Валё Пер. Современный шведский детектив

   В этом прекрасном городе двое в комбинезонах исполняли специфическую и весьма важную функцию. Их повседневная работа заключалась в том, чтобы переправлять самоубийц и иных малопочтенных покойников из домашней обстановки в другую, более подходящую.
   Коекто — например, пожарники, полицейские, некоторые репортеры и другие посвященные лица — тотчас узнавал эту серую машину на улице и понимал, что знаменует ее появление. Но для подавляющего большинства это был обыкновенный, заурядный фургон. Что и требовалось — зачем сеять уныние и страх среди людей, которые и без того достаточно запуганы и подавлены.
   Подобно многим другим, кому приходится исполнять не самые приятные обязанности, водитель фургона и его напарник относились к своей работе с философским спокойствием и нисколько не драматизировали свою роль в механизме так называемого процветающего общества. О делах службы толковали преимущественно между собой, ибо давно убедились, что большинство слушателей воспринимает эту тему весьма и весьма негативно, особенно когда соберутся веселые собутыльники или подруги жизни пригласят одна другую на чашку кофе.
   С сотрудниками полиции они общались каждый день, однако все больше с рядовыми.
   Так что внимание комиссара полиции, который к тому же удосужился сам прийти, было для них даже отчасти лестным.
   Тот, который побойчее, вытер губы рукой и сказал:
   — Ну как же, помню. Бергсгатан — точно?
   — Совершенно верно.
   — Вот только фамилия мне ничего не говорит. Как вы сказали — Скат?
   — Свярд.
   — Мимо. Нам ведь фамилии ни к чему.
   — Понятно.
   — К тому же это было в воскресенье, а по воскресеньям нам особенно жарко приходится.
   — Ну а полицейского, которого я назвал, не помните? Кеннет Квастму?
   — Мимо. Фамилии для меня звук пустой. А вообщето фараон там стоял, все наблюдал за нами.
   — Это когда вы тело забирали?
   — Вово, когда забирали, — кивнул собеседник Мартина Бека. — Мы еще решили, что этот, видно, матерый.
   — В каком смысле?
   — Так ведь фараоны бывают двух родов. Одних тошнит, другим хоть бы хны. Этот даже нос не зажал.
   — Значит, он стоял там все время?
   — Ну да, я же говорю. Небось следил, насколько добросовестно мы исполняем свои обязанности…
   Его товарищ усмехнулся и хлебнул пива.
   — Еще один вопрос, последний.
   — Валяйте.
   — Когда вы поднимали тело, ничего не заметили? Под ним ничего не лежало?
   — А что там могло лежать?
   — Пистолет, скажем. Или револьвер.
   — Пистолет или револьвер. — Водитель засмеялся. — Кстати, в чем разница?
   — У револьвера вращающийся барабан.
   — А, это такой шпалер, как у ковбоев в кино?
   — Совершенно верно. Но дело не в этом, мне важно знать вообще, не было ли на полу под покойником какогонибудь оружия.
   — Видите ли, комиссар, этот клиент был не первой свежести.
   — Не первой свежести?
   — Ну да, он месяца два пролежал.
   Мартин Бек кивнул.
   — Мы перенесли его на полиэтилен, и, пока я запаивал края, Арне собрал с пола червей. У нас для них есть особый пакет с какойто дрянью, от которой им сразу каюк.
   — Ну?
   — Ну так если бы Арне вместе с червями попался шпалер, уж наверно он бы заметил! Верно, Арне?
   Арне кивнул и захихикал, но подавился пивом и закашлялся.
   — Как пить дать, заметил бы, — вымолвил он наконец.
   — Значит, ничего не лежало?
   — Ничегошеньки. И ведь полицейский тут же стоял, глаз не сводил. Кстати, он еще оставался там, когда мы уложили клиента в цинковый ящик и отчалили. Точно, Арне?
   — Как в аптеке.
   — Вы абсолютно уверены?
   — Сто пятьдесят процентов. Под этим клиентом ничего не лежало, кроме отборной коллекции циномия мортуорум.
   — Это еще что такое?
   — Трупные черви.
   — Значит, уверены?
   — Чтоб мне провалиться.
   — Спасибо, — сказал Мартин Бек.
   И ушел.
   После его ухода разговор еще некоторое время продолжался.
   — Здорово ты его умыл, — сказал Арне.
   — Чем?
   — Да этим греческим названием. А то ведь эти шишки думают, что все остальные только на то и годятся, что тухлых жмуриков возить.
