Валё Пер. Современный шведский детектив

   Или порождением суетного ума.
   Во всяком случае, сделать однозначный вывод было трудно.
   Подтвердилось и его упрямство, и чопорность. Скорее всего, это тоже была своего рода маска. Или следствие воспитания и той среды, в которой он вырос.
   Консерватизм его взглядов никто сомнению не подвергал.
   Правый консерватор старой закваски, как иронически выразился художник Ларе Эрик Линдер, полноватый жизнерадостный мужчина в очках и жилете.
   Его поддержал Бертиль Линдау, высокий, с изрытым морщинами лицом, холеной бородой и весьма острый на язык.
   — Он вечно ругал нынешнюю молодежь, — сказал Линдер.
   — «Левацкие подонки» — так он их называл, — уточнил Линдау, работавший в фирме фотографом.
   — В первую очередь он поливал студентов, — продолжал Линдер.
   — «Левацких гнид», по его словам, — подчеркнул Линдау.
   — Вечно твердил, что раньше, мол, было совсем иначе, — сказал Линдер. — Студенты сидели тише воды ниже травы. Учились и занимались тем, чем положено. А теперь, мол, житья от них не стало. Потом он еще ворчал, что студенты подрывают репутацию города. И себе тоже вредят. Но не думайте, будто он стриг всех под одну гребенку. Есть, мол, и хорошая, правильная молодежь. И ей приходится страдать из-за того, что вытворяет меньшинство. То бишь, радикальные элементы.
   — Помню, — заговорил Линдау, — однажды… кажется на празднике фирмы, сидели мы с ним в уголке и болтали. Вдруг он, как всегда, ни с того ни с сего завелся и пошел разглагольствовать, любимого конька оседлал. Я дословно не помню, но смысл был примерно такой: до тошноты опротивели ему все эти радикалы, плетущиеся в хвосте у идеологических лидеров Опротивела эта толпа: на каждом углу проповедуют затверженные по книжкам утопии, а после имеют наглость принимать аплодисменты, хотя таланту-то ни на грош, все чужое! Сыплют обвинениями и огульно именуют реакционным все, что их раздражает, будь то мозоль или теплое пиво… И заложено это самое… как же он сказал, дай бог памяти… а-а, в спинном мозгу «Кларте», «Тидсигналь» ^[21]и прочих библий для дураков… Ничего себе, верно?
   — Да уж, — сказала женщина лет сорока пяти, Барбру Густафссон. Голос у нее был визгливый, с кальмарским акцентом. — Эрик, я бы сказала, придерживался весьма трезвых взглядов, и хихикать тут не над чем. Ясно? Постыдились бы его памяти…
   Хольмберг взглянул на нее: длинная серая юбка старомодного фасона, остроносое лицо.
   — А, брось ты! — отмахнулся Линдер и тихо пробормотал: — Ведьма косная.
   — И, по-моему, он был религиозен, — добавила Барбру Густафссон.
   Все расхохотались — до такой степени это заявление противоречило тому, что рассказал Линдау.
   Хольмбергу фромовская речуга показалась отнюдь не смешной. Хотя Линдау, повидимому, очень точно воспроизвел и его голос, и возмущенные жесты. Судя по реакции фрекен Густафссон.
   — Ладно, — сказал Линдер. — Попробуем все же остаться беспристрастными. Он был не так глуп. Хотя и несколько старомоден.
   — Несколько… — едва слышно шепнул Линдау, подумав: какая тонкость нюансировки!
   — Старомоден, я повторяю, — продолжал Линдер, свирепо глядя на Линдау. — Он не раз говаривал, что вообще-то среди левых масса умных людей. Только вот если б они мылись, и стриглись почаще, и научились самостоятельно думать, и попытались адаптироваться, тогда бы от них наверняка была польза обществу. Ведь на поверку большинство оказались этакими салонными революционерами и приспособились, да, между прочим, у них и не было другого выхода, иначе не получишь работы и жить будет не на что. Хотя сомневаюсь, взял бы он на работу человека левых взглядов… очень сомневаюсь.
   Вот, пожалуй, и все, что удалось выяснить о покойном Эрике Фроме.
 

