Страница:
и молодой человек бросил в него несколько кусочков льда. А ведь
мы еще не обменялись с ним ни единым словом. Он не стал
дожидаться заказа, прочтя в моих глазах твердое намерение
выпить.
-- Кобблер?
-- Нет, -- сказал я, -- мятный джулеп.
-- Прекрасно! Я приготовлю вам такой джулеп, что на ногах
не устоите.
-- Спасибо. Вот это как раз мне и нужно.
Тут бармен поставил рядом два больших бокала. В один он
насыпал ложку сахарной пудры, бросил туда ломтик лимона, ломтик
апельсина, несколько веточек зеленой мяты, затем пригоршню
толченого льда, добавил треть стакана воды и наконец большую
стеклянную стопку коньяку. Покончив с этим, он взял в обе руки
по бокалу и стал переливать содержимое из одного в другой с
такой скоростью, что лед, коньяк, лимон и все прочее находились
как бы во взвешенном состоянии между двумя сосудами. Заметим,
что расстояние между бокалами было по меньшей мере два фута.
Это искусство, которое дается лишь долгой практикой,
составляло, как видно, предмет особой профессиональной гордости
бармена и неотъемлемую принадлежность его ремесла. После
многократных эволюций джулепу наконец разрешено было остаться в
одном из двух бокалов и украсить собою стойку.
Теперь надлежало завершить творение. От ананаса был отрезан
тонкий ломтик, затем этот ломтик зажали между большим и
указательным пальцами, перегнули его пополам и ловким круговым
движением протерли им края бокала.
-- Новейшая орлеанская мода, -- заметил с улыбкой бармен,
заканчивая манипуляцию.
Последняя процедура имела двоякое назначение. Ломтик
ананаса не только снимал налипшие на стекло остатки сахара и
кусочки мяты, но, пуская сок, добавлял свой аромат к напитку.
-- Новейшая орлеанская мода, -- повторил бармен. --
Последнее слово науки.
Я кивнул в знак одобрения.
Наконец джулеп был готов -- это явствовало из того, что
бокал пододвинули ко мне по мраморной стойке.
-- Соломинку? -- последовал краткий вопрос.
-- Да, пожалуйста.
В бокал была опущена соломинка, и, зажав ее губами, я стал
жадно втягивать в себя, быть может, самый упоительный из всех
алкогольных напитков -- мятный джулеп.
После первого же глотка я почувствовал его действие. Пульс
стал ровнее, лихорадка улеглась, кровь спокойнее потекла по
жилам, а сердце будто погрузилось в струи Леты18. Облегчение
наступило почти мгновенно, и я не понимал, как раньше до этого
не додумался. На душе у меня, правда, все еще было скверно, по
теперь я знал, что нашел безотказное средство утешения. Пусть
действие его будет временным, но я был рад и этому. И, припав к
соломинке, я стал жадно, большими глотками втягивать в себя
божественный напиток и втягивал его до тех пор, пока звон
потревоженных соломинкой кусочков льда о дно бокала не
оповестил меня о том, что джулеп иссяк.
-- Еще один, пожалуйста!
-- Вам понравилось?
-- Чрезвычайно!
-- Я же вам говорил. Смею вас уверить, сударь, что на
нашей посудине вам смешают мятный джулеп не хуже, если не лучше
того, что подают в Сент-Чарльзе или на Веранде.
-- Великолепная штука!
-- Могу вам предложить кобблер с хересом -- тоже язык
проглотите.
-- Не сомневаюсь, но я не люблю хереса, предпочитаю вот
это.
-- Вы правы. Я лично -- тоже. А ананас -- это новинка, и я
нахожу -- новинка удачная.
-- И я нахожу.
-- Возьмите другую соломинку.
-- Спасибо.
Бармен был на редкость любезен. Я полагал, что любезность
эта вызвана моими похвалами его джулепу. Но, как я установил
потом, дело было не в этом. В Луизиане люди не так-то податливы
на дешевую лесть. Я был обязан его хорошему мнению о моей особе
совершенно иной причине -- тому, что я так ловко осадил
назойливого пассажира! Возможно также, что ему стало известно,
как я проучил подлеца Ларкина. Весть о подобного рода
``подвигах'' очень быстро распространяется на Миссисипи, где
такие качества, как сила и мужество, ценятся превыше всего.
Посему в глазах бармена я был лицом, которое можно удостоить
внимания, и за дружеской беседой с ним я проглотил второй
джулеп, а затем попросил и третий.
Аврора была на время забыта, а если образ ее вдруг всплывал
в моем воображении, то не вызывал уже прежней горечи. Иногда я
снова видел сцену прощания, но поднимавшаяся в душе боль
икстепенно притуплялась, была не так невыносима, как прежде.
Посередине курительного зала стоял стол, за которым сидели
человек пять-шесть. Примерно столько же стояло позади,
заглядывая им через плечо.
Жесты и сосредоточенные лица этих людей, а также
характерное хлопанье по столу, звон долларов и частые возгласы:
``туз'', ``валет'', ``козырь'' -- свидетельствовали о том, что
здесь идет карточная игра. То был юкр.
Мне давно хотелось узнать этy весьма распространенную в
Америке игру, поэтому я подошел поближе и стал наблюдать за
игроками. Один из них был мой давешний приятель, поднявший
ложную тревогу. Он сидел ко мне спиной и не сразу меня заметил.
Двое или трое игроков были превосходно одеты. На них были
сюртуки из тончаншего сукна, жабо из самого дорогого батиста, в
манишках сверкали драгоценные запонки, на руках -- драгоценные
перстни. Но руки выдавали их. Они яснее всяких слов говорили,
что эти господа не всегда носили столь изящные безделушки.
Никакое туалетное мыло не могло ни смягчить грубую, шершавую
кожу, ни уничтожить мозолей -- следов тяжелого труда.
Что из того! Мозоли на руках не мешают быть джентльменом.
На далеком Западе происхождение не играет большой роли, и
простой деревенский парень может здесь стать президентом.
Но что-то во внешности этих джентльменов, чего я не могу
даже определить словами, заставляло усомниться в том, что они
джентльмены. А между тем в их манерах не чувствовалось ни
высокомерия, ни глупого чванства. Напротив, из всех сидящих за
столом они казались наиболее благовоспитанными. Играли они
необычайно сдержанно и спокойно. И, возможно, именно эта
чрезмерная сдержанность, невозмутимость и внушили мне какие-то
неясные подозрения. Настоящие джентльмены из Теннесси или
Кентукки, а также молодые плантаторы из долины Миссисипи и
французские креолы из Нового Орлеана вели бы себя иначе.
Хладнокровие и выдержка, полное спокойствие при объявлении
козыря, ни тени досады при проигрыше доказывали, во-первых, что
это люди бывалые, а во-вторых, что юкр для них не новинка. Вот
и все, что мне удалось заключить по их внешнему виду. Это могли
быть врачи, адвокаты или просто праздные люди -- категория,
нередко встречающаяся в Америке.