   Зазвонил телефон. Арне взял трубку, буркнул чтото и положил ее на место.
   — Черт, — сказал он. — Опять висельник.
   — Что поделаешь, — скорбно вздохнул его коллега. — Се ля ви.
   — Не люблю, висельников, честное слово. Что ты там еще загнул?
   — Да ничего, поехали.
 
   Похоже было, что Мартин Бек проработал все наличные факты, касающиеся странного казуса на Бергсгатан. Во всяком случае, он достаточно четко представлял себе, что сделано полицией. Оставалось еще одно важное дело: разыскать заключение баллистической экспертизы, если таковая вообще производилась.
   О самом Свярде он попрежнему знал очень мало, хотя и принял меры, чтобы собрать сведения.
   Бурные события среды совершенно не коснулись Мартина Бека. Он ничего не слышал о банковских ограблениях и о невзгодах спецгруппы — и ничуть об этом не жалел. Побывав во вторник в квартире Свярда, он сперва отправился в уголовную полицию на Кукгсхольмсгатан. Там все были поглощены своими собственными заботами, всем было не до него, тогда он прошел в здание ЦПУ. И сразу услышал в кулуарах толки, которые в первую минуту показались ему смехотворными. Но, поразмыслив, он расстроился.
   Кажется, его намерены повысить.
   Повысить?
   И куда же его назначат? Начальником управления? Членом коллегии? Заместителем начальника ЦПУ по вопросам быта и гигиены?
   Ладно, это все неважно. Небось обычная, ни на чем не основанная коридорная болтовня.
   Звание комиссара полиции ему присвоили не так давно, в 1967 году, и он вовсе не рассчитывал на дальнейшее продвижение по служебной лестнице. Во всяком случае, не раньше чем через четырепять лет. Казалось бы, это любому ясно, ведь чточто, а вопрос о ставках и назначениях в государственных учреждениях досконально изучен всеми, и каждый ревниво взвешивает свои и чужие шансы.
   Так откуда же эти толки?
   Должны быть какието резоны. Какие?
   Мартин Бек мог представить себе два мотива.
   Первый: его хотят выжить с поста руководителя группы расследования убийств. Так сильно хотят, что готовы придать ему ускорение вверх по бюрократической лестнице — самый распространенный способ отделываться от нежелательных или слишком явно неквалифицированных должностных лиц. Однако в данном случае этот мотив, скорее всего, ни при чем. Конечно, у него есть враги в ЦПУ, но вряд ли он представляет для них какуюнибудь угрозу. К тому же его преемником должен стать Колльберг, а это, с точки зрения высшего начальства, ничуть не лучше.
   Вот почему второй мотив казался ему более правдоподобным. К сожалению, он и намного более унизителен для затронутых сторон.
   Пятнадцать месяцев назад Мартин Бек едва не приказал долго жить. Он — единственный в современной истории шведской полиции высокий чин, раненный пулей так называемого преступника. Случай этот вызвал много шума, и поведение Мартина Бека совершенно незаслуженно изображали как подвиг. Дело в том, что у полиции, по вполне естественным причинам, острый дефицит на героев, а посему заслуги Мартина Бека в относительно успешном исходе драмы раздували сверх всякой меры.
   Итак, полицейское сословие обзавелось своим героем. А как отметить героя? Медаль он успел получить еще раньше. Значит, его надо хотя бы повысить!
   У Мартина Бека было вдоволь времени, чтобы проанализировать события того злополучного дня в апреле 1971 года, и он уже давно пришел к выводу, что действовал неправильно, не только в моральном, но и в чисто профессиональном смысле. И он отлично понимал, что задолго до него к такому же выводу пришли многие его коллеги.
   Он схватил пулю по собственной дурости.
   И за это его теперь собираются назначить на более высокую и ответственную должность.
   Весь вечер вторника он размышлял об этом казусе, но как только в среду пришел в кабинет на аллею Вестберга, то всецело переключился на дело Свярда. Сидя в одиночестве за своим столом, он с холодной и неумолимой систематичностью прорабатывал материалы следствия.
   И в какойто момент поймал себя на мысли, что, пожалуй, это для него сейчас и впредь самый подходящий вариант: работать над делом в одиночку, привычными методами, без помех со стороны. Он всегда был склонен к уединению, а теперь и вовсе начал превращаться в затворника, его не тянуло в компанию, и он не ощущал стремления вырваться из окружающей его пустоты. В глубине души он чувствовал, что ему чегото недостает. Чего именно? Может быть, подлинной увлеченности.
