Страница:
Поравнявшись с воротами, я увидел Сципиона. Он запирал их,
пропустив коляску.
``Ага! Вот у кого я узнаю, за кем собираюсь скакать'', --
решил я и, придержав лошадь, подъехал к нему.
-- Боже милостивый! Как шибко скачет молодой масса! Словно
всю жизнь не слезал с седла! Ух!
Не обращая внимания на этот комплимент, я торопливо
спросил, дома ли его госпожа.
-- Нет, масса, она только что уехала. Она отправилась к
масса Мариньи.
-- Одна?
-- Да, масса.
-- С ней, наверно, и Аврора?
-- Нет, масса. Она уехала одна. Рора осталась дома.
Если бы Сципион следил за мной, он заметил бы, какое
впечатление произвели на меня его слова, ибо я уверен, что
изменился в лице. Сердце запрыгало у меня в груди, кровь
прилила к щекам.
``Аврора дома, она одна!''
Впервые за все это время мне представился такой счастливый
случай, и я невольно выдал свою радость.
К счастью, негр ничего не заметил, ибо даже верному
Сципиону я не мог доверить своей тайны.
Не без труда овладев собой, я осадил свою лошадь, которая
рвалась вперед, и нечаянно повернул слишком круто. Сципион
подумал, что я собираюсь возвратиться в Бринджерс.
-- Неужели масса хочет уехать и ни минутки не отдохнет у
нас? Мисса Жени нет дома, но Рора -- она осталась. Рора даст
масса стакан кларета, а старый Зип приготовит прохладительное
питье. Сегодня очень-очень жарко! Ух-х!
-- Твоя правда, Сципион, -- сказал я, делая вид, что
сдаюсь на его уговоры. -- Сведи мою лошадь на конюшню, я
немного отдохну.
И, сойдя с лошади, я отдал поводья Сципиону, а сам прошел в
ворота.
От ворот до дома было шагов сто, если идти по широкой
аллее, ведущей прямо к подъезду. Но были еще две боковые
дорожки, которые вились между кустарниками и небольшими
деревьями -- лаврами, миртами и апельсинами. Того, кто шел по
одной из этих дорожек, нельзя было увидеть из дома, пока он не
подойдет вплотную к окнам. Обе дорожки, минуя главный вход,
вели к низкой веранде. Поднявшись на нее но нескольким
ступенькам, вы могли войти прямо в дом, ибо окна, как это
принято у креолов, доходили до самого пола.
Войдя в ворота, я свернул на одну из этих боковых дорожек н
не спеша направился к дому. Я выбрал более длинный путь и шел
медленно, чтобы успеть справиться с волнением. Я слышал громкие
удары своего сердца, и мне казалось, что, торопясь к желанной
цели, они обгоняют мои шаги. Наверно, я лучше владел бы собой
даже под дулом пистолета.
Долгое ожидание этой встречи, непредвиденная удача,
предвкушение великого счастья -- свидания наедине с той, кого я
любил, -- все это привело в смятение мои чувства.
Неудивительно, что я немного потерял голову.
Сейчас я увижусь с Авророй наедине, и только любовь будет
нашим свидетелем. Я выскажу ей все свободно, без помех. Услышу
ее голос, ее нежные признания... Я обниму ее и прижму к своей
груди! Я буду пить слезы с ее глаз, целовать ее румяные щеки,
ее коралловые губы! Я буду говорить и слушать слова любви! О, я
упьюсь этими сладостными минутами!
Меня ожидало безграничное счастье. Неудивительно, что я был
глубоко взволнован и тщетно пытался усмирить свои чувства.
Я подошел к дому сбоку и поднялся на веранду. Ее устилали
циновки из морской травы, и я в своих легких башмаках двигался
по ней почти неслышно. Я приближался к гостиной; ее два больших
окна доходили, как я говорил, до самого пола.
Я поравнялся с одним из них, но тут что-то заставило меня
остановиться. В гостиной слышались голоса, и я сразу узнал
голос Авроры.
``Она с кем-то разговаривает. С кем же? С маленькой Хлоей?
Или с ее матерью? А может, с кем-нибудь из слуг?''
Я прислушался.
``О Боже! Это говорит мужчина!.. Но кто же? Сципион? Нет,
Сципион не мог еще вернуться из конюшни. Это не он. Кто-нибудь
из слуг? Жюль -- дровосек? Батист -- рассыльный? Нет, говорит
не негр. Это голос белого человека. Неужели надсмотрщик?''
Когда эта мысль мелькнула у меня в голове, я почувствовал
словно укол в сердце; это была не ревность, но что-то похожее
на нее. Скорее возмущение, чем ревность. Пока я ведь еще не
услышал ничего такого, что могло бы вызвать у меня ревность.
То, что он подле нее и разговаривает с ней, -- еще не повод для
ревности.
``Вот как, мой прыткий ``погоняла'', -- подумал я, -- твое
увлечение маленькой Хлоей уже прошло! И неудивительно. Кто
будет заглядываться на звезды, когда на небе светит полная
луна? Хоть ты и грубый скот, однако не слепой. Я вижу, ты тоже
не зеваешь и ждешь удобного случая прийти в гостиную''.
Но -- тсс...
Я снова прислушался. Сначала я остановился из деликатности,
не желая внезапно появляться перед открытым окном, через
которое было видно все, что делается в комнате. Я хотел дать
знать о моем приближении каким-нибудь шумом -- покашливаньем
или шарканьем ног. Но теперь мои намерения изменились. Я не мог
удержаться и стал подслушивать.
Говорила Аврора.
Она, должно быть, стояла далеко от окна или говорила очень
тихо, ибо я не мог разобрать ее слов. До меня доносился лишь ее
серебристый голос. ``Она, наверно, на другом конце комнаты'',
-- подумал я.
Но вот она замолчала. Я ждал ответа на ее слова. Может
быть, по ответу я пойму, о чем она говорила. Мужской голос
будет, наверно, громче, и мне удастся...
Но -- тсс...
Я услышал только голос, но не слова. Этот голос был мне
слишком хорошо знаком! Узнав его, я вздрогнул, как от укуса
змеи. То был голос Доминика Гайара!
Не могу вам описать, как потрясло меня это открытие. Я
стоял, словно пораженный громом, не в силах двинуться и как бы
потеряв сознание. Если бы даже Гайар говорил очень громко, я
все равно не услышал бы его: изумление оглушило меня.
Негодование, которое поднялось во мне при мысли, что это
говорит грубиян Ларкин, было ничто по сравнению с тем чувством,
какое охватило меня теперь. Пусть Ларкин молод и красив --
правда, по описанию Сципиона этого нельзя было сказать, -- но
даже если это и так, я не боялся его соперничества. Я верил,
что сердце Авроры принадлежит мне, и знал, что надсмотрщик не
имеет никакой власти над ней. Он распоряжался рабами,
трудившимися в поле и на усадьбе, и был их полновластным
хозяином. Но на Аврору его власть не распространялась. Не знаю
почему, но с квартеронкой всегда обращались совсем иначе, чем с
другими рабами на плантации. Не светлая кожа и не красота были
причиной особого отношения к ней. Красота, правда, часто
облегчает тяжелое положение невольницы, но в то же время
готовит ей еще более жестокую участь. Однако доброе отношение к
Авроре, насколько я мог судить, не имело с этим ничего общего.
