Трускиновская Далия. Люс-а-гард

   По очереди искупавшись, десантницы и Свирель вылили воду, выложили на солнечное место одноразовую ванну и пузырьки от мыла, чтобы они быстренько самоуничтожились, и вернулись к «зеленым плащам». Теперь они были полностью готовы к боевым действиям — даже Свирель, хотя она и поглядывала на Черного Джека с большой опаской.
   Правда, удовольствие от купания Люс умудрилась себе омрачить — она глядела на плещущуюся Мэй и обоснованно беспокоилась, как бы Тома-Робин не ухватился обеими руками за эти мощные бедра, за эти круглые колени и, конечно, за грудь, которая торчала не хуже, чем бюст Серебряной Свирели, вознесенный чуть ли не до подбородка корсетом. Люс даже удивилась про себя, как это украшение не мешает Мэй воевать. К тому же, у соперницы был натуральный загар потрясающего оттенка — Люс, будучи блондинкой, не могла добиться такого никакими средствами.
   Свирель тоже была хороша собой — с длинными светлыми косами и в радужной пене. Впервые Люс подумала, что не такая уж она и толстая, если поместилась в ванне.
   Но когда они вернулись к ватаге, то были жестоко выруганы. И поделом — бултыхаясь в ванне, они совершенно утратили чувство времени и реальности. Томас-Робин жестко сказал, что лучше им всем сейчас поскорее отсюда убраться — ведь дело сделано, Марианна свободна, и он, вожак, не видит причины дружно сидеть на холмике и ждать возвращения шерифского отряда с подкреплением. А по дороге на одну из многочисленных стоянок можно проверить силки и запастись дичью, благо ватага в спешке не позавтракала. Опять же, по дороге можно было сделать крюк и разжиться элем у родного мельника.
   Спорить с Томасом-Робином десантницы не стали — во-первых, им тоже хотелось есть, а во-вторых, он был прав. И ватага, по команде сорвавшись с места, ровным бегом, не особо утомляя себя, направилась к водяной мельнице — на первом месте у молодцов всегда стоял Эль.
   Тут выяснилось, что Серебряная Свирель не в состоянии после всех потрясений пробежать и полмили.
   Случилось то, чего Люс опасалась. Отправив ватагу вперед, Томас-Робин и Черный Джек, а также примкнувшие к ним братец Тук и сэр Эдуард пошли шагом, приноравливаясь к крейсерской скорости Свирели. И Томас-Робин явственно поглядывал на великолепную Мэй.
   Монах и юный поэт сперва трещали на латыни, как две древнеримские сороки. Причем, судя по возвышенным жестам, они били друг друга длинными цитатами. Потом оба угомонились и повели себя как полагается. Монах присоединился к Джеку, осаждавшему Свирель, а та настолько была рада снова попасть в центр мужского внимания, что распелась и пускала трель за трелью. Мэй пыталась завести с поэтом беседу о поэзии и тоже декламировала на латыни что-то красивое и непонятное, но он, к великому огорчению Люс, уворачивался от летевших в него цитат и встревал в беседу люс с Томасом-Робином. А она как раз рассказывала своему красавцу про поединок с леди Кэтрин, не забывая выставить себя в самом выгодном свете — мол, и следствие провела, и справедливость восстановила, и кровопролития избежала.
   У мельницы их уже ждало целое пиршество.
   Мельник, пожилой седогривый гигант, был крайне рад такому нашествию. Он подкармливал ватагу, ватага выручала его из неприятностей. По такому случаю он даже встал с постели, где несколько дней провалялся с никому не ведомой хворобой, лечась элем и терроризируя ближних.
   Единственное, что мешало его искренней привязанности к стрелкам — так это присутствие на мельнице двух старших незамужних дочек. Младшие дети для молодцов интереса не представляли, а эти дочки еще и уродились в папеньку — такие же рослые, крепкие и пышноволосые. Мельник не возражал против внуков, но он хотел бы знать своего зятя в лицо и по имени.
