Вершовский Михаил. А другого глобуса у вас нет?..

   Кассир кричит: Стой, дескать, разобраться надо. А Рональд ему приветливо рукой помахал и говорит: вы уж, пожалуйста, работайте пока, а я сейчас, мол, покурю — тогда и разберемся. С чем из банка и вышел.
   Ну, полиция примчалась, когда Роберт как раз последнюю затяжку делал, у дверей банка стоя. Взяли его, конечно, руки за спину, наручники на запястья. Потом уже стали интересоваться: с чего это он вдруг, когда ограбление, можно сказать, в полном разгаре, от своей же работы вдруг на улицу выкатился? Рональд удивленно на полицейских посмотрел — как на чокнутых — и говорит: Так, пардон, знак же тут. «Курить в помещении банка запрещено.» И под таким знаком курить, сказал, было бы крайне неучтиво.
   Кстати, не думаю, что там так уж тюрягой и кончилось. Там, видимо, все-таки другое заведение было на повестке дня (хотя, честно говоря, и по всем прочим героям оно тоже плачет). Вы ж помните, как кассир Рональда окликал, перед тем, как тот пошел свою порцию никотина принять? Проблема была в том, что хотелось кассиру все-таки с требуемой суммой разобраться. Потому что в записке, где Рональд Альберт Зидельман писал про ограбление и все такое прочее, он от кассира потребовал выложить сумму… девятнадцать ТРИЛЛИОНОВ долларов. (Хотя и интересно… Что же все-таки ему кассир сказать жаждал? «Сэр, вы тут указали — триллионов. Так вы, наверное, миллиардов имели в виду?»)
 
   Вот эта вот еще, кстати, записка — что уж дважды нам встретилась. Целый отдельный мотив, в основную нашу тутошнюю тему контрапунктом вплетающийся. Чрезвычайно популярный момент очень и очень многих банковских ограблений.
   Я так думаю — удобно потому что. Да вы и сами посудите. Приходит человечек наш в банк — а там же народу тьма. И тут либо всем им орать «Руки вверх», рискуя на какого-нибудь камикадзе нарваться — либо, как в случае с записочкой, тихонько свое отстоять и записочку кассиру сунуть. Внимания всех остальных нимало не привлекая.
   Потому что кассир в подавляющем большинстве случаев понимает — начнись шум да гам, и первая бандитская пуля вполне может быть и его. Так что в общем и целом записка такая — очень даже эффективный рабочий инструмент.
   И вот хотя сам инструмент хоть куда — но сбои дает, потому что на то же и человеки, чтобы даже таким надежным прибором, как, скажем, молоток, себе пальцы отшибать.
   Вы ж помните, как Чарлз Робертсон обратно в банк за своей записочкой кинулся. Так он хоть там на предмет почерка, графологии и прочих премудростей переживал, не желая полицейским даже такого скромного шанса давать. В отличие от него Ли Уомбл, ограбивший в 1993 году банк Лафайет в штате Коннектикут, за своей запиской не возвращался. А вот ему-то как раз очень даже стоило.
   Записка— то такая, она как чаще всего пишется -берется обычный приходно-расходный ордер, он же бланк, якобы вы там что-то такое хотите снять с якобы имеющегося у вас счета. И такая активность ничьего внимания привлечь не может, потому как вокруг вас масса народу тем же занимается. Ну, а уже написав всю требуемую информацию — дескать, ограбление, и чтобы мне тут же щас же столько-то и столько-то в пакет сложить — уже двигаетесь со скоростью очереди в окошко, где записку и вручаете.
   Это опять же если лень дома такую загодя заготовить — а я так думаю, оно ведь труд, спины не ломающий. Причем именно из того разряда, которым бы лучше не пренебрегать, поскольку в экстремальной ситуации — в самом, то есть, виду ограбления — человеческий организм имеет склонность неожиданные штуки выкидывать и всяческие сбои давать.
