Страница:
говорили, что он становится хуже с каждым днем. Он никогда не
расстается с ременной плетью и уже раза два пускал ее в ход
самым зверским образом.
Сегодня воскресенье, и, судя по шуму в негритянском
поселке, там веселятся вовсю. Я вижу, как разодетые в пестрое
платье негры гуляют по дороге вдоль реки. Мужчины -- в белых
касторовых шляпах, длиннополых синих сюртуках и белых рубашках
с огромными жабо, а женщины -- в цветастых ситцевых платьях, а
иногда даже в пестрых шелках, словно они собрались на бал. У
многих в руках шелковые зонтики, конечно, самых ярких оттенков.
Глядя на них, можно подумать, что жизнь этих рабов не так уж
тяжела; однако стоит посмотреть на ременную плеть мистера
Ларкина, как это впечатление сразу исчезает.
24 июля. Сегодня мне особенно бросилась в глаза тайная
печаль, которая омрачает лицо Эжени. Теперь я убежден, что ее
грусть вызвана не смертью Антуана. Еще какая-то другая забота
удручает ее. Нынче она снова бросила на меня такой же
загадочный взгляд, какой я заметил в день нашей первой встречи.
Но он был так мимолетен, что я не понял его значения, тем более
что и глаза мои и сердце были заняты другой.
Аврора смотрит на меня уже не так робко и, кажется, с
интересом прислушивается к моим словам, хотя они обращены не к
ней. Так ли это? Если бы я мог с ней поговорить, это немножко
успокоило бы мое сердце, которому все труднее переносить это
вынужденное молчание.
25 июля. Несколько негров из поселка вчера проштрафились.
Они получили разрешение побывать в городе и вернулись очень
поздно. Билл-бандит все утро жестоко порол их всех подряд, и
они ушли от него, обливаясь кровью. Для надсмотрщика-новичка он
проявляет уж слишком большую прыть, но Сципион где-то слышал,
что такая работа ему не внове. Их госпожа, конечно, ничего не
знает об этой дикой расправе.
26 июля. Доктор обещает выпустить меня из дому через три
дня. Я все больше уважаю этого человека, особенно с тех пор,
как узнал, что и он недолюбливает Гайара. Он даже его и не
лечит. В поселке есть другой доктор, который лечит Гайара и его
рабов, а также негров с плантации Безансонов. Но он был в
отлучке, поэтому ко мне позвали Рейгарта. В силу врачебной
этики, а также по моей просьбе меня не передали другому врачу,
и Рейгарт продолжает лечить меня. Я видел его коллегу, он
как-то заходил ко мне с доктором Рейгартом и показался мне
достойным другом Гайара.
Рейгарт не так давно приехал в Бринджерс и быстро завоевал
уважение местных плантаторов. Правда, многие из них, особенно
наиболее крупные, держат собственных медиков и платят им
большие деньги. Им невыгодно пренебрегать здоровьем своих
рабов, и поэтому здесь часто лечат их лучше, чем лечат ``белую
голь'' во многих европейских странах.
Я попытался выведать у доктора что-нибудь об отношениях
между Гайаром и Безансонами. Разумеется, я мог касаться этой
темы только намеками и узнал очень немного. Доктор по характеру
замкнутый человек, к тому же излишняя болтливость не вяжется с
его профессией и могла бы повредить ему в глазах здешних
жителей. Он либо очень мало знает об этих делах, либо делает
вид, что мало знает; однако по некоторым его словам я заключил,
что последнее вернее.
-- Бедная молодая леди, -- сказал он, -- совсем одна на
свете! У нее, кажется, есть тетка или какая-то родственница в
Новом Орлеане, но нет мужчины, который занялся бы ее делами.
По-видимому, все в руках у Гайара.
Я узнал от доктора, что отец Эжени считался прежде одним из
самых крупных плантаторов на побережье, что он был известным
хлебосолом и дом его был открыт для всех. В поместье балы и
празднества постоянно сменяли друг друга, особенно в последние
годы. Это расточительство продолжалось и после его смерти, и
Эжени Безансон по-прежнему принимает гостей своего отца с
отцовской щедростью. У нее очень много поклонников, но доктор
не слышал, чтобы она кому-нибудь из них оказывала предпочтение.
Гайар был близким другом Безансона. Почему -- никто не мог
сказать. Трудно было найти людей, столь противоположных по
своему характеру. Некоторые считали, что их дружба похожа на
отношения кредитора с должником.
Сведения, полученные мною от доктора, подтверждают рассказы
Сципиона. Они также подтверждают мои догадки, что над головой
молодой креолки собираются тучи, такие темные, какие никогда не
омрачали ее юность, пострашнее даже, чем гибель Антуана.
28 июля. Сегодня у нас был Гайар, я хочу сказать -- в
большом доме. Впрочем, он бывает у мадемуазель Эжени почти
каждый день; но сегодня Сципион рассказал мне нечто новое и
очень странное. Несколько рабов, избитых новым надсмотрщиком,
пожаловались своей госпоже, и она заговорила об этом с Гайаром.
Он же ответил ей, что ``эти негодяи получили по заслугам, да
еще не все сполна'', а затем решительно поддержал негодяя
Ларкина, которому явно покровительствует. Эжени молча выслушала
его.
Сципион узнал это от Авроры. Его рассказ очень
знаменателен.
Бедный Сципион поделился со мной еще своей личной бедой. Он
заметил, что надсмотрщик заглядывается на его малютку Хло.
Каков негодяй! Неужели это правда? У меня кровь кипит от
негодования! О рабство!
2 августа. Я снова услышал кое-что о Гайаре. Он был в
большом доме и сидел у мадемуазель Эжени гораздо дольше, чем
всегда. О чем они могли говорить? Неужели ей приятно его
общество? Нет, быть не может! Зачем же эти частые посещения,
эти долгие беседы? Если она выйдет замуж за этого человека, мне
очень жаль ее. Бедная жертва -- ибо она, конечно, станет его
жертвой. Видно, у него какая-то власть над ней, если он смеет
так себя вести. Он держится на плантации, как хозяин, говорит
Сципион, и приказывает всем, словно господин. Все боятся его и
``погонялу'', как называют негры негодяя Ларкина. Больше всех
боится его Сципион, который видел, как тот опять приставал к
маленькой Хлое. Бедняга! Он просто в отчаянии. И вполне
понятно, если даже закон лишает его права защитить честь
собственной дочери. Я обещал ему поговорить с мадемуазель
Эжени, но, судя по рассказам, боюсь, что она так же бессильна,
как и сам Сципион.
3 августа. Сегодня я первый раз вышел из комнаты. Прошелся
по плодовому саду и среди цветников. Под апельсиновыми
деревьями я встретил Аврору, собиравшую золотистые плоды; но с
ней была маленькая Хлоя, державшая корзинку. Чего бы я ни дал,
чтобы встретить Аврору одну! Увы, я мог только обменяться с ней
несколькими словами, а затем она ушла.