Ее заботливо воспитывали вместе с мадемуазель Эжени, и она
получила такое же образование, как и ее молодая хозяйка,
которая обращалась с ней скорее как с сестрой, чем как с
невольницей. Никто не мог приказывать ей, кроме ее госпожи.
``Погоняла'' не имел с ней ничего общего, поэтому я не боялся,
что он будет преследовать ее.
Но когда я услышал голос Гайара, у меня возникли самые
худшие опасения. В его власти была не только невольница, но
даже и ее госпожа. Ухаживая за мадемуазель Эжени, как я думал
до сих пор, он, конечно, не был равнодушен и к редкой красоте
Авроры. Этому гнусному негодяю, вероятно, не чужды любовные
увлечения. Низкое часто тянется к прекрасному. Чудовище может
воспылать страстью к красавице.
Час, который Гайар выбрал для своего визита, тоже вызывал
подозрение. Он явился как раз тогда, когда мадемуазель Эжени
уехала! Быть может, он пришел еще при ней и остался в доме
после ее отъезда? Едва ли. Сципион не подозревал, что он тут,
иначе он сказал бы мне об этом. Негр знал, что я терпеть не
могу Гайара и не хочу ветречаться с ним. Он, конечно,
предупредил бы меня.
``Нет, он, несомненно, пришел сюда украдкой, -- подумал я.
-- Он пробрался окольным путем, через свою плантацию, и,
дождавшись, когда коляска уехала, проскользнул в дом, чтобы
застать квартеронку одну''. Едва эти мысль промелькнула у меня
в голове, как я уже не сомневался, что он был здесь не
случайно, а пришел с тайной целью. Он явился сюда ради Авроры.
Я был в этом уверен.
Когда я опомнился от первого потрясения, все чувства
проснулись во мне с новой силой. Нервы мои были напряжены, слух
обострился. Я подошел как можно ближе к открытому окну и стал
слушать. Это было недостойно, я согласен, но когда имеешь дело
с таким негодяем, то и сам невольно теряешь достоинство.
Обстоятельства заставили меня совершить неблаговидный поступок,
и я стал подслушивать. Но ведь это была простительная ревность
влюбленного, и я прошу не судить меня слишком строго.
Я слушал. Усилием воли я сдерживал бешеные удары сердца и
слушал, затаив дыхание. Возможно, что голоса стали громче или
разговаривающие подошли ближе к окну, но теперь я различал
каждое, слово. По-видимому, они были в нескольких шагах от
меня. Говорил Гайар.
-- А этот молодчик не вздумал ухаживать за твоей хозяйкой?
-- Откуда мне знать, мсье Доминик? Во всяком случае, я
никогда этого не замечала. Мне кажется, он очень скромный
джентльмен, и мадемуазель Эжени такого же мнения. Я не слышала
из его уст ни слова о любви. Нет, ни единого слова!
Послышался глубокий вздох.
-- Пусть он только посмеет, -- воскликнул Гайар с угрозой,
-- пусть только посмеет намекнуть мадемуазель Эжени о своей
любви или даже тебе, Аврора, -- и ему не поздоровится! Он живо
забудет сюда дорогу, этот жалкий авантюрист! Можешь не
сомневаться!
-- Ах, мсье Гайар! Вы этим очень огорчите мою госпожу.
Вспомните -- ведь он спас ей жизнь! Она ему бесконечно
благодарна. Она постоянно говорит об этом, и ее опечалит, если
господин Эдвард перестанет бывать у нас. Я знаю, что это очень
ее опечалит!
В голосе Авроры слышалось волнение, почти мольба,
прозвучавшая музыкой в моих ушах. Казалось, ее тоже огорчит,
если господин Эдвард перестанет бывать у них.
Должно быть, такая мысль пришла и Гайару, но ему она,
видимо, не доставила удовольствия. Он ответил вопросом, в
котором слышались раздражение и насмешка:
-- А может быть, это огорчит и еще кого-нибудь? Тебя,
например? Ну, конечно! Ведь так? Ты влюблена в него? Проклятье!
Последнее слово он прошипел в ярости: он, видимо, бесился и
страдал -- страдал от жгучей ревности.
-- Ах, сударь! -- воскликнула Аврора. -- Что вы говорите!
Я влюблена? Ведь я только бедная рабыня! Увы!
И смысл ее слов и ее тон больно задели меня. Однако я
надеялся, что это лишь уловка любви, хитрость, которую я охотно
прощал ей. На Гайара ее слова произвели приятное впечатление, и
голос его сразу смягчился и повеселел.
-- Ты -- рабыня, красавица Аврора? Нет, в моих глазах ты
королева! Рабыня? Ты сама виновата, что осталась невольницей.
Тебе известно, кто может дать тебе свободу. Может и хочет --
хочет, Аврора!
-- Пожалуйста, не говорите об этом, господин Гайар! Я уже
сказала вам, что не могу слушать такие разговоры. Повторяю: не
могу и не хочу!
Твердость ее голоса обрадовала меня.
-- Что ты, прелестная Аврора! -- взмолился Гайар. -- Не
сердись на меня! Я не могу иначе! Я не могу не думать о твоем
счастье. Ты будешь свободна, перестанешь быть рабыней капризной
хозяйки...
-- Мсье Гайар, -- воскликнула Аврора, прерывая его, -- не
говорите так о мадемуазель Эжени! Это неправда, она вовсе не
капризна. Что, если бы она услыхала...
-- Проклятье! -- закричал Гайар, снова переходя на
угрожающий тон. -- Пускай слышит! Какое мне дело до нее? Все
считают, что я ухаживаю за ней. Ха-ха-ха! И пусть себе считают!
Дурачье! Скоро они узнают, что это совсем не так. Ха-ха-ха! Они
думают, что я езжу сюда ради нее. Ха-ха-ха!.. Нет, Аврора,
любимая моя, я приезжаю не ради нее, а ради тебя -- тебя,
Аврора, моя любовь, моя...
-- Мсье Гайар, повторяю вам...
-- Дорогая Аврора, скажи, что ты полюбишь меня, скажи
только одно слово! Скажи -- и ты не будешь больше рабыней! Ты
будешь так же свободна, как твоя госпожа. У тебя будет все:
платья, драгоценности, развлечения -- все, что пожелаешь! Мой
дом будет весь к твоим услугам, ты будешь распоряжаться в нем,
как хозяйка, как если бы ты была моей женой...
-- Довольно, сударь! Перестаньте! Вы оскорбляете меня! Я
вас больше не слушаю!
Голос ее звучал решительно и возмущенно. Ура!
-- Что ты, дорогая моя, любимая Аврора! Не уходи! Выслушай
меня!..
-- Я вас не слушаю, сударь. Я все расскажу мадемуазель
Эжени...
-- Скажи мне хоть слово, хоть одно слово любви! Один
поцелуй, Аврора! На коленях молю тебя!..
Я услышал, как он упал на колени, а затем шум борьбы и
громкое, возмущенное восклицание Авроры.