   Как вот оно, видимо, с Ли Уомблом и получилось. Видимо, не очень решительно он был настроен на работу — а, может, с планом действий добросовестно не посидел. И вот взяв этот бланк, он долго и задумчиво в него глядел. Написал было что-то — и опять задумался. Опять написал. Снова затормозился.
   Ну, в общем, чтобы долго не рассусоливать — добил он таки злополучную свою записку. И дальше уже как в сказке — в окошко сунул, деньги взял и исчез. Тут бы и написать «бесследно», но не получается. Поскольку приехавшая полиция записку в руках повертела и обнаружила, что, помимо требования денег и прочей необходимой для грабительского процесса информации, содержала она в двух местах четко написанные имя и фамилию, которые, как выяснилось, в полицейском компьютере не на самом хорошем счету числились. Так вот, видимо, в моменты своей внезапной задумчивости — и в виду отсутствия продуктивных мыслей — стоял наш грабитель и писал привычное: «Ли Уомбл… Ли Уомбл…» Что, как вы можете догадаться, сэкономило массу хлопот довольно-таки занятым людям.
   Или такой Фернандо Ривера, в 1993 году банк в самом популярном для такого занятия городе — Нью-Йорке — ограбивший. Тоже вот зарулил в заведение — и принялся записку писать. И уж не знаю, на чем он там ее писал, но вряд ли на бланке, потому что на бланке среди прочего и графа «сумма прописью» имеется. Что могло бы сеньора — или там мистера — Риверу от определенного огорчения избавить.
   Он— то -всякую пропись похеривши — цифирями свое требование изложил. Дескать, так мол и так, происходит здесь ограбление, и… И тут намеревался он потребовать одну тысячу долларов — то есть 1000 получается, но то ли по запарке, то ли по недостатку образования один нолик и упустил. После чего кассир, записку изучив внимательно, ему сотенную на стойку и вывалил.
   Принялся было Ривера брови сердито хмурить и глазами грозно вращать, но кассир плечами пожал и молча ему его же записку продемонстрировал. Дескать, уж извините, а я под требование сотенного не могу всякими тысячами разбрасываться, потому как у нас тут банк и, соответственно, отчетность.
   Тут, конечно, крыть было нечем — и Ривера, сотенную зажав в ладони вспотевшей, из банка вылетел. Но поскольку уже пребывал в решительном и рабочем настроении, тут же в соседний банк влетел и с ходу — прямо в очереди — попытался какую-то совсем уж индивидуальную бабушку ограбить. На чем и был схвачен и повязан даже еще и не полицией, а разгневанными посетителями. Полиции уже только и оставалось, что оба ограбления на него повесить.
   А от кассирской зловредности да скрупулезности очень много неприятностей возникает для грабящего народа. Не всегда, правда, без этого народа вины — но все ж… Вот, например, как оно в октябре 1993 года в городе Балтиморе вышло.
   Там целых даже два грабителя в очередь в банке Харбор встали и кассиру записку сунули. Текст был такой: «У меня тут пистолет. Быстро деньги на полку, а то хуже будет.» (Буквальный, кстати, текст — никакой ни на щепотку литературщины.) Кассир этот записку покрутил — и видит, что она на бланке Мэрилендского Национального банка написана. Э, говорит кассир. Так не пойдет. Как же я могу деньги отпускать по квитанции совсем даже чуждого нам финансового заведения? Они было в амбицию поперли — какое такое, дескать, заведение? Но он им объяснил: вот, говорит, видите — «Мэрилендский Национальный» написано. А у нас банк — Харбор.
   Так эти двое до того от всей этой неразберихи очумели, что только и нашлись, что спросить у него — далеко ли до этого Мэрилендского Национального? Кассир им опять-таки на их же записку и указал: так вот же он, дескать, адрес, на бланке. С чем они и ушли. (И то ли у них ума хватило в том, втором, злополучном банке все-таки не нарисовываться — а полиция-то их там уже ждала — то ли стыд их заел небезосновательно, но так вот с концами и ушли, более нигде в тот день не разбойничая.)
