Страница:
для революционного пловца - не мертвый груз, а спасательный круг. Сектант
же, по общему правилу, вообще не хочет пускаться в плавание, дабы не
замочить свои принципы. Он сидит на берегу и читает нравоучения потоку
классовой борьбы. Но нередко отчаявшийся сектант бросается очертя голову в
воду, хватается за центриста и помогает ему утонуть. Так было, так будет.
*
В нашу эпоху разложения и разброда можно в разных странах встретить
немало кружков, которые усвоили себе марксистскую программу, чаще всего
путем заимствования у большевиков, но превратили затем свой идейный багаж в
большую или меньшую окаменелость.
Возьмем для примера лучший образец этого типа, именно, бельгийскую
группу, руководимую товарищем Вареекеном. 10 августа орган этой группы
"Спартакус"109, заявил о ее присоединении к IV Интернационалу. Это заявление
следует приветствовать. Но нужно в то же время сказать заранее, что
Четвертый Интернационал обрек бы себя на гибель, если бы сделал уступки
сектантским тенденциям.
Вареекен был в свое время непримиримым противником вступления
французской Коммунистической лиги в Социалистическую партию. Греха в этом
нет: вопрос был новый, шаг рискованный, разногласия вполне допустимы. В
известном смысле допустимы, по крайней мере, неизбежны, и преувеличения в
идейной борьбе. Так, Вареекен предсказывал неизбежную гибель международной
организации большевиков-ленинцев в результате ее "растворения" во Втором
интернационале. Мы бы предложили Вареекену перепечатать сегодня его
прошлогодние пророческие документы в "Спартакус". Но не в этом главная беда.
Хуже то, что в своей нынешней декларации "Спартакус" лишь уклончиво
отмечает, что французская секция "в значительной мере, скажем даже, в
большой мере" оставалась верна своим принципам. Если бы Вареекен действовал
как марксистский политик, он сказал бы ясно и точно, в чем именно наша
французская секция отошла от своих принципов, и дал бы прямой и открытый
ответ на вопрос о том, кто же оказался прав: сторонники вхождения или
противники?
Еще неправильнее отношение Вареекена к нашей бельгийской секции,
вступившей в реформистскую Рабочую партию. Вместо того, чтобы изучать опыт
работы в новых условиях и критиковать реальные шаги, если они заслуживают
критики, Вереекен продолжает жаловаться на условия той дискуссии, в которой
он потерпел поражение. Дискуссия была, видите ли, неполной, недостаточной,
нелояльной: Вареекен не удовлетворил своей жажды соленой водой. В Лиге
вообще нет "настоящего" демократического централизма! Лига проявила по
отношению к противникам вступления... "сектантство". Разве не ясно, что у т.
Вареекена не марксистское, а либеральное понимание сектантства: в этом
пункте он явно сближается с центристами? Неправда, будто дискуссия была
недостаточна: она велась в течение ряда месяцев, устно и печатно, притом в
интернациональном масштабе. После того, как Вареекену не удалось убедить
других в том, что лучшая революционная политика есть топтание на месте, он
отказался подчиниться решениям национальной и интернациональной организаций.
Представители большинства не раз говорили Вареекену: если опыт покажет, что
мы сделали неправильный шаг, мы общими силами исправим ошибку. Неужели же
после 12-ти лет борьбы большевиков-ленинцев у вас нет настолько доверия к
собственной организации, чтобы сохранить дисциплину действия даже и в случае
тактических разногласий? Вареекен не внял дружественным и терпеливым
доводам. После вступления большинства бельгийской секции в Рабочую партию
группа Варекена естественно очутилась вне наших рядов. Вина в этом на ней
самой, и только на ней.
Если вернуться к вопросу по существу, сектантство т. Вареекена
выступает во всей своей догматической неприглядности. Как же так, -
возмущался Вареекен, - Ленин говорил о разрыве с реформистами, а бельгийские
большевики-ленинцы вступают в реформистскую партию! Но Ленин имел в виду
разрыв с реформистами как неизбежный результат борьбы с ними, а не как
спасительный акт независимо от места и времени. Раскол с социал-патриотами
ему нужен был не для спасения собственной души, а для отрыва масс от
социал-патриотизма. В Бельгии профессиональные союзы слиты с партией,
бельгийская партия есть по существу организованный рабочий класс.
Разумеется, вхождение революционеров в БРП не только открывало возможности,
но и налагало ограничения. При пропаганде марксистских идей приходится
считаться не только с легальностью партии (обе эти легальности, к слову
сказать, в значительной мере совпадают). Приспособление к чужой
"легальности" заключает в себе, вообще говоря, несомненную опасность; но это
не останавливало большевиков даже от использования царской легальности: в
течение ряда лет большевики вынуждены были называть себя на собраниях
профессиональных союзов и в легальной печати не социал-демократами, а
"последовательными демократами". Правда, это не обошлось даром: к
большевизму примкнуло изрядное число элементов, которые были лишь более или
менее последовательными демократами, но никак не интернациональными
социалистами; однако, дополняя легальную работу нелегальной, большевизм
справился с затруднениями. Конечно, "легальность" Вандервельде, де Мана,
Спаака и других лакеев бельгийской банкократии налагает очень тяжелые
ограничения на марксистов и тем порождает опасности. Но для борьбы с
опасностями реформистского пленения у марксистов, еще недостаточно сильных
для создания собственной партии, есть свои методы: точная программа,
постоянная фракционная связь, интернациональная критика и проч. Правильно
судить о деятельности революционного крыла в реформистской партии можно
лишь, если оценивать динамику развития. Вареекен не делает этого по
отношению к фракции "Action socialiste revolutionaire"110, как и по
отношению к "Veritе он не мог бы не признать, что ASR проделала за
последний период очень серьезное движение вперед. Каковы будут окончательные
итоги, сейчас еще предсказать нельзя. Но вхождение в БРП уже оправдано
опытом.