5

 
   В половине четвертого Турен, Улофссон и Хольмберг вернулись в управление, по дороге перекусив в кафе.
   Турен быстро провел пресс-конференцию и, насколько возможно, обрисовал журналистам положение вещей, не преминув обругать редактора местной хроники из газеты «Квельпостен».
   В четверть пятого они наконец остались одни в кабинете Турена.
   — Н-да… — вздохнул комиссар. Вид у него был усталый. — Честно говоря, не густо.
   В дверь постучали, и секретарь вручил Турену протокол вскрытия.
   — Спасибо. Только сейчас получили?
   — Да нет. Минут пятнадцать назад.
   Турен быстро просмотрел бумаги.
   — Гм… да… гм… Практически ничего нового… Ах ты, черт!
   Хольмберг с Улофссоном так и подпрыгнули.
   — Что там такое? — в один голос спросили оба.
   — Вот это да! Только послушайте: «Пуля, извлеченная из тела убитого, имеет калибр девять миллиметров и изготовлена из пластмассы», — прочитал он. — Из пластмассы!
   — Из пластмассы?!
   — Из пластмассы!
   — Господи боже, — изумился Хольмберг, — но ведь это же холостой патрон…
   — Верно, — кивнул Улофссон.
   — Верно, — повторил Турен. Он был растерян. — Холостой патрон. Но ты бы удивился, если б знал, что могут натворить такие вот пластмассовые пули. Убойная сила у них не меньше, чем у настоящих. Хотя с большого расстояния стрелять ими, конечно, нельзя. Вся разница в том, что они не взрываются. Входят, как пробка, и намертво застревают.
   — Да знаю я, — буркнул Хольмберг. — Но что мне абсолютно непонятно, так это почему убийца воспользовался холостым патроном.
   — Вот именно, — поддакнул Улофссон.
   — Да… — протянул комиссар. — Бесспорно, это загадка. Но у нее непременно должно быть объяснение, пусть даже неожиданное. Гм… пластмасса… — Он медленно покачал головой. — Ну, а как там? Собирались они нанимать нового сотрудника?
   — Собирались, — ответил Улофссон.
   — И как успехи?
   — Да, в общем, не знаю.
   — Понятно. Но объявление насчет вакансии давали?
   — Давали.
   — Попроси у этой Инги Йонссон список соискателей. — Задребезжал телефон. Комиссар снял трубку: — Турен.
   Звонил Линдваль.
   — Да?.. Да. Я только что получил протокол вскрытия. Он тут, у меня перед глазами. Да. Разве не странно? Пластмассовая пуля… В самом деле непонятно… Что ты сказал? Вы ее забрали?.. Отлично. Да. Да. Хорошо. Смотри по обстановке, ладно? О'кей… Хорошо… Пока. — Он повесил трубку. — Любопытно, даст нам эта пуля хоть что-нибудь или нет. Пока это единственное связующее звено с убийцей. Представляете, очевидно, в четверг, в пятницу, в субботу, в воскресенье этот тип, судя по всему, отсиживается в машине, а вечером в понедельник идет к двери, звонит, зная, что откроет Фром, и — ба-бах! Выстрел прямо в сердце. С расстояния в метр, причем пластмассовой пулей. Странно…
   В этом все они были единодушны: действительно странно.
   Затем Турен рассказал о разговоре с соседкой, вдовой и сыном. В свою очередь выслушал Хольмберга и Улофс-сона.
   После этого Хольмберг и Улофссон отправились в буфет пить кофе, Турен же тем временем переделал самые неотложные текущие дела.
   В четверть седьмого все трое уже были на Студентгатан и звонили у дверей, чтобы расспросить жильцов о стоявшем на улице автомобиле. Темном легковом автомобиле.
   Когда они покончили с опросом, пробило восемь.
   А результат оказался неутешительным, ничего нового узнать не удалось.
   Автомобиль видели только двое. Или, во всяком случае, вспомнили, что видели. Но большинство говорило так: «Очень может быть, что он там стоял и я его видел… Только ведь над этим не задумываешься. Кто станет обращать внимание на такие вещи, верно?»
   Потом они разъехались по домам.

