Страница:
Огорчали постоянные Леночкины хвори - у нее была какая-то странная легочная болезнь - никто не мог поставить диагноз, а, следовательно, и вылечить.
В довершение всего Софи завела "шикарный" роман с бывшим атаманом казачьего войска Степаном Терским и, заявившись однажды поздним вечером к ним на квартиру, бодро сообщила: "Девочки, я влюбилась, а мой "папочка" завтра возвращается из Киева и меня, конечно, убьет. Я должна срочно бежать. И вам здесь тоже оставаться нельзя. Надеюсь, вы готовы?" Софи вопросительно посмотрела на онемевших от неожиданности подруг. "Что вы на меня так смотрите? Ах, да, вас интересует, какой он… - она мечтательно улыбнулась. - Это такая смесь Распутина, Троцкого и Толстого…". - " Господи, а Толстой-то здесь причем?" - с трудом откашлявшись, спросила Леночка. "Ах, милая, как ты не понимаешь, это так чудесно, когда все это вместе - и Распутин, и Троцкий, и Ле-е-в Николаевич с его непротивлением злу насилием. То есть - лаской, девочки, нежностью и ла-аской…"
Заметив осуждение в глазах младшей сестры и веселое недоумение на лице Ирины, она, суетливо открыв сумочку, извиняющимся тоном спросила: "Девочки, хотите кокаину?"
– "Благодарствуйте, Софочка, мы постимся!" - серьезным тоном ответила ей тогда Ирина.
На лице Софи, глядящей на смеющихся подруг, появилась растерянная улыбка. Она обняла и расцеловала их с Леночкой, на глазах у нее выступили слезы. "Не ругайте меня, девочки. Разве в этой жизни может быть хоть что-то прекраснее любви? Даст Бог, свидимся в Крыму".
Побег из Одессы был организован новым ухажером Софи. По всему побережью большевики установили запретную полосу, версты на две от берега. Дальше ее заплывать было нельзя. Изображая из себя рыбаков, которым ночью приспичило половить рыбки, двое крепких казаков, выделенных им Терским, налегли на весла - и через сутки, вконец измученные качкой, отсутствием воды и провианта - в спешке успели прихватить с собой в шлюпку только пару дынь - они увидели маяк. Это была их цель - коса Тендра. Вскоре женщины уже сидели в кают-компании яхты "Лукулл" и пили чай с членом правительства Врангеля адмиралом Саблиным, оказавшимся добрым знакомым отца Ирины. Утром яхта взяла курс на Севастополь…
…Ирина посмотрела в окно, за которым сгустились сумерки. "Да… Скорей бы весна…" - Так уже надоела зима… - негромко произнесла она. Серегин, лениво предаваясь туманным раздумьям, доедал последний круасан.
– А чего здесь зимой бывает? - спросил он, подбирая пальцами крошки со стола и отправляя их в рот.
– Зима здесь, вы, наверное, еще не успели оценить это в полной мере, - хуже не придумать. Утром - дождь, в полдень - снег, вечером - дождь, к ночи - мороз. Все ходят больные, простуженные, кашляют, чихают… - помолчав, она показала в окно. - Видите, во-он, справа огонечки? Не хотите пойти в синематограф? Там очень мило. Я, кстати, знакома с режиссером Марселем Лербье. У него студия на окраине Парижа. Он даже мне предлагал сниматься у него. Представляете? - она говорила с забавными ужимками, будто желая умалить значение своих слов.
Серегин, наконец, перестав жевать, в два глотка допил вино.
– Представляю, - сказал он сумрачно. - Губа не дура! Вы, ну, так сказать, очень красивая… В общем… - он почесал затылок, - Слышь Ир, - перешел он на "ты", - не приучен я вот так, ну, вокруг, да около скакать! Скажу прям в лоб - нравишься ты мне, - вдруг решительно заявил он.
Она чуть не поперхнулась от неожиданности и жестом попросила официанта подлить еще вина. "Ну, наконец-то! Сам решился! - весело подумала Ирина. - А то я думала, придется канкан на столике танцевать! Спасибо, Софи! - мысленно обратилась она к подруге. - Даже мысли о тебе действуют на мужчин возбуждающе".
– Да я и сам могу. Что я, не мужчина? - Серегин отодвинул руку официанта с салфеткой, взял бутылку, поднес ее к своему бокалу, но под взглядом Ирины замер и со словами: "Вам освежить?" - плеснул вино сначала в ее бокал, пролив несколько капель на белоснежную скатерть, а затем себе все, что осталось. Она сделала знак официанту, чтобы принес еще. - Вы, Александр, кстати, имейте в виду - с непривычки вино может показаться легкой водичкой, а потом… Контроль можно над собой потерять.
Серегин, презрительно хмыкнув, допил вино и, вытерев рот ладонью, самодовольно произнес:
– Ты, Ирин, об моем пьянстве не беспокойся. Меня не прошибет. Я к этому делу сызмальства привычный. В гражданскую сколько разов чистый спирт принимал - и чего? Только злее контру рубил! - махнул он рукой, показывая, как это делал. - В капусту! А контролировать себя - пусть те, у кого камень за пазухой контролируют, а мне скрывать нечего, я - весь вон какой есть, открытый. Что в голове - то и говорю! - гордо изложил Серегин свою мысль.
Ирина почувствовала страшную усталость, не имея более желания говорить ни о чем. "Серегин начал пьянеть, - она попыталась мысленно оценить обстановку. - Что дальше? Как себя вести? Неужели уже сегодня?"
– А хотите, сходим в театр? - улыбаясь игриво и нежно, оживленно спросила Ирина, быстро взяв себя в руки
Он изумленно уставился на нее, откусывая заусенец.
– Здесь много артистов из России, - словно не замечая этого взгляда, продолжила Ирина. - Многие не знают языка, поэтому не смогли поступить во французский театр. Да и если б знали… - она махнула рукой. - Кому они тут нужны?
– О! Это ты в самую точку сказала! - он, недоуменно покрутив в руке пустой бокал, перевернул его вверх дном.
Официант, вынырнувший откуда-то из-за его спины, протянул руку с новой бутылкой.
– Давай! - Серегин, поставив бокал на ножку, не глядя, подвинул его в сторону официанта. - Лей!
Официант, скорбно посмотрев на расплывшееся на скатерти пятно, наполнил его бокал.
– Мсье из России? - с любезной улыбкой понимающе спросил он у Ирины.
– Да, - улыбнулась она.
– Что он говорит? - подозрительно спросил Серегин.
– Он сказал, что, очевидно, вы из России.
– Вот. Я так и понял, - выражение лица его изменилось. - Видать тоже нашему делу сочувствует. Хоть и не рабочий и вынужден буржуям прислуживать, а косточка трудовая имеется. - Он всем телом повернулся к официанту. - Комрад! - Исчерпав запас иностранных слов, Серегин поднял согнутую в локте руку, сжав пальцы в кулак. - Пролетарии всех стран, соединяйтесь! - Официант вежливо улыбнулся. Лицо Серегина просияло. - Во! Видишь? Все понимает! Советского человека, его ни с каким буржуем не спутаешь. В нас своя гордость имеется! - он поднялся с места и поднял бокал: - За победу мировой революции! - выпил залпом. - Во всем мире! - опустился на стул.