В то время я еще слишком плохо знал далекий Запад, чтобы
отнести их к определенной общественной группе. Кроме того, в
Соединенных Штатах и, в частности, на Западе нет того различия
в одежде и внешности, которая в Старом Свете выдает
принадлежность к той или иной профессии. Вы встретите
священника в синем фраке с блестящими пуговицами: судью в таком
же фраке, но зеленом; врача в белом полотняном пиджаке, а
булочника -- одетым с ног до головы в тонкое черное сукно. Там,
где каждый человек притязает на звание джентльмена, он
старается не подчеркивать свою профессию ни одеждой, ни
чем-либо еще. Даже портной никак не выделяется в толпе своих
сограждан-клиентов. Страна характерной одежды лежит дальше на
юго-запад -- я имею в виду Мексику.
Некоторое время я стоял и присматривался к игрокам и игре.
Если бы я не был знаком с особенностями денежного обращения на
Западе, я бы предположил, что игра идет на огромные суммы. По
правую руку каждого игрока рядом с небольшими столбиками
серебра достинством в один, половину и четверть доллара лежала
груда банковских билетов. Так как мой глаз привык к купюрам в
пять фунтов стерлингов, то куши могли показаться мне огромными,
но я уже знал, что эти внушительных размеров банкноты с
эффектной гравировкой и водяными знаками -- всего-навсего
обесцененные ассигнации стоимостью от одного доллара до шести с
четвертью центов. Тем не менее ставки были далеко не маленькие,
и часто за одну партию из рук в руки переходили суммы в
двадцать, пятьдесят и даже сто долларов.
Я заметил, что виновник ложной тревоги тоже участвовал в
игре. Он сидел ко мне спиной и, казалось, был так поглощен
юкром, что даже не оборачивался. Как одеждой, так и всем своим
видом он сильно отличался от остальных. На нем была белая
касторовая шляпа с широкими полями и просторная, со свободными
рукавами куртка. Он походил не то на зажиточного фермера из
Индианы, не то на торговца свининой из Цинциннати.
Чувствовалось, однако, что ему не впервые совершать путешествия
по реке и он уже не раз бывал на Юге. Вероятно, мое второе
предположение было правильно -- он и впрямь был торговцем
свининой.
Одни из описанных мною элегантных джентльменов сидел пpoтив
меня. Он все время проигрывал крупные суммы, которые переходили
в карман моему торговцу свининой или фермеру. Отсюда следовало,
что в картах везет не тому, кто лучше одет, и это внушало
простым людям желание, в свою очередь, попытать счастья.
Я даже невольно проникся сочувстоием к элегантному
джентльмену -- уж очень ему не везло. Да и трудно было не
восхищаться самообладанием, с каким он принимал очередной
проигрыш.
Но вот он поднял глаза и испытующе посмотрел на стоящих
вокруг. Он, видимо, решил выйти из игры. Его взгляд встретился
с моим:
-- Не желаете ли, молодой человек, сыграть? Если угодно,
можете занять мое место. Мне сегодня не везет, и я уж ни за что
не отыграюсь. Придется бросить.
При этих словах его партнеры, в том числе и торговец
свининой, оглянулись в мою сторону. Я ждал, что он сейчас же
накинется на меня, но ошибся. К моему удивлению, торговец
свининой дружески меня окликнул.
-- Хэлло, мистер! -- закричал он. -- Надеюсь, вы на меня
не сердитесь?
-- Нисколько! -- ответил я.
-- И хорошо делаете. Я ведь не хотел вас обидеть. Думал,
кто-то за борт свалился. Будь я проклят, если вру!
-- Я и не обиделся, -- подтвердил я, -- и в доказательство
прошу вас выпить со мной.
Несколько бокалов джулепа и желание забыться настроили меня
на общительный лад; к тому же этот искренний тон подкупил меня,
и я простил торговцу свининой его невольную вину.
-- Идет! -- согласился обладатель белой шляпы. -- К вашим
услугам, незнакомец! Но только разрешите мне угостить вас.
Видите ли, я тут малость выиграл, так это уж мое дело --
вспрыснуть мировую.
-- Не возражаю.
-- Ну, значит, опрокинем по стаканчику. Плачу за всех. Что
вы на это скажите, друзья? -- обратился он к присутствующим.
Ему ответили одобрительными возгласами.
-- Вот и отлично! А ну-ка, буфетчик, поднеси всей честной
компании!
С этими словами торговец свининой подошел к буфету и бросил
на стойку несколько долларов. Все, кто стоял поближе,
последовали за ним, причем каждый старался как можно громче
выкрикнуть название своего любимого напитка. Кто требовал
джинслингу, кто коктейля или кобблера, джулепа и прочих
замысловатых смесей.
В Америке не принято пить вино маленькими глотками, сидя за
столом: здесь пьют стоя, вернее -- -на ходу. Будь вино холодным
или горячим, смешанным или неразбавленным -- американец глотает
его залпом, а потом возвращается на место и там курит сигару
или жует табак до нового приглашения: ``Ну-ка, опрокинем по
стаканчику!''
Все выпили, и игроки снова уселись вокруг стола.
Джентльмен, предложивший уступить мне свое место, отказался
участвовать в игре. Ему сегодня не везет, повторил он, больше
он не намерен играть.
Может быть, кто-нибудь сядет вместо него? И все игроки
повернулись ко мне.
Я поблагодарил своих новых знакомых, но отказался наотрез.
В юкр я никогда не играл и не имею о нем никакого
представления, объяснил я, если не считать того, что я успел
усвоить, наблюдая за их игрой.
-- Ну, это никуда не годится! -- заявил торговец свининой.
-- Как же это мы останемся без партнера? Пожалуйста, мистер
Чорли, -- так вас, кажется, зовут? (Эти слова были обращены к
джентльмену, покинувшему свое место.) Что же вы нас подводите?
Вы расстраиваете всю игру.
-- Если я снова сяду, -- возразил Чорли, -- я окончательно
проиграюсь. Нет, не желаю рисковать.
-- Но, может быть, этот джентльмен играет в вист? --
предложил другой, указывая на меня. -- Ведь вы, сэр,
англичанин, а ваши соотечественники все мастера играть в вист.
-- Да, в вист я играю, -- ответил я довольно опрометчиво.
-- Вот и прекрасно!.. Что вы скажете насчет виста? --
спросил тот же джентльмен, обратившись к сидящим за столом.
-- Ну, в вист я не игрок, -- недовольно заявил торговец
свининой. -- Да уж, так и быть, рискну, просто чтобы не
расстраивать компанию.
-- А я уверен, что вы играете не хуже меня, -- сказал
предложивший вист.