   И в Лейкленде, штат Флорида, тоже вот явившегося на дело профессионала в кассе обидели. Грабитель этот все, как положено, вроде, проделал — и очередь отстоял, и записочку кассирше сунул, ничьего внимания не привлекая. Стала она эту записку читать — и ничего понять не может. Что-то, говорит, не пойму, что у вас тут написано. Вы, говорит, конечно, извините, но очень уж у вас почерк корявый. Это вот какая, говорит, сумма указана? А это вот еще — что за слово, «ограбление», что ли?
   Ну, грабитель, понятно, тут взвился, записку у нее из рук выдернул, обругал дурой — и удрал. А кассирша потом объяснила полиции, что никакая она не героиня — а просто почерк его разобрать действительно никакой возможности не было. И вот тут грабителю тому сказать хотелось бы, что не она, кассирша, дура — а он, извиняюсь, лоботряс и двоечник. Ежели знал за собой такой грех с почерком — так не царапал бы текст прямо в банке и без того дрожащей рукой, а посидел бы дома, пусть даже и потея, и с высунутым языком, и печатными буквами — но уж чтобы записка была не из одних египетских иероглифов состоящая.
   Хотя в некотором непрофессионализме, может, кассиршу ту и следует упрекнуть. А то ведь подумать можно, что в ихнем банке все как один клиенты прямо-таки из общества любителей каллиграфии. Вроде среди них, клиентов, и другого народа нет — как вот, скажем, тех же врачей. Ни за что не поверю. Ежели бы у врачей денег не было в банке держать, так откуда они — за вычетом, конечно, адвокатов — у прочих смертных возьмутся? А тогда так: если уж ты у врача почерк разбираешь без особых скандалов, то почему ж по отношению к грабителю такая социальная несправедливость происходит?
   Так что какую-то долю вины, пожалуй, следует и на кассиршу взвалить все-таки. А случается и так, что вина такая, считай что, целиком на ихнего брата ложится.
   Вот какая история — с переменой полов — в городе Буффало, в той же Америке, случилась не так давно. Там кассир как раз мужчина был, а грабить Локпортский сберегательный банк явилась, напротив, женщина. Решительная, динамичная — и нетерпеливая.
   Сунула она кассиру записку свою. Тут он и принялся ее мусолить. Одел очки, снял очки, к носу записку поднес, потом на расстоянии читать тщился. Дошел постепенно смысл. Стал деньги из ящичка выгребать. Не тот ящичек открыл, с мелкими уж очень купюрами. Пересчитал их, сложил обратно. Стал другой ящичек открывать.
   Тут гангстерша эта взвилась — она уж Бог знает сколько времени на всю эту крайне нескоординированную активность взирала, а в ее положении время не только деньги, но вполне возможно что и свобода драгоценная — вырвала у растяпы записочку и из банка выбежала. Нимало, кстати, не смутившись по поводу происшедшей неприятности. Поскольку тут же заглянула в другой банк, по соседству, который с большим успехом с этой же самой записочкой и ограбила. До сих пор полиция ищет.
 
   Вот они вам — орлы криминального мира. Последний случай тут, как вы понимаете, из ряда выпадает несколько — так что пусть и работает, как то самое исключение, что наше правило подтвердить обязано, что оно и делает. К тому же речь все-таки о даме шла, об орлице, так сказать — а они, дамы то есть, вообще все и всегда проделывают с изяществом и упорством, каковые нашему брату в штанах и не снились.