Глава четвертая

1

   Вешая пиджак на плечики, Мартин Хольмберг почувствовал, что валится с ног. Устал как собака. Голова раскалывается, глаза слипаются, тело какое-то до странности вялое — ни дать ни взять машина, которую гоняли на износ.
   Он потянулся и зевнул.
   — Умаялся? — спросила Черстин. И кивнула: — Поздно ты.
   — Да, черт побери… Почти не спал ночь, а днем такой крутеж. Прямо разбитый весь.
   — Что ж, надо лечь пораньше.
   — Угу… Почта была?
   — Несколько писем. Они в кухне, на столе.
   — Ладно. А как у Ингер животик? Не жаловалась днем?
   — Нет. Все нормально. Ночью — это так, случайно.
   Ингер звали их дочку. Роды у Черстин были преждевременные — на полтора месяца раньше срока — и очень тяжелые.
   — Ты не ходила к врачу?
   — Звонила. Говорит, ничего страшного. Но если такое повторится, надо сходить в детскую поликлинику. Правда, сегодня целый день все было хорошо. Есть хочешь?
   — А чем накормишь?
   Он до того устал, что прямо голова кружилась. И, наскоро перекусив, уснул на диване в гостиной…
   Кто-то тряс его за плечо, он чувствовал, но глаз не открыл, только простонал:
   — О-о-ой…
   — Мартин! Проснись!
   — Ну, что там еще?
   — Проснись. Разденься, а потом спи сколько хочешь. Тебе же надо выспаться как следует.
   — Я и так сплю…
   В четверть десятого он опять крепко уснул.

