Страница:
Троцкого. Ввиду моей нелегальности дети были при царизме записаны по фамилии
матери - Седовы. Чтобы не заставлять их менять фамилию, к которой они
привыкли, я при советской власти принял для гражданских целей фамилию Седова
(по советским законам муж может, как известно, принимать фамилию жены).
Советский паспорт, по которому я, моя жена и наш старший сын были высланы за
границу, выписан на фамилию Седовых. Сыновья мои, таким образом, никогда не
назывались Бронштейнами. Зачем же понадобилось сейчас извлечь эту фамилию?
Совершенно ясно: ввиду ее еврейского звучания. К этому надо прибавить, что
сын обвиняется ни более ни менее как в покушении на истребление рабочих. Так
ли уже это далеко от обвинения евреев в употреблении христианской крови?
Л.Троцкий
30 января 1937 г.
Сквозь умолчания и искажения официозных телеграмм ТАССа уже можно
раскрыть действительную конструкцию процесса, по крайней мере в общих
чертах. Кроме своей основной задачи: раздавить оппозицию, процесс должен был
попутно расправиться с рядом руководителей советской промышленности,
особенно военной. Все обстоятельства заставляют думать, что в военной
промышленности обнаружены чудовищные злоупотребления, непорядки, обман
государства. Весьма вероятно, что в этой атмосфере процветал иностранный
шпионаж. Сам Пятаков, я не сомневаюсь в этом, не имел к хищениям и другим
преступлениям того же рода никакого отношения. Но он - глава ведомства. У
Сталина была, следовательно, полная возможность привлечь Пятакова к
ответственности и расстрелять его.
Хаос и злоупотребления в промышленности не новы для меня. Еще до обоих
московских процессов я доказывал в своей книге "Преданная Революция", что
режим бюрократического деспотизма не может не иметь гибельного влияния на
плановое хозяйство, которое нуждается в свежем воздухе советской демократии,
т. е. в критике и контроле. Военная промышленность - наиболее замкнутая и
бесконтрольная область. Там все пороки произвола, фаворитизма и хищничества
развернулись, несомненно, в наиболее отвратительных формах.
Из 17 подсудимых 13 мне даже по имени не известны. Есть ли среди них
прямые агенты Германии и Японии? Вполне возможно. Было бы невероятно, если
бы Гестапо и токийский генеральный штаб не подкупали советских бюрократов.
Во всяком случае, в числе подсудимых есть несколько человек, которые лично и
персонально повинны в разрушении промышленности. Они руководствовались,
главным образом, карьерными соображениями: дать как можно больше продукции,
не заботясь ни об ее качестве, ни о судьбе машин, ни о жизни рабочих. Им
грозили расстрелы.
Задача ГПУ состояла в том, чтобы дело о злоупотреблениях в военной
промышленности, на железных дорогах и пр. соединить с делом против
троцкистов: классический метод судебной амальгамы. От преступных или
небрежных руководителей промышленности, над головой которых уже висел
дамоклов меч, ГПУ потребовало, чтобы они признали себя троцкистами, обещая
им, разумеется, смягчение участи. С другой стороны, от бывших троцкистов
(Пятаков, Радек и пр.), давно ставших моими заклятыми врагами, ГПУ
потребовало, чтобы они, вопреки очевидности, объявили себя моими друзьями.
Затем оставалось только установить связь этих мнимых "друзей", с одной
стороны, с преступными руководителями военной промышленности, с другой
стороны - со мной лично.
Первая задача была легка, ибо соглашение и сговор между подсудимыми
происходили в стенах ГПУ: показания дополнялись, согласовывались,
исправлялись и переписывались, пока не была достигнута необходимая
"гармония". Вторая часть задачи оказалась неизмеримо более трудной.
Авиационная связь
Как установить связь подсудимых с человеком, который живет за границей,
на виду у общественного мнения, под контролем иностранной прессы и полиции и
который к тому же постоянно излагает свои взгляды в книгах, статьях и
письмах? Здесь оказалось наиболее деликатное звено всей цепи. Признаться в
личной связи со мной поручено было двум невольным корифеям процесса:
Пятакову, представителю индустриальной группы обвиняемых, и Радеку, на
которого возложена была миссия дать политическое обоснование заговору.
Великие замыслы часто разбиваются о маленькие препятствия. Радек
показал, будто сносился со мной через некоего Владимира Ромма. Незачем
сейчас возвращаться к смехотворному рассказу Ромма о свидании со мной ночью
в неизвестном парке под Парижем, куда я, не боясь ни западни, ни провокации,
явился будто бы на свидание с совершенно не знакомым мне человеком без
охраны. Возьмем другое, гораздо более внушительное, на первый взгляд,
свидетельство: именно, рассказ главного обвиняемого Пятакова о его
специальной поездке ко мне в Норвегию для получения от меня инструкций в
духе террора, саботажа и государственной измены. Средний человек, привыкший
к мирным и спокойным отношениям, должен неминуемо сказать себе: не мог же
Пятаков выдумывать на самого себя обвинения, которые грозят ему смертью! На
этом простом соображении здравого смысла построен весь расчет организаторов
процесса. Между тем тот же Пятаков нечаянно доказал, что дело идет о явном и
неоспоримом подлоге. Пятаков прилетел ко мне будто бы в середине декабря
1935 г. на аэроплане из Берлина в Осло. Но власти аэродрома Осло после
расследования официальных протоколов, заявляют на весь мир: ни один
иностранный самолет не спускался на аэродроме Осло в течение всего декабря
1935 г.! ГПУ выбрало, как видим, плохой месяц. Я не знал еще этого факта,
когда поставил свои 13 вопросов Пятакову и московскому суду290. Но я не
сомневался тогда ни на минуту, что, если расчленить огульные
лжесвидетельства на конкретные обстоятельства времени и места, то
фальсификация должна неизбежно обнаружиться. Разумеется, не в СССР, где ГПУ
немедленно расстреляет всякого, кто попытается представить какое-либо
опровержение! Но я живу уже 8 лет за границей. Все обстоятельства,
относящиеся ко мне, могут быть открыто и свободно проверены. В этом сила
моей позиции, и в этом безнадежная слабость сталинской махинации, несмотря
на ее грандиозный размах.
