Суренова Юлиана. Дорогой сновидений

   "Странно все это", — она мотнула головой, пытаясь отогнать наваждения, которые, казалось, подошли к ней вплотную, скрывая в себе что-то… Мати сама не знала, что именно, просто чувствовала: загляни она им в глаза, ей бы это не понравилось.
   И девочка решила: лучше вернуться к легенде, которая, казалось, была написана в другом мире, что делало ее только интереснее. И страх отступал перед любопытством, когда рожденная чужой землей опасность страшит куда меньше той, что стоит за спиной.
   …"Минуло тридцать лет… Это я уже читала… Ага! Вот… Не случайно говорят: и миг горя дольше столетия, и век счастья кратче мгновения. Мы бы согласились с истинностью этих слов, даже если бы боги отпустили нам на торжество тысячи лет. Но нам было дано лишь эти тридцать… А потом вновь наступило время испытаний.
   На смену правлению смерти пришло время бессмертия. Боги конца отвернулись от мира людей. Почему? Не знаю. Мы — простые смертные. Разве могли мы спрашивать о причине Их поступков? Тем более что в первое время мы сочли случившееся не карой, а наградой, ибо бессмертие — разве не об этом мы мечтали? Все казалось восхитительным, особенно после того ужаса, перед лицом которого, в ожидании смерти, мы жили прежде… Но потом… Болезни не ушли. И старость приходила в свой урочный час. Тела ветшали…"
   Девочка нахмурилась, и, не долго думая, перескочила на несколько строк вниз.
   "…И пришли во дворец к Мару предсказатели. И сказали они: "Боги говорили с нами тысячью голосов, поведав нам о том, что спасение в нас самих и спасение это — сны. Если мы подчиним их себе, то получим не только избавление в настоящем — покой для немощных рук и уставших ног, но и надежду в будущем — очищение сном и пробуждение в полноте сил и надежд…"
   Слишком много слов, которые было трудно понять, слишком мало картинок событий, дуновений ветра времени, который уносил бы на своих крыльях далеко-далеко, завораживая чудесным полетом. И глаза Мати вновь скользнули вниз, пропуская неинтересные строки в надежде на то, что основное, главное, было впереди.
   "Много дней и ночей провел Мар во владениях сна. Когда же проснулся, собрал он магов, чтобы рассказать им, что ему открылось.
   И сказал он: "Новые поколения не будут рождаться до тех пор, пока старые не покинут землю". — "Те, кому пришла пора умирать, рады бы уйти, — сказали ему. — Но ведь подземные страны не принимают их к себе." — "Слишком много алтарей смерти было построено на земле, камни для которых брались из основания врат во владения госпожи Кигаль. Ослабленные разломами колонны не выдержали и подломились. Верхние камни рухнули на землю, заваливая проход, который стал способен пропустить лишь души, но не тела…" — "Что же нам делать? Оставаться на земле до тех пор, пока плоть не превратиться в ничто? Но на это потребуются века, спустя которые некому будет рожать детей, продлевая род!" — "Госпожа Айя готова взять на себя заботу о мертвых телах и остающейся с ними части сознания, имя которому — память. Она упокоит их своим сном. Но за это мы должны будем отдать Ей часть наших земель, чтобы Она покрыла их навеки снегами, построила на них ледяные склепы-дворцы".
   Мати, не моргая, смотрела на символы-значки, складывавшиеся в историю, так не похожую на то, что ей было известно.
   "Но ведь Матушка-метель пришла на землю совсем не потому, что Ее позвали люди! Она хотела сопровождать бога солнца, Своего супруга в Его вечных странствиях по небосводу, боясь, что, во власти болезненного бреда, Он потеряется на пересечении тысячи дорог, лежащих между небом и землей!"
   Девочка поспешно вернулась к чтению, надеясь, что написанное дальше ответит на ее вопрос.
   …"Люди переглянулись. Они боялись того, что могло ждать впереди, встань они на этот путь".