2

   — Нет! — отчеканила Буэль.
   — Почему? — удивился Севед Улофссон.
   — Потому что у нас нет денег. Разве это не причина?
   — Но послушай, дорогая…
   — Нет, нет и еще раз нет!
   — А ведь было бы чертовски здорово.
   — Севед! Надо все-таки иметь хоть чуточку здравого смысла. Нельзя же строить в саду бассейн, если нам не на что купить куда более нужные вещи. Пойми ты, наконец! Живем мы не так уж плохо, но роскошествовать нам не по карману — а то мигом по миру пойдешь.
   — Так ведь мы оба прилично зарабатываем…
   — Нет, — перебила она. — Прежде всего, купим машину. Если вообще что-то купим. Вторая машина нам отнюдь не помешает, потому что мы очень редко кончаем в одно время, и я не всегда могу за тобой заехать. Сегодня ты опять брал такси. Неужели ты не соображаешь, сколько денег летит коту под хвост?! Твои разъезды на такси стоят нам ничуть не меньше, чем бассейн!
   — Черта с два. Только из-за того, что в прошлом месяце я раза три-четыре освободился позже тебя…
   — Три-четыре раза! Интересно получается…
   — Ну, может, еще разок-другой.
   — Разок-другой? Сколько раз ты в апреле возвращался на такси? А? Сколько? Посчитай, как следует, тогда поглядим, что у тебя выйдет.
   Он скривился и умолк: разговор принял совсем не тот оборот, какого ему хотелось.
   — Не отвечаешь, — выдержав паузу, заметила Буэль. — Тогда я тебе скажу. У меня все записано. Потому-то я и считаю, что в последнее время ты многовато катаешься на такси. Сейчас принесу блокнот, сам убедишься.
   — Не заводись.
   — Не заводись! Сперва начинает толковать про какой-то бассейн…
   — Ладно, ладно… Уймись.
   Она принесла из кухни желтый блокнот.
   — Вот, можешь полюбоваться. Прочти, что здесь написано! Хороши поездочки! Семнадцать раз за месяц! Скажешь, так и надо? Семнадцать раз!
   Буэль швырнула блокнот ему на колени. Он раскрыл его и заглянул внутрь.
   — Как по-твоему, во что это обходится? Об этом ты думал?
   Севед и Буэль Улофссон жили под Лундом, на полпути к Дальбю. Поскольку машина у них была одна, иной раз возникали транспортные сложности. Оба работали в Лунде и начинали приблизительно в одно время, поэтому в город ездили вместе. Но Севед далеко не всегда мог освободиться к тому времени, когда Буэль заканчивала работу в страховой конторе. А ей не всегда хотелось ждать.
   Вот он и ездил домой на такси; правда, иной раз, если повезет, кто-нибудь из коллег подбрасывал его до дому. Турен или патрульная машина.
   В апреле ему не везло.
   — Триста пятьдесят крон, — сказала Буэль. — Триста пятьдесят. Или около того. Хорошенькое дело! И после этого у тебя хватает наглости рассуждать о том, чтобы выбрасывать деньги на бассейн…
   — Выбрасывать деньги на ветер, ты это имеешь в виду?
   — Весьма неудачная шутка.
   — Согласен. Расход и правда получился большой. Я понимаю, но в прошлом месяце мне не везло. Обычно так не бывает. Ты же знаешь.
   Зазвонил телефон.
   — Я подойду, — сказал Севед. Телефон стоял в холле.
   — Тебя! — крикнул он.
   — Кто это? — спросила она, беря трубку.
   — Улла Бритт, — тихо ответил он.
   Потом спустился в подвал к своим моделям. Что ни говори, он чувствовал себя слегка пристыженным.
   — Три сотни на такси за один месяц, — бормотал он себе под нос.
   Погашение ссуды на покупку дома, отпуск, новая стиральная машина, посудомоечная машина… На кой черт она нам, живем вдвоем… вот это, я понимаю, излишество… и брать ребенка на воспитание тоже… Черт побери! Почему все стоит бешеных денег?
   Даже любимое занятие не отвлекло его мыслей от бюджета.
   Весна обошлась им дорого. В самом деле. Чересчур дорого. Две недели в Тунисе. И вдобавок почти ни одного солнечного дня, все время пасмурно… Два дня солнышка за две недели. Два паршивых дня…
   — Черт бы побрал эти излишества! — буркнул он, взглянув на часы.
   Без двадцати одиннадцать.
   Не мешало бы съесть бутербродик на сон грядущий. Смоченной в бензине тряпкой он вытер руки. И в довершение всего — это проклятое убийство. Пластмассовой пулей!
   У Фрома-то деньжонок было предостаточно. Ему, черт побери, средств хватало. На все. Буэль еще тараторила по телефону. Уже целых сорок пять минут. Ну и пустомели. Хорошо хоть, за разговор платить не ей. Улла Бритт жила в Евлё. Средств у нее, надо полагать, достаточно. Он отрезал кусок черствого хлеба. Без пяти одиннадцать сестры наконец распрощались.
   — Хорошо хоть, не нам платить, — заметил он.
   — Да, разговор затянулся.
   — Разве твоей сестре не дешевле приехать сюда и зайти к нам? — Опять зазвонил телефон. — Ну, что там еще?
   — Я отвечу, — сказала Буэль, поднимая трубку. Теплая, подумала она. — Улофссон. Да. Это тебя.
   — Кто?
   — Из полиции.
   — Из полиции? — От удивления Севед выронил бутерброд, который, разумеется, упал паштетом вниз. — Что там стряслось? — пробормотал он.
   Наверно, Линдваль звонит: он нынче дежурит.
   — Слушаю. В чем дело? Разговор был коротким.
   Когда он положил трубку, рука его дрожала, казалось, он едва держится на ногах. Лицо побелело — он заметил по отражению в зеркале.
   — Что случилось? — спросила Буэль, тоже глядя в зеркало на его изменившееся лицо.
   — Бенгт, — тихо сказал он.
   — Что — Бенгт?
   — Это был Бенгт.
   — Понятно. А что ему нужно?
   — Ему? Ничего. — Севед обернулся и посмотрел на нее. — Звонил не он. Объявлена тревога. В Бенгта стреляли.
   По его щеке скатилась слезинка.