"Господи! Дай мне силы! Укрепи! Как я их всех ненавижу!" - захлебнувшись эмоциями, подумала Ирина, восхищенно глядя на Серегина, вертевшего в руках незажженую папиросу.
– Как хорошо вы сказали, Александр! Прямо плакать захотелось.
– Прощения прошу. Перебил. Вы чегой-то там говорили… - чиркнув спичкой, он закурил.
– Я говорила про театр. Так вот, представьте, актеры нашли какого-то мецената, который раз в год снимает им театр. А до этого они - репетируют. Причем - вечерами, ночами, ведь работают многие кто - шоферами, кто - официантами, кто - гримерами на студии, а кто просто в доме престарелых актеров какие-нибудь куклы делает для продаж на благотворительные нужды. - Серегин молча слушал, попыхивая папироской. По всему было видно, что он никак не может отключиться от исключительно плодотворного общения с официантом. Ирина постучала ногтем по бокалу. - Александр Васильевич, да слушаете ли вы меня? - Серегин кивнул и уставился на собеседницу, изо всех сил стараясь сосредоточиться. Ирина продолжила: - Репетируют они или дома у кого-либо, или в каких-то сараях. Я была на одной такой репетиции - так они с такой страстью спорили, где стоял самовар на сцене Художественного театра, из-за какой кулисы выходил дядя Ваня или Нина Заречная, что просто перешли на крик… - она покачала головой. - Представьте, в одном спектакле Соню в "Дяде Ване" играла актриса Кржановская, а ей уже лет семьдесят…
– И чего? - удивленно посмотрел на нее Серегин.
– Так она же, старушка эта, играет Со-ню! Понимаете?
– А-а… Соню… - протянул Серегин. - Ну да. Понимаю, - неуверенно пробормотал он. В его помутневших глазах появилась тоска. - В таком-то возрасте уж, конечно, надо бы ее, так сказать, уважительно по отчеству называть. Как ее по батюшке-то зовут? Софья?
Ирина вздохнула.
– Да неважно, не в том суть. Вы бы видели, успех какой был! В зале - все бывшие собрались… Бывшие губернаторы, министры…
– А вот, к слову, настроения какие в эмигрантской среде, ну, среди бывших? - уточнил он, почему-то подняв взгляд поверх ее головы, словно вспоминая заученный по чьему-то указанию текст. Ирина сделала вид, что задумалась.
– Волнуются, конечно, - начала она. "Нет, не то. Надобно ему что-либо приятное сказать, а то заснет, не дай Бог!" - озадаченно подумала она и, изобразив на лице осужение, продолжила: - И кругом нафталином пахнет… все из чемоданов повынимали кружева, платки, шали… "Ах, вы сегодня очаровательны", "Княгиня, позвольте ручку". Весь год живут ради этого дня - и те, кто в зале, и те, кто на сцене… - она прикусила губу и посмотрела на собеседника.
Серегин снова неожиданно зло ударил рукой по столу. Жалобно звякнули подскочившие от удара вилка с ножом. Влюбленная парочка, опасливо поглядывая на шумного соседа, поднялась и направилась к выходу. Из кухни выглянул встревоженный официант.
– Шуты гороховые! Им бы - лопаты в руки, да делом занять! Построить бы их всех и через всю Европу пешком на родину! - с яростью прошипел он. - Пусть бы потрудились на благо трудового народа!
– Да-да, право, и я об этом, - согласно кивнула Ирина, переводя предназначенный Серегину взгляд в сторону пальмы в кадке, жизнерадостно растопырившей зеленые пальцы во все стороны… - Им бы - лопаты в руки… Смотрите, Александр Васильевич, кажется, дождь кончился… Может, пойдем?
Она заглянула в лежащий на блюдечке счет и приоткрыла сумочку.
– Э, нет… - Серегин решительно положил ей ладонь на запястье. - У нас тоже деньги имеются. Не босяк! Я заплачу! Сам, так сказать. - Он достал конверт из внутреннего кармана пиджака и вдруг ласково провел по ее ладони шершавыми короткими пальцами.
– Слышь, Ир, поедем ко мне, а? Водки выпьем. Сало у меня еще осталось. И хлеб черный. За жизнь поговорим и все такое… У меня к тебе, так сказать, сильное влечение имеется. Ты хоть вроде и белая кость, а в душе, нутром чую, своя.
Ее сердце упало. "Неужели получается?.. - Показалось, что вот-вот стошнит. - Неужели уже сегодня?"
Огромная лужа, притаившаяся у края тротуара, томилась, ожидая жертву. Вечер был неудачным. Прохожих в переулке было мало, а те, кто, укрывшись жалкими зонтиками, торопливо проходили мимо, словно сговорившись, жались к стене дома, наивно полагая, что там меньше намокнут. И, как назло, ни одного автомобиля, который бы, проезжая, окатил этих смешных людишек холодной волной. Да еще эта мерзкая непрерывно лающая собачонка, уж сколько времени стоящая за стволом столетнего каштана с задранной вверх мордой, ожидая, что живущий на втором этаже хозяин, от которого она легкомысленно удрала во время прогулки, заметит ее из окна и впустит в дом. Нет бы, стояла на тротуаре! Тогда проезжающее авто могло бы окатить хотя бы ее. Было бы хоть какое-то развлечение! Да, скучно… Не задался вечер…
Вдруг собачонка, насторожившись, торопливо взобралась на тротуар. В конце переулка послышался шум мотора. Свет фар пронзил струи дождя, от чего тот как будто стал сильнее. Лужа сладострастно замерла - запахло бензином и удачей. Но автомобиль затормозил, аккуратно остановившись в полуметре от тротуара. Задняя дверь распахнулась, и мужские ноги в знакомых ботинках на толстой каучуковой подошве, ступив на подножку авто, уверенно перешагнули на бордюрный камень и оттуда без промедления - ближе к дому. Затем появились неизвестные еще женские ножки в изящных туфельках из золотистой замши, растерянно замершие на подножке - лужа возбужденно облизнулась в предвкушении легкой добычи.
– Александр Васильевич! - раздался растерянный женский голос. - Куда вы сбежали? Я плавать не умею!
Мужские ботинки, потоптавшись, неохотно двинулись к краю тротуара.
– Ну, давай, что ли, руку. А то впрямь бултыхнешься - я чего твоему графу-то скажу?
Золотистая туфелька, начав легкий полет в сторону тротуара, вдруг, неловко, словно нарочно, замедлила движение и… решительно опустилась прямо в середину - в самое глубокое место. К ней незамедлительно присоединилась и вторая. Лужа, не раздумывая, жадно обняла их и, переполнившись восторженным волнением, раскатила улыбку от края до края.