Аврора поздравила меня с тем, что я уже могу выходить, и
как будто обрадовалась, увидев меня, -- так мне показалось. Она
была прелестна, как никогда. Срывая апельсины, она
разгорячилась, яркий румянец играл на ее щеках, и темные глаза
сияли, как сапфиры. Ее грудь вздымалась и опускалась, а легкое
платье не скрывало благородных линий ее фигуры.
Я был очарован изяществом ее походки, когда она удалялась
от меня. На ходу ее стан грациозно покачивался, что объяснялось
характерной для женщин ее племени склонностью к полноте. Она
очень женственна и прекрасно сложена. У нее маленькие, изящные
руки, а легкие ножки, кажется, едва касаются земли.
Восхищенный, я долго смотрел ей вслед. И когда я вернулся в
свою одинокую комнату, любовь моя разгорелась еще сильнее.
Я думал о моем кратком свидании с Авророй, с радостью
вспоминал несколько сказанных ею ласковых слов и был счастлив,
предвкушая, что теперь, когда я могу выходить в сад, наши
встречи участятся, как вдруг в разгар моих сладких мечтаний в
дверях моей комнаты, загораживая свет, выросла чья-то темная
фигура.
Я поднял глаза и увидел ненавистное лицо Доминика Гайара.
Это было его второе посещение с того дня, как я попал на
плантацию. Что ему надо от меня?
Я недолго ждал разгадки, так как мой посетитель, не
извинившись за свое внезапное вторжение, приступил прямо к
делу.
-- Сударь, -- сказал он, -- я отдал распоряжение о вашем
переезде в гостиницу в Бринджерсе.
-- Вот как? -- ответил я с возмущением, таким же резким
тоном, как и он. -- А кто, позвольте вас спросить, поручил вам
эту заботу?
-- А... а... -- пробормотал он, слегка смущенный моим
суровым приемом. -- Простите, сударь, быть может, вы не знаете,
что я доверенное лицо, друг и опекун мадемуазель Безансон и...
и...
-- Значит, мадемуазель Безансон желает, чтобы я переехал в
Бринджерс?
-- Гм... По правде сказать, это не совсем ее желание, но,
видите ли, дорогой сэр, дело очень деликатное. Если вы
останетесь здесь теперь, когда вы уже почти поправились, -- с
чем я вас, конечно, поздравляю, -- вы... вы...
-- Продолжайте, сэр!
-- Ваше пребывание здесь при данных обстоятельствах дало
бы, вы сами понимаете, сэр... дало бы повод для разных толков
среди соседей. Оно могло бы показаться неприличным...
-- Постойте, господин Гайар! Я уже вышел из возраста,
чтобы слушать ваши наставления.
-- Простите, сэр. Я не хотел вас учить, но я... Поймите
меня, я, как опекун молодой девушки...
-- Довольно, сэр! Я вас прекрасно понял. Ради своих личных
целей, каковы бы они ни были, вы хотите, чтобы я поскорее
покинул плантацию. Ваше желание будет исполнено. Я уеду отсюда,
хотя и не затем, чтобы вам угодить. Уеду сегодня же вечером.
Поняв скрытое значение моих слов, он вздрогнул, как от
электрического тока. Лицо его побледнело, а брови нахмурились.
Я коснулся тайных струн его души, и это было ему явно
неприятно. Однако старый пройдоха тут же овладел собой и,
словно не заметив моих намеков, сказал с лицемерным огорчением:
-- Сэр, я очень сожалею, но это необходимо. Вы понимаете,
мнение общества... суетного, назойливого общества...
-- Избавьте меня от нравоучений, сэр! Вы добились своего,
и в вашем обществе здесь больше не нуждаются.
-- Гм... -- пробормотал он. -- Мне очень жаль, что вы так
отнеслись к моим словам, очень жаль... -- И, сказав еще
несколько бессвязных слов, он удалился.
Я подошел к двери, чтобы взглянуть, куда он пойдет от меня.
Он направился прямо к дому. Я видел, как он в него вошел.
Это посещение застало меня врасплох, хотя и не было для
меня полной неожиданностью. После слышанного мною разговора
Гайара с доктором все это можно было предвидеть. Однако я не
думал, что мне придется так скоро покинуть плантацию. Я
собирался прожить здесь еще неделю-другую и переехать в
гостиницу, когда окончательно поправлюсь.
Я был огорчен по многим причинам. Меня возмущало, что этот
негодяй пользуется здесь такой властью, ибо я был уверен, что
мадемуазель Безансон не причастна к моему изгнанию. Наоборот,
она была у меня всего несколько часов назад и ни словом не
обмолвилась о моем отъезде. Быть может, она знала о нем, но не
хотела со мной говорить? Нет, вряд ли. Я не заметил никакой
перемены в ее обращении. Она была так же приветлива, также
беспокоилась о моем здоровье, так же заботилась о моих
удобствах, пище, обо всех мелочах моей жизни, как и всегда.
Она, конечно, не предвидела той внезапной перемены, о которой
говорил Гайар. Подумав, я пришел к убеждению, что он даже не
посоветовался с ней. Какова же власть этого человека, если он
может заставить ее нарушить законы гостеприимства! Мне было
больно думать, что это прелестное создание находится во власти
такого негодяя.
Но другая мысль была для меня еще мучительней -- мысль о
разлуке с Авророй. Конечно, мне и в голову не приходило, что я
расстаюсь с ней навсегда. Нет! Иначе я не уступил бы так легко.
Гайару пришлось бы силой выгнать меня из дому. Разумеется, я не
думал, что переезд в гостиницу лишит меня возможности бывать на
плантации.
В сущности, переезд мало изменит мое положение. Навещая их
как знакомый, я буду чувствовать себя более независимо, чем
когда жил у них в доме. Быть может, мне станет даже легче
встречаться с той, кого я люблю. Я могу приезжать сюда так
часто, как мне вздумается. У меня останутся те же возможности
увидеть ее. Я жаждал только одного -- свидания наедине с
Авророй, а затем -- либо блаженство, либо разбитые надежды!
Однако в ту минуту меня тревожили и другие заботы. На что я
буду жить в гостинице? Поверит ли хозяин мне на слово и захочет
ли ждать, пока я получу деньги из дому? Платье у меня было,
хоть я и получил его таинственным путем. Однажды, проснувшись
утром, я нашел его у своей постели. Я не стал расспрашивать,
откуда оно, предпочитая поговорить об этом позже. Но как мне
быть с деньгами, откуда их достать? Неужели просить в долг у
мадемуазель Безансон? Или занять у Гайара? Трудное положение!
Но тут я вспомнил о докторе Рейгарте. Я представил себе его
спокойное, приветливое лицо.
``Вот выход! -- подумал я. -- Он мне поможет!'' Казалось,
мои мысли передались ему, так как в ту же минуту вошел мой
милый доктор, и я поведал ему все свои затруднения.