3

   Ему снилось, будто он едет в поезде через туннель. Но сигнал паровоза пищал тонко, как свистулька.
   Или это будильник?
   Он был где-то на грани между сном и явью.
   Потом звук стих, и сон вернулся.
   Теперь это был самолет.
   Вверх-вниз. Вверх-вниз.
   А теперь из стороны в сторону — воздушные ямы бросали его туда-сюда, туда-сюда.
   Кто-то крепко схватил его за руку.
   Надо прыгать!
   Мы падаем! Парашют!
   — Проснись! — кричала она.
   Он сел в постели и тотчас сообразил, где находится.
   — Что случилось?
   — Телефон, — объяснила Черстин.
   — Который час?
   — У вас тревога.
   — Что-нибудь произошло?
   — Не знаю… Просят позвать тебя.
   — Алло? Да, я. — Он взглянул на часы: 22.46.— Что? Что ты сказал? Когда?!
   Он тряхнул головой: может, это еще сон?
   Нет. Вонзил ногти в ладони — больно.
   Это был сон наяву, леденящий, жуткий кошмар.

Глава пятая

1

   Мертв — вот первое, о чем он подумал, увидев его.
   — Ну, как? Он жив?
   Полицейский взглянул на него и кивнул.
   — Да. Кажется, жив. Во всяком случае, пульс есть и рана слегка кровоточит.
   — Куда его ранило?
   — В затылок… Примерно вот сюда, — показал полицейский, приставив палец к затылку Хольмберга.
   — По идее, он должен был сразу умереть, — тихо проговорил Хольмберг.

2

   Бенгт Турен лежал на мостовой.
   Вокруг стояли четверо полицейских, Севед Улофссон, несколько соседей и истерически рыдающая Соня Турен, которую Буэль тщетно пыталась увести.
   — Соня, Соня… — тихо уговаривала она. — Идем…
   — Он… умер, — выдавила та, стараясь вырваться из ласковых, но крепких рук Буэль, которые с мягким упорством тянули ее прочь.
   Взгляд Хольмберга упал на таксу.
   Собака сидела возле комиссара и, когда Хольмберг подошел ближе, посмотрела на него большими карими глазами. Вид у нее был печальный. Будто она все понимает.
   — Сарделька… — вполголоса позвал Хольмберг, чувствуя себя законченным идиотом. Вся сцена казалась нереальной, и самое абсурдное было — утешать собаку.
   Улофссон покосился на него, взгляды их встретились. Как же он устал, подумал Севед.
   — Что-то «скорая» не едет, — сказал он.
   — Вижу, что не едет. Но почему?
   — Потому что все машины брошены на аварию.
   — Какую еще аварию?
   — Так ведь… Впрочем, откуда тебе знать. Ты же не видел. На шоссе… Жуткое дело. Неисправная автоцистерна залила дорогу маслом, и штук пятнадцать автомобилей столкнулись. Произошло это четверть часа назад. За три минуты до тревоги… из-за Бенгта. Несколько машин, видимо, загорелись… В общем, свалка…
   — Без одной-то «скорой» вполне можно обойтись. Теперь понятно, почему на дороге затор…
   Послышался вой сирены.
   Хольмберг опустился на корточки возле Турена, пощупал пульс: слабый, но есть.
   Ведь от таких ран умирают сразу, думал он, глядя, как из отверстия сочится кровь — медленно, толчками, чуть ли не с бульканьем.
   Мысли вдруг обрели поразительную ясность.
   — Но кто же, черт возьми?..
   Они посмотрели друг на друга и разом поняли, что испытывают одно и то же чувство — ненависть.
 