– Ой! Александр Васильевич! - вскрикнул женский голос. - Право, какой вы неловкий. Как же я домой пойду?
Мужские ботинки засуетились - в какой-то момент луже даже показалось, что ей удастся поближе познакомиться и с ними, но туфельки шагнули на тротуар.
– Ведите теперь меня к себе. Придется туфли сушить! - недовольно продолжил женский голос.
– Высушим, все высушим, в лучшем виде, - послышалось радостное мужское бормотание…
Распахнув дверь, горничная Лили увидела на пороге графиню Тарнер в расстегнутом, намокшем от дождя пальто и черных мужских сапогах. С трудом поднимая ноги, графиня переступила через порог и, придерживаясь рукой за стену, прошла в прихожую, оставляя на полу мокрые следы.
– Привет! - Ирина энергично подняла согнутую в локте руку, сжатую в кулак. - Пролетарии всех стран, соединяйтесь! - продолжила по-русски. - Дома, надеюсь, все… никого? - качнувшись, оперлась о стену. - Что такое?! Почему стены качаются? - хихикнув, спросила она, ухватившись за плечо Лили и пытаясь вытащить ногу из сапога.
– С ними еще и не такое бывает… - Лили весело оглядела хозяйку, -…когда граф из дома уезжает… - она спрятала улыбку, -…частенько лишнего перебирают!
– Да-а! Парижский воздух пьянит! - Ирина, отпустив плечо Лили и держась двумя руками за стену, предпринимала безуспешные попытки выпрыгнуть из сапог. - Вот и я… - крякнув, она вытащила-таки одну ногу, - перегуляла сегодня…
– Позвольте спросить, мадам, что произошло с вашими туфельками? - Горничная опустилась на колени перед Ириной, стаскивая второй сапог.
– Туфельки? - Ирина попыталась сосредоточиться. - Мои туфельки… Любимые… - ее голос дрогнул. - Их зажарили и… съели… навсегда! Варвары… - трагическим голосом произнесла она.
– Ох, эти парижане! - Лили покачала головой. - Гурманы… Мы, бургундцы, себе никогда ничего подобного не позволяем.
– А почему вы спрашиваете? Вам… - Ирина икнула, -…не нравится моя обувь? - придерживаясь за стену, медленно двинулась в сторону своей комнаты. - Так это я только что от… - остановилась, что-то вспоминая, - от господина Пу… - она снова икнула, -…аре. Это, - повернувшись, она ткнула пальцем в валяющиеся на полу сапоги, вокруг которых уже образовалась лужица, - новинка его дома моды, - задумалась на мгновение, - сапоги - "аля-рюс", - продолжила свой путь в гостиную, громко говоря на ходу, - попомните мое слово, Лили, - эта мода еще захлестнет весь мир!
– Да разве вас забудешь! - весело щебетала Лили, провожая Ирину в комнату.
– Нет, Лили! Сначала - в душ! В душ…в душ… - она распахнула дверь в ванную и вдруг, жалобно всхлипнув, проговорила тоненьким голосом, - я так устала сегодня…
– Может быть, мадам помочь? - в дрогнувшем голосе Лили предательски прозвучали смешливые нотки.
– Ступайте, Лили. Я сама. Все самое важное я всегда делаю сама. Са-ма! - покосившись на свое отражение в зеркале ванной, заявила ему по-русски: - Глаза б мои на тебя не смотрели! - и принялась стаскивать с себя одежду.
– Что прикажете делать с… - Лили кивнула в сторону прихожей.
– Положите в какую-нибудь коробку, - проговорила Ирина повелительным тоном и, ухмыльнувшись, добавила, - и обвяжите ее ленточкой! Лучше - красной. Мне надо будет их вернуть.
– Господину Пуаре? - не выдержав, рассмеялась Лили.
– А то кому же, умница ты моя! Ему, родимому… - снова по-по-русски закончила Ирина и, заговорщицки взглянув на горничную, поднесла указательный палец к губам. - Надеюсь, все это, - она неопределенно обвела вокруг рукой, - останется между нами?
– О чем вы, мадам?! - выражение лица Лили, переставшей поднимать сброшенную хозяйкой одежду, говорило о том, что с такой просьбой можно было вовсе не обращаться. - Женская солидарность - это святое и я…
– Ой, только умоляю… - Ирина наморщилась, как от внезапной зубной боли, - не надо про солидарность… и этих… соединяющихся пролетариев! - Она обессиленно опустилась на край ванной, жестом попросив Лили выйти.
Горничная, бросив на нее встревоженный взгляд, торопливо подобрала с пола оставшиеся предметы туалета и тихонько прикрыла за собой дверь. Из ванной послышался шум падающих предметов и недовольный голос: "Наставили тут… повернуться негде…"
Через несколько минут, снова проходя мимо двери в ванную, Лили показалось, что сквозь шум льющейся воды слышен негромкий плач. Она остановилась и прислушалась.
Нет. Наверное, показалось…
Ирина стояла под душем, подставив голову и плечи под тугие струи воды. Переполненная желанием скорее очиститься, избавиться от тошнотворного сладковатого запаха одеколона, въевшегося в кожу, она изо всех сил терла лицо, шею, руки губкой и плакала. Какое же счастье, что его разморило от выпитого и он уснул с блаженной улыбкой на лице, очевидно во сне осуществив то, чего не смог наяву. И, тем не менее, она плакала от пережитого унижения, от собственной слабости, которую только теперь можно было показать. "Тушкевич, Мальцев - в Москве… профсоюзы… Степан Ракелов - однофамилец, с родинкой - чекистский начальник… Тушкевич - со всеми связь держит…" - все шептала и шептала она…
Сегодня ночью включился часовой механизм, неумолимо отмеряющий остаток их жизни. И этот механизм уже никто не сможет остановить. Никто. Даже она сама. И пусть ей гореть в аду… Но эти выродки попадут туда раньше!
Уже лежа в кровати, свернувшись, как в детстве, калачиком, она, помимо своего желания, снова и снова перебирала в памяти события последнего вечера и ночи. Ее немного подташнивало - такого количества водки она не пила никогда. Да еще эти папиросы… Как хорошо, что Николя вернется только завтра и не надо ничего объяснять. До сих пор невозможно поверить, что у нее все получилось. Случайное стечение обстоятельств? Нет. Наверное, кто-то ей помогает. На небе… Или в преисподней… Кто бы мог подумать, что заветным ключиком неожиданно окажется небольшое родимое пятнышко на ее щеке? Вспомнив одного из убийц, того, с отвратительным пятном на лице, похожим на пиявку, Ирина начала импровизацию на эту тему. Серегин неожиданно оживился. "Слышь, Ир, ты не поверишь, у меня дружок, так сказать, боевой, вот у него, ну, так-о-ое пятно на морде! Ночью ежели встретишь - кондратий хватит!.."
…Вцепившись в эту ниточку, она уже не отпустила ее.