Тут я решил, что пришло время действовать, и в два прыжка
очутился в комнате, посреди которой стоял на коленях пылкий
кавалер. Он крепко держал девушку за руки и пытался привлечь к
себе. Аврора же, стараясь вырваться -- а она была довольно
сильна, -- быстро тащила за собой по ковру своего страстного
обожателя. Вид у него был уморительный.
Когда я вошел, он не видел меня и узнал о моем присутствии
по громкому смеху, который я не мог бы сдержать даже под
страхом смерти. Я продолжал хохотать и после того, как он
отпустил свою жертву и вскочил на ноги; я смеялся так громко,
что не расслышал ругательств и угроз, которыми он осыпал меня в
ответ.
-- Что вам здесь надо? -- были первые слова, которые я
разобрал. -- Что вам здесь надо?
-- Ну, а мне незачем спрашивать вас об этом, мсье Гайар. Я
и сам вижу, что вам надо. Ха-ха-ха!
-- Я спрашиваю вас, -- повторил он еще более злобно, --
что вам здесь надо?
-- Мне ничего не надо, мсье, -- ответил я все так же
насмешливо, -- вернее, мое дело не похоже на ваше.
Мой намек, казалось, привел его в ярость.
-- В таком случае, чем скорей вы уберетесь отсюда, тем
лучше! -- закричал он, свирепо сдвинув брови.
-- Лучше для кого? -- спросил я.
-- Для вас! -- ответил он.
Я уже начал терять терпение, хотя держал себя в руках.
-- Сударь, -- сказал я, подходя к нему вплотную, -- я
впервые слышу, что дом мадемуазель Безансон принадлежит
Доминику Гайару. Если бы это было так, я гораздо меньше уважал
бы святость этого крова. Вы же совсем не уважаете его. Вы
оскорбили эту молодую девушку, эту молодую леди, так как она
достойна этого звания не меньше, чем самая знатная особа в
вашей стране, Я был свидетелем вашего низкого поведения и
слышал ваши гнусные предложения...
Гайар вздрогнул, но не сказал ни слова. Я продолжал:
-- Вы не джентльмен, сударь, и недостойны встретиться со
мной, как равный, с оружием в руках. Хозяйки этого дома сейчас
нет. Вы здесь такой же гость, как и я. Так вот, даю вам слово,
что, если вы не уберетесь отсюда через десять секунд, я
отстегаю вас хлыстом!
Я говорил решительно и хладнокровно.
Гайар видел, что я не шучу и готов сдержать свое слово.
-- Вы мне дорого за это заплатите! -- прошипел он. -- И
увидите, что в нашей стране нет места шпионам.
-- Вон!
-- А вы, достойный образец добродетельной квартеронки, --
добавил он, бросая злобный взгляд на Аврору, -- помните:
наступит день, когда вы будете менее щепетильны. Тогда у вас не
будет такого любезного защитника.
-- Еще слово -- и...
Я поднял хлыст, но Гайар не стал дожидаться удара и,
поспешно юркнув в дверь, спустился с веранды. Я вышел за ним,
желая убедиться, что он ушел. Дойдя до конца веранды, я
посмотрел в сад. Поднявшийся вдруг птичий гомон указывал, что
кто-то пробирается сквозь кустарник.
Тем не менее я подождал, пока не открылись ворота. Вскоре
над оградой показалась голова человека, идущего по дороге. Я
сразу узнал уличенного соблазнителя.
Но стоило мне отвернуться от него и направиться в гостиную,
как я уже забыл о его существовании.
Всегда приятно, если кто-нибудь выражает вам благодарность,
но во сто крат приятнее читать ее в глазах любимой и слышать из
любимых уст!
Когда я входил в комнату, сердце мое трепетало от
радостного волнения. Аврора бросилась благодарить меня в самых
трогательных и пылких выражениях. И не успел я ответить ей, не
успел протянуть руку, чтобы удержать ее, как она подбежала и
упала передо мной на колени. Она благодарила меня от всего
сердца.
-- Встаньте, дорогая Аврора! -- воскликнул я и, взяв ее за
руку, подвел к дивану. -- Мой поступок того не стоит. Всякий на
моем месте сделал бы то же самое.
-- Ах, мсье, далеко не всякий! Вы не знаете этой страны.
Кто станет здесь защищать бедную невольницу? Понятия о
рыцарской чести, которыми тут так чванятся, не распространяются
на нас. Мы, презираемое всеми племя, стоим вне законов чести и
покровительства. Ах, благородный чужестранец! Вы даже не
подозреваете, чем я вам обязана!
-- Не называйте меня чужестранцем, Аврора! Правда, нам
редко удавалось поговорить, но мы так давно знаем друг друга,
что вы не должны считать меня чужим. Я хотел бы, чтобы вы
относились ко мне, как к близкому человеку.
-- Близкому? Я не понимаю вас, сударь! -- Ее большие карие
глаза смотрели на меня с немым вопросом,
-- Да, близкому... Я хочу сказать, Аврора, что вы не
должны остерегаться меня, что вы можете быть искренни со мной и
считать меня своим другом, братом.
-- Что вы, сударь! Вас -- моим братом? Вы белый, вы
джентльмен, знатный, образованный! А я... О Боже! Кто я?
Рабыня... Рабыня, которую каждый готов обидеть. Боже, Боже, за
что ты послал мне такую тяжкую долю! -- И она закрыла лицо
руками.
-- Аврора! -- воскликнул я; ее отчаяние давало мне
надежду. -- Аврора, выслушайте меня. Выслушайте вашего друга,
вашего...
Она отняла руки от лица и подняла голову. Ее полные слез
глаза пристально посмотрели в мои, и я снова прочел в них
вопрос.
В эту минуту у меня мелькнула мысль: ``Долго ли мы будем
одни? Нам могут помешать. И мне не представится другого случая
объясниться с ней. Мне нельзя терять ни минуты. Я должен сейчас
же сказать ей все''.
-- Аврора, -- начал я, -- мы в первый раз остались
наедине. Я страстно ждал этой встречи. Я должен сказать вам
несколько слов -- только вам одной.
-- Мне одной, сударь? О чем?
-- Аврора, я вас люблю!
-- Меня? Ах, сударь, это невозможно!
-- Не только возможно, Аврора, -- это правда. Выслушайте
меня. Я полюбил вас с первого взгляда, даже еще раньше, потому
что вы жили в моем сердце еще до того, как я осознал, что видел
вас... С той минуты я полюбил вас чистой и горячей любовью, а
не той низменной страстью, какую вы только что отвергли. Это
чувство безраздельно владеет моим сердцем. Днем и ночью я думаю
только о вас, Аврора! Я вижу вас во сне и целый день храню в
душе ваш образ. Не думайте, что любовь моя холодна, потому что
я сейчас так трезво говорю с вами. Я должен держать себя в
руках. Я пришел к вам с твердым, обдуманным намерением, вот
почему я могу спокойно говорить о своей любви. Я уже сказал
вам, Аврора, что люблю вас. И повторяю: я вас люблю всем
сердцем, всей душой!
-- Вы любите меня? Ах, бедная девушка!
Ее последние слова прозвучали так странно, что я невольно
замолчал. Казалось, что это горестное восклицание относится не
к ней, а к кому-то другому.
