Страница:
— Что это? — спросил я мягко.
— Реликвия… Наследство. Мои предки называли его целителем. В нем не обычные лекарства, — сказал он, — тут лекарства для духа. Талисманы. Предполагается, что они охраняют от бед. — Он криво усмехнулся. — Это все, что я знаю. Все, кто мог знать больше, мертвы.
— Откуда он?
— С Земли, — ответил он, перебирая пальцами истрепанную бахрому, — из Северной Америки. Давным-давно.
— Ты родился там?
Он покачал головой:
— Мои предки давно ушли. — Он не сказал «ушли оттуда». Он сказал «ушли». Я взглянул на мешочек, который он опустил на грудь. — С гидранами случилось… — Он пожал плечами. — То же самое. Думаю, именно поэтому я чувствую необходимость наблюдать, что происходит там, на другом берегу реки. Возможно, тобой движут те же чувства.
Я потер лицо, сдирая корку с заживающих ссадин и всякое выражение.
— Не могу, — сказал я. — Гидраны выкинули меня. Они считают меня ходячим мертвецом.
— Нет, — он покачал головой. — Этот совсем другой. — Внезапно я понял, что поверил ему, возможно потому, что очень желал того. — Что скажешь? — спросил он.
Я промолчал, затем спросил так, как будто этот вопрос не имел для меня никакого значения:
— Только ты и я?
— И она, — он кивнул в сторону Киссиндры. Она вместе с Эзрой проверяла сохранность оборудования. — Она поедет? — В том, как он смотрел на нее, было что-то необычное, как будто он пытался не думать о ней.
Уголки моих губ дернулись.
— Уверен, что да.
Я окликнул Киссиндру, и она подошла к нам, подняв глаза от инвентаризационных списков.
— Воуно знает гидрана, который хочет поговорить с нами о рифах. Он говорит, что мы приглашены на ужин. Ты готова совершить путешествие за реку?
— Сегодня вечером? — спросила она, взглянув на Воуно.
Он кивнул.
Ее лицо оживилось.
— Я готова с рождения. — Она улыбнулась. — Это твой источник информации?
Он пожал плечами:
— Думаю, можно называть ее и так. Я обычно зову ее Бабушка. — Киссиндра подняла брови. — Это обращение выражает мое почтение к старейшим и ее положению, — сказал он, посуровев.
Киссиндра улыбалась:
— Я очень хочу поехать. Думаю, что смогу говорить за нас обоих… — Киссиндра взглянула на меня.
— Конечно, можешь.
За ней материализовался Эзра. Радость его исчезла, когда он увидел, что она говорит с Воуно… и со мной.
— А о чем вы говорите?
Киссиндра обернулась, чтобы взглянуть на него, и не заметила внезапно появившуюся досаду на лице Воуно. Я видел, как она колебалась, сравнивая то обстоятельство, что Эзра не был приглашен, и его реакцию, если она ему ничего не скажет.
— У нас есть шанс… встретиться с лицом, которое знает кое-что о рифах. — Она взглянула на Воуно, потом опять на Эзру. — За рекой. — Слово «Фриктаун» она не использовала никогда.
Эзра замер, недостаточно быстро скрыв свою реакцию.
— Об этом договорился твой дядя? — спросил он.
— Нет, — она скрестила руки на груди, словно не придала значения смыслу его вопроса. — Этого человека знает Воуно.
Тот посмотрел на Воуно:
— Ты уверен, что это безопасно? Без беспокойств и тому подобного? В конце концов, похищение…
— Это безопасно, — сказал Воуно.
— Хорошо, тогда мы дадим знать об этом твоему дяде. — Эзра повернулся.
— Это не торжественный вечер, — сказал Воуно. — Он не приглашен. Если тебе не нравится такой расклад, оставайся здесь.
Дитрексен нахмурился. Если Воуно надеялся оставить его на этом берегу реки, то он выбрал не те слова.
— Если ты убеждена в том, что надо ехать, — сказал он Киссиндре, — тогда, безусловно, я еду с тобой.
Она изобразила улыбку, и он принял ее за чистую монету.