"Небось, все друзья растерялись по жизни?"
"Не-е, нас, дружков закадычных, четверо, ну, не разлей вода. Всю революцию вместе…с самого семнадцатого, и гражданскую… все живы остались… В Бологом сдружились…"
…"Бологое, Бологое, ты далекое…" - Опять этот глупый стишок! Ирина поднялась с кровати и, резко рванув на себя раму, распахнула окно. В комнату ворвался холодный влажный воздух.
За окном деревья жаловались друг другу на непогоду. Звезды успевали лишь одним глазком взглянуть на влажную от дождя землю, и тут же испуганно прятались от ветра в мятые серые тучи. Сена, как натянутая струна, дрожала, предвкушая прикосновение рассвета…
18
19
В довершение всего Софи завела "шикарный" роман с бывшим атаманом казачьего войска Степаном Терским и, заявившись однажды поздним вечером к ним на квартиру, бодро сообщила: "Девочки, я влюбилась, а мой "папочка" завтра возвращается из Киева и меня, конечно, убьет. Я должна срочно бежать. И вам здесь тоже оставаться нельзя. Надеюсь, вы готовы?" Софи вопросительно посмотрела на онемевших от неожиданности подруг. "Что вы на меня так смотрите? Ах, да, вас интересует, какой он… - она мечтательно улыбнулась. - Это такая смесь Распутина, Троцкого и Толстого…". - " Господи, а Толстой-то здесь причем?" - с трудом откашлявшись, спросила Леночка. "Ах, милая, как ты не понимаешь, это так чудесно, когда все это вместе - и Распутин, и Троцкий, и Ле-е-в Николаевич с его непротивлением злу насилием. То есть - лаской, девочки, нежностью и ла-аской…"
Заметив осуждение в глазах младшей сестры и веселое недоумение на лице Ирины, она, суетливо открыв сумочку, извиняющимся тоном спросила: "Девочки, хотите кокаину?"
– "Благодарствуйте, Софочка, мы постимся!" - серьезным тоном ответила ей тогда Ирина.
На лице Софи, глядящей на смеющихся подруг, появилась растерянная улыбка. Она обняла и расцеловала их с Леночкой, на глазах у нее выступили слезы. "Не ругайте меня, девочки. Разве в этой жизни может быть хоть что-то прекраснее любви? Даст Бог, свидимся в Крыму".
Побег из Одессы был организован новым ухажером Софи. По всему побережью большевики установили запретную полосу, версты на две от берега. Дальше ее заплывать было нельзя. Изображая из себя рыбаков, которым ночью приспичило половить рыбки, двое крепких казаков, выделенных им Терским, налегли на весла - и через сутки, вконец измученные качкой, отсутствием воды и провианта - в спешке успели прихватить с собой в шлюпку только пару дынь - они увидели маяк. Это была их цель - коса Тендра. Вскоре женщины уже сидели в кают-компании яхты "Лукулл" и пили чай с членом правительства Врангеля адмиралом Саблиным, оказавшимся добрым знакомым отца Ирины. Утром яхта взяла курс на Севастополь…
…Ирина посмотрела в окно, за которым сгустились сумерки. "Да… Скорей бы весна…" - Так уже надоела зима… - негромко произнесла она. Серегин, лениво предаваясь туманным раздумьям, доедал последний круасан.
– А чего здесь зимой бывает? - спросил он, подбирая пальцами крошки со стола и отправляя их в рот.
– Зима здесь, вы, наверное, еще не успели оценить это в полной мере, - хуже не придумать. Утром - дождь, в полдень - снег, вечером - дождь, к ночи - мороз. Все ходят больные, простуженные, кашляют, чихают… - помолчав, она показала в окно. - Видите, во-он, справа огонечки? Не хотите пойти в синематограф? Там очень мило. Я, кстати, знакома с режиссером Марселем Лербье. У него студия на окраине Парижа. Он даже мне предлагал сниматься у него. Представляете? - она говорила с забавными ужимками, будто желая умалить значение своих слов.
Серегин, наконец, перестав жевать, в два глотка допил вино.
– Представляю, - сказал он сумрачно. - Губа не дура! Вы, ну, так сказать, очень красивая… В общем… - он почесал затылок, - Слышь Ир, - перешел он на "ты", - не приучен я вот так, ну, вокруг, да около скакать! Скажу прям в лоб - нравишься ты мне, - вдруг решительно заявил он.
Она чуть не поперхнулась от неожиданности и жестом попросила официанта подлить еще вина. "Ну, наконец-то! Сам решился! - весело подумала Ирина. - А то я думала, придется канкан на столике танцевать! Спасибо, Софи! - мысленно обратилась она к подруге. - Даже мысли о тебе действуют на мужчин возбуждающе".
– Да я и сам могу. Что я, не мужчина? - Серегин отодвинул руку официанта с салфеткой, взял бутылку, поднес ее к своему бокалу, но под взглядом Ирины замер и со словами: "Вам освежить?" - плеснул вино сначала в ее бокал, пролив несколько капель на белоснежную скатерть, а затем себе все, что осталось. Она сделала знак официанту, чтобы принес еще. - Вы, Александр, кстати, имейте в виду - с непривычки вино может показаться легкой водичкой, а потом… Контроль можно над собой потерять.
Серегин, презрительно хмыкнув, допил вино и, вытерев рот ладонью, самодовольно произнес:
– Ты, Ирин, об моем пьянстве не беспокойся. Меня не прошибет. Я к этому делу сызмальства привычный. В гражданскую сколько разов чистый спирт принимал - и чего? Только злее контру рубил! - махнул он рукой, показывая, как это делал. - В капусту! А контролировать себя - пусть те, у кого камень за пазухой контролируют, а мне скрывать нечего, я - весь вон какой есть, открытый. Что в голове - то и говорю! - гордо изложил Серегин свою мысль.
Ирина почувствовала страшную усталость, не имея более желания говорить ни о чем. "Серегин начал пьянеть, - она попыталась мысленно оценить обстановку. - Что дальше? Как себя вести? Неужели уже сегодня?"
– А хотите, сходим в театр? - улыбаясь игриво и нежно, оживленно спросила Ирина, быстро взяв себя в руки
Он изумленно уставился на нее, откусывая заусенец.
– Здесь много артистов из России, - словно не замечая этого взгляда, продолжила Ирина. - Многие не знают языка, поэтому не смогли поступить во французский театр. Да и если б знали… - она махнула рукой. - Кому они тут нужны?
– О! Это ты в самую точку сказала! - он, недоуменно покрутив в руке пустой бокал, перевернул его вверх дном.
Официант, вынырнувший откуда-то из-за его спины, протянул руку с новой бутылкой.
– Давай! - Серегин, поставив бокал на ножку, не глядя, подвинул его в сторону официанта. - Лей!
Официант, скорбно посмотрев на расплывшееся на скатерти пятно, наполнил его бокал.
– Мсье из России? - с любезной улыбкой понимающе спросил он у Ирины.
