Вико Наталия. Тело черное, белое, красное

   – Феликс… А Феликс… Смотри-ка… ты и я. А между нами… - Распутин замолк, еще приблизив лицо к графину, - кувшин… с кровью, - тихо произнес он. - Глянь, ежели я смотрю сквозь него - тебя в крови вижу. А ежели ты поглядишь… - Юсупов сидел неподвижно, только лицо стало чуть бледнее обычного. Старец распрямился. - Налить тебе ентого вина? - Гость неопределенно качнул головой. - Не хошь - как хошь. - Распутин отставил графин в сторону. - Тогда давай - мадеру! Она - ласковая! Люблю! - Налил в бокалы вино янтарного цвета и залпом опустошил свой. Юсупов, приподняв бокал, молча рассматривал его.
   – Чевой-то не пьешь? Никак боишься чево? - по лицу Распутина скользнула усмешка. А ты - не боись. Со мной- ничего не боись. Вино - Богом дано для усиления души… - Он налил себе еще и, с удовольствием в несколько глотков выпив, причмокнул и откинулся на спинку стула. - Вино да травы… Они - от природы. Через них черпаю ту силу безмерную, которой меня наградил… Бог…
   Юсупов пригубил вина.
   – Мадера у вас, Григорий Ефимович, отменная. А… скажите, Государь и наследник эти ваши травы тоже принимают? - Неожиданно спросил он хозяина и аккуратно положил в рот кусочек шоколада.
   Распутин прищурился. "Не прост Феликс. Так и мы, чай, не лыком шиты. Хошь поиграть? Поиграть - это завсегда".
   – Принимают. Пошто не принимать? - Простодушно улыбнулся он. - Только я велю никому об том не сказывать. Всякий раз твержу: ежели кто из докторов, Боткин, к примеру, узнает об моих средствах - лечению конец, один вред больному будет. Потому они от разговоров берегутся. Оно и верно. - Он хитро взглянул на Юсупова. "Ну… Пошто молчишь? Испужался? Спрашивай. Чую ж я, спросить хочешь, промежду прочим, каки таки средства потребляют папа с мамой… Осторожничаешь только… Вспугнуть меня боишься. А ты не боись, мил человек! Глянь, я пред тобой - яки агнец божий. Игра мне с тобой в интерес. Все остальные - игры отыгранные. Посему - скушные. Ну, не боись, красавчик, спрашивай".
   – Какие же средства вы предписываете императору и цесаревичу? - Юсупов сделал еще глоток вина и поставил бокал на стол.
   "Молодец, красавец. Решился-таки. Только пошто это ты нынче такой беспокойный?"
   – Каки средства, спрашиваешь? Разные. Смесь, которая милость Божию приносит и благодать. Ведь коли мир в сердце воцарится, все покажется добрым да веселым. Хотя, правду сказать, - снова поставив перед собой графин с красным вином, Распутин опять принялся рассматривать гостя сквозь графинное стекло, - какой он царь? Он - дитя Божие. Не зря, скажу тебе, друг милый, царица - да знаешь небось, картинки рисует развеселые, насмешница этакая, - так вот не зря она Государя всяк раз дитем изображает на руках у матери… - Заметив, что Юсупов напряженно смотрит на него, ожидая продолжения, выглянул из-за графина и лукаво улыбнулся: - Да ты, милок, не страдай. Все устроится. Увидишь.
   "Спроси давай меня, что устроится? Я объясню-вразумлю. А устроится все - точное дело. Как того заслуживаем, так и устроится".
   – Что устроится? Как? - Юсупов сделал еще глоток и, оглядев стол, отломил кусочек бисквита. "Вино вареньем закусывать, так это весьма оригинально. Сейчас бы сыр был весьма кстати".
   – Что устроится, спрашиваешь? - Распутин помолчал. - Хватит войны. Хва-тит. Что, немцы не братья нам? - Заметив удивление на лице Юсупова, усмехнулся. - Еще Исус учил: возлюби врага, как родного брата. - Хитро посмотрев на гостя, зачерпнул ложкой варенье. - Война скоро кончится. - Облизав ложку, бросил ее на стол. - Чё смотришь? Сладенькое сладеньким закусишь - во рту горько станется. Не замечал? А ты, милок, замечай. Все замечай. Польза будет. И с людьми так. Берегись сладеньких-то! Иначе ох как горько будет! - Обтер ладонью рот. - А про войну… Скоро покончим… Александру - царицей объявим… до совершеннолетия наследника. А Николашу - в Ливадию отправим. Дюже он устал. Пущай отдыхает. Фотограшки делает. Любит он, понимашь, это дело. - Распутин провел рукой по волосам. - Царица же - баба умная. За то ее и народ не любит. - Почесал бороду, с удовольствием наблюдая за выражением лица Юсупова. "Чё смотришь? Не ведаешь, что ли, что у нас только дураков любят? Да убогих. Я поди ж тоже - не убогий да не дурак. Посему любви мне от вас ждать - не дождаться. Интересно тебе, знает ли царица?.. А ты, голубочек, спроси. Я тебе отвечу".
   – А царица знает, что делает? - неотрывно глядя на Старца, тихо спросил Юсупов.
   – Знает, - Распутин снова почесал бороду. - И что делать надобно - тоже знает. Думу обещалась разогнать. Болтунов этих… - Внимательно посмотрел на напряженное лицо Юсупова. "Хватит ему, пожалуй, на сегодня… игры. Пора в спальню - его, глупого, лечить. Не разум его неразумный, а тело его никудышное, с коим разум не в сильном ладу пребывает". Распутин лениво потянулся. - Да хватит, пожалуй, о делах. Ты ж нездоров еще. Иди приляжь. Щас приду… лечить. Кажись, третий у нас етот, как ты говоришь, сиянс? Иди. Будет тебе сиянс.
   Юсупов, торопливо допив мадеру, поднялся и прошел в спальню. Присев на узкую кровать, стоявшую в углу, огляделся. В прежние посещения он не мог этого сделать - Старец неотлучно был рядом, да и все тогда было как в полусне. Небольшая, просто обставленная комната. Рядом с кроватью большой сундук, покрытый узорами. В противоположном углу - иконы, перед которыми горит лампадка. На стенах - несколько аляповатых лубочных картинок с библейскими сценами и портреты Государя и императрицы. "Неужели то, что говорил сегодня Распутин, - правда и Россию ждут новые потрясения? "- Юсупов прилег на кровать и прикрыл глаза, пытаясь осознать услышанное. Редкая удача… или - неудача выпала на его долю - прикоснуться к абсолютному злу, которое толкает страну к гибели. Дьявол во плоти находился рядом. Значит, чтобы спасти Россию, надо уничтожить зло в его материальной форме. Убить Распутина. Сегодня отпали последние сомнения, и он понял совершенно ясно, что другого не дано и что именно ему, человеку верующему, судьбой уготована участь забыть о заповеди "не убий ". Совершить зло ради добра.
   Послышался шорох. Он открыл глаза. Показалось, будто кто-то смотрит на него. Подняв голову, прислушался. Никого… Сейчас Распутин придет и снова будет делать пассы. И снова нужно будет собрать все силы, чтобы сознание не ушло. Старец действительно обладает властью, называя ее - Божией, но она - точно от дьявола. Юсупов перекрестился…