*
Расширяя и обобщая свою ошибку, Вареекен утверждает, что существование
отдельных мелких групп, отколовшихся на разных этапах от нашей
интернациональной организации, есть доказательство наших сектантских
методов. Так реальные отношения опрокидываются вниз головой. На самом деле
на первых порах к большевикам-ленинцам примкнуло немалое количество
элементов анархического и индивидуалистического склада, вообще неспособных к
организационной дисциплине, а иногда и просто неудачников, не сделавших
карьеры в Коминтерне. Борьбу против "бюрократизма" эти элементы понимали
примерно так: никаких решений никогда не выносить, а вместо этого учредить
"дискуссию" как перманентное занятие. Можно сказать с полным правом, что
большевики-ленинцы проявили очень много, может быть, слишком много терпения
к такого рода одиночкам и группам. Только с того времени, как сложилось
международное ядро, которое стало помогать национальным секциям очищать свои
ряды от внутреннего саботажа, начался действительный и систематический рост
нашей международной организации.
Возьмем несколько примеров групп, отколовшихся от нашей международной
организации на разных этапах ее развития.
Французский журнал "Que faire"111 является поучительным образцом
сочетания сектантства с эклектикой. В важнейших вопросах журнал излагает
взгляды большевиков-ленинцев, переставляя запятые и делая нам строгие
критические замечания. В то же время в журнале ведется безнаказанная защита
социал-патриотических пошлостей под видом дискуссии и под прикрытием "защиты
СССР". Как и почему интернационалисты из "Que faire", порвав с большевиками,
уживаются мирно с социал-патриотами, этого они и сами не могут объяснить.
Ясно, однако, что при таком эклектизме "Que faire" меньше всего способен
ответить на вопрос, что делать (que faire). В одном лишь согласны и
интернационалисты, и социал-патриоты: ни в каком случае в 4-ый
Интернационал! Почему? Нельзя "отрываться" от коммунистических рабочих. Тот
же довод мы слышим от САП: не отрываться от социал-демократических рабочих.
И здесь антиподы оказываются близнецами. Курьез, однако, в том, что ни с
какими рабочими "Que faire" не связан, и по самой своей сущности связаться
не может.
О группах "Internationale"112 или "Proletaire"113 можно сказать еще
меньше. Они тоже составляют свои взгляды на основании последних номеров
"Veritи обходятся без перспектив. Вместо
того, чтобы учиться в рамках более серьезной организации (учиться трудно),
эти не любящие дисциплины и очень претенциозные "вожди" хотят учить рабочий
класс (это им кажется легче). В минуты трезвого размышления они должны сами
видеть, что само существование их как "независимых" организаций есть
чистейшее недоразумение.
В Соединенных Штатах можно назвать группы Филда и Вейсборда. Филд по
всему своему политическому складу - буржуазный радикал, усвоивший себе
марксистские экономические воззрения. Чтобы стать революционером, Филду надо
было бы ряд лет поработать в революционной пролетарской организации в
качестве дисциплинированного солдата; между тем он начал с того, что решил
создать "свое собственное" рабочее движение. Заняв позицию "влево" от нас
(как же иначе?), Филд вскоре вступил в дружественные отношения с САП.
Анекдотическое приключение с Бауэром, как видим, вовсе не является
случайным. Стремление встать влево от марксизма фатально заводит в
центристское болото.
Вейсборд, несомненно, ближе к революционному типу, чем Филд. Но вместе
с тем он представляет наиболее чистый образец сектанта. Он абсолютно
неспособен соблюдать пропорции ни в идеях, ни в действиях. Из каждого
принципа он делает сектантскую карикатуру. Поэтому даже правильные идеи
становятся в его руках орудием дезорганизации собственных рядов.
Незачем останавливаться на подобных же группах в других странах. Они
откололись от нас не потому, что мы были нетерпимы или нетерпеливы, а
потому, что они сами не хотели и не умели идти вперед. Со времени откола они
успели лишь обнаружить свою несостоятельность. Попытки их объединиться друг
с другом в национальном или интернациональном масштабе ни разу не привели к
результату: сектантству свойственна только сила отталкивания, но не сила
притягивания.
Какой-то чудак подсчитал, сколько у нас было "расколов", и насчитал,
кажется, несколько десятков. В этом он видел убийственную улику против
нашего плохого режима. Курьез состоит в том, что в самой САП, торжественно
опубликовавшей эти исчисления, произошло за немногие годы ее существования
больше расколов и отколов, чем во всех наших секциях вместе взятых. Сам по
себе этот факт, однако, ни о чем не говорит. Нужно брать не голую статистику
расколов, а диалектику развития. После всех своих расколов САП осталась
крайне разнородной организацией, которая не выдержит первого напора больших
событий. Еще в большей мере это относится к лондонскому "Бюро революционного
социалистического единства", раздираемому непримиримыми противоречиями: его
завтрашний день будет состоять не из "единства", а из одних расколов. Между
тем, организация большевиков-ленинцев, очищаясь от сектантских и
центристских тенденций, не только сплачивалась общими идеями, не только
росла численно, не только укрепляла свою международную связь, но и нашла
путь к слиянию с родственными ее по духу организациями (Голландия и
С.Ш.С.А.114). Попытки САП взорвать голландскую партию (справа, через
Молинаара115!) и американскую (слева, через Бауэра!) привели лишь ко
внутреннему сплочению обеих партий. Можно с уверенностью предсказать, что
параллельно с распадом лондонского бюро будет идти все более быстрый рост
организаций Четвертого Интернационала.
*
Как сложится новый Интернационал, через какие этапы он пройдет, какую
окончательную форму он примет, - этого сейчас никто не может предсказать; да
в этом нет и надобности: события укажут. Но начать надо с предъявления
программы, которая отвечает задачам нашей эпохи. На основе этой программы
надо группировать единомышленников, пионеров нового Интернационала. Другого
пути не может быть.
"Коммунистический Манифест" Маркса-Энгельса, направленный
непосредственно против всех видов утопически-сектантского социализма, со
всей силой указывает, что коммунисты не противопоставляют себя реальному
рабочему движению, а участвуют в нем, как авангард. В то же время сам
"Манифест" был программой новой партии, национальной и интернациональной.