Я не ошибся в нем. Он тотчас положил на стол свой кошелек,
предложив взять из него столько денег, сколько мне нужно.
-- Меня очень удивляет желание Гайара поскорее удалить вас
отсюда, -- сказал он. -- Тут кроется не только беспокойство о
репутации молодой девушки. Нет, здесь что-то другое. Но что?
Доктор говорил, словно обращаясь к самому себе и ища ответа
в собственных мыслях.
-- Я очень мало знаю мадемуазель Безансон, -- продолжал
он, -- иначе я счел бы своим долгом докопаться, в чем тут дело.
Но Гайар -- ее опекун, и если он настаивает, чтобы вы уехали,
то, пожалуй, вам следует исполнить его желание. Она, кажется,
не вправе даже распоряжаться собой. Бедняжка! Боюсь, что за
всем этим скрывается крупный долг. А если так, она скоро
попадет в худшую неволю, чем все ее рабы. Бедная девушка!
Рейгарт был прав. Если бы я остался, это могло бы только
повредить ей. Я согласился с ним.
-- Я хотел бы сейчас же уехать, доктор.
-- Моя коляска стоит у ворот. Пожалуйста, я могу доставить
вас в Бринджерс.
-- Спасибо! Это как раз то, о чем я хотел вас попросить. С
радостью принимаю ваше предложение. У меня сборы короткие --
через несколько минут я буду готов.
-- А я, пожалуй, пойду в большой дом и предупрежу
мадемуазель Безансон о вашем отъезде.
-- Будьте так добры. Гайар, наверно, еще там?
-- Нет. Я встретил адвоката недалеко от ворот, он шел
домой. Думаю, она теперь одна. Я поговорю с ней и вернусь за
вами.
Доктор оставил меня и направился к дому. Вскоре он вернулся
и передал мне все, что узнал. Он был очень удивлен тем, что
услышал от мадемуазель Безансон. Час тому назад Гайар сказал
ей, что я заявил ему о своем желании переехать в гостиницу. Она
очень удивилась, так как я ни словом не заикнулся об этом во
время нашей последней беседы. Сначала она не хотела и слышать о
моем отъезде, но Гайар привел веские доводы, чтобы убедить ее в
разумности такого шага; доктор от моего имени тоже настаивал на
этом. В конце концов она согласилась, хотя и очень неохотно.
Сообщив мне все это, доктор прибавил, что она ждет меня.
Сципион провел меня в гостиную. Мадемуазель Эжени сидела на
диване, но, когда я вошел, встала и пошла мне навстречу. Я
увидел слезы на ее глазах.
-- Правда ли, сударь, что вы собираетесь покинуть нас?
-- Да, сударыня. Я уже совсем здоров. Я пришел
поблагодарить вас за радушное гостеприимство и попрощаться с
вами.
-- Гостеприимство! Ах, сударь, какое же это
гостеприимство, если я позволяю вам так скоро покинуть нас! Я
хотела бы, чтобы вы остались, но... -- Тут она смутилась. -- Но
вы не должны считать себя здесь чужим, даже если переедете в
гостиницу. Бринджерс очень близко. Обещайте, что вы будете
постоянно бывать у нас -- каждый день!
Мне незачем говорить, что я охотно и с радостью дал это
обещание.
-- Теперь, когда вы дали слово, мне будет не так грустно с
вами расстаться. До свиданья!
Она протянула мне руку на прощанье, а я взял ее нежные
пальчики и почтительно поцеловал. Глаза ее снова наполнились
слезами, и она отвернулась, чтобы их скрыть. Я был уверен, что,
будь на то ее воля, она не разрешила бы мне уехать. Она была не
из тех, кто боится сплетен и пересудов. Нет, тут крылась другая
причина.
Я вышел в прихожую и с тревогой огляделся вокруг. Где она?
Неужели я не услышу от нее ни слова на прощанье? В это время
боковая дверь тихонько приоткрылась. Сердце бурно забилось у
меня в груди. Аврора! Я не решался говорить громко, меня
услышали бы в гостиной. Взгляд, шепот, быстрое пожатие руки --
и я вышел. Но ее ответное пожатие, хотя очень слабое и робкое,
наполнило мое сердце радостью, и я направился к воротам гордым
шагом победителя.
``Аврора меня любит!''
К этому заключению я пришел значительно позже того дня,
когда покинул плантацию и переселился в Бринджерс. А с того
времени прошел уже целый месяц.
Жизнь моя за этот месяц вряд ли интересна для моего
читателя, хотя каждый ее час, полный надежды и тревоги, до сих
пор живет в моей памяти. Когда сердце полно любви, каждый
пустяк, связанный с этой любовью, представляется важным и
значительным, и память хранит мысли и события, которые в другое
время скоро бы забылись. Я мог бы написать целый том о моей
жизни за этот месяц, и каждая его строка была бы интересна для
меня, но не для вас. Поэтому я и не написал его и даже не
привожу здесь моего дневника за это время.
Я по-прежнему жил в гостинице в Бринджерсе и быстро
набирался сил. Чаще всего я гулял по полям или по дороге вдоль
реки, катался на лодке и удил рыбу в тихих заводях или охотился
в зарослях камыша и кипарисовых лесах; иногда я проводил время,
играя в бильярд, который вы найдете в каждой луизианской
деревне.
Я подружился с доктором Рейгартом и, когда он не был занят
практикой, проводил время с ним.
Его книги тоже стали моими друзьями, и по ним я впервые
познакомился с ботаникой. Я стал изучать растительность
окружающих лесов и вскоре научился с первого взгляда определять
породу каждого дерева: исполинские кипарисы, символ печали, с
высокими пирамидальными стволами и широко раскинувшимися
мрачными темно-зелеными кронами; ниссы, эти водяные нимфы, с
длинными нежными листьями и плодами вроде олив; персимон, или
американский лотос, с ярко-зеленой листвой и красными, похожими
на сливы плодами; величавая магнолия и ее сородич -- высокое
тюльпанное дерево; рожковое дерево и из того же семейства белая
акация с тройными шипами и легкими перистыми листьями, почти не
дающими тени; платаны с гладкими стволами и широко раскинутыми
серебристыми ветвями; стираксовое дерево, по которому стекают
золотистые капли; ароматный и целебный сассафрас и красный лавр
с запахом корицы; различные породы дубов, во главе которых
стоит величественный вечнозеленый виргинский дуб, растущий в
южных лесах; красный бук с висячими кистями; тенистая крушина с
широкими сердцевидными листьями и черными ягодами и, наконец,
последнее, но не менее интересное дерево -- любящий воду
тополь. Таковы леса, покрывающие наносную почву луизианской
равнины.
Область, изобилующая этими лесами, простирается выше тех
мест, где растут пальмы, однако и здесь встречаются некоторые
их разновидности -- например, латании и саговые пальмы разных
пород, так называемые пальметто; местами они образуют густой
подлесок и придают всему лесу тропический характер.
