Страница:
мной в связь? Пусть назовет посредника. Мало того, как он нашел путь к этому
посреднику? Через кого он условился о свидании в парке? В каком именно
парке? Имел ли он план, на котором была нанесена "темная аллея"? Прибыл ли я
пешком или в автомобиле? Один или в сопровождении охраны? Какого числа
произошло свидание? Ромм не может забыть такой важной даты. Какова была моя
внешность? Со своей стороны, на основании своих писем, дневников и
свидетельств участников моей охраны я могу с достаточной точностью
установить, где именно я находился в день вымышленного свидания: в 55
километрах от Парижа или в 700 километрах, в департаменте Изер, где я провел
большую часть своего пребывания во Франции. Внимание, которое мне уделяет
печать, обилие врагов, вообще условия моего существования в эмиграции делают
для меня совершенно невозможным отрываться от моего окружения и совершать
таинственные путешествия в безымянную "темную аллею". Кто хочет в этом
убедиться, пусть познакомится хотя бы с нынешними условиями моего
существования в Мексике!
Нетрудно, однако, догадаться, почему Ромм не называет ни числа, ни
адреса, ни посредника. ГПУ слишком обожгло себе пальцы на процессе 16-и, где
подсудимый Гольцман точно указал дату и место свидания с мнимым
"посредником", именно, с моим сыном: 23-25 ноября 1932 г., в отеле Бристоль.
Между тем, точными официальными данными (телеграфное предписание
французского премьера Эррио, виза на паспорте, свидетельские показания и
пр.) мой сын доказал, что вовсе не был в Копенгагене. Что касается отеля
"Бристоль", то ГПУ открыло его по старому изданию Бедекера268: на самом деле
"Бристоль" был разрушен еще в 1917 году. Немудрено, если на этот раз ГПУ
предпочитает "темные аллеи". При помощи таких плутней эти люди хотят
доказать... мою связь с Гестапо.
Л.Троцкий
Мексика,
25 января 1937 г.
Телеграммы сообщают об убийстве в Париже русского журналиста Дмитрия
Навашина269, который слишком много знал о московском процессе. Это не первый
акт энергичного содействия Сталину-Вышинскому со стороны ГПУ, - и не
последний. 7 ноября агенты ГПУ похитили в Париже 85 килограммов моих
архивов. 24 января они убили в Париже Навашина. Я опасаюсь, что в качестве
следующей жертвы намечен мой сын Лев Седов, написавший "Красную книгу" о
московском процессе и фигурирующий теперь в качестве "врага номер два"
правящей советской клики. Я считаю нужным открыто предупредить об этом
мировое общественное мнение.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.
25 января 1937 г.
Обвиняемый Дробнис играет на нынешнем процессе роль главного агента ГПУ
по подготовке новых обвиняемых. В числе прочих Дробнис назвал Раковского,
как соучастника в террористическом заговоре. Судьба Раковского глубоко
трагична. Мы связаны были с ним дружбой более 30 лет. Из всех обвиняемых
обоих процессов он стоял ко мне ближе всех. Сосланный в 1928 г. в Сибирь,
Раковский держался, несмотря на болезнь и возраст (ему сейчас 60 лет) крепче
и дольше всех других. Он сделал даже попытку бежать, был схвачен и ранен и в
конце концов капитулировал в 1934 году, на 6 лет позже других.
На процессе 16-и было "установлено", будто первые инструкции о терроре
я дал в 1932 г. Но никак нельзя было понять, почему эти инструкции я дал
"капитулянтам", ведшим против меня войну, а не Раковскому, который оставался
тогда верен знамени оппозиции. Уже один тот факт, что Раковский не был
назван как член ни основного центра, ни "параллельного", ни "резервного",
являлся в глазах мыслящих людей лучшим доказательством того, что ни одного
из этих центров никогда не существовало. ГПУ решило теперь исправить
первоначальную ошибку. Дробнис назвал Раковского. Старый, сломленный жизнью
борец не уйдет от своей участи.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
25 января 1937 г.
Пятаков показал, будто мой сын Седов подстрекал его взять взятку от
двух промышленных предприятий, чтобы финансировать троцкистское движение.
Пятаков упустил, однако, сообщить, когда именно, от каких заводов и какую
сумму он получил и кому именно передал: все признания подсудимых отличаются
преднамеренной неопределенностью, ибо каждое конкретное указание, особенно
относящееся к заграничной территории, рискует немедленно встретить
сокрушительные опровержения.
Еще важнее другая сторона дела: Пятаков, как и другие обвиняемые,
говорит о союзе троцкистов с Германией и Японией. Казалось бы, при подобном
союзе Германия и Япония должны были бы прежде всего снабдить троцкистов
деньгами. Принимая во внимание личность "союзников" и широту замысла,
троцкисты должны были бы получить миллионы. Но вдруг оказывается, что
заговор финансировался при помощи взяток, которые Пятаков брал будто бы у
каких-то заводов по рекомендации моего сына, который в 1932 г. был молодым
берлинским студентом. Отмечу вскользь, что так называемое троцкистское
движение жило и живет исключительно на средства своих участников и не
выходит из постоянного финансового кризиса. Издание русского "Бюллетеня" и
пр. оплачивалось из моих литературных гонораров. Денежные отчеты всех
"троцкистских" организаций могут быть без труда предъявлены международной
следственной комиссии. Может быть, секции Коминтерна сделают заодно то же
самое?
Ни председатель суда, ни прокурор, видимо, ни разу не задали Пятакову и
другим обвиняемым вопроса: в чем конкретно выражался союз с Гестапо? Кто и
через кого вел сношения? Какие денежные или технические средства выдало
Гестапо и кому именно? Какое применение нашли эти средства? Достаточно было
бы поставить и несколько углубить эти вопросы, чтоб легенда о Гестапо
рассыпалась прахом. Но именно поэтому ни прокурор, ни председатель суда не
задавали неудобных вопросов. Московский суд есть общество взаимного
покровительства во лжи.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
26 января 1937 г.