У Воуно на скулах обрисовались желваки. Но потом он пожал плечами и снова сел за панель управления. Он вез нас через реку, а вечер сгущался, перерастая в ночь. Киссиндра села рядом с ним. Они все время говорили об облачных китах, о рифах и о том, как их существование влияло на культуру гидранов.
Я сидел сзади и слушал. Эзра устроился поодаль от меня, и я чувствовал, как он жег меня взглядом, выбивая из колеи, пока я не был вынужден взглянуть на него.
— Это правда, что ты был чернорабочим? — спросил он.
Я посмотрел на Киссиндру, понимая, что только она могла сказать ему это, и снова перевел взгляд на Эзру.
— Ну и что? — спросил я в ответ.
— Я всегда удивлялся, как это мы встретились в одном месте.
— Я должен был для этого убить человека, — сказал я. — А ты?
Он протестующе проворчал что-то и отвел взгляд.
— Киссиндра говорила тебе, что ее дедушка тоже был рабочим по контракту?
— Ты лжешь, — Эзра скривился.
— Это правда. — Киссиндра взглянула на нас через плечо. — Он был им, Эзра.
— Ты никогда не говорила мне…
— Зачем? — спросила она. — Это что-то для тебя меняет?
Он не ответил.
Воуно бросил взгляд назад и отвернулся. В кабине воцарилась мертвая тишина.
Я глядел на запутанные улочки Фриктауна. Пятна света представляли собой лишь отдаленное подобие четких геометрических форм Ривертона. Глядя на обе стороны реки с высоты облаков, я думал о различиях между ними и о том, как, несмотря на различия, отсюда эти пятнышки света, мерцающие в темноте, были только эхом одинаковой бедности и нужды.
Воуно не стал делать круг, перед тем как приземлиться в лабиринте улиц Фриктауна, как я ожидал этого. Мы летели над городом, не сбрасывая скорости, пока не оказались так далеко, что практически не могли различить берега реки. Дитрексен беспокойно ерзал на сиденье. Он пробормотал что-то Киссиндре, когда мы пошли на снижение над огоньком, похожим на пламя свечи в полной темноте. Она приложила палец к губам и не ответила ему.
Когда мы приземлились, я понял, что свет был виден из строения размером с низкий большой стог — одинокого острова в море ночи. Воуно посадил флайер в стране теней за его главным входом. Я видел какие-то силуэты, но не мог сказать, кто это.
Люк открылся. Воуно сделал нам знак выходить. Он поднял коробку, лежавшую за его сиденьем, и с ней направился к выходу.
— Это, случаем, не наши припасы? — спросила Киссиндра. Она смотрела на него, не обвиняя, но не желая дать происходящему так просто сойти с рук.
Вуоно пожал плечами:
— Это традиция — приносить с собой немного еды, когда идешь в гости. Вы всегда можете получить еще, — сказал он, понизив голос и сделав ударение на вы. — Все, что вам для этого нужно сделать — это просто попросить.
Она сжала губы, выглянула в люк, обернулась к нему и кивнула.
— Минуточку, — сказал Эзра, делая шаг вперед.
— Это такая традиция. — Киссиндра взяла его за руку. — Мы можем получить еще.
Он пожал плечами, скривив рот:
— Нас приглашают на ужин, но мы должны приносить еду с собой.
Воуно лишь взглянул на него и улыбнулся.
Я последовал за ними по трапу навстречу огням. В какой-то момент мне показалось, что поджидающая нас фигура знакома мне. Силуэт напомнил мне женщину, встреченную мной на улице Фриктауна, — женщину с ребенком на руках…
Я моргнул, когда мы вошли в круг света: гидранка держала ребенка. Я замедлил шаг — и ясно увидел старуху, согнувшуюся под тяжестью лет, прожитых ею, с ребенком на руках: ребенком-гидраном.
Глаза ребенка расширились при виде нас: мы появились в кругу света внезапно, как ангелы. Или как черти. Девочка, как угорь, стала извиваться в объятиях женщины. Та позволила ей соскользнуть, и девочка исчезла из освещенного пространства так же внезапно, как появились мы. Не прозвучало ни единого слова.