Я изучал и паразитов этого растительного царства: огромные
черные узловатые лианы толщиной с древесный ствол; стелющийся
камыш с красивыми, похожими на звездочки цветами; мускатный
виноград с темно-красными гроздьями; бигнонии с трубчатыми
цветами; густые бамбуковые заросли; душистую сарсапариль и
многие другие.
Меня интересовали и разные виды культурных растений --
источник богатства этой страны, -- такие, как сахарный
тростник, рис, кукуруза, табак, хлопок и индиго. Все они были
мне незнакомы, и я с интересом изучал их особенности и способы
разведения.
Можно подумать, что весь этот месяц я бездельничал, но в
действительности он был самым плодотворным за всю мою жизнь. За
этот короткий месяц я получил больше полезных знаний, чем за
многие годы обучения в колледже. Но, главное, я узнал то, что
было для меня дороже всего на свете: я узнал, что Аврора меня
любит!
Я узнал это не из ее уст -- она ни слова не сказала мне, и
все же я был уверен, что это так, уверен, как в том, что я
живу. Никакие знания на свете не могли дать мне такой радости,
как одна эта мысль!
-- Аврора меня любит! -- так воскликнул я однажды утром,
отправляясь из Бринджерса на плантацию.
Я бывал там раза три в неделю, а случалось, и чаще. Иногда
я встречал у них гостей, друзей мадемуазель Эжени, иногда
заставал ее одну или вдвоем с Авророй. Но ни разу мне не
удалось остаться с Авророй наедине. Ах, как я жаждал такого
случая!
Официально я, конечно, приходил в гости к мадемуазель
Эжени. Я не смел искать свидания с ее невольницей.
Эжени была по-прежнему грустна; теперь мне уж никогда не
случалось видеть ее такой оживленной, как раньше. Она бывала
подчас очень печальна и никогда не смеялась. Я не был
поверенным ее тревог и потому мог только догадываться об их
причинах. Однако я не сомневался, что виной всему Гайар.
Последнее время я мало слышал о нем. В общественных местах
он явно избегал встреч со мной, а я никогда не заходил в его
владения. Я заметил, что мало кто из соседей уважал его, кроме
тех, кто преклонялся перед его богатством. Удалось ли ему
добиться успеха в своих ухаживаниях за Эжени, я не знал. В
обществе их союз считали вполне возможным, хотя никто его не
одобрял. Я очень сочувствовал молодой креолке, но и только.
Конечно, не будь я так влюблен в Аврору, судьба ее хозяйки
волновала бы меня гораздо больше.
``Да, Аврора меня любит!'' -- повторял я про себя, выезжая
на береговую дорогу.
Я ехал верхом. Великодушный Рейгарт отдал в мое
распоряжение прекрасную верховую лошадь, и она горячилась подо
мной, словно ей передавалось мое страстное нетерпение.
Мой хорошо выезженный конь и сам знал дорогу, так что я
бросил поводья, предоставив ему бежать как вздумается, а сам
отдался своим мыслям.
Я любил квартеронку, любил горячо и преданно. И она тоже
любила меня. Она не высказывала своей любви словами, но я сумел
ее разгадать. Мимолетный взгляд, движение, вздох -- вот что
убедило меня.
Любовь научила меня своему особому языку. Мне не надо было
никаких посредников, никаких слов, чтобы понять, что я любим.
Эти мысли бесконечно радовали меня и наполняли мое сердце
восторгом, но вскоре их сменили другие, гораздо менее приятные.
Кого я люблю? Невольницу! Правда, прекрасную невольницу, но
все же рабыню. Весь мир поднимет меня на смех. Вся Луизиана
будет смеяться надо мной -- нет, не смеяться, а презирать и
преследовать меня. Одно желание сделать ее моей женой вызовет
насмешки и оскорбления: ``Как! Жениться на невольнице! Этого не
потерпят законы нашей страны!'' Жениться на квартеронке, даже
будь она свободна, -- значило навлечь на себя гонения. Меня,
вероятно, изгнали бы из страны, а может быть, засадили бы в
тюрьму.
Все это я знал, но меня это нисколько не тревожило. Что
значило для меня осуждение всего света по сравнению с любовью к
Авроре? Ровно ничего. Конечно, я глубоко сокрушался, что Аврора
-- невольница, но совсем по другой причине. Как освободить ее?
Вот вопрос, который волновал меня.
До сих пор я мало над этим задумывался. Пока я не убедился,
что любим ею, мне казалось, что это дело далекого будущего. Но
теперь, когда я поверил в ее любовь, все силы моей души
сосредоточились на одной мысли: ``Как освободить ее?'' Будь она
обыкновенной невольницей, ответ был бы очень прост. Хоть я и не
был богат, однако у меня хватило бы средств на то, чтобы купить
себе живого человека.
В моих глазах Авроре, конечно, цены не было. Но что думает
об этом ее молодая хозяйка? До сих пор она никому не хотела
продавать мою суженую. Но даже если можно оценить девушку на
деньги, согласится ли мадемуазель Эжени продать ее мне? Какая
нелепая просьба: продать мне ее невольницу, чтобы я мог
жениться на ней! Как отнесется к этому Эжени Безансон?
Даже мысль о предстоящем разговоре пугала меня, но время
для него еще не приспело.
``Надо прежде повидаться с Авророй наедине, спросить ее,
любит ли она меня, а затем, если она согласна быть моей женой,
я сумею всего добиться. Я еще не знаю каким путем, но моя
любовь преодолеет все препятствия. Она придаст мне несокрушимую
силу, мужество и решимость. Я сломаю все преграды. Я уговорю
или сокрушу всех моих противников. Я смету все, что станет
между мною и моей любовью! Аврора, я спешу к тебе!''
Вдруг лошадь моя громко заржала, прервав мои размышления. Я
взглянул вперед, чтобы узнать, в чем дело, и увидел, что
приближаюсь к плантации Безансонов. Из ворот выехала коляска.
Лошади бежали рысью, экипаж свернул на дорогу и помчался прочь
от меня; вскоре он скрылся в облаке пыли.
Я узнал коляску мадемуазель Безансон. Хоть я и не успел
разглядеть, кто в ней сидел, однако заметил, что это были дамы.
``Наверно, мадемуазель Эжени с Авророй'', -- подумал я.
Должно быть, они меня не заметили за высокой оградой, а выехав
за ворота, сразу повернули.
Я был очень разочарован. Значит, я спешил напрасно, и мне
оставалось только вернуться обратно в Бринджерс.
Я уже натянул поводья, собираясь повернуть, когда мне
пришло в голову, что я мог бы догнать их и перекинуться с ними
несколькими словами. Если мне удастся обменяться взглядом с
Авророй, это уже вознаградит меня за мою скачку. Я пришпорил
лошадь и помчался вперед.