– Да, - улыбнулась она.
– Что он говорит? - подозрительно спросил Серегин.
– Он сказал, что, очевидно, вы из России.
– Вот. Я так и понял, - выражение лица его изменилось. - Видать тоже нашему делу сочувствует. Хоть и не рабочий и вынужден буржуям прислуживать, а косточка трудовая имеется. - Он всем телом повернулся к официанту. - Комрад! - Исчерпав запас иностранных слов, Серегин поднял согнутую в локте руку, сжав пальцы в кулак. - Пролетарии всех стран, соединяйтесь! - Официант вежливо улыбнулся. Лицо Серегина просияло. - Во! Видишь? Все понимает! Советского человека, его ни с каким буржуем не спутаешь. В нас своя гордость имеется! - он поднялся с места и поднял бокал: - За победу мировой революции! - выпил залпом. - Во всем мире! - опустился на стул.
"Господи! Дай мне силы! Укрепи! Как я их всех ненавижу!" - захлебнувшись эмоциями, подумала Ирина, восхищенно глядя на Серегина, вертевшего в руках незажженую папиросу.
– Как хорошо вы сказали, Александр! Прямо плакать захотелось.
– Прощения прошу. Перебил. Вы чегой-то там говорили… - чиркнув спичкой, он закурил.
– Я говорила про театр. Так вот, представьте, актеры нашли какого-то мецената, который раз в год снимает им театр. А до этого они - репетируют. Причем - вечерами, ночами, ведь работают многие кто - шоферами, кто - официантами, кто - гримерами на студии, а кто просто в доме престарелых актеров какие-нибудь куклы делает для продаж на благотворительные нужды. - Серегин молча слушал, попыхивая папироской. По всему было видно, что он никак не может отключиться от исключительно плодотворного общения с официантом. Ирина постучала ногтем по бокалу. - Александр Васильевич, да слушаете ли вы меня? - Серегин кивнул и уставился на собеседницу, изо всех сил стараясь сосредоточиться. Ирина продолжила: - Репетируют они или дома у кого-либо, или в каких-то сараях. Я была на одной такой репетиции - так они с такой страстью спорили, где стоял самовар на сцене Художественного театра, из-за какой кулисы выходил дядя Ваня или Нина Заречная, что просто перешли на крик… - она покачала головой. - Представьте, в одном спектакле Соню в "Дяде Ване" играла актриса Кржановская, а ей уже лет семьдесят…
– И чего? - удивленно посмотрел на нее Серегин.
– Так она же, старушка эта, играет Со-ню! Понимаете?
– А-а… Соню… - протянул Серегин. - Ну да. Понимаю, - неуверенно пробормотал он. В его помутневших глазах появилась тоска. - В таком-то возрасте уж, конечно, надо бы ее, так сказать, уважительно по отчеству называть. Как ее по батюшке-то зовут? Софья?
Ирина вздохнула.
– Да неважно, не в том суть. Вы бы видели, успех какой был! В зале - все бывшие собрались… Бывшие губернаторы, министры…
– А вот, к слову, настроения какие в эмигрантской среде, ну, среди бывших? - уточнил он, почему-то подняв взгляд поверх ее головы, словно вспоминая заученный по чьему-то указанию текст. Ирина сделала вид, что задумалась.
– Волнуются, конечно, - начала она. "Нет, не то. Надобно ему что-либо приятное сказать, а то заснет, не дай Бог!" - озадаченно подумала она и, изобразив на лице осужение, продолжила: - И кругом нафталином пахнет… все из чемоданов повынимали кружева, платки, шали… "Ах, вы сегодня очаровательны", "Княгиня, позвольте ручку". Весь год живут ради этого дня - и те, кто в зале, и те, кто на сцене… - она прикусила губу и посмотрела на собеседника.
Серегин снова неожиданно зло ударил рукой по столу. Жалобно звякнули подскочившие от удара вилка с ножом. Влюбленная парочка, опасливо поглядывая на шумного соседа, поднялась и направилась к выходу. Из кухни выглянул встревоженный официант.
– Шуты гороховые! Им бы - лопаты в руки, да делом занять! Построить бы их всех и через всю Европу пешком на родину! - с яростью прошипел он. - Пусть бы потрудились на благо трудового народа!
– Да-да, право, и я об этом, - согласно кивнула Ирина, переводя предназначенный Серегину взгляд в сторону пальмы в кадке, жизнерадостно растопырившей зеленые пальцы во все стороны… - Им бы - лопаты в руки… Смотрите, Александр Васильевич, кажется, дождь кончился… Может, пойдем?
Она заглянула в лежащий на блюдечке счет и приоткрыла сумочку.
– Э, нет… - Серегин решительно положил ей ладонь на запястье. - У нас тоже деньги имеются. Не босяк! Я заплачу! Сам, так сказать. - Он достал конверт из внутреннего кармана пиджака и вдруг ласково провел по ее ладони шершавыми короткими пальцами.
– Слышь, Ир, поедем ко мне, а? Водки выпьем. Сало у меня еще осталось. И хлеб черный. За жизнь поговорим и все такое… У меня к тебе, так сказать, сильное влечение имеется. Ты хоть вроде и белая кость, а в душе, нутром чую, своя.
Ее сердце упало. "Неужели получается?.. - Показалось, что вот-вот стошнит. - Неужели уже сегодня?"
***
Огромная лужа, притаившаяся у края тротуара, томилась, ожидая жертву. Вечер был неудачным. Прохожих в переулке было мало, а те, кто, укрывшись жалкими зонтиками, торопливо проходили мимо, словно сговорившись, жались к стене дома, наивно полагая, что там меньше намокнут. И, как назло, ни одного автомобиля, который бы, проезжая, окатил этих смешных людишек холодной волной. Да еще эта мерзкая непрерывно лающая собачонка, уж сколько времени стоящая за стволом столетнего каштана с задранной вверх мордой, ожидая, что живущий на втором этаже хозяин, от которого она легкомысленно удрала во время прогулки, заметит ее из окна и впустит в дом. Нет бы, стояла на тротуаре! Тогда проезжающее авто могло бы окатить хотя бы ее. Было бы хоть какое-то развлечение! Да, скучно… Не задался вечер…
Вдруг собачонка, насторожившись, торопливо взобралась на тротуар. В конце переулка послышался шум мотора. Свет фар пронзил струи дождя, от чего тот как будто стал сильнее. Лужа сладострастно замерла - запахло бензином и удачей. Но автомобиль затормозил, аккуратно остановившись в полуметре от тротуара. Задняя дверь распахнулась, и мужские ноги в знакомых ботинках на толстой каучуковой подошве, ступив на подножку авто, уверенно перешагнули на бордюрный камень и оттуда без промедления - ближе к дому. Затем появились неизвестные еще женские ножки в изящных туфельках из золотистой замши, растерянно замершие на подножке - лужа возбужденно облизнулась в предвкушении легкой добычи.