   Увидев, как хороша эта старая мельница, как медленно проворачивается деревянное колесо, как мирно пасутся на лугу овцы, корова с теленком и две лошадки мельника, какие ровные грядки у него на огороде, Люс безумно захотела пожить здесь простой и несуетной жизнью с милым другом, с этим вот простым и улыбчивым стрелком, а не носиться во главе десанта Бог весть где, размахивая и потрясая алебардами, ятаганами, малайскими крисами, японскими нунчаками, индийскими катарами и древнерусскими дубинами… что там еще у них было? Она освоила такое количество всех этих совершенно ненужных в ее веке воинских искусств, что иногда ей просто хотелось посидеть в тени и тиши, поливать грядку, воспитывать овечку… причесывать детишек, вот таких же хорошеньких, как эти два малыша на лужайке, один годовалый, второй примерно двухлетний… чем это они играют?…
   Больше всего штуковина, которую старший младенец усердно заворачивал в листья, была похожа на десантный хронобраслет!
   Люс сперва уставилась на эту блестящую штучку в полном ошалении. Потом потрогала собственную левую руку. Ее браслет был при ней. За браслетом Серебряной Свирели Люс присматривала особенно тщательно — и тот уж точно был при хозяйке. Оставалось предположить, что деревенский кузнец нечаянно смастерил для мельничихи что-то очень похожее.
   Поглядывая тем не менее на детишек с большим подозрением и успешно преодолевая искушение подойти и рассмотреть их игрушку, Люс двинулась в обход мельницы, и поэт как-то незаметно оказался рядом с ней, когда она приманивала стайку пестрых кур.
   — Выслушайте меня, прекрасная леди, — решительно начал он. — Я сейчас побывал в сражении, и я понял, что мужская забава мне по плечу! Теперь я могу говорить с вами не как воспитанник монахов, а как мужчина!
   «Этого еще недоставало!»— подумала Люс.
   — До сих пор передо мной было два пути — получить наследство от дяди, а если нет — так удалиться в обитель. Но теперь я вижу и третий путь! — взволнованно продолжал юноша. — Я клянусь вам в верности, прекрасная леди, а у нас в роду такие клятвы соблюдают свято. И я готов повторить ее в храме. Вы — единственная женщина, кого я могу любить!
   Ему незачем было говорить все это вслух, да еще так красиво. Люс и сама обо всем догадалась. И она уже сделала свой выбор.
   Она уже совсем было собралась объяснить, что никакая любовь между ними невозможна, как вдруг услышала визг Свирели — и вспомнила про свои обязанности сопровождающего лица. Если не проконтролировать ситуацию, Черный Джек мог опять утащить ее в кусты — и опять с тем же успехом, потому что за минувшие двое суток ни он, ни она не поумнели.
   Люс завертела головой в поисках братца Тука. Этот толстый негодяй наверняка уже наладился пировать с молодцами, а ведь ответственную операцию можно было доверить только ему. Опять же, и обещание…
   — Что же вы не отвечаете мне, прекрасная леди? — горестно спросил юноша. — Неужели вам нечего ответить? Я знаю, что ваше сердце занято, но разве это — подходящий спутник для вас, леди? Он даже не сможет сказать вам слов любви — он не знает, что это такое.
   — Зато он сможет доказать любовь на деле, — обидевшись за Томаса-Робина, строптиво ответила Люс.
   — Неужели вам нужно только это? — изумился поэт.
   Люс даже растерялась от чересчур прямо поставленного вопроса. Да, действительно, все началось с того, что тринадцати бабкам потребовалось именно ЭТО. И ни о чем другом речи не было. Имело значение лишь то, как отнесется сама Люс к вожаку «зеленых плащей»— и она совершенно забыла, что с его стороны тоже неплохо бы увидеть чувство, а не только желание того, о чем так презрительно отозвался целомудренный поэт.