   Этак недолго стать роботом, функционирующим под колпаком из незримого стекла…
   Дело, которым он сейчас занимался, чисто профессионально не вызывало у него особых сомнений. Либо он решит задачу, либо не решит. В его группе процент успешного расследования был высок, во многом благодаря тому, что дела чаще всего попадались несложные, виновные быстро сдавались и признавали свою вину.
   К тому же группа расследования убийств была неплохо оснащена техникой. В этом ее превосходила только служба безопасности, в существовании которой было мало смысла, ведь она все время занималась почти исключительно учетом коммунистов, упорно закрывая глаза на разного рода фашистские организации, а посему, чтобы не остаться совсем без дела, ей приходилось измышлять несуществующие политические преступления и мнимые угрозы безопасности страны. Результат был соответствующий, а именно — смехотворный. Однако служба безопасности представляла собой тактический резерв для борьбы против нежелательных идейных течений, и нетрудно было представить себе ситуации, когда ее деятельность станет отнюдь не смехотворной…
   Конечно, случались осечки и у группы расследования убийств, бывало, что следствие заходило в тупик и в архив ложилось нераскрытое дело. Причем нередко и злоумышленник был известен, да не желал признаваться, а улик не хватало. Так уж бывает: чем примитивнее насильственное преступление, тем скуднее подчас доказательства.
   Типичным примером мог служить последний провал Мартина Бека. В Лапландии один муж далеко не первой молодости пришиб топором свою столь же пожилую супругу. Мотивом убийства было то, что он давно состоял в связи с более молодой экономкой и ему надоели упреки ревнивой жены. Убийца отнес труп в дровяной сарай, а так как дело было зимой, то стоял трескучий мороз; муж выждал около двух месяцев, потом положил убиенную супругу на санки и дотащил до ближайшего селения, куда от его хутора было двадцать километров по бездорожью. Там он заявил, что жена упала и ударилась головой о плиту, и сослался на лютый мороз, которыйде помешал ему привезти ее раньше. Вся округа знала, что это ложь, но хуторянин стоял на своем, и экономка была с ним заодно, а местные полицейские, не отличавшиеся высокой квалификацией, при осмотре места преступления уничтожили все следы. Потом они обратились за помощью в центр, и Мартин Бек две недели торчал в захудалой гостинице, прежде чем сдался и уехал домой. Днем он допрашивал убийцу, а по вечерам, сидя в ресторане, слушал, как местные жители хихикают за его спиной.
   Но вообщето неудачи случались редко.
   Дело Свярда было более мудреным: Мартин Бек не помнил ничего похожего в своей практике. Казалось бы, это должно его подхлестнуть, но он относился к загадкам равнодушно и не испытывал ни малейшего азарта.
   Исследование, которое он провел в среду, сидя в своем кабинете, почти ничего не дало. Данные о покойном, почерпнутые из обычных источников, оказались довольно скудными.
   В уголовной картотеке Карл Эдвин Свярд не значился, но из этого вытекало только то, что он никогда не привлекался к суду, а мало ли преступников благополучно уходят от карающей руки правосудия? Не говоря уже о том, что закон сам по себе призван охранять сомнительные интересы определенных классов и пробелов в нем больше, чем смысла.
   Судя по тому, что по ведомству административного контроля за Свярдом ничего не числилось, он не был алкоголиком. Ибо власти пристально следят за тем, сколько спиртного потребляют такие люди, как Свярд. В Швеции, когда пьет буржуазия, это называется «умеренным потреблением спиртных напитков», а простой люд сразу зачисляют в разряд алкоголиков, нуждающихся в наблюдении или лечении. И оставляют без наблюдения и лечения.
   Свярд всю жизнь был складским рабочим; в последнее время он работал в экспедиторском агентстве. Он жаловался на боли в спине — обычный для его профессии недуг — и в пятьдесят шесть лет получил инвалидность. После этого он, судя по всему, перебивался, как мог, на пенсию, пополнив собой ряды тех членов общества, для блага которых на полках магазинов отводится так много места банкам с собачьим и кошачьим кормом.
   Кстати, в кухонном шкафу Свярда только и нашли съестного, что наполовину опустошенную банку с надписью «Мяу».
   Вот и все, что Мартину Беку удалось выяснить в среду. Если не считать еще коекаких малозначительных фактов.
   Свярд родился в Стокгольме, его родители скончались в сороковых годах, он никогда не был женат и никому не платил алиментов. За помощью в органы социального обеспечения не обращался. В фирме, где он работал до ухода на пенсию, его никто не помнил.