   И вперед вышел тот, чья речь вобрала в себя опасения и беспокойство всех.
   "Следует ли нам делать этот шаг? — задал он вопрос, который не покидал мысли остальных. — Договор с богиней смерти принес заключившим его лишь беду да бездну пустоты, в которую чуть было не скатился весь мир. Почему с богиней луны нам должно повезти больше?"
   — Потому что Она — Матушка Метелица! — не выдержав, воскликнула Мати.
   "Да заснешь ты наконец! — тотчас донеслось до нее сердитое ворчание разбуженной волчицы. — Сколько можно!" — Шуши зевнула и вновь провалилась в сон.
   Девочка же с головой ушла в чтение легенды, которая с каждым новым мигом, новым словом казалась ей все более и более странной.
   …"Зачем смертным отдавать богам единственное, что у них есть — свои земли, особенно если можно получить то, что нужно, и без этого?" — "Как, как?" — посыпались на него со всех сторон вопросы. — "Сон — наше спасение. Это верно. Но зачем идти на поклон к госпоже Айе, когда есть бог сновидений? Вот к кому нам следует обратиться за помощью. К тому же, можете не сомневаться, его помощь обойдется куда дешевле…"
   Услышав эти слова, Мар поднялся со своего трона. Он оглядел собравшихся пристальным взглядом внимательных глаз, от которых не ускользнуло сомнение в сердцах тех, кто был готов согласиться с каждым произнесенным только что словом, когда они избавляли от половины сомнений.
   "Я прошел сотней дорог, — заговорил он. — И знаю, что ждет нас в конце каждой из них. Не стану скрывать — та, на которую предлагаю ступить вам я, хоть и спасет от нынешних бед, но приведет к другим наших потомков, когда у этой дороги есть конец, который будет виден идущим по ней всегда — с самого первого шага и до последнего. Но только лишь на ней нас не покинет надежда…"
   "Так куда же приведет тебя путь? — вскричал тот же мужчина. — Скажи, прежде чем звать других ступить на него!"
   Все взгляды обратились к тому, кто был предводителем в ужасной войне, в годы радости и счастья, и все еще продолжал оставаться им сейчас, во время новых тревог.
   "Хорошо, я отвечу, — проговорил Мар, пронзив взглядом своего собеседника. Его брови сошлись на переносице, черты лица окаменели и лишь глаза, мерцая в полумраке залы, выдавали напряжение их хозяина, который знал, как будут восприняты его слова, но не мог промолчать. — Наступит день, когда вся земля будет покрыта снегом, все города превратятся в ледяные дворцы, в которых будут бродить лишь ветра…"
   "И не останется никого живого? — в негодовании прошептали маги. — Ты, ведший нас на бой со смертью, теперь призываешь нас склонить перед ней голову, принося самих себя в жертву?!" — они в ужасе, поддавшись единому порыву, отшатнулись от Мара.
   "Нет! — его громкий голос разнесся по залу, перекрывая гул перешептываний и эхо возгласов. — Не сдаться! Я призываю сражаться с пустотой тем единственным оружием, которое нам дано — надеждой!"
   "Не слушайте его! — перебил Мара громкий возглас. — Это не единственный путь! Я знаю другой! Я говорил вам о нем: нужно поклониться богу сна. Он подарит вечный покой телам, не прося за это ничего, беря лишь то, что будет и так отдано ему".
   "Отдано и так? — глаза Мара сощурились, лицо перекосилось от гнева. — А ты знаешь, что нам придется отдать? Память!"
   "Кому нужна память, когда некому помнить? Живые все равно никогда не получат ее, и мертвым в том сне, что будет им дан, она тоже не понадобится, — он повернулся ко всем собравшимся, чтобы спросить их: — Что вам дороже: земля живых или воспоминания мертвецов?"
   "Земля, — переглянувшись, ответили собравшиеся. — Душу все равно ждут благие земли владений госпожи Кигаль. Что же до тела… Может быть, это и не важно, какие сны будут ему снится", — осторожно проговорили они, поглядывая на Мара с робостью, в которой была просьба понять и простить.