   Видимо, ее молчание он принял за согласие — да, мол, добрый сэр, только это мне и нужно…
   — Как странно… — сжимая ладонями виски и глядя мимо Люс, сказал юноша. — Как нелепо я ошибся!… Но нет, ты клевещешь на себя! Ты не можешь быть такой! Я не мог полюбить такую! Я же вижу тебя в сиянии, как будто сходящую с облаков! Я же готов молиться тебе!
   — Могу! — не выдержала Люс. — Я все могу! Я могу быть всякой! И мне совершенно нечего делать в облаках! Почему ты хочешь, чтобы я была такой, какую ты придумал? Дай мне наконец немного побыть собой! Дай мне выбрать то, что мне больше нравится! И не смей мне ничего навязывать! Я не хочу быть наградой за твои мечты и стихи!
   — Но любовь женщины как раз должна быть наградой! — растерянно ответил он. — Так было всегда! Со времен Трои, со времен Елены и Париса! Ты хоть читала «Роман о Трое»?
   — Я не хочу быть военной добычей, я не Елена Прекрасная! — высокомерно заявила Люс. — Лучше уж сразу пойти и повеситься.
   — Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, и никак не пойму, в чем дело! — воскликнул поэт. — То ли мы разные вещи называем одним именем, то ли мы одну вещь называем разными именами… Но я люблю тебя. Ведь в слово «любовь» мы вкладываем один смысл? Или нет?
   — Боюсь, что нет…
   Тихий голос Люс подействовал на него больше, чем весь ее шумный и бурный монолог.
   — Как будто я говорю с тобой по-латыни, а ты отвечаешь мне по-гречески… — пробормотал поэт. — Так, значит, любовь между нами невозможна? И мы не будем вместе?
   Она промолчала.
   Поняв, что эта женщина для него потеряна навсегда, юный лорд еще несколько секунд приходил в себя. Потом он опустился на колено, завладел ее рукой и прижался к прохладной гладкой коже горячими губами. Затем вскочил.
   — Вот и все, — сказал он. — Это — навсегда, леди. Я дал клятву. А теперь прощай!
   И он кинулся бежать.
   Люс покачала головой. Ей было жалко красивого стройного мальчика, но она уже сделала свой выбор. Тут оказалось задето не только сердце, но и самолюбие. И ей как воздух нужна была победа. О победе она и задумалась, потихоньку идя вслед за сбежавшим поэтом.
   Огибая изгородь, она нос к носу столкнулась с женщиной и по ее возрасту, лицу, наряду поняла, что это и есть та самая мельничиха, которая хозяйничает в этом прехорошеньком огороде и воспитывает очаровательных малышей. Правда, она скорее годилась им в бабки, потому что на вид мельничихе было под пятьдесят, но двенадцатый век, не зная противозачаточных средств, позволял женщине рожать сколько душе угодно.
   Увидев Люс, мельничиха шарахнулась от нее и повернулась к ней спиной. Было это по меньшей мере странно.
   — Что с тобой добрая женщина? — обеспокоенно спросила Люс. — Уж не обидел ли тебя кто-нибудь из ватаги?
   — Нет, — коротко отвечала мельничиха.
   — Почему же ты испугалась меня?
   — Я не испугалась.
   И мельничиха быстрым шагом ушла вовсе не в ту сторону, куда направлялась.
   Пожав плечами, Люс двинулась на поиски пирующей ватаги, что было вовсе несложно — молодцы галдели на весь Шервудский лес.
   — Куда это он понесся, как ошпаренный? — спросила ее Мэй, повернувшись от честной компании.
   — Проветрить свои поэтические мозги, — недовольно ответила Люс. В конце концов, если этот недотепа чего-нибудь натворит, разборка у нее будет именно с Мэй. А та много костей может поломать за своего избранничка…
   Нужно было отвлечь внимание Мэй от беглеца… кстати, не просто отвлечь, а с пользой для дела!
   Люс поманила Мэй пальцем. Та встала из-за импровизированного на травке застолья.