   Врач, который подписал заключение об инвалидности, отыскал в своих бумагах записи о том, что пациент не способен к физическому труду и слишком стар для переквалификации. К тому же сам Свярд заявил врачу, что его не тянет больше работать, он не видит в этом никакого смысла.
   Может быть, и выяснять, кто его убил и зачем, тоже нет никакого смысла…
   К тому же способ убийства настолько непонятен, что, похоже, стоит сперва отыскать убийцу и уже от него узнать, как было дело.
 
   Но это все было в среду, а в четверг, примерно через час после беседы с водителем зловонного фургона, Мартин Бек снова подошел к дому на Тюлегатан.
   Вообщето его рабочий день кончился, но ему не хотелось идти домой.
   Он опять поднялся на третий этаж, остановился и передел дух.
   А заодно еще раз прочел надпись на овальной табличке. На белой эмали — зеленые буквы: РЕЯ НИЛЬСЕН.
   Электрического звонка не было, но с притолоки свисал шнурок.
   Мартин Бек дернул его и стал ждать.
   Колокольчик послушно звякнул. И никакой реакции. Дом был старый, и через ребристые стекла в створках Мартин Бек видел свет в прихожей. Видимо, дома ктото есть; когда он приходил днем, свет не горел.
   Выждав немного, он снова дернул за шнурок. На этот раз после звонка послышались торопливые шаги, и за полупрозрачным стеклом возник чейто силуэт.
   У Мартина Бека давно выработалась привычка первым делом составлять себе общее представление о людях, с которыми его сталкивала служба. Или, выражаясь профессиональной прозой, регистрировать приметы.
   Женщине, которая открыла дверь, на вид было не больше тридцати пяти, но чтото подсказывало ему, что на самом деле ей около сорока.
   Рост невысокий, примерно метр пятьдесят восемь. Плотное телосложение, но не толстая, а скорее ладная и подтянутая.
   Черты лица энергичные, не совсем правильные; строгие голубые глаза смотрели на него в упор, обличая человека решительного и смелого.
   Волосы светлые, прямые, коротко остриженные; в данную минуту — мокрые и нерасчесанные. Он уловил приятный запах какогото шампуня.
   Одета она была в белую тенниску и поношенные джинсы, блеклый цвет которых свидетельствовал, что они не один десяток раз побывали в стиральной машине. Тенниска на плечах и груди влажная: видно, только что надела.
   Так… Плечи сравнительно широкие, бедра узкие, шея короткая, загорелые руки покрыты светлым пушком. Босая. Ступня маленькая, пальцы прямые, как у людей, предпочитающих носить сандалии или сабо, а то и вовсе обходиться без обуви.
   Мартин Бек поймал себя на том, что рассматривает ее ноги с таким же профессиональным вниманием, с каким привык штудировать следы крови и трупные пятна, и перевел взгляд на ее лицо.
   Глаза пытливые, брови чуть нахмурены…
   — Я мыла голову, — сказала она.
   Голос был несколько хриплый, то ли от простуды, то ли от курения, то ли просто от природы.
   Он кивнул.
   — Я кричала: «Войдите!» Два раза кричала. Дверь не заперта. Когда я дома, обычно не запираю. Разве что отдохнуть захочется. Вы не слышали, как я кричала?
   — Нет. Вы — Рея Нильсен?
   — Да. А вы из полиции?
   Мартин Бек не жаловался на смекалку, но сейчас он явно встретил человека, способного дать ему несколько очков вперед. В несколько секунд она верно классифицировала его и к тому же, судя по выражению глаз, уже составила себе мнение о нем. Какое именно?
   Конечно, ее слова можно объяснить тем, что она ждала гостей из полиции, да только на это не похоже.
   Мартин Бек полез в бумажник за удостоверением. Она остановила его:
   — С меня достаточно, если вы назовете себя. Да входите же, черт возьми. Насколько я понимаю, у вас есть разговор ко мне. А разговаривать, стоя на лестнице, ни вам, ни мне не хочется.
   Мартин Бек опешил, самую малость, что случалось с ним крайне редко.
   Хозяйка вдруг повернулась и пошла в квартиру; ему оставалось только следовать за ней.
   С одного взгляда трудно было разобраться в планировке, но он заметил, что комнаты обставлены со вкусом, хотя и старой разномастной мебелью.