-- Да я и не помню, когда играл. Но раз нельзя составить
партию в юкр -- пожалуй, попробую...
-- Однако позвольте... Если вы затеваете вист... --
прервал его джентльмен, отказавшийся от юкра, -- если вы
затеваете вист, я не прочь примкнуть к вам -- может быть, хоть
сейчас повезет. И если джентльмен не возражает, я буду рад
иметь его своим партнером. Как вы правильно изволили заметить,
сэр, англичане -- знатоки по части виста. Их национальная игра,
насколько мне известно.
-- Это нам, пожалуй, невыгодно, мистер Чорли, -- заметил
специалист по окорокам. -- Но поскольку вы предлагаете и мистер
Хэтчер... Хэтчер, если не ошибаюсь?
-- Да, меня зовут Хэтчер, -- ответил поклонник виста, к
которому относился этот вопрос.
-- Если мистер Хэтчер согласен, -- продолжала белая шляпа,
-- то и я не пойду на попятный, черт меня побери!
-- О! Мне решительно все равно, -- сказал Хэтчер, махнув
рукой, -- лишь бы играть.
Надо заметить, что я никогда особенно не увлекался картами,
а тем более не играл систематически, но в силу некоторых
обстоятельств сносно играл в вист и знал, что не всякий меня
обыграет. Если партнер у меня достойный, то, уж конечно, мы
сильно не пострадаем, а, судя по всему, этот знал свое дело.
Кто-то из стоявших рядом успел шепнуть мне, что он дока по этой
части.
Потому ли, что на меня нашел какой-то бесшабашный стих,
потому ли, что меня толкало тайное побуждение, которое особенно
окрепло впоследствии, потому ли, что меня попросту одурачили и
приперли к стене, но я дал согласие, и мы с Чорли стали играть
против Хэтчера и торговца свининой.
Партнеры сели за стол друг против друга, карты
перетасовали, раздали, и игра началась.
Первые две или три партии мы играли по маленькой -- всего
по доллару. Это предложение исходило от Хэтчера и торговца
свининой, которые не желали рисковать, ибо давно не играли в
вист. Зато оба усиленно бились об заклад с моим партнером Чорли
и любым желающим. Спорили, на какой будет открыт козырь, на
масть, на ``онер'' и на ``решающую взятку''.
Первые две партии мы с Чорли выиграли без труда. Я заметил,
что наши противники допустили несколько грубых промахов, и
решил, что мы их заткнем за пояс. Чорли не преминул заявить об
этом, словно мы играли не на интерес, а ради того, чтобы
отличиться друг перед другом. Немного погодя, когда мы выиграли
еще одну партию, он снова стал бахвалиться.
Торговец свининой и его партнер начинали мало-помалу
злиться.
-- Не идет карта, и все! -- с обиженным видом оправдывался
последний.
-- Что это за карта! -- подтвердила касторовая шляпа. --
Хоть бы раз сдали что-нибудь путное. Ну, вот опять!
-- Опять дрянь? -- с мрачным видом осведомился его
партнер.
-- Хуже нельзя! Тут и на картофельные очистки не
выиграешь.
-- А ну, джентльмены! -- вмешался мой партнер Чорли. --
Нельзя ли без разговоров? Неудобно все-таки!
-- Эх! -- воскликнул торговец свининой. -- Если на то
пошло, хотите, я вам свои карты открою? Все равно ни одной
взятки.
И опять выиграли мы!
Это еще больше раздосадовало наших противников, и они
предложили удвоить ставку. Мы согласились, и игра продолжалась.
Снова мы с Чорли оказались в выигрыше, и торговец свининой
спросил своего партнера, согласен ли он повысить ставку. Тот
поколебался немного, словно сумма показалась чересчур уж
высокой, но в конце концов согласился. Нам, выигрывавшим раз за
разом, тем более неловко было отказываться, и мы снова, по
образному выражению Чорли, загребли всю казну.
Ставку опять удвоили и, возможно, продолжали бы и дальше
увеличивать в той же пропорции, если бы я наотрез не отказался
играть на таких условиях. Я знал, сколько у меня денег, и
понимал, что, если ставки будут расти с такой
головокружительной быстротой, а счастье вдруг переменится, я
сяду на мель. Все-таки я согласился увеличить ставку до десяти
долларов, и мы продолжали игру.
Хорошо, что мы вовремя остановились, потому что с этой
минуты счастье от нас отвернулось. Мы чуть ли не всякий раз
проигрывали, и это при ставке в десять долларов! Кошелек мой
заметно съежился. Еще немного, и я проигрался бы в пух.
Мой партнер, который до сего времени играл хладнокровно,
вдруг начал горячиться, проклинал карты и ту несчастную минуту,
когда сел за этот паршивый вист. То ли от волнения, то ли по
другой причине, но играл он теперь из рук вон плохо. Несколько
раз с непонятной опрометчивостью скидывал не ту карту и делал
неправильные ходы. По всей видимости, наши неудачи так
обескуражили его, что он зарывался, играл все небрежнее и,
казалось, совсем не думал, к каким плачевным результатам может
привести подобная невнимательность. Признаюсь, я удивился, так
как всего час назад он на моих глазах с завидным спокойствием
проигрывал в юкр куда более значительные суммы.
Я бы не сказал, что нам не везло. Карта нам шла неплохая, и
несколько раз мы, несомненно, могли бы выиграть, если бы мой
партнер проявил большее искусство. Но из-за его промахов мы
продолжали проигрывать, и вскоре более половины имевшихся у
меня денег благополучно перекочевало в карманы Хэтчера и
торговца свининой.
Вероятно, туда последовали бы и остатки моих капиталов,
если бы наш вист не был прерван, и притом весьма загадочным
образом.
Мы услышали вдруг какие-то возгласы, идущие, по-видимому, с
нижней палубы, потом два пистолетных выстрела, словно на
выстрел ответили выстрелом, и секунду спустя кто-то закричал:
-- Господи, человека застрелили!
Карты выпали у нас из рук, каждый, вскакивая из-за стола,
схватил свою ставку, и игроки, и те, кто ставил на на них, и
просто зрители -- все повалили к передним и боковым дверям
салона. Одни побежали вниз, другие полезли на штормовой мостик,
кто кинулся на корму, кто на нос, и все наперебой кричали:
``Что такое? Что случилось? Кто стрелял?.. Убит?'' А в этот шум
еще врывался отчаянный визг дам, забившихся в свои каюты.
Тревога, вызванная криком ``Женщина за бортом'', не шла ни в
какое сравнение с теперешним переполохом. Но странно: ни
убитого, ни раненого так и не удалось обнаружить. Не удалось
отыскать и того, кто стрелял или хотя бы видел стрелявшего.
Выходило, что никто не стрелял и никого не застрелили!
Что все это могло означать? И кто же тогда крикнул, что
кого-то застрелили? Никто ничего не знал. Чудеса, да и только!
