Страница:
лекарство.
С бьющимся сердцем, напрягая зрение, я спешил к светлой
прогалине. Голубое пятно становилось все больше, появились
новые просветы, лес становился все реже, я уже был недалеко от
опушки.
С каждым шагом почва становилась суше и тверже, а деревья
меньше. Причудливо разросшиеся корни кипарисов теперь не мешали
мне быстро двигаться вперед. Я шел среди тюльпанных деревьев,
кизила и магнолий. Деревья росли не так часто, их зелень была
светлее, а тень не такая густая. И вот наконец я миновал
последние заросли подлеска и вышел на солнечную поляну.
Горестный крик сорвался с моих губ, крик отчаяния. Я вышел
к тому месту, откуда ушел, -- я снова очутился на той же
поляне!
Теперь я уже не пытался идти дальше. Усталость,
разочарование и горе сломили мои силы. Я подошел, шатаясь, к
лежащему на земле стволу, тому самому, в котором скрылся мой
пресмыкающийся враг, и сел, совсем убитый.
Казалось, мне суждено умереть на этой прелестной поляне,
среди ярких цветов, среди живописной природы, которой я так
недавно любовался, -- на том самом месте, где я получил свою
роковую рану...
Человек не хочет расставаться с жизнью, пока не испытает
все средства спасти себя. Каким бы сильным ни было отчаяние,
однако есть люди, дух которых оно не может сломить.
Впоследствии при подобных обстоятельствах я не поддался бы
отчаянию, но тогда я был еще молод и неопытен.
Однако мое подавленное состояние длилось недолго. Вскоре я
снова овладел собой и решил еще раз попытаться спасти свою
жизнь.
У меня не было никакого плана, я хотел просто еще раз
попробовать выбраться из лабиринта зарослей и болот и выйти к
селению. Я подумал, что мне удастся определить направление с
того места, откуда я в первый раз вышел на поляну. Однако и в
этом я не был уверен. Я забрел сюда, не обращая внимания, как и
куда иду. Прежде чем лечь и заснуть, я обошел поляну кругом.
Возможно, что я уже кружил возле нее, прежде чем ее увидел, --
ведь я все утро бродил по лесу.
Когда эти мысли пронеслись у меня в голове, я готов был
снова прийти в отчаяние, но вдруг вспомнил, что кто-то говорил
мне, будто табак -- сильное средство против змеиного яда.
Странно, что это не пришло мне в голову раньше. Впрочем, это
было понятно, так как до сих пор я думал только о том, как мне
добраться до Бринджерса.
Сначала, не полагаясь на собственные знания, я надеялся
лишь на доктора. И только увидев, что не могу рассчитывать на
его помощь, стал думать о том, что в силах сделать сам. И тут я
вспомнил про табак.
Я поспешно вытащил портсигар. К моей радости, в нем
оставалась еще одна сигара, и вынув ее, я принялся разжевывать
табак. Как я слышал, в таком виде его следовало приложить к
ране. Во рту у меня пересохло, но от горького табака он скоро
наполнился слюной, и, пересиливая тошноту, я быстро разжевал
сухие листья в кашицу, пропитанную крепким никотином.
Положив эту влажную массу на свою кисть, я втер ее в ранку.
Теперь я заметил, что рука моя сильно опухла до самого локтя и
боль в ней все усиливалась. О Боже мой! Яд уже действовал,
быстро и неотвратимо! Мне казалось, что я чувствую, как огонь
разливается по моим жилам.
Хотя я и приложил никотиновую примочку к руке, я слабо
верил в ее действие, так как только мельком слышал о ее
целебных свойствах. Вероятно, думал я, это одно из тысячи
народных средств, которыми пользуются доверчивые люди. Только
отчаяние заставило меня пригнуть к нему.
Оторвав рукав своей рубашки вместо бинта, я обвязал руку, а
затем повернулся и снова двинулся в путь. Но, не сделав и трех
шагов, остановился как вкопанный. Прямо против меня на краю
поляны стоял человек.
Он, очевидно, только что вышел из леса, к которому я
направлялся, и теперь остановился, удивленный, увидев человека
в таком глухом месте. Я встретил его радостным криком.
``Вот кто выведет меня отсюда! Вот мой спаситель!'' --
подумал я.
Каково же было мое удивление, огорчение, возмущение, когда
он быстро отвернулся от меня, бросился в кусты и исчез.
Я был поражен его странным поведением. Я успел только
мельком взглянуть на него и заметил, что это негр и что у него
испуганное лицо. Но чем же я мог его напугать?
Я закричал ему, чтобы он остановился и вернулся назад. Я
звал его сначала умоляющим, а потом строгим и угрожающим тоном.
Но тщетно; он не остановился, не обернулся. Я слышал, как
трещали ветки, когда он продирался сквозь чащу, и с каждой
минутой эти звуки все удалялись.
В этом человеке я видел единственное свое спасение. Мне
нельзя было его упускать, и я бросился следом за ним.
Если я могу положиться на что-нибудь, так это на быстроту
моих ног. А в те годы даже индейский бегун не мог бы меня
обогнать, не то что неуклюжий, большеногий негр. Я знал, что
стоит мне только его увидеть, как он уже не уйдет от меня, но в
зтом-то и заключалась трудность. Пока я раздумывал, он успел
убежать довольно далеко и теперь скрылся из виду в чаще леса.
Но я слышал, как он, словно дикий кабан, ломится сквозь
кустарник, и по этому треску продолжал гнаться за ним.
Я уже немного утомился от долгой ходьбы по лесу, но
сознание, что жизнь моя зависит от того, настигну ли я негра,
вливало в меня свежие силы, и я мчался за ним, как гончая
собака. К несчастью, успех зависел не только от моего
проворства, иначе эта гонка закончилась бы очень скоро.
Трудность была в том, что мне приходилось продираться сквозь
кусты, обегать толстые деревья, все время бороться с
хлеставшими меня ветвями и то и дело пускаться в обход.
Но вот наконец я увидел его. Мелкий подлесок кончился. Из
черной, топкой земли торчали только громадные стволы кипарисов,
и далеко впереди под темными сводами деревьев я увидел негра,
который по-прежнему со всех ног удирал от меня. К счастью, на
нем была светлая рубашка, иначе я не разглядел бы его в густой
тени. Впрочем, он только промелькнул передо мной далеко
впереди.
Лес здесь был не такой частый и заросли не преграждали мне
путь. Теперь все зависело от быстроты, и не прошло и пяти
минут, как я уже нагонял его, умоляя, чтобы он остановился.
-- Стой! -- кричал я. -- Стой, ради Бога!
Но негр ничего не отвечал. Он даже не повернул головы и
продолжал бежать, разбрызгивая грязь.
-- Стой! -- продолжал я кричать во всю силу моих уставших
легких, задыхаясь от бега. -- Стой, друг! Что ты бежишь от
меня? Я не сделаю тебе ничего плохого!