   — Выручай! — шепнула Люс. — Уведи вон того красавца! Он братцу Туку мешает.
   Она показала глазами на Черного Джека.
   Джек усердно приставал к Свирели, которая уже освоила несколько слов и фраз. Люс предвидела, чем этот флирт кончится — очередным воплем и бегством туда, куда показывает собственный нос. Братец Тук, помня обещание Люс, никаких демаршей не затевал, и только бросал на нее укоризненные взгляды.
   — Этого? — прищурилась Мэй, внимательно изучая Черного Джека.
   — Ага. Помоги братцу! А тем временем твой поэт набегается и вернется. Я ему никаких шансов не оставила, так что не теряйся.
   — Ну, если ты просишь… и если братцу Туку нужно помочь…
   Мэй сразу поняла, с кем имеет дело, и действовала с прямолинейностью тарана. Она просто-напросто, проходя мимо сидевшего на травке со Свирелью Джека, чуточку толкнула его крутым бедром. Джек задрал голову, увидел над собой этакую роскошь и онемел. А она ласково извинилась с такой улыбкой, что весь кружок стрелков оживился. Молодцы знали, что приставать к избраннице Джека не стоит — он может и уши оборвать. А эта пышная красавица явно тяготилась своей свободой… С другой стороны, она, в отличие от Свирели, знала их язык и могла понять незатейливый комплимент.
   А комплименты ватага знала исключительно незатейливые и выразительные.
   — Круп, как у графской кобылы! Кружку с элем поставить можно! — с восхищением объявил один стрелок.
   — И хорошо же тому, кого пускают промеж этих бедрышек! — позавидовал другой.
   Третий решил в знак восхищения звонко шлепнуть по царственному крупу.
   Мэй напрягла мускулы, и нахал больно ушиб руку.
   Стрелки сперва не поняли, почему Гарри Кочерыжка одновременно машет ушибленной рукой и глядит на Мэй взором, полным немого обожания. Когда сообразили — дружно ахнули. А Мэй опустилась на травку рядом с Джеком и через его колено потянулась за шматом ковриги и куском жареной баранины, не забыв коснуться грудью этого колена.
   Черный Джек по дамской части был не дурак — сразу понял, что с ним заигрывают. Мэй оставалось только пихнуть его локтем в бок и захихикать, свято соблюдая местный колорит. Это было куда проще и понятнее тех рулад, которыми радовала его Свирель.
   Джек выпустил певицу из объятий под тем предлогом, что нужно же достать для леди Мэй кусочек повкуснее. Свирель, разнежившись, даже не сразу сообразила, что на ее законное имущество грубо покушаются. А когда она уразумела, что коварный Джек перекинулся к другим пышным бедрам, то было уже поздно. Мэй встала, вильнула этими самыми бедрами, к большому восторгу всей компании, и попросила Джека помочь ей принести с мельницы корзину с лепешками.
   И слепому было ясно, что корзина — неуклюжий предлог. Стрелки видели, как Мэй в бою расшвыривала людей шерифа. Она бы и десять таких корзин, поставленных друг на дружку, пронесла на ладони вытянутой руки. Но кокетство молодцы уважали.
   Не могла же Свирель вскакивать и хватать Джека за рукав! Парочка завернула за мельницу и явно забыла там про лепешки. Видя обиду и растерянность на румяной физиономии Серебряной Свирели, Люс быстренько подсела к ней.
   — Он твоего пальца не стоит! — шепотом сообщила Люс, подбородком показывая туда, куда Мэй увела Джека, а рукой делая за спиной певицы знак братцу Туку, чтобы приблизился и приступил к делу.
   — Будь он неладен… — пробурчала Свирель.
   — А что делает в таком дурацком случае настоящая женщина? — риторически спросила Люс. Свирель насторожилась — ей не сразу пришло в голову, что от нее сейчас требуется какой-то поступок.
   — Настоящая женщина показывает изменнику, где раки зимуют! — сама себе громким шепотом ответила Люс.