   Но в глазах предводителя не было сочувствия. Они горели гневом: — "Как вы можете делать выбор, от которого будет зависеть судьба всех грядущих поколений, не сознавая, чем собираетесь расплатиться?" — воскликнул он.
   "Но ведь все равно из смерти нет возврата".
   "Вечный сон не знает пробуждения, лишь надежду на то, что когда-нибудь оно произойдет, — тот, кто противостоял Мару во всем этом разговоре, приблизился к нему, встал рядом, не спуская с него взгляда пристальных немигавших глаз. — Гордая богиня Айя не пойдет на снисхождение к смертным, желающим проверить, по ним ли выбранный путь, прежде чем ступить на него. Бог снов не такой. Он не столь горд. Он ближе к людям. Ему ли не знать чаяний смертных, их страхов и сомнений? С ним можно обо всем договориться…"
   Мар чуть наклонил голову, по-другому взглянув на своего собеседника. Его глаза сощурились, подернулись дымкой сомнений.
   "Кто ты? — неожиданно для всех спросил он. И только услышав этот вопрос, стоявшие вокруг начали понимать, что никогда прежде не видели этого мужчину. Он, казавшийся им знакомым многие годы, в действительности был совсем чужим, так что ни один из стоявших рядом с ним даже не знал его имени. — Как тебя зовут?" — сорвался с губ вопрос, который уже нельзя было не задать, ибо все, казалось, шло именно к нему — кульминации и развязке.
   "Лаль", — прозвучало в ответ. И в зале повисла тишина, в которой, забыв, как дышать, чувствуя, что сердце замирает в груди, разучившись биться, люди в смирении и почтении опустились на колени. Все, кроме Мара…"
   Девочка и не заметила, как приподнялся полог. Лишь почувствовав, как вздрогнула повозка, заскрипела, она очнулась, оторвала глаза от символов, вскинула голову и, увидев отца, поспешно спрятала рукопись под одеяло.
   И, все же… Странно, но ее сердце не сжалось в страхе, руки не задрожали при мысли о том, что могло бы случиться, увидь отец, чтоона читала. Ее взгляд остался спокойным, мысли были далеки от земли, в которой ей было суждено родиться, оставаясь в той, далекой, жившей в воспоминаниях легенды.
   Мати не могла не думать о прочитанном. Она слишком многого не понимала, чтобы не искать ответы. Девочка привыкла, что легенды связываются воедино, словно нити в полотно. И вот ее руки потянули за ленту, которая, как оказывалось, была частью совсем иной ткани. "Может быть, это тот мир, из которого пришел Шамаш?" — спрашивала она себя. Если так…
   Она должна была узнать все!
   …Когда Атен вернулся, было уже далеко за полночь. Хозяин каравана устал, замерз, ноги ныли, голова клонилась на грудь.
   Он хотел сразу лечь, чувствуя, что должен отдохнуть хотя бы несколько часов, но тут заметил мерцавшие в отблесках пламени огненной воды глаза девочки.
   — Что не спишь?
   — Так… — девочка пожала плечами, как-то неопределенно качнула головой. Она казалась задумчивой и грустной.
   Атен пригляделся к ней. Ему было странно видеть дочь такой притихшей. Он привык, что его маленькая непоседа не может посидеть спокойно на одном месте и несколько мгновений, а тут вдруг…
   — Милая, ты не заболела? — он поспешно приблизился к девочке, по пути случайно задев волчицу, которая, недовольно заворчав, отползла в дальний угол, подальше от людей, мешавших ей спать. — Прости… — проводив священное животное извиняющимся взглядом, пробормотал хозяин каравана. Потом его рука коснулась лба девочки. Он был холодный.
   — Пап, а кто такой бог снов? — неожиданно спросила Мати.