Сектант удовлетворяется программой как рецептом спасения. Центрист
руководится знаменитой (по существу, бессмысленной) формулой Эдуарда
Бернштейна: "Движение - все, конечная цель - ничто". Марксист выводит
научную программу из движения, взятого в целом, чтобы затем применить эту
программу к каждому конкретному этапу движения.
Первые шаги нового Интернационала, с одной стороны, затруднены старыми
организациями и их обломками, с другой - облегчены грандиозным опытом
прошлого. Процесс кристаллизации, очень трудный и мучительный на первых
порах, будет в дальнейшем иметь порывистый и быстрый характер. Нынешние
международные события имеют неизмеримое значение для формирования
революционного авангарда. На свой манер Муссолини - надо это признать -
"помог" делу Четвертого Интернационала116. Большие конфликты сметают все
половинчатое и искусственное, и, наоборот, укрепляют все жизнеспособное. В
рядах рабочего движения война оставляет место только для двух течений:
социал-патриотизма, не останавливающегося ни перед каким предательством, и
смелого, идущего до конца революционного интернационализма. Именно поэтому
центристы, боящиеся надвигающихся событий, ведут бешеную борьбу против
Четвертого Интернационала. Они по-своему правы: выжить и развернуться в
грохоте великих потрясений сможет только та организация, которая не только
очищала свои ряды от сектантства, но и систематически воспитывала их в духе
презрения ко всякой идейной половинчатости и трусости.
Л.Троцкий
22 октября 1935 г.
От редакции117
Настоящая статья написана для французской газеты "Революция"118, органа
парижской организации революционной молодежи. Как читатели убедятся из
содержания статьи, главная цель ее - показать на опыте Октябрьской революции
гибельный характер политики "народного фронта" во Франции, как и в других
странах. Нетрудно, разумеется, возразить, что в России 1917 года дело шло о
революционной ситуации, которой нет еще в сегодняшней Франции. Но такой
довод бьет мимо цели не только потому, что все элементы революционной
ситуации во Франции налицо, но и потому, что партия большевиков и в глухие
годы реакции решительно и непримиримо выступала против тенденции меньшевиков
к блоку с кадетами. Политика большевиков и меньшевиков в 1917 году полностью
выросла из их предреволюционной тенденции.
Уроки Октября
Предложение Фреда Зеллера119 дать статью для "Революции" по поводу
18-ой годовщины Октябрьского переворота я не мог принять иначе, как с полной
готовностью. Конечно, "Революция" - не "большая" ежедневная газета, а всего
лишь стремится стать еженедельной. Высокопоставленные бюрократы могут по
этому поводу делать презрительные гримасы. Но мне приходилось много раз
наблюдать, как "могущественные" организации с "могущественной" прессой
рассыпались в пыль под напором событий и как, наоборот, маленькие
организации с технически слабой прессой в короткое время превращались в
решающую историческую силу. Будем твердо надеяться, что именно такая судьба
ждет вашу газету и вашу организацию.
В 1917 году Россия переживала острейший социальный кризис. Но можно
сказать с уверенностью на основании всех уроков истории, что, если бы не
было налицо партии большевиков, неизмеримая революционная энергия масс
израсходовалась бы бесплодно в отдельных взрывах и великие потрясения
закончились бы злейшей контрреволюционной диктатурой. Движущей силой истории
является борьба классов. Однако слепой силы возмущения угнетенному классу
недостаточно. Ему нужна правильная программа, крепкая партия, надежное и
мужественное руководство, - не героев салонной и парламентской фразы, а
революционеров, готовых идти до конца. Таков важнейший из уроков Октябрьской
революции.
Не забудем, однако, что в начале 1917 года большевистская партия вела
за собою лишь незначительное меньшинство трудящихся. Не только в солдатских,
а и в рабочих советах большевистские фракции составляли обычно лишь 1-2%, в
лучшем случае - 5%. Господствующие партии мелкобуржуазной демократии
(меньшевики и так называемые "социалисты-революционеры") вели за собой, по
меньшей мере, 95% рабочих, солдат и крестьян, участвовавших в борьбе.
Большевиков вожди этих партий называли то сектантами, то... агентами
германского кайзера. Но нет, большевики не были сектантами! Все их внимание
было направлено на массы, причем не на верхний только слой, а на самые
глубокие, самые угнетенные миллионы и десятки миллионов, о которых
парламентские болтуны обычно забывают. Именно для того, чтобы повести за
собой пролетариев и полупролетариев города и деревни, большевики считали
необходимым резко отделиться от всех фракций и группировок буржуазии,
начиная с тех фальшивых "социалистов", которые по сути дела состоят агентами
буржуазии.
Патриотизм является важнейшей частью той идеологии, при помощи которой
буржуазия отравляет классовое сознание угнетенных и парализует их
революционную волю, ибо патриотизм означает подчинение пролетариата "нации",
на которой верхом сидит буржуазия. Меньшевики и соц[иалисты]-революционеры
были патриотами: до Февральского переворота - наполовину замаскированными,
после Февраля - открытыми и явными. Они говорили: "У нас теперь республика,
притом самая свободная в мире: даже солдаты у нас организованы в советы; эту
республику мы должны защищать от германского милитаризма". Большевики
отвечали: "Бесспорно, российская республика является сейчас самой
демократической; но эта поверхностная политическая демократия может завтра
же рассыпаться прахом, ибо она держится на капиталистическом фундаменте. До
тех пор, пока трудящийся народ под руководством пролетариата не
экспроприирует собственных помещиков и капиталистов и не порвет
грабительские договоры с Антантой, мы не можем считать Россию нашим
"отечеством" и не можем брать на себя ее защиту". Противники негодовали:
"Тогда вы не просто сектанты, а агенты Гогенцоллерна! Вы предаете ему
российскую, французскую, английскую и американскую демократии!" Но сила
большевиков состояла в том, что они умели презирать патриотические софизмы
трусливых "демократов", которые называли себя социалистами, а на самом деле
стояли на коленях перед капиталистической собственностью.
