Страница:
— Господин… — склонившись в низком поклоне, пряча глаза, в которых были боль и страх, Фейр протянула Шамашу мешочек.
— Спасибо, — колдун взял его, высыпал ягоды на ладонь.
Несколько мгновений он просто рассматривал плоды. Они казались ничем не примечательными и совершенно безобидными — ссохшиеся в морщинистые комочки темного цвета, мягкие, лишенные косточек.
Ягоды не источали никакого запаха, не были отмечены каким-либо иным знаком, который бы свидетельствовал об их ядовитой природе.
"Странно", — колдун качнул головой.
Одним из тех необычных даров, которыми наделила его природа, была способность определять яд. Обычно ему было достаточно одного взгляда на пищу, чтобы сказать, отравлена она или нет, одного прикосновения, чтобы определить, откуда исходит яд.
Шамаш осторожно взял ягоду двумя пальцами и уже понес ко рту, собираясь попробовать. Но тут золотым вихрем на него налетел волк, который сильным ударом лапы выбил из рук ягоды.
— Хан! — Шамаш недовольно нахмурился. Он не понимал, что это вдруг нашло на волка, который даже будучи несмышленым щенком, не позволял себе подобных вольностей с хозяином.
Колдун наклонился, собираясь поднять упавшие в снег ягоды, но Хан остановил его. Зверь замер, преграждая путь, предостерегающе рыча и раздувая губы, выставляя напоказ острые белые клыки, не столько пугая, сколько предупреждая.
"Ты что это, приятель? Я просил тебя следить за караваном, а ты…"
"Я и слежу, — рычание стихло, перейдя в приглушенное ворчание. — Ты велел предупредить, если мы с сестрой увидим что-то странное… И мы увидели".
"Что же?"
"Шамаш, ты ведь чуть было не отравил себя! Неужели твой разум одурманен настолько, что ты не понимаешь…"
"Это не яд".
"Ягода Меслам не яд?" — от неожиданности волк сел в снег. Он выглядел потрясенным, ошарашенным, широко вытаращенные глаза были переполнены удивлением, пасть приоткрылась.
Спустя несколько мгновений, потребовавшихся ему для того, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя, Хан поднялся, попятился назад, затем, остановившись, осторожно, с опаской потянулся носом к лежавшим в снегу плодам, принюхиваясь.
"Мда-а-а…" — его глаза еще сильнее округлились, морда вытянулась.
Хан хотел что-то сказать. Но тут девушка-рабыня, выскочив из повозки, бросилась прямо к нему. От неожиданности волк попятился, ошарашено глядя на дочь огня, которая никогда прежде не осмеливалась даже приблизится к священному зверю.
Он предупредительно заворчал: "Не подходи!"
Но Рамир и не собиралась. Девушка даже не видела волка. Она бежала к проступавшим черными пятнами на белом снегу ягодами Меслам.
— Нет, дочка, нет! — вскрикнула Фейр. Она рванулась навстречу, но движения девушки были много быстрее, и та уже успела, упав рядом с ягодами на колени, схватить две из них и прямо вместе со снегом, на котором они лежали запихнуть в рот.
Рамир проглотила плоды, не жуя, а затем застыла, коленопреклоненная, смело глядя прямо в глаза повелителю небес.
Тот и не пытался ее остановить, лишь чуть качнул головой, осуждая за безрассудный поступок.
— Повелевай, господин! Что я должна сделать? Кого найти в мире сновидений, краю смерти, какую весть передать? — проговорила она и застыла, ожидая приказа. Девушка не позволяла себе прислушиваться к своим чувствам, гнала прочь любые мысли и страхи, заполняя напряженную тишину внутреннего мира словами молитв.
Колдун молчал, не спуская с нее глаз.
— Господин! — не выдержав, воскликнула Фейр. — Ты же сказал, что простил ее!
— Встань, девочка, — скользнув по лицу старой рабыни задумчивым взглядом, наконец, промолвил Шамаш, обращаясь к ее приемной дочери, — простудишься.
Рамир, не смея ни в чем ослушаться бога солнца, поспешно вскочила на ноги. Ей и в голову не приходила мысль, что она может заболеть. Девушка просто не думала о себе, отрешившись от своего человеческого тела, уже сказав последнее «прости» всему земному.
Колдун тем временем повернулся к волку, который, подбежав к своему хозяину, застыл возле его ноги. В глазах зверя было удивление, непонимание странностей происходившего.
— Я ведь говорил тебе: в ягодах нет яда.
— Но… Это невозможно! — прошептала Фейр. Наклонившись, она осторожно, с опаской взяла лежавшую в снегу ягоду, понюхала ее, откусила кусочек. — Ни вкуса, ни запаха… Так, словно это совсем не… Но нет же, нет, это ягода Меслам, я точно знаю! Ее нельзя ни с чем спутать, и… — растерянно разведя руками, она замолчала, не зная, что сказать.
— Это так странно, — сорвалось с губ кого-то из рабов.
— Очень странно… — они все громче и громче перешептывались между собой, не в силах сдержать удивления и страха. — Ведь еще недавно бог сновидений хотел убить нас, а теперь… — наверное, впервые не только в радости, но и горе рабы не отделяли себя от свободных караванщиков, с которыми разделяли беды в той же мере, в которой делили удачу. Караван все более и более становился единственным целым. — А теперь он отбирает у нас то, что всегда помогало ему получить власть над людьми…
— И разве, — к ним подошел Лигрен, оставив детей на попечение их земных и небесных родителей, — цель нашего врага была не в том, чтобы мы вновь встали на его путь, отказавшись от договора с госпожой Айей?
Нити мыслей перемешались… Взрослые люди чувствовал себя крошкам-детьми, игравшими с клубками шерсти и в результате запутавшимися в ней с ног до головы.
— Господин Шамаш… — лекарь не знал, что сказать, как спросить: что же будет дальше? Не с детьми — а со всеми ими, со всей землей.
В первый момент, когда подземные богини пришли в караван, увидев столько небожительниц здесь, рядом, он решил, что все беды остались позади, что скоро все разрешится ко всеобщей радости. Но время шло и вместе с ним приходили сомнения… Нет, не в силе и могуществе богинь, но все же…
А еще госпожа Кигаль… Ее присутствие внушало страх. За детей. Он вдруг совершенно ясно понял, почувствовал, что всех их спасти не удастся — кто-то умрет… Кто-то, чью жизнь повелительница смерти возьмет себе. В качестве платы за помощь.
Конечно, смерть не так страшна, как этот слепой непонятный сон-разлучник. Госпожа будет добра к ней… к нему… к тому, кого заберет. А потом… Потом Она позволит семье соединиться. В саду благих душ. И все будут счастливы. Но не сейчас, не здесь, а когда-нибудь, за гранью бытия.
