:
— Рамир!
Маленькая караванщица знала: эта рабыня, делавшая все, чтобы Мати считала ее своей подругой, никогда не предаст ее, что бы ни случилось.
Девушка огляделась вокруг, спеша убедиться, что никто их не видит, а затем зашептала вновь:
— Почему ты здесь?
— Мне нужно… — начала было она, но затем, не закончив этой фразы, перепрыгнула на другую: — Почему ты не поешь вместе со всеми? — собственно, ей следовало спросить, почему вообще рабы затянули эту грустную песню, о которой без особой на то причины вряд ли кто осмелился хотя бы вспомнить. Но этот вопрос просто не пришел ей на ум, словно кто-то хранил ее от болезненных мыслей и воспоминаний, закрывая ту часть разума, что была связана с ними.
— Мне нельзя, еще не истек тот год, когда я сама была на грани смерти. Духи и демоны помнят мою душу, и мой голос может не прогнать их, а, наоборот, привлечь.
— Рамир, — получив ответ и даже не задумавшись над ним, она заговорила о том, что интересовало ее куда больше, — я знаю, что у рабов есть ягоды Меслам…
Ее собеседница не смогла скрыть испуга, даже ужаса, который заставили ее испытать услышанные слова. Она вновь старательно осмотрела все вокруг.
— Кто сказал тебе о них? — склонившись к самому уху девочки, взволнованно зашептала она.
— Мне нужны эти ягоды, — она пристально смотрела на рабыню с таким видом, будто ждала, что та тотчас бросится за ягодами. Но Рамир продолжала стоять на месте, и лицо девочки нахмурилось, брови сошлись на переносице. — Принеси! — голосом, которым требуют, а не просят, проговорила она.
— Но зачем?
Холодный взгляд девочки заставил ее умолкнуть, не договорив.
Рамир не могла отвести взгляда от лица маленькой караванщицы, в которой появилось что-то совершенно незнакомое, чужое и такое властное, что этому не смог бы сопротивляться никто, даже свободный, и уж тем более рабыня.
— Хорошо, я… — пробормотала она, сглотнув подкативший к горлу комок, чувствуя, что не может не то что отказать Мати, но даже на мгновение промедлить, прежде чем броситься выполнять ее приказ. — Я принесу…
— Сейчас, — наклонив голову, не сводя с собеседницы пристального взгляда мерцавших глаз, проговорила она.
И Рамир, словно безвольная кукла двинулась в сторону повозки.
Ожидая ее возвращение, девочка повернулась к костру. Языки пламени, поднимавшиеся высоко над головами людей, танцевали в быстрой пляске-заклинании духов, повторяя на языке движений слова песни. Их танец успокаивал, усыплял, и, вместе с тем, каким-то одним богам ведомым образом, будил ту часть души, которая до сих пор дремала.
Воспоминания о былом, обо всем, что затмил собой чудесный сон, начали медленно, постепенно возвращаться, выходя из мрака бездны. Сердце сжалось от боли, на глазах выступили слезы…
"Папа, папочка! — беззвучно кричала душа. — Не оставляй меня! Шамаш, не позволяй ему уйти!"
Мати уже была готова, забыв обо всем остальном, броситься к отцу, чтобы быть с ним рядом до тех пор, пока он не очнется, не выздоровеет, точно так же, как он сидел рядом с ней во время ее болезней.
Но тут вернулась Рамир. Не говоря ни слова, она вложила в ладонь девочки сжавшуюся, высохшую ягоду, согнула ее пальцы, заставляя сжать руку в кулак, пряча тайный плод.
Терпкий горьковатый запах обдал Мати, затуманил сознание, отнимая память, усыпляя душу.
— Мати, что с тобой такое? — Рамир провела рукой по лицу дочери хозяина каравана, стирая со щек слезы. Рабыня понимала, что малышке должно быть очень не сладко, когда рядом с ее отцом стоит смерть. Однако она все равно не могла отделаться от чувства, что девочка ведет себя очень странно — ее настроение менялось быстрее смены ветров. — Может быть, мне позвать Лигрена? — ее беспокоило состояние маленькой хозяйки.
Та не сказала ни слова в ответ, даже не взглянула на собеседницу, лишь, на миг разжав ладонь, посмотрела на ягоду. Мати не нужно было ни о чем спрашивать, чтобы убедиться, что рабыня принесла ей именно то, о чем она просила, это было и так ясно.
— Спасибо, — бесчувственно, холодной льдинкой обронила она и, повернувшись, быстро исчезла за повозками.
Проводив девочку долгим взглядом, Рамир какое-то время стояла, качая головой, не зная, что ей делать. Кому-нибудь обо всем рассказать? Кому? Хозяевам каравана? Но тогда они узнают, что рабы возят с собой запретные ягоды, приберегая их для отчаявшихся, мечтавших уйти из мира снежной пустыни, готовых заплатить за эту возможность всем, даже разумом и годами жизни…
"С ней ничего не случится от одной-то ягоды, — думала Рамир, — которая лишь усыпит девочку, не более того. Пусть поспит. Сон пойдет ей на пользу, успокоит душу и позволит сократить время тягостных ожиданий исполнения судьбы… Да, — приняв решение, она кивнула, — так даже лучше, — и, никому не говоря ни слова, она вернулась к костру, возле которого сидели рабыни, с головой погружаясь в властный мир заклинаний.
"Мати, наверно, уже вернулась к себе… — спустя какое-то время, находясь где-то на грани сознания, подумала она. — И спит…" — ей хотелось верить, что с дочкой хозяина каравана все в порядке, что так и будет. Она почти убедила свою душу, что так оно и есть. И, все же, предчувствия не покидали ее.
Рабыня не стала внимать их голосу, решив, что они исходят от демонов, стремившихся посеять смуту в ее сердце, а не богов, желавших предостеречь. Если б только она могла понять, почувствовать, что ошиблась, то, не теряя ни мгновения, бросилась бы за Мати. Но нет. Рамир продолжала стоять на месте, глядя на огонь, который, казалось, горел все ярче, поднимаясь над головами людей.
Сначала девочка хотела сразу вернуться к себе в повозку. Но в последний момент что-то заставило ее передумать. Остановившись в темном, безлюдном закутке шатра, подальше от чужих глаз, она разжала ладонь, замерла, разглядывая ягоду, которая словно сама просилась в рот.
"Одной ягоды тебе будет мало", — она даже вздрогнула от неожиданности. Эта мысль пришла к ней в голову, однако, принадлежала не ей. И, в то же время, она с трудом узнала мысленную речь, такой медленной, холодной и безликой она была.
"Кто это?"
"Лаль", — донеслось в ответ.