   Так что считаю я, что с гастритчиком тем занудным, что всю эту разборку затеял, мы точки над "i" расставили. В том смысле, что никакой такой выдающейся роли конкретная специальность преступного элемента не играет и играть не может, поскольку процент идиотов — пугающий, естественно, как оно на всей планете в целом имеет быть — абсолютно одинаков среди налетчиков, домушников и тех, что на краже сигарет в киосках специализируются. Ну в самом-то деле — чем такой, скажем, Кришна Наранджан так уж возвышеннее того бедолаги, что по части нижнего белья проходил?
   Все они, голубочки, одинаковым синим пламенем горят. Исключительно по собственной глупости. И при всем том, что разновидностей этой глупости аки звезд на небесех, все они прекрасно к общему знаменателю — к ней, то есть, о которой еще Эразм Роттердамский так похвально отзывался — сводятся.
   А о разновидностях идиотизма я не просто так упомянул. Говорил я о том и в начале книжки этой, но считаю необходимым со всей энергичностью подчеркнуть еще и еще раз: многие из вещей, нами по другому совсем ведомству проводимых, на деле есть не что иное, как того же идиотизма производные. Мы тут поминали в этой связи среди прочего и жестокость, и жадность, и прочие малосимпатичные черты человеческого характера. Однако любое — и я так понимаю, действительно любое — качество при откровенном недоборе или, наоборот, явном пережиме точнехонько в рамках все той же непроходимой глупости приземляется.
   Любое — еще раз и скажу. Я, например, к религиозным чувствам — своим собственным или ближнего — с полной серьезностью и полагающимся пиететом отношусь. Но ведь не вчера народ подметил — «заставь дурака Богу молиться, он себе и лоб расшибет». То есть, если уж такая высокая духовная потребность в состоянии в совсем даже недружеский шарж на себя саму трансформироваться — что ж о других-то говорить…
   Так вот и вертится колесо по раз заведенному порочному кругу. Где религиозность превращается в фанатизм, человеколюбие в абстрактные гуманистические теории (доходящие на практике до жестокости чудовищной), вера во всеобщее братство в презрение недоумка к собственному народу, почтение к закону в преклонение перед тираном — за пол всего оборота, где, с высшей своей точки съехав, все это в самом надире оказывается, уже оттуда безусильно соскальзывая в общепланетарный отстойник тысячелетиями копящегося дерьма.
   И даже в оценках всей этой ситуации мы точно так же со всем колесом и движемся. То визжим от восторга, как бабуины себя в грудь кулаками дубася, о том, что человек есть мера всех вещей — то, уставши от этого занятия, начинаем на небеса косо поглядывать, злобствуя по поводу того, что вот, дескать, не планету нам подсунули, а сплошное отхожее место.
   Ну да ладно. Совсем уж мы в метафизику рухнули. Пущай уж лучше этим делом мошенники-философы занимаются, все эти шеллинги-дюринги-виттгенштейны. (Последнего-то, честно говоря, я тут больше для рифмы приплел. Он вообще-то из них всех самый, пожалуй, что и порядочный. Он, Виттгенштейн этот, между прочим, как-то собратьям своим ткнул прямо в морду: ни хрена, сказал, ваша философия не говорит и сказать не может. Ты, сказал, прежде чем на предмет бытия и что там чего определяет, разобрался бы с наипростейшей мыслишкой своей. Типа «Маша ела кашу». И то, сказал, шестеренки у тебя встанут со скрежетом. А туда же, вашу мать — космос, человек, категории… И с прочими, говорят, после этого даже пиво пить не ходил — а это у них святое, что нам и автор «Материализма и эмпириокритицизма» подтвердил бы, когда с другом Цедербаумом кружечку за кружечкой в Цюрихе засаживал. На партийные, между прочим, деньги.)
   Так что ну ее нахрен, всю эту философию. Мы-то собрались — ежели кто еще помнит — поразвлечься. Вот это самое — всем эмпириокритицизмам вопреки — делать и будем, переводя наши глобальные рассуждения на рельсы конкретности, к тому же применительно все к тому же сегменту нашего биологического вида, о котором у нас речь и шла. К уголовному, то есть, элементу.