Еще совсем недавно жрецу хватило бы и этого, когда вечность отдана душе, не телу, но сейчас…
"Это несправедливо! — вновь и вновь мысленно повторял караванщик. — Они еще совсем дети! У них впереди вся жизнь — самая чудесная из тех, что смертный может себе представить! И… Все не может закончиться уже сейчас, не оставляя времени на исполнение надежд!"
"Богиня смерти… — его лицо исказила гримаса боли. — Конечно, Она могущественна и всевластна, но способна ли Она возвращать жизнь, когда ее путь — приближение к смерти? Шамаш, неужели ты не понимаешь, не чувствует, что только Ты можешь спасти…" — он устремил полный мольбы о помощи взгляд на бога солнца, который стоял в нескольких шагах от караванщика.
Он ждал от повелителя небес ответа, хоть какого-нибудь. Но тот сначала молчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. А потом и вовсе стало не до разговоров, сколь бы важными они ни казались.
— Шамаш, — к ним быстрой, скользившей над землей, словно на крыльях ветра, походкой приблизилась Кигаль. — Идем. Скорее!
— Дети просыпаются?
— Да! — ее глаза сияли восторгом, словно говоря: "Видишь? Нет, ты видишь: у меня все получилось! А ты сомневался!"
Глава 16
— Спасибо, — колдун взял его, высыпал ягоды на ладонь.
Несколько мгновений он просто рассматривал плоды. Они казались ничем не примечательными и совершенно безобидными — ссохшиеся в морщинистые комочки темного цвета, мягкие, лишенные косточек.
Ягоды не источали никакого запаха, не были отмечены каким-либо иным знаком, который бы свидетельствовал об их ядовитой природе.
"Странно", — колдун качнул головой.
Одним из тех необычных даров, которыми наделила его природа, была способность определять яд. Обычно ему было достаточно одного взгляда на пищу, чтобы сказать, отравлена она или нет, одного прикосновения, чтобы определить, откуда исходит яд.
Шамаш осторожно взял ягоду двумя пальцами и уже понес ко рту, собираясь попробовать. Но тут золотым вихрем на него налетел волк, который сильным ударом лапы выбил из рук ягоды.
— Хан! — Шамаш недовольно нахмурился. Он не понимал, что это вдруг нашло на волка, который даже будучи несмышленым щенком, не позволял себе подобных вольностей с хозяином.
Колдун наклонился, собираясь поднять упавшие в снег ягоды, но Хан остановил его. Зверь замер, преграждая путь, предостерегающе рыча и раздувая губы, выставляя напоказ острые белые клыки, не столько пугая, сколько предупреждая.
"Ты что это, приятель? Я просил тебя следить за караваном, а ты…"
"Я и слежу, — рычание стихло, перейдя в приглушенное ворчание. — Ты велел предупредить, если мы с сестрой увидим что-то странное… И мы увидели".
"Что же?"
"Шамаш, ты ведь чуть было не отравил себя! Неужели твой разум одурманен настолько, что ты не понимаешь…"
"Это не яд".
"Ягода Меслам не яд?" — от неожиданности волк сел в снег. Он выглядел потрясенным, ошарашенным, широко вытаращенные глаза были переполнены удивлением, пасть приоткрылась.
Спустя несколько мгновений, потребовавшихся ему для того, чтобы хоть чуть-чуть прийти в себя, Хан поднялся, попятился назад, затем, остановившись, осторожно, с опаской потянулся носом к лежавшим в снегу плодам, принюхиваясь.
"Мда-а-а…" — его глаза еще сильнее округлились, морда вытянулась.
Хан хотел что-то сказать. Но тут девушка-рабыня, выскочив из повозки, бросилась прямо к нему. От неожиданности волк попятился, ошарашено глядя на дочь огня, которая никогда прежде не осмеливалась даже приблизится к священному зверю.
Он предупредительно заворчал: "Не подходи!"
Но Рамир и не собиралась. Девушка даже не видела волка. Она бежала к проступавшим черными пятнами на белом снегу ягодами Меслам.
— Нет, дочка, нет! — вскрикнула Фейр. Она рванулась навстречу, но движения девушки были много быстрее, и та уже успела, упав рядом с ягодами на колени, схватить две из них и прямо вместе со снегом, на котором они лежали запихнуть в рот.
Рамир проглотила плоды, не жуя, а затем застыла, коленопреклоненная, смело глядя прямо в глаза повелителю небес.
Тот и не пытался ее остановить, лишь чуть качнул головой, осуждая за безрассудный поступок.
— Повелевай, господин! Что я должна сделать? Кого найти в мире сновидений, краю смерти, какую весть передать? — проговорила она и застыла, ожидая приказа. Девушка не позволяла себе прислушиваться к своим чувствам, гнала прочь любые мысли и страхи, заполняя напряженную тишину внутреннего мира словами молитв.
Колдун молчал, не спуская с нее глаз.
— Господин! — не выдержав, воскликнула Фейр. — Ты же сказал, что простил ее!
— Встань, девочка, — скользнув по лицу старой рабыни задумчивым взглядом, наконец, промолвил Шамаш, обращаясь к ее приемной дочери, — простудишься.
Рамир, не смея ни в чем ослушаться бога солнца, поспешно вскочила на ноги. Ей и в голову не приходила мысль, что она может заболеть. Девушка просто не думала о себе, отрешившись от своего человеческого тела, уже сказав последнее «прости» всему земному.
Колдун тем временем повернулся к волку, который, подбежав к своему хозяину, застыл возле его ноги. В глазах зверя было удивление, непонимание странностей происходившего.
— Я ведь говорил тебе: в ягодах нет яда.
— Но… Это невозможно! — прошептала Фейр. Наклонившись, она осторожно, с опаской взяла лежавшую в снегу ягоду, понюхала ее, откусила кусочек. — Ни вкуса, ни запаха… Так, словно это совсем не… Но нет же, нет, это ягода Меслам, я точно знаю! Ее нельзя ни с чем спутать, и… — растерянно разведя руками, она замолчала, не зная, что сказать.
— Это так странно, — сорвалось с губ кого-то из рабов.
— Очень странно… — они все громче и громче перешептывались между собой, не в силах сдержать удивления и страха. — Ведь еще недавно бог сновидений хотел убить нас, а теперь… — наверное, впервые не только в радости, но и горе рабы не отделяли себя от свободных караванщиков, с которыми разделяли беды в той же мере, в которой делили удачу. Караван все более и более становился единственным целым. — А теперь он отбирает у нас то, что всегда помогало ему получить власть над людьми…
— И разве, — к ним подошел Лигрен, оставив детей на попечение их земных и небесных родителей, — цель нашего врага была не в том, чтобы мы вновь встали на его путь, отказавшись от договора с госпожой Айей?