Я глубоко вздохнул, и воздух наполнил меня холодом. Я пытался убедить себя, что она испугалась всех нас, а не только меня. Я прислушивался к шуму, Доносящемуся из темноты, к звукам, которые производили существа, чьих названий или хотя бы вида я не знал — бормочущие голоса чуждой мне ночи. Ветер разносил странный запах листвы незнакомого мира. Я сделал шаг вперед, ближе к свету.
Воуно двинулся за мной, держа коробку с припасами.
— Бабушка, — он остановился перед старухой и слегка поклонился ей, пробормотав что-то, чего я не понял.
Она наклонила в ответ голову и сказала то же самое. Это прозвучало как «намастэ». Ее лицо было изрезано сеткой морщин, и они углублялись, когда она улыбалась. Ее глаза закрывала вуаль, достаточно прозрачная, чтобы можно было заглянуть в них, но придававшая ее взгляду беспокоящую тень сомнения.
Воуно отступил назад, призывая нас приблизиться. Я различил наши имена в потоке неразборчивой речи гидранов.
Она кивнула головой в мою сторону и улыбнулась такой открытой улыбкой, что я был уверен: за ней что-то таилось. Только я не мог сказать что. Она сказала что-то мне, все еще на языке гидранов, а в глазах появилось желание, чтобы я понял ее.
Я взглянул на Воуно:
— Она говорит только на своем языке?
— Бабушка говорит: она знала, что ты будешь здесь.
Я подумал, имеет ли она в виду эту планету или просто ужин.
— Намастэ, — пробормотал я, наклонив голову.
Бабушка кивнула, как будто удовлетворившись этим. Она перевела взгляд с меня на колеблющуюся Киссиндру, на нахмуренного Эзру, снова на Воуно и на меня, словно пытаясь прочитать что-нибудь в том, как мы стоим. Возможно, она что-то и прочитала, я не мог знать этого. В конце концов она сделала жест, относящийся ко всем, и медленно повела нас в дом.
— Что значит «намастэ»? — спросил я Воуно, когда мы последовали за ней.
— Это значит «мы едины», — слегка улыбнулся он.
Я смотрел на то, как продвигалась вперед Бабушка, на тяжелый узел седых волос, подрагивающий на ее шее при ходьбе. На ней была длинная туника и свободные штаны, такого стиля я не видел на другом берегу реки. Без ребенка на руках, видимо тяжелого для нее, ее спина была прямой и сильной. Но она двигалась медленно, почти упрямо, как будто это требовало усилия воли. Сколько же ей лет?
Я оглянулся на Воуно:
— Как ты научился языку гидранов? Подобных файлов нет среди доступных…
— Есть.
— Ты не можешь дать мне доступ к ним? — Он согласно кивнул. Мы шли по длинному коридору, вдоль которого располагались запертые двери. Его извилистые, нечеткие линии вызывали такое же ощущение, как Зал общины. Только это строение было лишено пышных украшений Зала. — Что это за место? Что здесь было? Это древнее здание? — Я чувствовал, как его возраст давит на мои мысли, подобно тому ребенку, пригибавшему к земле нашу спутницу. — Я…
— Да, оно очень старое, — пробормотал Эзра за моей спиной. — Твоя проницательность продолжает поражать меня.
— Думаю, ты назвал бы его монастырем, — сказал Воуно, не обращая внимания на Эзру и на мой взгляд, которым я наградил последнего. — Приютом. Я не могу найти в нашем языке для него другого слова. Кажется, никто не помнит, насколько стар этот дом. Данные об этом могут быть где-нибудь в записях, но многие исторические материалы утеряны. Религиозные традиции, которым он обязан своим существованием, практически вымерли. Здание было заброшено на годы.
Я подумал: какие убеждения держали здесь исконных обитателей этого места? Что заставило их потерять веру и покинуть его?
— А сейчас? — спросил я, когда Бабушка остановилась перед запертой дверью. Дверь открылась, хотя она не прикасалась к ней. Я не заметил фотоэлемента.
— Большую часть времени Бабушка здесь одна. Она — ойазин. Это что-то вроде «памяти», или же, в некоторых случаях, «светоча», хранителя традиций.