Судьей в споре являлись трудящиеся массы, и их приговор чем дальше, тем
больше склонялся в пользу большевиков. И немудрено. Советы объединяли тогда
вокруг себя все те пролетарские, солдатские и крестьянские массы, которые
пробудились для борьбы, и от которых зависела судьба страны. "Единый фронт"
меньшевиков и соц[иалистов]-революционеров господствовал в советах и
фактически имел в своих руках власть. Буржуазия была политически совершенно
парализована, потому что 10 миллионов солдат, измученных войною, стояли во
всеоружии на стороне рабочих и крестьян. Но вожди "единого фронта" больше
всего боялись "испугать" буржуазию и "оттолкнуть" ее в лагерь реакции.
Единый фронт не решался прикоснуться ни к империалистической войне, ни к
банкам, ни к помещичьему землевладению, ни к заводам и фабрикам. Он топтался
на месте, источал из себя общие фразы, а массы теряли терпение. Мало того:
меньшевики и эсеры прямо передали власть партии кадетов, отвергнутой
трудящимися и ненавистной им. Кадеты представляли собою империалистическую
буржуазную партию, опирающуюся на верхи "средних классов", но во всех
основных вопросах остававшуюся верной интересам "либеральных" собственников.
Кадетов можно сравнить, пожалуй, с французскими радикалами: та же социальная
опора, т. е. "средние классы"; та же "левая" программа; те же виляния между
"народом" и финансовым капиталом; то же убаюкивание народа пустыми фразами и
та же верная служба интересам империализма. Как и у радикалов, у кадетов
были свое правое и свое левое крыло: левое - чтобы морочить народу голову;
правое - чтобы делать "серьезную" политику. Меньшевики и эсеры думали найти
поддержку средних классов посредством союза с кадетами, т. е. с
эксплуататорами и обманщиками средних классов; этим самым социал-патриоты
подписали себе смертный приговор.
Привязав себя добровольно к колеснице буржуазии, вожди меньшевиков и
соц[иалистов]-революционеров уговаривали трудящихся отложить экспроприацию
собственников на будущее, а пока что... умирать на фронте за "демократию",
т. е. за интересы той же буржуазии. "Нельзя отталкивать кадетов в лагерь
реакции", - повторяли оппортунисты, как попугаи, на бесчисленных митингах.
Но массы не хотели и не могли этого понять. Ведь они же отдали все свое
доверие единому фронту меньшевиков и "соц[иалистов]-революционеров"; они
готовы были в любой момент поддержать единый фронт с оружием в руках против
буржуазии. Между тем партии единого фронта, заручившись доверием народа,
призвали к власти буржуазную партию, а сами прятались за ее спину. Трусости
и вероломства пробужденная революционная масса никогда не прощает. Сперва
петербургские рабочие, за ними - пролетариат всей страны, за пролетариатом -
солдаты, а за солдатами - крестьяне в течение нескольких месяцев убедились
на опыте, что большевики были правы. Так в течение немногих месяцев кучка
"сектантов", "авантюристов", "заговорщиков", "агентов Гогенцоллерна" и проч.
и проч. превратилась в руководящую партию миллионов пробужденного народа.
Верность революционной программе, непримиримая вражда к буржуазии,
решительный разрыв с социал-патриотами, глубокое доверие к революционной
силе масс - таковы важнейшие уроки Октября.
Вся большая пресса, включая газеты меньшевиков и
"соц[иалистов]-революционеров"120, вела бешеную, поистине небывалую в
истории травлю против большевиков. Тысячи и тысячи тонн газетной бумаги
покрывались сообщениями о том, что большевики находятся в связи с царской
полицией, что они получают из Германии золото вагонами, что Ленин скрылся на
немецком аэроплане и проч. и проч. В первые месяцы после Февраля этот
водопад клеветы оглушил массы. Матросы и солдаты не раз грозили взять Ленина
и других вождей большевизма на штыки. В июле 1917 года кампания клеветы
достигла высшего напряжения. Многие сочувствующие левые и полулевые,
особенно из среды интеллигенции, испугались напора буржуазного общественного
мнения. Они говорили: "Большевики, конечно, не агенты Гогенцоллерна, но они
сектанты; они бестактны; они провоцируют демократические партии; с ними
невозможно работать". Такова была, например, господствующая мелодия в
большой ежедневной газете Максима Горького121, вокруг которого объединялись
всякого рода центристы, полубольшевики-полуменьшевики, теоретически очень
левые, но страшно боящиеся разрыва с меньшевиками и эсерами. А закон таков:
кто боится разрыва с социал-патриотами, тот неизбежно становится их агентом.
Тем временем в массах происходил прямо противоположный процесс. Чем
больше они разочаровывались в социал-патриотах, которые ради дружбы с
кадетами предавали интересы народа, тем внимательнее они прислушивались к
речам большевиков и тем более убеждались в их правоте. Рабочему на заводе,
солдату в окопе, голодающему крестьянину становилось теперь ясно, что
капиталисты и их прислужники так бешено клевещут на большевиков именно
потому, что большевики непоколебимо преданы интересам угнетенных. Вчерашнее
негодование солдата или матроса против большевиков переплавлялось сегодня в
горячую преданность им и беззаветную готовность следовать за ними до конца.
И наоборот: ненависть масс к кадетской партии неизбежно переносилась на ее
союзников: меньшевиков и "соц[иалистов]-революционеров". Кадетов
социал-патриоты не спасли, но себя погубили. Окончательный перелом в массах,
происшедший в течение 2-3 месяцев (август-сентябрь), подготовил возможность
Октябрьской победы. Большевики овладели советами, а советы - властью.
*
Господа скептики могут сказать: но ведь Октябрьская революция привела в
конце концов к торжеству бюрократии: стоило ли ее совершать? Этому вопросу
следовало бы посвятить особую статью, а, может быть, и две. Здесь скажем
кратко: история идет вперед не по прямой линии, а по кривой; за гигантским
скачком вперед следует, как после артиллерийского выстрела, откат. Но
история все же идет вперед. Советский бюрократизм есть, несомненно,
злокачественная язва, угрожающая и завоеваниям Октябрьской революции, и
же, по общему правилу, вообще не хочет пускаться в плавание, дабы не
замочить свои принципы. Он сидит на берегу и читает нравоучения потоку
классовой борьбы. Но нередко отчаявшийся сектант бросается очертя голову в
воду, хватается за центриста и помогает ему утонуть. Так было, так будет.