-- Аврора, -- продолжал я, -- я все сказал вам. Я был
чистосердечен. Будьте и вы откровенны со мной. Скажите, вы
любите меня?
Я задал бы этот вопрос с большей тревогой, если бы не был
уже наполовину уверен в ответе.
Мы сидели рядом на низком диване. Я не успел еще
договорить, как почувствовал, что ее легкие пальчики коснулись
моей руки и нежно сжали ее. Когда я замолчал, ее головка
опустилась ко мне на грудь, и она прошептала:
-- Я тоже... с первого взгляда!
Мои руки обвились вокруг ее стана, и несколько минут мы
сидели молча. Истинная любовь не нуждается в объяснениях.
Горячий поцелуй, глубокий взгляд, нежное пожатие руки или
объятие понятны без слов. Долгое время мы обменивались лишь
бессвязными восклицаниями. Мы были слишком счастливы, чтобы
говорить. Мы молчали -- говорили наши сердца.
Однако сейчас было не время и не место слепо отдаваться
радостям любви, и вскоре осторожность заставила меня прийти в
себя.
Надо было о многом условиться и обсудить дальнейшие планы,
чтобы упрочить наше только что расцветшее счастье. Мы знали,
какая пропасть разделяет нас сейчас. Мы понимали, что нам
предстоит долгий и тернистый путь, прежде чем мы достигнем
вершины счастья. Несмотря на минутное блаженство, будущее наше
было темно и полно опасностей. Тревожные мысли вскоре развеяли
наши сладкие грезы.
Аврора теперь не боялась моей любви. Она никогда бы не
заподозрила меня в обмане. Она не сомневалась, что я хочу
жениться на ней. Любовь и благодарность внушили ей полное
доверие ко мне, и мы говорили с такой откровенностью, какая
возникает лишь после многолетней дружбы. Но надо было
торопиться. Каждую минуту нас могли прервать. Мы не знали,
когда снова встретимся. Приходилось быть очень краткими.
Я объяснил Авроре мое положение: через несколько дней я
должен получить деньги, которых, надеюсь, хватит, чтобы
осуществить мое намерение. Какое намерение? Выкупить мою
невесту!
-- А тогда, -- закончил я, -- нам остается только
обвенчаться, Аврора!
-- Увы! -- ответила она со вздохом. -- Даже будь я
свободна, мы не могли бы обвенчаться здесь. Разве вы не знаете,
что жестокий закон преследует нас, даже когда считается, что мы
свободны?
Я отрицательно покачал головой.
-- Мы не можем с вами пожениться, -- продолжала она
печально, -- если вы не поклянетесь, что в ваших жилах тоже
течет африканская кровь.
Трудно поверить, что такой закон существует в христианской
стране.
-- Не думайте об этом, Аврора, -- сказал я, стараясь
утешить ее. -- Мне ничего не стоит дать такую клятву. Я возьму
золотую шпильку из ваших волос, проколю эту голубую жилку на
вашей прекрасной руке, выпью каплю вашей крови и дам нужную
клятву!
Аврора улыбнулась, но через минуту ее лицо снова
омрачилось.
-- Полно, дорогая Аврора! Прогоните ваши грустные мысли!
Зачем нам венчаться именно здесь? Мы можем уехать в другое
место. Есть другие страны, такие же прекрасные, как Луизиана, и
церкви, такие же красивые, как собор Архангела Гавриила, где мы
можем обвенчаться. Мы уедем на север, в Англию, во Францию --
все равно куда. Пусть это вас не тревожит!
-- Меня тревожит не это.
-- А что же, дорогая?
-- Ах, я боюсь...
-- Не бойтесь, скажите мне.
-- Что вам не удастся...
-- Что не удастся, Аврора?
-- Стать моим хозяином... купить меня!..
И бедняжка опустила голову, словно стыдясь своего
положения. Горячие слезы брызнули у нее из глаз.
-- Почему вы так думаете?
-- Потому что уже многие пытались меня купить. Они давали
много денег, гораздо больше, чем вы предполагаете, но из этого
ничего не вышло: им не продали меня. Ах, как я была благодарна
мадемуазель Эжени! Она всегда была моей защитницей. Она не
хотела расставаться со мной. Как я была счастлива тогда! Но
теперь... теперь совсем другое дело. Теперь как раз наоборот.
-- Ну, так я дам еще больше. Я отдам все мое состояние.
Этого, наверно, хватит. Раньше вас хотели купить с дурными
целями, такими, как у Гайара. Ваша хозяйка знала об этом и
потому не соглашалась.
-- Это правда. Но она откажет и вам. Я так боюсь!
-- Нет, я во всем сознаюсь мадемуазель Эжени. Я скажу ей,
что у меня самые честные намерения. Я вымолю у нее согласие. И
я уверен, что она мне не откажет. Если она мне благодарна...
-- Ax, -- воскликнула Аврора, прерывая меня, -- она вам
очень благодарна, вы даже не знаете, как благодарна! И все же
она никогда не согласится, никогда! Вы не знаете всего... Увы,
увы!
Из глаз ее снова брызнули слезы, она склонилась на диван, и
густые кудри скрыли от меня ее лицо.
Ее слова озадачили меня, и я уже хотел просить у нее
объяснения, когда услышал шум подъезжающей коляски. Я бросился
к открытому окну и взглянул поверх апельсиновой рощи. Над
деревьями показалась голова, и я узнал кучера мадемуазель
Безансон. Коляска подъехала к воротам.
Я был так взволнован, что не хотел встречаться с ней, и,
наспех попрощавшись с Авророй, вышел из комнаты. С веранды я
увидел, что если пойду по главной аллее, то могу столкнуться с
мадемуазель Эжени. Я знал, что к конюшне можно пройти через
боковую калитку и оттуда есть дорога в лес. Таким образом, я
мог добраться до Бринджерса кружным путем. Спустившись с
веранды, я прошел через эту калитку и направился к конюшне.
Вскоре я вошел в конюшню, где моя лошадь приветствовала
меня радостным ржаньем. Сципиона там небыло.
``Он, наверно, занят, -- подумал я. -- Должно быть,
встречает свою госпожу. Не беда, я не буду его звать. Лошадь
оседлана, я сам взнуздаю ее. Жаль только, что Сципион не
получит обычной мелочи на чай''. Взнуздав лошадь, я вывел ее за
ворота и вскочил в седло.
Дорога, которую я выбрал, вела в негритянский поселок, а
затем через поля в густой кипарисовый лес. Там ее пересекала
тропинка, которая снова выходила к береговой дороге. Я много
раз ездил по этой тропинке и хорошо ее знал.
Негритянский поселок находился примерно в двухстах ярдах от
господского дома: пятьдесят или шестьдесят небольших чистеньких
хижин стояло по обе стороны широкой дороги. Все хижины были как
две капли воды похожи одна на другую, и перед каждой из них
росла большая магнолия или красивое китайское дерево с густой
кроной и душистыми цветами. В тени этих деревьев множество
негритят с утра до вечера возились в пыли. Они были всех
возрастов, от крошечных ползунков до голенастых подростков, и
всевозможных оттенков -- от светлокожих квартеронов до черных
бамбара, на коже которых, как острили американцы, ``даже уголь
оставляет светлые пятна''. Если не считать толстого слоя пыли,
пропустив коляску.