"Почему? Вон ягода какая большая", — девочка говорила с ним запросто, как с другом, с которым была знакома тысячу лет.
"Для того чтобы сон был глубоким, и никто не смог тебя разбудить, нужно полторы. И, потом, — продолжал он. — Тебе не кажется, что было бы хорошо взять с собой в мир фантазий кого-нибудь из друзей, чтобы не чувствовать потом себя одинокой?"
"Разве кто-то может быть одинок во сне?" — это было так забавно, что Мати не сдержала смешка.
"И еще как! Ты можешь не скучать ни по кому день, два, три, но рано или поздно наступит момент, когда ты захочешь поделиться с другом своей радостью, или просто пошептаться с подружкой".
"Ты говорил, что в своем сне я могу делать все, что захочу, — делиться с кем-нибудь своей новой тайной, своей мечтой — ну уж нет! Ее носик недовольно сморщился. — Когда я соскучусь, я позову кого-нибудь… — вот уж в чем она была совершенно уверена, так это в том, что этого никогда не произойдет. — А сейчас…" — ей не терпелось поскорее вернуться в чудесный зеленый мир, с которым было не в силах сравниться ничто, даже край сказки, и тем более крохотный серый островок земли, круженный со всех сторон грубыми шкурами шатра.
"Подожди, — бог сна по непонятной для нее причины продолжал удерживать ее, не давая сделать то, что ей так хотелось. — Да, ты сможешь позвать друзей в свой сон. Но это будет совсем не то, не так, как если ты пройдешь с ними весь путь с самого начала. Подумай: одна фантазия хорошо, а множество — лучше. Тебе самой никогда не выдумать того, что смогло бы заполнить собой целый мир, бывший некогда пустым".
"О чем ты?" — Мати настороженно свела брови. Ей был непонятен этот разговор.
"Ты придумала сад, но он ведь не может заполнить всю землю. Нужно что-то еще…"
"У меня богатая фантазия", — она повторила слова, которые столь часто слышала от отца и дяди Евсея.
"Мати! — в голосе зазвучал укор. — Нельзя же думать только о себе! Если тебе не хочется подарить чудесный сон своим спутникам на тропе каравана, сделай приятное хотя бы мне. Я люблю шум, веселье, задорные игры и большие компании. Не удивительно: мне ведь приходится столько времени проводить в одиночестве и забвении. Исполни мое желание, а я за это все то время, что ты будешь в моих владениях, стану исполнять твои".
"Ну ладно", — вздохнув, нехотя согласилась она, однако на лице продолжала лежать гримаса крайнего недовольства.
"Не расстраивайся, не надо! Ты сама не представляешь, от чего, по незнанию, чуть было не отказалась! Ведь во сне все могут быть тем, кем хотят быть. Представь себе: ты была бы богиней, твои друзья и подруги — легендарными героями…"
"Да-а… — девочка задумалась. Ей пришла в голову забавная мысль: если все действительно так и каждый может делать все, что захочет, значит, время там не властно над людьми и ей не придется взрослеть. А взрослые… — Вот было бы интересно посмотреть, каким был папа, когда был малышом!"
"Боюсь, что это невозможно, — до Мати донесся тяжелый грустный вздох, показывавший девочке, что ее собеседник совсем не хотел расстроить ее отказом в первой же просьбе, но был вынужден. — Взрослые иные. У них не та фантазия, что у детей, они мечтают совершенно об ином. С ними тебе будет неинтересно".
"Но если…" — попыталась было вставить она.
"И не говори им ничего, — продолжал Лаль. Его голос казался тихим, мягким, и, в то же время, в нем была та настойчивость, что привлекала к себе внимание, заставляла не думать ни о чем ином, подчиняла себе. — Они не поймут тебя, отругают и запретят делать то, о чем ты так мечтаешь".
"Они всегда так поступают, — кивнула Мати, соглашаясь. И, все же… — А Шамаш? Он сможет прийти в мой сон? Он ведь не такой, как все".
"Бог солнца? — девочка как раз в этот миг прикрыла глаза и среди опустившейся на нее полутьмы увидела лицо Лаля. Ей показалось, что по губам повелителя снов скользнула загадочная улыбка, голова чуть наклонилась: — Может быть…"
"Я позову его, да?" — девочка была готова сорваться со своего места, броситься за Шамашем, но голос остановил ее:
"Не сейчас. Он придет позже".
"Но ты говорил…"
"Шамаш — бог, не человек. С ним все иначе…"
"Да, и все же…"
"Мати, ты ведь любишь играть?"
"Играть? Конечно! А что?"
"Давай поиграем с ним. В прятки. Ты спрячешься в моих владениях, а он тебя будет искать. Вот будет здорово!"
"Но он же станет беспокоиться…"
"С чего это? Ты ведь всего-навсего будешь спать".
"Но как он тогда узнает, что все это игра?"
"Узнает. Конечно, узнает! Ему ведь ведомо все, происходящее на небесах, на земле и под землей… Ну, ты согласна?"
"Да…"
"Вот и отлично! — он спешил отвлечь ее от этой мысли, переключая все внимание на другое. — Итак, кого ты возьмешь с собой в это сказочное путешествие?"
"Ну…"
"Это должны быть младшие, родившиеся в снегах. Тогда они будут походить на тебя и мечты у вас будут одинаковыми…
"Если так… — она задумалась, но лишь на мгновение, после чего принялась перечислять: — Близнецов, Обжору и Сероглазку… может быть, еще Снежинку. Остальные совсем маленькие, а эти согласятся. Им нравится все новое. И упрашивать долго не придется. Вот только как бы все сделать так, чтобы родители ничего не узнали?" — ей не хотелось сталкиваться ни с кем из взрослых, которые, несомненно, не одобрят ее затею и не только запретят своим детям идти с ней, но и ее саму заставят остаться в реальном мире. Мати не представляла, каким образом они смогут удержать ее ото сна, но была убеждена, что найдут способ.
"Достань побольше ягод. Отнеси их к себе в повозку. А потом я расскажу тебе, что делать дальше".
"Достать? — у Мати опустились руки, на лицо набежала тень сомнений. — Рамир не даст мне больше…"
"Тогда возьми сама".
"Взять?" — в этом было что-то не так, что-то неправильное.
"Тебе ведь нужны эти ягоды, верно?"
"Нужны".
"Раз так, вперед. Смелее. Ну, что же ты ждешь? Торопись! Сон не будет ждать тебя вечность!" — и мысленный голос утих, оставив девочку совсем одну.
Мати огляделась по сторонам. Повозка рабынь стояла совсем рядом, и в ней никого не было. Девочка совершенно явственно чувствовала запах ягод Меслам. Он влек к себе. И, скорее бессознательно, чем осознанно, она двинулась вперед, и спустя несколько мгновений мышонком юркнула под полог.