Но и эти слова не произвели на него никакого впечатления,
он будто ничего не слышал. Мне показалось, что он еще ускорил
свой бег или, может быть, вышел из болота и бежал теперь по
твердой почве, а я как раз попал в топь. Расстояние между нами
стало как будто увеличиваться, и я испугался, что он снова
скроется от меня. Я знал, что от него зависит моя жизнь. Если
он не выведет меня из леса, я погибну ужасной смертью. Он
должен показать мне дорогу. Хочет он или не хочет, но я
заставлю его!
-- Стой! -- крикнул я еще раз. -- Стой, или я буду
стрелять!
Я вскинул ружье. Оба ствола были заряжены. Это не было
пустой угрозой: я действительно решил выстрелить, не для того,
чтобы убить его, но чтобы остановить. Конечно, я мог ранить
его, но что мне оставалось делать? У меня не было выбора, я не
знал другого средства спасти свою жизнь. Я повторил свою
угрозу:
-- Стой, или я стреляю!
Я выкрикнул это с такой яростью, что негр не мог
сомневаться в моем намерении. По-видимому, он понял это, так
как внезапно остановился и круто повернулся ко мне лицом.
-- Стреляй, проклятый белый! -- крикнул он. -- Но если
промахнешься -- берегись! Тогда прощайся с жизнью, черт тебя
побери! Видишь этот нож? Стреляй же и будь ты проклят!
Он стоял прямо против меня, смело подставив под пулю свою
широкую грудь; в его поднятой руке сверкал нож.
Я сделал несколько шагов и подошел к нему вплотную; тут я
вдруг узнал этого человека: передо мной стоял негр Габриэль,
жестокий бамбара.
Могучая фигура негра, его угрожающая поза, горящие, налитые
кровью глаза, выражение отчаянной решимости, белые, сверкающие
зубы -- все придавало ему свирепый вид. В другое время я
побоялся бы встречи с таким страшным врагом; ведь я считал его
врагом: я помнил, как ударил его, и не сомневался, что и он
помнит об этом. Я был уверен, что сейчас он готовится мне
отомстить -- отчасти за тот удар, отчасти выполняя приказание
своего трусливого хозяина. Он, наверно, выслеживал меня в лесу;
возможно, ходил за мной весь день, выжидая удобного случая для
нападения.
Но почему же тогда он бежал? Может быть, боялся напасть на
меня открыто? Ну конечно, его пугала моя двустволка.
Однако он мог подкрасться ко мне, когда я спал, и... Ах!
Это восклицание невольно вырвалось у меня, когда неожиданная
догадка молнией мелькнула в моей голове. Габриэль, как я
слышал, был заклинателем змей, он приручал даже самых ядовитых
и подчинял своей воле. Не он ли подослал ко мне змею, когда я
заснул, и заставил ее укусить меня?
Как ни странно, но такое предположение в ту минуту
показалось мне возможным; больше того, я поверил, что это
именно так. Я вспомнил странное поведение змеи, необыкновенную
хитрость, с какой она скрылась от меня, и ее коварное, ничем не
вызванное нападение, несвойственное гремучей змее. Все эти
мысли вихрем пронеслись в моей голове и убедили меня в том, что
роковой укус был не случайным и что всему виной Габриэль --
заклинатель змей.
Эти размышления не заняли и десятой, даже сотой доли того
времени, которое я потратил, чтобы рассказать вам о них.
Убеждение в виновности Габриэля возникло во мне мгновенно, тем
более что все предшествующие события были еще совсем свежи в
моей памяти. Пока я думал об этом, негр не успел даже
переменить свою угрожающую позу, а я -- свое удивленное
выражение лица.
И почти с такой же быстротой я понял, что ошибаюсь. Я
увидел, что мои подозрения несправедливы. Я напрасно обвинял
человека, стоявшего передо мной.
Поведение его вдруг резко изменилось. Поднятая рука упала,
с лица исчезло свирепое выражение, и он сказал самым мягким
тоном, какой только мог придать своему грубому голосу:
-- О-о! Это вы, масса -- друг черных? Вот черт! А я-то
думал -- это проклятый янки-погоняла!
-- Так вот почему ты бежал от меня?
-- Ну да, масса, только потому.
-- Значит, ты...
-- Я беглый, масса, вот в чем дело: я беглый негр. Вам это
можно сказать. Габриэль верит вам, он знает -- вы друг бедных
негров. Посмотрите-ка сюда!
Он приподнял желтую рубаху, висевшую на нем клочьями,
повернулся и показал мне свою обнаженную спину.
Это было страшное зрелище! Рядом с клеймом -- королевской
лилией -- и другими старыми шрамами виднелись совсем свежие
раны. Темная спина была вся исполосована длинными вздувшимися
багровыми рубцами, словно покрыта толстой сетью. Кожа была
местами темно-фиолетового цвета от кровоподтеков, а кое-где,
там, куда попадал скрученный конец ременной плети, выступало
обнаженное мясо. Старую рубаху покрывали бурые пятна запекшейся
крови, брызгавшей из его ран во время наказания. Мне было
больно смотреть на него, и я невольно воскликнул:
-- Ох, бедняга!
Мое сочувствие, видимо, тронуло суровое сердце негра.
-- Да, масса, -- продолжал он, -- вы тоже ударили меня
хлыстом, но это ничего! Габ не сердится на вас. Габ не хотел
лить воду на старого Зипа. Он был очень рад, когда молодой
масса прогнал его прочь!
-- Как, тебя насильно засгавили качать воду?
-- Ну да, масса. Янки-погоняла заставил. И хотел заставить
опять. А Габ отказался еще раз поливать старого Зипа. И вот что
он сделал с моей спиной, будь он проклят!
-- Тебя отстегали за то, что ты отказался наказывать
Сципиона?
-- Да. масса Эдвард, так оно и было. Видите, как
отстегали! Но я... -- Тут он остановился в нерешимости, и лицо
его снова стало жестоким. -- Но я отомстил этому янки, будь он
проклят!
-- Как -- отомстил? Что ты ему сделал?
-- Немного, масса: сбил его с ног. Он свалился, как бык
под топором. Вот месть бедного негра. Теперь я беглый негр -- и
это тоже месть. Xa-xal Они потеряли хорошего негра: нет
хорошего работника для хлопка, нет хорошего работника для
сахарного тростника. Ха-ха!
Грубый смех, которым беглец выражал свою радость, удивил
меня.
-- Значит, ты сбежал с плантации?
-- Да, масса Эдвард, так оно и есть. Габ никогда не
вернется назад. -- И он добавил с силой: -- Никогда не вернется
назад живой!
Он с суровым и решительным выражением прижал руку к своей
широкой груди. Я понял, что неправильно судил об этом человеке.