Осмотрели с фонарем все уголки и закоулки парохода, но нигде не
нашли ни убитого, ни раненого, ни даже следов крови. Кончилось
тем, что пассажиры посмеялись и решили, что кто-то над ними
подшутил. Во всяком случае, так уверял торговец свининой,
довольный, что на этот раз всех всполошил не он.
Тайна загадочного происшествия открылась мне задолго до
того, как улеглась суматоха. Только я один да непосредственный
виновник переполоха знали, что произошло на самом деле.
Когда поднялась стрельба, я выбежал под тент и перегнулся
через перила. Мне показалось, что крики, предшествовавшие
стрельбе, донеслись с носовой части нижней палубы, где
помещались котлы, хотя выстрелы прозвучали как будто гораздо
ближе.
Большинство пассажиров устремились в боковые двери и стояли
теперь, сбившись в кучу, на палубе, так что я, окруженный
непроницаемой завесой мрака, был здесь один или, во всяком
случае, почти один. Несколько секунд спустя какая-то темная
фигура оперлась на перила подле меня и дотронулась до моего
локтя. Я повернулся и спросил, с кем имею честь говорить и чем
могу служить. Мне ответили по-французски:
-- Я ваш друг, мсье, и хочу оказать вам услугу.
-- Мне знаком ваш голос. Так, значит, это кричали вы...
-- Да, это я крикнул.
-- И вы же...
-- Я же и стрелял.
-- Так, значит, никто не убит?
-- Насколько мне известно, никто. Я стрелял в воздух и к
тому же холостыми патронами.
-- Рад слышать это, мсье. Но чего ради, позвольте вас
спросить, вы...
-- Единственно для того, чтобы оказать вам услугу, как я
уже говорил.
-- Но, помилуйте, какая же это услуга: палить из
пистолета, насмерть перепугать всех пассажиров?
-- Ну, беда невелика. Они быстро оправятся от испуга. Мне
нужно было поговорить с вами наедине, и я не мог придумать
иного способа оторвать вас от ваших новых знакомых. Стрельба из
пистолета была лишь маленькой военной хитростью. Как видите,
она удалась.
-- А, так, значит, это вы, мсье, шепотом предостерегали
меня, когда я садился играть в карты?
-- Да. И разве мое предсказание не оправдалось?
-- Пока что -- да. И, значит, это вы стояли напротив меня
в углу салона?
-- Я.
Последние мои два вопроса нуждаются в некотором пояснении.
Когда я уже согласился сесть за вист, кто-то дернул меня за
рукав и шепнул по-французски:
-- Не играйте, мсье! Вас наверняка обыграют.
Я обернулся и увидел, что от меня отошел какой-то
неизвестный мне молодой человек. Но я не был уверен, что именно
он дал мне этот благой совет, и, как известно, ему не
последовал.
Потом, во время игры, я заметил того же самого молодого
человека; он стоял против меня, держась самого отдаленного и
темного угла салона. Несмотря на полумрак, я видел, что он не
спускает с меня глаз и внимательно следит за игрой. Уже одно
это могло привлечь внимание, но еще больше заинтриговало меня
выражение его лица; и всякий раз, когда сдавали карты, я
пользовался случаем, чтобы взглянуть на загадочного незнакомца.
Это был хрупкий с виду юноша чуть ниже среднего роста, лет,
вероятно, не более двадцати, однако разлитая по его лицу грусть
несколько его старила. Черты лица у него были мелкие, тонко
очерченные, нос и губы, пожалуй, даже чересчур женственные. На
щеках играл слабый румянец, черные шелковистые волосы, по
тогдашней излюбленной креолами моде, ниспадали пышными локонами
на шею и плечи. И склад лица, и манера одеваться, и французская
речь, -- я был уверен, что именно он обратился ко мне в салоне,
-- говорили о том, что юноша -- креол. Во всяком случае, костюм
его был именно таким, какие носят креолы: блуза из сурового
полотна, но сшитая не на обычный французский лад, а на манер
креольской охотничьей куртки, со множеством складок на груди и
красиво драпирующаяся на бедрах. К тому же качество ткани --
тончайшее неотбеленное льняное полотно -- показывало, что юноша
скорее заботился об изысканности туалета, чем о его
практичности. Панталоны молодого человека были из великолепной
голубой хлопчатобумажной материи производства опелузских
мануфактур. Собранные у пояса в крупную складку, они кончались
у щиколоток разрезом, украшенным длинным рядом пуговиц, которые
при желании можно было застегнуть. Жилета на нем не было.
Вместо этого на груди топорщилось пышное кружевное жабо. Обут
он был в прюнелевые, отделанные лаком светло-коричневые башмаки
на шелковой шнуровке. Широкополая панама завершала этот
поистине южный наряд.
Но ни в головном уборе, ни в обуви, ни в блузе и панталонах
не было ничего кричащего. Все гармонировало друг с другом, и
все полностью отвечало требованиям моды, принятой тогда на
Нижней Миссисипи. Так что не наряд юноши привлек мое внимание
-- такие костюмы мне приходилось видеть чуть ли не ежедневно.
Значит, дело было не в этом. Нет, не платье пробудило во мне
интерес к нему. Может быть, тут сыграло роль то обстоятельство,
что он -- или во всяком случае, мне так почудилось -- -подал
мне шепотом совет. Но и это было не главное. Что-то в самом его
лице приковало мое внимание. Я даже подумал было: уж не
встречал ли я его раньше? При более ярком свете я, возможно, в
конце концов вспомнил бы, но oн стоял в тени, и мне никак не
удавалось его хорошенько рассмотреть.
Когда же я снова поднял глаза, его уже не было в углу
салона, и несколько минут спустя раздались выстрелы и крики на
палубе...
-- А теперь, мсье, разрешите узнать, почему вы непременно
желаете говорить со мной и что вы имеете мне сообщить?
Непрошеное вмешательство юнца начинало меня раздражать. Да
и кому приятно, чтобы его ни с того ни с сего отрывали от
партии виста, даже проигранной!
-- Я желаю говорить с вами, ибо принимаю в вас участие. А
что имею вам сообщить, вы сейчас узнаете.
-- Принимаете во мне участие! Но чем я обязан, позвольте
вас спросить?
-- Хотя бы уже тем, что вы иностранец, которого собираются
обобрать, что вы -- ``карась''.
-- Как вы сказали, мсье?
-- Нет, нет, не сердитесь на меня! Я сам слышал, что вас
называли так между собой ваши новые знакомые. И если вы опять
сядете играть с ними, боюсь, что вы оправдаете этот почетный
титул.
-- Это, в конце концов, нестерпимо, мсье! Вы попросту
вмешиваетесь не в свое дело!
-- Вы правы, мсье, это не мое дело, но оно ваше и... ах!