Ей даже не пришлось искать, стоило протянуть руку — и в ней оказался маленький полотняный мешочек с заветными ягодами. Щедро отсыпав себе в руку добрую половину, Мати, наконец, удовлетворенно кивнула сама себе и, выбравшись из чужой повозки, даже не задумываясь над тем, что она только что стала воровкой, взяв не принадлежавшую ей вещь, побежала к себе.
Забравшись в самый темный угол, подальше от полога и спавшей возле него волчицы, боясь разбудить подругу, девочка сжалась в комочек, зажмурилась, мысленно зовя бога сна:
"Лаль! Я нашла ягоды! Что делать дальше?"
"Слушай меня внимательно, — мгновенно отозвался тот, словно все время был с ней рядом и ждал лишь того, чтобы она первой заговорила с ним. — И делай все в точности так, как я тебе скажу. Поняла?"
"Да!" — ее душа горела нетерпением.
"Ты бывала в повозках своих друзей?"
"Младших? Конечно! И не раз!"
"Отлично. Тогда тебе будет несложно сделать все так, как надо. Закрой глаза и представь себе… Кто будет первым, отправившимся в мир сна?"
"Близнецы".
"Положи все ягоды на мех рядом с собой. Оставь только три…"
"Почему три? Их ведь двое".
"Так надо, — в голосе чувствовалось нетерпение, однако Лаль, все же, заставив себя успокоиться, не оставил вопрос без объяснения. — Каждому по целой и еще половинке… Разломи одну ягоду… А теперь закрой глаза и представь себе, что ты находишься в их повозке".
"Да! Я вижу… — радостно вскрикнула та, разглядев в полумраке чрева чужого маленького мирка двух спавших мальчиков. — Близнецы…" — она уже хотела рвануться к ним, но голос Лаля удержал ее.
"Обожди немного. Нужно быть осторожной. Оглядись вокруг, нет ли в повозке взрослых".
Мати старательно осмотрела все вокруг, прислушалась, стараясь различить шорох разговоров. До нее донеслись какие-то неразборчивые обрывки слов. В какой-то момент девочке даже показалось, что она узнала голос Литы, который звучал из-за полога.
"Их нет, но они могут скоро вернуться".
"Тогда поторопись. Дай им ягоды — и возвращайся".
Мати на четвереньках быстро добралась до мальчишек, затормошила их, будя:
— Проснитесь же!
— Ну чего еще? — однако, увидев рядом с собой дочку хозяина каравана, они сели, глядя на нее удивленными, ничего не понимающими глазами. — Мати? Что ты здесь делаешь? И почему у тебя глаза закрыты?
— Так нужно для магии!
— Магии? Мы тоже хотим!
— Я знала, что вы захотите, и поэтому пришла! Чтобы позвать вас с собой в сказку!
— В сказку! — их глаза загорелись предвкушением чуда.
— Да! Я встретила бога сна. Его мир — он восхитителен! Там возможно все! Вот, — она протянула им ягоды Меслам. — Съешьте их — и вы окажетесь в его владениях.
Те поспешно схватили свои ягодки и запихнули в рот.
— М-м, — довольные, замычали они, причмокивая, — вкуснятина!
Мати не стала дожидаться, пока они заснут вновь. Она торопилась, обойти всех, кого хотела позвать с собой, чтобы, сделав это, наконец, самой отправиться в страну Лаля.
"Скорее, скорее! — подгоняла она сама себя. — Ведь эти младшие! Они ведь могут все испортить, перевернуть мой чудесный сад с ног на голову! Нельзя оставлять их там одних!"
Наконец, все было готово. Мати открыла глаза. Она сидела в своей повозке, а рядом с ней на меховом одеяле лежали последние три ягоды Меслам. И еще кусочек.
Маленькая караванщица несколько мгновений, раздумывая, смотрела на них. В ее глазах зажегся вопрос: "Что делать с лишними? Оставить? Выбросить? Но вдруг кто-нибудь найдет ягоды и разгадает тайну?"
Нет, она не могла позволить, чтобы случилось нечто подобное, а потому решительно запихнула все себе в рот, начала торопливо жевать.
"Не важно, — думала она, — много это ведь не мало, верно?"
Ягоды действительно были удивительно вкусными. Мати никогда в жизни не ели ничего подобного.
"Странно. Взрослые ведь знают, какие они восхитительные, поэтому сушат их и возят с собой. Вот только нам не дают… Потому, что они жадные и не хотят делиться самым лучшим?"
Глаза начали закрываться. Тело стало легким, как снежинка. Казалось, подует ветер — и оно взлетит.
"Да! — уже засыпая, радостно думала она. — Да! Я возвращаюсь в лучший из миров, в мир, где я могу все, где никто не будет меня ругать, наказывать, не помешает делать лишь то, что захочу я сама!"
Глава 6
Там девочка остановилась, внимательно огляделась. Рабы сидели возле костра с огненной водой и, не сводя с него взглядов поблескивавших в отсветах пламени глаз, монотонно пели длинную песню — заклинание, призванную защитить души живых от демонов и злых духов, прося умирающих остаться, а умершим указывая путь к Вратам подземного царства госпожи Кигаль.
Странно, но песня эта, свидетельствовавшая о том, что смерть где-то рядом, совсем не трогала ее сердца, звуча отрешенно и безразлично.
Мати подобралась к ним поближе, замерла, не решаясь кого-либо окликнуть, боясь, что остальные в то время, когда она будет говорить с рабыней, позовут хозяев каравана. Нет, ей меньше всего хотелось сейчас выслушивать упреки и нравоучения отца или дяди Евсея, вместо того, чтобы поскорее вернуться в мир сна, в который, кто знает, может быть, промедли она сейчас, потеряется дорога.
— Ты что тут делаешь? — раздавшийся совсем рядом, над плечом тихий шепот заставил девочку вздрогнуть, сжаться от страха, хлестнув, словно бичом, по затрепетавшей душе.
Она не решилась даже обернуться, лишь чуть скосила глаза, чтобы увидеть заговорившего с ней. И выдохнула с облегчением:
— Рамир!
Маленькая караванщица знала: эта рабыня, делавшая все, чтобы Мати считала ее своей подругой, никогда не предаст ее, что бы ни случилось.
Девушка огляделась вокруг, спеша убедиться, что никто их не видит, а затем зашептала вновь:
— Почему ты здесь?