   — Что? — тот не сразу понял ее вопрос, хотя, надо признать, услышав его, ощутил облегчение: раз девочка спрашивает, значит, с ней все в порядке.
   — Ну… Госпожа Кигаль — богиня подземных земель и владычица душ умерших. Господин Намтар — бог судьбы… Бог очага Гибил, богиня растений Ашнан и богиня животных Лахар… А кто бог снов? — спросила девочка. Но вот странно, в ее глазах не зажглись огоньки любопытства. Она даже не повернулась в сторону отца, надеясь прочесть ответ по его губам быстрее, чем будут произнесены слова. Все выглядело так, словно девочка заранее знала ответ. Но если так, зачем она спрашивала?
   В конце концов, в этом вопросе не было ничего опасного и, проведя ладонью по бороде, смахивая с нее капельки воды, Атен проговорил:
   — Госпожа Айя в своих ледяных дворцах создает добрые, светлые сны, даря им часть вечности, с которой они потом, когда придет пора, сольются воедино. Пустые же, черные кошмары, что хочется забыть, едва проснувшись, насылает бог хмеля и яда, которого еще иногда называют духом обмана и забытья.
   — Как Его зовут?
   — Зачем это тебе, дочка? — спросил Атен, не в силах скрыть своего удивления. Конечно, похвально, что малышка стремится знать имена всех богов. Но этот небожитель никогда не считался равным даже младшим из Них, люди видели в Нем скорее демона или духа — обманщика и пакостника.
   — Не знаю, — та пожала плечами. — Просто интересно. Так как его зовут, папа? — со странной, необъяснимой настойчивостью повторила девочка свой вопрос.
   Атен задумался, стараясь вспомнить имя. Что-то носилось, звенело в его голове, но никак не желало складываться в слово.
   — Не помню, — наконец, осознав всю бесполезность своих попыток, вынужден был признать он. И ведь имя было таким коротким, легко запоминающимся… Но вот совершенно вылетело из головы, и все тут! — Ась…
   — Лаль, — поправила его Мати.
   — Да, точно! — радостно воскликнул хозяин каравана. — Еще его символ — Меслам! Меслам — это куст с красными листьями и большими черными ягодами. Он растет в лесу, на границе оазиса… На вид он завораживающе красив, особенно в пору цветения… — он сам не мог понять, зачем рассказывает все это девочке.
   Караванщик никак не мог справиться с каким-то странным чувством, словно не он говорил все эти слова, а язык сам решал, что произнести, не слушаясь разума, который, казалось бы, и не хранил в своей памяти никаких подобных образов.
   — Я никогда не видела его…
   — Караванная тропа стремится обходить Меслам стороной. Да и горожане выкорчевывают кусты быстрее, чем они успевают расцвести. В них все дурманит: и аромат цветов, и плоды, которые, стоит проглотить хотя бы один, погружают в долгий сон, а даже капельки смолы, попади она в ранку, достаточно, чтобы убить человека… — он прервал рассказ, видя, что девочка, перестав слушать его, отвернулась в сторону, задумчиво вглядываясь в пламень огненной воды. — Ладно, милая, давай-ка, засыпай. Ты — названная дочка госпожи Айи и Она не позволит никому отравлять тебе сны. Так что, ничего не бойся. Ложись и спи. Тебя ждут самые сладкие и светлые сны из всех, что придумана матушка Метелица.
   Мати ничего не сказала, лишь вздохнула.
   Атену даже показалось, что девочка не слышит его слов, думая о чем-то своем. Но затем она все же откинулась назад, на подушки, с головой накрылась одеялами, словно прячась под ними.
   Караванщик качнул головой. Его брови сошлись на переносице. Ему совсем не нравилось это изменчивое настроение дочки. От ее вопросов веяло чем-то…
   Странно, но в этот миг, находясь в своей собственной повозке под защитой каравана и его божественного покровителя, он ощутил вдруг столь сильное трепещущее чувство близости опасности, которое не рождало в его душе даже мертвящее дыхание города госпожи Кигаль.