расстается с ременной плетью и уже раза два пускал ее в ход
самым зверским образом.
Сегодня воскресенье, и, судя по шуму в негритянском
поселке, там веселятся вовсю. Я вижу, как разодетые в пестрое
платье негры гуляют по дороге вдоль реки. Мужчины -- в белых
касторовых шляпах, длиннополых синих сюртуках и белых рубашках
с огромными жабо, а женщины -- в цветастых ситцевых платьях, а
иногда даже в пестрых шелках, словно они собрались на бал. У
многих в руках шелковые зонтики, конечно, самых ярких оттенков.
Глядя на них, можно подумать, что жизнь этих рабов не так уж
тяжела; однако стоит посмотреть на ременную плеть мистера
Ларкина, как это впечатление сразу исчезает.
24 июля. Сегодня мне особенно бросилась в глаза тайная
печаль, которая омрачает лицо Эжени. Теперь я убежден, что ее
грусть вызвана не смертью Антуана. Еще какая-то другая забота
удручает ее. Нынче она снова бросила на меня такой же
загадочный взгляд, какой я заметил в день нашей первой встречи.
Но он был так мимолетен, что я не понял его значения, тем более
что и глаза мои и сердце были заняты другой.
Аврора смотрит на меня уже не так робко и, кажется, с
интересом прислушивается к моим словам, хотя они обращены не к
ней. Так ли это? Если бы я мог с ней поговорить, это немножко
успокоило бы мое сердце, которому все труднее переносить это
вынужденное молчание.
25 июля. Несколько негров из поселка вчера проштрафились.
Они получили разрешение побывать в городе и вернулись очень
поздно. Билл-бандит все утро жестоко порол их всех подряд, и
они ушли от него, обливаясь кровью. Для надсмотрщика-новичка он
проявляет уж слишком большую прыть, но Сципион где-то слышал,
что такая работа ему не внове. Их госпожа, конечно, ничего не
знает об этой дикой расправе.
26 июля. Доктор обещает выпустить меня из дому через три
дня. Я все больше уважаю этого человека, особенно с тех пор,
как узнал, что и он недолюбливает Гайара. Он даже его и не
лечит. В поселке есть другой доктор, который лечит Гайара и его
рабов, а также негров с плантации Безансонов. Но он был в
отлучке, поэтому ко мне позвали Рейгарта. В силу врачебной
этики, а также по моей просьбе меня не передали другому врачу,
и Рейгарт продолжает лечить меня. Я видел его коллегу, он
как-то заходил ко мне с доктором Рейгартом и показался мне
достойным другом Гайара.
Рейгарт не так давно приехал в Бринджерс и быстро завоевал
уважение местных плантаторов. Правда, многие из них, особенно
наиболее крупные, держат собственных медиков и платят им
большие деньги. Им невыгодно пренебрегать здоровьем своих
рабов, и поэтому здесь часто лечат их лучше, чем лечат ``белую
голь'' во многих европейских странах.
Я попытался выведать у доктора что-нибудь об отношениях
между Гайаром и Безансонами. Разумеется, я мог касаться этой
темы только намеками и узнал очень немного. Доктор по характеру
замкнутый человек, к тому же излишняя болтливость не вяжется с
его профессией и могла бы повредить ему в глазах здешних
жителей. Он либо очень мало знает об этих делах, либо делает
вид, что мало знает; однако по некоторым его словам я заключил,
что последнее вернее.
-- Бедная молодая леди, -- сказал он, -- совсем одна на
свете! У нее, кажется, есть тетка или какая-то родственница в
Новом Орлеане, но нет мужчины, который занялся бы ее делами.
По-видимому, все в руках у Гайара.
Я узнал от доктора, что отец Эжени считался прежде одним из
самых крупных плантаторов на побережье, что он был известным
хлебосолом и дом его был открыт для всех. В поместье балы и
празднества постоянно сменяли друг друга, особенно в последние
годы. Это расточительство продолжалось и после его смерти, и
Эжени Безансон по-прежнему принимает гостей своего отца с
отцовской щедростью. У нее очень много поклонников, но доктор
не слышал, чтобы она кому-нибудь из них оказывала предпочтение.
Гайар был близким другом Безансона. Почему -- никто не мог
сказать. Трудно было найти людей, столь противоположных по
своему характеру. Некоторые считали, что их дружба похожа на
отношения кредитора с должником.
Сведения, полученные мною от доктора, подтверждают рассказы
Сципиона. Они также подтверждают мои догадки, что над головой
молодой креолки собираются тучи, такие темные, какие никогда не
омрачали ее юность, пострашнее даже, чем гибель Антуана.
28 июля. Сегодня у нас был Гайар, я хочу сказать -- в
большом доме. Впрочем, он бывает у мадемуазель Эжени почти
каждый день; но сегодня Сципион рассказал мне нечто новое и
очень странное. Несколько рабов, избитых новым надсмотрщиком,
пожаловались своей госпоже, и она заговорила об этом с Гайаром.
Он же ответил ей, что ``эти негодяи получили по заслугам, да
еще не все сполна'', а затем решительно поддержал негодяя
Ларкина, которому явно покровительствует. Эжени молча выслушала
его.
Сципион узнал это от Авроры. Его рассказ очень
знаменателен.
Бедный Сципион поделился со мной еще своей личной бедой. Он
заметил, что надсмотрщик заглядывается на его малютку Хло.
Каков негодяй! Неужели это правда? У меня кровь кипит от
негодования! О рабство!
2 августа. Я снова услышал кое-что о Гайаре. Он был в
большом доме и сидел у мадемуазель Эжени гораздо дольше, чем
всегда. О чем они могли говорить? Неужели ей приятно его
общество? Нет, быть не может! Зачем же эти частые посещения,
эти долгие беседы? Если она выйдет замуж за этого человека, мне
очень жаль ее. Бедная жертва -- ибо она, конечно, станет его
жертвой. Видно, у него какая-то власть над ней, если он смеет
так себя вести. Он держится на плантации, как хозяин, говорит
Сципион, и приказывает всем, словно господин. Все боятся его и
``погонялу'', как называют негры негодяя Ларкина. Больше всех
боится его Сципион, который видел, как тот опять приставал к
маленькой Хлое. Бедняга! Он просто в отчаянии. И вполне
понятно, если даже закон лишает его права защитить честь
собственной дочери. Я обещал ему поговорить с мадемуазель
Эжени, но, судя по рассказам, боюсь, что она так же бессильна,
как и сам Сципион.
3 августа. Сегодня я первый раз вышел из комнаты. Прошелся
по плодовому саду и среди цветников. Под апельсиновыми
деревьями я встретил Аврору, собиравшую золотистые плоды; но с
ней была маленькая Хлоя, державшая корзинку. Чего бы я ни дал,
чтобы встретить Аврору одну! Увы, я мог только обменяться с ней
несколькими словами, а затем она ушла.