3

 
   Буэль наконец уговорила Соню войти в дом. Улофссон с Хольмбергом остались на улице, по-прежнему глядя друг на друга.
   — Тот, кто это сделал, дорого заплатит, — тихо проговорил Хольмберг.
   Подошли санитары с носилками.
   — Он жив? — спросил один. Белый халат его был забрызган кровью, кровью жертв автомобильной катастрофы.
   — Да, — ответил Улофссон. — Жив… Пока…
   Они долго смотрели вслед «скорой», которая за поворотом набрала скорость и опять включила сирену. Человек двенадцать соседей толпились вокруг.
   — Кто из вас видел, как все произошло, или что-то знает о случившемся? — спросил Улофссон.
   Люди загудели, качая головами.
   — Нет, — сказал, наконец, седоватый мужчина. — Я слышал только крики и плач. Сперва я подумал, что это ребенок… но звуки были до того странные, что я выбежал на улицу посмотреть. И увидел Соню… и Бенгта… Потом вышла моя жена, и я велел ей вызвать «скорую» и полицию. А потом мы стали ждать… Это было ужасно: она стояла на коленях, уткнувшись лицом ему в спину, плакала и кричала… А собака лизала его руку… Кошмар… После подошли остальные… — Он неопределенно мотнул головой.
   — Остальные соседи? — уточнил Хольмберг.
   — Да, — сказал мужчина. — Они подошли… позже…
   — Никто из вас не слышал выстрела?
   В толпе опять прокатился гул, потом заговорил тот же человек.
   — Я слышал грохот. Но ведь и тридцатого апреля, и первого мая было столько треска и грохота. Два вечера подряд сплошная пальба да фейерверки. Привыкаешь помаленьку. Я даже как-то не обратил внимания.
   — И больше никто не слышал?
   — Мне показалось, что звук странный, — признался молодой парень.
   — Ваше имя?
   — Лейф Эльмёр.
   — Так что же вы подумали?
   — Вроде похоже на выстрел.
   — И как вы поступили?
   — Выглянул наружу, но ничего не увидел, только деревья в саду.
   — Вот как?
   — Я живу вон там, снимаю комнату с полным пансионом. Я сидел и читал, потом услыхал грохот, подошел к окну, поднял жалюзи и выглянул. Но мои окна выходят в сад, и я в глубине души знал, что ничего не увижу. Ведь такой звук невозможно локализовать. Выглянул-то я просто из любопытства, а еще потому, что надоело зубрить… в основном по последней причине. Мне в голову не пришло…
   — Все-таки что вы подумали? Ну, там, в кого-то стреляли, или?..
   — Н-да. — Парень развел руками. — Не помню…
   — Вы студент?
   — Да, историк. Сижу, читаю, и вдруг — бабах!
   — В самом деле, больше никто не слышал выстрела? По гулу голосов Улофссон и Хольмберг догадались, что звук слышали многие.
   — Почему же никто не выглянул?
   — Я лежал в постели, — сказал мужчина в темном халате и домашних туфлях.
   — Ясмотрела телевизор, — объяснила женщина в бигуди.
   — Значит, никто не выглянул?
   — Нет.
   — Нет.
   — Нет, я же не предполагал…
   — Нет, я ел бутерброд…
   — Нет, я только подумал: что это за паршивая собачонка там развылась…
   — Сарделька?
   — Да, это была она.
   — Но на улицу вы не посмотрели?
   — Нет.
   — А вы?
   — Нет… тогда нет…
   — Что значит «тогда нет »?
   — Я выглядывал раньше, когда закрывал в спальне окно, — сказал пышноусый мужчина, причесанный на пря мой пробор.
   — Ваше имя?
   — Нильс Эрик Свенссон.
   — Ага… И что же вы видели?
   — Так это было задолго до выстрела. Когда раздался грохот, я чистил зубы. Потом завыла сирена. Вот тогда я опять глянул в окно. Смотрю: полиция. Ну я и сказал Ивонне - это моя жена, — что, видимо, что-то случилось, и мы вышли узнать, в чем дело.
   — За сколько минут до выстрела вы смотрели в окно?
   — Ну, минут за пятнадцать.
   — Гм… минут за пятнадцать… И что вы видели?
   — Автомобиль.
   Хольмберг бросил взгляд на дорогу: машин не было.
   — Какой автомобиль? Сейчас его здесь нет. Усач огляделся по сторонам.
   — Правда… нет. Уехал. Нет его.
   — Где он стоял?
   — Вон там, — показал мужчина.
   «Вон там» было метрах в пятнадцати — двадцати.
   — То есть прямо перед вашим собственным домом?
   — В общем, да… верно…
   — А как он выглядел?
   — Как выглядел? Легковой «вольво-седан» темного цвета.
   — Легковой?
   — Да, а что?
   Улофссон и Хольмберг переглянулись.
   — Забавно, — сказал студент. — Вот ведь странное дело…
   — Что вы тут нашли забавного и странного?
   — Извините, я неудачно выразился… Но когда я выглянул и ничего не увидел, мне послышался шум — как будто машина отъехала. Сразу после выстрела, я имею в виду.
   Хольмберг достал из кармана сигарету. Раскурил ее и сделал глубокую затяжку.
   — Вот как, — помолчав, сказал он. — Значит, вы говорите, что слышали, как автомобиль завелся и уехал. Если не ошибаюсь, ваша фамилия Эльмер?
   — Совершенно верно.
   Больше ничего выяснить не удалось.