Крушение подлога
Раз не прилетал аэроплан из Берлина, значит Пятаков не имел со мной
свидания и не получал инструкций; значит несчастный Пятаков солгал, т. е.
повторил ложь, продиктованную ему ГПУ. Я не знаю, что теперь скажет Москва.
Прокурор Вышинский со свойственной ему находчивостью может, конечно,
сказать, что преступные инструкции Троцкого "известны" и из других
источников, независимо от декабрьского полета Пятакова. Но если инструкции
"известны", зачем Пятакову было ехать за ними? Зачем ему было лететь на
воображаемом аэроплане? Кто поверит всей вообще исповеди Пятакова, если в
простом и элементарном факте, который составляет основной узел его
свидетельства, Пятаков солгал? Мало того: если ГПУ может принуждать
Пятакова, старого большевика, члена ЦК, высокого администратора, к грубым
лжесвидетельствам, то что же сказать о менее выдающихся обвиняемых?
Беда Сталина в том, что ГПУ не может распоряжаться климатом Норвегии,
международным движением аэропланов, а также движением моей мысли, характером
моих связей и ходом моих действий. Вот почему грандиозный подлог,
неосторожно поднятый под небеса, упал с несуществующего аэроплана на землю и
разбился вдребезги. Но если обвинение в отношении меня, главного
обвиняемого, вдохновителя, организатора, руководителя заговора, построено на
грубом лжесвидетельстве, то чего стоит вся остальная стряпня? Ведь Пятаков
сделал ложный донос не только на меня, но и на себя. То же самое относится и
к Радеку. Все эти "лжетроцкисты" - в процессе 16-и, как и в процессе 17-и -
служат только ступеньками, чтобы добраться до меня. ГПУ свалилось ныне со
всех своих ступенек. Что же остается в конце концов от процесса? Остаются
злоупотребления в военной промышленности, анархия на железных дорогах,
фашистский или японский шпионаж и т. д. Но политическую ответственность за
эти преступления несет, конечно, не троцкизм, а правящая бюрократия.
Прибавим еще, что если я обвиняюсь в передаче преступных инструкций
Пятакову, то арестованный ныне в Красноярске сын мой Сергей Седов, далекий
от политики, безупречный инженер, обвиняется в том, что, выполняя инструкции
Пятакова, он готовил массовое отравление рабочих... Что сказать по этому
поводу?
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
30 января 1937 г.
Сталин уступил мировому общественному мнению Радека, Сокольникова и еще
двух обвиняемых, чтобы тем увереннее расстрелять остальных. После тех
обвинений, которые он заставил обвиняемых возвести на себя, он не мог не
расстрелять их. Он должен был расстрелять Пятакова уже для того, чтобы
приостановить расследование о его поездке в Осло на воображаемом аэроплане.
Он должен был расстрелять остальных, чтобы подкрепить свое право на расстрел
Пятакова. Он должен был убить их, чтобы дать удовлетворение тому
"общественному мнению" в СССР, которое он обманул и деморализовал.
Обвиняемые, которых я знаю, - Радек, Сокольников, Пятаков, Богуславский,
Дробнис, Муралов, Серебряков, - давно стали моими непримиримыми противниками
и выступали на процессе, как мои заклятые враги. Но перед лицом всего
человечества я восклицаю из глубины своей души: эти люди неповинны ни в
одном из тех преступлений, которые ГПУ заставило их взять на себя. Эти люди
- жертвы ужасающей политической системы, в которой не осталось больше ни
совести, ни чести. Вдохновитель и организатор этой системы - Сталин. Имя
Каина навсегда останется за ним.
Л.Троцкий.
Койоакан,
31 января 1937 г.
Радек и Сокольников пощажены. К тому времени, когда эти строки появятся
в печати, известна будет окончательная судьба остальных. Трудно решить,
однако, чья судьба лучше: расстрелянных или помилованных. В каждом из
помилованных правящая верхушка видит опасность, своего рода разрывную бомбу:
в тюрьме они могут раскрыть правду обо всей закулисной стороне процесса. Эта
опасность будет становиться тем острее, чем больше развернется международная
борьба за пересмотр московских амальгам.
В 1931 году в Москве был разыгран процесс меньшевиков291, также
полностью основанный на "добровольных" признаниях. Двое подсудимых, Суханов
и Громан292, известные писатели, пользовавшиеся доверием и уважением,
"признались" на суде в своей принадлежности к международному заговору вместе
с Леоном Блюмом и другими вождями Второго Интернационала в целях организации
военного вторжения в СССР. Суханов и Громан были "помилованы" и заключены в
тюрьму. Однако обещанное вскоре освобождение не наступало. Обманутые жертвы
ГПУ рассказывали в тюрьме всем, кому можно, о том, как у них исторгли ложные
самообвинения и как им обещали полное освобождение. Суханов объявил
голодовку, которая длилась несколько недель, после чего Суханов, как и
Громан, исчезли из тюрьмы. Где они сейчас? Никто не знает. По всей
видимости, во время подготовки процесса Зиновьева ГПУ попросту прикончило
Суханова и Громана, дабы они не разоблачали механику "добровольных
признаний". Не могли ли бы общества "Друзей СССР", "Лиги прав человека"293 и
другие организации попытаться узнать, куда девались Суханов и Громан?
Ждет ли Радека и Сокольникова лучшая судьба? Мы в этом не уверены.
Радек не умеет держать секретов: это всем известно, а между тем каждое
неосторожное слово Радека представляет собой огромную опасность для Сталина.
Вот почему мы затрудняемся ответить на вопрос, чья судьба трагичнее:
расстрелянных или помилованных.
Л.Троцкий
Койоакан,
31 января 1937 г.
Московская бюрократия мобилизовала сотни тысяч людей на Красной
площади, чтобы торжествовать свою победу. В первые годы революции
грандиозные манифестации действительно выражали настроение самих масс:
лозунги, символы, восторг, как и гнев, - все было импровизировано, все шло
снизу. Сейчас манифестации на Красной площади выражают лишь могущество
бюрократии. Рабочий идет на демонстрацию так же, как и на работу, чаще всего
под наблюдением тех же лиц и озираясь на тех же доносчиков.
Еще в большей степени это относится к "единодушным" резолюциям,
требующим головы всех обвиняемых и моей впридачу. Участие в официальных
митингах уже давно имеет принудительный характер. В 1925-1928 гг.