Я знал о нем только от его врагов -- белых, которые его
боялись. Несмотря на свирепое выражение лица, у него было
благородное сердце. Его отстегали за то, что он отказался
наказывать своего товарища -- раба. Он возмутился против своего
жестокого тирана и сбил его с ног. Поступая так, он рисковал
заслужить еще гораздо более страшное наказание -- он рисковал
жизнью!
Для этого надо было иметь большое мужество. Только жажда
свободы могла вдохнуть в него такое мужество, та жажда свободы,
которая заставила швейцарского патриота прострелить шапку
Геслера14.
Глядя на негра, который стоял передо мной, скрестив на
могучей груди сильные, мускулистые руки, выпрямив стан и
откинув голову, с суровой решимостью во взоре, я был поражен
величием его осанки и подумал, что у этого человека под рваной
одеждой из грубого холста бьется мужественное и благородное
сердце.
Несколько мгновений я с восхищением смотрел на смелого
негра, на этого героического раба. Я мог бы долго любоваться
им, но жгучая боль в руке напомнила мне о грозившей опасности.
-- Ты проведешь меня в Бринджерс? -- поспешно спросил я
его.
-- Не смею, масса.
-- Не смеешь? Почему?
-- Масса забыл. Я -- беглый негр. Белые люди поймают Габа.
Они отрубят мне руку.
-- Как? Отрубят тебе руку?
-- Да, верно, масса. Такой закон в Луизиане. Белый человек
бьет негра -- все смеются, все кричат: ``Бей проклятого негра!
Бей его!'' Негр бьет белого человека -- ему отрубают руку. Габ
очень-очень хочет помочь масса Эдварду, но он не смеет ходить
на опушку. Белые люди два дня ищут его. Они послали по его
следам собак и охотников за неграми. Я думал, масса из их
шайки, вот почему я бежал.
-- Если ты не выведешь меня из лесу, мне придется умереть.
-- Умереть? Умереть?! Почему масса так говорит?
-- Я заблудился и не могу найти дороги из лесу. Если я не
отыщу доктора через двадцать минут, я погиб! О Боже!
-- Доктора? Масса Эдвард болен? Что с вами? Скажите Габу.
Если так надо, он отведет друга негров и не побоится рисковать
жизнью. Что болит у молодого масса?
-- Смотри, меня ужалила гремучая змея... И, развязав руку,
я показал ему ранку и опухоль.
-- О-о! Да, масса говорит правду. Это зубы гремучей змеи.
Доктор не годится. Табак тоже не годится. Габ -- лучший доктор
от гремучей змеи. Идем скорей, молодой масса!
-- Как! Значит, ты выведешь меня?
-- Габ будет лечить вас, масса.
-- Ты?
-- Да, масса. Говорю вам -- доктор не годится, он ничего
не знает. Он не будет лечить, а будет убивать. Верьте мне,
старый Габ -- он знает, он вылечит. Идем скорей, масса, нельзя
ждать!
В ту минуту я совсем забыл, что Габриэль славился как
заклинатель змей и лекарь, спасавший от ядовитых укусов, хотя
только что думал об этом. Теперь я снова все вспомнил, но с
совсем иным чувством.
``Разумеется, -- подумал я, -- у него есть опыт, он знает
противоядия и умеет их применять. Это тот самый человек,
который мне нужен! Он сказал правду: доктор не поможет мне''.
Я и сам не был раньше уверен, что доктор спасет меня, и
бежал к нему, считая, что это моя последняя надежда.
``Габриэль, заклинатель змей, -- вот нужный мне человек.
Какое счастье, что я встретил его!''
Эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, и я сказал
без колебаний:
-- Веди меня! Я пойду за тобой.
Куда он меня поведет? Что будет делать? Где найдет
противоядие? Как станет меня лечить?
На все эти лихорадочные вопросы я не получил ответа.
-- Верьте мне, масса Эдвард, идите за мной! -- вот все,
что сказал негр, поспешно пробираясь между деревьями.
Мне оставалось только следовать за ним.
Пройдя несколько сот ярдов по болоту между кипарисами, я
увидел впереди просвет. Значит, мы приближаемся к прогалине; к
ней, верно, и направляется мой проводник. И я не удивился,
когда, выйдя из лесу, мы снова оказались на поляне -- на той же
роковой поляне.
Как изменилась она теперь в моих глазах! Мне был неприятен
заливавший ее яркий солнечный свет, пестрота цветов резала
глаза, их аромат вызывал у меня тошноту,
Впрочем, мне это, наверно, только казалось. Мне было дурно
совсем по другой причине. Яд отравил мою кровь. Он огнем
разливался у меня по жилам. Я чувствовал мучительную жажду,
невыносимая тяжесть давила мне грудь, я дышал с трудом -- все
это были явные признаки отравления змеиным ядом.
Возможно, что я преувеличивал свои ощущения. Я знал, что
меня укусила ядовитая змея, и моя фантазия разыгралась. Чувства
мои обострились, и я страдал так, словно болезнь уже овладела
мной.
Мой спутник велел мне сесть. Ходить нехорошо, сказал он.
Надо ждать спокойно и терпеливо. И он снова просил меня
``верить Габу''. Я решил терпеть, хотя и не мог быть спокойным:
мне угрожала слишком большая опасность.
Однако я послушался его. Я сел на ствол поваленного
тюльпанного дерева, тот самый дуплистый ствол, в тени густого
кизила. Собравшись с духом, я молча дожидался указаний моего
черного лекаря. Он отошел от меня и медленно бродил по поляне,
не отрывая глаз от земли, словно что-то разыскивая. Наверно,
какую-нибудь траву, которая должна тут расти.
Нечего и говорить, что я следил за его движениями с
напряженным вниманием. Ведь моя жизнь зависела от результата
его поисков: его успех или неудача означали для меня жизнь или
смерть.
Как у меня забилось сердие, когда я увидел, что он
наклонился, что-то рассматривая, а затем нагнулся еще ниже, как
будто хотел вырвать что-то из земли. Радостное восклицание
сорвалось с его губ, и я невольно ответил ему радостным криком.
Забыв его просьбу сидеть смирно, я вскочил с места и бросился к
нему.
Когда я подбежал, он стоял на коленях и окапывал ножом
какое-то растение, по-видимому, собираясь вытащить его с
корнем. Это было небольшое травянистое растение с прямым
стеблем, продолговатыми копьевидными листьями и небольшой
кисточкой из малозаметных белых цветочков. Тогда я еще не знал,
что это и есть знаменитый змеиный корень.
Негр быстро взрыхлил вокруг него почву и, вытащив его,
отряхнул корни от земли. Я увидел, что на нем было много
жестких кривых корневых разветвлений, чуть потолще корней
сарсапарили. Они были покрыты черной корой и не имели запаха. В
волокнах этих корней находилось противоядие от змеиного укуса,
их сок должен был спасти мне жизнь!