– Александр Васильевич! - раздался растерянный женский голос. - Куда вы сбежали? Я плавать не умею!
Мужские ботинки, потоптавшись, неохотно двинулись к краю тротуара.
– Ну, давай, что ли, руку. А то впрямь бултыхнешься - я чего твоему графу-то скажу?
Золотистая туфелька, начав легкий полет в сторону тротуара, вдруг, неловко, словно нарочно, замедлила движение и… решительно опустилась прямо в середину - в самое глубокое место. К ней незамедлительно присоединилась и вторая. Лужа, не раздумывая, жадно обняла их и, переполнившись восторженным волнением, раскатила улыбку от края до края.
– Ой! Александр Васильевич! - вскрикнул женский голос. - Право, какой вы неловкий. Как же я домой пойду?
Мужские ботинки засуетились - в какой-то момент луже даже показалось, что ей удастся поближе познакомиться и с ними, но туфельки шагнули на тротуар.
– Ведите теперь меня к себе. Придется туфли сушить! - недовольно продолжил женский голос.
– Высушим, все высушим, в лучшем виде, - послышалось радостное мужское бормотание…
***
Распахнув дверь, горничная Лили увидела на пороге графиню Тарнер в расстегнутом, намокшем от дождя пальто и черных мужских сапогах. С трудом поднимая ноги, графиня переступила через порог и, придерживаясь рукой за стену, прошла в прихожую, оставляя на полу мокрые следы.
– Привет! - Ирина энергично подняла согнутую в локте руку, сжатую в кулак. - Пролетарии всех стран, соединяйтесь! - продолжила по-русски. - Дома, надеюсь, все… никого? - качнувшись, оперлась о стену. - Что такое?! Почему стены качаются? - хихикнув, спросила она, ухватившись за плечо Лили и пытаясь вытащить ногу из сапога.
– С ними еще и не такое бывает… - Лили весело оглядела хозяйку, -…когда граф из дома уезжает… - она спрятала улыбку, -…частенько лишнего перебирают!
– Да-а! Парижский воздух пьянит! - Ирина, отпустив плечо Лили и держась двумя руками за стену, предпринимала безуспешные попытки выпрыгнуть из сапог. - Вот и я… - крякнув, она вытащила-таки одну ногу, - перегуляла сегодня…
– Позвольте спросить, мадам, что произошло с вашими туфельками? - Горничная опустилась на колени перед Ириной, стаскивая второй сапог.
– Туфельки? - Ирина попыталась сосредоточиться. - Мои туфельки… Любимые… - ее голос дрогнул. - Их зажарили и… съели… навсегда! Варвары… - трагическим голосом произнесла она.
– Ох, эти парижане! - Лили покачала головой. - Гурманы… Мы, бургундцы, себе никогда ничего подобного не позволяем.
– А почему вы спрашиваете? Вам… - Ирина икнула, -…не нравится моя обувь? - придерживаясь за стену, медленно двинулась в сторону своей комнаты. - Так это я только что от… - остановилась, что-то вспоминая, - от господина Пу… - она снова икнула, -…аре. Это, - повернувшись, она ткнула пальцем в валяющиеся на полу сапоги, вокруг которых уже образовалась лужица, - новинка его дома моды, - задумалась на мгновение, - сапоги - "аля-рюс", - продолжила свой путь в гостиную, громко говоря на ходу, - попомните мое слово, Лили, - эта мода еще захлестнет весь мир!
– Да разве вас забудешь! - весело щебетала Лили, провожая Ирину в комнату.
– Нет, Лили! Сначала - в душ! В душ…в душ… - она распахнула дверь в ванную и вдруг, жалобно всхлипнув, проговорила тоненьким голосом, - я так устала сегодня…
– Может быть, мадам помочь? - в дрогнувшем голосе Лили предательски прозвучали смешливые нотки.
– Ступайте, Лили. Я сама. Все самое важное я всегда делаю сама. Са-ма! - покосившись на свое отражение в зеркале ванной, заявила ему по-русски: - Глаза б мои на тебя не смотрели! - и принялась стаскивать с себя одежду.
– Что прикажете делать с… - Лили кивнула в сторону прихожей.
– Положите в какую-нибудь коробку, - проговорила Ирина повелительным тоном и, ухмыльнувшись, добавила, - и обвяжите ее ленточкой! Лучше - красной. Мне надо будет их вернуть.
– Господину Пуаре? - не выдержав, рассмеялась Лили.
– А то кому же, умница ты моя! Ему, родимому… - снова по-по-русски закончила Ирина и, заговорщицки взглянув на горничную, поднесла указательный палец к губам. - Надеюсь, все это, - она неопределенно обвела вокруг рукой, - останется между нами?
– О чем вы, мадам?! - выражение лица Лили, переставшей поднимать сброшенную хозяйкой одежду, говорило о том, что с такой просьбой можно было вовсе не обращаться. - Женская солидарность - это святое и я…
– Ой, только умоляю… - Ирина наморщилась, как от внезапной зубной боли, - не надо про солидарность… и этих… соединяющихся пролетариев! - Она обессиленно опустилась на край ванной, жестом попросив Лили выйти.
Горничная, бросив на нее встревоженный взгляд, торопливо подобрала с пола оставшиеся предметы туалета и тихонько прикрыла за собой дверь. Из ванной послышался шум падающих предметов и недовольный голос: "Наставили тут… повернуться негде…"
Через несколько минут, снова проходя мимо двери в ванную, Лили показалось, что сквозь шум льющейся воды слышен негромкий плач. Она остановилась и прислушалась.
Нет. Наверное, показалось…
***
Ирина стояла под душем, подставив голову и плечи под тугие струи воды. Переполненная желанием скорее очиститься, избавиться от тошнотворного сладковатого запаха одеколона, въевшегося в кожу, она изо всех сил терла лицо, шею, руки губкой и плакала. Какое же счастье, что его разморило от выпитого и он уснул с блаженной улыбкой на лице, очевидно во сне осуществив то, чего не смог наяву. И, тем не менее, она плакала от пережитого унижения, от собственной слабости, которую только теперь можно было показать. "Тушкевич, Мальцев - в Москве… профсоюзы… Степан Ракелов - однофамилец, с родинкой - чекистский начальник… Тушкевич - со всеми связь держит…" - все шептала и шептала она…
Сегодня ночью включился часовой механизм, неумолимо отмеряющий остаток их жизни. И этот механизм уже никто не сможет остановить. Никто. Даже она сама. И пусть ей гореть в аду… Но эти выродки попадут туда раньше!