   — А как? — таким же шепотом спросила обескураженная Свирель.
   — Сейчас поймешь. Я помогу тебе. Месть — это замечательная штука. Проучишь такого поросенка, как твой Джек, и на душе сразу праздник! — с самым артистическим восторгом сообщила Люс. — Я бы знаешь что на твоем месте сделала? То же, что и он — и с первым встречным!
   Ощутив затылком вовремя возникшую ладонь монаха, свирель быстро повернулась к нему и посмотрела на него с недоумением.
   — С этим? — поскольку он и был первый попавшийся, удивленно спросила она.
   — А хоть бы и с ним! — бесшабашно прошептала ей на ухо Люс. — Пусть твой поросенок видит, кого ты ему предпочла!
   — Он смеяться будет, — разумно заметила Свирель.
   — Наоборот. Если бы ты сейчас повисла на шее у вожака, он бы в глубине души согласился с твоим выбором — этот Робин-Томас хорош собой, да еще и главный в ватаге. Одни глазки чего стоят! А монах — сама видишь, какое пузо. Твой Джек поймет ситуацию так — даже скверный брюхатый бездельник для меня лучше, чем ты, голубчик.
   Сперва Люс, не слыша возражений, решила, что ее казуистика подействовала, и вместо того, чтобы искать замену Джеку среди красавцев-стрелков, Серебряная Свирель решила наказать его соперником-монахом. Но молчание певицы затянулось — и Люс поняла, что во всем виноват окаянный монах, который удивительно успешно умеет колдовать с затылками и волосами беззащитных женщин.
   Вдруг Свирель открыла большие голубые глаза.
   — А как же я на него смотреть буду? — капризно спросила она. — После Джека?
   — А как сейчас, — мудро посоветовала Люс. — Он же сейчас сзади, а на затылке у тебя глаз нет. Так что ты все время поворачивайся к нему спиной.
   — И что из этого получится? — спросила наивная девственница.
   — Замечательно получится! — обнадежила Люс. Правда, ее все же смущал солидный живот братца Тука. Она при всем желании не могла представить себе эту увесистую парочку в постели лицом к лицу. Тонкая и гибкая, словно ее любимые рапирные клинки, Люс решительно отказывалась понимать, как толстые люди предаются страсти.
   Из— за мельницы вышла улыбающаяся Мэй. Люс, уверенная, что монах и без нее справится, направилась ей навстречу.
   — Ну? — предвкушая удовольствие, спросила она.
   — Плавает в мельничном пруду и не скоро оттуда вылезет. Там берега невысокие, но крутые и скользкие, а за колесо хвататься бесполезно. Думаю, он еще долго провозится, если не позовет на помощь. Но он мальчик самолюбивый — думаю, будет в одиночку пыхтеть. Все же видели, что мы ушли вместе, и вдруг — такой конфуз!
   — Только и ты не высовывайся! — приказала Люс, затаскивая Мэй обратно за мельницу. — Пусть Свирель так и считает, что вы там вдвоем безумствуете! Надо дать время братцу Туку…
   — И возможность тоже, — резонно сказала Мэй. — Не может же он лишать ее девственности при большом скоплении народа.
   — Советами замучают! — согласилась Люс. — Придется их постеречь…
   Она вовремя приняла это решение — минут этак через пять оттуда, где были огородные грядки, появилась мельничиха. В руке она держала солидный букет крапивы, обернув его основание лопухом. И двигалась, как индеец по военной тропе — крадучись, пригибаясь и озираясь.
   Люс подтолкнула Мэй, Мэй подтолкнула Люс. Сперва обе подумали, что мельничиха собралась заняться педагогикой. Но когда она увидела за кустиком Серебряную Свирель и братца Тука, когда она прямо-таки зашипела от ярости, когда она уже молча замахнулась крапивой на прелестную парочку — тогда-то Люс и Мэй, поняв, что педагогикой тут не пахнет, бесшумно облапили ее, зажали ей рот и уволокли в заросли цветущего боярышника.