большинство рабочих, согласно популярному тогда выражению, "голосовало
ногами", т. е. убегало с собрания до голосования. Но в следующие годы
установлено было у дверей дежурство секретных агентов ГПУ: всякий,
пытавшийся ускользнуть, лишался работы и нередко арестовывался. Немудрено,
если все предлагаемые сверху резолюции принимаются "единогласно". Этим я
вовсе не хочу отрицать того, что наиболее отсталые массы населения
действительно обмануты московскими процессами при помощи монолитной прессы и
монолитного радио и что Сталин, подражая методам Гитлера, не без успеха
эксплуатирует "предвоенные" настроения в интересах личной диктатуры.
Л.Троцкий
Койоакан,
31 января 1937 г.
Каганович, шурин Сталина294, является несомненно одним из главных
организаторов московских амальгам. (Сталин, естественно, предпочитает в
таких острых случаях действовать через доверенное лицо). Каганович
заинтересован к тому же в последнем процессе непосредственно, так как
возглавляемое им ведомство, благодаря показным успехам и авантюристическим
"темпам", стало ареной крушений и катастроф. Напомним еще раз, что побочной,
но крайне важной задачей процесса было взвалить ответственность за все
ошибки, неудачи и преступления бюрократии в области хозяйства на
оппозиционеров, которые давно уже вытеснены из хозяйства и лишены даже куска
хлеба. Каганович, лучше чем кто бы то ни было, знает, что обвинения против
меня сфабрикованы в кабинете Сталина и что в этих обвинениях нет ни единого
слова правды. Но именно поэтому Каганович кричал 29 января на московских
собраниях: "Смерть Троцкому!" Если московская клика думает запугать меня
такими угрозами и заставить меня замолчать, то она ошибается. Не потому,
чтобы я недооценивал силы и средства ГПУ: нет, я очень хорошо понимаю, что
убить меня из-за угла гораздо легче, чем доказать мою "связь" с Гитлером. Но
есть обязанности, которые неизмеримо выше соображений о личной безопасности.
Это знает каждый хороший солдат. А я - старый солдат революции. К тому же и
успешное убийство не опровергнет моих разоблачений. У меня есть друзья. На
свете немало мужественных и честных людей. Истина восторжествует!
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
31 января 1937 г.
Нсмотря на свои пышные титулы ("К.С., М.Р.")295, британский адвокат
Д.Н.Притт есть "юридический" агент ГПУ. От всего мира Москва скрывала до
последних дней предстоящий процесс Зиновьева-Каменева. Притта, наоборот,
заблаговременно пригласили на этот процесс: уже до открытия бесчестной
судебной комедии ГПУ не сомневалось, следовательно, в будущей благополучной
"экспертизе" беспристрастного королевского советника. ГПУ не ошиблось. Еще
не отзвучали выстрелы в затылок ложно осужденных 16 жертв ГПУ, как Притт
опубликовал брошюру "The Zinoviev Trial"296, в которой самодовольство не
способно прикрыть нечистой совести. Брошюра служит за границей главным
средством защиты ГПУ и продается в разных странах по очень дешевой цене.
Насколько дешево она обошлась Москве, вопрос особый.
Еще хуже, если возможно, роль французского адвоката Розенмарка,
который, неизвестно по какой причине выступил в качестве высшего авторитета
по вопросам "революционного" судопроизводства и политической морали. Притт
действует, по крайней мере, от собственного имени и берет на себя лично риск
своей неблаговидной миссии. Розенмарк не имеет и этого "мужества": он
действует под прикрытием французской Лиги прав человека (!). На страницах ее
органа напечатан был 15 ноября 1936 г., во время моего заключения в
Норвегии, беспримерно циничный "доклад" Розенмарка, оправдывающий жалкими
софизмами московскую амальгаму в целом и заявляющий, что во всякой другой
стране Троцкий был бы приговорен к расстрелу. Я заявляю: общественное мнение
должно приговорить и приговорит г. Розенмарка к вечному позору!
За свои тяжкие обвинения против Притта и Розенмарка я готов нести
ответственность перед любым независимым судом, как и перед авторитетной
международной следственной комиссией. Пусть международные агенты и "друзья"
ГПУ всех родов оружия будут осторожнее: процесс против них открыт и будет
доведен до конца!
Л.Троцкий
1 февраля 1937 г. 11 час.
Мексика, 3 февраля 1937 г.
Милая Анжелика!
Вчера получил Ваше письмо, прочитал его и, представьте себе, не понял,
кто пишет; подписи не разобрал, показалось: "Ох! Ответьте!" Еще раз
прочитал: почерк знакомый, слова знакомые, а догадаться не могу. Наконец,
спохватился: да ведь это же Анжелика! И чистосердечно обрадовался, если
вообще в это подлое время можно еще радоваться. Разумеется, я ни на минуту
не сомневался, что в вопросе о борьбе со сталинскими гнусностями вы будете
полностью и целиком с нами. Как раз после Вашего письма вскрыл другое письмо
из Нью-Йорка, где говорится о Вас и немножко о Вашем... пессимизме. Этому
письму я не поверил. Возмущение, негодование, отвращение - да. Пожалуй,
временная усталость, - все это человеческое, слишком человеческое, - но я не
верю, что Вы могли впасть в пессимизм. Это не в Вашей натуре. Что значит
пессимизм? Пассивная и плаксивая обида на историю. Разве можно на историю
обижаться? Надо ее брать, как она есть, и когда она разрешается
необыкновенными свинствами, надо месить ее кулаками. Только так и можно
прожить на свете. Да зачем Вам об этом говорить, милая Анжелика? Вы и сами
об этом знаете. Главный вывод, по-моему, из всего происшедшего таков: надо
строить на новом месте из свежих элементов, из молодежи.
Вы упоминаете о Будине297, как о моем "личном друге". Тут
недоразумение. Я видел Будина 30 лет тому назад на международном конгрессе,
затем встречался с ним во время короткого пребывания в Соединенных Штатах.
Только и всего. Он всегда стоял очень вправо от меня. Каково было его
отношение к Октябрьской революции в первые годы? Не имею понятия.
Предполагаю, что он должен был сильно приблизиться к Советскому Союзу в
период его бюрократического перерождения. Никаких связей у меня с ним в эти
годы не было (т. е. за эти 19 лет). Если московские процессы образумят его,
я буду, конечно, рад. О Курте Розенфельде говорить не стоит: тут слишком
пахнет бутербродом.