Поток покаяний продолжается. Обгоняя друг друга и помогая прокурору,
обвиняемые берут на себя наихудшие преступления. Дешевые психологи пытаются
объяснить это свойствами "славянской души". Как будто русские революционеры,
в том числе террористы, не умели мужественно защищать свои убеждения перед
судом! Но в том-то и дело, что на скамье подсудимых сидят не террористы по
убеждению, а "террористы" по назначению. ГПУ сказало им: "Гитлер хочет
мобилизовать против нас буржуазию всего мира под лозунгом защиты порядка от
анархии. Мы должны показать французской, британской и американской
буржуазии, что сам Гитлер не останавливается перед союзом даже и с Троцким!
Кроме того, литературная деятельность Троцкого за границей ослабляет СССР
(сталинская клика отождествляет себя с СССР). Только вы, бывшие троцкисты,
можете помочь нам скомпрометировать Троцкого". Те из обвиняемых, которые
упорствуют, систематически расстреливаются в процессе следствия. Не
удивительно, если на скамье подсудимых оказываются только усердные помощники
прокурора. Подсудимый Богуславский заверял суд, что делает свои признания
совершенно добровольно: и это заявление входит, разумеется, в первоначальный
договор между обвинителями и обвиняемыми. Только полной покорностью и
славословием по адресу палачей несчастные жертвы надеются спасти свою жизнь.
Многое заставляет думать, что они ошибутся в своих расчетах.
Саботаж промышленности
Наиболее невероятными и чудовищными кажутся признания Пятакова,
Серебрякова, Богуславского и других обвиняемых в преднамеренном разрушении
заводов, взрыве мин, убийстве рабочих. Кто внимательно следит за
экономической жизнью СССР, без труда угадает действительный источник этих
обвинений и "признаний". За период стахановского движения эксплуатация
рабочих чрезвычайно возросла. Всякое сопротивление потогонной системе
бюрократия объявила "саботажем". При недостаточной квалификации инженеров и
рабочих чрезмерная погоня за высокой выработкой [ведет] к порче машин,
взрывам шахт, многочисленным железнодорожным крушениям и всяким другим
авариям и катастрофам. Ясно, в какой мере эти явления должны были обострить
недовольство рабочих масс. Бюрократии необходим поэтому козел отпущения за
каждое из содеянных ею преступлений. ГПУ распределило промышленные
катастрофы последнего периода между отдельными обвиняемыми. Так за
преступления бюрократии в течение стахановского периода ответственность
перекладывается - на троцкизм.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
26 января 1937 г.
Обвиняемый Муралов показал, что он был дружен со мной и оставался мне
верен даже в тот период, "когда Каменев и Зиновьев бежали, как крысы". В
этой части Муралов, мой старый товарищ по гражданской войне, говорит правду.
Но его мимолетное замечание, помимо его воли, бросает убийственный свет на
процесс 16-и. В самом деле: согласно всему обвинению, капитуляция Зиновьева
и Каменева имела чисто тактические цели, т. е. служила конспиративным целям,
причем после капитуляции мое сотрудничество с Зиновьевым и Каменевым стало
будто бы еще более тесным на основе терроризма. Муралов же, которого
заставляли в самый последний момент, накануне процесса, еще не успел войти в
свою роль. Он говорит поэтому тем самым языком, каким говорили все
"троцкисты", именно, что Зиновьев и Каменев "бежали, как крысы". Но какое же
могло быть террористическое сотрудничество с людьми, которых троцкисты
рассматривают как изменников и дезертиров?
Так при внимательном чтении телеграмм в каждом признании можно открыть
не только яд, но и противоядие.
Л.Троцкий.
Койоакан, Д.Ф.,
26 января 1937 г.
Вчера, 26 января, я ответил на вопросы одного из агентств:
Наш младший сын, Сергей Седов, бывший преподаватель Технологического
Института, ученый, который никогда не был связан с политикой, был арестован
ГПУ в 1934 г. только потому, что он мой сын, и мы находимся в полной
неизвестности о его участи.
Сегодня, 27 января, мы узнаем из телеграмм, что мой сын снова арестован
за покушение на отравление рабочих газом. Я не завидую человеку, который
способен вообразить подобное преступление...
Ему теперь 28 лет. На столе матери лежит всегда его книга, посвященная
двигателям. У нас произошло то, что часто бывает в политических семьях:
старший сын шел с отцом, а младший, из оппозиции к старшему, отошел от
политики. В отроческие годы он был выдающимся спортсменом, затем стал
математиком и инженером, преподавателем Технологического института.
Арест Сергея есть ответ на мои политические разоблачения. Это личная
месть вполне в духе Сталина.
Югославский революционер Цилига, которому после пяти лет заключения в
тюрьмах Сталина удалось, как иностранцу, вырваться на волю, рассказывает,
как еще в 1930 г. (за 4 года до убийства Кирова) ГПУ хотело заставить моряка
взять на себя вину в подготовке покушения на Сталина. Каждый день его
подвергали нравственным пыткам. Когда моряк стал сходить с ума, его оставили
в покое.
Что они сделают с Сергеем? Его будут подвергать нравственной пытке с
целью исторгнуть признание в чудовищном и немыслимом преступлении. Такое
признание им нужно против меня. Они могут довести Сергея до безумия. Они
могут расстрелять его. Сталин уже убил косвенно двух моих дочерей. Он
подвергает страшной травле моего старшего сына и моих зятьев. Он может убить
младшего сына, как он убьет еще десятки, сотни людей, только чтобы набросить
тень на меня и помешать мне говорить правду о преступлениях, которые душат
ныне СССР.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
27 января 1937 г.
Сегодня утром т. Троцкий заявил журналистам, что в 19 часов по
мексиканскому времени он сделает исключительно важное и в то же время очень
простое и конкретное предложение московскому суду, которое позволит и суду,
и общественному мнению всего мира в течение 48 часов проверить надежность
показаний обвиняемых и добросовестность обвинительного акта, как и процесса
в целом271. Троцкий заранее просит мировую печать уделить этому предложению
необходимое внимание и место.
Для газет вечерних или дневных передавали это сообщение заранее, чтобы
вызвать внимание272.
27 января 1937 г.
