Страница:
и коридоре135); укрепление собственной гегемонии посредством военной и
финансовой поддержки явно антинародных правительств в других странах
(Польша, Румыния, Сербия) - если все это не империализм, то империализма
вообще не существует на свете.
Захваты и насилия перестают для Эррио быть захватами и насилиями, раз
они санкционированы давностью или, еще лучше, международными трактатами.
Решают не моральные, не философские соображения; решает патриотический
интерес: империализмом называется все то, что противоречит интересам
Франции. Империалистов следует поэтому искать всегда за ее границами.
Чем меньше Эррио склонен к практическим уступкам в пользу побежденных
противников, тем щедрее он оказывался в области философских репараций. Так,
на той же конференции по разоружению он ссылался на Иммануила Канта136,
который в своем проекте вечного мира предвидел... Лигу Наций. О
кенигсбергском мыслителе пришлось бы очень пожалеть, если бы он не предвидел
ничего лучшего. Но сам факт апелляции к Канту очень характерен: вопрос
переносится, по обычаю, из реальной области в трансцендентальную, а сверх
того ссылка на немецкого классика должна была побудить немцев к миролюбию. К
сожалению, осталось неразъясненным, предвидел ли Кант в системе вечного мира
также и Версальский договор.
Философская цитата, однако, не помогла. Гитлер утвердился на развалинах
веймарской демократии. Вооружение Германии вошло грозной реальностью в
искусственный режим Версальской Европы. Британская дипломатия подняла
голову, снова почувствовав себя в излюбленной роли арбитра. Муссолини,
опираясь на вооружения Гитлера, предъявил Франции ультиматум: свободные руки
в Африке как залог дружбы. Лаваль уступил. Прежде, однако, чем
итало-эфиопский конфликт успел покончить с независимостью Эфиопии, или,
наоборот, подпилить клыки итальянскому фашизму, он нанес жестокий удар
международному положению Франции. Ее континентальная гегемония оказалась
сразу под знаком вопроса. Метания между Италией и Англией вскрыли тяжелую
международную зависимость французского империализма с его слишком узкой
демографической и экономической базой. Кризис международного положения
Франции осложняет ее и без того глубокий внутренний кризис, вырывая почву
из-под ног империалистического пацифизма Эррио. Нельзя ли, однако, прочнее
опереться на Москву?
После того, как большевики отбили все попытки интервенции и справились
с внутренними противниками, интерес Эррио к Советам окрасился в цвет
воспоминаний об эпохе якобинского террора. Во время посещения Советской
республики в 1922 году Эррио беседовал с большевиками - не как
единомышленник, конечно, но почти как доброжелатель, как наследник Горио137,
который умеет "понять" большевиков. Он интересовался хозяйственными и
культурными мероприятиями революции, но более всего - успехами Красной
армии. В советском календаре стоял еще очень тяжелый год, но гражданская
война была закончена, и потрясенная страна уже начала подниматься. Сильно
сокращенная в численности армия почистилась, приоделась и выглядела так, что
по крайней мере в Москве ее можно было показать иностранному гостю. Эррио
посещал, насколько помню, военные школы и казармы. Политика немыслима без
коварства: были отданы заранее распоряжения, чтобы во время пребывания Эррио
в военном комиссариате караульный батальон прошел с песней под самыми окнами
кабинета, в котором проходил прием. Надо сказать, что батальон, состоявший
под особым попечением тогдашнего главнокомандующего Каменева138, большого
любителя солдатского пения, числился образцовой частью. Расчет на
"национальные реакции" демократического политика не обманул нас. Когда от
первого залпа солдатских голосов зазвенели стекла, Эррио приподнял в кресле
свою тяжелую фигуру и сразу же обнаружил, что ему знакомы не только мелодия,
но и текст.
В беседе гость умело обходил острые вопросы, опасаясь задеть
предрассудки большевистских варваров. Его собеседнику не чуждо было опасение
разойтись с "вечными законами" демократической мифологии. Темы Версальского
мира или еще свежей тогда интервенции Антанты были явно непригодны для
безобидного обмена мнений. Оставалась область признаний, впрочем, вполне
добросовестных, в симпатиях к французской культуре. В заключение беседы
Эррио с шутливой любезностью справился, когда я думаю снова посетить Париж.
Я напомнил, что осенью 1916 года был "навсегда" выслан из Франции.
В течение дельнейших лет отношение Эррио к Советам постепенно
ухудшалось. В годы сотрудничества с Пуанкаре он сурово осуждал режим,
который так долго не хочет отказаться от методов диктатуры. Однако по мере
того, как в Германии креп воинственный национализм, Эррио снова обнаруживал
более благожелательный подход к Советскому Союзу. "Как демократ, правнук
революции, которая подчас обагряла кровью руки, я отказываюсь покрывать
проклятиями и сарказмами эту Россию, которая работает над созданием нового
режима". Да будет, впрочем, известно: он, Эррио, ныне так же далек от
коммунизма, как раньше - от царизма; но он не сомневается, что
большевистский режим создаст в конце концов мелких крестьянских
собственников: на них и на их армию сможет опереться Франция. А к этому, в
конце концов, и сводится ведь задача мировой истории.
Так Эррио стал осторожным, но настойчивым проповедником военной дружбы
с Советским Союзом. Он делал это, надо сказать прямо, без энтузиазма,
скорее, понукаемый горькой необходимостью. В конце концов крупная буржуазия
допустила франко-советское соглашение139 в тех рамках, в каких оно терпимо
для Англии и не противоречит дружбе с Италией. Будущее покажет, что это
значит на деле. Во всяком случае, лионский мэр не без лукавства носит звание
"друга СССР". Правда, коллективизация нанесла некоторый удар его
консервативным упованиям на крепкого крестьянина; но зато советская
дипломатия стала гораздо мудрее, осторожнее, солиднее. Вслед за советской
дипломатией - и французская коммунистическая партия. На последнем конгрессе
радикалов Эррио демонстративно говорил о своем друге Литвинове ("Да, мой
друг Литвинов"). Это не препятствует ему, конечно, оставаться в министерстве
Лаваля, который с гораздо большей уверенностью и с большим правом говорит:
"Мой друг Муссолини". Не исключено и то, что Эррио станет преемником Лаваля
и переведет дружбу с Муссолини на свой собственный счет. Надолго ли?