Вы пишете, что Вам впервые в жизни "стыдно" за происходящее у нас.
Чувство стыда испытываешь, когда считаешь данный круг, данную группу хоть
немножко "своими". С этим чувством надо покончить. Бюрократия - чуждый и
враждебный нам мир. "Стыдиться" за их сверхчеловеческие подлости мы можем
так же мало, как за пьяные дебоши в непотребном заведении. Надо твердо
прийти к выводу о необходимости строить новый чистый дом на новом месте, из
новых кирпичей: тогда пройдет чувство "стыда" за обитателей старого дома,
ставшего непотребным.
У Натальи Ивановны грипп. Она Вам сердечно кланяется и обнимает Вас. Я
также.
[Л.Д.Троцкий]
С величайшим изумлением я читаю в сегодняшних мексиканских газетах
телеграмму из Вашингтона о направленной против меня полемической статье
советского посла Трояновского, который утверждает, будто в своих сообщениях
я сам "признал" существование заговора с целью убийства Сталина (!); будто я
даже мотивировал необходимость этого заговора словами: "Единственное
средство избавиться от Сталина есть убийство". Нужно было совершенно
потерять равновесие - я говорю не о дипломате, а о журналисте Трояновском, -
чтобы прибегнуть к такому неслыханному доводу. Нужно, далее, полное
неуважение к американской печати, чтобы предположить, что она стала бы
печатать сообщения, заключающие в себе прямой призыв к убийствам. На самом
деле, в соответственном сообщении, как очевидно для всякого беспристрастного
читателя, я разъяснял политическую психологию правящей группы. Сталин, писал
я, считает себя несменяемым, бесконтрольным "вождем" совершенно так же, как
Гитлер; Сталин полагает, что нет и не может быть никаких легальных средств
для его смещения, что никакими конституционными или партийными средствами
нельзя изменить ни политику, ни состав руководства. Поэтому, заключает он,
оппозиция, если она хочет добиться своей цели, должна прибегнуть к террору.
Всякая оппозиция состоит поэтому - для господ из ГПУ - из потенциальных
террористов. Всякая политическая критика есть первый шаг к убийству Сталина
и его сотрудников. После этого вступает в свои права Вышинский и
отождествляет первый шаг с последним. Оппозиционеры автоматически
приравниваются к террористам. Я говорил, следовательно, не о программе
оппозиции, не о ее планах и тем менее о планах несчастных капитулянтов
(Зиновьев, Пятаков и др.). Нет, я говорил только и исключительно о
внутренней логике деспотизма, бонапартизма или сталинизма.
Троцкисты (действительные троцкисты, а не подставные куклы ГПУ) вовсе
не считают Сталина священным, незаменимым и пожизненным вождем. Рост
благосостояния и культурности советских масс приводит их в непримиримое
противоречие с бонапартизмом. В этом суть нынешнего кризиса в СССР. Перед
лицом этого гигантского политического процесса, т. е. возрастающего
антагонизма между народом и бюрократией, террористические акты представляют
собой жалкие и бессильные авантюры отчаявшихся одиночек. Сталина может с
успехом заменить Ворошилов, Ворошилова Каганович и т. д. Только движение
самого народа может ликвидировать нынешний пагубный политический режим СССР.
Русский царь был несменяемым и наследственным. Его министры были
бесконтрольны. Часть русской интеллигенции считала, что избавиться от
царизма можно только путем террористических актов (партия
"социал-революционеров"). В свою очередь, царская бюрократия склонна была в
каждом революционере видеть террориста. Только постепенно нам, русским
марксистам, представителям рабочего класса, удалось в постоянной борьбе с
террористическим авантюризмом, показать, что наш метод борьбы не имеет
ничего общего с убийствами министров и вождей.
Признаться, мне неясен сам источник ошибки журналиста Трояновского. Сам
он, как и большинство нынешних советских послов и советских сановников в
течение 1914-1920 гг., был непримиримым противником Ленина и Октябрьской
революции. В годы гражданской войны г. Трояновский был одним из вождей
меньшевистской партии. Но в отличие от партии эсеров, которая убила
Володарского299, Урицкого300, ранила двумя пулями Ленина301, покушалась
взорвать мой военный поезд и пр., меньшевики, и вместе с ними г.
Трояновский, никогда не прибегали к мерам террора, несмотря на свою
непримиримую вражду с советской властью. Значит, возможна оппозиция и без
терроризма? Такова наша оппозиция - не против власти советов, а против
бюрократического деспотизма, который задушил советы.
Я не смею сомневаться в безукоризненном джентльменстве г. Трояновского
как дипломата; но в области марксизма и журналистики он проявляет удручающее
смешение понятий. И я позволю себе поставить вопрос: если г. Трояновский
перед лицом мирового общественного мнения и демократической прессы позволяет
себе столь неслыханное искажение моих ясных и простых слов, то что же
делается в тайниках ГПУ, где работают Ежовы302, Ягоды и Вышинские?
Трояновский ссылается далее на то, что, находясь на расстоянии 5 тысяч
миль от Москвы, я не могу судить, были ли признания подсудимых исторгнуты
при помощи моральных пыток или нет. Я не думаю, со своей стороны, что
политическая проницательность и правдивость зависят от географических
расстояний: в противном случае положение самого г. Трояновского тоже
оказалось бы крайне неблагоприятным. Система моральных пыток началась не в
1936 г., а с конца 1923 года и в особо грубой форме с 1926 г. Я ее наблюдал
очень близко. Я сам переживал ее изо дня в день. Я ее характеризовал в
сотнях документов и статей. Многие из них напечатаны в "Бюллетене русской
оппозиции", который издается за границей в течение 8 лет. Я могу прислать
комплект г. Трояновскому, и он легко убедится, что в "Бюллетене" напечатаны
многочисленные корреспонденции из СССР, особенно за период 1929-1932 [гг.],
в которых подробно и точно рассказывается о тех моральных пытках, которым
подвергались оппозиционеры, в частности Зиновьев, Каменев, И.Н.Смирнов и др.
Кстати сказать, этот "Бюллетень" даст неоценимые материалы международной
следственной комиссии.