   Приколотые кнопками детские рисунки свидетельствовали, что хозяйка живет не одна. Кроме этих рисунков стены украшала живопись, графика, старые фотографии в овальных рамках, а также вырезки из газет и плакаты, в том числе несколько политических, с портретами видных коммунистических деятелей. Много книг — и не только на полках, внушительная коллекция пластинок, стереопроигрыватель, две старые, хорошо послужившие пишущие машинки, кипы газет и горы бумаг, главным образом, соединенных скрепками ротаторных копий, смахивающих на полицейские донесения. Скорее всего, конспекты; стало быть, хозяйка гдето учится.
   Другая комната явно была детской; судя по царившему в ней порядку и аккуратно застеленным кроватям, обитатели ее находились в отлучке.
   Что же, лето есть лето, большинство детей скольконибудь обеспеченных родителей отдыхают в деревне, вдали от отравленного воздуха и прочих язв города.
   Она оглянулась на него через плечо — довольно холодно — и сказала:
   — Ничего, если потолкуем на кухне? Или вас это не устраивает?
   Голос неприветливый, но и не враждебный.
   — Сойдет.
   Они вошли на кухню.
   — Тогда присаживайтесь.
   Шесть стульев — все разные и все окрашенные в яркие цвета — редкой цепочкой окружали большой круглый стол. Мартин Бек сел на один из них.
   — Одну минуточку, — сказала хозяйка.
   В ее поведении сквозила какаято нервозность, но Мартин Бек решил, что просто такой у нее характер. Возле плиты на полу стояли красные сабо. Она сунула в них ноги и, громко топая, вышла из кухни.
   Раздался какойто стук, загудел электромотор.
   — Вы еще не назвали себя, — услышал он ее голос.
   — Бек. Мартин Бек.
   — Значит, в полиции служите?
   — Да.
   — Где именно?
   — Центральная уголовная полиция.
   — Жалованье по двадцать пятому классу?
   — По двадцать седьмому.
   — Ишь ты. Недурно.
   — Не жалуюсь.
   — А чин какой?
   — Комиссар.
   Мотор продолжал жужжать. Знакомый по семейному прошлому звук, он уже сообразил, чем она занята: пылесосом сушит волосы.
   — Рея, — представилась она. — Да вы и так, конечно, знаете. И на двери написано.
   Кухня, как во многих старых домах, была просторная; кроме обеденного стола в ней разместились газовая плита, двухкамерная мойка, холодильник, морозильник, посудомоечная машина, да еще осталось вдоволь свободного места. На полке над мойкой стояли горшки и кастрюли; ниже полки на гвоздях висели разные дары природы — пучки полыни и чабреца, гроздья рябины, сушеные опята и сморчки и три длинные плети чеснока. Не такой уж необходимый в хозяйстве набор, но запах от него приятный и впечатление домовитости. Впрочем, полынь и рябина хороши для настоек, а чабрец — недурная приправа к гороховому супу (хотя Мартин Бек предпочитал майоран, когда его желудок еще переносил этот шведский деликатес). Грибы — совсем неплохо, если знаешь, как их приготовить. А вот чеснок явно висел для красоты, ибо такого количества рядовому потребителю хватило бы на целую жизнь.
   Хозяйка вошла на кухню, расчесывая волосы, и перехватила его взгляд:
   — Это против упырей.
   — Чеснок?
   — Ну да. Вы не ходите в кино? На все случаи жизни ответ дает.
   Влажную тенниску сменила какаято бирюзовая безрукавка, смахивающая на нижнюю рубашку.
   — Полицейский, значит. Комиссар уголовной полиции. — Слегка нахмурясь, она испытующе посмотрела на него. — Вот уж не думала, что чиновники двадцать седьмого класса самолично посещают клиентов.
   — Верно, обычно они этого не делают, — согласился он.
   Она села, но тотчас встала опять, нервно покусывая суставы пальцев.
   «Ладно, пора приступать к делу», — подумал Мартин Бек. — Если я вас правильно понял, вы не очень одобрительно относитесь к полиции, — начал он.
   Ее глаза скользнули по нему:
   — Точно. Не припомню случая, чтобы мне когданибудь была от нее польза. И не только мне. Зато знаю многих, кому она причинила неприятности, даже страдания.
   — В таком случае постараюсь не слишком обременять вас, фру Нильсен.
   — Рея, — сказала она. — Все зовут меня Рея.
   — Если не ошибаюсь, этот дом принадлежит вам?