   "Как бы чего не случилось, — внимательно оглядывая все вокруг, думал он. — Ох, не нравится мне это!" — все же, усталость заставила его лечь на толстые покрывала в ближней части повозки.
   Хозяин каравана задремал, уносясь в сладкий, безмятежный сон, который заставил его забыть о беспокойстве, близости опасности, заполняя собой то место, которое еще совсем недавно было занято страхом…
   Весь следующий день Мати вела себя как обычно. И время от времени искоса посматривавшая на нее волчица решила, что девочка забыла о давешнем разговоре. Однако, оставалось что-то, вносившее беспокойство в дух снежной охотницы, заставляя петлять по снегу. Ее сердце раздирали сомнения: Шуши никак не могла решить, как же ей поступить.
   Промаявшись до самого вечера, когда солнце склонило голову к покрову снежной пустыни, полня окружающий мир красным закатным сиянием, волчица несмело приблизилась к брату, который шел впереди дозорных, оглядывая все вокруг настороженным взглядом.
   Какое-то время она бежала чуть позади него, затем робко окликнула:
   "Хан…"
   "Что? — тот на миг обернулся, недовольно глянул на сестру. — Не мешай мне. Возвращайся в повозку. Твое место рядом с маленькой хозяйкой".
   "Я хотела поговорить о ней".
   Волк насторожился, замедлил бег, дожидаясь, пока сестра нагонит его, побежит рядом. Он внимательно принюхался к ней, ища среди множества обычных запахов тот, который указывал бы на близость беды.
   "С ней что-то не так?"
   "Она хочет пойти на охоту".
   "Таково мое желание, твое желание, ибо мы — из племени охотников. Но с чего бы это оно тронуло ее сердце? И как такая мысль вообще могла забрести в ее голову?" — не спуская с волчицы пристального взгляда внимательных рыжих глаз, спросил он.
   "Это я виновата, — та поджала хвост, тихо поскуливая. — Мне захотелось поделиться своей мечтой…"
   "Ты могла сказать мне", — в его голосе было осуждение, нос недовольно наморщился, губы раздулись, обнажая длинные острые клыки.
   "Зачем? Что бы ты сделал?"
   "Как будто сама не знаешь! — Хан огрызнулся. Его глаза сверкнули недобрыми красными огоньками. — Я поступил бы так, как обычно — сказал хозяину. И той же ночью мы бы носились в снегах, как делали уже не раз. Ведь ты мечтаешь не о первой охоте, а всего лишь об еще одной в бесконечно долгой череде. Зачем было говорить об этом с девочкой, тем более, когда скрываешь от нее, чем занимаешься в то время, когда она спит?"
   "Есть вещи, о которых другим незачем знать, — волчица недовольно мотнула головой: разговор пошел совсем не той тропой, как ей хотелось. — В конце концов, у нас обеих есть право на собственную жизнь. Я — не рабыня, а подруга!"
   "Она откровенна с тобой. Почему же ты ведешь себя как неблагодарная крыса?"
   "Я… Вот я и собиралась рассказать! Только так, чтобы она прежде все увидела собственными глазами, поняла, каково это — охотится!"
   "А тебе не приходило в голову, что хозяин осознанно никогда не звал ее вместе с нами? И дело не только в том, что ночью дети должны спать, а не бродить по снегам, словно тени? Может быть, он не хотел, чтобы она услышала крик беспомощной жертвы, увидела ее молящие о пощаде глаза за миг перед смертью в твоей пасти!"
   "Такова жизнь: ради того, чтобы один продолжал путь, другой должен умереть, отдавая свои силы и плоть. Девочка знает об этом. Она ведь тоже ест мясо".
   "Конечно. Но видела ли она хоть раз, как забивают животное, как его еще теплую плоть рвут на части? Я уверен, что нет. В ее мыслях пища и живые существа — не одно и то же".