4

   — Вот так, — сказал Улофссон Хольмбергу. — Проворный народец, дальше ехать некуда… Бекман где?
   — На шоссе, там, где авария, — отозвался кто-то из сотрудников НТО.
   — Боже милостивый… Пришла беда — растворяй ворота. Ты снимки сделал?
   — Да.
   — Подготовь чертеж и попробуй потолковать с… Кстати, кто ты такой?
   — Ула Густафссон, — представился ассистент из научно-технического отдела.
   — Новенький?
   — Сравнительно.
   — То-то я тебя не припомню, парень. Так вот, потолкуй с господином Свенссоном насчет того, где стояла машина. Выясни место как можно точнее.
   Улофссон сознавал, что должен взять руководство на себя. Он же теперь старший по званию. Нежданно-негаданно.
   — Кто-нибудь известил начальника полиции? — спросил он. Как выяснилось, никто этого не сделал. — Ладно. Я сам позвоню, от Бенгта.
   Густафссон приступил к работе.
   — Вы можете идти по домам, — обратился Улофссон к соседям. — Буду очень вам признателен, если вы это сделаете, тогда мы сможем побыстрее закончить.
   Переговариваясь и ворча что-то себе под нос, люди начали расходиться.
   — Если вспомните хоть самую маленькую деталь, немедленно сообщите нам, — сказал им вслед Улофссон. — Что бы то ни было… любая мелочь может оказаться очень важной для нас.
   После этого они с Хольмбергом направились к дому Туренов.
   Когда уехала «скорая», Сарделька притулилась у ног Хольмберга. Он нагнулся, взял собаку на руки и понес, поглаживая по голове и тихонько приговаривая:
   — Ну-ну…
   Сарделька смотрела на него так, словно Хольмберг единственный в целом свете понимал ее или, по крайней мере, заботился о ней.
 

5

   Да, положеньице…
   Соня лежала на диване. Буэль, сидя рядом на корточках, пыталась ее успокоить.
   А Соня плакала, теперь уже почти без слез.
   — Ну, не надо, — говорила Буэль, поглаживая ее по волосам, — не плачь…
   — Как она? — вполголоса спросил Севед. Буэль обернулась.
   — Не знаю… Наверно, следовало бы дать ей успокоительное…
   — Вызвать врача?
   — Пожалуй, так будет лучше всего.
   Сначала позвонили врачу, потом начальнику полиции. — Сейчас с ней нельзя говорить, — сказал Хольмберг.
   — Ясное дело, нельзя.
   — А кто сообщит сыну?
   — Господи, еще и это! — с досадой воскликнул Улофссон.
   — Да…
   — По-моему, это дело начальника полиции.
   — Слушай, у них вроде были жильцы?
   — Кажется, да.
   Этот тихий разговор происходил в холле.
   — Может, потолкуем с ними?
   — А на улице их разве не было?
   — Не знаю. Понятия не имею, как они выглядят.
   — Схожу посмотрю, — сказал Улофссон. Квартирантов дома не оказалось.
   Хольмберг больше не чувствовал усталости. Голова была совершенно ясная, сонливость как рукой сняло. Ненавижу, ненавижу! — билось в мозгу. И где-то глубоко в подсознании: мы отомстим.
   — Я сверну шею тому ублюдку, который это сделал, — сквозь зубы процедил он.
   Улофссон посмотрел ему в глаза.
   — Тебе не кажется, что я испытываю те же чувства? Но, черт возьми, незачем выставлять их напоказ. Пусть лучше никто ни о чем не догадывается. Будь я проклят, если каждый полицейский, вплоть до самого нижнего чина из бюро находок, не думает о том же. Стрелять в сотрудника полиции… это вам не…