*
В нашу эпоху разложения и разброда можно в разных странах встретить
немало кружков, которые усвоили себе марксистскую программу, чаще всего
путем заимствования у большевиков, но превратили затем свой идейный багаж в
большую или меньшую окаменелость.
Возьмем для примера лучший образец этого типа, именно, бельгийскую
группу, руководимую товарищем Вареекеном. 10 августа орган этой группы
"Спартакус"109, заявил о ее присоединении к IV Интернационалу. Это заявление
следует приветствовать. Но нужно в то же время сказать заранее, что
Четвертый Интернационал обрек бы себя на гибель, если бы сделал уступки
сектантским тенденциям.
Вареекен был в свое время непримиримым противником вступления
французской Коммунистической лиги в Социалистическую партию. Греха в этом
нет: вопрос был новый, шаг рискованный, разногласия вполне допустимы. В
известном смысле допустимы, по крайней мере, неизбежны, и преувеличения в
идейной борьбе. Так, Вареекен предсказывал неизбежную гибель международной
организации большевиков-ленинцев в результате ее "растворения" во Втором
интернационале. Мы бы предложили Вареекену перепечатать сегодня его
прошлогодние пророческие документы в "Спартакус". Но не в этом главная беда.
Хуже то, что в своей нынешней декларации "Спартакус" лишь уклончиво
отмечает, что французская секция "в значительной мере, скажем даже, в
большой мере" оставалась верна своим принципам. Если бы Вареекен действовал
как марксистский политик, он сказал бы ясно и точно, в чем именно наша
французская секция отошла от своих принципов, и дал бы прямой и открытый
ответ на вопрос о том, кто же оказался прав: сторонники вхождения или
противники?
Еще неправильнее отношение Вареекена к нашей бельгийской секции,
вступившей в реформистскую Рабочую партию. Вместо того, чтобы изучать опыт
работы в новых условиях и критиковать реальные шаги, если они заслуживают
критики, Вереекен продолжает жаловаться на условия той дискуссии, в которой
он потерпел поражение. Дискуссия была, видите ли, неполной, недостаточной,
нелояльной: Вареекен не удовлетворил своей жажды соленой водой. В Лиге
вообще нет "настоящего" демократического централизма! Лига проявила по
отношению к противникам вступления... "сектантство". Разве не ясно, что у т.
Вареекена не марксистское, а либеральное понимание сектантства: в этом
пункте он явно сближается с центристами? Неправда, будто дискуссия была
недостаточна: она велась в течение ряда месяцев, устно и печатно, притом в
интернациональном масштабе. После того, как Вареекену не удалось убедить
других в том, что лучшая революционная политика есть топтание на месте, он
отказался подчиниться решениям национальной и интернациональной организаций.
Представители большинства не раз говорили Вареекену: если опыт покажет, что
мы сделали неправильный шаг, мы общими силами исправим ошибку. Неужели же
после 12-ти лет борьбы большевиков-ленинцев у вас нет настолько доверия к
собственной организации, чтобы сохранить дисциплину действия даже и в случае
тактических разногласий? Вареекен не внял дружественным и терпеливым
доводам. После вступления большинства бельгийской секции в Рабочую партию
группа Варекена естественно очутилась вне наших рядов. Вина в этом на ней
самой, и только на ней.
Если вернуться к вопросу по существу, сектантство т. Вареекена
выступает во всей своей догматической неприглядности. Как же так, -
возмущался Вареекен, - Ленин говорил о разрыве с реформистами, а бельгийские
большевики-ленинцы вступают в реформистскую партию! Но Ленин имел в виду
разрыв с реформистами как неизбежный результат борьбы с ними, а не как
спасительный акт независимо от места и времени. Раскол с социал-патриотами
ему нужен был не для спасения собственной души, а для отрыва масс от
социал-патриотизма. В Бельгии профессиональные союзы слиты с партией,
бельгийская партия есть по существу организованный рабочий класс.
Разумеется, вхождение революционеров в БРП не только открывало возможности,
но и налагало ограничения. При пропаганде марксистских идей приходится
считаться не только с легальностью партии (обе эти легальности, к слову
сказать, в значительной мере совпадают). Приспособление к чужой
"легальности" заключает в себе, вообще говоря, несомненную опасность; но это
не останавливало большевиков даже от использования царской легальности: в
течение ряда лет большевики вынуждены были называть себя на собраниях
профессиональных союзов и в легальной печати не социал-демократами, а
"последовательными демократами". Правда, это не обошлось даром: к
большевизму примкнуло изрядное число элементов, которые были лишь более или
менее последовательными демократами, но никак не интернациональными
социалистами; однако, дополняя легальную работу нелегальной, большевизм
справился с затруднениями. Конечно, "легальность" Вандервельде, де Мана,
Спаака и других лакеев бельгийской банкократии налагает очень тяжелые
ограничения на марксистов и тем порождает опасности. Но для борьбы с
опасностями реформистского пленения у марксистов, еще недостаточно сильных
для создания собственной партии, есть свои методы: точная программа,
постоянная фракционная связь, интернациональная критика и проч. Правильно
судить о деятельности революционного крыла в реформистской партии можно
лишь, если оценивать динамику развития. Вареекен не делает этого по
отношению к фракции "Action socialiste revolutionaire"110, как и по
отношению к "Veritе он не мог бы не признать, что ASR проделала за
последний период очень серьезное движение вперед. Каковы будут окончательные
итоги, сейчас еще предсказать нельзя. Но вхождение в БРП уже оправдано
опытом.