Я уже собирался было покинуть несносного юношу и вернуться
мы еще не обменялись с ним ни единым словом. Он не стал
дожидаться заказа, прочтя в моих глазах твердое намерение
выпить.
-- Кобблер?
-- Нет, -- сказал я, -- мятный джулеп.
-- Прекрасно! Я приготовлю вам такой джулеп, что на ногах
не устоите.
-- Спасибо. Вот это как раз мне и нужно.
Тут бармен поставил рядом два больших бокала. В один он
насыпал ложку сахарной пудры, бросил туда ломтик лимона, ломтик
апельсина, несколько веточек зеленой мяты, затем пригоршню
толченого льда, добавил треть стакана воды и наконец большую
стеклянную стопку коньяку. Покончив с этим, он взял в обе руки
по бокалу и стал переливать содержимое из одного в другой с
такой скоростью, что лед, коньяк, лимон и все прочее находились
как бы во взвешенном состоянии между двумя сосудами. Заметим,
что расстояние между бокалами было по меньшей мере два фута.
Это искусство, которое дается лишь долгой практикой,
составляло, как видно, предмет особой профессиональной гордости
бармена и неотъемлемую принадлежность его ремесла. После
многократных эволюций джулепу наконец разрешено было остаться в
одном из двух бокалов и украсить собою стойку.
Теперь надлежало завершить творение. От ананаса был отрезан
тонкий ломтик, затем этот ломтик зажали между большим и
указательным пальцами, перегнули его пополам и ловким круговым
движением протерли им края бокала.
-- Новейшая орлеанская мода, -- заметил с улыбкой бармен,
заканчивая манипуляцию.
Последняя процедура имела двоякое назначение. Ломтик
ананаса не только снимал налипшие на стекло остатки сахара и
кусочки мяты, но, пуская сок, добавлял свой аромат к напитку.
-- Новейшая орлеанская мода, -- повторил бармен. --
Последнее слово науки.
Я кивнул в знак одобрения.
Наконец джулеп был готов -- это явствовало из того, что
бокал пододвинули ко мне по мраморной стойке.
-- Соломинку? -- последовал краткий вопрос.
-- Да, пожалуйста.
В бокал была опущена соломинка, и, зажав ее губами, я стал
жадно втягивать в себя, быть может, самый упоительный из всех
алкогольных напитков -- мятный джулеп.
После первого же глотка я почувствовал его действие. Пульс
стал ровнее, лихорадка улеглась, кровь спокойнее потекла по
жилам, а сердце будто погрузилось в струи Леты18. Облегчение
наступило почти мгновенно, и я не понимал, как раньше до этого
не додумался. На душе у меня, правда, все еще было скверно, по
теперь я знал, что нашел безотказное средство утешения. Пусть
действие его будет временным, но я был рад и этому. И, припав к
соломинке, я стал жадно, большими глотками втягивать в себя
божественный напиток и втягивал его до тех пор, пока звон
потревоженных соломинкой кусочков льда о дно бокала не
оповестил меня о том, что джулеп иссяк.
-- Еще один, пожалуйста!
-- Вам понравилось?
-- Чрезвычайно!
-- Я же вам говорил. Смею вас уверить, сударь, что на
нашей посудине вам смешают мятный джулеп не хуже, если не лучше
того, что подают в Сент-Чарльзе или на Веранде.
-- Великолепная штука!
-- Могу вам предложить кобблер с хересом -- тоже язык
проглотите.
-- Не сомневаюсь, но я не люблю хереса, предпочитаю вот
это.
-- Вы правы. Я лично -- тоже. А ананас -- это новинка, и я
нахожу -- новинка удачная.
-- И я нахожу.
-- Возьмите другую соломинку.
-- Спасибо.
Бармен был на редкость любезен. Я полагал, что любезность
эта вызвана моими похвалами его джулепу. Но, как я установил
потом, дело было не в этом. В Луизиане люди не так-то податливы
на дешевую лесть. Я был обязан его хорошему мнению о моей особе
совершенно иной причине -- тому, что я так ловко осадил
назойливого пассажира! Возможно также, что ему стало известно,
как я проучил подлеца Ларкина. Весть о подобного рода
``подвигах'' очень быстро распространяется на Миссисипи, где
такие качества, как сила и мужество, ценятся превыше всего.
Посему в глазах бармена я был лицом, которое можно удостоить
внимания, и за дружеской беседой с ним я проглотил второй
джулеп, а затем попросил и третий.
Аврора была на время забыта, а если образ ее вдруг всплывал
в моем воображении, то не вызывал уже прежней горечи. Иногда я
снова видел сцену прощания, но поднимавшаяся в душе боль
икстепенно притуплялась, была не так невыносима, как прежде.
Посередине курительного зала стоял стол, за которым сидели
человек пять-шесть. Примерно столько же стояло позади,
заглядывая им через плечо.
Жесты и сосредоточенные лица этих людей, а также
характерное хлопанье по столу, звон долларов и частые возгласы:
``туз'', ``валет'', ``козырь'' -- свидетельствовали о том, что
здесь идет карточная игра. То был юкр.
Мне давно хотелось узнать этy весьма распространенную в
Америке игру, поэтому я подошел поближе и стал наблюдать за
игроками. Один из них был мой давешний приятель, поднявший
ложную тревогу. Он сидел ко мне спиной и не сразу меня заметил.
Двое или трое игроков были превосходно одеты. На них были
сюртуки из тончаншего сукна, жабо из самого дорогого батиста, в
манишках сверкали драгоценные запонки, на руках -- драгоценные
перстни. Но руки выдавали их. Они яснее всяких слов говорили,
что эти господа не всегда носили столь изящные безделушки.
Никакое туалетное мыло не могло ни смягчить грубую, шершавую
кожу, ни уничтожить мозолей -- следов тяжелого труда.
Что из того! Мозоли на руках не мешают быть джентльменом.
На далеком Западе происхождение не играет большой роли, и
простой деревенский парень может здесь стать президентом.
Но что-то во внешности этих джентльменов, чего я не могу
даже определить словами, заставляло усомниться в том, что они
джентльмены. А между тем в их манерах не чувствовалось ни
высокомерия, ни глупого чванства. Напротив, из всех сидящих за
столом они казались наиболее благовоспитанными. Играли они
необычайно сдержанно и спокойно. И, возможно, именно эта
чрезмерная сдержанность, невозмутимость и внушили мне какие-то
неясные подозрения. Настоящие джентльмены из Теннесси или
Кентукки, а также молодые плантаторы из долины Миссисипи и
французские креолы из Нового Орлеана вели бы себя иначе.
Хладнокровие и выдержка, полное спокойствие при объявлении
козыря, ни тени досады при проигрыше доказывали, во-первых, что
это люди бывалые, а во-вторых, что юкр для них не новинка. Вот
и все, что мне удалось заключить по их внешнему виду. Это могли
быть врачи, адвокаты или просто праздные люди -- категория,
нередко встречающаяся в Америке.