Бабушка скрылась в дверях, и там внезапно вспыхнул свет.
— А что за ребенка мы видели? — мягко спросила Киссиндра.
Boyно, как обычно, пожал плечами и произнес:
— Временами люди приходят сюда из города и остаются ненадолго, если им нужно выбраться оттуда.
Я вспомнил обстановку во Фриктауне. Должно быть, множество людей желает выбраться оттуда.
— А сколько сейчас здесь людей?
Он покачал головой:
— Не знаю. Я не умею читать мысли. — Он улыбнулся и вошел в дверь.
Бабушка поджидала нас, сидя за низеньким столиком свободной формы, как и все остальное здесь. Тут не было стульев, только циновки вокруг стола. В центре стола в чаше горящий фитиль плавал в тихом озерце лампадного масла, в комнате было светло как днем для моего зрения… для зрения гидрана. Возможно, остальным комната казалась темной. От лампы вился вверх слабый дымок.
Я почувствовал, что наконец расслабился, поняв, что добрался сюда и никто не напал на меня, и Бабушка не вышвырнула меня вон, и на меня не обрушилась сила, которую я даже не мог ощутить, — потенциальная энергия, спрятанная в этих стенах как гневное свечение, ожидающее кого-либо вроде меня, чтобы прийти в действие.
Я глубоко вдохнул, вбирая в себя теплые запахи, которыми была густо наполнена комната. Запахи, которые я никогда не вдыхал, за исключением, возможно, ночи, когда я попал в закусочную Фриктауна через дыру в стене. Запах еды напомнил мне, как я голоден. Я присел на коврик, глядя через стол на старуху. Ее зеленые глаза изучали меня, почти не мигая, пока остальные располагались за столом. Я глотал слюнки, держа руки подальше от стола, не зная, как тут что заведено.
Когда все уселись, Бабушка снова начала говорить, указывая на центр темного, бесформенного деревянного подноса, где полдюжины маленьких керамических чашек окружали приземистый сосуд янтарного стекла. По размеру чашек я догадался, что пить мы будем отнюдь не воду. Возможно, ликер, поскольку алкоголь действует на людей и гидранов одинаково. Возможно, крепкий ликер.
— Она хочет, чтобы каждый из вас взял по чашке, — сказал Воуно. Бабушка указала на меня.
Я дотянулся и чуть было не поднял ближайшую ко мне чашку, но вовремя заметил, что все чашки разные. У каждой была своя форма и свой рисунок, придающие ей определенный характер. Я смотрел на них, чувствуя, как взгляды упираются в мою руку, замершую в воздухе, как тянутся секунды. Эзра подобрал под себя ноги и вздохнул.
Я взял дальнюю чашку, ту, которая мне понравилась больше всех. Это была проверка. Хотел бы я знать, что сказал Бабушке мой выбор, или же ответ был в самом акте выбирания, или же не было вовсе никакой проверки.
Рука Киссиндры протянулась над столом. Она взглянула на меня, затем на Воуно. Тот кивнул. Она выбрала чашку, потянувшись в мою сторону, чтобы поднять ее. Воуно взял следующую чашку — медленно, раздумчиво. Эзра взял ближайшую чашку и нетерпеливо потянул ее к себе, так что она проскрипела по подносу.
Темно-золотой ликер возник в моей чашке, и в остальных тоже. Эзра дернулся. Я услышал сбившееся дыхание Киссиндры. Воуно смотрел в свою чашку, словно ничего необычного не произошло. Интересно, что может вызвать у него проявление каких-либо чувств? Я подавил свое удивление, надеясь, что оно не успело стать очевидным для людей, находящихся в комнате.
Бабушка выбрала чашку, взяв ее в руки, как это сделали остальные. Но я видел, как изменилась чашка: пустая, в следующий момент она была наполнена. Бабушка подняла ее. Воуно поднял свою чашку, и все мы последовали его примеру, а наша хозяйка произносила какие-то слова. Слова ее были напевны, и медленно перерастали в подобие молитвы. Струя бледного дыма от пламени в центре стола стала расплетаться, как шелковая веревка, на тонкие изящные струйки. Я сидел, загипнотизированный, вдыхая аромат ликера, глядя, как отдельные струйки дыма начали кружиться в воздухе.