``Ага! Вот у кого я узнаю, за кем собираюсь скакать'', --
решил я и, придержав лошадь, подъехал к нему.
-- Боже милостивый! Как шибко скачет молодой масса! Словно
всю жизнь не слезал с седла! Ух!
Не обращая внимания на этот комплимент, я торопливо
спросил, дома ли его госпожа.
-- Нет, масса, она только что уехала. Она отправилась к
масса Мариньи.
-- Одна?
-- Да, масса.
-- С ней, наверно, и Аврора?
-- Нет, масса. Она уехала одна. Рора осталась дома.
Если бы Сципион следил за мной, он заметил бы, какое
впечатление произвели на меня его слова, ибо я уверен, что
изменился в лице. Сердце запрыгало у меня в груди, кровь
прилила к щекам.
``Аврора дома, она одна!''
Впервые за все это время мне представился такой счастливый
случай, и я невольно выдал свою радость.
К счастью, негр ничего не заметил, ибо даже верному
Сципиону я не мог доверить своей тайны.
Не без труда овладев собой, я осадил свою лошадь, которая
рвалась вперед, и нечаянно повернул слишком круто. Сципион
подумал, что я собираюсь возвратиться в Бринджерс.
-- Неужели масса хочет уехать и ни минутки не отдохнет у
нас? Мисса Жени нет дома, но Рора -- она осталась. Рора даст
масса стакан кларета, а старый Зип приготовит прохладительное
питье. Сегодня очень-очень жарко! Ух-х!
-- Твоя правда, Сципион, -- сказал я, делая вид, что
сдаюсь на его уговоры. -- Сведи мою лошадь на конюшню, я
немного отдохну.
И, сойдя с лошади, я отдал поводья Сципиону, а сам прошел в
ворота.
От ворот до дома было шагов сто, если идти по широкой
аллее, ведущей прямо к подъезду. Но были еще две боковые
дорожки, которые вились между кустарниками и небольшими
деревьями -- лаврами, миртами и апельсинами. Того, кто шел по
одной из этих дорожек, нельзя было увидеть из дома, пока он не
подойдет вплотную к окнам. Обе дорожки, минуя главный вход,
вели к низкой веранде. Поднявшись на нее но нескольким
ступенькам, вы могли войти прямо в дом, ибо окна, как это
принято у креолов, доходили до самого пола.
Войдя в ворота, я свернул на одну из этих боковых дорожек н
не спеша направился к дому. Я выбрал более длинный путь и шел
медленно, чтобы успеть справиться с волнением. Я слышал громкие
удары своего сердца, и мне казалось, что, торопясь к желанной
цели, они обгоняют мои шаги. Наверно, я лучше владел бы собой
даже под дулом пистолета.
Долгое ожидание этой встречи, непредвиденная удача,
предвкушение великого счастья -- свидания наедине с той, кого я
любил, -- все это привело в смятение мои чувства.
Неудивительно, что я немного потерял голову.
Сейчас я увижусь с Авророй наедине, и только любовь будет
нашим свидетелем. Я выскажу ей все свободно, без помех. Услышу
ее голос, ее нежные признания... Я обниму ее и прижму к своей
груди! Я буду пить слезы с ее глаз, целовать ее румяные щеки,
ее коралловые губы! Я буду говорить и слушать слова любви! О, я
упьюсь этими сладостными минутами!
Меня ожидало безграничное счастье. Неудивительно, что я был
глубоко взволнован и тщетно пытался усмирить свои чувства.
Я подошел к дому сбоку и поднялся на веранду. Ее устилали
циновки из морской травы, и я в своих легких башмаках двигался
по ней почти неслышно. Я приближался к гостиной; ее два больших
окна доходили, как я говорил, до самого пола.
Я поравнялся с одним из них, но тут что-то заставило меня
остановиться. В гостиной слышались голоса, и я сразу узнал
голос Авроры.
``Она с кем-то разговаривает. С кем же? С маленькой Хлоей?
Или с ее матерью? А может, с кем-нибудь из слуг?''
Я прислушался.
``О Боже! Это говорит мужчина!.. Но кто же? Сципион? Нет,
Сципион не мог еще вернуться из конюшни. Это не он. Кто-нибудь
из слуг? Жюль -- дровосек? Батист -- рассыльный? Нет, говорит
не негр. Это голос белого человека. Неужели надсмотрщик?''
Когда эта мысль мелькнула у меня в голове, я почувствовал
словно укол в сердце; это была не ревность, но что-то похожее
на нее. Скорее возмущение, чем ревность. Пока я ведь еще не
услышал ничего такого, что могло бы вызвать у меня ревность.
То, что он подле нее и разговаривает с ней, -- еще не повод для
ревности.
``Вот как, мой прыткий ``погоняла'', -- подумал я, -- твое
увлечение маленькой Хлоей уже прошло! И неудивительно. Кто
будет заглядываться на звезды, когда на небе светит полная
луна? Хоть ты и грубый скот, однако не слепой. Я вижу, ты тоже
не зеваешь и ждешь удобного случая прийти в гостиную''.
Но -- тсс...
Я снова прислушался. Сначала я остановился из деликатности,
не желая внезапно появляться перед открытым окном, через
которое было видно все, что делается в комнате. Я хотел дать
знать о моем приближении каким-нибудь шумом -- покашливаньем
или шарканьем ног. Но теперь мои намерения изменились. Я не мог
удержаться и стал подслушивать.
Говорила Аврора.
Она, должно быть, стояла далеко от окна или говорила очень
тихо, ибо я не мог разобрать ее слов. До меня доносился лишь ее
серебристый голос. ``Она, наверно, на другом конце комнаты'',
-- подумал я.
Но вот она замолчала. Я ждал ответа на ее слова. Может
быть, по ответу я пойму, о чем она говорила. Мужской голос
будет, наверно, громче, и мне удастся...
Но -- тсс...
Я услышал только голос, но не слова. Этот голос был мне
слишком хорошо знаком! Узнав его, я вздрогнул, как от укуса
змеи. То был голос Доминика Гайара!
Не могу вам описать, как потрясло меня это открытие. Я
стоял, словно пораженный громом, не в силах двинуться и как бы
потеряв сознание. Если бы даже Гайар говорил очень громко, я
все равно не услышал бы его: изумление оглушило меня.
Негодование, которое поднялось во мне при мысли, что это
говорит грубиян Ларкин, было ничто по сравнению с тем чувством,
какое охватило меня теперь. Пусть Ларкин молод и красив --
правда, по описанию Сципиона этого нельзя было сказать, -- но
даже если это и так, я не боялся его соперничества. Я верил,
что сердце Авроры принадлежит мне, и знал, что надсмотрщик не
имеет никакой власти над ней. Он распоряжался рабами,
трудившимися в поле и на усадьбе, и был их полновластным
хозяином. Но на Аврору его власть не распространялась. Не знаю
почему, но с квартеронкой всегда обращались совсем иначе, чем с
другими рабами на плантации. Не светлая кожа и не красота были
причиной особого отношения к ней. Красота, правда, часто
облегчает тяжелое положение невольницы, но в то же время
готовит ей еще более жестокую участь. Однако доброе отношение к
Авроре, насколько я мог судить, не имело с этим ничего общего.