6

   В фойе зала Армии и Флота на Литейном было полно народу. Все в перерыве оживленно разговаривали, обсуждая только что увиденный спектакль Всеволода Мейерхольда.
   – Ники, смотрите же скорее! Вот же он, вот - Есенин! Это я о нем вам рассказывала! - Ирина показала взглядом на стоящего неподалеку молодого мужчину с русыми вьющимися волосами, окруженного стайкой поклонниц.
   – Ирэн, дорогая, - улыбнулся Ракелов,- я не успеваю за ходом ваших мыслей. Вы же только что с жаром ругали Мейерхольда…
   – И вовсе я не ругала! Просто - не понимаю ничего в таком искусстве. Я, знаете ли, воспитывалась на репертуаре Александринки. Кстати, вы были на премьере "Романтиков"?
   – Не пришлось, к сожалению.
   – Жаль. Было просто изумительно! Вызывали автора уже после второго действия. Мережковский был такой счастливый… Ой, Ники, - она взяла Ракелова под руку, - пойдемте скорее в зал, перерыв заканчивается, сейчас будет самое интересное.
   – Между прочим, - щебетала она, пробираясь между рядами, - я тоже иногда пишу стихи. Говорят, весьма недурно.
   Они сели на свои места. Зал был уже почти полон.
   – Я просто уверен, что не дурно, а очень хорошо пишете! Кстати, - Ракелов, наклонившись к Ирине, указал на темноволосого мужчину с тонкими чертами лица, беседующего в проходе с Мейерхольдом, - хотите познакомлю?
   – Вы знакомы с Михаилом Кузминым? - изумилась Ирина. - Быть не может! Я, знаете ли, его страстная поклонница! Очень часто в памяти всплывают какие-то его строки, и обязательно, как я в детстве говорила, "впопад". К примеру, помните его "Что случается, то свято"? Как же это верно! Именно так надобно принимать все, что преподносит нам жизнь. У него замечательный слог, и сам он такой чистый, как горный хрусталь. Ну а вы, Ники, вам-то что нравится у Кузмина? - спросила она с улыбкой. - Можете вспомнить хоть одну его строчку? Ну-ка, ну-ка? Вот сейчас и проверим, какой вы на деле любитель поэзии.
   Ракелов с полуулыбкой укоризненно покачал головой.
   – Ах, Ирэн, похоже, вы испытание мне решили устроить. Ну что ж, извольте. - Мгновенно посерьезнев, он потер переносицу и прочитал вполголоса:
 
   В игольчатом сверканьи
   Занеженных зеркал -
   Нездешнее исканье
   И демонский оскал…
   – Это - мое самое любимое… - Помолчал мгновение. - Что ж, убедил я вас?
   – Ну, хорошо. - Ирина одобрительно взглянула на него. - Сдаюсь. Можете считать, убедили. Хотя, сказать по правде, в этих стихах мне не все понятно.
   – Мне представляется, что смысл этих строк… - начал было пояснять Ракелов.
   – Бог мой, Ники, не вздумаете ли вы мне объяснять? Стихи нельзя препарировать, как лягушку! - с жаром воскликнула она. Ракелов растерянно замолк. - А с Кузминым, если честно, познакомиться очень хочу! И потому, - Ирина весело взглянула на Николая Сергеевича, - не стану!
   На его лице замер немой вопрос.
   – Да, да, не стану, потому что очень люблю его. Вдруг, не дай Бог… Знаете, Ники, нам, женщинам, - важно произнесла она, - иногда достаточно какой-то мелочи - одного неловкого слова, снисходительного взгляда, банального прыща на носу или неприятного запаха, чеснока например, чтобы разрушить чувство к кумиру, которое строилось годами и казалось незыблемым…
   – Насколько я знаю, - неуверенно проговорил Ракелов, - Кузмин чеснока не употребляет, да и насчет…
   Раздались аплодисменты - на сцену вышел Есенин…
   Поэты сменяли один другого. Зал казался Ирине одним существом, внимающим звукам поэзии. Она чувствовала причастность к этому существу, распахнутому для восприятия прекрасного…
   Ракелов осторожно взял ее за руку, краем глаза заметив, как дрогнули ее губы. Он поймал себя на мысли, что ему приятно наблюдать за Ириной и через выражение ее лица, ее эмоции, следить за тем, что происходит на сцене и в зале…
   Вечер завершила похожая на Сивиллу великолепная Ахматова - в белом платье со стюартовским воротником, с высокой прической черных волос и неизменной незавитой челкой.

 
…Мне никто сокровенней не был,
Так меня никто не томил,
Даже тот, кто на муку предал,
Даже тот, кто ласкал и забыл…
 