— Мне нужно… — начала было она, но затем, не закончив этой фразы, перепрыгнула на другую: — Почему ты не поешь вместе со всеми? — собственно, ей следовало спросить, почему вообще рабы затянули эту грустную песню, о которой без особой на то причины вряд ли кто осмелился хотя бы вспомнить. Но этот вопрос просто не пришел ей на ум, словно кто-то хранил ее от болезненных мыслей и воспоминаний, закрывая ту часть разума, что была связана с ними.
— Мне нельзя, еще не истек тот год, когда я сама была на грани смерти. Духи и демоны помнят мою душу, и мой голос может не прогнать их, а, наоборот, привлечь.
— Рамир, — получив ответ и даже не задумавшись над ним, она заговорила о том, что интересовало ее куда больше, — я знаю, что у рабов есть ягоды Меслам…
Ее собеседница не смогла скрыть испуга, даже ужаса, который заставили ее испытать услышанные слова. Она вновь старательно осмотрела все вокруг.
— Кто сказал тебе о них? — склонившись к самому уху девочки, взволнованно зашептала она.
— Мне нужны эти ягоды, — она пристально смотрела на рабыню с таким видом, будто ждала, что та тотчас бросится за ягодами. Но Рамир продолжала стоять на месте, и лицо девочки нахмурилось, брови сошлись на переносице. — Принеси! — голосом, которым требуют, а не просят, проговорила она.
— Но зачем?
Холодный взгляд девочки заставил ее умолкнуть, не договорив.
Рамир не могла отвести взгляда от лица маленькой караванщицы, в которой появилось что-то совершенно незнакомое, чужое и такое властное, что этому не смог бы сопротивляться никто, даже свободный, и уж тем более рабыня.
— Хорошо, я… — пробормотала она, сглотнув подкативший к горлу комок, чувствуя, что не может не то что отказать Мати, но даже на мгновение промедлить, прежде чем броситься выполнять ее приказ. — Я принесу…
— Сейчас, — наклонив голову, не сводя с собеседницы пристального взгляда мерцавших глаз, проговорила она.
И Рамир, словно безвольная кукла двинулась в сторону повозки.
Ожидая ее возвращение, девочка повернулась к костру. Языки пламени, поднимавшиеся высоко над головами людей, танцевали в быстрой пляске-заклинании духов, повторяя на языке движений слова песни. Их танец успокаивал, усыплял, и, вместе с тем, каким-то одним богам ведомым образом, будил ту часть души, которая до сих пор дремала.
Воспоминания о былом, обо всем, что затмил собой чудесный сон, начали медленно, постепенно возвращаться, выходя из мрака бездны. Сердце сжалось от боли, на глазах выступили слезы…
"Папа, папочка! — беззвучно кричала душа. — Не оставляй меня! Шамаш, не позволяй ему уйти!"
Мати уже была готова, забыв обо всем остальном, броситься к отцу, чтобы быть с ним рядом до тех пор, пока он не очнется, не выздоровеет, точно так же, как он сидел рядом с ней во время ее болезней.
Но тут вернулась Рамир. Не говоря ни слова, она вложила в ладонь девочки сжавшуюся, высохшую ягоду, согнула ее пальцы, заставляя сжать руку в кулак, пряча тайный плод.
Терпкий горьковатый запах обдал Мати, затуманил сознание, отнимая память, усыпляя душу.
— Мати, что с тобой такое? — Рамир провела рукой по лицу дочери хозяина каравана, стирая со щек слезы. Рабыня понимала, что малышке должно быть очень не сладко, когда рядом с ее отцом стоит смерть. Однако она все равно не могла отделаться от чувства, что девочка ведет себя очень странно — ее настроение менялось быстрее смены ветров. — Может быть, мне позвать Лигрена? — ее беспокоило состояние маленькой хозяйки.
Та не сказала ни слова в ответ, даже не взглянула на собеседницу, лишь, на миг разжав ладонь, посмотрела на ягоду. Мати не нужно было ни о чем спрашивать, чтобы убедиться, что рабыня принесла ей именно то, о чем она просила, это было и так ясно.
— Спасибо, — бесчувственно, холодной льдинкой обронила она и, повернувшись, быстро исчезла за повозками.
Проводив девочку долгим взглядом, Рамир какое-то время стояла, качая головой, не зная, что ей делать. Кому-нибудь обо всем рассказать? Кому? Хозяевам каравана? Но тогда они узнают, что рабы возят с собой запретные ягоды, приберегая их для отчаявшихся, мечтавших уйти из мира снежной пустыни, готовых заплатить за эту возможность всем, даже разумом и годами жизни…
"С ней ничего не случится от одной-то ягоды, — думала Рамир, — которая лишь усыпит девочку, не более того. Пусть поспит. Сон пойдет ей на пользу, успокоит душу и позволит сократить время тягостных ожиданий исполнения судьбы… Да, — приняв решение, она кивнула, — так даже лучше, — и, никому не говоря ни слова, она вернулась к костру, возле которого сидели рабыни, с головой погружаясь в властный мир заклинаний.
"Мати, наверно, уже вернулась к себе… — спустя какое-то время, находясь где-то на грани сознания, подумала она. — И спит…" — ей хотелось верить, что с дочкой хозяина каравана все в порядке, что так и будет. Она почти убедила свою душу, что так оно и есть. И, все же, предчувствия не покидали ее.
Рабыня не стала внимать их голосу, решив, что они исходят от демонов, стремившихся посеять смуту в ее сердце, а не богов, желавших предостеречь. Если б только она могла понять, почувствовать, что ошиблась, то, не теряя ни мгновения, бросилась бы за Мати. Но нет. Рамир продолжала стоять на месте, глядя на огонь, который, казалось, горел все ярче, поднимаясь над головами людей.
Сначала девочка хотела сразу вернуться к себе в повозку. Но в последний момент что-то заставило ее передумать. Остановившись в темном, безлюдном закутке шатра, подальше от чужих глаз, она разжала ладонь, замерла, разглядывая ягоду, которая словно сама просилась в рот.
"Одной ягоды тебе будет мало", — она даже вздрогнула от неожиданности. Эта мысль пришла к ней в голову, однако, принадлежала не ей. И, в то же время, она с трудом узнала мысленную речь, такой медленной, холодной и безликой она была.
"Кто это?"
"Лаль", — донеслось в ответ.
"Почему? Вон ягода какая большая", — девочка говорила с ним запросто, как с другом, с которым была знакома тысячу лет.
"Для того чтобы сон был глубоким, и никто не смог тебя разбудить, нужно полторы. И, потом, — продолжал он. — Тебе не кажется, что было бы хорошо взять с собой в мир фантазий кого-нибудь из друзей, чтобы не чувствовать потом себя одинокой?"
"Разве кто-то может быть одинок во сне?" — это было так забавно, что Мати не сдержала смешка.