Уже лежа в кровати, свернувшись, как в детстве, калачиком, она, помимо своего желания, снова и снова перебирала в памяти события последнего вечера и ночи. Ее немного подташнивало - такого количества водки она не пила никогда. Да еще эти папиросы… Как хорошо, что Николя вернется только завтра и не надо ничего объяснять. До сих пор невозможно поверить, что у нее все получилось. Случайное стечение обстоятельств? Нет. Наверное, кто-то ей помогает. На небе… Или в преисподней… Кто бы мог подумать, что заветным ключиком неожиданно окажется небольшое родимое пятнышко на ее щеке? Вспомнив одного из убийц, того, с отвратительным пятном на лице, похожим на пиявку, Ирина начала импровизацию на эту тему. Серегин неожиданно оживился. "Слышь, Ир, ты не поверишь, у меня дружок, так сказать, боевой, вот у него, ну, так-о-ое пятно на морде! Ночью ежели встретишь - кондратий хватит!.."
…Вцепившись в эту ниточку, она уже не отпустила ее.
"Небось, все друзья растерялись по жизни?"
"Не-е, нас, дружков закадычных, четверо, ну, не разлей вода. Всю революцию вместе…с самого семнадцатого, и гражданскую… все живы остались… В Бологом сдружились…"
…"Бологое, Бологое, ты далекое…" - Опять этот глупый стишок! Ирина поднялась с кровати и, резко рванув на себя раму, распахнула окно. В комнату ворвался холодный влажный воздух.
За окном деревья жаловались друг другу на непогоду. Звезды успевали лишь одним глазком взглянуть на влажную от дождя землю, и тут же испуганно прятались от ветра в мятые серые тучи. Сена, как натянутая струна, дрожала, предвкушая прикосновение рассвета…
18
В прихожей было темно и тихо. В воздухе был разлит валериановый запах тоски. Повернув голову, Николя заметил на вешалке пальто Ирины и, не раздеваясь, прошел в комнату. Обхватив руками плечи, она стояла лицом к окну и, услышав шаги, резко обернулась. По ее лицу скользнула улыбка.
– Знаешь, дорогая, - бодро проговорил он, приближаясь и будто продолжая прерванный мгновение назад разговор, - я только сейчас понял, почему ты так любишь подолгу стоять у окна…
Слегка наклонив голову, Ирина молча смотрела на него. Создавалось впечатление, будто она вовсе отказывается думать, все глубже уходя в угрюмое молчание.
– …все это оттого, что ты, любовь моя, в другой жизни была птицей… Редкой птицей, - добавил он. - А птицам непременно нужны небо и простор. Непременно. Сейчас, в человеческом обличии, ты мучаешься из-за того, что вынуждена находиться в замкнутом пространстве - в клетке, из которой хочешь вырваться, хотя, наверное, вовсе не уверена в том, что за ее пределами получишь больший простор. - Николя обнял ее. - Допускаю, что тебе не столь важен сам процесс полета, сколько его гипотетическая возможность. Только имей в виду, девочка, дверца твоей клетки всегда открыта. - Он прижал ее к себе, словно боясь, что она и вправду может улететь.
– Ты все еще хочешь поехать в Россию?
Ирина, всхлипнув, прильнула к его груди.
– Ну-ну-ну! Что такое? - Николя встряхнул ее за плечи. - Разве можно перед дорогой так раскисать? Соберись! А то передумаю и никуда не отпущу!
Она вскинула голову и вопросительно посмотрела на мужа.
– Что смотришь? - Николя изобразил веселость на лице. - Разве не ты просила меня организовать поездку? Вот, держи. - Он протянул ей большой голубой конверт. Отпрянув от мужа, Ирина схватила конверт и вытряхнула содержимое на стол. Паспорт… билеты на поезд… какие-то бумаги на английском языке, некоторые на бланках… Николя, с улыбкой глядя на нее, снял, наконец, пальто и небрежно бросил его на кресло.
– Смотри и запоминай… - он потянулся к бумагам. - Ты - сотрудница американского благотворительного фонда. Зовут тебя,- привыкай к этому имени, - Зинаида Блюмендорф. Вот здесь, на этом листе, твоя биография и необходимые сведения о фонде и его руководителях. Выучи и сожги, - он указал головой в сторону камина. - Дальше. Вот билет до Берлина, - он посмотрел на часы. - Поезд сегодня вечером в десять. В Берлине ты присоединишься к делегации Соцрабинтерна, - заметив немой вопрос в глазах жены, небрежно пояснил, - сокращение расшифровывается как Социалистический Рабочий Интернационал, создан года два-три назад в Гамбурге, впрочем, - он улыбнулся, глядя, как Ирина, тихонько опустившись на стул, положила руки на колени и, словно прилежная ученица, внимательно слушает его, - подробные сведения ты найдешь в этой справке. Далее - поездом -отправишься в Советский Союз. Надеюсь, ты помнишь, что именно так называется теперь твоя Россия. - Ирина слегка кивнула. - Билет до Москвы получишь уже вместе с другими членами делегации - продолжил Николя, - Постарайся управиться в несколько дней, не рискуй, когда все закончишь - скажись больной и уезжай. Вот так… - он внимательно посмотрел на нее. - Ну что, слово-то скажешь или так и будешь молчать, как золото? - перешел он на русский язык.
– Спасибо… - произнесла она так тихо, что Николя с трудом ее расслышал. - Спасибо… - Ирина поднялась со стула и приблизилась к мужу. - Я уже, право, и не надеялась.
– Да-а, - протянул Николя довольным голосом. - Это была не самая простая задача! Но… - он снова заговорил по-русски, - под ленивый камень вода не протечет!
…Поцеловав мужа, и будто не слыша его слов, она метнулась к платяному шкафу…
… Вечером, вернувшись домой с вокзала, Николя подошел к телефону и набрал номер.
– Она поехала… - проговорил он и повесил трубку.
– Знаешь, дорогая, - бодро проговорил он, приближаясь и будто продолжая прерванный мгновение назад разговор, - я только сейчас понял, почему ты так любишь подолгу стоять у окна…
Слегка наклонив голову, Ирина молча смотрела на него. Создавалось впечатление, будто она вовсе отказывается думать, все глубже уходя в угрюмое молчание.
– …все это оттого, что ты, любовь моя, в другой жизни была птицей… Редкой птицей, - добавил он. - А птицам непременно нужны небо и простор. Непременно. Сейчас, в человеческом обличии, ты мучаешься из-за того, что вынуждена находиться в замкнутом пространстве - в клетке, из которой хочешь вырваться, хотя, наверное, вовсе не уверена в том, что за ее пределами получишь больший простор. - Николя обнял ее. - Допускаю, что тебе не столь важен сам процесс полета, сколько его гипотетическая возможность. Только имей в виду, девочка, дверца твоей клетки всегда открыта. - Он прижал ее к себе, словно боясь, что она и вправду может улететь.
– Ты все еще хочешь поехать в Россию?
Ирина, всхлипнув, прильнула к его груди.
– Ну-ну-ну! Что такое? - Николя встряхнул ее за плечи. - Разве можно перед дорогой так раскисать? Соберись! А то передумаю и никуда не отпущу!
Она вскинула голову и вопросительно посмотрела на мужа.