Ее заботливо воспитывали вместе с мадемуазель Эжени, и она
получила такое же образование, как и ее молодая хозяйка,
которая обращалась с ней скорее как с сестрой, чем как с
невольницей. Никто не мог приказывать ей, кроме ее госпожи.
``Погоняла'' не имел с ней ничего общего, поэтому я не боялся,
что он будет преследовать ее.
Но когда я услышал голос Гайара, у меня возникли самые
худшие опасения. В его власти была не только невольница, но
даже и ее госпожа. Ухаживая за мадемуазель Эжени, как я думал
до сих пор, он, конечно, не был равнодушен и к редкой красоте
Авроры. Этому гнусному негодяю, вероятно, не чужды любовные
увлечения. Низкое часто тянется к прекрасному. Чудовище может
воспылать страстью к красавице.
Час, который Гайар выбрал для своего визита, тоже вызывал
подозрение. Он явился как раз тогда, когда мадемуазель Эжени
уехала! Быть может, он пришел еще при ней и остался в доме
после ее отъезда? Едва ли. Сципион не подозревал, что он тут,
иначе он сказал бы мне об этом. Негр знал, что я терпеть не
могу Гайара и не хочу ветречаться с ним. Он, конечно,
предупредил бы меня.
``Нет, он, несомненно, пришел сюда украдкой, -- подумал я.
-- Он пробрался окольным путем, через свою плантацию, и,
дождавшись, когда коляска уехала, проскользнул в дом, чтобы
застать квартеронку одну''. Едва эти мысль промелькнула у меня
в голове, как я уже не сомневался, что он был здесь не
случайно, а пришел с тайной целью. Он явился сюда ради Авроры.
Я был в этом уверен.
Когда я опомнился от первого потрясения, все чувства
проснулись во мне с новой силой. Нервы мои были напряжены, слух
обострился. Я подошел как можно ближе к открытому окну и стал
слушать. Это было недостойно, я согласен, но когда имеешь дело
с таким негодяем, то и сам невольно теряешь достоинство.
Обстоятельства заставили меня совершить неблаговидный поступок,
и я стал подслушивать. Но ведь это была простительная ревность
влюбленного, и я прошу не судить меня слишком строго.
Я слушал. Усилием воли я сдерживал бешеные удары сердца и
слушал, затаив дыхание. Возможно, что голоса стали громче или
разговаривающие подошли ближе к окну, но теперь я различал
каждое, слово. По-видимому, они были в нескольких шагах от
меня. Говорил Гайар.
-- А этот молодчик не вздумал ухаживать за твоей хозяйкой?
-- Откуда мне знать, мсье Доминик? Во всяком случае, я
никогда этого не замечала. Мне кажется, он очень скромный
джентльмен, и мадемуазель Эжени такого же мнения. Я не слышала
из его уст ни слова о любви. Нет, ни единого слова!
Послышался глубокий вздох.
-- Пусть он только посмеет, -- воскликнул Гайар с угрозой,
-- пусть только посмеет намекнуть мадемуазель Эжени о своей
любви или даже тебе, Аврора, -- и ему не поздоровится! Он живо
забудет сюда дорогу, этот жалкий авантюрист! Можешь не
сомневаться!
-- Ах, мсье Гайар! Вы этим очень огорчите мою госпожу.
Вспомните -- ведь он спас ей жизнь! Она ему бесконечно
благодарна. Она постоянно говорит об этом, и ее опечалит, если
господин Эдвард перестанет бывать у нас. Я знаю, что это очень
ее опечалит!
В голосе Авроры слышалось волнение, почти мольба,
прозвучавшая музыкой в моих ушах. Казалось, ее тоже огорчит,
если господин Эдвард перестанет бывать у них.
Должно быть, такая мысль пришла и Гайару, но ему она,
видимо, не доставила удовольствия. Он ответил вопросом, в
котором слышались раздражение и насмешка:
-- А может быть, это огорчит и еще кого-нибудь? Тебя,
например? Ну, конечно! Ведь так? Ты влюблена в него? Проклятье!
Последнее слово он прошипел в ярости: он, видимо, бесился и
страдал -- страдал от жгучей ревности.
-- Ах, сударь! -- воскликнула Аврора. -- Что вы говорите!
Я влюблена? Ведь я только бедная рабыня! Увы!
И смысл ее слов и ее тон больно задели меня. Однако я
надеялся, что это лишь уловка любви, хитрость, которую я охотно
прощал ей. На Гайара ее слова произвели приятное впечатление, и
голос его сразу смягчился и повеселел.
-- Ты -- рабыня, красавица Аврора? Нет, в моих глазах ты
королева! Рабыня? Ты сама виновата, что осталась невольницей.
Тебе известно, кто может дать тебе свободу. Может и хочет --
хочет, Аврора!
-- Пожалуйста, не говорите об этом, господин Гайар! Я уже
сказала вам, что не могу слушать такие разговоры. Повторяю: не
могу и не хочу!
Твердость ее голоса обрадовала меня.
-- Что ты, прелестная Аврора! -- взмолился Гайар. -- Не
сердись на меня! Я не могу иначе! Я не могу не думать о твоем
счастье. Ты будешь свободна, перестанешь быть рабыней капризной
хозяйки...
-- Мсье Гайар, -- воскликнула Аврора, прерывая его, -- не
говорите так о мадемуазель Эжени! Это неправда, она вовсе не
капризна. Что, если бы она услыхала...
-- Проклятье! -- закричал Гайар, снова переходя на
угрожающий тон. -- Пускай слышит! Какое мне дело до нее? Все
считают, что я ухаживаю за ней. Ха-ха-ха! И пусть себе считают!
Дурачье! Скоро они узнают, что это совсем не так. Ха-ха-ха! Они
думают, что я езжу сюда ради нее. Ха-ха-ха!.. Нет, Аврора,
любимая моя, я приезжаю не ради нее, а ради тебя -- тебя,
Аврора, моя любовь, моя...
-- Мсье Гайар, повторяю вам...
-- Дорогая Аврора, скажи, что ты полюбишь меня, скажи
только одно слово! Скажи -- и ты не будешь больше рабыней! Ты
будешь так же свободна, как твоя госпожа. У тебя будет все:
платья, драгоценности, развлечения -- все, что пожелаешь! Мой
дом будет весь к твоим услугам, ты будешь распоряжаться в нем,
как хозяйка, как если бы ты была моей женой...
-- Довольно, сударь! Перестаньте! Вы оскорбляете меня! Я
вас больше не слушаю!
Голос ее звучал решительно и возмущенно. Ура!
-- Что ты, дорогая моя, любимая Аврора! Не уходи! Выслушай
меня!..
-- Я вас не слушаю, сударь. Я все расскажу мадемуазель
Эжени...
-- Скажи мне хоть слово, хоть одно слово любви! Один
поцелуй, Аврора! На коленях молю тебя!..
Я услышал, как он упал на колени, а затем шум борьбы и
громкое, возмущенное восклицание Авроры.