4 марта 1929 года, когда еще и речи не было о будущих московских
процессах, я, анализируя политику Сталина, писал: "Сталину остается одно:
матери - Седовы. Чтобы не заставлять их менять фамилию, к которой они
привыкли, я при советской власти принял для гражданских целей фамилию Седова
(по советским законам муж может, как известно, принимать фамилию жены).
Советский паспорт, по которому я, моя жена и наш старший сын были высланы за
границу, выписан на фамилию Седовых. Сыновья мои, таким образом, никогда не
назывались Бронштейнами. Зачем же понадобилось сейчас извлечь эту фамилию?
Совершенно ясно: ввиду ее еврейского звучания. К этому надо прибавить, что
сын обвиняется ни более ни менее как в покушении на истребление рабочих. Так
ли уже это далеко от обвинения евреев в употреблении христианской крови?
Л.Троцкий
30 января 1937 г.
Сквозь умолчания и искажения официозных телеграмм ТАССа уже можно
раскрыть действительную конструкцию процесса, по крайней мере в общих
чертах. Кроме своей основной задачи: раздавить оппозицию, процесс должен был
попутно расправиться с рядом руководителей советской промышленности,
особенно военной. Все обстоятельства заставляют думать, что в военной
промышленности обнаружены чудовищные злоупотребления, непорядки, обман
государства. Весьма вероятно, что в этой атмосфере процветал иностранный
шпионаж. Сам Пятаков, я не сомневаюсь в этом, не имел к хищениям и другим
преступлениям того же рода никакого отношения. Но он - глава ведомства. У
Сталина была, следовательно, полная возможность привлечь Пятакова к
ответственности и расстрелять его.
Хаос и злоупотребления в промышленности не новы для меня. Еще до обоих
московских процессов я доказывал в своей книге "Преданная Революция", что
режим бюрократического деспотизма не может не иметь гибельного влияния на
плановое хозяйство, которое нуждается в свежем воздухе советской демократии,
т. е. в критике и контроле. Военная промышленность - наиболее замкнутая и
бесконтрольная область. Там все пороки произвола, фаворитизма и хищничества
развернулись, несомненно, в наиболее отвратительных формах.
Из 17 подсудимых 13 мне даже по имени не известны. Есть ли среди них
прямые агенты Германии и Японии? Вполне возможно. Было бы невероятно, если
бы Гестапо и токийский генеральный штаб не подкупали советских бюрократов.
Во всяком случае, в числе подсудимых есть несколько человек, которые лично и
персонально повинны в разрушении промышленности. Они руководствовались,
главным образом, карьерными соображениями: дать как можно больше продукции,
не заботясь ни об ее качестве, ни о судьбе машин, ни о жизни рабочих. Им
грозили расстрелы.
Задача ГПУ состояла в том, чтобы дело о злоупотреблениях в военной
промышленности, на железных дорогах и пр. соединить с делом против
троцкистов: классический метод судебной амальгамы. От преступных или
небрежных руководителей промышленности, над головой которых уже висел
дамоклов меч, ГПУ потребовало, чтобы они признали себя троцкистами, обещая
им, разумеется, смягчение участи. С другой стороны, от бывших троцкистов
(Пятаков, Радек и пр.), давно ставших моими заклятыми врагами, ГПУ
потребовало, чтобы они, вопреки очевидности, объявили себя моими друзьями.
Затем оставалось только установить связь этих мнимых "друзей", с одной
стороны, с преступными руководителями военной промышленности, с другой
стороны - со мной лично.
Первая задача была легка, ибо соглашение и сговор между подсудимыми
происходили в стенах ГПУ: показания дополнялись, согласовывались,
исправлялись и переписывались, пока не была достигнута необходимая
"гармония". Вторая часть задачи оказалась неизмеримо более трудной.
Авиационная связь
Как установить связь подсудимых с человеком, который живет за границей,
на виду у общественного мнения, под контролем иностранной прессы и полиции и
который к тому же постоянно излагает свои взгляды в книгах, статьях и
письмах? Здесь оказалось наиболее деликатное звено всей цепи. Признаться в
личной связи со мной поручено было двум невольным корифеям процесса:
Пятакову, представителю индустриальной группы обвиняемых, и Радеку, на
которого возложена была миссия дать политическое обоснование заговору.
Великие замыслы часто разбиваются о маленькие препятствия. Радек
показал, будто сносился со мной через некоего Владимира Ромма. Незачем
сейчас возвращаться к смехотворному рассказу Ромма о свидании со мной ночью
в неизвестном парке под Парижем, куда я, не боясь ни западни, ни провокации,
явился будто бы на свидание с совершенно не знакомым мне человеком без
охраны. Возьмем другое, гораздо более внушительное, на первый взгляд,
свидетельство: именно, рассказ главного обвиняемого Пятакова о его
специальной поездке ко мне в Норвегию для получения от меня инструкций в
духе террора, саботажа и государственной измены. Средний человек, привыкший
к мирным и спокойным отношениям, должен неминуемо сказать себе: не мог же
Пятаков выдумывать на самого себя обвинения, которые грозят ему смертью! На
этом простом соображении здравого смысла построен весь расчет организаторов
процесса. Между тем тот же Пятаков нечаянно доказал, что дело идет о явном и
неоспоримом подлоге. Пятаков прилетел ко мне будто бы в середине декабря
1935 г. на аэроплане из Берлина в Осло. Но власти аэродрома Осло после
расследования официальных протоколов, заявляют на весь мир: ни один
иностранный самолет не спускался на аэродроме Осло в течение всего декабря
1935 г.! ГПУ выбрало, как видим, плохой месяц. Я не знал еще этого факта,
когда поставил свои 13 вопросов Пятакову и московскому суду290. Но я не
сомневался тогда ни на минуту, что, если расчленить огульные
лжесвидетельства на конкретные обстоятельства времени и места, то
фальсификация должна неизбежно обнаружиться. Разумеется, не в СССР, где ГПУ
немедленно расстреляет всякого, кто попытается представить какое-либо
опровержение! Но я живу уже 8 лет за границей. Все обстоятельства,
относящиеся ко мне, могут быть открыто и свободно проверены. В этом сила
моей позиции, и в этом безнадежная слабость сталинской махинации, несмотря
на ее грандиозный размах.
Крушение подлога
Раз не прилетал аэроплан из Берлина, значит Пятаков не имел со мной
свидания и не получал инструкций; значит несчастный Пятаков солгал, т. е.