   Вот и у него, у элемента этого, как мы уже заметили, единство и борьба противоположностей по полной программе катят. Как оно, к примеру, в случае с тем же хладнокровием обстоит. Пока оно себе тождественно, то все, вроде, как-то и ничего. А как только в пережим да в карикатуру пошло, как только переход количества в качество обозначился, так оно тут же в собственную противоположность сигает — и ну само с собой бороться. В полном соответствии со строгими законами диалектики. (Нет, ну что ты скажешь! И сам зарекался, и Виттгенштейн вон советовал как настойчиво — а оно все вот это вот, годами накопленное, так и прет… Хватит, в самом-то деле. «Маша ела кашу» — вот она, истина, с которой бы расколупаться. А все остальное и вправду от лукавого.)
   Так вот, о хладнокровии все том же. Как только понесло его за рамки золотой уравновешенной середины, так и получаем всевозможные варианты неколебательного похренизма. (В смысле, «меня не колебает, потому как мне по хрену».) В каких-то житейских ситуациях оно для такого за рамки вышедшего индивида и ничего — как в политике той же или даже и на рабочих каких местах (хоть бы у тех же врачей — в конце концов, помирать-то не им, а пациенту). Но уголовнику нашему это если боком выходит, то сугубо персонально.
 
   Например, в городе Кентон, штат Массачусетс, такой неуловимый вор обретается, что у полиции и газет даже прозвище получил — «Мягкоступ». Он у них там в одном только 1995 году с десятка полтора квартирных краж провернул — что, конечно, для «Книги рекордов Гиннесса» никакой не результат, но тут речь не о том. А о том речь, что он, Мягкоступ этот, до того собственным хладнокровием упивается, что ведет себя на работе своей уже прямо-таки и по-хамски.
   Мало, что жилища он обворовывает в полном пристутствии ничего не подозревающих хозяев (дело обычно глубокой ночью происходит, так что они, как и положено, спят). Так ведь еще, собрав вещички изъятые в мешок, всегда этот «человек без нервов» (тоже из газетных восторгов) направляется на кухню, где устраивается перекусить. И опять-таки не так, чтобы полез в холодильник, вынул там колбаски, съел да и ушел — нет, ему, видите ли, надо горяченького. Так что он себе то яичницу какую с беконом сообразит, то чайку свеженького запарит. Хладнокровный очень.
   Так вот, не выловили его пока. Так себе все и ходит по острию, ступая мягко. И всем прочим подавая крайне дурной пример, потому как на такой работе ни расслабляться, ни отвлекаться категорически нельзя. Ты ж в конце концов, домушник, а не авиадиспетчер какой. И при неожиданном, а тем паче огорчительном раскладе только твоя задница на кону, и ничья больше.
   Потому никакой жалости к Брету Вули, например, от меня и не ждите. Залез он, этот Вули, в 1995 году в дом один в Сакраменто, в Калифорнии. Ну, залез правильно, ничего не скажу — момент выбрав, когда хозяев в дому том не было. Сгреб, значит, все вещички приглянувшиеся — стереосистему дорогую, видеокамеру, еще там чего-то. Сгреб — и даже уже у дверей сложил. А потом и остановился.
   Возжаждалось ему вдруг по воровской его дерзости да лихости еще и ублажиться чуток телом и душою. И отправился он в ванную комнату, где устроил себе ванну с пеной душистой розовой, да в нее и залег. Дескать, иной другой, такое дело провернувши, уже бы в норе какой сидел да зубами лязгал. А я вон каков ферт — весь в ароматной пене.
   С каковой мыслью приятной и заснул.
   Хозяева вернувшиеся, конечно, с удивлением вещички свои кровные на пороге обнаружили. Но с еще большим удивлением узрели они в своей собственной ванне совершенно незнакомого им субъекта, отдыхающего от трудов праведных с легким даже подхрапываньем. Но сразу будить не стали. Пускай еще поспит чуток — пока полиция подъедет. Что через пяток минут и случилось.