***

 
   …В оживленном потоке зрителей они вышли на улицу и не спеша пошли по Литейному.
   Смеркалось.
   Холодный воздух покалывал горло. Не хотелось говорить ни о чем. В ушах еще звучала музыка стихов. Постепенно людей на улице становилось все меньше. Навстречу попадались лишь редкие прохожие.
   – Господи, как хорошо! - Нарушила молчание Ирина. - Какое удивительное, редкое для нашего тревожного времени чувство спокойствия и душевного равновесия!
   – Я… завтра уезжаю, - вдруг глухо произнес Ракелов.
   – Как уезжаете? Зачем? - Она остановилась в растерянности. - Надолго?
   – Ирэн… - Его пальцы осторожно скользнули по ее руке и охватили запястье. - Иногда обстоятельства будут требовать моих отлучек. И с этим поделать ничего нельзя. У меня есть определенные обязанности и чувство долга… -
   А как же… я?.. - спросила она разбитым голосом. Ракелов поцеловал ей руку.
   – Ирэн, дорогая, где бы я ни был, вы же знаете, что я…
   Слезы подступили к ее глазам. "Господи, как же быть? Он ведь уедет и так и не узнает, что я… его…" Она сжала руку Николая Сергеевича, вслушиваясь в мелодию его голоса, пытаясь запомнить каждую ноту, впитать все оттенки. Ракелов говорил медленно, задумчиво, будто обращаясь к самому себе.
   – Ирэн, прошу вас, подумайте над моими словами. Я вернусь… и если вы скажете "да", я тотчас же поеду к Сергею Ильичу просить вашей руки. Вы слышите меня, Ирэн? Не молчите! Скажите же что-нибудь! - Он остановился и вдруг обнял ее.
   Приподнявшись на цыпочки, она коснулась его губ своими губами и прошептала обдавая жарким дыханием:
   – Ники, давай поделим эти сумерки пополам - ты бери свет, а я возьму тьму…
 