повторил ложь, продиктованную ему ГПУ. Я не знаю, что теперь скажет Москва.
Прокурор Вышинский со свойственной ему находчивостью может, конечно,
сказать, что преступные инструкции Троцкого "известны" и из других
источников, независимо от декабрьского полета Пятакова. Но если инструкции
"известны", зачем Пятакову было ехать за ними? Зачем ему было лететь на
воображаемом аэроплане? Кто поверит всей вообще исповеди Пятакова, если в
простом и элементарном факте, который составляет основной узел его
свидетельства, Пятаков солгал? Мало того: если ГПУ может принуждать
Пятакова, старого большевика, члена ЦК, высокого администратора, к грубым
лжесвидетельствам, то что же сказать о менее выдающихся обвиняемых?
Беда Сталина в том, что ГПУ не может распоряжаться климатом Норвегии,
международным движением аэропланов, а также движением моей мысли, характером
моих связей и ходом моих действий. Вот почему грандиозный подлог,
неосторожно поднятый под небеса, упал с несуществующего аэроплана на землю и
разбился вдребезги. Но если обвинение в отношении меня, главного
обвиняемого, вдохновителя, организатора, руководителя заговора, построено на
грубом лжесвидетельстве, то чего стоит вся остальная стряпня? Ведь Пятаков
сделал ложный донос не только на меня, но и на себя. То же самое относится и
к Радеку. Все эти "лжетроцкисты" - в процессе 16-и, как и в процессе 17-и -
служат только ступеньками, чтобы добраться до меня. ГПУ свалилось ныне со
всех своих ступенек. Что же остается в конце концов от процесса? Остаются
злоупотребления в военной промышленности, анархия на железных дорогах,
фашистский или японский шпионаж и т. д. Но политическую ответственность за
эти преступления несет, конечно, не троцкизм, а правящая бюрократия.
Прибавим еще, что если я обвиняюсь в передаче преступных инструкций
Пятакову, то арестованный ныне в Красноярске сын мой Сергей Седов, далекий
от политики, безупречный инженер, обвиняется в том, что, выполняя инструкции
Пятакова, он готовил массовое отравление рабочих... Что сказать по этому
поводу?
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
30 января 1937 г.
Сталин уступил мировому общественному мнению Радека, Сокольникова и еще
двух обвиняемых, чтобы тем увереннее расстрелять остальных. После тех
обвинений, которые он заставил обвиняемых возвести на себя, он не мог не
расстрелять их. Он должен был расстрелять Пятакова уже для того, чтобы
приостановить расследование о его поездке в Осло на воображаемом аэроплане.
Он должен был расстрелять остальных, чтобы подкрепить свое право на расстрел
Пятакова. Он должен был убить их, чтобы дать удовлетворение тому
"общественному мнению" в СССР, которое он обманул и деморализовал.
Обвиняемые, которых я знаю, - Радек, Сокольников, Пятаков, Богуславский,
Дробнис, Муралов, Серебряков, - давно стали моими непримиримыми противниками
и выступали на процессе, как мои заклятые враги. Но перед лицом всего
человечества я восклицаю из глубины своей души: эти люди неповинны ни в
одном из тех преступлений, которые ГПУ заставило их взять на себя. Эти люди
- жертвы ужасающей политической системы, в которой не осталось больше ни
совести, ни чести. Вдохновитель и организатор этой системы - Сталин. Имя
Каина навсегда останется за ним.
Л.Троцкий.
Койоакан,
31 января 1937 г.
Радек и Сокольников пощажены. К тому времени, когда эти строки появятся
в печати, известна будет окончательная судьба остальных. Трудно решить,
однако, чья судьба лучше: расстрелянных или помилованных. В каждом из
помилованных правящая верхушка видит опасность, своего рода разрывную бомбу:
в тюрьме они могут раскрыть правду обо всей закулисной стороне процесса. Эта
опасность будет становиться тем острее, чем больше развернется международная
борьба за пересмотр московских амальгам.
В 1931 году в Москве был разыгран процесс меньшевиков291, также
полностью основанный на "добровольных" признаниях. Двое подсудимых, Суханов
и Громан292, известные писатели, пользовавшиеся доверием и уважением,
"признались" на суде в своей принадлежности к международному заговору вместе
с Леоном Блюмом и другими вождями Второго Интернационала в целях организации
военного вторжения в СССР. Суханов и Громан были "помилованы" и заключены в
тюрьму. Однако обещанное вскоре освобождение не наступало. Обманутые жертвы
ГПУ рассказывали в тюрьме всем, кому можно, о том, как у них исторгли ложные
самообвинения и как им обещали полное освобождение. Суханов объявил
голодовку, которая длилась несколько недель, после чего Суханов, как и
Громан, исчезли из тюрьмы. Где они сейчас? Никто не знает. По всей
видимости, во время подготовки процесса Зиновьева ГПУ попросту прикончило
Суханова и Громана, дабы они не разоблачали механику "добровольных
признаний". Не могли ли бы общества "Друзей СССР", "Лиги прав человека"293 и
другие организации попытаться узнать, куда девались Суханов и Громан?
Ждет ли Радека и Сокольникова лучшая судьба? Мы в этом не уверены.
Радек не умеет держать секретов: это всем известно, а между тем каждое
неосторожное слово Радека представляет собой огромную опасность для Сталина.
Вот почему мы затрудняемся ответить на вопрос, чья судьба трагичнее:
расстрелянных или помилованных.
Л.Троцкий
Койоакан,
31 января 1937 г.
Московская бюрократия мобилизовала сотни тысяч людей на Красной
площади, чтобы торжествовать свою победу. В первые годы революции
грандиозные манифестации действительно выражали настроение самих масс:
лозунги, символы, восторг, как и гнев, - все было импровизировано, все шло
снизу. Сейчас манифестации на Красной площади выражают лишь могущество
бюрократии. Рабочий идет на демонстрацию так же, как и на работу, чаще всего
под наблюдением тех же лиц и озираясь на тех же доносчиков.
Еще в большей степени это относится к "единодушным" резолюциям,
требующим головы всех обвиняемых и моей впридачу. Участие в официальных
митингах уже давно имеет принудительный характер. В 1925-1928 гг.