   Или вот вам еще один, Хуан Тамалатксе из Калифорнии. Залез, значит, в квартиру одну — и давай шурудить. А тут как раз хозяйка, Мора Лейн, с сыном своим малолетним стала ключом своим законным свою же дверь открывать.
   Ну, Тамалатксе (заррраза, знать бы еще, как он сам фамилию свою произносить умудряется) под кровать нырнул быстренько — и затаился. Что вполне нормально и, как вы понимаете, за рамки рабочего кодекса пока никак не выходит.
   В общем, он себе под кроватью лежит, а мама с сыном — тут же на диване расположившись, квартирка-то маленькая — телевизор глядеть настроились. Полчаса глядят, час. Сами знаете, как оно увлекательно бывает — думать-то ни хрена не надо.
   И стало Тамалатксе все это очень обидно. Они себе, дескать, отдыхают — а я что, хуже? (И без той ведь даже мысли, что они-то у себя дома ввечеру сидят, заслуженный, можно сказать отдых — но ты ж, лоботряс, на работе!) В общем, свернулся клубочком поудобнее — и заснул себе. Сладко заснул. С храпом даже богатырским.
   От которого мадам Лейн с сыночком подскочили тут же — и шепотком в полицию звякнули. А те, приехав, уже разбудили. И, как газеты писали — не без труда.
 
   Между прочим, с этим делом у них — спать на работе — прямо какая-то эпидемия. В порушенном Нерушимом такой народ обычно в пожарники шел, если помните. На Западе с этим делом похуже, поскольку у них в пожарниках отоспаться сложно. У них мало что тренировки, почитай, каждый день, так еще и выезжают не только на пожар как таковой, но и на любое происшествие — типа даже дорожно-транспортных (в том числе и не из самых великих). Ну это ладно, тут не о них, собственно, речь. А о том лишь, что не отоспишься там при пожарной-то каланче.
   Казалось бы, оно и воры по тому же ведомству должны проходить. Даже вот и строки народом сложились: «Кому не спится в ночь глухую». В том смысле, что вору, разведчику и всякому там прочему профессионалу того же ночного профиля. И вот по теории так оно, вроде, и должно быть — а на практике процветает все тот же неколебательный похренизм.
   Да вот хоть один даже год наугад выдернуть — 1993-й. Вот она вам, россыпь.
   В январе: в Глендейл, штат Калифорния, полиция, приехавшая на вызов, арестовала — предварительно разбудив! — Даниэля Маркоса Санчеса. Залез он в гараж один, машину вскрыл, на сиденье забрался — и заснул. В почетном окружении отмычек, хомок и прочего воровского инструментария.
   В марте: Чед Эрик Филлипс в штате Огайо забрался в кабину грузовичка — чужого, понятно — с целью его банально угнать. Пошурудил там под рулевой колонкой, чтобы, значит, провода зажигания обнажить на предмет завести — да видно притомился за такой-то изнуряющей работой. И — заснул. Снова полицейские будильниками работали.
   Опять же в марте: в городе Анахейм в Калифорнии. И того веселей история вышла. Там Брайан Мэйн в дом влез — с целью, конечно же, грабежа. Но прокололся довольно быстро. Соседи, что-то такое подозрительное заметив, тут же сообщили куда надо. Полицейские, поскольку не без оснований предполагали, что Мэйн этот вооружен, дом окружили и стали его через мегафоны попеременно то пугать, то уговаривать. Ну, он там тоже чего-то отгавкивался да грозился. А потом устал… да и залег спать. Так что стражи порядка еще себе в мегафоны порыкали, пока им такой монолог не осточертел и они в дом не вошли. А уже войдя — разбудили хором.