Все обвинение построено исключительно на признаниях обвиняемых; ни
одной улики в распоряжении суда нет. Вопрос заключается, следовательно, в
том, правдивы ли признания обвиняемых или же они являются результатом
вынужденного соглашения обвиняемых и обвинителей. От разрешения этой
основной загадки зависит судьба всего процесса и мировая репутация
московского правосудия, с одной стороны, того течения, к которому я
принадлежу, с другой. Нет и не может быть слишком больших усилий, чтобы
вскрыть правду. Достижимо ли это? Вполне достижимо и притом без больших
затруднений. Вопрос стоит так: отвечают ли субъективные показания
объективным фактам или являются продуктом злонамеренной конструкции вне
времени и пространства? Я предлагаю немедленно, пока суд не закончился,
выделить наиболее яркое и важное признание и подвергнуть его немедленно
фактической проверке. На это понадобится вряд ли более 48 часов.
Дело идет о показаниях Пятакова. Он сообщил, будто посетил меня в
Норвегии в декабре 1935 г. для конспиративных переговоров. Пятаков прилетел
будто бы из Берлина в Осло на самолете. Огромное значение этого показания
очевидно. Я не раз заявил и заявляю снова, что Пятаков, как и Радек, были за
последние 9 лет не моими друзьями, а моими злейшими и вероломными врагами и
что о переговорах и свиданиях между нами не могло быть и речи. Если будет
доказано, что Пятаков действительно посетил меня, моя позиция окажется
безнадежно скомпрометированной. Наоборот, если я докажу, что рассказ о
посещении ложен с начала до конца, то скомпрометированною окажется система
"добровольных признаний". Если даже допустить, что московский суд выше
подозрений, то под подозрением остается подсудимый Пятаков. Его показания
необходимо проверить. Это нетрудно. Немедленно, пока Пятаков не расстрелян,
надо предъявить ему ряд следующих точных вопросов.
1. В какой именно день Пятаков приехал из Москвы в Берлин? (Декабрь
1935 г.) С какой официальной целью? Пятаков - слишком крупная фигура, чтобы
совершать поездки незаметно для советских властей. День его отъезда известен
в его комиссариате. Об его приезде не могла не писать германская печать.
2. Явился ли Пятаков в берлинское полпредство? С кем виделся?
3. Когда и как он вылетел из Берлина в Осло? Если в Берлин он мог
приехать открыто, то из Берлина он должен был выехать тайно (нельзя же
допустить, что само советское правительство посылало Пятакова для заговора с
Троцким).
4. По какому паспорту вылетел Пятаков из Берлина? Как достал фальшивый
паспорт? Получил ли он норвежскую визу?
5. Если допустить на минуту, что Пятаков совершил путь из Берлина в
Осло легально, то о его прибытии писала бы, несомненно, вся норвежская
печать. Каким норвежским властям он нанес в этом случае официальные визиты?
6. Если Пятаков прибыл в Осло нелегально, то как удалось ему скрыться
от советских учреждений в Берлине и Осло? (Всякий советский сановник за
границей остается в постоянной телеграфной и телефонной связи с
представительствами СССР). Как он объяснил свое исчезновение после
возвращения?
7. В каком часу прибыл Пятаков в Осло? Ночевал ли в городе? В каком
отеле? (Надеемся, что не в отеле "Бристоль"). Известная норвежская газета
"Афтенпостен"273 утверждает, что в период, указанный Пятаковым, ни один
иностранный самолет не прибыл в Осло. Это, должно быть, правда!
8. Предупредил ли он меня о прибытии телеграммой? (Легко проверить на
телеграфе в Осло и Хенефоссе).
9. Как Пятаков разыскал меня в деревне Вексал? Какими средствами
передвижения пользовался?
10. Путь из Осло ко мне - минимум два часа; разговор длился, по словам
Пятакова, 3 часа, обратный путь 2 часа. Декабрьские дни коротки. Пятаков
неминуемо должен был переночевать в Норвегии, снова: где? В каком отеле? Как
уехал из Осло: на поезде, пароходе, аэроплане? Куда?
11. Все мои посетители подтвердят, что пройти ко мне можно было только
через посредство членов семьи наших хозяев Кнутсенов или моих секретарей,
дежуривших перед моей комнатой. С кем именно встретился Пятаков?
12. Как уехал Пятаков вечером из Вексала на станцию Хенефосс: в
автомобиле нашего хозяина Кнутсена или в такси, вызванном по телефону из
Хонефосса? В обоих случаях отъезд, как и приезд, не мог обойтись без
свидетелей.
13 Виделся ли Пятаков с моей женой? Была ли она в тот день дома?
(Поездки жены в Осло к врачам легко проверить).
К этому надо прибавить, что внешность Пятакова легко запоминается:
высокий блондин рыжего оттенка, в очках, правильные черты, высокий лоб,
худой (в 1927 г., когда я видел его в последний раз, он был очень худ).
Не только юрист, но всякий мыслящий человек поймет решающую важность
этих вопросов для проверки показаний Пятакова. Советское правительство имеет
полную возможность воспользоваться услугами норвежской юстиции (оно обязано
было сделать это до суда). Авторитетные норвежские политические деятели
могут сейчас, не ожидая инициативы московского суда, создать специальную
комиссию для расследования обстоятельств "приезда" Пятакова в Норвегию.
Попутно эта комиссия может расследовать вопрос о незнакомом мне Шестове,
который показал, будто получил для передачи от меня Пятакову письменные
инструкции и провез их заделанными в подошву своего ботинка. Когда, как и
при каких обстоятельствах посетил меня Шестов? Какой норвежский сапожник
заделывал мои инструкции в подметку Шестова? Как Шестов разыскал
сапожника-конспиратора? И пр. и пр.
Согласятся ли председатель суда и прокурор задать Пятакову
перечисленные выше вопросы? Их поведение в этом случае должно решить судьбу
процесса в глазах мирового общественного мнения.
Л.Троцкий
Койоакан,
27 января 1937 г., 11 час.
Объяснения Москвы по поводу мифической поездки Пятакова в Осло
предсавляют собой ряд жалких уверток. Организаторы процесса не подготовились
к моим вопросам: они надеялись, что я буду в дни суда сидеть под замком.
Рассмотрим вкратце данные Москвой наспех ответы:
1. Пятаков выехал в Берлин "около десятого декабря и во всяком случае в
первой половине месяца". Уже эта поразительная неточность выдает нечистую
совесть. Покидая Москву, Пятаков должен был особым приказом по Комиссариату
сдать свои обязанности своему заместителю. На приказе должны быть отмечены
не только число, но и час. Почему же Москва скрывает точную дату?