– Что смотришь? - Николя изобразил веселость на лице. - Разве не ты просила меня организовать поездку? Вот, держи. - Он протянул ей большой голубой конверт. Отпрянув от мужа, Ирина схватила конверт и вытряхнула содержимое на стол. Паспорт… билеты на поезд… какие-то бумаги на английском языке, некоторые на бланках… Николя, с улыбкой глядя на нее, снял, наконец, пальто и небрежно бросил его на кресло.
– Смотри и запоминай… - он потянулся к бумагам. - Ты - сотрудница американского благотворительного фонда. Зовут тебя,- привыкай к этому имени, - Зинаида Блюмендорф. Вот здесь, на этом листе, твоя биография и необходимые сведения о фонде и его руководителях. Выучи и сожги, - он указал головой в сторону камина. - Дальше. Вот билет до Берлина, - он посмотрел на часы. - Поезд сегодня вечером в десять. В Берлине ты присоединишься к делегации Соцрабинтерна, - заметив немой вопрос в глазах жены, небрежно пояснил, - сокращение расшифровывается как Социалистический Рабочий Интернационал, создан года два-три назад в Гамбурге, впрочем, - он улыбнулся, глядя, как Ирина, тихонько опустившись на стул, положила руки на колени и, словно прилежная ученица, внимательно слушает его, - подробные сведения ты найдешь в этой справке. Далее - поездом -отправишься в Советский Союз. Надеюсь, ты помнишь, что именно так называется теперь твоя Россия. - Ирина слегка кивнула. - Билет до Москвы получишь уже вместе с другими членами делегации - продолжил Николя, - Постарайся управиться в несколько дней, не рискуй, когда все закончишь - скажись больной и уезжай. Вот так… - он внимательно посмотрел на нее. - Ну что, слово-то скажешь или так и будешь молчать, как золото? - перешел он на русский язык.
– Спасибо… - произнесла она так тихо, что Николя с трудом ее расслышал. - Спасибо… - Ирина поднялась со стула и приблизилась к мужу. - Я уже, право, и не надеялась.
– Да-а, - протянул Николя довольным голосом. - Это была не самая простая задача! Но… - он снова заговорил по-русски, - под ленивый камень вода не протечет!
…Поцеловав мужа, и будто не слыша его слов, она метнулась к платяному шкафу…
***
… Вечером, вернувшись домой с вокзала, Николя подошел к телефону и набрал номер.
– Она поехала… - проговорил он и повесил трубку.
19
– Через тридцать минут прибываем в столицу Советского Союза! - Розовощекая улыбчивая проводница обходила одно за другим купе международного вагона, полностью занятого членами делегации, везде старательно повторяя с чудовищным произношением одну и ту же заученную фразу на русском, немецком и английском языках.
Поезд, постепенно замедляя ход, словно крадучись, подбирался к Москве. Ирина выглянула в окно, за которым мелькали деревянные домики с палисадниками, укутанные цветущими деревьями. В вагоне началась оживленная суета - многие пассажиры впервые посещали загадочную страну Советов.
– Подъезжаем! - радостно сообщил Ирине сосед по купе - сухонький общительный старичок-француз, постоянно пребывавший в благостном настроении и напевавший себе под нос арии из опер. - Тридцать минут - это, считайте, почти приехали. Так-то вот. Вы, мадам Зинаида, в Москве-то раньше бывали? - уже в который раз за несколько дней пути спросил он.
– Доводилось, мсье Поль, - смирившись с простительной для столь почтенного возраста забывчивостью, с улыбкой повторила Ирина. - Еще в детском возрасте вместе с родителями. Впрочем, я была совсем маленькой, поэтому мало что помню. Разве что несколько слов по-русски. У меня, знаете ли, прабабка родом из Смоленска. - Открыв сумочку, Ирина достала длинный мундштук и папироску. - Простите, мсье Поль, я покину вас ненадолго.
Пройдя в тамбур, где уже стояли двое - Фридрих, высокий, худощавый, рыжеволосый шумный немец из делегации, познакомившийся с ней еще в первый день пути в вагоне-ресторане, категорично заявив, что в ее обществе готов ехать хоть до Китая, и русоволосый мужчина средних лет с немного одутловатым лицом и настороженным взглядом, который подсел в их вагон где-то после Бреста, - она закурила, поглядывая в окно и чувствуя нараставшее внутри томительное ожидание предстоящей встречи с Москвой.
Всю дорогу от Берлина Ирина старалась не вступать в разговоры и, как обычно, находясь в обществе малознакомых ей людей - больше слушала. Слушать было интересно, особенно в вагоне-ресторане, где, собираясь вместе, все начинали жаркие дебаты на английском, французском, немецком и испанском языках, из которых только последний Ирина знала недостаточно хорошо. Она старалась садиться где-нибудь в уголке, но все равно, как одна из немногих и, к тому же привлекательных, женщин в составе делегации, не могла избавиться от назойливого внимания мужчин.
Поезд, постепенно замедляя ход, словно крадучись, подбирался к Москве. Ирина выглянула в окно, за которым мелькали деревянные домики с палисадниками, укутанные цветущими деревьями. В вагоне началась оживленная суета - многие пассажиры впервые посещали загадочную страну Советов.
– Подъезжаем! - радостно сообщил Ирине сосед по купе - сухонький общительный старичок-француз, постоянно пребывавший в благостном настроении и напевавший себе под нос арии из опер. - Тридцать минут - это, считайте, почти приехали. Так-то вот. Вы, мадам Зинаида, в Москве-то раньше бывали? - уже в который раз за несколько дней пути спросил он.
– Доводилось, мсье Поль, - смирившись с простительной для столь почтенного возраста забывчивостью, с улыбкой повторила Ирина. - Еще в детском возрасте вместе с родителями. Впрочем, я была совсем маленькой, поэтому мало что помню. Разве что несколько слов по-русски. У меня, знаете ли, прабабка родом из Смоленска. - Открыв сумочку, Ирина достала длинный мундштук и папироску. - Простите, мсье Поль, я покину вас ненадолго.
Пройдя в тамбур, где уже стояли двое - Фридрих, высокий, худощавый, рыжеволосый шумный немец из делегации, познакомившийся с ней еще в первый день пути в вагоне-ресторане, категорично заявив, что в ее обществе готов ехать хоть до Китая, и русоволосый мужчина средних лет с немного одутловатым лицом и настороженным взглядом, который подсел в их вагон где-то после Бреста, - она закурила, поглядывая в окно и чувствуя нараставшее внутри томительное ожидание предстоящей встречи с Москвой.
Всю дорогу от Берлина Ирина старалась не вступать в разговоры и, как обычно, находясь в обществе малознакомых ей людей - больше слушала. Слушать было интересно, особенно в вагоне-ресторане, где, собираясь вместе, все начинали жаркие дебаты на английском, французском, немецком и испанском языках, из которых только последний Ирина знала недостаточно хорошо. Она старалась садиться где-нибудь в уголке, но все равно, как одна из немногих и, к тому же привлекательных, женщин в составе делегации, не могла избавиться от назойливого внимания мужчин.