В то время я еще слишком плохо знал далекий Запад, чтобы
отнести их к определенной общественной группе. Кроме того, в
Соединенных Штатах и, в частности, на Западе нет того различия
в одежде и внешности, которая в Старом Свете выдает
принадлежность к той или иной профессии. Вы встретите
священника в синем фраке с блестящими пуговицами: судью в таком
же фраке, но зеленом; врача в белом полотняном пиджаке, а
булочника -- одетым с ног до головы в тонкое черное сукно. Там,
где каждый человек притязает на звание джентльмена, он
старается не подчеркивать свою профессию ни одеждой, ни
чем-либо еще. Даже портной никак не выделяется в толпе своих
сограждан-клиентов. Страна характерной одежды лежит дальше на
юго-запад -- я имею в виду Мексику.
Некоторое время я стоял и присматривался к игрокам и игре.
Если бы я не был знаком с особенностями денежного обращения на
Западе, я бы предположил, что игра идет на огромные суммы. По
правую руку каждого игрока рядом с небольшими столбиками
серебра достинством в один, половину и четверть доллара лежала
груда банковских билетов. Так как мой глаз привык к купюрам в
пять фунтов стерлингов, то куши могли показаться мне огромными,
но я уже знал, что эти внушительных размеров банкноты с
эффектной гравировкой и водяными знаками -- всего-навсего
обесцененные ассигнации стоимостью от одного доллара до шести с
четвертью центов. Тем не менее ставки были далеко не маленькие,
и часто за одну партию из рук в руки переходили суммы в
двадцать, пятьдесят и даже сто долларов.
Я заметил, что виновник ложной тревоги тоже участвовал в
игре. Он сидел ко мне спиной и, казалось, был так поглощен
юкром, что даже не оборачивался. Как одеждой, так и всем своим
видом он сильно отличался от остальных. На нем была белая
касторовая шляпа с широкими полями и просторная, со свободными
рукавами куртка. Он походил не то на зажиточного фермера из
Индианы, не то на торговца свининой из Цинциннати.
Чувствовалось, однако, что ему не впервые совершать путешествия
по реке и он уже не раз бывал на Юге. Вероятно, мое второе
предположение было правильно -- он и впрямь был торговцем
свининой.
Одни из описанных мною элегантных джентльменов сидел пpoтив
меня. Он все время проигрывал крупные суммы, которые переходили
в карман моему торговцу свининой или фермеру. Отсюда следовало,
что в картах везет не тому, кто лучше одет, и это внушало
простым людям желание, в свою очередь, попытать счастья.
Я даже невольно проникся сочувстоием к элегантному
джентльмену -- уж очень ему не везло. Да и трудно было не
восхищаться самообладанием, с каким он принимал очередной
проигрыш.
Но вот он поднял глаза и испытующе посмотрел на стоящих
вокруг. Он, видимо, решил выйти из игры. Его взгляд встретился
с моим:
-- Не желаете ли, молодой человек, сыграть? Если угодно,
можете занять мое место. Мне сегодня не везет, и я уж ни за что
не отыграюсь. Придется бросить.
При этих словах его партнеры, в том числе и торговец
свининой, оглянулись в мою сторону. Я ждал, что он сейчас же
накинется на меня, но ошибся. К моему удивлению, торговец
свининой дружески меня окликнул.
-- Хэлло, мистер! -- закричал он. -- Надеюсь, вы на меня
не сердитесь?
-- Нисколько! -- ответил я.
-- И хорошо делаете. Я ведь не хотел вас обидеть. Думал,
кто-то за борт свалился. Будь я проклят, если вру!
-- Я и не обиделся, -- подтвердил я, -- и в доказательство
прошу вас выпить со мной.
Несколько бокалов джулепа и желание забыться настроили меня
на общительный лад; к тому же этот искренний тон подкупил меня,
и я простил торговцу свининой его невольную вину.
-- Идет! -- согласился обладатель белой шляпы. -- К вашим
услугам, незнакомец! Но только разрешите мне угостить вас.
Видите ли, я тут малость выиграл, так это уж мое дело --
вспрыснуть мировую.
-- Не возражаю.
-- Ну, значит, опрокинем по стаканчику. Плачу за всех. Что
вы на это скажите, друзья? -- обратился он к присутствующим.
Ему ответили одобрительными возгласами.
-- Вот и отлично! А ну-ка, буфетчик, поднеси всей честной
компании!
С этими словами торговец свининой подошел к буфету и бросил
на стойку несколько долларов. Все, кто стоял поближе,
последовали за ним, причем каждый старался как можно громче
выкрикнуть название своего любимого напитка. Кто требовал
джинслингу, кто коктейля или кобблера, джулепа и прочих
замысловатых смесей.
В Америке не принято пить вино маленькими глотками, сидя за
столом: здесь пьют стоя, вернее -- -на ходу. Будь вино холодным
или горячим, смешанным или неразбавленным -- американец глотает
его залпом, а потом возвращается на место и там курит сигару
или жует табак до нового приглашения: ``Ну-ка, опрокинем по
стаканчику!''
Все выпили, и игроки снова уселись вокруг стола.
Джентльмен, предложивший уступить мне свое место, отказался
участвовать в игре. Ему сегодня не везет, повторил он, больше
он не намерен играть.
Может быть, кто-нибудь сядет вместо него? И все игроки
повернулись ко мне.
Я поблагодарил своих новых знакомых, но отказался наотрез.
В юкр я никогда не играл и не имею о нем никакого
представления, объяснил я, если не считать того, что я успел
усвоить, наблюдая за их игрой.
-- Ну, это никуда не годится! -- заявил торговец свининой.
-- Как же это мы останемся без партнера? Пожалуйста, мистер
Чорли, -- так вас, кажется, зовут? (Эти слова были обращены к
джентльмену, покинувшему свое место.) Что же вы нас подводите?
Вы расстраиваете всю игру.
-- Если я снова сяду, -- возразил Чорли, -- я окончательно
проиграюсь. Нет, не желаю рисковать.
-- Но, может быть, этот джентльмен играет в вист? --
предложил другой, указывая на меня. -- Ведь вы, сэр,
англичанин, а ваши соотечественники все мастера играть в вист.
-- Да, в вист я играю, -- ответил я довольно опрометчиво.
-- Вот и прекрасно!.. Что вы скажете насчет виста? --
спросил тот же джентльмен, обратившись к сидящим за столом.
-- Ну, в вист я не игрок, -- недовольно заявил торговец
свининой. -- Да уж, так и быть, рискну, просто чтобы не
расстраивать компанию.
-- А я уверен, что вы играете не хуже меня, -- сказал
предложивший вист.
-- Да я и не помню, когда играл. Но раз нельзя составить
партию в юкр -- пожалуй, попробую...