Аврора поздравила меня с тем, что я уже могу выходить, и
как будто обрадовалась, увидев меня, -- так мне показалось. Она
была прелестна, как никогда. Срывая апельсины, она
разгорячилась, яркий румянец играл на ее щеках, и темные глаза
сияли, как сапфиры. Ее грудь вздымалась и опускалась, а легкое
платье не скрывало благородных линий ее фигуры.
Я был очарован изяществом ее походки, когда она удалялась
от меня. На ходу ее стан грациозно покачивался, что объяснялось
характерной для женщин ее племени склонностью к полноте. Она
очень женственна и прекрасно сложена. У нее маленькие, изящные
руки, а легкие ножки, кажется, едва касаются земли.
Восхищенный, я долго смотрел ей вслед. И когда я вернулся в
свою одинокую комнату, любовь моя разгорелась еще сильнее.
Я думал о моем кратком свидании с Авророй, с радостью
вспоминал несколько сказанных ею ласковых слов и был счастлив,
предвкушая, что теперь, когда я могу выходить в сад, наши
встречи участятся, как вдруг в разгар моих сладких мечтаний в
дверях моей комнаты, загораживая свет, выросла чья-то темная
фигура.
Я поднял глаза и увидел ненавистное лицо Доминика Гайара.
Это было его второе посещение с того дня, как я попал на
плантацию. Что ему надо от меня?
Я недолго ждал разгадки, так как мой посетитель, не
извинившись за свое внезапное вторжение, приступил прямо к
делу.
-- Сударь, -- сказал он, -- я отдал распоряжение о вашем
переезде в гостиницу в Бринджерсе.
-- Вот как? -- ответил я с возмущением, таким же резким
тоном, как и он. -- А кто, позвольте вас спросить, поручил вам
эту заботу?
-- А... а... -- пробормотал он, слегка смущенный моим
суровым приемом. -- Простите, сударь, быть может, вы не знаете,
что я доверенное лицо, друг и опекун мадемуазель Безансон и...
и...
-- Значит, мадемуазель Безансон желает, чтобы я переехал в
Бринджерс?
-- Гм... По правде сказать, это не совсем ее желание, но,
видите ли, дорогой сэр, дело очень деликатное. Если вы
останетесь здесь теперь, когда вы уже почти поправились, -- с
чем я вас, конечно, поздравляю, -- вы... вы...
-- Продолжайте, сэр!
-- Ваше пребывание здесь при данных обстоятельствах дало
бы, вы сами понимаете, сэр... дало бы повод для разных толков
среди соседей. Оно могло бы показаться неприличным...
-- Постойте, господин Гайар! Я уже вышел из возраста,
чтобы слушать ваши наставления.
-- Простите, сэр. Я не хотел вас учить, но я... Поймите
меня, я, как опекун молодой девушки...
-- Довольно, сэр! Я вас прекрасно понял. Ради своих личных
целей, каковы бы они ни были, вы хотите, чтобы я поскорее
покинул плантацию. Ваше желание будет исполнено. Я уеду отсюда,
хотя и не затем, чтобы вам угодить. Уеду сегодня же вечером.
Поняв скрытое значение моих слов, он вздрогнул, как от
электрического тока. Лицо его побледнело, а брови нахмурились.
Я коснулся тайных струн его души, и это было ему явно
неприятно. Однако старый пройдоха тут же овладел собой и,
словно не заметив моих намеков, сказал с лицемерным огорчением:
-- Сэр, я очень сожалею, но это необходимо. Вы понимаете,
мнение общества... суетного, назойливого общества...
-- Избавьте меня от нравоучений, сэр! Вы добились своего,
и в вашем обществе здесь больше не нуждаются.
-- Гм... -- пробормотал он. -- Мне очень жаль, что вы так
отнеслись к моим словам, очень жаль... -- И, сказав еще
несколько бессвязных слов, он удалился.
Я подошел к двери, чтобы взглянуть, куда он пойдет от меня.
Он направился прямо к дому. Я видел, как он в него вошел.
Это посещение застало меня врасплох, хотя и не было для
меня полной неожиданностью. После слышанного мною разговора
Гайара с доктором все это можно было предвидеть. Однако я не
думал, что мне придется так скоро покинуть плантацию. Я
собирался прожить здесь еще неделю-другую и переехать в
гостиницу, когда окончательно поправлюсь.
Я был огорчен по многим причинам. Меня возмущало, что этот
негодяй пользуется здесь такой властью, ибо я был уверен, что
мадемуазель Безансон не причастна к моему изгнанию. Наоборот,
она была у меня всего несколько часов назад и ни словом не
обмолвилась о моем отъезде. Быть может, она знала о нем, но не
хотела со мной говорить? Нет, вряд ли. Я не заметил никакой
перемены в ее обращении. Она была так же приветлива, также
беспокоилась о моем здоровье, так же заботилась о моих
удобствах, пище, обо всех мелочах моей жизни, как и всегда.
Она, конечно, не предвидела той внезапной перемены, о которой
говорил Гайар. Подумав, я пришел к убеждению, что он даже не
посоветовался с ней. Какова же власть этого человека, если он
может заставить ее нарушить законы гостеприимства! Мне было
больно думать, что это прелестное создание находится во власти
такого негодяя.
Но другая мысль была для меня еще мучительней -- мысль о
разлуке с Авророй. Конечно, мне и в голову не приходило, что я
расстаюсь с ней навсегда. Нет! Иначе я не уступил бы так легко.
Гайару пришлось бы силой выгнать меня из дому. Разумеется, я не
думал, что переезд в гостиницу лишит меня возможности бывать на
плантации.
В сущности, переезд мало изменит мое положение. Навещая их
как знакомый, я буду чувствовать себя более независимо, чем
когда жил у них в доме. Быть может, мне станет даже легче
встречаться с той, кого я люблю. Я могу приезжать сюда так
часто, как мне вздумается. У меня останутся те же возможности
увидеть ее. Я жаждал только одного -- свидания наедине с
Авророй, а затем -- либо блаженство, либо разбитые надежды!
Однако в ту минуту меня тревожили и другие заботы. На что я
буду жить в гостинице? Поверит ли хозяин мне на слово и захочет
ли ждать, пока я получу деньги из дому? Платье у меня было,
хоть я и получил его таинственным путем. Однажды, проснувшись
утром, я нашел его у своей постели. Я не стал расспрашивать,
откуда оно, предпочитая поговорить об этом позже. Но как мне
быть с деньгами, откуда их достать? Неужели просить в долг у
мадемуазель Безансон? Или занять у Гайара? Трудное положение!
Но тут я вспомнил о докторе Рейгарте. Я представил себе его
спокойное, приветливое лицо.
``Вот выход! -- подумал я. -- Он мне поможет!'' Казалось,
мои мысли передались ему, так как в ту же минуту вошел мой
милый доктор, и я поведал ему все свои затруднения.