***

 
   – Ирина Сергеевна, что-то вы бледненькая сегодня. Плохо спали? - Пожилой хирург устало опустился на низкую табуретку у стены и посмотрел на часы. Ходики остановились на половине четвертого. Как раз в это время началась операция. Сколько она длилась? Впрочем, уже не важно. Раненого спасти не удалось. Молоденький солдат, совсем мальчик, лежал сейчас в коридоре на каталке, накрытый простыней в желтоватых разводах.
   – Тяжело, Иван Иванович. - Ирина раскладывала пакетики с порошками, сверяясь с листом назначений. - Боль кругом, кровь, смерть. Я когда после дежурства подхожу к зеркалу - кажется, себя саму насквозь вижу: вот - кишки, вот - селезенка, вот - печень… И - кровь по венам. А они - будто вот-вот лопнут. Фу! - Она помотала головой, отгоняя неприятное видение.
   – Ирочка, голубушка, вы о сердце забыли, - грустно усмехнулся доктор. - О сердце забывать нельзя. Что нам приказывает сердце, а?
   – И что же? - Ирина, не поворачивая головы, отошла от подноса с лекарствами и поставила кипятить шприцы.
   – Я закурю, не возражаете? - Не дожидаясь ответа, Иван Иванович достал папиросу и, жадно затянувшись несколько раз, продолжил: - Так вот, сердце нам велит жить. И - любить. Любить жизнь во всех ее проявлениях. Потому что жизнь у нас - одна. И другой - не будет. - Он помолчал, попыхивая папиросой. - Главное - всегда помнить, что книгу собственной жизни мы пишем набело. Без черновиков. Находите радость даже в самые трудные минуты жизни. Когда же совсем нечему радоваться… Просто подходите утром к окну и говорите: "Здравствуй, солнышко!"
   Ирина подошла к окну и прислонилась к подоконнику.
   "Солнышко… Где ж его взять в этом сером городе? Совсем скоро - новый девятьсот семнадцатый год, а на душе так безрадостно! Раньше праздник врывался в город, принося с собой запах новогодних елок, все вокруг искрилось весельем, разноцветными гирляндами, улыбками… А этот Новый год вползает в измученную войной страну нехотя, словно мучаясь вопросом: "А стоит ли? Может, еще поживете в девятьсот шестнадцатом? А может, мне вообще не приходить?.." Грустно… И от Ники нет вестей. Уже почти месяц прошел. После его отъезда кажется, будто все вокруг окрасилось в черно-белые тона." - Она покосилась на пропитанные кровью бинты, сваленные в бак в углу комнаты. - "Еще - в красный… Черный. Белый. Красный. Три главных цвета алхимии. Вспомнились слова Порфирия: "Дух России, как Феникс, возрождающийся из пепла, снова одевается в тело черное, белое, красное…" Да, пожалуй, Иван Иванович прав. Надо научиться говорить солнышку "здравствуй"… Тогда легче жить. - Ирина отошла от окна. - " Интересно, куда это Поликарповна запропастилась? Надо вынести бинты. Полный бак уже".
   Выйдя из докторской, она прислушалась. Где-то в конце коридора был слышен раскатистый смех. Пройдя туда, Ирина приоткрыла дверь палаты для выздоравливающих и заглянула внутрь.
   Поликарповна, опершись на швабру, стояла в проходе между койками спиной к входу.
   – …милочки, говорите, а я вам объяснение скажу. И ето - не смехотворство какое, а сурьезная ученость. - Она сделала многозначительную паузу. - Исчё сызмальства мать мне мудреную книжку читала, а я смышленая была, все на ум запоминала… Да… - Она почесала затылок. - Книга ета - "Трепетник" называется. Ну, говорите скоренько, а я поясню. Где, говоришь, милок, у тебя трепещет? - обратилась она к рыжеволосому парню, утиравшему выступившие от смеха слезы. - Ага. Вот тут. Ето просто, ето я тебе так скажу - " Аще в згибе левой руки потрепещет, кажет болезнь головы и студ всему телу, а после - пот". Во: глядикося - пот у тебя, милок, аж по всему телу. Я же говорю - не смехотворство ето.
   – Поликарповна! - Ирина услышала голос пожилого солдата, совсем недавно переведенного в эту палату. - А у меня вот тут, с утра трепещет, - приложил он руку к груди. - Просто мочи терпеть нету. - Он хрипло засмеялся.