Ни минуты не было потрачено на изготовление лекарства; в
рецепте моего лекаря не было ни замысловатых иероглифов, ни
латинских названий. Он просто сказал: ``Жуйте!'' -- и положил
мне в руку кусок очищенного от коры корня. Так я и сделал. Не
прошло и минуты, как корень превратился у меня во рту в кашицу
и я стал глотать его целебный сок.
Сначала у него был сладковатый привкус, который вызвал у
меня легкую тошноту. Но по мере того как я жевал, он становился
едким и обжигающим и начал щипать мне десны и горло.
Тем временем негр сбегал к ручью, наполнил один из своих
грубых башмаков водой и, вернувшись, смыл с моей руки табачный
сок. Он разжевал несколько листьев того же растения в мягкую
массу, положил ее на ранку и снова завязал мне руку.
Теперь все, что можно было сделать, было сделано. И
Габриэль сказал мне, чтобы я спокойно ждал и не боялся.
Очень скоро все мое тело покрылось испариной, и я стал
дышать глубже и свободней. Кроме того, я чувствовал сильную
тошноту, и если бы проглотил немного больше этого сока, меня
бы, наверно, стошнило, так как змеиный корень, если принимать
его в больших дозах, сильное рвотное средство.
Но из всех ощущений, которые я испытывал в ту минуту, самым
сильным было радостное чувство, что я спасен.
Странно, но это чувство сразу охватило меня, и я был
уверен, что оно меня не обманывает. Я больше не сомневался в
искусстве моего лекаря.
Вскоре мне пришлось увидеть еще одно доказательство
необыкновенных способностей моего нового приятеля.
Я ликовал, как всякий человек, неожиданно и почти чудом
спасенный от смертельной опасности, как человек, который едва
не утонул или уцелел на поле боя, -- словом, вырвался из когтей
смерти. Это было блаженное ощущение. Я чувствовал глубокую
благодарность к моему спасителю и готов был обнять своего
черного спутника, как родного брата, несмотря на его свирепый
вид.
Мы уселись рядом на поваленном дереве и весело болтали,
если можно так сказать о людях, чье будущее туманно и полно
опасностей. Увы, таким оно было для нас обоих. Жизнь не
баловала меня в последнее время, а его... Что ждало впереди
беглого невольника?
Однако даже среди несчастий душа наша подчас отдается
минутным радостям. Природа не допускает, чтобы горе длилось
беспрерывно, и иногда человек должен стряхнуть с себя свои
заботы. Такая минута наступила сейчас для меня. Радость и
благодарность наполнили мое сердце. Я полюбил этого негра,
этого беглого раба, и был в ту минуту счастлив в его обществе.
Мы, естественно, заговорили о змеях и средствах против их
укусов, и он рассказал мне много интересного о жизни
пресмыкающихся. Всякий натуралист мог бы позавидовать этому
часу, проведенному мною в обществе негра Габриэля.
Во время нашего разговора мой собеседник вдруг спросил,
убил ли я укусившую меня змею.
-- Нет, -- ответил я, -- она уползла.
-- Уползла? Как уползла, масса?
-- Спряталась в пустом стволе, том самом, на котором мы
сейчас сидим.
Глаза негра заблестели от удовольствия.
-- Черт возьми! -- воскликнул он, вскакивая. -- Масса
говорит -- змея тут, в этом стволе? Вот тут? -- повторил он. --
Если эта гадина и вправду здесь, Габ мигом достанет ee!
-- Но как? У тебя же нет топора.
-- Этому негру не нужен топор.
-- Так как же ты доберешься до змеи? Ты хочешь поджечь
дерево?
-- Хо! Огонь нехорошо. Этот чурбан будет гореть целый
месяц. Огонь нехорошо: дым увидят белые люди. Габ -- беглый
негр, за ним сразу прибегут собаки. Негру нельзя зажигать
огонь!
-- Как же тогда?
-- Подождите, масса Эдвард, сейчас увидите. Негр позовет
змею, и она сама выползет к нему. Пожалуйста, масса, сидите
смирно и ничего не говорите: старая гадина слышит каждое слово.
Теперь негр говорил шепотом и неслышно скользил вокруг
ствола. Я сидел, не двигаясь, и молча следил за движениями
моего странного приятеля.
Неподалеку были молодые заросли американского бамбука.
Габриэль срезал ножом несколько побегов и, заострив их концы,
воткнул в землю против отверстия в стволе. Он поставил их в
ряд, один к одному, словно струны на арфе, но тесней. Затем
срезал в лесу молодое деревце и, очистив от веток, оставил
только длинную палку с развилиной на конце. Взяв в одну руку
эту палку, а в другую -- расщепленный кусок тростника, он лег
во всю длину на поваленный ствол, так что лицо его оказалось
над самым отверстием. Частокол из бамбука был прямо против
него, и, вытянув руку, он мог до него дотронуться. На этом
закончились приготовления, и негр приступил к ``колдовству''.
Положив возле себя палку с развилиной, он стал водить взад
и вперед расщепленным концом тростника поперек частокола из
бамбуковых палок. Этим он производил звук, очень похожий на
громкое ``с-скр-р-р...'' гремучей змеи, так что человек, не
знающий, кто его производит, принял бы его за змеиный треск.
Звук был так похож, что негр рассчитывал обмануть даже змею.
Однако он, видно, не думал, что одного этого средства
достаточно. При помощи наскоро сделанной свистульки из
копьевидных листьев тростника он в то же время подражал писку и
щебету, который издает красный кардинал, когда сражается со
змеей, опоссумом или другим своим врагом.
Такой писк часто приходится слышать в чаще американского
леса, когда страшная змея заберется в гнездо виргинского
соловья.
Уловка оказалась очень удачной. Через несколько минут из
отверстия выглянула ромбовидная голова змеи. Ее раздвоенное
жало то и дело высовывалось из пасти, а узкие темные глазки
сверкали от ярости. Слышался звук ее трещотки -- по-видимому,
она собиралась принять участие в схватке.
Она почти целиком выползла из норы, но тут заметила обман и
повернулась, чтобы уползти обратно. Однако гремучие змеи на
редкость неповоротливы, и прежде чем она успела скрыться, негр
опустил раздвоенную палку ей на шею и пригвоздил ее к земле.
Ее длинное отвратительное тело беспомощно извивалось в
траве, пытаясь высвободиться. Это была змея необычайной для
своей породы величины, длиной около восьми футов, и такая
толстая, как рука Габриэля. Даже он удивился ее размерам и
сказал мне, что первый раз видит такую.
Я надеялся, что он сейчас же положит конец ее попыткам
вырваться и убьет ее. Желая ему помочь, я взялся за ружье.
-- Нет, масса! -- воскликнул он умоляющим тоном. -- Ради
Бога, не надо стрелять! Масса забыл, что бедный негр -- беглый!
Я понял его и опустил ружье.