Я не ошибся в нем. Он тотчас положил на стол свой кошелек,
предложив взять из него столько денег, сколько мне нужно.
-- Меня очень удивляет желание Гайара поскорее удалить вас
отсюда, -- сказал он. -- Тут кроется не только беспокойство о
репутации молодой девушки. Нет, здесь что-то другое. Но что?
Доктор говорил, словно обращаясь к самому себе и ища ответа
в собственных мыслях.
-- Я очень мало знаю мадемуазель Безансон, -- продолжал
он, -- иначе я счел бы своим долгом докопаться, в чем тут дело.
Но Гайар -- ее опекун, и если он настаивает, чтобы вы уехали,
то, пожалуй, вам следует исполнить его желание. Она, кажется,
не вправе даже распоряжаться собой. Бедняжка! Боюсь, что за
всем этим скрывается крупный долг. А если так, она скоро
попадет в худшую неволю, чем все ее рабы. Бедная девушка!
Рейгарт был прав. Если бы я остался, это могло бы только
повредить ей. Я согласился с ним.
-- Я хотел бы сейчас же уехать, доктор.
-- Моя коляска стоит у ворот. Пожалуйста, я могу доставить
вас в Бринджерс.
-- Спасибо! Это как раз то, о чем я хотел вас попросить. С
радостью принимаю ваше предложение. У меня сборы короткие --
через несколько минут я буду готов.
-- А я, пожалуй, пойду в большой дом и предупрежу
мадемуазель Безансон о вашем отъезде.
-- Будьте так добры. Гайар, наверно, еще там?
-- Нет. Я встретил адвоката недалеко от ворот, он шел
домой. Думаю, она теперь одна. Я поговорю с ней и вернусь за
вами.
Доктор оставил меня и направился к дому. Вскоре он вернулся
и передал мне все, что узнал. Он был очень удивлен тем, что
услышал от мадемуазель Безансон. Час тому назад Гайар сказал
ей, что я заявил ему о своем желании переехать в гостиницу. Она
очень удивилась, так как я ни словом не заикнулся об этом во
время нашей последней беседы. Сначала она не хотела и слышать о
моем отъезде, но Гайар привел веские доводы, чтобы убедить ее в
разумности такого шага; доктор от моего имени тоже настаивал на
этом. В конце концов она согласилась, хотя и очень неохотно.
Сообщив мне все это, доктор прибавил, что она ждет меня.
Сципион провел меня в гостиную. Мадемуазель Эжени сидела на
диване, но, когда я вошел, встала и пошла мне навстречу. Я
увидел слезы на ее глазах.
-- Правда ли, сударь, что вы собираетесь покинуть нас?
-- Да, сударыня. Я уже совсем здоров. Я пришел
поблагодарить вас за радушное гостеприимство и попрощаться с
вами.
-- Гостеприимство! Ах, сударь, какое же это
гостеприимство, если я позволяю вам так скоро покинуть нас! Я
хотела бы, чтобы вы остались, но... -- Тут она смутилась. -- Но
вы не должны считать себя здесь чужим, даже если переедете в
гостиницу. Бринджерс очень близко. Обещайте, что вы будете
постоянно бывать у нас -- каждый день!
Мне незачем говорить, что я охотно и с радостью дал это
обещание.
-- Теперь, когда вы дали слово, мне будет не так грустно с
вами расстаться. До свиданья!
Она протянула мне руку на прощанье, а я взял ее нежные
пальчики и почтительно поцеловал. Глаза ее снова наполнились
слезами, и она отвернулась, чтобы их скрыть. Я был уверен, что,
будь на то ее воля, она не разрешила бы мне уехать. Она была не
из тех, кто боится сплетен и пересудов. Нет, тут крылась другая
причина.
Я вышел в прихожую и с тревогой огляделся вокруг. Где она?
Неужели я не услышу от нее ни слова на прощанье? В это время
боковая дверь тихонько приоткрылась. Сердце бурно забилось у
меня в груди. Аврора! Я не решался говорить громко, меня
услышали бы в гостиной. Взгляд, шепот, быстрое пожатие руки --
и я вышел. Но ее ответное пожатие, хотя очень слабое и робкое,
наполнило мое сердце радостью, и я направился к воротам гордым
шагом победителя.
``Аврора меня любит!''
К этому заключению я пришел значительно позже того дня,
когда покинул плантацию и переселился в Бринджерс. А с того
времени прошел уже целый месяц.
Жизнь моя за этот месяц вряд ли интересна для моего
читателя, хотя каждый ее час, полный надежды и тревоги, до сих
пор живет в моей памяти. Когда сердце полно любви, каждый
пустяк, связанный с этой любовью, представляется важным и
значительным, и память хранит мысли и события, которые в другое
время скоро бы забылись. Я мог бы написать целый том о моей
жизни за этот месяц, и каждая его строка была бы интересна для
меня, но не для вас. Поэтому я и не написал его и даже не
привожу здесь моего дневника за это время.
Я по-прежнему жил в гостинице в Бринджерсе и быстро
набирался сил. Чаще всего я гулял по полям или по дороге вдоль
реки, катался на лодке и удил рыбу в тихих заводях или охотился
в зарослях камыша и кипарисовых лесах; иногда я проводил время,
играя в бильярд, который вы найдете в каждой луизианской
деревне.
Я подружился с доктором Рейгартом и, когда он не был занят
практикой, проводил время с ним.
Его книги тоже стали моими друзьями, и по ним я впервые
познакомился с ботаникой. Я стал изучать растительность
окружающих лесов и вскоре научился с первого взгляда определять
породу каждого дерева: исполинские кипарисы, символ печали, с
высокими пирамидальными стволами и широко раскинувшимися
мрачными темно-зелеными кронами; ниссы, эти водяные нимфы, с
длинными нежными листьями и плодами вроде олив; персимон, или
американский лотос, с ярко-зеленой листвой и красными, похожими
на сливы плодами; величавая магнолия и ее сородич -- высокое
тюльпанное дерево; рожковое дерево и из того же семейства белая
акация с тройными шипами и легкими перистыми листьями, почти не
дающими тени; платаны с гладкими стволами и широко раскинутыми
серебристыми ветвями; стираксовое дерево, по которому стекают
золотистые капли; ароматный и целебный сассафрас и красный лавр
с запахом корицы; различные породы дубов, во главе которых
стоит величественный вечнозеленый виргинский дуб, растущий в
южных лесах; красный бук с висячими кистями; тенистая крушина с
широкими сердцевидными листьями и черными ягодами и, наконец,
последнее, но не менее интересное дерево -- любящий воду
тополь. Таковы леса, покрывающие наносную почву луизианской
равнины.
Область, изобилующая этими лесами, простирается выше тех
мест, где растут пальмы, однако и здесь встречаются некоторые
их разновидности -- например, латании и саговые пальмы разных
пород, так называемые пальметто; местами они образуют густой
подлесок и придают всему лесу тропический характер.