   – Чаво смеяться? - возмутилась старушка. - Ето, милок, у кого грудные титьки трепещут, то будет во сне греза великая. Так что глазья свои прикрывай и жди грезу.
   Хохот раненых раскатился по палате.
   – А у меня…
   – Нет, сперва мне скажи…
   Поликарповна, краем глаза заметив стоящую за ее спиной в дверях Ирину, засуетилась.
   – Последнему скажу - и пойду. Ну вас к лешему. Где, говоришь, у тебя трепещет? - Раненый указал на забинтованную ногу. - А, ето так означает: "Колено левое потрепещет, - она с опаской покосилась в сторону двери, - кажет страх и переполох".
   Ирина, с трудом сдерживая улыбку, вышла в коридор. Поликарповна, подхватив ведро и швабру, выскочила за ней.
   – Поликарповна! - Ирина сделала строгое лицо. - Я же просила бинты вынести! Сколько ждать?
   – "Ох, бегу, эх, бегу, удержаться не могу!" - Позвякивая ведром, старушка с невинным видом засеменила по коридору.
   "Вот уж кто, наверное, не то что с солнышком - с каждой птичкой здоровается", - улыбнулась ей вслед Ирина.
   – Что там? Опять Поликарповна чего учудила? - добродушно поинтересовался Иван Иванович, когда она вернулась в докторскую.
   – Учудила. Скоро вас будет учить, как раненых выхаживать. Вот спросите ее, к примеру, можно ли ампутированный палец заново вырастить? Получите изумительный ответ, уж будьте уверены!
   – Гм-м… - кашлянул доктор. - Поликарповна!
   – Чаво-сь? - тут же заглянула в дверь бойкая старушка. Она напоминала озорного подростка, который, войдя в класс, прикидывает, сейчас ли ему намазать клеем стул учителя или чуть позже.
   Ирина отошла к раковине и, отвернув кран, принялась старательно мыть руки.
   – Гм-м, тут вот какое дело… Поликарповна… - Иван Иванович с серьезным видом задумчиво крутил в руках папиросу. - Мы… Вы… Так сказать…- начал он, пытаясь сформулировать вопрос.
   – Да не телись ты, милок, чай, не девка я… Надо чего? - Поликарповна хитро взглянула на него.
   – Хотел у тебя, подруга… спросить…
   Ирина прыснула и, завернув кран, потянулась к полотенцу.
   – Есть ли, подруга, в народе средство, подходящее, по твоему разумению, чтобы палец амп… отрезанный от руки мог заново вырасти. А? - Иван Иванович сурово нахмурил брови.
   Старушка приободрилась.
   – Чаво нет? Есть. Это тебе для науки надобно? - Она понимающе кивнула. - Тады слушай. Значится так, берешь голову лягушки…- С подозрением взглянула на доктора, в уголках глаз которого затаилась улыбка. - Тебе ето для смехотворства аль для дела? Для дела - так записывай. У меня время мало, ище коридор домыть надобно. Пишешь, штоль?
   Иван Иванович кивнул и, расположившись за столом, взял лист бумаги и карандаш.
   – Значится, так. Берешь голову лягушки, бычий глаз, - старушка зыркнула в сторону Ирины, тщательно вытиравшей лицо полотенцем, - зерен белого мака, ладана, камфоры, высушиваешь, смешиваешь ето все с кровью гусенка… гу-у-сенка… Успеваешь писать-то? - вытянув шею, заглянула под руку доктору, -…гусенка. Ежели не найдешь гусенка - не плачь, можно горлицы. Затем скатываешь, милок, маленькие шарики… - В глазах доктора засветился неподдельный интерес, -…и все! - закончила пояснение старушка и, окинув всех торжествующим взглядом, грациозно облокотилась на швабру.
   – Чего - "все"? - пришла Ирина на помощь Ивану Ивановичу, который, зайдясь в приступе смеха, отвернулся к стене. - А дальше что? Это нужно пить? Жевать? Окуривать помещение? Растворять в спирте?
   Поликарповна замялась, смущенно уцепившись за ручку швабры.
   – Запамятовала чавой-то. Извиняйте. Чаво сказать не могу - того не могу. - Иван Иванович, справившись, наконец, со смехом, повернулся, окинув ее грозным взглядом. Поликарповна засуетилась, потихоньку продвигаясь в сторону двери и бормоча на ходу: - Мы - народ! Наше дело маленькое. Сказал - и ушел быстренько. Чтоб не попало.
   Ловко подхватив бак с бинтами, уже в дверном проеме она пропела, косясь на смеющегося Ивана Ивановича:
 