"И еще как! Ты можешь не скучать ни по кому день, два, три, но рано или поздно наступит момент, когда ты захочешь поделиться с другом своей радостью, или просто пошептаться с подружкой".
"Ты говорил, что в своем сне я могу делать все, что захочу, — делиться с кем-нибудь своей новой тайной, своей мечтой — ну уж нет! Ее носик недовольно сморщился. — Когда я соскучусь, я позову кого-нибудь… — вот уж в чем она была совершенно уверена, так это в том, что этого никогда не произойдет. — А сейчас…" — ей не терпелось поскорее вернуться в чудесный зеленый мир, с которым было не в силах сравниться ничто, даже край сказки, и тем более крохотный серый островок земли, круженный со всех сторон грубыми шкурами шатра.
"Подожди, — бог сна по непонятной для нее причины продолжал удерживать ее, не давая сделать то, что ей так хотелось. — Да, ты сможешь позвать друзей в свой сон. Но это будет совсем не то, не так, как если ты пройдешь с ними весь путь с самого начала. Подумай: одна фантазия хорошо, а множество — лучше. Тебе самой никогда не выдумать того, что смогло бы заполнить собой целый мир, бывший некогда пустым".
"О чем ты?" — Мати настороженно свела брови. Ей был непонятен этот разговор.
"Ты придумала сад, но он ведь не может заполнить всю землю. Нужно что-то еще…"
"У меня богатая фантазия", — она повторила слова, которые столь часто слышала от отца и дяди Евсея.
"Мати! — в голосе зазвучал укор. — Нельзя же думать только о себе! Если тебе не хочется подарить чудесный сон своим спутникам на тропе каравана, сделай приятное хотя бы мне. Я люблю шум, веселье, задорные игры и большие компании. Не удивительно: мне ведь приходится столько времени проводить в одиночестве и забвении. Исполни мое желание, а я за это все то время, что ты будешь в моих владениях, стану исполнять твои".
"Ну ладно", — вздохнув, нехотя согласилась она, однако на лице продолжала лежать гримаса крайнего недовольства.
"Не расстраивайся, не надо! Ты сама не представляешь, от чего, по незнанию, чуть было не отказалась! Ведь во сне все могут быть тем, кем хотят быть. Представь себе: ты была бы богиней, твои друзья и подруги — легендарными героями…"
"Да-а… — девочка задумалась. Ей пришла в голову забавная мысль: если все действительно так и каждый может делать все, что захочет, значит, время там не властно над людьми и ей не придется взрослеть. А взрослые… — Вот было бы интересно посмотреть, каким был папа, когда был малышом!"
"Боюсь, что это невозможно, — до Мати донесся тяжелый грустный вздох, показывавший девочке, что ее собеседник совсем не хотел расстроить ее отказом в первой же просьбе, но был вынужден. — Взрослые иные. У них не та фантазия, что у детей, они мечтают совершенно об ином. С ними тебе будет неинтересно".
"Но если…" — попыталась было вставить она.
"И не говори им ничего, — продолжал Лаль. Его голос казался тихим, мягким, и, в то же время, в нем была та настойчивость, что привлекала к себе внимание, заставляла не думать ни о чем ином, подчиняла себе. — Они не поймут тебя, отругают и запретят делать то, о чем ты так мечтаешь".
"Они всегда так поступают, — кивнула Мати, соглашаясь. И, все же… — А Шамаш? Он сможет прийти в мой сон? Он ведь не такой, как все".
"Бог солнца? — девочка как раз в этот миг прикрыла глаза и среди опустившейся на нее полутьмы увидела лицо Лаля. Ей показалось, что по губам повелителя снов скользнула загадочная улыбка, голова чуть наклонилась: — Может быть…"
"Я позову его, да?" — девочка была готова сорваться со своего места, броситься за Шамашем, но голос остановил ее:
"Не сейчас. Он придет позже".
"Но ты говорил…"
"Шамаш — бог, не человек. С ним все иначе…"
"Да, и все же…"
"Мати, ты ведь любишь играть?"
"Играть? Конечно! А что?"
"Давай поиграем с ним. В прятки. Ты спрячешься в моих владениях, а он тебя будет искать. Вот будет здорово!"
"Но он же станет беспокоиться…"
"С чего это? Ты ведь всего-навсего будешь спать".
"Но как он тогда узнает, что все это игра?"
"Узнает. Конечно, узнает! Ему ведь ведомо все, происходящее на небесах, на земле и под землей… Ну, ты согласна?"
"Да…"
"Вот и отлично! — он спешил отвлечь ее от этой мысли, переключая все внимание на другое. — Итак, кого ты возьмешь с собой в это сказочное путешествие?"
"Ну…"
"Это должны быть младшие, родившиеся в снегах. Тогда они будут походить на тебя и мечты у вас будут одинаковыми…
"Если так… — она задумалась, но лишь на мгновение, после чего принялась перечислять: — Близнецов, Обжору и Сероглазку… может быть, еще Снежинку. Остальные совсем маленькие, а эти согласятся. Им нравится все новое. И упрашивать долго не придется. Вот только как бы все сделать так, чтобы родители ничего не узнали?" — ей не хотелось сталкиваться ни с кем из взрослых, которые, несомненно, не одобрят ее затею и не только запретят своим детям идти с ней, но и ее саму заставят остаться в реальном мире. Мати не представляла, каким образом они смогут удержать ее ото сна, но была убеждена, что найдут способ.
"Достань побольше ягод. Отнеси их к себе в повозку. А потом я расскажу тебе, что делать дальше".
"Достать? — у Мати опустились руки, на лицо набежала тень сомнений. — Рамир не даст мне больше…"
"Тогда возьми сама".
"Взять?" — в этом было что-то не так, что-то неправильное.
"Тебе ведь нужны эти ягоды, верно?"
"Нужны".
"Раз так, вперед. Смелее. Ну, что же ты ждешь? Торопись! Сон не будет ждать тебя вечность!" — и мысленный голос утих, оставив девочку совсем одну.
Мати огляделась по сторонам. Повозка рабынь стояла совсем рядом, и в ней никого не было. Девочка совершенно явственно чувствовала запах ягод Меслам. Он влек к себе. И, скорее бессознательно, чем осознанно, она двинулась вперед, и спустя несколько мгновений мышонком юркнула под полог.
Ей даже не пришлось искать, стоило протянуть руку — и в ней оказался маленький полотняный мешочек с заветными ягодами. Щедро отсыпав себе в руку добрую половину, Мати, наконец, удовлетворенно кивнула сама себе и, выбравшись из чужой повозки, даже не задумываясь над тем, что она только что стала воровкой, взяв не принадлежавшую ей вещь, побежала к себе.