   — Мне. Получила в наследство несколько лет назад. Но для полиции здесь нет ничего интересного. Ни торговцев наркотиками, ни игорных притонов, даже воров и проституток нет.
   Перевела дух и продолжала:
   — Разве что немного подрывной деятельности ведется. Крамольные мысли. Но ведь вы не из политической полиции.
   — Вы в этом уверены?
   Она вдруг рассмеялась — от души, заразительно.
   — Я не совсем дура.
   «Да уж, это верно», — сказал себе Мартин Бек.
   — Вы правы, — продолжал он вслух. — Я занимаюсь по большей части насильственными преступлениями. Преднамеренные и непреднамеренные убийства.
   — Чего нет, того нет. За последние три года даже ни одной драки не было. Правда, зимой ктото взломал дверь на чердак и утащил разный хлам. Пришлось обратиться в полицию, страховые компании этого требуют. Из полиции никто не пришел — им некогда было, — но страховку я получила. Главное — формальность соблюсти.
   Она почесала затылок:
   — Ну, так что тебе надо?
   — Потолковать об одном из жильцов.
   — Из моих жильцов?
   Она нахмурилась. В интонации, с которой было произнесено слово «моих», сквозило удивление и беспокойство.
   — Из бывших жильцов, — пояснил он.
   — В этом году только один переехал.
   — Свярд.
   — Правильно, жил у меня один по фамилии Свярд. Переехал весной А что с ним?
   — Умер.
   — Его убили?
   — Застрелили.
   — Кто?
   — Возможно, самоубийство. Но мы в этом не уверены.
   — Послушай, а нельзя нам разговаривать какнибудь попроще?
   — Пожалуйста. Что вы подразумеваете? Чтобы я тоже перешел на «ты»?
   Она пожала плечами:
   — Терпеть не могу официальный тон, тоска смертная. Нет, конечно, я могу быть весьма корректной, если необходимо. А могу и пококетничать — принарядиться, накрасить губы, подвести глаза.
   Мартин Бек слегка растерялся.
   — Чаю хочешь? — вдруг предложила она. — Отличная штука — чай.
   Он был не прочь, однако ответил:
   — Зачем же столько хлопот, не надо.
   — Пустяки, — возразила она. — Вздор. Погоди малость, я и поесть чтонибудь придумаю. Горячий бутерброд будет очень кстати.
   От ее слов у него сразу разыгрался аппетит. Она продолжала говорить, предваряя его отказ.
   — От силы десять минут. Я постоянно чтонибудь стряпаю. Это так просто. И даже полезно. Почему не доставить себе удовольствие. Когда на душе совсем погано, приготовь чтонибудь вкусненькое. Вскипячу чайник, хлеба поджарю, а там можно и потолковать.
   Мартин Бек понял, что отказываться бесполезно. Видно, эта маленькая женщина не лишена упрямства и силы воли, умеет на своем настоять.
   — Спасибо, — покорно произнес он.
   Она уже действовала. С шумом, с грохотом, но толково и быстро.
   Мартин Бек никогда еще не видел такой сноровки, во всяком случае в Швеции.
   Семь минут ушло у нее на то, чтобы приготовить чай и шесть ломтей поджаренного хлеба с тертым сыром и кружками помидора. Пока она молча трудилась, Мартин Бек пытался сообразить, сколько же ей всетаки лет.
   Садясь напротив него, она сказала:
   — Тридцать семь. Хотя большинство находят меня моложе.
   Мартин Бек оторопел.
   — Как ты угадала?..
   — А что, ведь верно угадала? — перебила она. — Ешь.
   Бутерброды были очень вкусные.
   — Я вечно голодная, — объяснила Рея. — Ем десять, а то и двенадцать раз в день.
   — Обычно у людей, которые едят десять, а то и двенадцать раз в день, возникают проблемы с весом…
   — И ни капельки не толстею, — сказала она. — А хоть бы и потолстела. Плюсминус несколько килограммов ничего не меняют. Во всяком случае, я не меняюсь. Правда, если не поем, огрызаться начинаю.
   Она живо управилась с тремя бутербродами. Мартин Бек съел один, подумал и взял второй.
   — Похоже, у тебя есть что сказать о Свярде, — сказал он.
   — Пожалуй…
   Они понимали друг друга с полуслова. И почемуто это их не удивляло.
   — У него был какойнибудь заскок?
   — Вот именно, — подтвердила Рея, — с причудами мужчина, большой оригинал. Я никак его не могла раскусить и была только рада, когда он переехал. Что же с ним всетаки приключилось?