   В июне: в городе Грин Форест, штат Арканзас, два бандита ресторан ограбили. Взяли, то есть, кассу. Приехала, конечно, полиция. Стали, как положено, вокруг смотреть. Пока один из работников ресторана этого на паркинг, к ихнему же ресторану относящийся, не глянул. А на паркинге том, в автомобиле, те же отработавшие свое два бандита — Эдди Леон Спенсер и Майкл Шеннон Брэдли — с добычей на коленях и спали крепким себе сном. И это, конечно, сюрреализм и все такое прочее, но сидят они теперь очень даже реально.
   Интересно, что не только воры да грабители прямо из объятий Морфея за решетку летят. И с наркотиками который народ — по теории вроде как серьезный да башковитый — еще даже и как. В упоминавшемся уже городе Лафайет, что в штате Индиана, заснул один типчик за рулем автомобиля — прямо у окошка заказов в ресторане одном. Ну, полицейский подъехал на предмет перекусить — а машина впереди ни мычит, ни телится. Он и вышел глянуть. И видит, что спит себе, значит, гражданин за рулем, на полу автомобиля бычков — окурков, в смысле — из-под косяков с дурью валяется с десяток. И запах, который в тренированный полицейский нос с ходу шибанул. (В завершение композиции обнаружила еще полиция и целый кирпич все той же дури — прессованной — в багажнике.)
   А в Ист Провиденс, штат Род Айленд, утомленный уж я не знаю каким там солнцем Брайан Коста тоже за рулем к Морфею отлетел. Но в месте еще более несуразном — на самом въезде на скоростную трассу, где, если кто знает, машины как раз скорость до своей положенной сотни и набирают. Тут, конечно, полиция не приехать просто-таки не могла. А приехав, увидела, что действительно спит индивид. С… пятью солидного размера пакетами кокаина ПРЯМО НА КОЛЕНЯХ.
 
   Вот вам и похренизм. И «меня не колебает». Интересное у нас дельце выходит. А кого ж он колебает, твой срок тюремный — меня, что ли?
   Конечно, не в одном только настойчивом желании вздремнуть похренизм этот проявляется. Суть-то его в общем выражении такая, что — а хрен ли мне трудовая всякая дисциплина, когда очень хочется? И мне ли при моей крутизне кого и чего бояться?
   Может, конечно, что и некого. Разве что — в таком-то раскладе — себя любимого. Который для себя же в силу лихости, дерзости, насыпанного сверх меры хладнокровия и суммирующего все идиотизма — врагом еще тем может оказаться.
   Как оно во всем блеске проиллюстрировано в истории грабителя одного — из туманного Альбиона родом. (Ну ладно, уже и повыпендриваться нельзя. Из Англии, короче — теперь нет вопросов?) Залез он, значит, в городе Сэйлсбери в больницу Одсток. Нет, не за дурью — наркоманом не был, зачем мне на человека наговаривать. Ну, залез — и не без ловкости, между прочим, под носом у охраны в служебные помещения проникнув.
   И вот натаскал он там по мелочи — аппараты сотовые телефонные, пейджеры, прочие технологические штучки-дрючки из не особо тяжелых. Оно бы пора и домой, а тут… А тут наткнулся вдруг на аппарат ультрафиолетовый. Для загара.
   Тогда— то, на месте прямо, хош его и обуял. Дескать, ни за что не уйду, порцию загара не приняв. Потому как где же тут, дескать, в туманном моем Альбионе (да в Англии, Боже ты мой, я же уже объяснял!) я хоть мало-мальски бронзового оттенка добьюсь? С чем оголился -и под машину с желанным ультрафиолетом сиганул.
   И так ему сладко эта процедура пошла, что валялся он под кварцем этим, что на твоем пляже — целых сорок пять минут. При том, что аппарат, как выяснилось, был весьма специфический, предназначенный для регенерации кожи у ожоговых пациентов. Мощный такой — профессиональный — аппарат. С максимально допустимым сроком пребывания под ним — в… ДЕСЯТЬ СЕКУНД.