   А я молодая, а я озорная,
   Мое сердце скок да скок,
   Поцелуй меня разок! Э-ээх!
   Широко улыбнулась беззубым ртом.
   – Ступай, ступай, подруга! - проговорил ей вслед Иван Иванович, вытирая слезы. - Я тебя в конце дежурства поцелую. А то боюсь, ежели прямо сейчас, то с собой не совладаю.
   Поликарповна остановилась.
   – Гляди-кось! Не забудь, что обещался-то! А то знаю вас, мужиков! Вы только на обещания горазды! - Гордо неся бак, она вышла из комнаты.
   Через мгновение из коридора донесся грохот. Встревоженная Ирина выскочила за дверь. Старушка, отряхиваясь и кряхтя, поднялась с пола и принялась запихивать в бак выпавшие бинты.
   – Не ушиблись, Поликарповна? - подбежала к ней Ирина.
   – Не-е, милая. Склизко. Пол помыла… и - забыла! - сымпровизировала она. - Так это ничаво! Вот, и с полом поздоровкалась!
   Ирина, покачав головой, вернулась в докторскую.
   – Ну и бабуля… Это ж надо такой жизнерадостной быть!
   Иван Иванович затушил папиросу и медленно поднялся с места.
   – Да она не так уж и стара - ей ведь и пятидесяти нет. А потом… что ей остается делать? У нее полгода назад мужа на фронте убили. Затем вскоре - старшего сына. А месяц назад младший без вести пропал. Мальчик совсем. Она потому каждый день новых раненых встречает. Надеется. Так-то вот… - Доктор вышел. Ирина осталась стоять посреди комнаты…
   Рано утром, приняв несколько подвод с санитарного поезда и два автомобиля санитарной колонны Императорского Автомобильного Общества с ранеными, Ирина вышла из госпиталя. "Сколько их еще будет? Скольких еще мальчиков проглотит война?"
   Махнув рукой так кстати проезжавшему мимо ворот госпиталя извозчику, Ирина села в пролетку.
   – На Невский, к дому Трояновских. - Она прикрыла глаза. "Господи, как же хочется спать".
 

***

 
   … На ступенях госпитальной лестницы, у лап каменного льва, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, сидела Поликарповна - одинокая седая старуха. Пятидесяти лет.
 