-- И потом, масса, я вам что-то покажу. Масса любит
С бьющимся сердцем, напрягая зрение, я спешил к светлой
прогалине. Голубое пятно становилось все больше, появились
новые просветы, лес становился все реже, я уже был недалеко от
опушки.
С каждым шагом почва становилась суше и тверже, а деревья
меньше. Причудливо разросшиеся корни кипарисов теперь не мешали
мне быстро двигаться вперед. Я шел среди тюльпанных деревьев,
кизила и магнолий. Деревья росли не так часто, их зелень была
светлее, а тень не такая густая. И вот наконец я миновал
последние заросли подлеска и вышел на солнечную поляну.
Горестный крик сорвался с моих губ, крик отчаяния. Я вышел
к тому месту, откуда ушел, -- я снова очутился на той же
поляне!
Теперь я уже не пытался идти дальше. Усталость,
разочарование и горе сломили мои силы. Я подошел, шатаясь, к
лежащему на земле стволу, тому самому, в котором скрылся мой
пресмыкающийся враг, и сел, совсем убитый.
Казалось, мне суждено умереть на этой прелестной поляне,
среди ярких цветов, среди живописной природы, которой я так
недавно любовался, -- на том самом месте, где я получил свою
роковую рану...
Человек не хочет расставаться с жизнью, пока не испытает
все средства спасти себя. Каким бы сильным ни было отчаяние,
однако есть люди, дух которых оно не может сломить.
Впоследствии при подобных обстоятельствах я не поддался бы
отчаянию, но тогда я был еще молод и неопытен.
Однако мое подавленное состояние длилось недолго. Вскоре я
снова овладел собой и решил еще раз попытаться спасти свою
жизнь.
У меня не было никакого плана, я хотел просто еще раз
попробовать выбраться из лабиринта зарослей и болот и выйти к
селению. Я подумал, что мне удастся определить направление с
того места, откуда я в первый раз вышел на поляну. Однако и в
этом я не был уверен. Я забрел сюда, не обращая внимания, как и
куда иду. Прежде чем лечь и заснуть, я обошел поляну кругом.
Возможно, что я уже кружил возле нее, прежде чем ее увидел, --
ведь я все утро бродил по лесу.
Когда эти мысли пронеслись у меня в голове, я готов был
снова прийти в отчаяние, но вдруг вспомнил, что кто-то говорил
мне, будто табак -- сильное средство против змеиного яда.
Странно, что это не пришло мне в голову раньше. Впрочем, это
было понятно, так как до сих пор я думал только о том, как мне
добраться до Бринджерса.
Сначала, не полагаясь на собственные знания, я надеялся
лишь на доктора. И только увидев, что не могу рассчитывать на
его помощь, стал думать о том, что в силах сделать сам. И тут я
вспомнил про табак.
Я поспешно вытащил портсигар. К моей радости, в нем
оставалась еще одна сигара, и вынув ее, я принялся разжевывать
табак. Как я слышал, в таком виде его следовало приложить к
ране. Во рту у меня пересохло, но от горького табака он скоро
наполнился слюной, и, пересиливая тошноту, я быстро разжевал
сухие листья в кашицу, пропитанную крепким никотином.
Положив эту влажную массу на свою кисть, я втер ее в ранку.
Теперь я заметил, что рука моя сильно опухла до самого локтя и
боль в ней все усиливалась. О Боже мой! Яд уже действовал,
быстро и неотвратимо! Мне казалось, что я чувствую, как огонь
разливается по моим жилам.
Хотя я и приложил никотиновую примочку к руке, я слабо
верил в ее действие, так как только мельком слышал о ее
целебных свойствах. Вероятно, думал я, это одно из тысячи
народных средств, которыми пользуются доверчивые люди. Только
отчаяние заставило меня пригнуть к нему.
Оторвав рукав своей рубашки вместо бинта, я обвязал руку, а
затем повернулся и снова двинулся в путь. Но, не сделав и трех
шагов, остановился как вкопанный. Прямо против меня на краю
поляны стоял человек.
Он, очевидно, только что вышел из леса, к которому я
направлялся, и теперь остановился, удивленный, увидев человека
в таком глухом месте. Я встретил его радостным криком.
``Вот кто выведет меня отсюда! Вот мой спаситель!'' --
подумал я.
Каково же было мое удивление, огорчение, возмущение, когда
он быстро отвернулся от меня, бросился в кусты и исчез.
Я был поражен его странным поведением. Я успел только
мельком взглянуть на него и заметил, что это негр и что у него
испуганное лицо. Но чем же я мог его напугать?
Я закричал ему, чтобы он остановился и вернулся назад. Я
звал его сначала умоляющим, а потом строгим и угрожающим тоном.
Но тщетно; он не остановился, не обернулся. Я слышал, как
трещали ветки, когда он продирался сквозь чащу, и с каждой
минутой эти звуки все удалялись.
В этом человеке я видел единственное свое спасение. Мне
нельзя было его упускать, и я бросился следом за ним.
Если я могу положиться на что-нибудь, так это на быстроту
моих ног. А в те годы даже индейский бегун не мог бы меня
обогнать, не то что неуклюжий, большеногий негр. Я знал, что
стоит мне только его увидеть, как он уже не уйдет от меня, но в
зтом-то и заключалась трудность. Пока я раздумывал, он успел
убежать довольно далеко и теперь скрылся из виду в чаще леса.
Но я слышал, как он, словно дикий кабан, ломится сквозь
кустарник, и по этому треску продолжал гнаться за ним.
Я уже немного утомился от долгой ходьбы по лесу, но
сознание, что жизнь моя зависит от того, настигну ли я негра,
вливало в меня свежие силы, и я мчался за ним, как гончая
собака. К несчастью, успех зависел не только от моего
проворства, иначе эта гонка закончилась бы очень скоро.
Трудность была в том, что мне приходилось продираться сквозь
кусты, обегать толстые деревья, все время бороться с
хлеставшими меня ветвями и то и дело пускаться в обход.
Но вот наконец я увидел его. Мелкий подлесок кончился. Из
черной, топкой земли торчали только громадные стволы кипарисов,
и далеко впереди под темными сводами деревьев я увидел негра,
который по-прежнему со всех ног удирал от меня. К счастью, на
нем была светлая рубашка, иначе я не разглядел бы его в густой
тени. Впрочем, он только промелькнул передо мной далеко
впереди.
Лес здесь был не такой частый и заросли не преграждали мне
путь. Теперь все зависело от быстроты, и не прошло и пяти
минут, как я уже нагонял его, умоляя, чтобы он остановился.
-- Стой! -- кричал я. -- Стой, ради Бога!
Но негр ничего не отвечал. Он даже не повернул головы и
продолжал бежать, разбрызгивая грязь.
-- Стой! -- продолжал я кричать во всю силу моих уставших
легких, задыхаясь от бега. -- Стой, друг! Что ты бежишь от
меня? Я не сделаю тебе ничего плохого!