2. Пятаков прибыл в Берлин с "официальным поручением". Но тогда
германские власти, как и советские представители в Берлине, должны знать
точно день и час его прибытия. Этот факт не могла ни в каком случае
замолчать немецкая пресса. Почему же Москва так застенчиво говорит о "первой
половине декабря"? Почему? Потому что господа фальсификаторы боятся, что их
кадендарь разойдется с моим календарем (мои поездки на отдых, дни болезни,
мои посещения врачей в Осло и пр.) Мы требуем точных дат!
3. В Берлине Пятаков встретился с моим представителем в "Тиргартене".
(Заметим в скобках: Владимир Ромм встретился с моим представителем в темной
аллее под Парижем; Пятаков встретился с моим представителем в берлинском
парке: после того, как ГПУ обожгло себе пальцы на копенгагенском отеле, оно
отдает предпочтение уединенным аллеям). Чтобы подготовить такую встречу, я
должен был заранее знать день прибытия Пятакова в Берлин, а мой
уполномоченный должен был знать час появления Пятакова в темной аллее. Как
предупредил меня Пятаков: телеграммой? Каков адрес и текст телеграммы?
4. Мой представитель вручил Пятакову немецкий паспорт. Прекрасно! Но на
какое имя? Об этом решающем обстоятельстве Москва молчит. Многозначительное
молчание! Нетрудно, однако, проверить список всех немцев, прибывших в Осло
"в первой половине декабря".
5.С аэродрома Пятаков в автомобиле отправился на свидание со мной. Езда
длилась только тридцать минут. Значит, свидание состоялось не у меня на
квартире, в Вексале, куда надо было ехать около двух часов. Где же
состоялось свидание? Мне адрес неизвестен. Но он должен быть известен
шоферу, а, следовательно, и Пятакову. Об этом ни слова. Пусть ГПУ назовет
адрес.
6. В Осло Пятаков приехал будто бы в 3 часа пополудни. Поездка в
автомобиле длилась 30 минут. Разговор со мной, по одной версии, три часа, по
другой - два часа. На аэроплане он ночью улететь не мог. Провести
декабрьскую ночь в Норвегии на открытом воздухе вряд ли возможно. Где же
Пятаков ночевал? Пусть назовет отель!
7. Московское сообщение ничего не говорит о том, как Пятакову удалось
скрыться на значительный срок от заграничных советских учреждений. Такое
исчезновение не удавалось еще ни одному советскому сановнику. (на этот счет
существуют строжайшие правила!)
Первые шаги расследования в Норвегии позволили депутату К.Кнутсену
установить, что "в первой половине декабря" в Осло вообще не прилетал ни
один иностранный самолет. Как быть с этим неприятным обстоятельством?
Чрезвычайно опасаюсь, что ГПУ поторопится расстрелять Пятакова, чтобы
предупредить дальнейшие неудобные вопросы и лишить возможности будущую
международную следственную комиссию потребовать от Пятакова точных
объяснений.
Я выбрал показания Пятакова лишь как наиболее яркий и простой пример.
Нетрудно будет показать, что остальные показания, особенно поскольку они
касаются меня, построены на таких же жалких подлогах и увертках.
Л.Троцкий
Койоакан,
29 января 1037 г., 11 час.
Самый простой и, на первый взгляд, наиболее убедительный для меня
способ защиты против московских обвинений был бы такой: "Обвиняемые не
троцкисты, а с 1928 г. заклятые враги троцкизма. Как известно всякому
политически грамотному человеку, вот уже почти десять лет, как я не только
не несу за Радека и Пятакова никакой ответственности, но, наоборот,
множество раз бичевал их как изменников марксизма. Действительно ли эти
беспринципные люди, разочаровавшись в надеждах и запутавшись в интригах,
дошли до последней степени падения, - я знать не могу. Во всяком случае, мне
совершенно ясно, что они хотят вымолить у Сталина помилование,
скомпрометировав меня". В таком объяснении нет ни одного слова неправды.
Называть подсудимых, моих заклятых врагов, "троцкистами" могут только
невежды или адвокаты Сталина. Я давно уже не имею никаких сведений о личной
жизни, деятельности и интригах этих людей. Они действительно хотели на
процессе спасти себя посредством моей политической ликвидации. Все это
верно. Но это только половина правды, а, следовательно, неправда. Несмотря
на все сказанное, я знаю, я убежден, я не сомневаюсь, что главная часть
обвиняемых, т. е. те старые большевики, которых я в течение многих лет знал
в прошлом (Зиновьев, Каменев, Мрачковский, Пятаков, Радек, Муралов и т. д.),
не совершили и не могли совершить ни одного из тех преступлений, в которых
они каялись. Людям наивным или неосведомленным такое утверждение кажется
непонятным, парадоксальным и, во всяком случае, лишним. "Зачем, - говорят
они, - Троцкий осложняет свою собственную защиту защитой своих злейших
врагов от них же самих? Разве это не донкихотство?" Нет, это не
донкихотство. Чтоб положить конец московскому конвейеру подлога, нужно
вскрыть политическую и психологическую механику "добровольных признаний".
Некоторые юристы, как англичанин Притт274, как француз Розенмарк275, строят
свою защиту Сталина и ГПУ именно на согласованности (на самом деле
иллюзорной) признаний подсудимых. К чему, в самом деле, следствие,
вещественные доказательства, свидетельские показания, если подсудимые сами,
в одиночку или хором, требуют, чтобы им за их преступления прострелили
шейные позвонки?
Такого рода рассуждение в лучшем случае поверхностно. Вряд ли можно во
всей истории найти такие политические процессы, где бы вся процедура
опиралась на повальные признания всех подсудимых, которые действуют, как
ревностные помощники прокурора. Если даже допустить на минуту, что эти
старые опытные политики совершили ряд чудовищных и бессмысленных
преступлений, их поведение все равно остается непонятным, чудовищным,
фантастическим. Преступник может сознаться под давлением улик или
свидетельских показаний. Но ни того, ни другого нет. Отсутствие улик есть
такая же загадка, как и повальный характер признаний. Нам говорят о
чудовищной комбинации преступлений, с разветвленной сетью преступных
организаций, с целым рядом "центров", основным, параллельным и резервным.