Нити мыслей перемешались… Взрослые люди чувствовал себя крошкам-детьми, игравшими с клубками шерсти и в результате запутавшимися в ней с ног до головы.
— Господин Шамаш… — лекарь не знал, что сказать, как спросить: что же будет дальше? Не с детьми — а со всеми ими, со всей землей.
В первый момент, когда подземные богини пришли в караван, увидев столько небожительниц здесь, рядом, он решил, что все беды остались позади, что скоро все разрешится ко всеобщей радости. Но время шло и вместе с ним приходили сомнения… Нет, не в силе и могуществе богинь, но все же…
А еще госпожа Кигаль… Ее присутствие внушало страх. За детей. Он вдруг совершенно ясно понял, почувствовал, что всех их спасти не удастся — кто-то умрет… Кто-то, чью жизнь повелительница смерти возьмет себе. В качестве платы за помощь.
Конечно, смерть не так страшна, как этот слепой непонятный сон-разлучник. Госпожа будет добра к ней… к нему… к тому, кого заберет. А потом… Потом Она позволит семье соединиться. В саду благих душ. И все будут счастливы. Но не сейчас, не здесь, а когда-нибудь, за гранью бытия.
Еще совсем недавно жрецу хватило бы и этого, когда вечность отдана душе, не телу, но сейчас…
"Это несправедливо! — вновь и вновь мысленно повторял караванщик. — Они еще совсем дети! У них впереди вся жизнь — самая чудесная из тех, что смертный может себе представить! И… Все не может закончиться уже сейчас, не оставляя времени на исполнение надежд!"
"Богиня смерти… — его лицо исказила гримаса боли. — Конечно, Она могущественна и всевластна, но способна ли Она возвращать жизнь, когда ее путь — приближение к смерти? Шамаш, неужели ты не понимаешь, не чувствует, что только Ты можешь спасти…" — он устремил полный мольбы о помощи взгляд на бога солнца, который стоял в нескольких шагах от караванщика.
Он ждал от повелителя небес ответа, хоть какого-нибудь. Но тот сначала молчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. А потом и вовсе стало не до разговоров, сколь бы важными они ни казались.
— Шамаш, — к ним быстрой, скользившей над землей, словно на крыльях ветра, походкой приблизилась Кигаль. — Идем. Скорее!
— Дети просыпаются?
— Да! — ее глаза сияли восторгом, словно говоря: "Видишь? Нет, ты видишь: у меня все получилось! А ты сомневался!"
Глава 16
Сначала изменилось выражение лиц детей, словно кто-то медленно стер с них отрешенность беззаботного блаженства. Затем дернулись веки, толи вздох, толи стон сорвался с сухих обветренных губ, которые еще мгновение назад были растянуты в улыбке, а теперь сжались в тонкие болезненные нити.
— Тихо, маленькие, — склонившись над ними, словно пичужка над птенцами, заворковала Нинти, — все в порядке. Сейчас. Сейчас вы проснетесь. И тотчас окажетесь в объятиях своих родителей…
…- Господин… — зашептал за спиной бога солнца Лигрен. — Если я могу помочь…
— Тихо! — шикнула на него Кигаль, а затем, отстранив в сторону, подальше от брата, продолжала: — Не мешай ему, лекарь! Сейчас это все, что ты можешь сделать.
…- Шамаш, у меня ничего не получается! — намучавшись, безрезультатно пытаясь разбудить Мати и, наконец, не выдержав, воскликнула Нинти.
— Оставь, — не оборачиваясь к ней, процедил сквозь стиснутые зубы колдун. — Помоги другому.
Казалось, время остановилось. Пространство сжалось до одной крохотной точки. Воздух, который еще мгновение назад заполнял собой все вокруг, закончился и караванщики, сделав последний вздох, замерли, затаив дыхание. Настоящее, превратившись в каменное изваяние, застыло между прошлым и будущим неподвижной гранью, переступить через которую станет возможным лишь тогда, когда неподвижная твердь растает льдом в лучах солнца.
— Мам… — малыши Лиса и Лины сели, подтянув под себя ножки, принялись тереть кулачками заспанные лица. Они более не были в землях сна, однако, хотя уже и принадлежали реальному миру, сознанием, душой, были где-то на пограничье, жадно цепляясь за последние мгновения сказочного чуда грез.
А Лина, подскочившая к сыновьям, стоило тем позвать ее, не замечая кроме них никого: ни богов, ни людей, — уже прижимала детей к своей груди, покрывая поцелуями. Ее просто переполняли чувства: и радость, и счастье, и блаженство снизошедшего на ее душу покоя, и тень страха перед мыслью о том, что, возможно, все происходившее сейчас ей только мнится, наполняя явь духом самых заветных мечтаний.
— Мам! — те заворочались в ее объятьях, жар которых порвал последние нити паутины сна. Голоса зазвучали обиженно, даже зло. — Зачем ты нас разбудила! Нам снился такой чудесный сон!
— Лис! — женщина обернула к успевшему подбежать к ним мужу счастливое лицо, по которому текли чистые лучистые слезы, похожие на капли солнечного дождя.
— Господин… — они не знали, как им отблагодарить бога солнца за новое, столь желанное, невозможно великое чудо, надеясь, что глаза, души скажут то, что не под силу губам.
Устало улыбнувшись им, колдун устремил все внимание на других детей, уже не спавших, но еще не проснувшихся.
— Спасибо, госпожа! — караванщики, чувствовавшие непреодолимую потребность в том, чтобы хоть кому-нибудь показать свою признательность, хотели пасть ниц к ногам повелительницы смерти, но богиня остановила их:
— Не надо, — она не сказала больше ничего, старательно пряча готовую соскользнуть на губы улыбку. Кигаль наполняла наносной строгостью глаза, стремясь сделать все, чтобы смертные не увидели, как ее душа просто-таки купается в волнах их искренней благодарности. Ох, как же она была рада, как счастлива за них! Если бы они только узнали…! Но нет, людям не следовало знать того, что повелительница подземного мира совершенно неожиданно для себя обнаружила, что дарить жизнь, сколько бы в ней ни было тягот и сомнений, куда приятнее, чем уводить в края смерти, пусть даже это — сад благих душ.