Но и эти слова не произвели на него никакого впечатления,
он будто ничего не слышал. Мне показалось, что он еще ускорил
свой бег или, может быть, вышел из болота и бежал теперь по
твердой почве, а я как раз попал в топь. Расстояние между нами
стало как будто увеличиваться, и я испугался, что он снова
скроется от меня. Я знал, что от него зависит моя жизнь. Если
он не выведет меня из леса, я погибну ужасной смертью. Он
должен показать мне дорогу. Хочет он или не хочет, но я
заставлю его!
-- Стой! -- крикнул я еще раз. -- Стой, или я буду
стрелять!
Я вскинул ружье. Оба ствола были заряжены. Это не было
пустой угрозой: я действительно решил выстрелить, не для того,
чтобы убить его, но чтобы остановить. Конечно, я мог ранить
его, но что мне оставалось делать? У меня не было выбора, я не
знал другого средства спасти свою жизнь. Я повторил свою
угрозу:
-- Стой, или я стреляю!
Я выкрикнул это с такой яростью, что негр не мог
сомневаться в моем намерении. По-видимому, он понял это, так
как внезапно остановился и круто повернулся ко мне лицом.
-- Стреляй, проклятый белый! -- крикнул он. -- Но если
промахнешься -- берегись! Тогда прощайся с жизнью, черт тебя
побери! Видишь этот нож? Стреляй же и будь ты проклят!
Он стоял прямо против меня, смело подставив под пулю свою
широкую грудь; в его поднятой руке сверкал нож.
Я сделал несколько шагов и подошел к нему вплотную; тут я
вдруг узнал этого человека: передо мной стоял негр Габриэль,
жестокий бамбара.
Могучая фигура негра, его угрожающая поза, горящие, налитые
кровью глаза, выражение отчаянной решимости, белые, сверкающие
зубы -- все придавало ему свирепый вид. В другое время я
побоялся бы встречи с таким страшным врагом; ведь я считал его
врагом: я помнил, как ударил его, и не сомневался, что и он
помнит об этом. Я был уверен, что сейчас он готовится мне
отомстить -- отчасти за тот удар, отчасти выполняя приказание
своего трусливого хозяина. Он, наверно, выслеживал меня в лесу;
возможно, ходил за мной весь день, выжидая удобного случая для
нападения.
Но почему же тогда он бежал? Может быть, боялся напасть на
меня открыто? Ну конечно, его пугала моя двустволка.
Однако он мог подкрасться ко мне, когда я спал, и... Ах!
Это восклицание невольно вырвалось у меня, когда неожиданная
догадка молнией мелькнула в моей голове. Габриэль, как я
слышал, был заклинателем змей, он приручал даже самых ядовитых
и подчинял своей воле. Не он ли подослал ко мне змею, когда я
заснул, и заставил ее укусить меня?
Как ни странно, но такое предположение в ту минуту
показалось мне возможным; больше того, я поверил, что это
именно так. Я вспомнил странное поведение змеи, необыкновенную
хитрость, с какой она скрылась от меня, и ее коварное, ничем не
вызванное нападение, несвойственное гремучей змее. Все эти
мысли вихрем пронеслись в моей голове и убедили меня в том, что
роковой укус был не случайным и что всему виной Габриэль --
заклинатель змей.
Эти размышления не заняли и десятой, даже сотой доли того
времени, которое я потратил, чтобы рассказать вам о них.
Убеждение в виновности Габриэля возникло во мне мгновенно, тем
более что все предшествующие события были еще совсем свежи в
моей памяти. Пока я думал об этом, негр не успел даже
переменить свою угрожающую позу, а я -- свое удивленное
выражение лица.
И почти с такой же быстротой я понял, что ошибаюсь. Я
увидел, что мои подозрения несправедливы. Я напрасно обвинял
человека, стоявшего передо мной.
Поведение его вдруг резко изменилось. Поднятая рука упала,
с лица исчезло свирепое выражение, и он сказал самым мягким
тоном, какой только мог придать своему грубому голосу:
-- О-о! Это вы, масса -- друг черных? Вот черт! А я-то
думал -- это проклятый янки-погоняла!
-- Так вот почему ты бежал от меня?
-- Ну да, масса, только потому.
-- Значит, ты...
-- Я беглый, масса, вот в чем дело: я беглый негр. Вам это
можно сказать. Габриэль верит вам, он знает -- вы друг бедных
негров. Посмотрите-ка сюда!
Он приподнял желтую рубаху, висевшую на нем клочьями,
повернулся и показал мне свою обнаженную спину.
Это было страшное зрелище! Рядом с клеймом -- королевской
лилией -- и другими старыми шрамами виднелись совсем свежие
раны. Темная спина была вся исполосована длинными вздувшимися
багровыми рубцами, словно покрыта толстой сетью. Кожа была
местами темно-фиолетового цвета от кровоподтеков, а кое-где,
там, куда попадал скрученный конец ременной плети, выступало
обнаженное мясо. Старую рубаху покрывали бурые пятна запекшейся
крови, брызгавшей из его ран во время наказания. Мне было
больно смотреть на него, и я невольно воскликнул:
-- Ох, бедняга!
Мое сочувствие, видимо, тронуло суровое сердце негра.
-- Да, масса, -- продолжал он, -- вы тоже ударили меня
хлыстом, но это ничего! Габ не сердится на вас. Габ не хотел
лить воду на старого Зипа. Он был очень рад, когда молодой
масса прогнал его прочь!
-- Как, тебя насильно засгавили качать воду?
-- Ну да, масса. Янки-погоняла заставил. И хотел заставить
опять. А Габ отказался еще раз поливать старого Зипа. И вот что
он сделал с моей спиной, будь он проклят!
-- Тебя отстегали за то, что ты отказался наказывать
Сципиона?
-- Да. масса Эдвард, так оно и было. Видите, как
отстегали! Но я... -- Тут он остановился в нерешимости, и лицо
его снова стало жестоким. -- Но я отомстил этому янки, будь он
проклят!
-- Как -- отомстил? Что ты ему сделал?
-- Немного, масса: сбил его с ног. Он свалился, как бык
под топором. Вот месть бедного негра. Теперь я беглый негр -- и
это тоже месть. Xa-xal Они потеряли хорошего негра: нет
хорошего работника для хлопка, нет хорошего работника для
сахарного тростника. Ха-ха!
Грубый смех, которым беглец выражал свою радость, удивил
меня.
-- Значит, ты сбежал с плантации?
-- Да, масса Эдвард, так оно и есть. Габ никогда не
вернется назад. -- И он добавил с силой: -- Никогда не вернется
назад живой!
Он с суровым и решительным выражением прижал руку к своей
широкой груди. Я понял, что неправильно судил об этом человеке.
Я знал о нем только от его врагов -- белых, которые его
боялись. Несмотря на свирепое выражение лица, у него было
благородное сердце. Его отстегали за то, что он отказался
наказывать своего товарища -- раба. Он возмутился против своего
жестокого тирана и сбил его с ног. Поступая так, он рисковал
заслужить еще гораздо более страшное наказание -- он рисковал
жизнью!
Для этого надо было иметь большое мужество. Только жажда
свободы могла вдохнуть в него такое мужество, та жажда свободы,
которая заставила швейцарского патриота прострелить шапку
Геслера14.
Глядя на негра, который стоял передо мной, скрестив на
могучей груди сильные, мускулистые руки, выпрямив стан и
откинув голову, с суровой решимостью во взоре, я был поражен
величием его осанки и подумал, что у этого человека под рваной
одеждой из грубого холста бьется мужественное и благородное
сердце.
Несколько мгновений я с восхищением смотрел на смелого
негра, на этого героического раба. Я мог бы долго любоваться
им, но жгучая боль в руке напомнила мне о грозившей опасности.
-- Ты проведешь меня в Бринджерс? -- поспешно спросил я
его.
-- Не смею, масса.
-- Не смеешь? Почему?
-- Масса забыл. Я -- беглый негр. Белые люди поймают Габа.
Они отрубят мне руку.
-- Как? Отрубят тебе руку?
-- Да, верно, масса. Такой закон в Луизиане. Белый человек
бьет негра -- все смеются, все кричат: ``Бей проклятого негра!
Бей его!'' Негр бьет белого человека -- ему отрубают руку. Габ
очень-очень хочет помочь масса Эдварду, но он не смеет ходить
на опушку. Белые люди два дня ищут его. Они послали по его
следам собак и охотников за неграми. Я думал, масса из их
шайки, вот почему я бежал.
-- Если ты не выведешь меня из лесу, мне придется умереть.
-- Умереть? Умереть?! Почему масса так говорит?
-- Я заблудился и не могу найти дороги из лесу. Если я не
отыщу доктора через двадцать минут, я погиб! О Боже!
-- Доктора? Масса Эдвард болен? Что с вами? Скажите Габу.
Если так надо, он отведет друга негров и не побоится рисковать
жизнью. Что болит у молодого масса?
-- Смотри, меня ужалила гремучая змея... И, развязав руку,
я показал ему ранку и опухоль.
-- О-о! Да, масса говорит правду. Это зубы гремучей змеи.
Доктор не годится. Табак тоже не годится. Габ -- лучший доктор
от гремучей змеи. Идем скорей, молодой масса!
-- Как! Значит, ты выведешь меня?
-- Габ будет лечить вас, масса.
-- Ты?
-- Да, масса. Говорю вам -- доктор не годится, он ничего
не знает. Он не будет лечить, а будет убивать. Верьте мне,
старый Габ -- он знает, он вылечит. Идем скорей, масса, нельзя
ждать!
В ту минуту я совсем забыл, что Габриэль славился как
заклинатель змей и лекарь, спасавший от ядовитых укусов, хотя
только что думал об этом. Теперь я снова все вспомнил, но с
совсем иным чувством.
``Разумеется, -- подумал я, -- у него есть опыт, он знает
противоядия и умеет их применять. Это тот самый человек,
который мне нужен! Он сказал правду: доктор не поможет мне''.
Я и сам не был раньше уверен, что доктор спасет меня, и
бежал к нему, считая, что это моя последняя надежда.
``Габриэль, заклинатель змей, -- вот нужный мне человек.
Какое счастье, что я встретил его!''
Эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, и я сказал
без колебаний:
-- Веди меня! Я пойду за тобой.
Куда он меня поведет? Что будет делать? Где найдет
противоядие? Как станет меня лечить?
На все эти лихорадочные вопросы я не получил ответа.
-- Верьте мне, масса Эдвард, идите за мной! -- вот все,
что сказал негр, поспешно пробираясь между деревьями.
Мне оставалось только следовать за ним.
Пройдя несколько сот ярдов по болоту между кипарисами, я
увидел впереди просвет. Значит, мы приближаемся к прогалине; к
ней, верно, и направляется мой проводник. И я не удивился,
когда, выйдя из лесу, мы снова оказались на поляне -- на той же
роковой поляне.
Как изменилась она теперь в моих глазах! Мне был неприятен
заливавший ее яркий солнечный свет, пестрота цветов резала
глаза, их аромат вызывал у меня тошноту,
Впрочем, мне это, наверно, только казалось. Мне было дурно
совсем по другой причине. Яд отравил мою кровь. Он огнем
разливался у меня по жилам. Я чувствовал мучительную жажду,
невыносимая тяжесть давила мне грудь, я дышал с трудом -- все
это были явные признаки отравления змеиным ядом.
Возможно, что я преувеличивал свои ощущения. Я знал, что
меня укусила ядовитая змея, и моя фантазия разыгралась. Чувства
мои обострились, и я страдал так, словно болезнь уже овладела
мной.
Мой спутник велел мне сесть. Ходить нехорошо, сказал он.
Надо ждать спокойно и терпеливо. И он снова просил меня
``верить Габу''. Я решил терпеть, хотя и не мог быть спокойным:
мне угрожала слишком большая опасность.
Однако я послушался его. Я сел на ствол поваленного
тюльпанного дерева, тот самый дуплистый ствол, в тени густого
кизила. Собравшись с духом, я молча дожидался указаний моего
черного лекаря. Он отошел от меня и медленно бродил по поляне,
не отрывая глаз от земли, словно что-то разыскивая. Наверно,
какую-нибудь траву, которая должна тут расти.
Нечего и говорить, что я следил за его движениями с
напряженным вниманием. Ведь моя жизнь зависела от результата
его поисков: его успех или неудача означали для меня жизнь или
смерть.
Как у меня забилось сердие, когда я увидел, что он
наклонился, что-то рассматривая, а затем нагнулся еще ниже, как
будто хотел вырвать что-то из земли. Радостное восклицание
сорвалось с его губ, и я невольно ответил ему радостным криком.
Забыв его просьбу сидеть смирно, я вскочил с места и бросился к
нему.
Когда я подбежал, он стоял на коленях и окапывал ножом
какое-то растение, по-видимому, собираясь вытащить его с
корнем. Это было небольшое травянистое растение с прямым
стеблем, продолговатыми копьевидными листьями и небольшой
кисточкой из малозаметных белых цветочков. Тогда я еще не знал,
что это и есть знаменитый змеиный корень.
Негр быстро взрыхлил вокруг него почву и, вытащив его,
отряхнул корни от земли. Я увидел, что на нем было много
жестких кривых корневых разветвлений, чуть потолще корней
сарсапарили. Они были покрыты черной корой и не имели запаха. В
волокнах этих корней находилось противоядие от змеиного укуса,
их сок должен был спасти мне жизнь!