Забравшись в самый темный угол, подальше от полога и спавшей возле него волчицы, боясь разбудить подругу, девочка сжалась в комочек, зажмурилась, мысленно зовя бога сна:
"Лаль! Я нашла ягоды! Что делать дальше?"
"Слушай меня внимательно, — мгновенно отозвался тот, словно все время был с ней рядом и ждал лишь того, чтобы она первой заговорила с ним. — И делай все в точности так, как я тебе скажу. Поняла?"
"Да!" — ее душа горела нетерпением.
"Ты бывала в повозках своих друзей?"
"Младших? Конечно! И не раз!"
"Отлично. Тогда тебе будет несложно сделать все так, как надо. Закрой глаза и представь себе… Кто будет первым, отправившимся в мир сна?"
"Близнецы".
"Положи все ягоды на мех рядом с собой. Оставь только три…"
"Почему три? Их ведь двое".
"Так надо, — в голосе чувствовалось нетерпение, однако Лаль, все же, заставив себя успокоиться, не оставил вопрос без объяснения. — Каждому по целой и еще половинке… Разломи одну ягоду… А теперь закрой глаза и представь себе, что ты находишься в их повозке".
"Да! Я вижу… — радостно вскрикнула та, разглядев в полумраке чрева чужого маленького мирка двух спавших мальчиков. — Близнецы…" — она уже хотела рвануться к ним, но голос Лаля удержал ее.
"Обожди немного. Нужно быть осторожной. Оглядись вокруг, нет ли в повозке взрослых".
Мати старательно осмотрела все вокруг, прислушалась, стараясь различить шорох разговоров. До нее донеслись какие-то неразборчивые обрывки слов. В какой-то момент девочке даже показалось, что она узнала голос Литы, который звучал из-за полога.
"Их нет, но они могут скоро вернуться".
"Тогда поторопись. Дай им ягоды — и возвращайся".
Мати на четвереньках быстро добралась до мальчишек, затормошила их, будя:
— Проснитесь же!
— Ну чего еще? — однако, увидев рядом с собой дочку хозяина каравана, они сели, глядя на нее удивленными, ничего не понимающими глазами. — Мати? Что ты здесь делаешь? И почему у тебя глаза закрыты?
— Так нужно для магии!
— Магии? Мы тоже хотим!
— Я знала, что вы захотите, и поэтому пришла! Чтобы позвать вас с собой в сказку!
— В сказку! — их глаза загорелись предвкушением чуда.
— Да! Я встретила бога сна. Его мир — он восхитителен! Там возможно все! Вот, — она протянула им ягоды Меслам. — Съешьте их — и вы окажетесь в его владениях.
Те поспешно схватили свои ягодки и запихнули в рот.
— М-м, — довольные, замычали они, причмокивая, — вкуснятина!
Мати не стала дожидаться, пока они заснут вновь. Она торопилась, обойти всех, кого хотела позвать с собой, чтобы, сделав это, наконец, самой отправиться в страну Лаля.
"Скорее, скорее! — подгоняла она сама себя. — Ведь эти младшие! Они ведь могут все испортить, перевернуть мой чудесный сад с ног на голову! Нельзя оставлять их там одних!"
Наконец, все было готово. Мати открыла глаза. Она сидела в своей повозке, а рядом с ней на меховом одеяле лежали последние три ягоды Меслам. И еще кусочек.
Маленькая караванщица несколько мгновений, раздумывая, смотрела на них. В ее глазах зажегся вопрос: "Что делать с лишними? Оставить? Выбросить? Но вдруг кто-нибудь найдет ягоды и разгадает тайну?"
Нет, она не могла позволить, чтобы случилось нечто подобное, а потому решительно запихнула все себе в рот, начала торопливо жевать.
"Не важно, — думала она, — много это ведь не мало, верно?"
Ягоды действительно были удивительно вкусными. Мати никогда в жизни не ели ничего подобного.
"Странно. Взрослые ведь знают, какие они восхитительные, поэтому сушат их и возят с собой. Вот только нам не дают… Потому, что они жадные и не хотят делиться самым лучшим?"
Глаза начали закрываться. Тело стало легким, как снежинка. Казалось, подует ветер — и оно взлетит.
"Да! — уже засыпая, радостно думала она. — Да! Я возвращаюсь в лучший из миров, в мир, где я могу все, где никто не будет меня ругать, наказывать, не помешает делать лишь то, что захочу я сама!"
Глава 6
"Шамаш!" — очнувшийся от долгого сна на грани между жизнью и смертью волк перекатился с бока на живот, попытался подняться, но не смог: ослабевшие за время болезни лапы отказывались держать тело.
"Лежи, — колдун пододвинулся к нему, положил руку на лохматую голову зверя, — ни о чем не беспокойся, я рядом".
"Да, — волк взглянул на него усталым взглядом глубоких рыжих глаз. — Я чувствовал: ты не отходил от меня все время моей болезни. Спасибо".
"Это меньшее, что я мог для тебя сделать".
"Меньшее? — голова Хана чуть наклонилась. — Я не могу согласиться с тобой, потому что знаю, чую, что выжил лишь благодаря тебе…"
"Как ты?"
"Все хорошо. Болезнь отступила. Теперь яд Несущих смерть мне не страшен. Я обрел противоядие и стал таким, каким должен быть твой спутник — способным защитить в снегах пустыни от всех врагов… — он ткнулся носом в ладонь колдуна, лизнул холодные, покрытые матовой бледностью пальцы. — Ты отдал мне столько сил! Отдохни, хозяин, тебе нужен отдых…"
"Я спал…"
"Как бы брат-охотник ни был плох, он сохраняет чувство времени и даже умирая будет вести счет мгновениям. Я знаю — сейчас в мир входит третий день с тех пор, как безликая тварь ужалила меня. И сколько времени тебе удалось подремать? Несколько часов? Притом, что тебе приходилось отдавать все силы на лечение? Отдохни, хозяин. И мне будет дан более глубокий и жизненный сон".
"Прости, друг, я не могу, — он повернул голову в сторону Атена, возле которого сидел Лирген, помешивая отвар. — Я нужен хозяину каравана".
"С ним все будет в порядке, — волк положил голову ему на колени. — Он выздоравливает, как и я. Прислушайся: его дыхание стало ровным, сердце бьется спокойно".
"Ты прав", — устало вздохнув, он огляделся вокруг.
— Асанти, — тихо окликнул он сидевшую в дальнем углу, дремля, целительницу.
— Я не сплю! — та вздрогнула, встрепенулась. — Что я должна сделать?
— Иди отдыхать, — улыбнувшись ей, проговорил Шамаш.