Тут я решил, что пришло время действовать, и в два прыжка
очутился в комнате, посреди которой стоял на коленях пылкий
кавалер. Он крепко держал девушку за руки и пытался привлечь к
себе. Аврора же, стараясь вырваться -- а она была довольно
сильна, -- быстро тащила за собой по ковру своего страстного
обожателя. Вид у него был уморительный.
Когда я вошел, он не видел меня и узнал о моем присутствии
по громкому смеху, который я не мог бы сдержать даже под
страхом смерти. Я продолжал хохотать и после того, как он
отпустил свою жертву и вскочил на ноги; я смеялся так громко,
что не расслышал ругательств и угроз, которыми он осыпал меня в
ответ.
-- Что вам здесь надо? -- были первые слова, которые я
разобрал. -- Что вам здесь надо?
-- Ну, а мне незачем спрашивать вас об этом, мсье Гайар. Я
и сам вижу, что вам надо. Ха-ха-ха!
-- Я спрашиваю вас, -- повторил он еще более злобно, --
что вам здесь надо?
-- Мне ничего не надо, мсье, -- ответил я все так же
насмешливо, -- вернее, мое дело не похоже на ваше.
Мой намек, казалось, привел его в ярость.
-- В таком случае, чем скорей вы уберетесь отсюда, тем
лучше! -- закричал он, свирепо сдвинув брови.
-- Лучше для кого? -- спросил я.
-- Для вас! -- ответил он.
Я уже начал терять терпение, хотя держал себя в руках.
-- Сударь, -- сказал я, подходя к нему вплотную, -- я
впервые слышу, что дом мадемуазель Безансон принадлежит
Доминику Гайару. Если бы это было так, я гораздо меньше уважал
бы святость этого крова. Вы же совсем не уважаете его. Вы
оскорбили эту молодую девушку, эту молодую леди, так как она
достойна этого звания не меньше, чем самая знатная особа в
вашей стране, Я был свидетелем вашего низкого поведения и
слышал ваши гнусные предложения...
Гайар вздрогнул, но не сказал ни слова. Я продолжал:
-- Вы не джентльмен, сударь, и недостойны встретиться со
мной, как равный, с оружием в руках. Хозяйки этого дома сейчас
нет. Вы здесь такой же гость, как и я. Так вот, даю вам слово,
что, если вы не уберетесь отсюда через десять секунд, я
отстегаю вас хлыстом!
Я говорил решительно и хладнокровно.
Гайар видел, что я не шучу и готов сдержать свое слово.
-- Вы мне дорого за это заплатите! -- прошипел он. -- И
увидите, что в нашей стране нет места шпионам.
-- Вон!
-- А вы, достойный образец добродетельной квартеронки, --
добавил он, бросая злобный взгляд на Аврору, -- помните:
наступит день, когда вы будете менее щепетильны. Тогда у вас не
будет такого любезного защитника.
-- Еще слово -- и...
Я поднял хлыст, но Гайар не стал дожидаться удара и,
поспешно юркнув в дверь, спустился с веранды. Я вышел за ним,
желая убедиться, что он ушел. Дойдя до конца веранды, я
посмотрел в сад. Поднявшийся вдруг птичий гомон указывал, что
кто-то пробирается сквозь кустарник.
Тем не менее я подождал, пока не открылись ворота. Вскоре
над оградой показалась голова человека, идущего по дороге. Я
сразу узнал уличенного соблазнителя.
Но стоило мне отвернуться от него и направиться в гостиную,
как я уже забыл о его существовании.
Всегда приятно, если кто-нибудь выражает вам благодарность,
но во сто крат приятнее читать ее в глазах любимой и слышать из
любимых уст!
Когда я входил в комнату, сердце мое трепетало от
радостного волнения. Аврора бросилась благодарить меня в самых
трогательных и пылких выражениях. И не успел я ответить ей, не
успел протянуть руку, чтобы удержать ее, как она подбежала и
упала передо мной на колени. Она благодарила меня от всего
сердца.
-- Встаньте, дорогая Аврора! -- воскликнул я и, взяв ее за
руку, подвел к дивану. -- Мой поступок того не стоит. Всякий на
моем месте сделал бы то же самое.
-- Ах, мсье, далеко не всякий! Вы не знаете этой страны.
Кто станет здесь защищать бедную невольницу? Понятия о
рыцарской чести, которыми тут так чванятся, не распространяются
на нас. Мы, презираемое всеми племя, стоим вне законов чести и
покровительства. Ах, благородный чужестранец! Вы даже не
подозреваете, чем я вам обязана!
-- Не называйте меня чужестранцем, Аврора! Правда, нам
редко удавалось поговорить, но мы так давно знаем друг друга,
что вы не должны считать меня чужим. Я хотел бы, чтобы вы
относились ко мне, как к близкому человеку.
-- Близкому? Я не понимаю вас, сударь! -- Ее большие карие
глаза смотрели на меня с немым вопросом,
-- Да, близкому... Я хочу сказать, Аврора, что вы не
должны остерегаться меня, что вы можете быть искренни со мной и
считать меня своим другом, братом.
-- Что вы, сударь! Вас -- моим братом? Вы белый, вы
джентльмен, знатный, образованный! А я... О Боже! Кто я?
Рабыня... Рабыня, которую каждый готов обидеть. Боже, Боже, за
что ты послал мне такую тяжкую долю! -- И она закрыла лицо
руками.
-- Аврора! -- воскликнул я; ее отчаяние давало мне
надежду. -- Аврора, выслушайте меня. Выслушайте вашего друга,
вашего...
Она отняла руки от лица и подняла голову. Ее полные слез
глаза пристально посмотрели в мои, и я снова прочел в них
вопрос.
В эту минуту у меня мелькнула мысль: ``Долго ли мы будем
одни? Нам могут помешать. И мне не представится другого случая
объясниться с ней. Мне нельзя терять ни минуты. Я должен сейчас
же сказать ей все''.
-- Аврора, -- начал я, -- мы в первый раз остались
наедине. Я страстно ждал этой встречи. Я должен сказать вам
несколько слов -- только вам одной.
-- Мне одной, сударь? О чем?
-- Аврора, я вас люблю!
-- Меня? Ах, сударь, это невозможно!
-- Не только возможно, Аврора, -- это правда. Выслушайте
меня. Я полюбил вас с первого взгляда, даже еще раньше, потому
что вы жили в моем сердце еще до того, как я осознал, что видел
вас... С той минуты я полюбил вас чистой и горячей любовью, а
не той низменной страстью, какую вы только что отвергли. Это
чувство безраздельно владеет моим сердцем. Днем и ночью я думаю
только о вас, Аврора! Я вижу вас во сне и целый день храню в
душе ваш образ. Не думайте, что любовь моя холодна, потому что
я сейчас так трезво говорю с вами. Я должен держать себя в
руках. Я пришел к вам с твердым, обдуманным намерением, вот
почему я могу спокойно говорить о своей любви. Я уже сказал
вам, Аврора, что люблю вас. И повторяю: я вас люблю всем
сердцем, всей душой!
-- Вы любите меня? Ах, бедная девушка!
Ее последние слова прозвучали так странно, что я невольно
замолчал. Казалось, что это горестное восклицание относится не
к ней, а к кому-то другому.
-- Аврора, -- продолжал я, -- я все сказал вам. Я был
чистосердечен. Будьте и вы откровенны со мной. Скажите, вы
любите меня?
Я задал бы этот вопрос с большей тревогой, если бы не был
уже наполовину уверен в ответе.
Мы сидели рядом на низком диване. Я не успел еще
договорить, как почувствовал, что ее легкие пальчики коснулись
моей руки и нежно сжали ее. Когда я замолчал, ее головка
опустилась ко мне на грудь, и она прошептала:
-- Я тоже... с первого взгляда!
Мои руки обвились вокруг ее стана, и несколько минут мы
сидели молча. Истинная любовь не нуждается в объяснениях.
Горячий поцелуй, глубокий взгляд, нежное пожатие руки или
объятие понятны без слов. Долгое время мы обменивались лишь
бессвязными восклицаниями. Мы были слишком счастливы, чтобы
говорить. Мы молчали -- говорили наши сердца.
Однако сейчас было не время и не место слепо отдаваться
радостям любви, и вскоре осторожность заставила меня прийти в
себя.
Надо было о многом условиться и обсудить дальнейшие планы,
чтобы упрочить наше только что расцветшее счастье. Мы знали,
какая пропасть разделяет нас сейчас. Мы понимали, что нам
предстоит долгий и тернистый путь, прежде чем мы достигнем
вершины счастья. Несмотря на минутное блаженство, будущее наше
было темно и полно опасностей. Тревожные мысли вскоре развеяли
наши сладкие грезы.
Аврора теперь не боялась моей любви. Она никогда бы не
заподозрила меня в обмане. Она не сомневалась, что я хочу
жениться на ней. Любовь и благодарность внушили ей полное
доверие ко мне, и мы говорили с такой откровенностью, какая
возникает лишь после многолетней дружбы. Но надо было
торопиться. Каждую минуту нас могли прервать. Мы не знали,
когда снова встретимся. Приходилось быть очень краткими.
Я объяснил Авроре мое положение: через несколько дней я
должен получить деньги, которых, надеюсь, хватит, чтобы
осуществить мое намерение. Какое намерение? Выкупить мою
невесту!
-- А тогда, -- закончил я, -- нам остается только
обвенчаться, Аврора!
-- Увы! -- ответила она со вздохом. -- Даже будь я
свободна, мы не могли бы обвенчаться здесь. Разве вы не знаете,
что жестокий закон преследует нас, даже когда считается, что мы
свободны?
Я отрицательно покачал головой.
-- Мы не можем с вами пожениться, -- продолжала она
печально, -- если вы не поклянетесь, что в ваших жилах тоже
течет африканская кровь.
Трудно поверить, что такой закон существует в христианской
стране.
-- Не думайте об этом, Аврора, -- сказал я, стараясь
утешить ее. -- Мне ничего не стоит дать такую клятву. Я возьму
золотую шпильку из ваших волос, проколю эту голубую жилку на
вашей прекрасной руке, выпью каплю вашей крови и дам нужную
клятву!
Аврора улыбнулась, но через минуту ее лицо снова
омрачилось.
-- Полно, дорогая Аврора! Прогоните ваши грустные мысли!
Зачем нам венчаться именно здесь? Мы можем уехать в другое
место. Есть другие страны, такие же прекрасные, как Луизиана, и
церкви, такие же красивые, как собор Архангела Гавриила, где мы
можем обвенчаться. Мы уедем на север, в Англию, во Францию --
все равно куда. Пусть это вас не тревожит!
-- Меня тревожит не это.
-- А что же, дорогая?
-- Ах, я боюсь...
-- Не бойтесь, скажите мне.
-- Что вам не удастся...
-- Что не удастся, Аврора?
-- Стать моим хозяином... купить меня!..
И бедняжка опустила голову, словно стыдясь своего
положения. Горячие слезы брызнули у нее из глаз.
-- Почему вы так думаете?
-- Потому что уже многие пытались меня купить. Они давали
много денег, гораздо больше, чем вы предполагаете, но из этого
ничего не вышло: им не продали меня. Ах, как я была благодарна
мадемуазель Эжени! Она всегда была моей защитницей. Она не
хотела расставаться со мной. Как я была счастлива тогда! Но
теперь... теперь совсем другое дело. Теперь как раз наоборот.
-- Ну, так я дам еще больше. Я отдам все мое состояние.
Этого, наверно, хватит. Раньше вас хотели купить с дурными
целями, такими, как у Гайара. Ваша хозяйка знала об этом и
потому не соглашалась.
-- Это правда. Но она откажет и вам. Я так боюсь!
-- Нет, я во всем сознаюсь мадемуазель Эжени. Я скажу ей,
что у меня самые честные намерения. Я вымолю у нее согласие. И
я уверен, что она мне не откажет. Если она мне благодарна...
-- Ax, -- воскликнула Аврора, прерывая меня, -- она вам
очень благодарна, вы даже не знаете, как благодарна! И все же
она никогда не согласится, никогда! Вы не знаете всего... Увы,
увы!
Из глаз ее снова брызнули слезы, она склонилась на диван, и
густые кудри скрыли от меня ее лицо.
Ее слова озадачили меня, и я уже хотел просить у нее
объяснения, когда услышал шум подъезжающей коляски. Я бросился
к открытому окну и взглянул поверх апельсиновой рощи. Над
деревьями показалась голова, и я узнал кучера мадемуазель
Безансон. Коляска подъехала к воротам.
Я был так взволнован, что не хотел встречаться с ней, и,
наспех попрощавшись с Авророй, вышел из комнаты. С веранды я
увидел, что если пойду по главной аллее, то могу столкнуться с
мадемуазель Эжени. Я знал, что к конюшне можно пройти через
боковую калитку и оттуда есть дорога в лес. Таким образом, я
мог добраться до Бринджерса кружным путем. Спустившись с
веранды, я прошел через эту калитку и направился к конюшне.
Вскоре я вошел в конюшню, где моя лошадь приветствовала
меня радостным ржаньем. Сципиона там небыло.
``Он, наверно, занят, -- подумал я. -- Должно быть,
встречает свою госпожу. Не беда, я не буду его звать. Лошадь
оседлана, я сам взнуздаю ее. Жаль только, что Сципион не
получит обычной мелочи на чай''. Взнуздав лошадь, я вывел ее за
ворота и вскочил в седло.
Дорога, которую я выбрал, вела в негритянский поселок, а
затем через поля в густой кипарисовый лес. Там ее пересекала
тропинка, которая снова выходила к береговой дороге. Я много
раз ездил по этой тропинке и хорошо ее знал.
Негритянский поселок находился примерно в двухстах ярдах от
господского дома: пятьдесят или шестьдесят небольших чистеньких
хижин стояло по обе стороны широкой дороги. Все хижины были как
две капли воды похожи одна на другую, и перед каждой из них
росла большая магнолия или красивое китайское дерево с густой
кроной и душистыми цветами. В тени этих деревьев множество
негритят с утра до вечера возились в пыли. Они были всех
возрастов, от крошечных ползунков до голенастых подростков, и
всевозможных оттенков -- от светлокожих квартеронов до черных
бамбара, на коже которых, как острили американцы, ``даже уголь
оставляет светлые пятна''. Если не считать толстого слоя пыли,