   "Это глупо: беречь ребенка от знания, которое ему все равно рано или поздно станет известно! Нас вон с младенчества готовят к тому, кем нам предстоит стать, ведь иначе, не имея навыков, ограничиваясь лишь памятью, мы никогда не смогли бы по-настоящему повзрослеть".
   "Она — не щенок нашего племени! — напомнил волк Шуллат, которая, казалось, всякий раз забывала об этом, когда ей того хотелось. — И тебе не следовало говорить с девочкой об охоте, особенно если на деле ты и не собиралась брать ее с собой!"
   "Нет, почему же, я как раз хотела, чтобы она пошла с нами!" — начала она упрямо, но Хан прервал ее, зло огрызнувшись:
   "Нет, не хочешь!"
   "И как это, интересно, ты можешь знать лучше меня самой, что мне нужно и чего я хочу?"
   "Могу! — зло огрызнулся волк. — Все, чего ты хотела, это чтобы она обратила на тебя внимание, занялась тобой. Ты хотела, чтобы она восхищалась тобой — какая ты сильная, смелая и ловкая. И еще — чтобы она увидела, от чего ты ради нее отказываешься. И была тебе благодарна…"
   "Все совсем не так!»
   "Разве? А почему тогда у тебя такой взгляд, словно ты своровала олений бок?»
   "Ну… Совсем не так, не совсем так… Да, я чувству себя немного виноватой… Сама не знаю, в чем. Но это вовсе не означает, что я действительно в чем-то провинилась, просто…"
   "Ты эгоистка. Мне стыдно, что ты — моя сестра", — и, отвернувшись, волк затрусил вперед.
   "Постой! Я хотела спросить: что мне делать? Вести ее в снега, или…"
   "Ты запутала следы, тебе их и распутывать", — он убежал, оставив сестру стоять, переступая с лапы на лапу, поскуливая толи от холода, а толи от обиды.
   "Ну и ладно. Не больно-то хотелось! — когда обида, заполнив собой все ее сердце, вытеснила из него остальные чувства, волчица повернулась и, недовольно ворча себе под нос, побежала назад, к повозке Мати. — Я и сама справлюсь!"
   Девочка ждала ее. Воровато оглядевшись вокруг, видя, что рядом с повозкой слишком много чужих глаз и ушей, она поманила подругу внутрь, где, подтянув к себе морду волчицы, зашептала:
   — Ну, как, мы идем?
   "Куда?" — проворчала Шуллат, еще не успев отойти от разговора с братом.
   — На охоту! — ее глаза горели ожиданием и нетерпением.
   "На охоту…" — повторила та, подтянула к морде переднюю лапу, начав ее старательно зализывать, будто та была поранена.
   — Если хочешь, возьмем с собой Хана и…
   "Нет! — поспешно прервала подругу Шуши. — Мы пойдем вдвоем. Так нам никто не будет мешать, тянуть в разные стороны, и вообще… Ты готова?»
   — Конечно!
   "Охота жестока. Ты представляешь, что тебе придется увидеть?"
   — Представляю, представляю! — она чувствовала себя лишь в шаге от столь страстно желаемого! Ее душа трепетала, лицо светилось радостью. Боясь, что подруга в последний миг передумает, она поспешно продолжала: — Да не бойся за меня! Вот, — она вытащила из рукава длинный острый нож, спеша показать его подруге, — я знаю, как с ним обращаться! Отец учил меня. И я смогу постоять за себя!
   "Хорошо… — волчица устремила на подругу пристальный взгляд, пронзая им насквозь, заглядывая в самую душу. — Раз так, запоминай: ты будешь во всем меня слушать и если я скажу — беги, ты побежишь, а не станешь спрашивать, почему и куда".
   — Я согласна на все!
   "Мы не будем далеко уходить от каравана, и если по близости не окажется добычи, вернемся назад ни с чем".
   — Ладно, — она готова была согласиться на любые условия.
   "Когда воротится твой отец?"