— Но я не устала! Я… — она замолчала, вдруг пронзенная стрелой страха. Выбравшись из своего угла, она пододвинулась к хозяину каравана, заглянула ему в лицо, затем перевела взгляд на лекаря. — Он… - прошептала она, боясь услышать…
— Все в порядке, милая, — Лигрен взял Сати за руку, сжал пальцы, успокаивая. — Хозяин каравана жив, он выздоравливает…
— Благодаря тебе, — донесся до нее голос Шамаша, заставив караванщицу в смущении покраснеть. — Спасибо.
— Спасибо, милая, — лекарь, подбадривая, кивнул, затем протянул чашку с отваром. — Вот, выпей: это поможет тебе успокоиться и заснуть, восстановит силы.
Она быстро качнула головой, пытаясь сказать, что с ней все в порядке, что напиток нужнее больным. Но…
— Выпей, девочка, — поддержал лекаря Шамаш.
И, подчиняясь воле повелителя небес, она тотчас взяла из рук Лигрена чашку, сделала несколько поспешных глотков, даже не замечая вкуса напитка.
— Спасибо, — прошептала она, возвращая сосуд. — Спасибо! — ее глаза, сиявшие почитанием и любовью, устремились на бога солнца. Его забота о простых смертных, внимательность, доброта подкупали больше всех сокровищ мироздания, которые Он мог бросить к ногам жителей земли, согревали сильнее тепла чуда, освещали путь вернее огня небесного светила, восхищали более божественного ореола. А в следующее мгновение, устыдившись вдруг своих мыслей, она, пряча глаза, поспешно выбралась из повозки.
— Иди и ты, лекарь, — колдун повернулся к Лигрену.
— Он скоро очнется, — проговорил тот, всматриваясь в лицо Атена.
— Да.
— И будет испытывать страшную слабость… Я сделаю побольше отвара, — он двинулся к пологу, затем, задержавшись, чтобы взглянуть на волка, добавит: — Ему тоже.
Зверь издал фырканье, похожее на смех.
"Он что, хочет отравить меня? — его глаза, заискрившиеся веселыми огоньками, обратились на хозяина. — Вряд ли ему это удастся, раз уж меня не убил яд Несущей смерть".
"С чего это вдруг такие мысли? Разве этот человек сделал что-то, заставляющее тебя думать, будто он замышляет зло?»
"Я знаю, сын огня хочет помочь — только и всего, — волк вновь фыркнул. — У тебя совсем нет чувства юмора!"
"Да, сам я еще могу шутить, но чужие шутки мне понимать не дано. Тем более такие".
"Смеяться можно над всем, даже над опасностью. Особенно когда она остается позади…"
"Так ты выпьешь отвар? Он укрепит твои силы".
"Ну, если ты так хочешь…"
"Вот и умница", — хозяин коснулся его головы.
"Тебе не кажется, что я заслуживаю большего?"
"Что, проголодался?"
"Жутко! Скажи ему, раз уж он все равно собрался идти, пусть принесет мне что-нибудь вкусненькое".
Шамаш кивнул, затем повернулся к Лигрену, замершему возле полога, ожидая, что скажет бог солнца:
— Пожалуйста, принеси еще кусок мяса для Хана.
— Конечно, — заторопился Лигрен. — Я быстро!
"Правильно, — проурчал волк, одобряя решение хозяина, — вот это лекарство вмиг поставит меня на лапы", — он потерся о руку Шамаша головой, а затем, свернувшись в клубок с ним рядом, согреваясь теплом друга, задремал.
Его сопение наполнило повозку покоем, увлекая за собой в мир сна.
Колдун, наклонив голову к плечу, замер, не спуская с волка взгляда черных глаз, мерцавших глубинным, своим собственным, а не отражением пламени сосудов с огненной водой, огнем. В его душе все еще сохранялось беспокойство, которое, однако же, уже начало вытеснять умиротворение, когда с каждым новым мигом, с каждым новым вздохом своих спутников Шамаш понимал, что опасность миновала.
— М-мх, — первым, что услышал Атен, приходя в себя, был его собственный стон.
Хозяин каравана чувствовал себя так, словно всю последнюю неделю пировал, не останавливаясь ни на миг. Голова была тяжелой и жутко болела, перед глазами все время кружились, словно пчелиный рой, какие-то красноватые точки, в животе была тяжесть, во рту — горечь и вообще казалось, еще немного, и его вывернет наизнанку.
Сколько Атен ни старался, он никак не мог вспомнить, что же произошло. Вообще-то, хозяин каравана не был любителем залить за ворот, хотя не видел ничего такого и в том, чтобы выпить после тяжелого дозора на пронизывавшем ветру и жгучем морозе снежной пустыню наперсток-другой огненной воды, разумеется, не той, которой обогревались повозки, а очищенной, настоянной на различных травах и ягодах и разбавленной водой… Но сейчас он чувствовал себя так, словно, перестав соображать, что делает, вылил в себя содержимое лампы. И, судя по тому, как сильно его мутило, он почти что поверил — так оно и было.
"Интересно, в честь чего было веселье? — подумал Атен. Он повернулся на бок, чтобы было удобнее вставать. — Надеюсь, я додумался завалиться спать в командной повозке и не напугал своим видом дочку?" В караване все на виду и очень на многие вещи, которые скрывают от посторонних глаз в городе, здесь смотрели спокойно и безо всякого смущения, как на нечто обычное, само собой разумеющееся. И, все же… Все же Атен считал, что это не правильно, когда дети видят своего родителя в таком виде. Как они смогут после этого уважать его, без упреков и сомнений следовать его дорогой, имея возможность убедиться, как нетвердо он стоит на собственных ногах?
"Лежи, — колдун пододвинулся к нему, положил руку на лохматую голову зверя, — ни о чем не беспокойся, я рядом".
"Да, — волк взглянул на него усталым взглядом глубоких рыжих глаз. — Я чувствовал: ты не отходил от меня все время моей болезни. Спасибо".
"Это меньшее, что я мог для тебя сделать".
"Меньшее? — голова Хана чуть наклонилась. — Я не могу согласиться с тобой, потому что знаю, чую, что выжил лишь благодаря тебе…"
"Как ты?"
"Все хорошо. Болезнь отступила. Теперь яд Несущих смерть мне не страшен. Я обрел противоядие и стал таким, каким должен быть твой спутник — способным защитить в снегах пустыни от всех врагов… — он ткнулся носом в ладонь колдуна, лизнул холодные, покрытые матовой бледностью пальцы. — Ты отдал мне столько сил! Отдохни, хозяин, тебе нужен отдых…"
"Я спал…"
"Как бы брат-охотник ни был плох, он сохраняет чувство времени и даже умирая будет вести счет мгновениям. Я знаю — сейчас в мир входит третий день с тех пор, как безликая тварь ужалила меня. И сколько времени тебе удалось подремать? Несколько часов? Притом, что тебе приходилось отдавать все силы на лечение? Отдохни, хозяин. И мне будет дан более глубокий и жизненный сон".