Я изучал и паразитов этого растительного царства: огромные
черные узловатые лианы толщиной с древесный ствол; стелющийся
камыш с красивыми, похожими на звездочки цветами; мускатный
виноград с темно-красными гроздьями; бигнонии с трубчатыми
цветами; густые бамбуковые заросли; душистую сарсапариль и
многие другие.
Меня интересовали и разные виды культурных растений --
источник богатства этой страны, -- такие, как сахарный
тростник, рис, кукуруза, табак, хлопок и индиго. Все они были
мне незнакомы, и я с интересом изучал их особенности и способы
разведения.
Можно подумать, что весь этот месяц я бездельничал, но в
действительности он был самым плодотворным за всю мою жизнь. За
этот короткий месяц я получил больше полезных знаний, чем за
многие годы обучения в колледже. Но, главное, я узнал то, что
было для меня дороже всего на свете: я узнал, что Аврора меня
любит!
Я узнал это не из ее уст -- она ни слова не сказала мне, и
все же я был уверен, что это так, уверен, как в том, что я
живу. Никакие знания на свете не могли дать мне такой радости,
как одна эта мысль!
-- Аврора меня любит! -- так воскликнул я однажды утром,
отправляясь из Бринджерса на плантацию.
Я бывал там раза три в неделю, а случалось, и чаще. Иногда
я встречал у них гостей, друзей мадемуазель Эжени, иногда
заставал ее одну или вдвоем с Авророй. Но ни разу мне не
удалось остаться с Авророй наедине. Ах, как я жаждал такого
случая!
Официально я, конечно, приходил в гости к мадемуазель
Эжени. Я не смел искать свидания с ее невольницей.
Эжени была по-прежнему грустна; теперь мне уж никогда не
случалось видеть ее такой оживленной, как раньше. Она бывала
подчас очень печальна и никогда не смеялась. Я не был
поверенным ее тревог и потому мог только догадываться об их
причинах. Однако я не сомневался, что виной всему Гайар.
Последнее время я мало слышал о нем. В общественных местах
он явно избегал встреч со мной, а я никогда не заходил в его
владения. Я заметил, что мало кто из соседей уважал его, кроме
тех, кто преклонялся перед его богатством. Удалось ли ему
добиться успеха в своих ухаживаниях за Эжени, я не знал. В
обществе их союз считали вполне возможным, хотя никто его не
одобрял. Я очень сочувствовал молодой креолке, но и только.
Конечно, не будь я так влюблен в Аврору, судьба ее хозяйки
волновала бы меня гораздо больше.
``Да, Аврора меня любит!'' -- повторял я про себя, выезжая
на береговую дорогу.
Я ехал верхом. Великодушный Рейгарт отдал в мое
распоряжение прекрасную верховую лошадь, и она горячилась подо
мной, словно ей передавалось мое страстное нетерпение.
Мой хорошо выезженный конь и сам знал дорогу, так что я
бросил поводья, предоставив ему бежать как вздумается, а сам
отдался своим мыслям.
Я любил квартеронку, любил горячо и преданно. И она тоже
любила меня. Она не высказывала своей любви словами, но я сумел
ее разгадать. Мимолетный взгляд, движение, вздох -- вот что
убедило меня.
Любовь научила меня своему особому языку. Мне не надо было
никаких посредников, никаких слов, чтобы понять, что я любим.
Эти мысли бесконечно радовали меня и наполняли мое сердце
восторгом, но вскоре их сменили другие, гораздо менее приятные.
Кого я люблю? Невольницу! Правда, прекрасную невольницу, но
все же рабыню. Весь мир поднимет меня на смех. Вся Луизиана
будет смеяться надо мной -- нет, не смеяться, а презирать и
преследовать меня. Одно желание сделать ее моей женой вызовет
насмешки и оскорбления: ``Как! Жениться на невольнице! Этого не
потерпят законы нашей страны!'' Жениться на квартеронке, даже
будь она свободна, -- значило навлечь на себя гонения. Меня,
вероятно, изгнали бы из страны, а может быть, засадили бы в
тюрьму.
Все это я знал, но меня это нисколько не тревожило. Что
значило для меня осуждение всего света по сравнению с любовью к
Авроре? Ровно ничего. Конечно, я глубоко сокрушался, что Аврора
-- невольница, но совсем по другой причине. Как освободить ее?
Вот вопрос, который волновал меня.
До сих пор я мало над этим задумывался. Пока я не убедился,
что любим ею, мне казалось, что это дело далекого будущего. Но
теперь, когда я поверил в ее любовь, все силы моей души
сосредоточились на одной мысли: ``Как освободить ее?'' Будь она
обыкновенной невольницей, ответ был бы очень прост. Хоть я и не
был богат, однако у меня хватило бы средств на то, чтобы купить
себе живого человека.
В моих глазах Авроре, конечно, цены не было. Но что думает
об этом ее молодая хозяйка? До сих пор она никому не хотела
продавать мою суженую. Но даже если можно оценить девушку на
деньги, согласится ли мадемуазель Эжени продать ее мне? Какая
нелепая просьба: продать мне ее невольницу, чтобы я мог
жениться на ней! Как отнесется к этому Эжени Безансон?
Даже мысль о предстоящем разговоре пугала меня, но время
для него еще не приспело.
``Надо прежде повидаться с Авророй наедине, спросить ее,
любит ли она меня, а затем, если она согласна быть моей женой,
я сумею всего добиться. Я еще не знаю каким путем, но моя
любовь преодолеет все препятствия. Она придаст мне несокрушимую
силу, мужество и решимость. Я сломаю все преграды. Я уговорю
или сокрушу всех моих противников. Я смету все, что станет
между мною и моей любовью! Аврора, я спешу к тебе!''
Вдруг лошадь моя громко заржала, прервав мои размышления. Я
взглянул вперед, чтобы узнать, в чем дело, и увидел, что
приближаюсь к плантации Безансонов. Из ворот выехала коляска.
Лошади бежали рысью, экипаж свернул на дорогу и помчался прочь
от меня; вскоре он скрылся в облаке пыли.
Я узнал коляску мадемуазель Безансон. Хоть я и не успел
разглядеть, кто в ней сидел, однако заметил, что это были дамы.
``Наверно, мадемуазель Эжени с Авророй'', -- подумал я.
Должно быть, они меня не заметили за высокой оградой, а выехав
за ворота, сразу повернули.
Я был очень разочарован. Значит, я спешил напрасно, и мне
оставалось только вернуться обратно в Бринджерс.
Я уже натянул поводья, собираясь повернуть, когда мне
пришло в голову, что я мог бы догнать их и перекинуться с ними
несколькими словами. Если мне удастся обменяться взглядом с
Авророй, это уже вознаградит меня за мою скачку. Я пришпорил
лошадь и помчался вперед.