-- Однако позвольте... Если вы затеваете вист... --
прервал его джентльмен, отказавшийся от юкра, -- если вы
затеваете вист, я не прочь примкнуть к вам -- может быть, хоть
сейчас повезет. И если джентльмен не возражает, я буду рад
иметь его своим партнером. Как вы правильно изволили заметить,
сэр, англичане -- знатоки по части виста. Их национальная игра,
насколько мне известно.
-- Это нам, пожалуй, невыгодно, мистер Чорли, -- заметил
специалист по окорокам. -- Но поскольку вы предлагаете и мистер
Хэтчер... Хэтчер, если не ошибаюсь?
-- Да, меня зовут Хэтчер, -- ответил поклонник виста, к
которому относился этот вопрос.
-- Если мистер Хэтчер согласен, -- продолжала белая шляпа,
-- то и я не пойду на попятный, черт меня побери!
-- О! Мне решительно все равно, -- сказал Хэтчер, махнув
рукой, -- лишь бы играть.
Надо заметить, что я никогда особенно не увлекался картами,
а тем более не играл систематически, но в силу некоторых
обстоятельств сносно играл в вист и знал, что не всякий меня
обыграет. Если партнер у меня достойный, то, уж конечно, мы
сильно не пострадаем, а, судя по всему, этот знал свое дело.
Кто-то из стоявших рядом успел шепнуть мне, что он дока по этой
части.
Потому ли, что на меня нашел какой-то бесшабашный стих,
потому ли, что меня толкало тайное побуждение, которое особенно
окрепло впоследствии, потому ли, что меня попросту одурачили и
приперли к стене, но я дал согласие, и мы с Чорли стали играть
против Хэтчера и торговца свининой.
Партнеры сели за стол друг против друга, карты
перетасовали, раздали, и игра началась.
Первые две или три партии мы играли по маленькой -- всего
по доллару. Это предложение исходило от Хэтчера и торговца
свининой, которые не желали рисковать, ибо давно не играли в
вист. Зато оба усиленно бились об заклад с моим партнером Чорли
и любым желающим. Спорили, на какой будет открыт козырь, на
масть, на ``онер'' и на ``решающую взятку''.
Первые две партии мы с Чорли выиграли без труда. Я заметил,
что наши противники допустили несколько грубых промахов, и
решил, что мы их заткнем за пояс. Чорли не преминул заявить об
этом, словно мы играли не на интерес, а ради того, чтобы
отличиться друг перед другом. Немного погодя, когда мы выиграли
еще одну партию, он снова стал бахвалиться.
Торговец свининой и его партнер начинали мало-помалу
злиться.
-- Не идет карта, и все! -- с обиженным видом оправдывался
последний.
-- Что это за карта! -- подтвердила касторовая шляпа. --
Хоть бы раз сдали что-нибудь путное. Ну, вот опять!
-- Опять дрянь? -- с мрачным видом осведомился его
партнер.
-- Хуже нельзя! Тут и на картофельные очистки не
выиграешь.
-- А ну, джентльмены! -- вмешался мой партнер Чорли. --
Нельзя ли без разговоров? Неудобно все-таки!
-- Эх! -- воскликнул торговец свининой. -- Если на то
пошло, хотите, я вам свои карты открою? Все равно ни одной
взятки.
И опять выиграли мы!
Это еще больше раздосадовало наших противников, и они
предложили удвоить ставку. Мы согласились, и игра продолжалась.
Снова мы с Чорли оказались в выигрыше, и торговец свининой
спросил своего партнера, согласен ли он повысить ставку. Тот
поколебался немного, словно сумма показалась чересчур уж
высокой, но в конце концов согласился. Нам, выигрывавшим раз за
разом, тем более неловко было отказываться, и мы снова, по
образному выражению Чорли, загребли всю казну.
Ставку опять удвоили и, возможно, продолжали бы и дальше
увеличивать в той же пропорции, если бы я наотрез не отказался
играть на таких условиях. Я знал, сколько у меня денег, и
понимал, что, если ставки будут расти с такой
головокружительной быстротой, а счастье вдруг переменится, я
сяду на мель. Все-таки я согласился увеличить ставку до десяти
долларов, и мы продолжали игру.
Хорошо, что мы вовремя остановились, потому что с этой
минуты счастье от нас отвернулось. Мы чуть ли не всякий раз
проигрывали, и это при ставке в десять долларов! Кошелек мой
заметно съежился. Еще немного, и я проигрался бы в пух.
Мой партнер, который до сего времени играл хладнокровно,
вдруг начал горячиться, проклинал карты и ту несчастную минуту,
когда сел за этот паршивый вист. То ли от волнения, то ли по
другой причине, но играл он теперь из рук вон плохо. Несколько
раз с непонятной опрометчивостью скидывал не ту карту и делал
неправильные ходы. По всей видимости, наши неудачи так
обескуражили его, что он зарывался, играл все небрежнее и,
казалось, совсем не думал, к каким плачевным результатам может
привести подобная невнимательность. Признаюсь, я удивился, так
как всего час назад он на моих глазах с завидным спокойствием
проигрывал в юкр куда более значительные суммы.
Я бы не сказал, что нам не везло. Карта нам шла неплохая, и
несколько раз мы, несомненно, могли бы выиграть, если бы мой
партнер проявил большее искусство. Но из-за его промахов мы
продолжали проигрывать, и вскоре более половины имевшихся у
меня денег благополучно перекочевало в карманы Хэтчера и
торговца свининой.
Вероятно, туда последовали бы и остатки моих капиталов,
если бы наш вист не был прерван, и притом весьма загадочным
образом.
Мы услышали вдруг какие-то возгласы, идущие, по-видимому, с
нижней палубы, потом два пистолетных выстрела, словно на
выстрел ответили выстрелом, и секунду спустя кто-то закричал:
-- Господи, человека застрелили!
Карты выпали у нас из рук, каждый, вскакивая из-за стола,
схватил свою ставку, и игроки, и те, кто ставил на на них, и
просто зрители -- все повалили к передним и боковым дверям
салона. Одни побежали вниз, другие полезли на штормовой мостик,
кто кинулся на корму, кто на нос, и все наперебой кричали:
``Что такое? Что случилось? Кто стрелял?.. Убит?'' А в этот шум
еще врывался отчаянный визг дам, забившихся в свои каюты.
Тревога, вызванная криком ``Женщина за бортом'', не шла ни в
какое сравнение с теперешним переполохом. Но странно: ни
убитого, ни раненого так и не удалось обнаружить. Не удалось
отыскать и того, кто стрелял или хотя бы видел стрелявшего.
Выходило, что никто не стрелял и никого не застрелили!
Что все это могло означать? И кто же тогда крикнул, что
кого-то застрелили? Никто ничего не знал. Чудеса, да и только!