Эта грандиозная машина, в союзе с Гестапо и японским штабом, действует в
посреднику? Через кого он условился о свидании в парке? В каком именно
парке? Имел ли он план, на котором была нанесена "темная аллея"? Прибыл ли я
пешком или в автомобиле? Один или в сопровождении охраны? Какого числа
произошло свидание? Ромм не может забыть такой важной даты. Какова была моя
внешность? Со своей стороны, на основании своих писем, дневников и
свидетельств участников моей охраны я могу с достаточной точностью
установить, где именно я находился в день вымышленного свидания: в 55
километрах от Парижа или в 700 километрах, в департаменте Изер, где я провел
большую часть своего пребывания во Франции. Внимание, которое мне уделяет
печать, обилие врагов, вообще условия моего существования в эмиграции делают
для меня совершенно невозможным отрываться от моего окружения и совершать
таинственные путешествия в безымянную "темную аллею". Кто хочет в этом
убедиться, пусть познакомится хотя бы с нынешними условиями моего
существования в Мексике!
Нетрудно, однако, догадаться, почему Ромм не называет ни числа, ни
адреса, ни посредника. ГПУ слишком обожгло себе пальцы на процессе 16-и, где
подсудимый Гольцман точно указал дату и место свидания с мнимым
"посредником", именно, с моим сыном: 23-25 ноября 1932 г., в отеле Бристоль.
Между тем, точными официальными данными (телеграфное предписание
французского премьера Эррио, виза на паспорте, свидетельские показания и
пр.) мой сын доказал, что вовсе не был в Копенгагене. Что касается отеля
"Бристоль", то ГПУ открыло его по старому изданию Бедекера268: на самом деле
"Бристоль" был разрушен еще в 1917 году. Немудрено, если на этот раз ГПУ
предпочитает "темные аллеи". При помощи таких плутней эти люди хотят
доказать... мою связь с Гестапо.
Л.Троцкий
Мексика,
25 января 1937 г.
Телеграммы сообщают об убийстве в Париже русского журналиста Дмитрия
Навашина269, который слишком много знал о московском процессе. Это не первый
акт энергичного содействия Сталину-Вышинскому со стороны ГПУ, - и не
последний. 7 ноября агенты ГПУ похитили в Париже 85 килограммов моих
архивов. 24 января они убили в Париже Навашина. Я опасаюсь, что в качестве
следующей жертвы намечен мой сын Лев Седов, написавший "Красную книгу" о
московском процессе и фигурирующий теперь в качестве "врага номер два"
правящей советской клики. Я считаю нужным открыто предупредить об этом
мировое общественное мнение.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.
25 января 1937 г.
Обвиняемый Дробнис играет на нынешнем процессе роль главного агента ГПУ
по подготовке новых обвиняемых. В числе прочих Дробнис назвал Раковского,
как соучастника в террористическом заговоре. Судьба Раковского глубоко
трагична. Мы связаны были с ним дружбой более 30 лет. Из всех обвиняемых
обоих процессов он стоял ко мне ближе всех. Сосланный в 1928 г. в Сибирь,
Раковский держался, несмотря на болезнь и возраст (ему сейчас 60 лет) крепче
и дольше всех других. Он сделал даже попытку бежать, был схвачен и ранен и в
конце концов капитулировал в 1934 году, на 6 лет позже других.
На процессе 16-и было "установлено", будто первые инструкции о терроре
я дал в 1932 г. Но никак нельзя было понять, почему эти инструкции я дал
"капитулянтам", ведшим против меня войну, а не Раковскому, который оставался
тогда верен знамени оппозиции. Уже один тот факт, что Раковский не был
назван как член ни основного центра, ни "параллельного", ни "резервного",
являлся в глазах мыслящих людей лучшим доказательством того, что ни одного
из этих центров никогда не существовало. ГПУ решило теперь исправить
первоначальную ошибку. Дробнис назвал Раковского. Старый, сломленный жизнью
борец не уйдет от своей участи.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
25 января 1937 г.
Пятаков показал, будто мой сын Седов подстрекал его взять взятку от
двух промышленных предприятий, чтобы финансировать троцкистское движение.
Пятаков упустил, однако, сообщить, когда именно, от каких заводов и какую
сумму он получил и кому именно передал: все признания подсудимых отличаются
преднамеренной неопределенностью, ибо каждое конкретное указание, особенно
относящееся к заграничной территории, рискует немедленно встретить
сокрушительные опровержения.
Еще важнее другая сторона дела: Пятаков, как и другие обвиняемые,
говорит о союзе троцкистов с Германией и Японией. Казалось бы, при подобном
союзе Германия и Япония должны были бы прежде всего снабдить троцкистов
деньгами. Принимая во внимание личность "союзников" и широту замысла,
троцкисты должны были бы получить миллионы. Но вдруг оказывается, что
заговор финансировался при помощи взяток, которые Пятаков брал будто бы у
каких-то заводов по рекомендации моего сына, который в 1932 г. был молодым
берлинским студентом. Отмечу вскользь, что так называемое троцкистское
движение жило и живет исключительно на средства своих участников и не
выходит из постоянного финансового кризиса. Издание русского "Бюллетеня" и
пр. оплачивалось из моих литературных гонораров. Денежные отчеты всех
"троцкистских" организаций могут быть без труда предъявлены международной
следственной комиссии. Может быть, секции Коминтерна сделают заодно то же
самое?
Ни председатель суда, ни прокурор, видимо, ни разу не задали Пятакову и
другим обвиняемым вопроса: в чем конкретно выражался союз с Гестапо? Кто и
через кого вел сношения? Какие денежные или технические средства выдало
Гестапо и кому именно? Какое применение нашли эти средства? Достаточно было
бы поставить и несколько углубить эти вопросы, чтоб легенда о Гестапо
рассыпалась прахом. Но именно поэтому ни прокурор, ни председатель суда не
задавали неудобных вопросов. Московский суд есть общество взаимного
покровительства во лжи.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
26 января 1937 г.
Поток покаяний продолжается. Обгоняя друг друга и помогая прокурору,
обвиняемые берут на себя наихудшие преступления. Дешевые психологи пытаются
объяснить это свойствами "славянской души". Как будто русские революционеры,
в том числе террористы, не умели мужественно защищать свои убеждения перед
судом! Но в том-то и дело, что на скамье подсудимых сидят не террористы по
убеждению, а "террористы" по назначению. ГПУ сказало им: "Гитлер хочет
мобилизовать против нас буржуазию всего мира под лозунгом защиты порядка от
анархии. Мы должны показать французской, британской и американской
буржуазии, что сам Гитлер не останавливается перед союзом даже и с Троцким!