Ни минуты не было потрачено на изготовление лекарства; в
рецепте моего лекаря не было ни замысловатых иероглифов, ни
латинских названий. Он просто сказал: ``Жуйте!'' -- и положил
мне в руку кусок очищенного от коры корня. Так я и сделал. Не
прошло и минуты, как корень превратился у меня во рту в кашицу
и я стал глотать его целебный сок.
Сначала у него был сладковатый привкус, который вызвал у
меня легкую тошноту. Но по мере того как я жевал, он становился
едким и обжигающим и начал щипать мне десны и горло.
Тем временем негр сбегал к ручью, наполнил один из своих
грубых башмаков водой и, вернувшись, смыл с моей руки табачный
сок. Он разжевал несколько листьев того же растения в мягкую
массу, положил ее на ранку и снова завязал мне руку.
Теперь все, что можно было сделать, было сделано. И
Габриэль сказал мне, чтобы я спокойно ждал и не боялся.
Очень скоро все мое тело покрылось испариной, и я стал
дышать глубже и свободней. Кроме того, я чувствовал сильную
тошноту, и если бы проглотил немного больше этого сока, меня
бы, наверно, стошнило, так как змеиный корень, если принимать
его в больших дозах, сильное рвотное средство.
Но из всех ощущений, которые я испытывал в ту минуту, самым
сильным было радостное чувство, что я спасен.
Странно, но это чувство сразу охватило меня, и я был
уверен, что оно меня не обманывает. Я больше не сомневался в
искусстве моего лекаря.
Вскоре мне пришлось увидеть еще одно доказательство
необыкновенных способностей моего нового приятеля.
Я ликовал, как всякий человек, неожиданно и почти чудом
спасенный от смертельной опасности, как человек, который едва
не утонул или уцелел на поле боя, -- словом, вырвался из когтей
смерти. Это было блаженное ощущение. Я чувствовал глубокую
благодарность к моему спасителю и готов был обнять своего
черного спутника, как родного брата, несмотря на его свирепый
вид.
Мы уселись рядом на поваленном дереве и весело болтали,
если можно так сказать о людях, чье будущее туманно и полно
опасностей. Увы, таким оно было для нас обоих. Жизнь не
баловала меня в последнее время, а его... Что ждало впереди
беглого невольника?
Однако даже среди несчастий душа наша подчас отдается
минутным радостям. Природа не допускает, чтобы горе длилось
беспрерывно, и иногда человек должен стряхнуть с себя свои
заботы. Такая минута наступила сейчас для меня. Радость и
благодарность наполнили мое сердце. Я полюбил этого негра,
этого беглого раба, и был в ту минуту счастлив в его обществе.
Мы, естественно, заговорили о змеях и средствах против их
укусов, и он рассказал мне много интересного о жизни
пресмыкающихся. Всякий натуралист мог бы позавидовать этому
часу, проведенному мною в обществе негра Габриэля.
Во время нашего разговора мой собеседник вдруг спросил,
убил ли я укусившую меня змею.
-- Нет, -- ответил я, -- она уползла.
-- Уползла? Как уползла, масса?
-- Спряталась в пустом стволе, том самом, на котором мы
сейчас сидим.
Глаза негра заблестели от удовольствия.
-- Черт возьми! -- воскликнул он, вскакивая. -- Масса
говорит -- змея тут, в этом стволе? Вот тут? -- повторил он. --
Если эта гадина и вправду здесь, Габ мигом достанет ee!
-- Но как? У тебя же нет топора.
-- Этому негру не нужен топор.
-- Так как же ты доберешься до змеи? Ты хочешь поджечь
дерево?
-- Хо! Огонь нехорошо. Этот чурбан будет гореть целый
месяц. Огонь нехорошо: дым увидят белые люди. Габ -- беглый
негр, за ним сразу прибегут собаки. Негру нельзя зажигать
огонь!
-- Как же тогда?
-- Подождите, масса Эдвард, сейчас увидите. Негр позовет
змею, и она сама выползет к нему. Пожалуйста, масса, сидите
смирно и ничего не говорите: старая гадина слышит каждое слово.
Теперь негр говорил шепотом и неслышно скользил вокруг
ствола. Я сидел, не двигаясь, и молча следил за движениями
моего странного приятеля.
Неподалеку были молодые заросли американского бамбука.
Габриэль срезал ножом несколько побегов и, заострив их концы,
воткнул в землю против отверстия в стволе. Он поставил их в
ряд, один к одному, словно струны на арфе, но тесней. Затем
срезал в лесу молодое деревце и, очистив от веток, оставил
только длинную палку с развилиной на конце. Взяв в одну руку
эту палку, а в другую -- расщепленный кусок тростника, он лег
во всю длину на поваленный ствол, так что лицо его оказалось
над самым отверстием. Частокол из бамбука был прямо против
него, и, вытянув руку, он мог до него дотронуться. На этом
закончились приготовления, и негр приступил к ``колдовству''.
Положив возле себя палку с развилиной, он стал водить взад
и вперед расщепленным концом тростника поперек частокола из
бамбуковых палок. Этим он производил звук, очень похожий на
громкое ``с-скр-р-р...'' гремучей змеи, так что человек, не
знающий, кто его производит, принял бы его за змеиный треск.
Звук был так похож, что негр рассчитывал обмануть даже змею.
Однако он, видно, не думал, что одного этого средства
достаточно. При помощи наскоро сделанной свистульки из
копьевидных листьев тростника он в то же время подражал писку и
щебету, который издает красный кардинал, когда сражается со
змеей, опоссумом или другим своим врагом.
Такой писк часто приходится слышать в чаще американского
леса, когда страшная змея заберется в гнездо виргинского
соловья.
Уловка оказалась очень удачной. Через несколько минут из
отверстия выглянула ромбовидная голова змеи. Ее раздвоенное
жало то и дело высовывалось из пасти, а узкие темные глазки
сверкали от ярости. Слышался звук ее трещотки -- по-видимому,
она собиралась принять участие в схватке.
Она почти целиком выползла из норы, но тут заметила обман и
повернулась, чтобы уползти обратно. Однако гремучие змеи на
редкость неповоротливы, и прежде чем она успела скрыться, негр
опустил раздвоенную палку ей на шею и пригвоздил ее к земле.
Ее длинное отвратительное тело беспомощно извивалось в
траве, пытаясь высвободиться. Это была змея необычайной для
своей породы величины, длиной около восьми футов, и такая
толстая, как рука Габриэля. Даже он удивился ее размерам и
сказал мне, что первый раз видит такую.
Я надеялся, что он сейчас же положит конец ее попыткам
вырваться и убьет ее. Желая ему помочь, я взялся за ружье.
-- Нет, масса! -- воскликнул он умоляющим тоном. -- Ради
Бога, не надо стрелять! Масса забыл, что бедный негр -- беглый!
Я понял его и опустил ружье.
-- И потом, масса, я вам что-то покажу. Масса любит