   — Утром. Он сегодня ночью в дозоре, — все так замечательно складывалось! — Мы пойдем прямо сейчас?
   "Да", — Шуши не стала объяснять, что, если они не поспешат, то им вряд ли удастся осуществить задуманное, когда Хан, несомненно, расскажет обо всем Шамашу. Конечно, хозяин добр. Но на этот раз наказания не избежать… Волчица тяжело вздохнула:
   "Ну, ничего, ничего, — успокаивала она себя, поглядывая на сиявшую от счастья подругу, — главное, чтобы ей было хорошо. Раз она хочет убежать в снега — лучше со мной на охоту, чем с тенями неведомо куда…»
   "Оденься потеплее, — Шуллат повернулась к девочке. — Не забудь варежки".
   — Я возьму с собой нож! — проговорила Мати, убирая клинок обратно, в рукав.
   "Как хочешь, — Шуллат не стала возражать, хотя и была уверена: что бы там ни случилось, девочка не успеет им воспользоваться. — Прихвати немного еды и…»
   — Я уже все собрала, — она достала из-под одеяла небольшую кожаную сумку. — Здесь хлеб, сахар, вода, сало на тот случай, если будет очень холодно и у меня замерзнет лицо…
   "Ноша не должна быть тяжелой, — подозрительно глянув на сумку, волчица чуть наклонила голову. — Ладно. Жди меня здесь. Я разнюхаю все вокруг и вернусь за тобой", — и она выскользнула наружу.
   Ее не было всего несколько мгновений, которые, однако, показались сгоравшей от нетерпения Мати длиннее вечности.
   "Сейчас, — на миг запрыгнув в повозку, проговорила волчица, еще раз внимательно оглядев подругу, спеша убедиться, что та не забыла ничего важного, вроде шарфа или шапки. Осталось лишь дать последние наставления. — Старайся быть незаметной, не попадайся никому на глаза, а если тебя кто-нибудь все-таки увидит и окликнет, не поворачивайся, не отзывайся, и вообще, делай вид, что выполняешь какое-то важное поручение. Поняла?"
   — Поняла, конечно, поняла!
   "Тогда вперед!"
   Под покровом вечерней дремотной полумглы они, никем не замеченные, покинули караванную тропу и устремились в распростертые объятья снежной пустыни.
   Душа девочки трепетала от счастья. Мати никогда не испытывала ничего подобного. Казалось, что она несется на крыльях ветра, не касаясь снежного полотна. Да и не снег вовсе был у нее под ногами, совсем нет — нечто иное, легкое, пушистое, как дорогой мех белых пустынных лис.
   На небе, выйдя из-за серого облака, за которым она притаилась на несколько мгновений, давая беглянкам скрыться, сияла огромная бледноликая луна, проливая на землю магический свет, под которым все вокруг изменялось, уходя за грань яви, в мир сказок, фантазий и снов. В его лучах в недрах земли зародилось собственное серебряное свечение, которое окутывало все вокруг ореолом, столь ярким, что он слепил глаза. Легкий, игривый ветерок, скользя среди барханов, теребил их седые косматые космы, накручивал бороды и усы. Горизонт лежал от края земли и до края, обводя мир кругом безликих границ между черным звездным небом и белоснежной землей, безмятежную красоту которой не портили ни серые, слепые раны повозок, ни шрамы, оставляемые полозьями, ни рябь следов ног. Мир был совершенен в своей нетронутой красе.
   Мати на мгновение остановилась. Ее сердце быстро колотилось в груди, приоткрытые губы не могли сдержать вздоха восхищения, широко распахнутые глаза оглядывали все вокруг, не узнавая знакомый от рождения мир, удивляясь тому сказочному незнакомцу, каким он предстал перед ней в этот мир.
   "Вот она, свобода!" — донесся до девочки мысленный шепоток волчицы. Глаза Шуши горели, поднятый к небу нос принюхивался к ветру, губы подрагивали, трепетали так, словно волчица ловила вздохи лунного духа.