большинство рабочих, согласно популярному тогда выражению, "голосовало
ногами", т. е. убегало с собрания до голосования. Но в следующие годы
установлено было у дверей дежурство секретных агентов ГПУ: всякий,
пытавшийся ускользнуть, лишался работы и нередко арестовывался. Немудрено,
если все предлагаемые сверху резолюции принимаются "единогласно". Этим я
вовсе не хочу отрицать того, что наиболее отсталые массы населения
действительно обмануты московскими процессами при помощи монолитной прессы и
монолитного радио и что Сталин, подражая методам Гитлера, не без успеха
эксплуатирует "предвоенные" настроения в интересах личной диктатуры.
Л.Троцкий
Койоакан,
31 января 1937 г.
Каганович, шурин Сталина294, является несомненно одним из главных
организаторов московских амальгам. (Сталин, естественно, предпочитает в
таких острых случаях действовать через доверенное лицо). Каганович
заинтересован к тому же в последнем процессе непосредственно, так как
возглавляемое им ведомство, благодаря показным успехам и авантюристическим
"темпам", стало ареной крушений и катастроф. Напомним еще раз, что побочной,
но крайне важной задачей процесса было взвалить ответственность за все
ошибки, неудачи и преступления бюрократии в области хозяйства на
оппозиционеров, которые давно уже вытеснены из хозяйства и лишены даже куска
хлеба. Каганович, лучше чем кто бы то ни было, знает, что обвинения против
меня сфабрикованы в кабинете Сталина и что в этих обвинениях нет ни единого
слова правды. Но именно поэтому Каганович кричал 29 января на московских
собраниях: "Смерть Троцкому!" Если московская клика думает запугать меня
такими угрозами и заставить меня замолчать, то она ошибается. Не потому,
чтобы я недооценивал силы и средства ГПУ: нет, я очень хорошо понимаю, что
убить меня из-за угла гораздо легче, чем доказать мою "связь" с Гитлером. Но
есть обязанности, которые неизмеримо выше соображений о личной безопасности.
Это знает каждый хороший солдат. А я - старый солдат революции. К тому же и
успешное убийство не опровергнет моих разоблачений. У меня есть друзья. На
свете немало мужественных и честных людей. Истина восторжествует!
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
31 января 1937 г.
Нсмотря на свои пышные титулы ("К.С., М.Р.")295, британский адвокат
Д.Н.Притт есть "юридический" агент ГПУ. От всего мира Москва скрывала до
последних дней предстоящий процесс Зиновьева-Каменева. Притта, наоборот,
заблаговременно пригласили на этот процесс: уже до открытия бесчестной
судебной комедии ГПУ не сомневалось, следовательно, в будущей благополучной
"экспертизе" беспристрастного королевского советника. ГПУ не ошиблось. Еще
не отзвучали выстрелы в затылок ложно осужденных 16 жертв ГПУ, как Притт
опубликовал брошюру "The Zinoviev Trial"296, в которой самодовольство не
способно прикрыть нечистой совести. Брошюра служит за границей главным
средством защиты ГПУ и продается в разных странах по очень дешевой цене.
Насколько дешево она обошлась Москве, вопрос особый.
Еще хуже, если возможно, роль французского адвоката Розенмарка,
который, неизвестно по какой причине выступил в качестве высшего авторитета
по вопросам "революционного" судопроизводства и политической морали. Притт
действует, по крайней мере, от собственного имени и берет на себя лично риск
своей неблаговидной миссии. Розенмарк не имеет и этого "мужества": он
действует под прикрытием французской Лиги прав человека (!). На страницах ее
органа напечатан был 15 ноября 1936 г., во время моего заключения в
Норвегии, беспримерно циничный "доклад" Розенмарка, оправдывающий жалкими
софизмами московскую амальгаму в целом и заявляющий, что во всякой другой
стране Троцкий был бы приговорен к расстрелу. Я заявляю: общественное мнение
должно приговорить и приговорит г. Розенмарка к вечному позору!
За свои тяжкие обвинения против Притта и Розенмарка я готов нести
ответственность перед любым независимым судом, как и перед авторитетной
международной следственной комиссией. Пусть международные агенты и "друзья"
ГПУ всех родов оружия будут осторожнее: процесс против них открыт и будет
доведен до конца!
Л.Троцкий
1 февраля 1937 г. 11 час.
Мексика, 3 февраля 1937 г.
Милая Анжелика!
Вчера получил Ваше письмо, прочитал его и, представьте себе, не понял,
кто пишет; подписи не разобрал, показалось: "Ох! Ответьте!" Еще раз
прочитал: почерк знакомый, слова знакомые, а догадаться не могу. Наконец,
спохватился: да ведь это же Анжелика! И чистосердечно обрадовался, если
вообще в это подлое время можно еще радоваться. Разумеется, я ни на минуту
не сомневался, что в вопросе о борьбе со сталинскими гнусностями вы будете
полностью и целиком с нами. Как раз после Вашего письма вскрыл другое письмо
из Нью-Йорка, где говорится о Вас и немножко о Вашем... пессимизме. Этому
письму я не поверил. Возмущение, негодование, отвращение - да. Пожалуй,
временная усталость, - все это человеческое, слишком человеческое, - но я не
верю, что Вы могли впасть в пессимизм. Это не в Вашей натуре. Что значит
пессимизм? Пассивная и плаксивая обида на историю. Разве можно на историю
обижаться? Надо ее брать, как она есть, и когда она разрешается
необыкновенными свинствами, надо месить ее кулаками. Только так и можно
прожить на свете. Да зачем Вам об этом говорить, милая Анжелика? Вы и сами
об этом знаете. Главный вывод, по-моему, из всего происшедшего таков: надо
строить на новом месте из свежих элементов, из молодежи.
Вы упоминаете о Будине297, как о моем "личном друге". Тут
недоразумение. Я видел Будина 30 лет тому назад на международном конгрессе,
затем встречался с ним во время короткого пребывания в Соединенных Штатах.
Только и всего. Он всегда стоял очень вправо от меня. Каково было его
отношение к Октябрьской революции в первые годы? Не имею понятия.
Предполагаю, что он должен был сильно приблизиться к Советскому Союзу в
период его бюрократического перерождения. Никаких связей у меня с ним в эти
годы не было (т. е. за эти 19 лет). Если московские процессы образумят его,
я буду, конечно, рад. О Курте Розенфельде говорить не стоит: тут слишком
пахнет бутербродом.