Здесь не место заниматься политическими гаданиями, тем более, что
личный вопрос Эррио неотделим от вопроса о будущности Франции и всей Европы.
Однако можно сказать с уверенностью: политические фланги будут и далее
поглощать центр. Радикалы обеспечивали равновесие парламентских качелей лишь
до тех пор, пока в стране сохранялось относительное социальное равновесие.
Эти счастливые дни прошли безвозвратно. Избирательная победа Эррио (май 1932
г.) послужила как бы только для того, чтобы обнаружить полную
несостоятельность его партии перед лицом надвигающихся внутренних и внешних
катастроф. Радикальные вожди сменяли друг друга во главе правительства,
чтобы тем ярче обнаружить жалкую растерянность всех группировок партии. 6
февраля 1934 г. самый "левый" из радикалов, Даладье, бесславно капитулировал
перед уличной манифестацией фашистов и роялистов. Он не хотел, видите ли,
гражданской войны. На самом деле он широко раскрыл перед ней ворота. Язык
фактов неоспорим. Медленнее, чем другие европейские страны, Франция идет
навстречу великим потрясениям. Первой их жертвой станет радикализм. Как бы
ни выглядела грядущая эпоха, она не будет эпохой золотой середины.
Л.Троцкий
Вексал140,
7 ноября 1935 г.
Надо горячо приветствовать появление этой небольшой работы. Секретарь
Сенской организации молодежи, активный член социалистической партии тов.
Зеллер, вместе с широкими кругами молодежи проделал за последний период в
высшей степени важный путь: от центризма к марксизму. Изображать этот путь в
предисловии нет надобности: пусть читатель обратится к самой брошюре; он,
может быть, сделает лучше всего, если раньше прочитает изложение Зеллера,
дающее ценный фактический и политический материал, а затем уже обратится к
этому предисловию, которое ставит своей задачей сделать наиболее неотложные
выводы.
Исключение вождей парижской молодежи и руководящей группы "Веритэ"
(большевиков-ленинцев) из Социалистической партии представляет собою факт
крупного значения. Во всех странах Европы происходит сейчас политическая
перегруппировка ввиду надвигающейся опасности. По этой линии началось
размежевание в пролетариате. Как самые левые вожди буржуазии отбрасывают
прочь демократический парламентаризм, когда дело идет о защите
собственности, так оппортунисты попирают ногами партийную демократию, когда
их социал-патриотизм оказывается под угрозой со стороны революционных
интернационалистов. Здесь гвоздь вопроса! Что партийные верхи нарушили все
"статуты" и все "нормы" демократии, это неопровержимо доказал Марсо Пивер,
который сам продолжает, как известно, верить в статуты, как некоторые
наивные "республиканцы" верят в незыблемость буржуазной демократии.
Традиционные социал-патриоты (Леон Блюм, Леба, Жиромский и проч.) после
опыта великой войны "за демократию" попали в крайне затруднительное
положение. Они боялись пораженческой критики коммунистов и недоверия масс.
Отсюда их стремление обойти вопрос о национальной обороне, отложить его
подальше: когда разразится война, застигнув снова трудящихся врасплох, тогда
гораздо легче будет под прикрытием военной цензуры приковать партию и
пролетариат к колеснице национальной обороны. И вдруг - о счастье! Советская
дипломатия приходит окончательно к выводу, что реформистская бюрократия рука
об руку с радикальными буржуа гораздо полезнее и надежнее в качестве
союзника, чем революционный пролетариат. Из Москвы раздается команда:
равняться по социал-патриотам и, вместе с ними, по радикалам, по левой
партии французского империализма. Какой приятный сюрприз: Сталин обеими
руками подсадил Блюма в седло национальной обороны. Правда, он сделал при
этом слишком энергичное движение, так что Блюм испугался даже, как бы не
свалиться по другую сторону лошади. Отсюда укоризненные статьи Блюма:
"Нельзя же так грубо, надо действовать более осторожно, не надо пугать
левых..." VII-ой Конгресс Коминтерна внял увещеваниям Блюма и напустил в
социал-патриотическую резолюцию максимум тумана. Чего же желать еще? "Единый
фронт" почти бесшумно скользил к национальному единению. И вдруг слева
раздался резкий, даже угрожающий голос протеста, притом не только со стороны
большевиков-ленинцев (ведь это "чужеродное тело"!), но и со стороны
большинства парижской молодежи. Спорить с ней по существу? Увы - это
нелегко. Где найти доводы в защиту нового патриотического предательства? Что
противопоставить революционному интернационализму? Жиромский попытался
выдвинуть на первое место необходимость защиты СССР. Еще Гед, видите ли,
поучал, что нужно оборонять русскую революцию... Но над этим доводом,
особенно в устах Жиромского, смеется не только молодежь, начинают смеяться и
пионеры. Мы знаем, как Гед защищал французскую демократию: он стал министром
империалистического правительства во время войны. Эти же методы - по
существу, если не по форме - имеют в виду и Жиромские, когда говорят о
защите СССР. На это революционная молодежь, вместе с большевиками-ленинцами
отвечает: СССР мы будем защищать так же, как и себя самих, т. е.
непримиримой революционной борьбой против собственной буржуазии.
Так как доводы самого левого, самого крайнего из фаланги
социал-патриотов не произвели ни малейшего действия, - молодежь за
К.Либкнехта, а не за Жиромского, - то что же оставалось? Задушить,
исключить, раздавить! Если отбросить в сторону мишуру фраз, то исключение
революционных интернационалистов представляет собою акт патриотической
полиции в целях подготовки национального единения на случай войны.
Наивные люди возражают: тут есть какое-то недоразумение! Ведь сам
Шошуа, новый национальный секретарь молодежи, - "тоже" интернационалист,
ведь он "тоже" против национальной обороны, а между тем он стоял за
исключение Фреда Зеллера и его товарищей. Очевидно, виноват... Зеллер. На
самом деле "интернационалисты" типа Шошуа для того и существуют в природе,
чтобы помогать Леону Блюму вводить в заблуждение доверчивых людей. Тот
"интернационалист", который свою дружбу с социал-патриотической бюрократией
ставит выше обязанностей революционного действия, есть на деле только левое
звено империалистической цепи. Финансовый капитал нуждается в известные
моменты в Даладье, в Гендерсоне, даже в Ленсбери, чтоб прикрыть свои
намерения и успокоить массы. Когда обстановка меняется, финансовый капитал
прогоняет Даладье, заменяя его Думергом или Лавалем. Так и
социал-патриотическая бюрократия для известных операций в известные периоды
нуждается в Шошуа, чтобы затем на следующем этапе, если он попробует
раскрыть рот, сместить его и даже исключить. Кто не понял этой хитрой
механики, тот - будь у него даже седая борода - остается в политике слепым
котенком.
Центристы из так называемой "Революционной левой" поучительно заявляют:
но ведь и мы тоже ведем борьбу против идей социал-патриотизма, однако нас не
исключают; ошибка в том, что большевики-ленинцы и Фред Зеллер с его
товарищами не ограничились идейной борьбой, а перешли на личности, позволив
себе нападки на "обожаемых вождей" партии. Этот довод не нов, но он
заслуживает внимания. В то время, как социал-патриоты своими аппаратными
репрессиями готовят и облегчают будущие полицейские репрессии против
пораженцев, центристские резонеры, желая или не желая того, дают бюрократии
аргументы для оправдания исключений. Заметим себе это твердо!
"Надо бороться с идеями, а не с вождями!" Да ведь это классический
довод "левых" меньшевиков против Ленина в эпоху войны. Немцы говорят на этот
счет: нельзя вымыть шубу, не замочив шерсти. Ведь идеи не висят в воздухе;
носителями идей являются живые люди, которые объединяются в организации и
выдвигают своих вождей. Как же можно бороться против буржуазных идей, не
борясь против тех вождей, которые защищают эти идеи внутри пролетариата и
собираются снова заклать его на алтаре патриотизма? Кто не хочет, как Шошуа
и ему подобные, удовлетворяться по воскресеньям игрой на флейте
интернационализма в запертой комнате для утешения собственной души, кто
серьезно относится к лозунгу Маркса-Энгельса: "Пролетарии всех стран,
объединяйтесь!", - тот обязан открыто и мужественно сказать французским
рабочим: Леон Блюм, Марсель Кашен, Леон Жуо, Монмуссо и К ведут вас по
гибельной дороге! Пусть Марсо Пивер разъяснит молодежи: имеет ли социалист
право - с точки зрения статутов и принципов партийной демократии - сказать
своей партии правду, т. е. что ее "обожаемые вожди" готовят новую измену?
Как будто бы имеет... Что касается нас, то мы думаем, что долг
революционного интернационализма стоит выше всех обязательств по отношению к
партийной бюрократии и ее "дисциплине".
Леон Блюм, Жиромский и прочие отнюдь не удовлетворились борьбой против
идей Маркса и Ленина, а открыли бешеную кампанию против молодых вождей,
защищающих эти идеи. Такова неизбежная логика борьбы. Но этого не хотят
понять центристы. Левые меньшевики потому только восставали против
"сектантских" методов Ленина, что, будучи на словах интернационалистами, они
на деле чувствовали свою неразрывную связь с социал-патриотическими вождями
Второго Интернационала. Так и резонеры из "Революционной левой", наблюдая
исключения интернационалистов, мечутся между обоими флангами, но кончают
неизменно тем, что отмежевываются от... исключаемых. Почему? Потому что
исключающие им ближе политически.
При ваших "сектантских" методах (т. е. при методах Маркса и Ленина) -
поучают они - мы никогда не пришли бы к организационному единству. Между тем
"массы стремятся к единству", а мы не должны "отрываться от масс". Здесь
перед нами вся аргументация злополучных вождей САП141, которые, к слову
сказать, никогда не имели за собой масс, не имеют их теперь и никогда не
будут иметь в будущем. Массам, отвечаем мы, нередко свойственно
инстинктивное стремление к единству; но авангарду пролетариата свойственно
сознательное стремление к единству на революционной основе. Какую же из этих
тенденций должны поддержать революционные марксисты? В Англии, например,
организационное единство рабочего класса уже давно налицо. Но оно означает в
то же время его политическое единство с империалистической буржуазией.
Изменник Макдональд сидит в консервативном правительстве Болдуина;
патриот-пацифист Гендерсон до конца дней своих представлял консервативное
правительство в Лиге Наций; майор Эттли142, новый вождь Лейбор парти, стоит
за империалистические санкции, назначаемые Лигой Наций под диктовку
лондонской биржи. "Организационное единство" является в этих условиях
заговором рабочей бюрократии против основных интересов пролетариата. А разве
в Бельгии дело обстоит хоть на волос лучше? В дни Бреста и Тулона четыре
бюрократических аппарата (Соц[иалистической] партии, Компартии,
Генер[альной] конфедерации труда143 и Унитарн[ой] конфедерации144) были
совершенно "едины" в удушении восстания и в его оклеветании - ради дружеской
улыбки радикалов. Единый фронт во Франции с самого начала превращен в орудие
сотрудничества с буржуазией. Организационное слияние двух партий, если бы
оно осуществилось, означало бы при нынешних условиях только подготовку
национального единения. Жуо с Монмуссо уже осуществили профсоюзное единство,
обеспечив интересы своих аппаратов, но запретив фракции, т. е. приняв
заранее меры к удушению революционного социализма. Когда центристы вслед за
правыми начинают слишком много декламировать о единстве, марксист обязан
насторожиться: единство кого с кем? Во имя чего? Против кого? Без ясного
определения целей и задач лозунг единства может стать худшей западней.
Марксисты выступают за единство подлинных революционеров, за сплочение
воинствующих интернационалистов, которые одни только способны повести
пролетариат на путь социалистической революции.
Это не сектантство. Марксисты лучше других умеют находить путь к
массам, а те, которые еще не умеют, научатся завтра. Именно в этой области
школа Ленина есть великая школа. Если социал-патриоты придут к
организационному соглашению между собою (а это не так просто!),
революционеры - и вне единой партии, и внутри ее, смотря по обстоятельствам
- поведут непримиримую борьбу за освобождение рабочих от идей и вождей
реформизма, сталинизма, социал-патриотизма, т. е. против Второго и Третьего
Интернационалов, которые стали агентурой Лиги Наций. Борьба за независимую
политику пролетариата, за сплочение его авангарда на марксистской программе,
за интернациональную связь рабочих против империализма - это и есть борьба
за Четвертый Интернационал.
В приливах и отливах нашей эпохи, в больших поражениях и
разочарованиях, в росте консервативной советской бюрократии старшее
поколение обоих Интернационалов в большинстве своем израсходовалось,
опустошилось, впало в прострацию. Строительство нового Интернационала
главной своей тяжестью ложится на молодое поколение. Препятствия велики,
задачи грандиозны. Но именно в борьбе с великими препятствиями формируются и
закаляются боевые кадры. Сенская федерация молодежи, а за нею и провинция,
могут и должны занять в этой работе почетное место. Побольше веры в себя, в
свои силы и будущее! Пусть филистеры скулят по поводу бестактностей,
резкостей и преувеличений молодежи! Кадры революционной партии еще никогда
не воспитывались ни в балетной школе, ни в дипломатической канцелярии.
Революция не только "бестактна", но и беспощадна, когда нужно. Поэтому
господа буржуа и ненавидят ленинизм (со сталинизмом они уживаются неплохо).
Социал-патриоты переводят страх буржуазии на язык "санкций", исключая из
партии молодых большевиков, а центристские филистеры проклинают по этому
поводу... Четвертый Интернационал. Не надо этим смущаться. Все эти процессы
происходят в тонком слое бюрократии и рабочей аристократии. Надо глядеть
глубже в массы, которые томятся в цепях кризиса, ненавидят своих
рабовладельцев, хотят борьбы, способны на борьбу, и в Тулоне и Бресте
сделали уже свою первую вылазку. Этим массам нужны не пустые причитания о
единстве, не фальшивый "такт" салонов, а ясные лозунги и мужественное
руководство. Пожелаем же, чтоб брошюра Зеллера послужила делу воспитания
молодых кадров нового Интернационала!
Л.Троцкий
Вексал,
7 ноября 1935 г.,
18 годовщина Октябрьской Революции
"Народный фронт" есть коалиция пролетариата с империалистической
буржуазией в лице радикальной партии и более мелкой гнили того же рода.
Коалиция распространяется как на парламентскую, так и на внепарламентскую
область. В обоих областях радикальная партия, сохраняя за собой полную
свободу действий, грубо ограничивает свободу действий пролетариата.
Сама радикальная партия находится в процессе упадка. Каждые новые
выборы показывают уход от нее избирателей вправо и влево. Наоборот,
социалистическая и коммунистическая партии - за отсутствием подлинно
революционной партии - усиливаются. Общая тенденция трудящихся масс, в том
числе и мелкобуржуазных, совершенно ясна: влево. Ориентировка вождей рабочих
партий не менее очевидна: вправо. В то время, как массы своими голосованиями
и своей борьбой хотят опрокинуть партию радикалов, вожди единого фронта,
наоборот, стремятся спасти ее. Собрав доверие рабочих масс на основании
"социалистической" программы, вожди рабочих партий добровольно уступают
затем львиную долю этого доверия радикалам, которым сами рабочие массы
совершенно не доверяют.
"Народный фронт" в нынешнем своем виде представляет вопиющее попрание
не только рабочей, но и формальной, т. е. буржуазной, демократии.
Большинство радикальных избирателей не участвуют в борьбе трудящихся, и,
следовательно, в Народном фронте. Между тем, радикальная партия занимает в
этом Фронте не только равноправное, но и привилегированное положение;
рабочие партии вынуждены ограничивать свою деятельность программой
радикальной партии: с наибольшей откровенностью проводят эту идею циники из
"Юманите"! Последние выборы в сенат особенно ярко обнаружили
привилегированное положение радикалов в Народном фронте. Вожди компартии
открыто хвастались тем, что они отказались в пользу непролетарских партий от
нескольких мест, принадлежавших по праву рабочим. Это значит попросту, что
Единый фронт восстановил частично имущественный избирательный ценз в пользу
буржуазии.
"Фронт" есть, по замыслу, организация прямой и непосредственной борьбы.
Где дело идет о борьбе, там каждый рабочий стоит десятка буржуа, хотя бы и
примкнувших к Единому фронту. С точки зрения революционной боеспособности
фронта избирательные привилегии должны были бы быть предоставлены не
радикальным буржуа, а рабочим. Но в привилегиях, в сущности, нет надобности.
Народный фронт защищает "демократию"? Пусть же он начнет с ее применения в
своих собственных рядах. Это значит: руководство народным фронтом должно
прямо и непосредственно отражать волю борющихся масс.
Как? Очень просто: через посредство выборов. Пролетариат никому не
запрещает бороться рядом с ним против фашизма, бонапартистского
правительства Лаваля, военного заговора империалистов и всех других видов
угнетения и подлости. Единственное, чего сознательные рабочие требуют от
своих действительных или возможных союзников, - это чтобы они боролись на
деле. Всякая группа населения, действительно участвующая в борьбе на данном
ее этапе и готовая подчиняться общей дисциплине, должна на равных правах
влиять на руководство Народным фронтом.
Каждые двести, пятьсот или тысяча граждан, примыкающих в данном городе,
квартале, заводе, в казарме, в деревне к Народному фронту, должны во время
боевых действий выбрать своего представителя в местный Комитет действия. Все
участники борьбы обязуются признавать его дисциплину.
Последний конгресс Коминтерна в резолюции по докладу Димитрова
высказался за желательность образования выборных Комитетов действия как
массовой опоры Народного фронта. Это, пожалуй, единственно прогрессивная
мысль во всей резолюции. Но именно поэтому сталинцы ничего не делают для ее
осуществления. Они не могут на это решиться, не разрывая классового
сотрудничества с буржуазией.
финансовой поддержки явно антинародных правительств в других странах
(Польша, Румыния, Сербия) - если все это не империализм, то империализма
вообще не существует на свете.
Захваты и насилия перестают для Эррио быть захватами и насилиями, раз
они санкционированы давностью или, еще лучше, международными трактатами.
Решают не моральные, не философские соображения; решает патриотический
интерес: империализмом называется все то, что противоречит интересам
Франции. Империалистов следует поэтому искать всегда за ее границами.
Чем меньше Эррио склонен к практическим уступкам в пользу побежденных
противников, тем щедрее он оказывался в области философских репараций. Так,
на той же конференции по разоружению он ссылался на Иммануила Канта136,
который в своем проекте вечного мира предвидел... Лигу Наций. О
кенигсбергском мыслителе пришлось бы очень пожалеть, если бы он не предвидел
ничего лучшего. Но сам факт апелляции к Канту очень характерен: вопрос
переносится, по обычаю, из реальной области в трансцендентальную, а сверх
того ссылка на немецкого классика должна была побудить немцев к миролюбию. К
сожалению, осталось неразъясненным, предвидел ли Кант в системе вечного мира
также и Версальский договор.
Философская цитата, однако, не помогла. Гитлер утвердился на развалинах
веймарской демократии. Вооружение Германии вошло грозной реальностью в
искусственный режим Версальской Европы. Британская дипломатия подняла
голову, снова почувствовав себя в излюбленной роли арбитра. Муссолини,
опираясь на вооружения Гитлера, предъявил Франции ультиматум: свободные руки
в Африке как залог дружбы. Лаваль уступил. Прежде, однако, чем
итало-эфиопский конфликт успел покончить с независимостью Эфиопии, или,
наоборот, подпилить клыки итальянскому фашизму, он нанес жестокий удар
международному положению Франции. Ее континентальная гегемония оказалась
сразу под знаком вопроса. Метания между Италией и Англией вскрыли тяжелую
международную зависимость французского империализма с его слишком узкой
демографической и экономической базой. Кризис международного положения
Франции осложняет ее и без того глубокий внутренний кризис, вырывая почву
из-под ног империалистического пацифизма Эррио. Нельзя ли, однако, прочнее
опереться на Москву?
После того, как большевики отбили все попытки интервенции и справились
с внутренними противниками, интерес Эррио к Советам окрасился в цвет
воспоминаний об эпохе якобинского террора. Во время посещения Советской
республики в 1922 году Эррио беседовал с большевиками - не как
единомышленник, конечно, но почти как доброжелатель, как наследник Горио137,
который умеет "понять" большевиков. Он интересовался хозяйственными и
культурными мероприятиями революции, но более всего - успехами Красной
армии. В советском календаре стоял еще очень тяжелый год, но гражданская
война была закончена, и потрясенная страна уже начала подниматься. Сильно
сокращенная в численности армия почистилась, приоделась и выглядела так, что
по крайней мере в Москве ее можно было показать иностранному гостю. Эррио
посещал, насколько помню, военные школы и казармы. Политика немыслима без
коварства: были отданы заранее распоряжения, чтобы во время пребывания Эррио
в военном комиссариате караульный батальон прошел с песней под самыми окнами
кабинета, в котором проходил прием. Надо сказать, что батальон, состоявший
под особым попечением тогдашнего главнокомандующего Каменева138, большого
любителя солдатского пения, числился образцовой частью. Расчет на
"национальные реакции" демократического политика не обманул нас. Когда от
первого залпа солдатских голосов зазвенели стекла, Эррио приподнял в кресле
свою тяжелую фигуру и сразу же обнаружил, что ему знакомы не только мелодия,
но и текст.
В беседе гость умело обходил острые вопросы, опасаясь задеть
предрассудки большевистских варваров. Его собеседнику не чуждо было опасение
разойтись с "вечными законами" демократической мифологии. Темы Версальского
мира или еще свежей тогда интервенции Антанты были явно непригодны для
безобидного обмена мнений. Оставалась область признаний, впрочем, вполне
добросовестных, в симпатиях к французской культуре. В заключение беседы
Эррио с шутливой любезностью справился, когда я думаю снова посетить Париж.
Я напомнил, что осенью 1916 года был "навсегда" выслан из Франции.
В течение дельнейших лет отношение Эррио к Советам постепенно
ухудшалось. В годы сотрудничества с Пуанкаре он сурово осуждал режим,
который так долго не хочет отказаться от методов диктатуры. Однако по мере
того, как в Германии креп воинственный национализм, Эррио снова обнаруживал
более благожелательный подход к Советскому Союзу. "Как демократ, правнук
революции, которая подчас обагряла кровью руки, я отказываюсь покрывать
проклятиями и сарказмами эту Россию, которая работает над созданием нового
режима". Да будет, впрочем, известно: он, Эррио, ныне так же далек от
коммунизма, как раньше - от царизма; но он не сомневается, что
большевистский режим создаст в конце концов мелких крестьянских
собственников: на них и на их армию сможет опереться Франция. А к этому, в
конце концов, и сводится ведь задача мировой истории.
Так Эррио стал осторожным, но настойчивым проповедником военной дружбы
с Советским Союзом. Он делал это, надо сказать прямо, без энтузиазма,
скорее, понукаемый горькой необходимостью. В конце концов крупная буржуазия
допустила франко-советское соглашение139 в тех рамках, в каких оно терпимо
для Англии и не противоречит дружбе с Италией. Будущее покажет, что это
значит на деле. Во всяком случае, лионский мэр не без лукавства носит звание
"друга СССР". Правда, коллективизация нанесла некоторый удар его
консервативным упованиям на крепкого крестьянина; но зато советская
дипломатия стала гораздо мудрее, осторожнее, солиднее. Вслед за советской
дипломатией - и французская коммунистическая партия. На последнем конгрессе
радикалов Эррио демонстративно говорил о своем друге Литвинове ("Да, мой
друг Литвинов"). Это не препятствует ему, конечно, оставаться в министерстве
Лаваля, который с гораздо большей уверенностью и с большим правом говорит:
"Мой друг Муссолини". Не исключено и то, что Эррио станет преемником Лаваля
и переведет дружбу с Муссолини на свой собственный счет. Надолго ли?
Здесь не место заниматься политическими гаданиями, тем более, что
личный вопрос Эррио неотделим от вопроса о будущности Франции и всей Европы.
Однако можно сказать с уверенностью: политические фланги будут и далее
поглощать центр. Радикалы обеспечивали равновесие парламентских качелей лишь
до тех пор, пока в стране сохранялось относительное социальное равновесие.
Эти счастливые дни прошли безвозвратно. Избирательная победа Эррио (май 1932
г.) послужила как бы только для того, чтобы обнаружить полную
несостоятельность его партии перед лицом надвигающихся внутренних и внешних
катастроф. Радикальные вожди сменяли друг друга во главе правительства,
чтобы тем ярче обнаружить жалкую растерянность всех группировок партии. 6
февраля 1934 г. самый "левый" из радикалов, Даладье, бесславно капитулировал
перед уличной манифестацией фашистов и роялистов. Он не хотел, видите ли,
гражданской войны. На самом деле он широко раскрыл перед ней ворота. Язык
фактов неоспорим. Медленнее, чем другие европейские страны, Франция идет
навстречу великим потрясениям. Первой их жертвой станет радикализм. Как бы
ни выглядела грядущая эпоха, она не будет эпохой золотой середины.
Л.Троцкий
Вексал140,
7 ноября 1935 г.
Надо горячо приветствовать появление этой небольшой работы. Секретарь
Сенской организации молодежи, активный член социалистической партии тов.
Зеллер, вместе с широкими кругами молодежи проделал за последний период в
высшей степени важный путь: от центризма к марксизму. Изображать этот путь в
предисловии нет надобности: пусть читатель обратится к самой брошюре; он,
может быть, сделает лучше всего, если раньше прочитает изложение Зеллера,
дающее ценный фактический и политический материал, а затем уже обратится к
этому предисловию, которое ставит своей задачей сделать наиболее неотложные
выводы.
Исключение вождей парижской молодежи и руководящей группы "Веритэ"
(большевиков-ленинцев) из Социалистической партии представляет собою факт
крупного значения. Во всех странах Европы происходит сейчас политическая
перегруппировка ввиду надвигающейся опасности. По этой линии началось
размежевание в пролетариате. Как самые левые вожди буржуазии отбрасывают
прочь демократический парламентаризм, когда дело идет о защите
собственности, так оппортунисты попирают ногами партийную демократию, когда
их социал-патриотизм оказывается под угрозой со стороны революционных
интернационалистов. Здесь гвоздь вопроса! Что партийные верхи нарушили все
"статуты" и все "нормы" демократии, это неопровержимо доказал Марсо Пивер,
который сам продолжает, как известно, верить в статуты, как некоторые
наивные "республиканцы" верят в незыблемость буржуазной демократии.
Традиционные социал-патриоты (Леон Блюм, Леба, Жиромский и проч.) после
опыта великой войны "за демократию" попали в крайне затруднительное
положение. Они боялись пораженческой критики коммунистов и недоверия масс.
Отсюда их стремление обойти вопрос о национальной обороне, отложить его
подальше: когда разразится война, застигнув снова трудящихся врасплох, тогда
гораздо легче будет под прикрытием военной цензуры приковать партию и
пролетариат к колеснице национальной обороны. И вдруг - о счастье! Советская
дипломатия приходит окончательно к выводу, что реформистская бюрократия рука
об руку с радикальными буржуа гораздо полезнее и надежнее в качестве
союзника, чем революционный пролетариат. Из Москвы раздается команда:
равняться по социал-патриотам и, вместе с ними, по радикалам, по левой
партии французского империализма. Какой приятный сюрприз: Сталин обеими
руками подсадил Блюма в седло национальной обороны. Правда, он сделал при
этом слишком энергичное движение, так что Блюм испугался даже, как бы не
свалиться по другую сторону лошади. Отсюда укоризненные статьи Блюма:
"Нельзя же так грубо, надо действовать более осторожно, не надо пугать
левых..." VII-ой Конгресс Коминтерна внял увещеваниям Блюма и напустил в
социал-патриотическую резолюцию максимум тумана. Чего же желать еще? "Единый
фронт" почти бесшумно скользил к национальному единению. И вдруг слева
раздался резкий, даже угрожающий голос протеста, притом не только со стороны
большевиков-ленинцев (ведь это "чужеродное тело"!), но и со стороны
большинства парижской молодежи. Спорить с ней по существу? Увы - это
нелегко. Где найти доводы в защиту нового патриотического предательства? Что
противопоставить революционному интернационализму? Жиромский попытался
выдвинуть на первое место необходимость защиты СССР. Еще Гед, видите ли,
поучал, что нужно оборонять русскую революцию... Но над этим доводом,
особенно в устах Жиромского, смеется не только молодежь, начинают смеяться и
пионеры. Мы знаем, как Гед защищал французскую демократию: он стал министром
империалистического правительства во время войны. Эти же методы - по
существу, если не по форме - имеют в виду и Жиромские, когда говорят о
защите СССР. На это революционная молодежь, вместе с большевиками-ленинцами
отвечает: СССР мы будем защищать так же, как и себя самих, т. е.
непримиримой революционной борьбой против собственной буржуазии.
Так как доводы самого левого, самого крайнего из фаланги
социал-патриотов не произвели ни малейшего действия, - молодежь за
К.Либкнехта, а не за Жиромского, - то что же оставалось? Задушить,
исключить, раздавить! Если отбросить в сторону мишуру фраз, то исключение
революционных интернационалистов представляет собою акт патриотической
полиции в целях подготовки национального единения на случай войны.
Наивные люди возражают: тут есть какое-то недоразумение! Ведь сам
Шошуа, новый национальный секретарь молодежи, - "тоже" интернационалист,
ведь он "тоже" против национальной обороны, а между тем он стоял за
исключение Фреда Зеллера и его товарищей. Очевидно, виноват... Зеллер. На
самом деле "интернационалисты" типа Шошуа для того и существуют в природе,
чтобы помогать Леону Блюму вводить в заблуждение доверчивых людей. Тот
"интернационалист", который свою дружбу с социал-патриотической бюрократией
ставит выше обязанностей революционного действия, есть на деле только левое
звено империалистической цепи. Финансовый капитал нуждается в известные
моменты в Даладье, в Гендерсоне, даже в Ленсбери, чтоб прикрыть свои
намерения и успокоить массы. Когда обстановка меняется, финансовый капитал
прогоняет Даладье, заменяя его Думергом или Лавалем. Так и
социал-патриотическая бюрократия для известных операций в известные периоды
нуждается в Шошуа, чтобы затем на следующем этапе, если он попробует
раскрыть рот, сместить его и даже исключить. Кто не понял этой хитрой
механики, тот - будь у него даже седая борода - остается в политике слепым
котенком.
Центристы из так называемой "Революционной левой" поучительно заявляют:
но ведь и мы тоже ведем борьбу против идей социал-патриотизма, однако нас не
исключают; ошибка в том, что большевики-ленинцы и Фред Зеллер с его
товарищами не ограничились идейной борьбой, а перешли на личности, позволив
себе нападки на "обожаемых вождей" партии. Этот довод не нов, но он
заслуживает внимания. В то время, как социал-патриоты своими аппаратными
репрессиями готовят и облегчают будущие полицейские репрессии против
пораженцев, центристские резонеры, желая или не желая того, дают бюрократии
аргументы для оправдания исключений. Заметим себе это твердо!
"Надо бороться с идеями, а не с вождями!" Да ведь это классический
довод "левых" меньшевиков против Ленина в эпоху войны. Немцы говорят на этот
счет: нельзя вымыть шубу, не замочив шерсти. Ведь идеи не висят в воздухе;
носителями идей являются живые люди, которые объединяются в организации и
выдвигают своих вождей. Как же можно бороться против буржуазных идей, не
борясь против тех вождей, которые защищают эти идеи внутри пролетариата и
собираются снова заклать его на алтаре патриотизма? Кто не хочет, как Шошуа
и ему подобные, удовлетворяться по воскресеньям игрой на флейте
интернационализма в запертой комнате для утешения собственной души, кто
серьезно относится к лозунгу Маркса-Энгельса: "Пролетарии всех стран,
объединяйтесь!", - тот обязан открыто и мужественно сказать французским
рабочим: Леон Блюм, Марсель Кашен, Леон Жуо, Монмуссо и К ведут вас по
гибельной дороге! Пусть Марсо Пивер разъяснит молодежи: имеет ли социалист
право - с точки зрения статутов и принципов партийной демократии - сказать
своей партии правду, т. е. что ее "обожаемые вожди" готовят новую измену?
Как будто бы имеет... Что касается нас, то мы думаем, что долг
революционного интернационализма стоит выше всех обязательств по отношению к
партийной бюрократии и ее "дисциплине".
Леон Блюм, Жиромский и прочие отнюдь не удовлетворились борьбой против
идей Маркса и Ленина, а открыли бешеную кампанию против молодых вождей,
защищающих эти идеи. Такова неизбежная логика борьбы. Но этого не хотят
понять центристы. Левые меньшевики потому только восставали против
"сектантских" методов Ленина, что, будучи на словах интернационалистами, они
на деле чувствовали свою неразрывную связь с социал-патриотическими вождями
Второго Интернационала. Так и резонеры из "Революционной левой", наблюдая
исключения интернационалистов, мечутся между обоими флангами, но кончают
неизменно тем, что отмежевываются от... исключаемых. Почему? Потому что
исключающие им ближе политически.
При ваших "сектантских" методах (т. е. при методах Маркса и Ленина) -
поучают они - мы никогда не пришли бы к организационному единству. Между тем
"массы стремятся к единству", а мы не должны "отрываться от масс". Здесь
перед нами вся аргументация злополучных вождей САП141, которые, к слову
сказать, никогда не имели за собой масс, не имеют их теперь и никогда не
будут иметь в будущем. Массам, отвечаем мы, нередко свойственно
инстинктивное стремление к единству; но авангарду пролетариата свойственно
сознательное стремление к единству на революционной основе. Какую же из этих
тенденций должны поддержать революционные марксисты? В Англии, например,
организационное единство рабочего класса уже давно налицо. Но оно означает в
то же время его политическое единство с империалистической буржуазией.
Изменник Макдональд сидит в консервативном правительстве Болдуина;
патриот-пацифист Гендерсон до конца дней своих представлял консервативное
правительство в Лиге Наций; майор Эттли142, новый вождь Лейбор парти, стоит
за империалистические санкции, назначаемые Лигой Наций под диктовку
лондонской биржи. "Организационное единство" является в этих условиях
заговором рабочей бюрократии против основных интересов пролетариата. А разве
в Бельгии дело обстоит хоть на волос лучше? В дни Бреста и Тулона четыре
бюрократических аппарата (Соц[иалистической] партии, Компартии,
Генер[альной] конфедерации труда143 и Унитарн[ой] конфедерации144) были
совершенно "едины" в удушении восстания и в его оклеветании - ради дружеской
улыбки радикалов. Единый фронт во Франции с самого начала превращен в орудие
сотрудничества с буржуазией. Организационное слияние двух партий, если бы
оно осуществилось, означало бы при нынешних условиях только подготовку
национального единения. Жуо с Монмуссо уже осуществили профсоюзное единство,
обеспечив интересы своих аппаратов, но запретив фракции, т. е. приняв
заранее меры к удушению революционного социализма. Когда центристы вслед за
правыми начинают слишком много декламировать о единстве, марксист обязан
насторожиться: единство кого с кем? Во имя чего? Против кого? Без ясного
определения целей и задач лозунг единства может стать худшей западней.
Марксисты выступают за единство подлинных революционеров, за сплочение
воинствующих интернационалистов, которые одни только способны повести
пролетариат на путь социалистической революции.
Это не сектантство. Марксисты лучше других умеют находить путь к
массам, а те, которые еще не умеют, научатся завтра. Именно в этой области
школа Ленина есть великая школа. Если социал-патриоты придут к
организационному соглашению между собою (а это не так просто!),
революционеры - и вне единой партии, и внутри ее, смотря по обстоятельствам
- поведут непримиримую борьбу за освобождение рабочих от идей и вождей
реформизма, сталинизма, социал-патриотизма, т. е. против Второго и Третьего
Интернационалов, которые стали агентурой Лиги Наций. Борьба за независимую
политику пролетариата, за сплочение его авангарда на марксистской программе,
за интернациональную связь рабочих против империализма - это и есть борьба
за Четвертый Интернационал.
В приливах и отливах нашей эпохи, в больших поражениях и
разочарованиях, в росте консервативной советской бюрократии старшее
поколение обоих Интернационалов в большинстве своем израсходовалось,
опустошилось, впало в прострацию. Строительство нового Интернационала
главной своей тяжестью ложится на молодое поколение. Препятствия велики,
задачи грандиозны. Но именно в борьбе с великими препятствиями формируются и
закаляются боевые кадры. Сенская федерация молодежи, а за нею и провинция,
могут и должны занять в этой работе почетное место. Побольше веры в себя, в
свои силы и будущее! Пусть филистеры скулят по поводу бестактностей,
резкостей и преувеличений молодежи! Кадры революционной партии еще никогда
не воспитывались ни в балетной школе, ни в дипломатической канцелярии.
Революция не только "бестактна", но и беспощадна, когда нужно. Поэтому
господа буржуа и ненавидят ленинизм (со сталинизмом они уживаются неплохо).
Социал-патриоты переводят страх буржуазии на язык "санкций", исключая из
партии молодых большевиков, а центристские филистеры проклинают по этому
поводу... Четвертый Интернационал. Не надо этим смущаться. Все эти процессы
происходят в тонком слое бюрократии и рабочей аристократии. Надо глядеть
глубже в массы, которые томятся в цепях кризиса, ненавидят своих
рабовладельцев, хотят борьбы, способны на борьбу, и в Тулоне и Бресте
сделали уже свою первую вылазку. Этим массам нужны не пустые причитания о
единстве, не фальшивый "такт" салонов, а ясные лозунги и мужественное
руководство. Пожелаем же, чтоб брошюра Зеллера послужила делу воспитания
молодых кадров нового Интернационала!
Л.Троцкий
Вексал,
7 ноября 1935 г.,
18 годовщина Октябрьской Революции
"Народный фронт" есть коалиция пролетариата с империалистической
буржуазией в лице радикальной партии и более мелкой гнили того же рода.
Коалиция распространяется как на парламентскую, так и на внепарламентскую
область. В обоих областях радикальная партия, сохраняя за собой полную
свободу действий, грубо ограничивает свободу действий пролетариата.
Сама радикальная партия находится в процессе упадка. Каждые новые
выборы показывают уход от нее избирателей вправо и влево. Наоборот,
социалистическая и коммунистическая партии - за отсутствием подлинно
революционной партии - усиливаются. Общая тенденция трудящихся масс, в том
числе и мелкобуржуазных, совершенно ясна: влево. Ориентировка вождей рабочих
партий не менее очевидна: вправо. В то время, как массы своими голосованиями
и своей борьбой хотят опрокинуть партию радикалов, вожди единого фронта,
наоборот, стремятся спасти ее. Собрав доверие рабочих масс на основании
"социалистической" программы, вожди рабочих партий добровольно уступают
затем львиную долю этого доверия радикалам, которым сами рабочие массы
совершенно не доверяют.
"Народный фронт" в нынешнем своем виде представляет вопиющее попрание
не только рабочей, но и формальной, т. е. буржуазной, демократии.
Большинство радикальных избирателей не участвуют в борьбе трудящихся, и,
следовательно, в Народном фронте. Между тем, радикальная партия занимает в
этом Фронте не только равноправное, но и привилегированное положение;
рабочие партии вынуждены ограничивать свою деятельность программой
радикальной партии: с наибольшей откровенностью проводят эту идею циники из
"Юманите"! Последние выборы в сенат особенно ярко обнаружили
привилегированное положение радикалов в Народном фронте. Вожди компартии
открыто хвастались тем, что они отказались в пользу непролетарских партий от
нескольких мест, принадлежавших по праву рабочим. Это значит попросту, что
Единый фронт восстановил частично имущественный избирательный ценз в пользу
буржуазии.
"Фронт" есть, по замыслу, организация прямой и непосредственной борьбы.
Где дело идет о борьбе, там каждый рабочий стоит десятка буржуа, хотя бы и
примкнувших к Единому фронту. С точки зрения революционной боеспособности
фронта избирательные привилегии должны были бы быть предоставлены не
радикальным буржуа, а рабочим. Но в привилегиях, в сущности, нет надобности.
Народный фронт защищает "демократию"? Пусть же он начнет с ее применения в
своих собственных рядах. Это значит: руководство народным фронтом должно
прямо и непосредственно отражать волю борющихся масс.
Как? Очень просто: через посредство выборов. Пролетариат никому не
запрещает бороться рядом с ним против фашизма, бонапартистского
правительства Лаваля, военного заговора империалистов и всех других видов
угнетения и подлости. Единственное, чего сознательные рабочие требуют от
своих действительных или возможных союзников, - это чтобы они боролись на
деле. Всякая группа населения, действительно участвующая в борьбе на данном
ее этапе и готовая подчиняться общей дисциплине, должна на равных правах
влиять на руководство Народным фронтом.
Каждые двести, пятьсот или тысяча граждан, примыкающих в данном городе,
квартале, заводе, в казарме, в деревне к Народному фронту, должны во время
боевых действий выбрать своего представителя в местный Комитет действия. Все
участники борьбы обязуются признавать его дисциплину.
Последний конгресс Коминтерна в резолюции по докладу Димитрова
высказался за желательность образования выборных Комитетов действия как
массовой опоры Народного фронта. Это, пожалуй, единственно прогрессивная
мысль во всей резолюции. Но именно поэтому сталинцы ничего не делают для ее
осуществления. Они не могут на это решиться, не разрывая классового
сотрудничества с буржуазией.