Осмотрели с фонарем все уголки и закоулки парохода, но нигде не
нашли ни убитого, ни раненого, ни даже следов крови. Кончилось
тем, что пассажиры посмеялись и решили, что кто-то над ними
подшутил. Во всяком случае, так уверял торговец свининой,
довольный, что на этот раз всех всполошил не он.
Тайна загадочного происшествия открылась мне задолго до
того, как улеглась суматоха. Только я один да непосредственный
виновник переполоха знали, что произошло на самом деле.
Когда поднялась стрельба, я выбежал под тент и перегнулся
через перила. Мне показалось, что крики, предшествовавшие
стрельбе, донеслись с носовой части нижней палубы, где
помещались котлы, хотя выстрелы прозвучали как будто гораздо
ближе.
Большинство пассажиров устремились в боковые двери и стояли
теперь, сбившись в кучу, на палубе, так что я, окруженный
непроницаемой завесой мрака, был здесь один или, во всяком
случае, почти один. Несколько секунд спустя какая-то темная
фигура оперлась на перила подле меня и дотронулась до моего
локтя. Я повернулся и спросил, с кем имею честь говорить и чем
могу служить. Мне ответили по-французски:
-- Я ваш друг, мсье, и хочу оказать вам услугу.
-- Мне знаком ваш голос. Так, значит, это кричали вы...
-- Да, это я крикнул.
-- И вы же...
-- Я же и стрелял.
-- Так, значит, никто не убит?
-- Насколько мне известно, никто. Я стрелял в воздух и к
тому же холостыми патронами.
-- Рад слышать это, мсье. Но чего ради, позвольте вас
спросить, вы...
-- Единственно для того, чтобы оказать вам услугу, как я
уже говорил.
-- Но, помилуйте, какая же это услуга: палить из
пистолета, насмерть перепугать всех пассажиров?
-- Ну, беда невелика. Они быстро оправятся от испуга. Мне
нужно было поговорить с вами наедине, и я не мог придумать
иного способа оторвать вас от ваших новых знакомых. Стрельба из
пистолета была лишь маленькой военной хитростью. Как видите,
она удалась.
-- А, так, значит, это вы, мсье, шепотом предостерегали
меня, когда я садился играть в карты?
-- Да. И разве мое предсказание не оправдалось?
-- Пока что -- да. И, значит, это вы стояли напротив меня
в углу салона?
-- Я.
Последние мои два вопроса нуждаются в некотором пояснении.
Когда я уже согласился сесть за вист, кто-то дернул меня за
рукав и шепнул по-французски:
-- Не играйте, мсье! Вас наверняка обыграют.
Я обернулся и увидел, что от меня отошел какой-то
неизвестный мне молодой человек. Но я не был уверен, что именно
он дал мне этот благой совет, и, как известно, ему не
последовал.
Потом, во время игры, я заметил того же самого молодого
человека; он стоял против меня, держась самого отдаленного и
темного угла салона. Несмотря на полумрак, я видел, что он не
спускает с меня глаз и внимательно следит за игрой. Уже одно
это могло привлечь внимание, но еще больше заинтриговало меня
выражение его лица; и всякий раз, когда сдавали карты, я
пользовался случаем, чтобы взглянуть на загадочного незнакомца.
Это был хрупкий с виду юноша чуть ниже среднего роста, лет,
вероятно, не более двадцати, однако разлитая по его лицу грусть
несколько его старила. Черты лица у него были мелкие, тонко
очерченные, нос и губы, пожалуй, даже чересчур женственные. На
щеках играл слабый румянец, черные шелковистые волосы, по
тогдашней излюбленной креолами моде, ниспадали пышными локонами
на шею и плечи. И склад лица, и манера одеваться, и французская
речь, -- я был уверен, что именно он обратился ко мне в салоне,
-- говорили о том, что юноша -- креол. Во всяком случае, костюм
его был именно таким, какие носят креолы: блуза из сурового
полотна, но сшитая не на обычный французский лад, а на манер
креольской охотничьей куртки, со множеством складок на груди и
красиво драпирующаяся на бедрах. К тому же качество ткани --
тончайшее неотбеленное льняное полотно -- показывало, что юноша
скорее заботился об изысканности туалета, чем о его
практичности. Панталоны молодого человека были из великолепной
голубой хлопчатобумажной материи производства опелузских
мануфактур. Собранные у пояса в крупную складку, они кончались
у щиколоток разрезом, украшенным длинным рядом пуговиц, которые
при желании можно было застегнуть. Жилета на нем не было.
Вместо этого на груди топорщилось пышное кружевное жабо. Обут
он был в прюнелевые, отделанные лаком светло-коричневые башмаки
на шелковой шнуровке. Широкополая панама завершала этот
поистине южный наряд.
Но ни в головном уборе, ни в обуви, ни в блузе и панталонах
не было ничего кричащего. Все гармонировало друг с другом, и
все полностью отвечало требованиям моды, принятой тогда на
Нижней Миссисипи. Так что не наряд юноши привлек мое внимание
-- такие костюмы мне приходилось видеть чуть ли не ежедневно.
Значит, дело было не в этом. Нет, не платье пробудило во мне
интерес к нему. Может быть, тут сыграло роль то обстоятельство,
что он -- или во всяком случае, мне так почудилось -- -подал
мне шепотом совет. Но и это было не главное. Что-то в самом его
лице приковало мое внимание. Я даже подумал было: уж не
встречал ли я его раньше? При более ярком свете я, возможно, в
конце концов вспомнил бы, но oн стоял в тени, и мне никак не
удавалось его хорошенько рассмотреть.
Когда же я снова поднял глаза, его уже не было в углу
салона, и несколько минут спустя раздались выстрелы и крики на
палубе...
-- А теперь, мсье, разрешите узнать, почему вы непременно
желаете говорить со мной и что вы имеете мне сообщить?
Непрошеное вмешательство юнца начинало меня раздражать. Да
и кому приятно, чтобы его ни с того ни с сего отрывали от
партии виста, даже проигранной!
-- Я желаю говорить с вами, ибо принимаю в вас участие. А
что имею вам сообщить, вы сейчас узнаете.
-- Принимаете во мне участие! Но чем я обязан, позвольте
вас спросить?
-- Хотя бы уже тем, что вы иностранец, которого собираются
обобрать, что вы -- ``карась''.
-- Как вы сказали, мсье?
-- Нет, нет, не сердитесь на меня! Я сам слышал, что вас
называли так между собой ваши новые знакомые. И если вы опять
сядете играть с ними, боюсь, что вы оправдаете этот почетный
титул.
-- Это, в конце концов, нестерпимо, мсье! Вы попросту
вмешиваетесь не в свое дело!
-- Вы правы, мсье, это не мое дело, но оно ваше и... ах!
Я уже собирался было покинуть несносного юношу и вернуться