*
Расширяя и обобщая свою ошибку, Вареекен утверждает, что существование
отдельных мелких групп, отколовшихся на разных этапах от нашей
интернациональной организации, есть доказательство наших сектантских
методов. Так реальные отношения опрокидываются вниз головой. На самом деле
на первых порах к большевикам-ленинцам примкнуло немалое количество
элементов анархического и индивидуалистического склада, вообще неспособных к
организационной дисциплине, а иногда и просто неудачников, не сделавших
карьеры в Коминтерне. Борьбу против "бюрократизма" эти элементы понимали
примерно так: никаких решений никогда не выносить, а вместо этого учредить
"дискуссию" как перманентное занятие. Можно сказать с полным правом, что
большевики-ленинцы проявили очень много, может быть, слишком много терпения
к такого рода одиночкам и группам. Только с того времени, как сложилось
международное ядро, которое стало помогать национальным секциям очищать свои
ряды от внутреннего саботажа, начался действительный и систематический рост
нашей международной организации.
Возьмем несколько примеров групп, отколовшихся от нашей международной
организации на разных этапах ее развития.
Французский журнал "Que faire"111 является поучительным образцом
сочетания сектантства с эклектикой. В важнейших вопросах журнал излагает
взгляды большевиков-ленинцев, переставляя запятые и делая нам строгие
критические замечания. В то же время в журнале ведется безнаказанная защита
социал-патриотических пошлостей под видом дискуссии и под прикрытием "защиты
СССР". Как и почему интернационалисты из "Que faire", порвав с большевиками,
уживаются мирно с социал-патриотами, этого они и сами не могут объяснить.
Ясно, однако, что при таком эклектизме "Que faire" меньше всего способен
ответить на вопрос, что делать (que faire). В одном лишь согласны и
интернационалисты, и социал-патриоты: ни в каком случае в 4-ый
Интернационал! Почему? Нельзя "отрываться" от коммунистических рабочих. Тот
же довод мы слышим от САП: не отрываться от социал-демократических рабочих.
И здесь антиподы оказываются близнецами. Курьез, однако, в том, что ни с
какими рабочими "Que faire" не связан, и по самой своей сущности связаться
не может.
О группах "Internationale"112 или "Proletaire"113 можно сказать еще
меньше. Они тоже составляют свои взгляды на основании последних номеров
"Veritи обходятся без перспектив. Вместо
того, чтобы учиться в рамках более серьезной организации (учиться трудно),
эти не любящие дисциплины и очень претенциозные "вожди" хотят учить рабочий
класс (это им кажется легче). В минуты трезвого размышления они должны сами
видеть, что само существование их как "независимых" организаций есть
чистейшее недоразумение.
В Соединенных Штатах можно назвать группы Филда и Вейсборда. Филд по
всему своему политическому складу - буржуазный радикал, усвоивший себе
марксистские экономические воззрения. Чтобы стать революционером, Филду надо
было бы ряд лет поработать в революционной пролетарской организации в
качестве дисциплинированного солдата; между тем он начал с того, что решил
создать "свое собственное" рабочее движение. Заняв позицию "влево" от нас
(как же иначе?), Филд вскоре вступил в дружественные отношения с САП.
Анекдотическое приключение с Бауэром, как видим, вовсе не является
случайным. Стремление встать влево от марксизма фатально заводит в
центристское болото.
Вейсборд, несомненно, ближе к революционному типу, чем Филд. Но вместе
с тем он представляет наиболее чистый образец сектанта. Он абсолютно
неспособен соблюдать пропорции ни в идеях, ни в действиях. Из каждого
принципа он делает сектантскую карикатуру. Поэтому даже правильные идеи
становятся в его руках орудием дезорганизации собственных рядов.
Незачем останавливаться на подобных же группах в других странах. Они
откололись от нас не потому, что мы были нетерпимы или нетерпеливы, а
потому, что они сами не хотели и не умели идти вперед. Со времени откола они
успели лишь обнаружить свою несостоятельность. Попытки их объединиться друг
с другом в национальном или интернациональном масштабе ни разу не привели к
результату: сектантству свойственна только сила отталкивания, но не сила
притягивания.
Какой-то чудак подсчитал, сколько у нас было "расколов", и насчитал,
кажется, несколько десятков. В этом он видел убийственную улику против
нашего плохого режима. Курьез состоит в том, что в самой САП, торжественно
опубликовавшей эти исчисления, произошло за немногие годы ее существования
больше расколов и отколов, чем во всех наших секциях вместе взятых. Сам по
себе этот факт, однако, ни о чем не говорит. Нужно брать не голую статистику
расколов, а диалектику развития. После всех своих расколов САП осталась
крайне разнородной организацией, которая не выдержит первого напора больших
событий. Еще в большей мере это относится к лондонскому "Бюро революционного
социалистического единства", раздираемому непримиримыми противоречиями: его
завтрашний день будет состоять не из "единства", а из одних расколов. Между
тем, организация большевиков-ленинцев, очищаясь от сектантских и
центристских тенденций, не только сплачивалась общими идеями, не только
росла численно, не только укрепляла свою международную связь, но и нашла
путь к слиянию с родственными ее по духу организациями (Голландия и
С.Ш.С.А.114). Попытки САП взорвать голландскую партию (справа, через
Молинаара115!) и американскую (слева, через Бауэра!) привели лишь ко
внутреннему сплочению обеих партий. Можно с уверенностью предсказать, что
параллельно с распадом лондонского бюро будет идти все более быстрый рост
организаций Четвертого Интернационала.
*
Как сложится новый Интернационал, через какие этапы он пройдет, какую
окончательную форму он примет, - этого сейчас никто не может предсказать; да
в этом нет и надобности: события укажут. Но начать надо с предъявления
программы, которая отвечает задачам нашей эпохи. На основе этой программы
надо группировать единомышленников, пионеров нового Интернационала. Другого
пути не может быть.
"Коммунистический Манифест" Маркса-Энгельса, направленный
непосредственно против всех видов утопически-сектантского социализма, со
всей силой указывает, что коммунисты не противопоставляют себя реальному
рабочему движению, а участвуют в нем, как авангард. В то же время сам
"Манифест" был программой новой партии, национальной и интернациональной.