Кроме того, литературная деятельность Троцкого за границей ослабляет СССР
(сталинская клика отождествляет себя с СССР). Только вы, бывшие троцкисты,
можете помочь нам скомпрометировать Троцкого". Те из обвиняемых, которые
упорствуют, систематически расстреливаются в процессе следствия. Не
удивительно, если на скамье подсудимых оказываются только усердные помощники
прокурора. Подсудимый Богуславский заверял суд, что делает свои признания
совершенно добровольно: и это заявление входит, разумеется, в первоначальный
договор между обвинителями и обвиняемыми. Только полной покорностью и
славословием по адресу палачей несчастные жертвы надеются спасти свою жизнь.
Многое заставляет думать, что они ошибутся в своих расчетах.
Саботаж промышленности
Наиболее невероятными и чудовищными кажутся признания Пятакова,
Серебрякова, Богуславского и других обвиняемых в преднамеренном разрушении
заводов, взрыве мин, убийстве рабочих. Кто внимательно следит за
экономической жизнью СССР, без труда угадает действительный источник этих
обвинений и "признаний". За период стахановского движения эксплуатация
рабочих чрезвычайно возросла. Всякое сопротивление потогонной системе
бюрократия объявила "саботажем". При недостаточной квалификации инженеров и
рабочих чрезмерная погоня за высокой выработкой [ведет] к порче машин,
взрывам шахт, многочисленным железнодорожным крушениям и всяким другим
авариям и катастрофам. Ясно, в какой мере эти явления должны были обострить
недовольство рабочих масс. Бюрократии необходим поэтому козел отпущения за
каждое из содеянных ею преступлений. ГПУ распределило промышленные
катастрофы последнего периода между отдельными обвиняемыми. Так за
преступления бюрократии в течение стахановского периода ответственность
перекладывается - на троцкизм.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
26 января 1937 г.
Обвиняемый Муралов показал, что он был дружен со мной и оставался мне
верен даже в тот период, "когда Каменев и Зиновьев бежали, как крысы". В
этой части Муралов, мой старый товарищ по гражданской войне, говорит правду.
Но его мимолетное замечание, помимо его воли, бросает убийственный свет на
процесс 16-и. В самом деле: согласно всему обвинению, капитуляция Зиновьева
и Каменева имела чисто тактические цели, т. е. служила конспиративным целям,
причем после капитуляции мое сотрудничество с Зиновьевым и Каменевым стало
будто бы еще более тесным на основе терроризма. Муралов же, которого
заставляли в самый последний момент, накануне процесса, еще не успел войти в
свою роль. Он говорит поэтому тем самым языком, каким говорили все
"троцкисты", именно, что Зиновьев и Каменев "бежали, как крысы". Но какое же
могло быть террористическое сотрудничество с людьми, которых троцкисты
рассматривают как изменников и дезертиров?
Так при внимательном чтении телеграмм в каждом признании можно открыть
не только яд, но и противоядие.
Л.Троцкий.
Койоакан, Д.Ф.,
26 января 1937 г.
Вчера, 26 января, я ответил на вопросы одного из агентств:
Наш младший сын, Сергей Седов, бывший преподаватель Технологического
Института, ученый, который никогда не был связан с политикой, был арестован
ГПУ в 1934 г. только потому, что он мой сын, и мы находимся в полной
неизвестности о его участи.
Сегодня, 27 января, мы узнаем из телеграмм, что мой сын снова арестован
за покушение на отравление рабочих газом. Я не завидую человеку, который
способен вообразить подобное преступление...
Ему теперь 28 лет. На столе матери лежит всегда его книга, посвященная
двигателям. У нас произошло то, что часто бывает в политических семьях:
старший сын шел с отцом, а младший, из оппозиции к старшему, отошел от
политики. В отроческие годы он был выдающимся спортсменом, затем стал
математиком и инженером, преподавателем Технологического института.
Арест Сергея есть ответ на мои политические разоблачения. Это личная
месть вполне в духе Сталина.
Югославский революционер Цилига, которому после пяти лет заключения в
тюрьмах Сталина удалось, как иностранцу, вырваться на волю, рассказывает,
как еще в 1930 г. (за 4 года до убийства Кирова) ГПУ хотело заставить моряка
взять на себя вину в подготовке покушения на Сталина. Каждый день его
подвергали нравственным пыткам. Когда моряк стал сходить с ума, его оставили
в покое.
Что они сделают с Сергеем? Его будут подвергать нравственной пытке с
целью исторгнуть признание в чудовищном и немыслимом преступлении. Такое
признание им нужно против меня. Они могут довести Сергея до безумия. Они
могут расстрелять его. Сталин уже убил косвенно двух моих дочерей. Он
подвергает страшной травле моего старшего сына и моих зятьев. Он может убить
младшего сына, как он убьет еще десятки, сотни людей, только чтобы набросить
тень на меня и помешать мне говорить правду о преступлениях, которые душат
ныне СССР.
Л.Троцкий
Койоакан, Д.Ф.,
27 января 1937 г.
Сегодня утром т. Троцкий заявил журналистам, что в 19 часов по
мексиканскому времени он сделает исключительно важное и в то же время очень
простое и конкретное предложение московскому суду, которое позволит и суду,
и общественному мнению всего мира в течение 48 часов проверить надежность
показаний обвиняемых и добросовестность обвинительного акта, как и процесса
в целом271. Троцкий заранее просит мировую печать уделить этому предложению
необходимое внимание и место.
Для газет вечерних или дневных передавали это сообщение заранее, чтобы
вызвать внимание272.
27 января 1937 г.
Все обвинение построено исключительно на признаниях обвиняемых; ни
одной улики в распоряжении суда нет. Вопрос заключается, следовательно, в
том, правдивы ли признания обвиняемых или же они являются результатом
вынужденного соглашения обвиняемых и обвинителей. От разрешения этой
основной загадки зависит судьба всего процесса и мировая репутация
московского правосудия, с одной стороны, того течения, к которому я
принадлежу, с другой. Нет и не может быть слишком больших усилий, чтобы
вскрыть правду. Достижимо ли это? Вполне достижимо и притом без больших
затруднений. Вопрос стоит так: отвечают ли субъективные показания
объективным фактам или являются продуктом злонамеренной конструкции вне
времени и пространства? Я предлагаю немедленно, пока суд не закончился,
выделить наиболее яркое и важное признание и подвергнуть его немедленно
фактической проверке. На это понадобится вряд ли более 48 часов.
Дело идет о показаниях Пятакова. Он сообщил, будто посетил меня в
Норвегии в декабре 1935 г. для конспиративных переговоров. Пятаков прилетел
будто бы из Берлина в Осло на самолете. Огромное значение этого показания
очевидно. Я не раз заявил и заявляю снова, что Пятаков, как и Радек, были за
последние 9 лет не моими друзьями, а моими злейшими и вероломными врагами и
что о переговорах и свиданиях между нами не могло быть и речи. Если будет
доказано, что Пятаков действительно посетил меня, моя позиция окажется
безнадежно скомпрометированной. Наоборот, если я докажу, что рассказ о
посещении ложен с начала до конца, то скомпрометированною окажется система
"добровольных признаний". Если даже допустить, что московский суд выше
подозрений, то под подозрением остается подсудимый Пятаков. Его показания
необходимо проверить. Это нетрудно. Немедленно, пока Пятаков не расстрелян,
надо предъявить ему ряд следующих точных вопросов.
1. В какой именно день Пятаков приехал из Москвы в Берлин? (Декабрь
1935 г.) С какой официальной целью? Пятаков - слишком крупная фигура, чтобы
совершать поездки незаметно для советских властей. День его отъезда известен
в его комиссариате. Об его приезде не могла не писать германская печать.
2. Явился ли Пятаков в берлинское полпредство? С кем виделся?
3. Когда и как он вылетел из Берлина в Осло? Если в Берлин он мог
приехать открыто, то из Берлина он должен был выехать тайно (нельзя же
допустить, что само советское правительство посылало Пятакова для заговора с
Троцким).
4. По какому паспорту вылетел Пятаков из Берлина? Как достал фальшивый
паспорт? Получил ли он норвежскую визу?
5. Если допустить на минуту, что Пятаков совершил путь из Берлина в
Осло легально, то о его прибытии писала бы, несомненно, вся норвежская
печать. Каким норвежским властям он нанес в этом случае официальные визиты?
6. Если Пятаков прибыл в Осло нелегально, то как удалось ему скрыться
от советских учреждений в Берлине и Осло? (Всякий советский сановник за
границей остается в постоянной телеграфной и телефонной связи с
представительствами СССР). Как он объяснил свое исчезновение после
возвращения?
7. В каком часу прибыл Пятаков в Осло? Ночевал ли в городе? В каком
отеле? (Надеемся, что не в отеле "Бристоль"). Известная норвежская газета
"Афтенпостен"273 утверждает, что в период, указанный Пятаковым, ни один
иностранный самолет не прибыл в Осло. Это, должно быть, правда!
8. Предупредил ли он меня о прибытии телеграммой? (Легко проверить на
телеграфе в Осло и Хенефоссе).
9. Как Пятаков разыскал меня в деревне Вексал? Какими средствами
передвижения пользовался?
10. Путь из Осло ко мне - минимум два часа; разговор длился, по словам
Пятакова, 3 часа, обратный путь 2 часа. Декабрьские дни коротки. Пятаков
неминуемо должен был переночевать в Норвегии, снова: где? В каком отеле? Как
уехал из Осло: на поезде, пароходе, аэроплане? Куда?
11. Все мои посетители подтвердят, что пройти ко мне можно было только
через посредство членов семьи наших хозяев Кнутсенов или моих секретарей,
дежуривших перед моей комнатой. С кем именно встретился Пятаков?
12. Как уехал Пятаков вечером из Вексала на станцию Хенефосс: в
автомобиле нашего хозяина Кнутсена или в такси, вызванном по телефону из
Хонефосса? В обоих случаях отъезд, как и приезд, не мог обойтись без
свидетелей.
13 Виделся ли Пятаков с моей женой? Была ли она в тот день дома?
(Поездки жены в Осло к врачам легко проверить).
К этому надо прибавить, что внешность Пятакова легко запоминается:
высокий блондин рыжего оттенка, в очках, правильные черты, высокий лоб,
худой (в 1927 г., когда я видел его в последний раз, он был очень худ).
Не только юрист, но всякий мыслящий человек поймет решающую важность
этих вопросов для проверки показаний Пятакова. Советское правительство имеет
полную возможность воспользоваться услугами норвежской юстиции (оно обязано
было сделать это до суда). Авторитетные норвежские политические деятели
могут сейчас, не ожидая инициативы московского суда, создать специальную
комиссию для расследования обстоятельств "приезда" Пятакова в Норвегию.
Попутно эта комиссия может расследовать вопрос о незнакомом мне Шестове,
который показал, будто получил для передачи от меня Пятакову письменные
инструкции и провез их заделанными в подошву своего ботинка. Когда, как и
при каких обстоятельствах посетил меня Шестов? Какой норвежский сапожник
заделывал мои инструкции в подметку Шестова? Как Шестов разыскал
сапожника-конспиратора? И пр. и пр.
Согласятся ли председатель суда и прокурор задать Пятакову
перечисленные выше вопросы? Их поведение в этом случае должно решить судьбу
процесса в глазах мирового общественного мнения.
Л.Троцкий
Койоакан,
27 января 1937 г., 11 час.
Объяснения Москвы по поводу мифической поездки Пятакова в Осло
предсавляют собой ряд жалких уверток. Организаторы процесса не подготовились
к моим вопросам: они надеялись, что я буду в дни суда сидеть под замком.
Рассмотрим вкратце данные Москвой наспех ответы:
1. Пятаков выехал в Берлин "около десятого декабря и во всяком случае в
первой половине месяца". Уже эта поразительная неточность выдает нечистую
совесть. Покидая Москву, Пятаков должен был особым приказом по Комиссариату
сдать свои обязанности своему заместителю. На приказе должны быть отмечены
не только число, но и час. Почему же Москва скрывает точную дату?
2. Пятаков прибыл в Берлин с "официальным поручением". Но тогда
германские власти, как и советские представители в Берлине, должны знать
точно день и час его прибытия. Этот факт не могла ни в каком случае
замолчать немецкая пресса. Почему же Москва так застенчиво говорит о "первой
половине декабря"? Почему? Потому что господа фальсификаторы боятся, что их
кадендарь разойдется с моим календарем (мои поездки на отдых, дни болезни,
мои посещения врачей в Осло и пр.) Мы требуем точных дат!
3. В Берлине Пятаков встретился с моим представителем в "Тиргартене".
(Заметим в скобках: Владимир Ромм встретился с моим представителем в темной
аллее под Парижем; Пятаков встретился с моим представителем в берлинском
парке: после того, как ГПУ обожгло себе пальцы на копенгагенском отеле, оно
отдает предпочтение уединенным аллеям). Чтобы подготовить такую встречу, я
должен был заранее знать день прибытия Пятакова в Берлин, а мой
уполномоченный должен был знать час появления Пятакова в темной аллее. Как
предупредил меня Пятаков: телеграммой? Каков адрес и текст телеграммы?
4. Мой представитель вручил Пятакову немецкий паспорт. Прекрасно! Но на
какое имя? Об этом решающем обстоятельстве Москва молчит. Многозначительное
молчание! Нетрудно, однако, проверить список всех немцев, прибывших в Осло
"в первой половине декабря".
5.С аэродрома Пятаков в автомобиле отправился на свидание со мной. Езда
длилась только тридцать минут. Значит, свидание состоялось не у меня на
квартире, в Вексале, куда надо было ехать около двух часов. Где же
состоялось свидание? Мне адрес неизвестен. Но он должен быть известен
шоферу, а, следовательно, и Пятакову. Об этом ни слова. Пусть ГПУ назовет
адрес.
6. В Осло Пятаков приехал будто бы в 3 часа пополудни. Поездка в
автомобиле длилась 30 минут. Разговор со мной, по одной версии, три часа, по
другой - два часа. На аэроплане он ночью улететь не мог. Провести
декабрьскую ночь в Норвегии на открытом воздухе вряд ли возможно. Где же
Пятаков ночевал? Пусть назовет отель!
7. Московское сообщение ничего не говорит о том, как Пятакову удалось
скрыться на значительный срок от заграничных советских учреждений. Такое
исчезновение не удавалось еще ни одному советскому сановнику. (на этот счет
существуют строжайшие правила!)
Первые шаги расследования в Норвегии позволили депутату К.Кнутсену
установить, что "в первой половине декабря" в Осло вообще не прилетал ни
один иностранный самолет. Как быть с этим неприятным обстоятельством?
Чрезвычайно опасаюсь, что ГПУ поторопится расстрелять Пятакова, чтобы
предупредить дальнейшие неудобные вопросы и лишить возможности будущую
международную следственную комиссию потребовать от Пятакова точных
объяснений.
Я выбрал показания Пятакова лишь как наиболее яркий и простой пример.
Нетрудно будет показать, что остальные показания, особенно поскольку они
касаются меня, построены на таких же жалких подлогах и увертках.
Л.Троцкий
Койоакан,
29 января 1037 г., 11 час.
Самый простой и, на первый взгляд, наиболее убедительный для меня
способ защиты против московских обвинений был бы такой: "Обвиняемые не
троцкисты, а с 1928 г. заклятые враги троцкизма. Как известно всякому
политически грамотному человеку, вот уже почти десять лет, как я не только
не несу за Радека и Пятакова никакой ответственности, но, наоборот,
множество раз бичевал их как изменников марксизма. Действительно ли эти
беспринципные люди, разочаровавшись в надеждах и запутавшись в интригах,
дошли до последней степени падения, - я знать не могу. Во всяком случае, мне
совершенно ясно, что они хотят вымолить у Сталина помилование,
скомпрометировав меня". В таком объяснении нет ни одного слова неправды.
Называть подсудимых, моих заклятых врагов, "троцкистами" могут только
невежды или адвокаты Сталина. Я давно уже не имею никаких сведений о личной
жизни, деятельности и интригах этих людей. Они действительно хотели на
процессе спасти себя посредством моей политической ликвидации. Все это
верно. Но это только половина правды, а, следовательно, неправда. Несмотря
на все сказанное, я знаю, я убежден, я не сомневаюсь, что главная часть
обвиняемых, т. е. те старые большевики, которых я в течение многих лет знал
в прошлом (Зиновьев, Каменев, Мрачковский, Пятаков, Радек, Муралов и т. д.),
не совершили и не могли совершить ни одного из тех преступлений, в которых
они каялись. Людям наивным или неосведомленным такое утверждение кажется
непонятным, парадоксальным и, во всяком случае, лишним. "Зачем, - говорят
они, - Троцкий осложняет свою собственную защиту защитой своих злейших
врагов от них же самих? Разве это не донкихотство?" Нет, это не
донкихотство. Чтоб положить конец московскому конвейеру подлога, нужно
вскрыть политическую и психологическую механику "добровольных признаний".
Некоторые юристы, как англичанин Притт274, как француз Розенмарк275, строят
свою защиту Сталина и ГПУ именно на согласованности (на самом деле
иллюзорной) признаний подсудимых. К чему, в самом деле, следствие,
вещественные доказательства, свидетельские показания, если подсудимые сами,
в одиночку или хором, требуют, чтобы им за их преступления прострелили
шейные позвонки?
Такого рода рассуждение в лучшем случае поверхностно. Вряд ли можно во
всей истории найти такие политические процессы, где бы вся процедура
опиралась на повальные признания всех подсудимых, которые действуют, как
ревностные помощники прокурора. Если даже допустить на минуту, что эти
старые опытные политики совершили ряд чудовищных и бессмысленных
преступлений, их поведение все равно остается непонятным, чудовищным,
фантастическим. Преступник может сознаться под давлением улик или
свидетельских показаний. Но ни того, ни другого нет. Отсутствие улик есть
такая же загадка, как и повальный характер признаний. Нам говорят о
чудовищной комбинации преступлений, с разветвленной сетью преступных
организаций, с целым рядом "центров", основным, параллельным и резервным.
Эта грандиозная машина, в союзе с Гестапо и японским штабом, действует в