Но едва она отвернулась от самой счастливой в это мгновение семьи мироздания, как время вновь остановилось, чтобы пойти вновь лишь в миг следующего пробуждения. И следующего…
…- Шамаш! — заметив, что бог солнца, побледнев как полотно снега, покачнулся, Кигаль и Гештинанна бросились к нему, подхватили под руки, поддерживая.
— Простите, я… — едва слышно, с трудом шевеля отказывавшимися подчиняться, став ватными бесчувственными губами, прошептал колдун. — Устал…
— Все хорошо, все в порядке, — к ним подскочила Нинти, крепко сжала руку бога солнца, делясь своими силами. — Детишки проснулись. С ними все в порядке…
— Все? — хриплым, срывавшимся в сип голосом, спросил колдун.
— Нет, но… — как же ей не хотелось говорить правду! Но богиня врачевания просто не могла солгать ему, столько для нее сделавшему… — Почти, — едва слышно добавила она.
— Кто? — звуки с трудом соединялись в слова, сознание плыло по волнам безликого моря пустоты. Он понимал, что должен отдохнуть, что все равно сейчас не в силах помочь более никому… Но ему нужно было знать.
— Ри с Сати, и… — нет, Нинти не смогла сказать ему всей правды. Конечно, он скоро сам все узнает, но пусть не сейчас, позже. А пока… Сглотнув подкативший к горлу комок, болезненно всхлипнув, совсем как обычная земная девчонка, богиня врачевания продолжала: — Его что-то удерживает, а она… Такое чувство, что она сама не хочет просыпаться…
— Эти двое заснули по моей воле, — качнув головой, проговорила Кигаль, понимая, что пришла ее пора действовать. Выпустив руку бога солнца, она повернулась к Нинти: — Идем, я помогу…
— Я с вами! — колдун упрямо двинулся следом, хотя и не видел ничего за кровавой мутью, нависшей перед глазами.
— Но… — начала Гештинанна, собираясь сказать, что в этом нет необходимости, да и смысла особого тоже, однако Кигаль едва уловимым взмахом руки велела ей замолчать, слишком хорошо понимая, что Шамаша сейчас ничего не остановит.
— Конечно, — она вновь приблизилась брату, взяла за локоть, направляя и одновременно поддерживая. — Идем… Шамаш, — словно между делом продолжала она, — помнишь, мы говорили с тобой, что, возможно, за маленьким Лалем кто-то стоит… Тогда я слепо отмела даже мысли об этом, но сейчас… Я начала сомневаться… Конечно, Лалю достаточно и собственной глупости, чтобы в один миг обзавестись множеством новых врагом… Но, с другой стороны, он не мог сделать все это сам, один, без чьей-либо помощи… Ты говорил, что это мог быть…?
— Нергал.
— Да. Однако… — богиня смерти вновь незаметно начала отдаляться от него, жестами показывая Гештинанне, чтобы та заняла ее место и продолжала начатый ею разговор, сколь бы бессмысленным он ей ни казался. Все, что угодно, только бы отвлечь Шамаша от стремления броситься на помощь и испытать поражение от собственной усталости.
— Это невозможно! — богине прошлого не нужно было играть ни заинтересованность, ни удивление, когда все эти чувства она испытывала и так. — Лаль и Нергал никогда прежде не были союзниками!
— И что же? Разве это препятствие?
— Вообще-то, нет… Но… — быстро глянув на Кигаль, которая уже склонилась над молодым караванщиком, однако, почувствовав, что разговор может оборваться, торопливым взмахом руки велела подруге продолжать. — Но… Как бы они встретились? Нергал заточен в своей Куфе, Лаль — в мире сновидений…
— Всегда можно найти лаз, что соединил бы две темницы. Найти или выкопать его…
— Шамаш, конечно, Нергал твой враг… — она не знала, что еще сказать. Ей вообще не хотелось говорить, когда каждое новое слово вносило новое беспокойство в душу, заставляя трепетать, словно свеча на ветру, — да, после проигрыша в последнем бою, он будет жаждать отмщения. Однако это совсем не значит, что каждая беда, вставшая на пути каравана, которому ты покровительствует, исходит от него!
— Хватит, девочка, — качнул головой колдун, давно распознав истинную цель всего этого разговора, но лишь теперь найдя достаточно сил, чтобы прекратить его. — Пойдем, — он двинулся в сторону Сати.
— Шамаш… — она хотела удержать его, но разве можно остановить солнце, идущее по своей дороге над землей?
Торговцы, окружившие проснувшихся малышей, словно защищая их стеной от всего, даже реального мира, склонив головы в поклоне, поспешно расступились перед повелителем небес, пропуская Его к замершей ледяным изваянием на земле молодой караванщице.
Черты ее лица были тверды и холодны, тонкие губы сжаты, опущенные веки неподвижны. Сати казалась не спящей — жившей тем сном, который делал ее много сильнее и решительнее, чем она была на самом деле.
Колдун сел рядом с ней на край разложенного на снегу мехового одеяла, несколько мгновений вглядывался в лицо, словно пытаясь проникнуть в тот сон, который скрывался, жил за этим неподвижным полотном, медленно, сжав в белые тонкие нити губы, медленно потер ладони, собирая в них ярким солнечным пламенем силу, которая, лучась, медленно, будто золотой мед, перетекала с пальца на палец, пока не загустела, обретая форму шара. Еще одно мгновение — и он, выпав снежком из рук, упал, рассыпавшись на искры, окропившие своим дождем Сати.
И холод застывших черт растаял. Веки дрогнули…
— Нет, нет! — Сати цеплялась за сон из последних сил, но он все равно ускользал у нее из рук, утекая потерянными мгновениями сквозь сито. Слезы заструились по щекам, голова упрямо мотнулась из стороны в сторону: — Я не могу проснуться! Я не должна!
Но что толку плакать, умолять? Нити сновидений порвались, и восстановить их не было никакой возможности.
Глаза открылись и тотчас стон сорвался с губ караванщицы:
— Шамаш! Зачем ты разбудил меня! — она с силой сжала кулаки, чтобы затем, в порыве боли и бессилия, стукнуть ими по жгучему снежному покрову.
— Успокойся, девочка, — Гештинанна уже протянула руку, чтобы коснуться плеча смертной, стремясь вернуть в ее душу покой, но…
— Отстань, Гешти! — нервно вскрикнула та, поспешно отстранившись от нее. — Как ты не понимаешь! — повернувшись к богу солнца, продолжала она. — Я не смогла… Я не успела… — она сбивалась, не зная как лучше, как правильнее будет сказать. — Не нашла эту маленькую девочку, Мати! Слышишь! Она осталась там!
Колдун несколько мгновений смотрел на нее, затем медленно повернул голову чуть в сторону, туда, где над спящей малышкой склонились Атен и Евсей.
— Я должна вернуться за ней! — глядя на него полными боли и муки глазами, воскликнула проснувшаяся. — Я должна…
И тут вдруг маленькая караванщица шевельнулась…
— Но… — она, пораженная, моргнула, не понимая, что происходит, почему, как… — Это не возможно… — и вдруг замолчала, вспомнив: "А ведь я вела с собой смертную, такую же юную, как и эта караванщица. И что если… Что если по какой-то причине в теле Мати просыпается та горожанка? Что если…" — Кошмар! — она пришла в ужас. — Что я наделала!
Богиня смерти с осуждением взглянула на караванщицу. Простая смертная не смела так вести с себя с небожителями. То, что она одна из спутниц повелителя небес, не освобождало ее от долга почтения. Впрочем… Задумавшись над произнесенными смертной словами, она уже через мгновение забыла, каким тоном они были сказаны. Главным было другое.
— Объясни! — глаза Кигаль сощурились, взгляд стал цепким, не упуская не то что ни одного слова, но вздоха, мановения ресниц.
— Я нашла во владениях Лаля девочку, сверстницу Мати, горожанку… — начала она, но, видя, что Шамаш поднялся, замолчала, рывком вскочила, не замечая ни слабости в ногах, ни ряби перед глазами. — Нельзя позволять ей проснуться! — и Сати, которая не успела еще в душе расстаться с тем миром, что окружал ее во сне, продолжая считать себя богиней сновидений, бросилась к девочке, веря, что в ее силах усыпить ее вновь. Но ведь в реальности она была целительницей. И спящая очнулась, открыла глаза.
— Мати, дорогая, родная моя! — вскрикнул Атен, бросившись к дочери.
Та в страхе сжалась, глядя затравленным зверком на совершенно чужого ей человека.
— Кто ты? Где я? — сорвалось с ее губ, глаза зажглись огнем жизни, но тотчас погасли. Девочка зевнула. — Я так устала… — это чувство оказалось даже сильнее страха.
Девочка даже не пробовала сесть. У нее не было сил ни на какое хотя бы самое слабое движение. Все, чего она хотела, это вновь заснуть.
— Вот и спи, милая, спи, — прошептал подошедший к ней Шамаш. Он провел рукой над ее головой, словно набрасывая невидимое одеяло. — Возвращайся в свой сон…
— Шамаш… — Атен смотрел на него с непониманием, сомнением, болью. И, все же — без хотя бы тени осуждения. И не только потому, что он, готовый принять любую волю бога солнца, заранее принял грядущее, которое избрал для него и его дочери Шамаш. Как бы ни была сильна его вера, отец просто не смог бы остаться безучастным к происходившему с его девочкой. Хозяин каравана скорее чувствовал, чем видел: что-то не так, что-то нарушилось, дорога пошла не в ту сторону. И нужно остановиться, пока маленькая ошибка не обернулась огромной бедой.
— Но… — Евсей во все глаза, не отрываясь, не моргая глядел на малышку, вновь погрузившуюся в глубокий сон. — Почему? Он повернулся к богу солнца, ожидая… Да что там — требуя от Него объяснений.
— Летописец… — начал колдун, но караванщик прервал его, не дав ничего объяснить.
— Разве Ты не обещал нам помочь?!
— Так было нужно…
Нет, караванщик не ждал от него объяснений, стремясь лишь к одному — высказать все свои упреки.
— Зачем? Зачем Ты вновь усыпил ее?! Еще миг, и все бы закончилось, все беды остались бы позади…
— Евсей, это была не Мати… — тихие слова Атена заставили летописца замолчать, переведя взгляд ничего не понимавших глаз на брата.
— Но… Но кто же тогда?
— Не знаю, — пожал плечами караванщик. Весь его вид говорил: "Какая разница? Главное — это не моя малышка. Уж свою-то дочь я узнаю всегда, что бы ни случилось. И нет ничего, что заставит меня обмануться…"
— Это… Это другая девочка. Горожанка, — воспользовавшись образовавшейся в разговоре немой паузой, проговорила Сати, которая вздохнула с некоторым облегчением, увидев, что девочка заснула, однако продолжала чувствовать внутреннее напряжение, подобное трепету натянутой струны, которой касался холодными перстами ветер. — Я нашла ее в мире сна и… Она была рядом со мной в тот миг, когда мы стали просыпаться… Я хотела вернуться назад, но… — она виновато глянула на бога солнца, прося у него прощения.
— Ты ни в чем не виновата, — проговорил тот, задумчиво вглядываясь в лицо спящей девочки.
— Но я не сделала того, что должна была! — между сном и явью пролегла грань, столь же четкая, как городская черта. Она вновь была простой караванщицей, которую заставляли смущенно краснеть воспоминания о том, что она осмелилась возомнить себя самой госпожой Айей.
Грустная улыбка коснулась губ Шамаша:
— Ты сделала все, что было возможно, куда больше, чем смог бы кто-то другой: вернула в мир яви всех детей…
— Но Мати…! - в ее глазах, голосе была не просто боль, но нестерпимая мука.
— Всех детей, — продолжила начатую Шамашем фразу Гештинанна, — которые могли проснуться.
— А она… — губы Евсея высохли, став во мгновение ока шершавыми, словно старая, грубо выделанная кожа, и мертвенно-непослушными.
— Право же, мне очень жаль, — качнула головой богиня прошлого.
— Но этого не может быть! — воскликнула подошедшая к ним Кигаль, в то время, как сопровождавшая ее Нинти склонилась над последней из спящих. — Шамаш, зачем ты вновь усыпил ее?
— А что я еще мог сделать? — глядя в сторону, прошептал колдун, и, все же, несмотря ни на что, в нем не было безнадежной отрешенности, наоборот, глаза были сощурены, губы сжаты, мускулы напряжены, как у готового к броску зверя. Да, он сделал все, что мог, но это вовсе не означало, что он на этом остановится, и не будет предпринимать ничего, чтобы изменить пусть даже неизбежное…
— Позволить ей проснуться! — упрямо продолжала настаивать богиня смерти.
— Ты что, не понимаешь! — не выдержав, воскликнула Гештинанна. — Это не та девочка, которая была прежде! Проснулось бы совсем другое создание…
— Да какая разница! Главное, чтобы она проснулась! А потом мы нашли бы способ все исправить! — Кигаль была готова говорить, убеждать до тех пор, пока другие боги ее, наконец, не поймут, не признают ее правоту. Но голос Шамаша, прозвучавший поразительно холодно и властно, заставил ее остановиться.
— Нет.
— Нет?
— Нам ничего не удалось бы исправить, — хмуро продолжал колдун, — потому что малышка умерла б быстрее, чем мы успели сделать что-то еще.
— Что? — все, кто слышал последние из произнесенных им слов, повернулись к богу солнца, одни с непониманием и несогласием, другие — страхом, ужасным в своей беспомощности. И лишь одно лицо было отрешенно спокойно, голова чуть склонилась в кивке, губы прошептали:
— Все так…
— Так?! - Кигаль была готова взвиться на дыбы взбесившейся кобылой и лишь близость смертных вынуждала ее сдерживать свои эмоции, способные, вырвавшись наружу, не только сжечь все вокруг, но и подпортить ее репутацию холодной всевластной и всеведавшей богини, безучастной к голову сиюминутной жалости в знании грядущего. — Шамаш… — она взглянула на бога солнца, но тот внутренне, в душе, казалось, был так неимоверно далеко от этого клочка мироздания, что докричаться до него сейчас было бы не под силу даже свышним. И тогда… — Гештинанна! — она резко повернулась к богине прошлого. Это был не голос просившей рассказать подруги, но требование властной хозяйки дать, наконец, объяснения.
"Я жду!" — переходя на мысленную речь, давая понять, что дальнейший разговор не предназначается для ушей смертных и остальным богам следует сделать то же, потребовала Кигаль.
"Неужели ты не видишь, не чувствуешь?" — Гештинанна смотрела на нее с грустью и сочувствием, когда той было потрачено столько усилий, чтобы помочь спутникам брата, и все напрасно.
— Тихо, маленькие, — склонившись над ними, словно пичужка над птенцами, заворковала Нинти, — все в порядке. Сейчас. Сейчас вы проснетесь. И тотчас окажетесь в объятиях своих родителей…
…- Господин… — зашептал за спиной бога солнца Лигрен. — Если я могу помочь…
— Тихо! — шикнула на него Кигаль, а затем, отстранив в сторону, подальше от брата, продолжала: — Не мешай ему, лекарь! Сейчас это все, что ты можешь сделать.
…- Шамаш, у меня ничего не получается! — намучавшись, безрезультатно пытаясь разбудить Мати и, наконец, не выдержав, воскликнула Нинти.
— Оставь, — не оборачиваясь к ней, процедил сквозь стиснутые зубы колдун. — Помоги другому.
Казалось, время остановилось. Пространство сжалось до одной крохотной точки. Воздух, который еще мгновение назад заполнял собой все вокруг, закончился и караванщики, сделав последний вздох, замерли, затаив дыхание. Настоящее, превратившись в каменное изваяние, застыло между прошлым и будущим неподвижной гранью, переступить через которую станет возможным лишь тогда, когда неподвижная твердь растает льдом в лучах солнца.
— Мам… — малыши Лиса и Лины сели, подтянув под себя ножки, принялись тереть кулачками заспанные лица. Они более не были в землях сна, однако, хотя уже и принадлежали реальному миру, сознанием, душой, были где-то на пограничье, жадно цепляясь за последние мгновения сказочного чуда грез.
А Лина, подскочившая к сыновьям, стоило тем позвать ее, не замечая кроме них никого: ни богов, ни людей, — уже прижимала детей к своей груди, покрывая поцелуями. Ее просто переполняли чувства: и радость, и счастье, и блаженство снизошедшего на ее душу покоя, и тень страха перед мыслью о том, что, возможно, все происходившее сейчас ей только мнится, наполняя явь духом самых заветных мечтаний.
— Мам! — те заворочались в ее объятьях, жар которых порвал последние нити паутины сна. Голоса зазвучали обиженно, даже зло. — Зачем ты нас разбудила! Нам снился такой чудесный сон!
— Лис! — женщина обернула к успевшему подбежать к ним мужу счастливое лицо, по которому текли чистые лучистые слезы, похожие на капли солнечного дождя.
— Господин… — они не знали, как им отблагодарить бога солнца за новое, столь желанное, невозможно великое чудо, надеясь, что глаза, души скажут то, что не под силу губам.
Устало улыбнувшись им, колдун устремил все внимание на других детей, уже не спавших, но еще не проснувшихся.
— Спасибо, госпожа! — караванщики, чувствовавшие непреодолимую потребность в том, чтобы хоть кому-нибудь показать свою признательность, хотели пасть ниц к ногам повелительницы смерти, но богиня остановила их:
— Не надо, — она не сказала больше ничего, старательно пряча готовую соскользнуть на губы улыбку. Кигаль наполняла наносной строгостью глаза, стремясь сделать все, чтобы смертные не увидели, как ее душа просто-таки купается в волнах их искренней благодарности. Ох, как же она была рада, как счастлива за них! Если бы они только узнали…! Но нет, людям не следовало знать того, что повелительница подземного мира совершенно неожиданно для себя обнаружила, что дарить жизнь, сколько бы в ней ни было тягот и сомнений, куда приятнее, чем уводить в края смерти, пусть даже это — сад благих душ.
Но едва она отвернулась от самой счастливой в это мгновение семьи мироздания, как время вновь остановилось, чтобы пойти вновь лишь в миг следующего пробуждения. И следующего…
…- Шамаш! — заметив, что бог солнца, побледнев как полотно снега, покачнулся, Кигаль и Гештинанна бросились к нему, подхватили под руки, поддерживая.
— Простите, я… — едва слышно, с трудом шевеля отказывавшимися подчиняться, став ватными бесчувственными губами, прошептал колдун. — Устал…
— Все хорошо, все в порядке, — к ним подскочила Нинти, крепко сжала руку бога солнца, делясь своими силами. — Детишки проснулись. С ними все в порядке…
— Все? — хриплым, срывавшимся в сип голосом, спросил колдун.
— Нет, но… — как же ей не хотелось говорить правду! Но богиня врачевания просто не могла солгать ему, столько для нее сделавшему… — Почти, — едва слышно добавила она.
— Кто? — звуки с трудом соединялись в слова, сознание плыло по волнам безликого моря пустоты. Он понимал, что должен отдохнуть, что все равно сейчас не в силах помочь более никому… Но ему нужно было знать.
— Ри с Сати, и… — нет, Нинти не смогла сказать ему всей правды. Конечно, он скоро сам все узнает, но пусть не сейчас, позже. А пока… Сглотнув подкативший к горлу комок, болезненно всхлипнув, совсем как обычная земная девчонка, богиня врачевания продолжала: — Его что-то удерживает, а она… Такое чувство, что она сама не хочет просыпаться…
— Эти двое заснули по моей воле, — качнув головой, проговорила Кигаль, понимая, что пришла ее пора действовать. Выпустив руку бога солнца, она повернулась к Нинти: — Идем, я помогу…
— Я с вами! — колдун упрямо двинулся следом, хотя и не видел ничего за кровавой мутью, нависшей перед глазами.
— Но… — начала Гештинанна, собираясь сказать, что в этом нет необходимости, да и смысла особого тоже, однако Кигаль едва уловимым взмахом руки велела ей замолчать, слишком хорошо понимая, что Шамаша сейчас ничего не остановит.
— Конечно, — она вновь приблизилась брату, взяла за локоть, направляя и одновременно поддерживая. — Идем… Шамаш, — словно между делом продолжала она, — помнишь, мы говорили с тобой, что, возможно, за маленьким Лалем кто-то стоит… Тогда я слепо отмела даже мысли об этом, но сейчас… Я начала сомневаться… Конечно, Лалю достаточно и собственной глупости, чтобы в один миг обзавестись множеством новых врагом… Но, с другой стороны, он не мог сделать все это сам, один, без чьей-либо помощи… Ты говорил, что это мог быть…?
— Нергал.
— Да. Однако… — богиня смерти вновь незаметно начала отдаляться от него, жестами показывая Гештинанне, чтобы та заняла ее место и продолжала начатый ею разговор, сколь бы бессмысленным он ей ни казался. Все, что угодно, только бы отвлечь Шамаша от стремления броситься на помощь и испытать поражение от собственной усталости.
— Это невозможно! — богине прошлого не нужно было играть ни заинтересованность, ни удивление, когда все эти чувства она испытывала и так. — Лаль и Нергал никогда прежде не были союзниками!
— И что же? Разве это препятствие?
— Вообще-то, нет… Но… — быстро глянув на Кигаль, которая уже склонилась над молодым караванщиком, однако, почувствовав, что разговор может оборваться, торопливым взмахом руки велела подруге продолжать. — Но… Как бы они встретились? Нергал заточен в своей Куфе, Лаль — в мире сновидений…
— Всегда можно найти лаз, что соединил бы две темницы. Найти или выкопать его…
— Шамаш, конечно, Нергал твой враг… — она не знала, что еще сказать. Ей вообще не хотелось говорить, когда каждое новое слово вносило новое беспокойство в душу, заставляя трепетать, словно свеча на ветру, — да, после проигрыша в последнем бою, он будет жаждать отмщения. Однако это совсем не значит, что каждая беда, вставшая на пути каравана, которому ты покровительствует, исходит от него!
— Хватит, девочка, — качнул головой колдун, давно распознав истинную цель всего этого разговора, но лишь теперь найдя достаточно сил, чтобы прекратить его. — Пойдем, — он двинулся в сторону Сати.
— Шамаш… — она хотела удержать его, но разве можно остановить солнце, идущее по своей дороге над землей?
Торговцы, окружившие проснувшихся малышей, словно защищая их стеной от всего, даже реального мира, склонив головы в поклоне, поспешно расступились перед повелителем небес, пропуская Его к замершей ледяным изваянием на земле молодой караванщице.
Черты ее лица были тверды и холодны, тонкие губы сжаты, опущенные веки неподвижны. Сати казалась не спящей — жившей тем сном, который делал ее много сильнее и решительнее, чем она была на самом деле.
Колдун сел рядом с ней на край разложенного на снегу мехового одеяла, несколько мгновений вглядывался в лицо, словно пытаясь проникнуть в тот сон, который скрывался, жил за этим неподвижным полотном, медленно, сжав в белые тонкие нити губы, медленно потер ладони, собирая в них ярким солнечным пламенем силу, которая, лучась, медленно, будто золотой мед, перетекала с пальца на палец, пока не загустела, обретая форму шара. Еще одно мгновение — и он, выпав снежком из рук, упал, рассыпавшись на искры, окропившие своим дождем Сати.
И холод застывших черт растаял. Веки дрогнули…
— Нет, нет! — Сати цеплялась за сон из последних сил, но он все равно ускользал у нее из рук, утекая потерянными мгновениями сквозь сито. Слезы заструились по щекам, голова упрямо мотнулась из стороны в сторону: — Я не могу проснуться! Я не должна!
Но что толку плакать, умолять? Нити сновидений порвались, и восстановить их не было никакой возможности.
Глаза открылись и тотчас стон сорвался с губ караванщицы:
— Шамаш! Зачем ты разбудил меня! — она с силой сжала кулаки, чтобы затем, в порыве боли и бессилия, стукнуть ими по жгучему снежному покрову.
— Успокойся, девочка, — Гештинанна уже протянула руку, чтобы коснуться плеча смертной, стремясь вернуть в ее душу покой, но…
— Отстань, Гешти! — нервно вскрикнула та, поспешно отстранившись от нее. — Как ты не понимаешь! — повернувшись к богу солнца, продолжала она. — Я не смогла… Я не успела… — она сбивалась, не зная как лучше, как правильнее будет сказать. — Не нашла эту маленькую девочку, Мати! Слышишь! Она осталась там!
Колдун несколько мгновений смотрел на нее, затем медленно повернул голову чуть в сторону, туда, где над спящей малышкой склонились Атен и Евсей.
— Я должна вернуться за ней! — глядя на него полными боли и муки глазами, воскликнула проснувшаяся. — Я должна…
И тут вдруг маленькая караванщица шевельнулась…
— Но… — она, пораженная, моргнула, не понимая, что происходит, почему, как… — Это не возможно… — и вдруг замолчала, вспомнив: "А ведь я вела с собой смертную, такую же юную, как и эта караванщица. И что если… Что если по какой-то причине в теле Мати просыпается та горожанка? Что если…" — Кошмар! — она пришла в ужас. — Что я наделала!
Богиня смерти с осуждением взглянула на караванщицу. Простая смертная не смела так вести с себя с небожителями. То, что она одна из спутниц повелителя небес, не освобождало ее от долга почтения. Впрочем… Задумавшись над произнесенными смертной словами, она уже через мгновение забыла, каким тоном они были сказаны. Главным было другое.
— Объясни! — глаза Кигаль сощурились, взгляд стал цепким, не упуская не то что ни одного слова, но вздоха, мановения ресниц.
— Я нашла во владениях Лаля девочку, сверстницу Мати, горожанку… — начала она, но, видя, что Шамаш поднялся, замолчала, рывком вскочила, не замечая ни слабости в ногах, ни ряби перед глазами. — Нельзя позволять ей проснуться! — и Сати, которая не успела еще в душе расстаться с тем миром, что окружал ее во сне, продолжая считать себя богиней сновидений, бросилась к девочке, веря, что в ее силах усыпить ее вновь. Но ведь в реальности она была целительницей. И спящая очнулась, открыла глаза.
— Мати, дорогая, родная моя! — вскрикнул Атен, бросившись к дочери.
Та в страхе сжалась, глядя затравленным зверком на совершенно чужого ей человека.
— Кто ты? Где я? — сорвалось с ее губ, глаза зажглись огнем жизни, но тотчас погасли. Девочка зевнула. — Я так устала… — это чувство оказалось даже сильнее страха.
Девочка даже не пробовала сесть. У нее не было сил ни на какое хотя бы самое слабое движение. Все, чего она хотела, это вновь заснуть.
— Вот и спи, милая, спи, — прошептал подошедший к ней Шамаш. Он провел рукой над ее головой, словно набрасывая невидимое одеяло. — Возвращайся в свой сон…
— Шамаш… — Атен смотрел на него с непониманием, сомнением, болью. И, все же — без хотя бы тени осуждения. И не только потому, что он, готовый принять любую волю бога солнца, заранее принял грядущее, которое избрал для него и его дочери Шамаш. Как бы ни была сильна его вера, отец просто не смог бы остаться безучастным к происходившему с его девочкой. Хозяин каравана скорее чувствовал, чем видел: что-то не так, что-то нарушилось, дорога пошла не в ту сторону. И нужно остановиться, пока маленькая ошибка не обернулась огромной бедой.
— Но… — Евсей во все глаза, не отрываясь, не моргая глядел на малышку, вновь погрузившуюся в глубокий сон. — Почему? Он повернулся к богу солнца, ожидая… Да что там — требуя от Него объяснений.
— Летописец… — начал колдун, но караванщик прервал его, не дав ничего объяснить.
— Разве Ты не обещал нам помочь?!
— Так было нужно…
Нет, караванщик не ждал от него объяснений, стремясь лишь к одному — высказать все свои упреки.
— Зачем? Зачем Ты вновь усыпил ее?! Еще миг, и все бы закончилось, все беды остались бы позади…
— Евсей, это была не Мати… — тихие слова Атена заставили летописца замолчать, переведя взгляд ничего не понимавших глаз на брата.
— Но… Но кто же тогда?
— Не знаю, — пожал плечами караванщик. Весь его вид говорил: "Какая разница? Главное — это не моя малышка. Уж свою-то дочь я узнаю всегда, что бы ни случилось. И нет ничего, что заставит меня обмануться…"
— Это… Это другая девочка. Горожанка, — воспользовавшись образовавшейся в разговоре немой паузой, проговорила Сати, которая вздохнула с некоторым облегчением, увидев, что девочка заснула, однако продолжала чувствовать внутреннее напряжение, подобное трепету натянутой струны, которой касался холодными перстами ветер. — Я нашла ее в мире сна и… Она была рядом со мной в тот миг, когда мы стали просыпаться… Я хотела вернуться назад, но… — она виновато глянула на бога солнца, прося у него прощения.
— Ты ни в чем не виновата, — проговорил тот, задумчиво вглядываясь в лицо спящей девочки.
— Но я не сделала того, что должна была! — между сном и явью пролегла грань, столь же четкая, как городская черта. Она вновь была простой караванщицей, которую заставляли смущенно краснеть воспоминания о том, что она осмелилась возомнить себя самой госпожой Айей.
Грустная улыбка коснулась губ Шамаша:
— Ты сделала все, что было возможно, куда больше, чем смог бы кто-то другой: вернула в мир яви всех детей…
— Но Мати…! - в ее глазах, голосе была не просто боль, но нестерпимая мука.
— Всех детей, — продолжила начатую Шамашем фразу Гештинанна, — которые могли проснуться.
— А она… — губы Евсея высохли, став во мгновение ока шершавыми, словно старая, грубо выделанная кожа, и мертвенно-непослушными.
— Право же, мне очень жаль, — качнула головой богиня прошлого.
— Но этого не может быть! — воскликнула подошедшая к ним Кигаль, в то время, как сопровождавшая ее Нинти склонилась над последней из спящих. — Шамаш, зачем ты вновь усыпил ее?
— А что я еще мог сделать? — глядя в сторону, прошептал колдун, и, все же, несмотря ни на что, в нем не было безнадежной отрешенности, наоборот, глаза были сощурены, губы сжаты, мускулы напряжены, как у готового к броску зверя. Да, он сделал все, что мог, но это вовсе не означало, что он на этом остановится, и не будет предпринимать ничего, чтобы изменить пусть даже неизбежное…
— Позволить ей проснуться! — упрямо продолжала настаивать богиня смерти.
— Ты что, не понимаешь! — не выдержав, воскликнула Гештинанна. — Это не та девочка, которая была прежде! Проснулось бы совсем другое создание…
— Да какая разница! Главное, чтобы она проснулась! А потом мы нашли бы способ все исправить! — Кигаль была готова говорить, убеждать до тех пор, пока другие боги ее, наконец, не поймут, не признают ее правоту. Но голос Шамаша, прозвучавший поразительно холодно и властно, заставил ее остановиться.
— Нет.
— Нет?
— Нам ничего не удалось бы исправить, — хмуро продолжал колдун, — потому что малышка умерла б быстрее, чем мы успели сделать что-то еще.
— Что? — все, кто слышал последние из произнесенных им слов, повернулись к богу солнца, одни с непониманием и несогласием, другие — страхом, ужасным в своей беспомощности. И лишь одно лицо было отрешенно спокойно, голова чуть склонилась в кивке, губы прошептали:
— Все так…
— Так?! - Кигаль была готова взвиться на дыбы взбесившейся кобылой и лишь близость смертных вынуждала ее сдерживать свои эмоции, способные, вырвавшись наружу, не только сжечь все вокруг, но и подпортить ее репутацию холодной всевластной и всеведавшей богини, безучастной к голову сиюминутной жалости в знании грядущего. — Шамаш… — она взглянула на бога солнца, но тот внутренне, в душе, казалось, был так неимоверно далеко от этого клочка мироздания, что докричаться до него сейчас было бы не под силу даже свышним. И тогда… — Гештинанна! — она резко повернулась к богине прошлого. Это был не голос просившей рассказать подруги, но требование властной хозяйки дать, наконец, объяснения.
"Я жду!" — переходя на мысленную речь, давая понять, что дальнейший разговор не предназначается для ушей смертных и остальным богам следует сделать то же, потребовала Кигаль.
"Неужели ты не видишь, не чувствуешь?" — Гештинанна смотрела на нее с грустью и сочувствием, когда той было потрачено столько усилий, чтобы помочь спутникам брата, и все напрасно.