Сектант удовлетворяется программой как рецептом спасения. Центрист
руководится знаменитой (по существу, бессмысленной) формулой Эдуарда
Бернштейна: "Движение - все, конечная цель - ничто". Марксист выводит
научную программу из движения, взятого в целом, чтобы затем применить эту
программу к каждому конкретному этапу движения.
Первые шаги нового Интернационала, с одной стороны, затруднены старыми
организациями и их обломками, с другой - облегчены грандиозным опытом
прошлого. Процесс кристаллизации, очень трудный и мучительный на первых
порах, будет в дальнейшем иметь порывистый и быстрый характер. Нынешние
международные события имеют неизмеримое значение для формирования
революционного авангарда. На свой манер Муссолини - надо это признать -
"помог" делу Четвертого Интернационала116. Большие конфликты сметают все
половинчатое и искусственное, и, наоборот, укрепляют все жизнеспособное. В
рядах рабочего движения война оставляет место только для двух течений:
социал-патриотизма, не останавливающегося ни перед каким предательством, и
смелого, идущего до конца революционного интернационализма. Именно поэтому
центристы, боящиеся надвигающихся событий, ведут бешеную борьбу против
Четвертого Интернационала. Они по-своему правы: выжить и развернуться в
грохоте великих потрясений сможет только та организация, которая не только
очищала свои ряды от сектантства, но и систематически воспитывала их в духе
презрения ко всякой идейной половинчатости и трусости.
Л.Троцкий
22 октября 1935 г.
От редакции117
Настоящая статья написана для французской газеты "Революция"118, органа
парижской организации революционной молодежи. Как читатели убедятся из
содержания статьи, главная цель ее - показать на опыте Октябрьской революции
гибельный характер политики "народного фронта" во Франции, как и в других
странах. Нетрудно, разумеется, возразить, что в России 1917 года дело шло о
революционной ситуации, которой нет еще в сегодняшней Франции. Но такой
довод бьет мимо цели не только потому, что все элементы революционной
ситуации во Франции налицо, но и потому, что партия большевиков и в глухие
годы реакции решительно и непримиримо выступала против тенденции меньшевиков
к блоку с кадетами. Политика большевиков и меньшевиков в 1917 году полностью
выросла из их предреволюционной тенденции.
Уроки Октября
Предложение Фреда Зеллера119 дать статью для "Революции" по поводу
18-ой годовщины Октябрьского переворота я не мог принять иначе, как с полной
готовностью. Конечно, "Революция" - не "большая" ежедневная газета, а всего
лишь стремится стать еженедельной. Высокопоставленные бюрократы могут по
этому поводу делать презрительные гримасы. Но мне приходилось много раз
наблюдать, как "могущественные" организации с "могущественной" прессой
рассыпались в пыль под напором событий и как, наоборот, маленькие
организации с технически слабой прессой в короткое время превращались в
решающую историческую силу. Будем твердо надеяться, что именно такая судьба
ждет вашу газету и вашу организацию.
В 1917 году Россия переживала острейший социальный кризис. Но можно
сказать с уверенностью на основании всех уроков истории, что, если бы не
было налицо партии большевиков, неизмеримая революционная энергия масс
израсходовалась бы бесплодно в отдельных взрывах и великие потрясения
закончились бы злейшей контрреволюционной диктатурой. Движущей силой истории
является борьба классов. Однако слепой силы возмущения угнетенному классу
недостаточно. Ему нужна правильная программа, крепкая партия, надежное и
мужественное руководство, - не героев салонной и парламентской фразы, а
революционеров, готовых идти до конца. Таков важнейший из уроков Октябрьской
революции.
Не забудем, однако, что в начале 1917 года большевистская партия вела
за собою лишь незначительное меньшинство трудящихся. Не только в солдатских,
а и в рабочих советах большевистские фракции составляли обычно лишь 1-2%, в
лучшем случае - 5%. Господствующие партии мелкобуржуазной демократии
(меньшевики и так называемые "социалисты-революционеры") вели за собой, по
меньшей мере, 95% рабочих, солдат и крестьян, участвовавших в борьбе.
Большевиков вожди этих партий называли то сектантами, то... агентами
германского кайзера. Но нет, большевики не были сектантами! Все их внимание
было направлено на массы, причем не на верхний только слой, а на самые
глубокие, самые угнетенные миллионы и десятки миллионов, о которых
парламентские болтуны обычно забывают. Именно для того, чтобы повести за
собой пролетариев и полупролетариев города и деревни, большевики считали
необходимым резко отделиться от всех фракций и группировок буржуазии,
начиная с тех фальшивых "социалистов", которые по сути дела состоят агентами
буржуазии.
Патриотизм является важнейшей частью той идеологии, при помощи которой
буржуазия отравляет классовое сознание угнетенных и парализует их
революционную волю, ибо патриотизм означает подчинение пролетариата "нации",
на которой верхом сидит буржуазия. Меньшевики и соц[иалисты]-революционеры
были патриотами: до Февральского переворота - наполовину замаскированными,
после Февраля - открытыми и явными. Они говорили: "У нас теперь республика,
притом самая свободная в мире: даже солдаты у нас организованы в советы; эту
республику мы должны защищать от германского милитаризма". Большевики
отвечали: "Бесспорно, российская республика является сейчас самой
демократической; но эта поверхностная политическая демократия может завтра
же рассыпаться прахом, ибо она держится на капиталистическом фундаменте. До
тех пор, пока трудящийся народ под руководством пролетариата не
экспроприирует собственных помещиков и капиталистов и не порвет
грабительские договоры с Антантой, мы не можем считать Россию нашим
"отечеством" и не можем брать на себя ее защиту". Противники негодовали:
"Тогда вы не просто сектанты, а агенты Гогенцоллерна! Вы предаете ему
российскую, французскую, английскую и американскую демократии!" Но сила
большевиков состояла в том, что они умели презирать патриотические софизмы
трусливых "демократов", которые называли себя социалистами, а на самом деле
стояли на коленях перед капиталистической собственностью.