***

 
   …Ирина вошла в дом Трояновских, у которых по-прежнему жила, испытывая только одно желание - поскорее лечь в кровать. Вечером наверняка опять будут гости. Нет, пожалуй, сначала надо выпить чаю, а уже потом - спать.
   В доме в этот ранний час стояла сонная тишина. Заспанный, недовольный камердинер в поспешно наброшенном на плечи камзоле, открывший ей входную дверь, казалось, так и не проснулся. Поднявшись по ступеням, она прошла через столовую, увешанную полотнами русских живописцев - в своей страсти к собиранию картин Петр Петрович Трояновский был истинным патриотом. Проходя через галерею с разноцветными витражными окнами к спальне, Ирина, к своему изумлению, услышала в комнате Софи голоса: томный, низкий - Софи и восторженно-возбужденный - Леночки, и тихонько постучала. Дверь распахнула Леночка. Глаза ее лихорадочно блестели.
   – Проходи скорее! - Она схватила Ирину за руку и втащила в комнату. - Софи только что приехала и такое рассказывает! Только клянись хранить тайну. Слышишь? Клянись же!
   Софи в шикарном вечернем платье полулежала на огромном диване цвета изумруда, утопая в бархатных подушках.
   – Садись же, Ирэн. Вон вино на столике. Хочешь?
   Ирина покачала головой и с удовольствием нырнула в мягкие подушки… Глаза слипались.
   – Видишь ли, Ирэн, тут такие новости… - Леночка замялась, покосившись на старшую сестру. - В общем, Софи… - Она в растерянности замолчала.
   – Ах, дорогая, оставь эти условности. Мне теперь, после того, что было, - все равно! Ирэн, дорогая, передай папироску из той коробочки. И аккуратнее, не урони. Это - особые папироски. Они дорогого стоят! - многозначительно проговорила Софи, закуривая. - Скажи, Ирэн, у тебя уже были мужчины? Ты имела связь с ними, я это имею в виду? У Элен уже есть кавалер, так что она понимает, о чем я говорю. Я к тому… - она затянулась, - если нет - тебе слушать не надо. Ничего не поймешь. Это - как разговор с иностранцем на неизвестном тебе языке. О чем он говорит, можно только догадываться по интонации, жестам и мимическим движениям лица, ежели таковые имеются. - Софи расхохоталась, но вдруг, прервав смех, резко села на диване и строго спросила: - Так как? Были?
   Растерявшаяся Ирина неуверенно кивнула. Софи, иронически улыбаясь, недоверчиво оглядела ее. Ирина кивнула еще раз. Она просто не могла не кивнуть.
   – Отлично! - Софи откинулась на подушки. - Тогда продолжу. На чем я остановилась? Ах да. Итак, девочки, не могу сказать, что "развратна до мозга костей", но кое-что в жизни испытала, поэтому знаю, о чем говорю. С ним невозможно сравнить ни одного мужчину. Ни одного! Он - нечто особое. Я уж не говорю о том, что ему просто хочется… - она бросила испытующий взгляд на Ирину и затянулась папироской, - "отдаваться", ну, это у меня и с другими было. Некоторыми… - Загадочная улыбка скользнула по ее лицу.
   Желтоватый дым медленно расползался по комнате. Ирина почувствовала, как стало гореть лицо. В горле слегка запершило.
   – Он очень силен. Очень. - Дыхание Софи участилось. - Когда он… входил в меня, - она с силой ударила кулаком по диванной подушке, - тело его напрягалось все, от головы до пальцев ног. Он весь, понимаете, весь был как один огромный… - Поискала в воздухе подходящее слово и, не найдя, небрежно махнула рукой. - Ну, понятно… И все это - на ковре, у зеркала огромного, в самый пол. Мне даже казалось, что зеркало тоже участвовало в этом действе, посылая двойников, повторявших наши движения и удваивавших нашу страсть… - Софи затушила папиросу в хрустальной пепельнице и сладострастно потянулась. - Он словно накачивал меня своею силой, своими необычайными способностями, всем своим могуществом. И вот так, - она медленно провела пальцами по обнаженной шее и мечтательно улыбнулась, - более двух часов. Глаза прикроет, подышит - и снова за дело, со всей страстью. Он - совершенно особенный! Кабы вы знали, какие ощущения он дает…