"Прости, друг, я не могу, — он повернул голову в сторону Атена, возле которого сидел Лирген, помешивая отвар. — Я нужен хозяину каравана".
"С ним все будет в порядке, — волк положил голову ему на колени. — Он выздоравливает, как и я. Прислушайся: его дыхание стало ровным, сердце бьется спокойно".
"Ты прав", — устало вздохнув, он огляделся вокруг.
— Асанти, — тихо окликнул он сидевшую в дальнем углу, дремля, целительницу.
— Я не сплю! — та вздрогнула, встрепенулась. — Что я должна сделать?
— Иди отдыхать, — улыбнувшись ей, проговорил Шамаш.
— Но я не устала! Я… — она замолчала, вдруг пронзенная стрелой страха. Выбравшись из своего угла, она пододвинулась к хозяину каравана, заглянула ему в лицо, затем перевела взгляд на лекаря. — Он… - прошептала она, боясь услышать…
— Все в порядке, милая, — Лигрен взял Сати за руку, сжал пальцы, успокаивая. — Хозяин каравана жив, он выздоравливает…
— Благодаря тебе, — донесся до нее голос Шамаша, заставив караванщицу в смущении покраснеть. — Спасибо.
— Спасибо, милая, — лекарь, подбадривая, кивнул, затем протянул чашку с отваром. — Вот, выпей: это поможет тебе успокоиться и заснуть, восстановит силы.
Она быстро качнула головой, пытаясь сказать, что с ней все в порядке, что напиток нужнее больным. Но…
— Выпей, девочка, — поддержал лекаря Шамаш.
И, подчиняясь воле повелителя небес, она тотчас взяла из рук Лигрена чашку, сделала несколько поспешных глотков, даже не замечая вкуса напитка.
— Спасибо, — прошептала она, возвращая сосуд. — Спасибо! — ее глаза, сиявшие почитанием и любовью, устремились на бога солнца. Его забота о простых смертных, внимательность, доброта подкупали больше всех сокровищ мироздания, которые Он мог бросить к ногам жителей земли, согревали сильнее тепла чуда, освещали путь вернее огня небесного светила, восхищали более божественного ореола. А в следующее мгновение, устыдившись вдруг своих мыслей, она, пряча глаза, поспешно выбралась из повозки.
— Иди и ты, лекарь, — колдун повернулся к Лигрену.
— Он скоро очнется, — проговорил тот, всматриваясь в лицо Атена.
— Да.
— И будет испытывать страшную слабость… Я сделаю побольше отвара, — он двинулся к пологу, затем, задержавшись, чтобы взглянуть на волка, добавит: — Ему тоже.
Зверь издал фырканье, похожее на смех.
"Он что, хочет отравить меня? — его глаза, заискрившиеся веселыми огоньками, обратились на хозяина. — Вряд ли ему это удастся, раз уж меня не убил яд Несущей смерть".
"С чего это вдруг такие мысли? Разве этот человек сделал что-то, заставляющее тебя думать, будто он замышляет зло?»
"Я знаю, сын огня хочет помочь — только и всего, — волк вновь фыркнул. — У тебя совсем нет чувства юмора!"
"Да, сам я еще могу шутить, но чужие шутки мне понимать не дано. Тем более такие".
"Смеяться можно над всем, даже над опасностью. Особенно когда она остается позади…"
"Так ты выпьешь отвар? Он укрепит твои силы".
"Ну, если ты так хочешь…"
"Вот и умница", — хозяин коснулся его головы.
"Тебе не кажется, что я заслуживаю большего?"
"Что, проголодался?"
"Жутко! Скажи ему, раз уж он все равно собрался идти, пусть принесет мне что-нибудь вкусненькое".
Шамаш кивнул, затем повернулся к Лигрену, замершему возле полога, ожидая, что скажет бог солнца:
— Пожалуйста, принеси еще кусок мяса для Хана.
— Конечно, — заторопился Лигрен. — Я быстро!
"Правильно, — проурчал волк, одобряя решение хозяина, — вот это лекарство вмиг поставит меня на лапы", — он потерся о руку Шамаша головой, а затем, свернувшись в клубок с ним рядом, согреваясь теплом друга, задремал.
Его сопение наполнило повозку покоем, увлекая за собой в мир сна.
Колдун, наклонив голову к плечу, замер, не спуская с волка взгляда черных глаз, мерцавших глубинным, своим собственным, а не отражением пламени сосудов с огненной водой, огнем. В его душе все еще сохранялось беспокойство, которое, однако же, уже начало вытеснять умиротворение, когда с каждым новым мигом, с каждым новым вздохом своих спутников Шамаш понимал, что опасность миновала.
— М-мх, — первым, что услышал Атен, приходя в себя, был его собственный стон.
Хозяин каравана чувствовал себя так, словно всю последнюю неделю пировал, не останавливаясь ни на миг. Голова была тяжелой и жутко болела, перед глазами все время кружились, словно пчелиный рой, какие-то красноватые точки, в животе была тяжесть, во рту — горечь и вообще казалось, еще немного, и его вывернет наизнанку.
Сколько Атен ни старался, он никак не мог вспомнить, что же произошло. Вообще-то, хозяин каравана не был любителем залить за ворот, хотя не видел ничего такого и в том, чтобы выпить после тяжелого дозора на пронизывавшем ветру и жгучем морозе снежной пустыню наперсток-другой огненной воды, разумеется, не той, которой обогревались повозки, а очищенной, настоянной на различных травах и ягодах и разбавленной водой… Но сейчас он чувствовал себя так, словно, перестав соображать, что делает, вылил в себя содержимое лампы. И, судя по тому, как сильно его мутило, он почти что поверил — так оно и было.
"Интересно, в честь чего было веселье? — подумал Атен. Он повернулся на бок, чтобы было удобнее вставать. — Надеюсь, я додумался завалиться спать в командной повозке и не напугал своим видом дочку?" В караване все на виду и очень на многие вещи, которые скрывают от посторонних глаз в городе, здесь смотрели спокойно и безо всякого смущения, как на нечто обычное, само собой разумеющееся. И, все же… Все же Атен считал, что это не правильно, когда дети видят своего родителя в таком виде. Как они смогут после этого уважать его, без упреков и сомнений следовать его дорогой, имея возможность убедиться, как нетвердо он стоит на собственных ногах?