Судьей в споре являлись трудящиеся массы, и их приговор чем дальше, тем
больше склонялся в пользу большевиков. И немудрено. Советы объединяли тогда
вокруг себя все те пролетарские, солдатские и крестьянские массы, которые
пробудились для борьбы, и от которых зависела судьба страны. "Единый фронт"
меньшевиков и соц[иалистов]-революционеров господствовал в советах и
фактически имел в своих руках власть. Буржуазия была политически совершенно
парализована, потому что 10 миллионов солдат, измученных войною, стояли во
всеоружии на стороне рабочих и крестьян. Но вожди "единого фронта" больше
всего боялись "испугать" буржуазию и "оттолкнуть" ее в лагерь реакции.
Единый фронт не решался прикоснуться ни к империалистической войне, ни к
банкам, ни к помещичьему землевладению, ни к заводам и фабрикам. Он топтался
на месте, источал из себя общие фразы, а массы теряли терпение. Мало того:
меньшевики и эсеры прямо передали власть партии кадетов, отвергнутой
трудящимися и ненавистной им. Кадеты представляли собою империалистическую
буржуазную партию, опирающуюся на верхи "средних классов", но во всех
основных вопросах остававшуюся верной интересам "либеральных" собственников.
Кадетов можно сравнить, пожалуй, с французскими радикалами: та же социальная
опора, т. е. "средние классы"; та же "левая" программа; те же виляния между
"народом" и финансовым капиталом; то же убаюкивание народа пустыми фразами и
та же верная служба интересам империализма. Как и у радикалов, у кадетов
были свое правое и свое левое крыло: левое - чтобы морочить народу голову;
правое - чтобы делать "серьезную" политику. Меньшевики и эсеры думали найти
поддержку средних классов посредством союза с кадетами, т. е. с
эксплуататорами и обманщиками средних классов; этим самым социал-патриоты
подписали себе смертный приговор.
Привязав себя добровольно к колеснице буржуазии, вожди меньшевиков и
соц[иалистов]-революционеров уговаривали трудящихся отложить экспроприацию
собственников на будущее, а пока что... умирать на фронте за "демократию",
т. е. за интересы той же буржуазии. "Нельзя отталкивать кадетов в лагерь
реакции", - повторяли оппортунисты, как попугаи, на бесчисленных митингах.
Но массы не хотели и не могли этого понять. Ведь они же отдали все свое
доверие единому фронту меньшевиков и "соц[иалистов]-революционеров"; они
готовы были в любой момент поддержать единый фронт с оружием в руках против
буржуазии. Между тем партии единого фронта, заручившись доверием народа,
призвали к власти буржуазную партию, а сами прятались за ее спину. Трусости
и вероломства пробужденная революционная масса никогда не прощает. Сперва
петербургские рабочие, за ними - пролетариат всей страны, за пролетариатом -
солдаты, а за солдатами - крестьяне в течение нескольких месяцев убедились
на опыте, что большевики были правы. Так в течение немногих месяцев кучка
"сектантов", "авантюристов", "заговорщиков", "агентов Гогенцоллерна" и проч.
и проч. превратилась в руководящую партию миллионов пробужденного народа.
Верность революционной программе, непримиримая вражда к буржуазии,
решительный разрыв с социал-патриотами, глубокое доверие к революционной
силе масс - таковы важнейшие уроки Октября.
Вся большая пресса, включая газеты меньшевиков и
"соц[иалистов]-революционеров"120, вела бешеную, поистине небывалую в
истории травлю против большевиков. Тысячи и тысячи тонн газетной бумаги
покрывались сообщениями о том, что большевики находятся в связи с царской
полицией, что они получают из Германии золото вагонами, что Ленин скрылся на
немецком аэроплане и проч. и проч. В первые месяцы после Февраля этот
водопад клеветы оглушил массы. Матросы и солдаты не раз грозили взять Ленина
и других вождей большевизма на штыки. В июле 1917 года кампания клеветы
достигла высшего напряжения. Многие сочувствующие левые и полулевые,
особенно из среды интеллигенции, испугались напора буржуазного общественного
мнения. Они говорили: "Большевики, конечно, не агенты Гогенцоллерна, но они
сектанты; они бестактны; они провоцируют демократические партии; с ними
невозможно работать". Такова была, например, господствующая мелодия в
большой ежедневной газете Максима Горького121, вокруг которого объединялись
всякого рода центристы, полубольшевики-полуменьшевики, теоретически очень
левые, но страшно боящиеся разрыва с меньшевиками и эсерами. А закон таков:
кто боится разрыва с социал-патриотами, тот неизбежно становится их агентом.
Тем временем в массах происходил прямо противоположный процесс. Чем
больше они разочаровывались в социал-патриотах, которые ради дружбы с
кадетами предавали интересы народа, тем внимательнее они прислушивались к
речам большевиков и тем более убеждались в их правоте. Рабочему на заводе,
солдату в окопе, голодающему крестьянину становилось теперь ясно, что
капиталисты и их прислужники так бешено клевещут на большевиков именно
потому, что большевики непоколебимо преданы интересам угнетенных. Вчерашнее
негодование солдата или матроса против большевиков переплавлялось сегодня в
горячую преданность им и беззаветную готовность следовать за ними до конца.
И наоборот: ненависть масс к кадетской партии неизбежно переносилась на ее
союзников: меньшевиков и "соц[иалистов]-революционеров". Кадетов
социал-патриоты не спасли, но себя погубили. Окончательный перелом в массах,
происшедший в течение 2-3 месяцев (август-сентябрь), подготовил возможность
Октябрьской победы. Большевики овладели советами, а советы - властью.
*
Господа скептики могут сказать: но ведь Октябрьская революция привела в
конце концов к торжеству бюрократии: стоило ли ее совершать? Этому вопросу
следовало бы посвятить особую статью, а, может быть, и две. Здесь скажем
кратко: история идет вперед не по прямой линии, а по кривой; за гигантским
скачком вперед следует, как после артиллерийского выстрела, откат. Но
история все же идет вперед. Советский бюрократизм есть, несомненно,
злокачественная язва, угрожающая и завоеваниям Октябрьской революции, и