   Волокла в основном Мэй — Люс бы и не приподняла такую увесистую леди.
   — Ну, что, не стыдно? — спросила ее шепотом Люс, когда Мэй свалила свою ношу наземь. — Не стыдно так ревновать? Да если бы ты решила отлупить крапивой всех подружек братца Тука, то тебе во всем графстве крапивы не хватило бы!
   Мельничиха поднялась на ноги и уставилась на Люс с откровенной злостью.
   — Да при чем тут его подружки! — зашипела она. — Пусть себе заводит хоть сто подружек! Но пусть оставит в покое Марианну Ольдерогге!
   Люс хотела что-то сказать, но язык не послушался.
   Только три человека в этом времени и этом графстве знали, как зовут Серебряную Свирель: сама Свирель, Мэй и Люс. И вдруг объявляется четвертый — почтенная мельничиха! Которая впервые увидела у себя на мельнице эти сто килограммов цветущей плоти!
   Мэй немедленно зажала мельничихе рот.
   — Свирель ей этого сказать не могла. Я тоже не говорила. Ты ее видишь впервые, — быстро просчитала варианты Мэй. — Ну? Что это может означать?
   — Не знаю, — честно отвечала Люс.
   — И я не знаю. Но… Но… Мэй, мне кажется, что я ее вижу не впервые. Открой-ка ей личико!
   Как только ладонь Мэй сползла с челюсти мельничихи, та немедленно отвернулась — и так резко, что чуть сама себе не свернула шею.
   — Ясно, — сказала Люс. — Чего и следовало ожидать… Привет из Института прикладной хронодинамики!
   Она стянула с мельничихи ее хитроумно намотанный белый платок с длинными хвостами на спине и показала Мэй недлинные рыжеватые волосы.
   — И долго вы нас караулили тут, тетя Маргарет? Косу-то отрастить не успели?
   — Почти три года… — отвечала хронодинамистка.
   — Ничего себе! — хором изумились хронодесантницы.
   — Ты же сама вынула антенну из хрономаяка! Хорошо, что я прибыла сюда до тебя, а не после…
   — То есть, пришлось заново рассчитывать маршрут… — пробормотала Люс. — Вот это да! И все — из-за Марианны Ольдерогге!
   — Если бы с ней что-либо случилось, меня бы выбросили из института! И правильно бы сделали!
   — Но вы же не могли знать, что я беру с собой именно Марианну Ольдерогге! Вы-то тут ни при чем! — возмутилась Люс.
   — Илона Драйзер подняла такой шум… — и Маргарет развела руками.
   — Значит, вы понеслись нам вдогонку, чтобы вернуть обратно Серебряную Свирель? А при чем же тут крапива?
   — Ты что? — у хронодинамистки даже голос от возмущения сорвался. — Ты хочешь, чтобы она?… Чтобы с этим?… С толстопузым? А генофонд?!.
   Тут Мэй расхохоталась, да так, что боярышник задрожал мелкой дрожью.
   — Генофонд! — воскликнула Мэй. — Нет, ты слышишь, Люс — генофонд! Еще одна охотница за бицепсами!
   — При чем тут бицепсы? — несколько смутившись, спросила Маргарет. — Мне кажется, что этот монах — не самая подходящая кандидатура. И я должна поскорее отправить Марианну Ольдерогге домой. Не зря же я ее столько лет тут ждала!
   — Да и вам, тетя Маргарет, тоже пора домой. Мальчики соскучились, — намекнула Люс. — Вы подумайте — если бы Марианне здесь было плохо, разве она не набрала бы на браслете код?…
   И тут Люс вспомнила про тот хронодесантный браслет, с которым играли малыши.
   Дочки мельника были не замужем, незаконными детьми, невзирая на близость ватаги, пока не обзавелись. Так чьи же крошки играли с браслетом?
   — Да, ей здесь неплохо, — согласилась Маргарет. — Но ведь мы отвечаем за нее перед всем человечеством!
   Люс насторожилась — перед отправкой в самый первый десант ей все уши прожужжали ответственностью и человечеством. Нужно было что-то ответить хронодинамистке, что-то ядовито-элегантное, но слова никак не шли на ум.
   — Марианна Ольдерогге — давно совершеннолетняя, — сказала Мэй. — Она сама за себя отвечает перед человечеством. И каждый должен отвечать только за себя и за своих маленьких детей. Ни за кого больше! Если ей хорошо с этим толстым монахом — так пусть она с ним и остается, пока он ей не надоест!
   — А ребенок? — изумилась Маргарет. — Она же в конце концов родит ему ребенка! А он — монах, он на ней не женится!
   Люс ушам своим не поверила. Как будто две женщины поочередно беседовали с ней… Одна Маргарет беспокоилась насчет человечества, как положено передовой женщине своего века. Другая — насчет женитьбы монаха, что было серьезной проблемой в двенадцатом веке.
   Люс опять вспомнила детей, играющих с десантным браслетом, и вдруг все поняла.
   — У вас все сложилось гораздо лучше, тетя Маргарет, — и Люс улыбнулась. — Вы родили мельнику замечательных малышей, и он на вас женился. Теперь у вас есть свой дом, приемные дочки, огород, куры, овцы, и вам тут совсем не так уж плохо… Как это все случилось, тетя Маргарет?
   — Как… Когда я родила своего старшего, мне было восемнадцать! — воскликнула хронодинамистка. — Я была секретаршей у заведующего сектором прикладных исследований… вот и родился мальчик… Потом я вышла замуж и родила второго. А заведующему было уже пятьдесят восемь, и он хотел, чтобы я тоже сделала карьеру… Я ее сделала! Только дети выросли никудышные! А эти растут просто замечательные!
   — И хорошо вам с мельником? — ласково спросила Мэй, выпуская Маргарет из медвежьих объятий.
   Мельничиха Маргарет промолчала, но по всему было видно — настолько хорошо, что, того гляди, она и третьего малыша ему родит.
   Люс даже не попыталась вспомнить, сколько лет хронодинамистке. В таком возрасте рожать вроде было поздновато, но раз мельника это не смущает, раз Маргарет довольна своей судьбой, то не станет же Люс взывать к человечеству…
   И тут раздался голос рожка.
   — Что-то случилось! — воскликнула Маргарет.
   Люс и Мэй переглянулись — им тоже следовало нестись на зов. Но оставить Маргарет там, где она всегда могла запастись новой крапивой, Люс не имела морального права. И Мэй поняла это. Взяв мельничиху с обеих сторон под руки, десантницы понеслись вместе с ней к вожаку ватаги.
   Вокруг него уже собрались все стрелки. На травке под зеленым дубом остались только монах и Свирель. К ним приказы Томаса-Робина не относились.
   — Что еще за ерунда? — спросила Люс, протискиваясь поближе к вожаку.
   Тот стоял у изгороди загона, где пасся скот мельника, и выяснял отношения с самим мельником.
   — Нет, я ровно ничего ему не приказывал! — оправдывался вожак. — Когда же я распоряжался твоими конями, твоими коровами и твоими дочками?
   И он на всякий случай еще раз протрубил.
   — Да хватит тебе, все уже в сборе! — недовольно крикнули ему из толпы стрелков. — Давай, говори!
   — Скажите-ка вы мне, молодцы, — обратился к ним вожак, — не знает ли кто из вас, куда подевался наш пленник, братец лорда Блокхеда? Никто его ни о чем не просил? Может, кто-нибудь ненароком оскорбил пленника? Невзирая на то, что он помог нам выручить из беды девицу и сдержал свое слово? А ну, признавайтесь, кто что об этом деле знает!
   — Он вбежал в конюшню, взял уздечку, — снова начал жаловаться мельник. — Потом смотрю — он уже скачет! Я разозлился — кто же тут моими лошадками распоряжается? Так, выходит, это он сам надумал?