Вы пишете, что Вам впервые в жизни "стыдно" за происходящее у нас.
Чувство стыда испытываешь, когда считаешь данный круг, данную группу хоть
немножко "своими". С этим чувством надо покончить. Бюрократия - чуждый и
враждебный нам мир. "Стыдиться" за их сверхчеловеческие подлости мы можем
так же мало, как за пьяные дебоши в непотребном заведении. Надо твердо
прийти к выводу о необходимости строить новый чистый дом на новом месте, из
новых кирпичей: тогда пройдет чувство "стыда" за обитателей старого дома,
ставшего непотребным.
У Натальи Ивановны грипп. Она Вам сердечно кланяется и обнимает Вас. Я
также.
[Л.Д.Троцкий]
С величайшим изумлением я читаю в сегодняшних мексиканских газетах
телеграмму из Вашингтона о направленной против меня полемической статье
советского посла Трояновского, который утверждает, будто в своих сообщениях
я сам "признал" существование заговора с целью убийства Сталина (!); будто я
даже мотивировал необходимость этого заговора словами: "Единственное
средство избавиться от Сталина есть убийство". Нужно было совершенно
потерять равновесие - я говорю не о дипломате, а о журналисте Трояновском, -
чтобы прибегнуть к такому неслыханному доводу. Нужно, далее, полное
неуважение к американской печати, чтобы предположить, что она стала бы
печатать сообщения, заключающие в себе прямой призыв к убийствам. На самом
деле, в соответственном сообщении, как очевидно для всякого беспристрастного
читателя, я разъяснял политическую психологию правящей группы. Сталин, писал
я, считает себя несменяемым, бесконтрольным "вождем" совершенно так же, как
Гитлер; Сталин полагает, что нет и не может быть никаких легальных средств
для его смещения, что никакими конституционными или партийными средствами
нельзя изменить ни политику, ни состав руководства. Поэтому, заключает он,
оппозиция, если она хочет добиться своей цели, должна прибегнуть к террору.
Всякая оппозиция состоит поэтому - для господ из ГПУ - из потенциальных
террористов. Всякая политическая критика есть первый шаг к убийству Сталина
и его сотрудников. После этого вступает в свои права Вышинский и
отождествляет первый шаг с последним. Оппозиционеры автоматически
приравниваются к террористам. Я говорил, следовательно, не о программе
оппозиции, не о ее планах и тем менее о планах несчастных капитулянтов
(Зиновьев, Пятаков и др.). Нет, я говорил только и исключительно о
внутренней логике деспотизма, бонапартизма или сталинизма.
Троцкисты (действительные троцкисты, а не подставные куклы ГПУ) вовсе
не считают Сталина священным, незаменимым и пожизненным вождем. Рост
благосостояния и культурности советских масс приводит их в непримиримое
противоречие с бонапартизмом. В этом суть нынешнего кризиса в СССР. Перед
лицом этого гигантского политического процесса, т. е. возрастающего
антагонизма между народом и бюрократией, террористические акты представляют
собой жалкие и бессильные авантюры отчаявшихся одиночек. Сталина может с
успехом заменить Ворошилов, Ворошилова Каганович и т. д. Только движение
самого народа может ликвидировать нынешний пагубный политический режим СССР.
Русский царь был несменяемым и наследственным. Его министры были
бесконтрольны. Часть русской интеллигенции считала, что избавиться от
царизма можно только путем террористических актов (партия
"социал-революционеров"). В свою очередь, царская бюрократия склонна была в
каждом революционере видеть террориста. Только постепенно нам, русским
марксистам, представителям рабочего класса, удалось в постоянной борьбе с
террористическим авантюризмом, показать, что наш метод борьбы не имеет
ничего общего с убийствами министров и вождей.
Признаться, мне неясен сам источник ошибки журналиста Трояновского. Сам
он, как и большинство нынешних советских послов и советских сановников в
течение 1914-1920 гг., был непримиримым противником Ленина и Октябрьской
революции. В годы гражданской войны г. Трояновский был одним из вождей
меньшевистской партии. Но в отличие от партии эсеров, которая убила
Володарского299, Урицкого300, ранила двумя пулями Ленина301, покушалась
взорвать мой военный поезд и пр., меньшевики, и вместе с ними г.
Трояновский, никогда не прибегали к мерам террора, несмотря на свою
непримиримую вражду с советской властью. Значит, возможна оппозиция и без
терроризма? Такова наша оппозиция - не против власти советов, а против
бюрократического деспотизма, который задушил советы.
Я не смею сомневаться в безукоризненном джентльменстве г. Трояновского
как дипломата; но в области марксизма и журналистики он проявляет удручающее
смешение понятий. И я позволю себе поставить вопрос: если г. Трояновский
перед лицом мирового общественного мнения и демократической прессы позволяет
себе столь неслыханное искажение моих ясных и простых слов, то что же
делается в тайниках ГПУ, где работают Ежовы302, Ягоды и Вышинские?
Трояновский ссылается далее на то, что, находясь на расстоянии 5 тысяч
миль от Москвы, я не могу судить, были ли признания подсудимых исторгнуты
при помощи моральных пыток или нет. Я не думаю, со своей стороны, что
политическая проницательность и правдивость зависят от географических
расстояний: в противном случае положение самого г. Трояновского тоже
оказалось бы крайне неблагоприятным. Система моральных пыток началась не в
1936 г., а с конца 1923 года и в особо грубой форме с 1926 г. Я ее наблюдал
очень близко. Я сам переживал ее изо дня в день. Я ее характеризовал в
сотнях документов и статей. Многие из них напечатаны в "Бюллетене русской
оппозиции", который издается за границей в течение 8 лет. Я могу прислать
комплект г. Трояновскому, и он легко убедится, что в "Бюллетене" напечатаны
многочисленные корреспонденции из СССР, особенно за период 1929-1932 [гг.],
в которых подробно и точно рассказывается о тех моральных пытках, которым
подвергались оппозиционеры, в частности Зиновьев, Каменев, И.Н.Смирнов и др.
Кстати сказать, этот "Бюллетень" даст неоценимые материалы международной
следственной комиссии.
4 марта 1929 года, когда еще и речи не было о будущих московских
процессах, я, анализируя политику Сталина, писал: "Сталину остается одно: