Трускиновская Далия. Люс-а-гард

   Люс, слушая божественное пение, думала, естественно, о блохах. Судя по всему, Свирель их не интересовала. А вот сама Люс уже согнала с себя несколько диверсанток. Может быть, здешних блох можно было одолеть только вокалом?
   Когда Свирель завершила свою ариэтту, «зеленые плащи» завопили от восторга. Такого они еще не слыхивали. Люс поразило только одно — они не пытались вторить Свирели своим воинственным кличем «Хэй, хэй!» Очевидно, в молодцах Шервудского леса проснулся музыкальный вкус.
   И тут Люс услышала звонкий голосок юного лорда.
   — Если прекрасная дама позволит, и если эти добрые стрелки не возражают, я тоже хотел бы спеть, — сказал юноша. — Надеюсь, что дама сможет оценить изысканность и куртуазность моей канцоны!
   Люс быстренько перевела Свирели это предложение. Та крайне заинтересовалась — доподлинная канцона двенадцатого века! В натуральном исполнении! Ради одного этого стоило сюда забираться!
   Люс не стала ей напоминать, во сколько влетело институту их путешествие. Пожалуй, канцона и впрямь оказалась бы на вес золота.
   Стрелки перешепнулись — никто не знал, что такое «куртуазность».
   Мальчик обещал спеть, но это не было песней. Он как бы декламировал нараспев правильные строфы довольно сложного размера, и даже оснащенные рифмами. Строфы, к великому изумлению Люс, оказались на латыни. Действительно, только очень образованная дама могла оценить эти вирши по достоинству.
   Стрелкам заунывная и непонятная декламация показалась скучной. Латыни им хватало и в быту — все они посещали церковь, а до Реформации, прекратившей в Англии богослужения на латыни, оставалось еще четыре века, или около того.
   Когда певец убедился, что ватага почти не обращает на него внимания, он откровенно уставился в глаза Люс. Песня набрала мощь! В ней появилась внезапная страстность на грани отчаяния. И Люс узнала одно из немногих латинских слов, застрявших в памяти с институтских времен. Слово это было — «Amor», что означало в стихах двенадцатого века то божество любви, а то и само это чувство.
   Юный лорд беззастенчиво признавался ей в любви при всем честном народе! Он знал, что лишь она поймет канцону. Неизвестно, откуда, но — знал.
   Люс вспомнила, как он глядел той ночью на ее полуобнаженную грудь, и все поняла.
   Мальчик действительно был премиленький, его темные глаза, нежные и настойчивые, пленили бы любую женщину на земле, но только не Люс, захваченную погоней! Встань на ее пути сам античный красавец Антиной, или Аполлон Бельведерский, или Геракл Фарнезский, или любое другое олицетворение мужской красоты и сексапильности, она бы смахнула их в придорожную канаву одним мановением крошечной ручки, затянутой в черную кожаную фехтовальную перчатку!
   — Прелестная песня, добрый сэр, — вспомнив, как обращался к юноше Робин-Томас, сказала она. — Только трудно было что-то понять. Я не думал, что кто-то в нашей глуши сочиняет латинские песни. Да еще такими размерами и строфами.
   — Эту сочинил я сам, — признался юноша. — Прошлой ночью. Я свободно говорю по-латыни, а сочинять латинские вирши меня выучили брат Трофимий и брат Иннокентий. Брат Иннокентий в молодости прошел через всю Турень, и Бретань, и Нормандию вместе с гольярдами. Он и в Парижском университете учился!
   — Но эти добрые стрелки, скажем, не понимают даже и той латыни, что содержится в «Отче наш», — сказала Люс. — Моя сестрица тоже не столь высокообразованна.
   — Я могу сочинять и на простом наречии, если нужно, чтобы поняли все, — ответил юноша. — Но той ночью мне показалось, что для моих мыслей подходит только божественная латынь…
   Обратив внимание, что к их разговору прислушивается вожак стрелков, юноша почтительно добавил:
   — …добрый сэр!
   Люс возблагодарила Бога, что юноша предпочел латынь. Неизвестно, какие образы роились в его голове той ночью, и что из них угодило в канцону!
   — Однако я предпочитаю простые песни, — усмехнулась она и продолжала не столько для юного лорда, сколько для красавца-стрелка: — У меня простое сердце, я люблю вот этих ребят из нашей ватаги, которые горой стоят за своих, вот это жаркое, вот этот эль. А всякие выкрутасы господ рыцарей от меня так же далеки, как и сами рыцари.
   — Странно. А я понял, что вы с сестрицей не простого рода, — возразил пленник.
   И тут Люс вспомнила про Свирель!
   Так прекрасна, невзирая на почти классическую латынь, так исполнена страсти была песня пленника, что Люс совершенно забыла о своих обязанностях «сопровождающего лица». А ошалевшая от избытка мужского внимания девственница может много чего натворить. И Люс забеспокоилась — куда подевались эти сто килограммов цветущей плоти? И, кстати, у костра не видно Джека…
   Парочка сложилась еще та — всемирно известная певица, лауреат десятка международных конкурсов, равно любимая на Земле, на орбитальных комплексах и в Дальнем Космосе, — и неумытый разбойник из Шервудского леса! Да еще языковой барьер…
   Вспомнив еще и про барьер, Люс забеспокоилась. Сама она не могла бы вступить в близкие отношения с человеком, с которым не могла бы предварительно хоть часика три побеседовать. А Свирель должна была еще и объяснить Джеку кое-что важное — сама же Люс ее этому и научила!
   Оставалось одно — бежать разыскивать Свирель.
   — А кстати, где моя сестрица? — как можно безмятежнее спросила Люс. — Вы не заметили, добрый сэр, куда она подевалась?
   — Как это — куда? — удивился юноша. — Этот… Черный Джек, что ли? Так вот, с ним она и ушла, вон туда.
   — Благодарю, добрый сэр! — и Люс решительно вскочила на ноги.
   — Мне сдается, они там обойдутся без посторонних, — с некоторым презрением заметил юноша.
   — Что за тон, добрый сэр! — одернула его Люс.
   — Каким тоном мне еще говорить про людей, которые бросаются друг другу в объятия, повинуясь низменному позыву? — высокомерно полюбопытствовал юноша. — Когда говорит лишь плоть, а душа молчит, это иного тона не заслуживает.
   «Импотент»— первым делом подумала Люс.
   И тут же поняла, что пленник в чем-то прав. Действительно, заговор тринадцати бабуль предполагал все, что угодно, кроме души.
   Но обсуждать эту проблему с мальчишкой, хоть бы и прехорошеньким, хоть бы и рыцарского рода, хоть бы и поэтом, Люс совершенно не желала. Поэтому она высокомерно, не хуже приличной леди, пожала плечами и удалилась.
   Стрелки выбрали для лагеря невысокий холм. Один из его склонов был довольно пологим, там и развели костер. С одной стороны поросший деревцами и всякими колючками холм защищал от ветра, а с трех других сторон опять же были труднопроходимые заросли. Безнаказанно напасть на стрелков можно было разве что сверху, но там-то и поставили часовых.
   Как выяснилось, хозяйственный Джек успел оборудовать себе немногим выше костра настоящую берлогу. Он подкопал наполовину вывороченное бурей дерево, так что под торчащими вверх корнями образовалось небольшое лежбище. А если накинуть на корни зеленый плащ, так и вовсе получался целый будуар.
   Люс спокойно прошла бы мимо берлоги, если бы ей в лицо не угодило что-то одновременно мягкое и шершавое, заставив ее резко остановиться и схватиться за нож.
   Шершавое плюхнулось наземь к ее ногам. Люс нагнулась, подняла предмет — и в свете костра, пробивавшемся сквозь кусты, увидела парчовый венчик Свирели.
   И она поняла, что языковой барьер не помешал парочке договориться.
   Люс тихонько засвистела. Это был условный свист, о котором они успели договориться еще на подступах к хронокамере. Удивительно, но Свирель его услышала. И того удивительнее — она обрадовалась!
   — Люс! — воскликнула она. — Люс, я здесь, только не подходи! То есть, подходи, но не близко!… Слушай, переведи, пожалуйста!… Он же меня совершенно не понимает!…
   — Что перевести-то? — ворчливо спросила Люс, и тут к ней из берлоги вылетело бледно-лазоревое покрывало.
   — Переведи, что я боюсь!
   — Это ты, парень? — раздался голос Джека. — Слушай, шел бы ты к костру, я тут и без тебя управлюсь. Только скажи сестрице, что я на ней жениться хочу! А то она так просто не дается… Вот — торжественно обещаю и даже за крест держусь…
   — Ай! Только не это! — вскрикнула Свирель.
   И Люс, уже морально готовая к тряпичному обстрелу, поймала в воздухе странный предмет.
   — Ну и одежки же у них в этой Испании… — раздался из берлоги голос Джека. — Ты, парень, давай, переводи, что женюсь!
   Люс потрясенно молчала. Сперва она даже не разобрала, что это у нее в руках за мешок с огромными прорехами. Потом сообразила. Ей никогда не приходилось не то что держать, а даже видеть дамские трусики такого фантастического размера…
   — Марианна, он на тебе жениться хочет! — крикнула Люс. — Представляешь?
   — Этого еще не хватало! — отвечала певица. — Ну, скажи ты ему наконец, чтобы он поосторожнее! Я же боюсь! Ай!
   Люс поняла, что из берлоги сейчас вылетит и платье.
   — Погоди! — вдруг вспомнила она. — Ты побрызгалась этой дрянью против блох?
   — Какие блохи?! — в отчаянии воскликнула Свирель. — Он совсем озверел! Ай! Ой! Люс, я его сейчас убью!
   — Послушай, Джек! — перешла Люс на архаическое наречие стрелков Шервудского леса. — Ты там поосторожнее! Побереги сестрицу! Она-то себя для тебя сберегла!
   — Ну-у! — взвыл от восторга Джек. — А вот сейчас разберемся!
   — Я тебе разберусь! — пригрозила снаружи Люс. — Если Марианна еще хоть раз пискнет — я сам к тебе туда залезу!
   Но ответом ей было рычание.
   — Свирель, расслабься! — вскричала Люс, поняв, что на Джека уже ничем не подействуешь. — Расслабься и будь как кисель! Тебя спасет только это!
   И тут Шервудский лес огласился пронзительным воплем. Вопила глотка, привыкшая наполнять звуком просторы величайших концертных залов мира.
   После чего, стряхнув с себя оглохшего Джека, Свирель рванулась из берлоги. Она запуталась в зеленом плаще, нечаянно замоталась в него так, что на свободе остались только ноги, и понеслась вниз по склону — мимо Люс, мимо костра, мимо стрелков, совершенно не разбирая дороги.
   Плотный плащ уберег ее от колючек, и она пропорола собой кустарник почище пушечного ядра.
   Стрелки, совсем было задремавшие у костра, вскочили на ноги. Первым у берлоги оказался Томас-Робин. Он схватил за шиворот запутавшегося в корнях Черного Джека и выудил его оттуда совершенно ошалевшего и расхристанного. Сообразив, что случилось в берлоге, вожак расхохотался так громко, что эхо пошло по лесу. Далеко было воплю Свирели до этого хохота.
   Рыжий Питер зажег от костра смолистый сук и тоже вмиг оказался возле берлоги. Туда же спешили стрелки, узнавали друг от дружки подробности, и говорили бедному Джеку такие комплименты, что в трех милях от костра их реготание спугнуло и заставило удариться в паническое бегство оленье стадо.
   У Люс теперь была одна задача — выловить в ночном лесу перепуганную Свирель. Певица так шпарила сквозь кусты — только треск стоял. Зарослей колючей малины она просто не замечала. Через ямы и колдобины ее переносил впотьмах, по всей видимости, Святой дух.
   Конечно, рано или поздно дыхание у беглянки сбилось бы, и она, поразмыслив, решила бы вернуться к костру. Но Люс могла дать голову на отсечение, что Свирели никогда в жизни не доводилось искать дорогу в ночном лесу. Помянув собственную выдумку с «сопровождающим лицом» соответствующим словом, Люс кинулась в погоню.
   Она обнаружила Свирель на речном берегу. Возможно, та бы и в реку кинулась, и сгоряча ее одолела, но с ходу влетела в камыши, что росли на топком месте, и там увязла.
   Пока Люс высвобождала ее, небо начало светлеть.
   — Немедленно домой! — твердила Свирель. — Ни секунды здесь не останусь! Хватит с меня настоящих мужчин!
   — Конечно, конечно, вот сейчас тебя и отправлю, — твердила Люс, кутая ее в зеленый плащ. — Только приведу в человеческий вид и отправлю…
   С одной стороны, Свирель вроде уже не была ей нужна. Мавританка сделала свое дело, мавританка может уходить… А с другой — как она объяснит ватаге, куда подевала сестрицу?
   — Я думала, у меня спазмы в горле начнутся, — продолжала Свирель, имея в виду то, что долгий бег оказался серьезной нагрузкой для ее горлышка. Тут Люс ее вполне понимала — у самой после предельных нагрузок могло разболеться то же место.
   — И зачем ты мне, спрашивается, так врала? — вопрошала возмущенная Свирель. — Нет, ты мне объясни, что означает все это вранье?! «Побереги меня, побереги меня!» Ничего себе! Он меня чуть не задушил! Чуть не раздавил! Я вся в синяках!
   — Да не врала я, — оправдывалась Люс, с ужасом слыша в собственном голосе жалобные нотки. — Тебе просто не надо было сопротивляться! От сопротивления настоящие мужчины обычно звереют…
   Но сказала она это без особой уверенности.
   — Чем дальше от меня будут эти настоящие мужчины, тем лучше! — объявила Свирель и взялась правой рукой за браслет, что охватывал левую.
   — Сама же ты во всем виновата! — в ужасе от этого жеста воскликнула Люс. — Тебе надо было тихо и кротко ласкать его, перебирать его волосы, целовать его в шею — тогда бы он понял, что ты ждешь от него такого же поведения. А ты брыкалась! Вот он тоже и стал брыкаться!
   — Он бы ничего не понял! — возразила Свирель, и в голосе ее было куда больше уверенности, чем у цитирующей справочник для молодоженов Люс. — Он же вообще ничего не понимает! Он только хохочет от восторга или рычит!
   — Рычит? — удивилась Люс и вдруг вспомнила — а ведь Джек в берлоге действительно рычал, да так, что, наверно, и у костра было слышно. В бабкиных книгах такой рык имелся, и там он свидетельствовал о мощном темпераменте. И Люс очень захотелось услышать, как рычит Томас-Робин…
   — Точка, — подвела итог Свирель. — Возвращаюсь! Я для этих ваших десантных дел не гожусь! Что там надо было нажимать?
   — В таком виде? — Люс даже руками развела. — Да тебя же просто засмеют!
   Вид действительно был лихой — розовая рубашка чуть ниже колен, поверх этой рубашки — корсет сложной конструкции, правая туфля — на ноге, а левая пустила пузыри в камышах…
   — Пусть засмеют! — надулась Свирель. — Это лучше, чем торчать тут в сырости! Ты не представляешь, что будет, если я подхвачу насморк! Причем — по своей вине! Я же ни гроша за него не получу!
   Люс поняла — голос Свирели застрахован от хвороб вроде насморка на случай, если из-за него сорвется какое-нибудь выступление.
   — Кто заставляет тебя торчать в сырости? — возмутилась Люс. — Ты вполне можешь выбраться на сухое место!
   Но Свирель, не сделав ни шага, принялась крутить браслет.
   Это было уж вовсе ни к чему.
   Кроме всего прочего, если бы и эта десантница, вполне соответствующая вкусам эпохи, вернулась из Шервудского леса несолоно хлебавши, он навеки стал бы бесперспективной зоной для хронодесанта. А Люс льстила себя надеждой устроить в этом диком веке что-нибудь вроде санатория для себя и Зульфии…
   Она увидела внутренним взором точеное лицо и широченные плечищи Томаса-Робина. Положительно, юный лорд был неправ — из презренной плотской тяги могла возникнуть и тяга духовная, причем совершенно неожиданно. Люс влюбилась-таки — и, как положено при подобном бедствии, принялась украшать избранника всеми добродетелями из бабкиных книжек. А тут между ней и красавцем-стрелком вклинилась глупая Свирель!
   — Оставь в покое браслет! Чего доброго, не так сработает — и залетишь куда-нибудь в Семилетнюю войну! — рявкнула Люс. Конечно же, это исключалось полностью, но Люс было не до правдоподобия. — Если хочешь знать, сама ты во всем виновата! Ты как себя вела? Ты же ему все позволяла! То он тебе ручку пожмет, то за коленку подержится! А ему, думаешь, легко?
   — Ах, ему еще и нелегко?! — возмутилась Свирель. — Ах, мне его еще и пожалеть?
   — Да, пожалеть! — уже не закричала, а заорала Люс. — Ты же не знаешь, как им, бедным, приходится!
   Если бы кто-нибудь за полчаса до отправления намекнул Люс, что настанет час — и она вслух примется жалеть бедных перевозбужденных мужчин, тому человеку не поздоровилось бы. Когда Люс-а-Гард приходила в ярость, сладить с ней могла разве что Зульфия-А-Гард.
   — Не знаю, и знать не хочу! И вообще все это просто неприлично!
   — Что — неприлично?
   — ЭТО — неприлично…
   — Да что именно?…
   — Ну — ЭТО…
   С большим трудом Люс догадалась, что имела в виду Свирель.
   — Он пробовал меня прижать, чтобы я ощутила ЭТО, — в конце концов объявила Свирель.
   — Ну и что же тут плохого?
   — По-твоему, в этом действительно нет ничего плохого? — ядовито спросила Свирель, но Люс выдержала этот стрихнин, этот цианистый калий! Она лишь чуть пожала плечами, как взрослый человек при виде какой-нибудь прелестной детской глупости.
   — Хорошо еще, что я ЭТОГО не ощутила, — видя, что Люс ядом не пронять, уже спокойнее сказала Свирель.
   — Это как? — удивилась Люс.
   — Ну, у меня же грудь, — буркнула Свирель.
   Люс зашла сбоку и внимательно оглядела Свирель. Действительно — роскошный бюст, да еще подпираемый жестким корсетом, торчал по меньшей мере на двадцать сантиметров. Как ни странно, вся эта роскошь могла-таки помешать будущим любовникам в тесной берлоге. Люс вообразила, каково было бедному Джеку обнимать Свирель, и от всей души пожалела стрелка.
   — А снять эту мерзость? — неожиданно спросила Люс, дергая за лямку корсета.
   — А как? — еще более неожиданно спросила Свирель, и в ее голосе прорезались совсем жалобные нотки.
   Это синтетически-атласное чудо на косточках было сплошного литья. Не стрелку из Шервудского леса было с ним бороться…
   И обе хронодесантницы вдруг хором вздохнули.
   Казалось бы, вот-вот они припадут друг к дружке, выговорятся, пожалуются на всю свою жизненную нескладицу! Но двенадцатый век не дал этой идиллии развернуться вширь.
   На другом конце поляны из утреннего тумана вылепились всадники в длинных плащах.
   Ехали они довольно торжественно — впереди везли пестрое знамя с длинными острыми хвостами, а на знамени стлалась готовая к прыжку золотая пантера, почему-то двухвостая… Были также эти всадники при луках и стрелах, а некоторые держали на рукавицах соколов или кречетов в клобучках. Раздался собачий лай.
   Люс поняла, что это местный лорд с утра пораньше собрался на охоту, тем более, что топкие и заросшие камышом берега речки, очевидно, кишмя кишели дичью.
   Хорошо в этой ситуации было лишь то, что свита лорда вооружилась именно на пернатую дичь, а не на тренированную хронодесантницу.
   Но рядом с десантницей имелось сто килограммов цветущей плоти в крайне легкомысленной одежонке. В первую очередь следовало спасать беспомощную Свирель.
   — Бежим! — приказала Люс и потащила певицу к лесу.
   Естественно, охотники заметили эту странную парочку. Что они могли подумать, увидев на опушке Шервудского леса мальчика в зеленой пелеринке, который за руку тянет в чащу упирающуюся белокурую красавицу, в комментариях, понятно, не нуждалось.
   Охотники пришпорили коней.
   Люс— а-Гард вполне могла обогнать бегущую полевой рысью лошадь, тем более -на короткой дистанции. Но имея на буксире Свирель, она еле двигалась. А та, в одной туфле, как будто и вовсе приросла к земле, хотя час назад так скакала по ночному лесу — олень бы позавидовал.
   Впереди несся статный рыцарь — безоружный, но весьма решительный. Люс узнала лорда Блокхеда. И чего ж ему не быть решительным против двух беззащитных женщин — подумала она и сама удивилась своей способности язвить в самое неподходящее время.
   Выхода у Люс не было. Она заслонила собой Свирель и вытащила из ножен длинный кинжал. Пускать его в ход она не собиралась, разве что в самом крайнем случае. Кинжал должен был собрать на себя внимание первого нападающего — а лучше бы двух. Главное сейчас было — чтобы они спешились. А тогда Люс с большой радостью пустила бы в ход то оружие, которое всегда было при ней, — руки и ноги.
   Правда, свита у лорда была великовата. Столько противников даже А-Гард могла бы не одолеть.
   Если бы у Люс был боевой рожок, как у всех стрелков, маленький рожок, с которым они не расставались! Она протрубила бы боевой сигнал — и к ней, возможно, примчалась бы ватага, если бы у ватаги хватило силы и мужества проснуться. Но рожка, увы, не было.
   Судьба пошла навстречу Люс — действительно, двое из свиты лорда, повинуясь приказу, соскочили с коней. А сам он резко остановил коня и подбоченился. Люс увидела его довольную улыбку. Да и чего лорду было не радоваться? Ехал на обычную охоту, а тут — такое развлечение!
   Ладно, подумала Люс, будет тебе развлечение…
   Двое с обнаженными длинными ножами, в таких же фестончатых пелеринках, как у Люс, только синих, с двух сторон двинулись к Люс и Свирели. Она прикинула расстояние до их лошадей. Этих рыжих крепких меринков держал в поводу мальчишка на старой кобыле — вряд ли что паж, скорее просто какой-то подручный.
   — Я отвлеку их, а ты — живо в лес, — прошептала Люс, не оборачиваясь. Свирель ничего не ответила, зато мощно вцепилась обеими руками в левое предплечье Люс, так что той показалось — вот сейчас певица повиснет на ней всем центнером цветущей плоти. Сражаться же, имея такой милый довесок, не смог бы даже Томас-Робин, или кем он там был на самом деле.
   — Эй, парень, не гневи доброго лорда, бросай нож! — обратился к Люс один из приближенных к сэру Блокхеду всадников. — Целее будешь!
   — И девицу отпусти! — добавил другой. — Все равно такая пышная девица тебе не по зубам!
   — Не управишься! — изволил объяснить лорд Блокхед. И свита, естественно, расхохоталась.
   Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!
   Когда двое с обнаженными ножами решили, что очень удачно окружили добычу, Люс, разумеется, даже не стала пускать в ход клинок. Она высоко подпрыгнула и в прыжке одному из нападавших разбила ребром подошвы адамово яблоко. Второго она, приземлившись, поймала за кисть и с ходу, резко крутнув, перекинула через бедро, причем так, к сожалению, неловко, что рука громко хрустнула, а бедолага заревел диким зверем.
   Через секунду Люс уже была в седле.
   Она рубанула ножом повод, который держал не успевший испугаться мальчишка, и так сжала коленями конские бока, что рыжий меринок вскинулся. Тут только Люс сообразила, что это может быть простая рабочая лошадка, не знающая таких тонкостей, как управление одними ногами.
   Однако ее прыжок в седло потряс лорда со свитой до глубины души. Они шарахнулись в разные стороны и не сразу сообразили, что Люс сама себе устроила ловушку.
   Саму ее, впрочем, это мало волновало. При необходимости она могла сражаться и пешком. Главное сейчас было — отвлечь внимание от Серебряной Свирели, чтобы толстушка могла спокойненько выполнить приказ и скрыться в лесу.
   Но перепуганная певица повела себя не как умная женщина, получившая серьезный приказ, а вовсе даже наоборот. Она заметалась по поляне, стараясь оказаться поближе к Люс, и в конце концов грохнулась в траву.
   Люс, не глядя в ее сторону, была уверена, что певица шпарит в лес по меньшей мере с такой же скоростью, с какой недавно оттуда улепетывала. Отчаянная А-Гард хотела стянуть на себя все охотничье воинство лорда — и очень удивилась, заметив, что лорд отдает какие-то приказы и машет рукой в совсем неожиданную сторону.
   Люс, кое— как внушив рыжему мерину, что всадницы нужно слушаться, а то будет больно, добилась того, что он, делая дикие скачки вбок, чуть не затащил ее в непроходимые заросли. И когда лошадь уже почти поняла, что от нее требуется, Люс услышала жалобный вопль, причем совсем близко.
   Вопила, разумеется, Свирель.
   Певица сделала все, что умела — отвесила оплеуху одному охотнику и снятой с ноги последней туфлей дала по голове другому. Да еще заорала с тем расчетом, чтобы навеки избавить графскую свиту от барабанных перепонок. Словом, Свирель по мере возможности брала пример с Люс.
   Конечно же, та ударила рыжего мерина и помчалась на помощь певице. Но тут наперехват Люс выехал сам лорд с опомнившимися оруженосцами. Одного ей удалось выкинуть из седла без особых сложностей. Справиться с двумя другими помогло мастерство вольтижировки: Люс перекинула правую ногу через конскую шею, коротким резким ударом в грудь сбросила с коня графского оруженосца, соскочила наземь между двух лошадей и, взлетая на освободившуюся, а это был неплохой серый жеребчик, грудью стремительно легла на седло, вцепившись обеими руками в седельную луку. Ногами же так лихо брыкнулась назад и немного в сторону, что еще один неудачник, размахивая руками, грянулся оземь. Люс развела в воздухе ноги и через секунду сидела в седле, как влитая.
   Поменять лошадь стоило еще и потому, что у этой были целыми поводья. А управлять здешними лошадьми при помощи ног было рискованно — они не понимали команд. Теперь Люс могла действительно помчаться на помощь Свирели, которую успели-таки схватить и перевалить поперек лошади.
   — Люс, Люс, помоги мне! — вопила Свирель.
   Но когда Люс послала коня вперед, в грудь ей чуть не уперлось то самое длинное копье, на котором висел стяг с золотой пантерой. Люс поднырнула под него, но серый жеребчик испугался плещущихся хвостов лордского штандарта и вскинулся на дыбки.