Образы, созданные дымом, исчезли, внезапно обрезавшись, как песня старухи. Пламя качнулось. Дым поднимался прямо вверх, ничем не потревоженный. Бабушка смотрела на меня через стол, я слышал своё дыхание. Но она отвела от меня глаза, так ни о чем и не спросив. Она с минуту изучала взглядом Эзру — он на нее совершенно не обращал внимания. Дым от огня скользнул в сторону, будто в комнату проник сквозняк, и ударил в его глаза. Он закашлялся и стал разгонять дым рукой.
Воздух в комнате был совершенно неподвижен. Я улыбнулся. Бабушка протянула к нам свою чашку и сказала:
— Намастэ.
Я ответил ей эхом, вместе с Воуно и Киссиндрой! Бабушка отпила немного, мы также поднесли ко рту свои чашки. Я осторожно попробовал напиток, не зная точно, что я пью. Ликер был крепким, как я и предполагал. Я заметил, как увлажнились глаза Киссиндры. Она подняла брови и сделала еще глоток.
Последним отпил Эзра и снова закашлялся. Я опустошил чашку одним глотком, улыбнувшись. Она снова наполнилась сама собою. Я не прикоснулся к ее содержимому, не забывая, что я еще не ел, вспоминая запах еды, недоумевая, где же она, и желая, чтобы она оказалась на столе. Было такое время в моей жизни, когда не есть целый день казалось нормальным. Но я долго уже не жил той жизнью.
Сосуд с лишними чашками исчез со стола. Мгновение стол оставался пустым, затем место бутыли заняла большая полукруглая чаша. Пламя лампады в центре стола колыхнулось, дым пошел вверх спиралью. Я чувствовал мягкое дыхание воздуха, потревоженного движением материи и энергии. Бабушка улыбнулась, кивнув мне, и сказала что-то.
Я взглянул на Boyно.
— Бабушка говорит, что пришло время ужинать. — Он указал на чашу, в которой лежало что-то вроде тушеного мяса. — Она говорит, чтобы ты начинал первым, поскольку давно ничего не ел.
Я посмотрел на стол. Передо мной не было ни тарелки, ни столовых приборов — только то, что я принял за ложки для раскладывания пищи, ожидающие в чаше.
— Мы все едим из одной чаши, — сказал Воуно. — Это традиция. Приступай.
И я приступил, вонзив в блюдо ложку с зубцами. Все наблюдали за тем, как я понес ее ко рту, как будто я обезвреживал бомбу. Я подумал, пользуются ли гидраны ложками? Я ел с набитым ртом. Острая, ароматная, пряная, кисло-сладкая смесь заставила вырваться наружу мои давно уснувшие воспоминания.
Я помнил это. Помнил… Комната, но не эта… Глаза, зеленые, как у старухи, зеленые, как мои, но на другом лице… Теплая комната, укрывающая меня, теплота материнских объятий, ее мысли, шепчущие с любовью мое имя… Мое единственное настоящее имя, которое может быть произнесено только мысленно…
Я проглотил пищу, давясь, очистил мозги обжигающим глотком безымянного ликера и сидел моргая — свет лампады бил мне прямо в глаза.
Мое зрение восстановилось, и я взглянул на Бабушку. Она не двигалась и не говорила ничего, она просто сидела, глядя на меня сквозь вуаль, немного наклонив набок голову.
— И как тебе? — спросил Воуно.
— Острое, — прошептал я. И снова набил рот кушаньем из чаши, не отводя глаз от стола, не прислушиваясь к потерянным голосам, бродящим по извилинам моего мозга, и продолжал есть. Ко мне присоединился Воуно. Краем глаза я заметил, что Киссиндра, как лекарство, прикончила вторую чашку напитка и потянулась за ложкой. Она взглянула на Эзру, сидящего рядом с ней, словно у него была палка в заднице. Он не любит гидранов. Насколько на самом деле сильна его реакция на все эти видимые проявления пси-энергии? Он и не попытался притронуться к еде. Я уверен, что он не сделал и более одного глотка ликера.
— Что туда намешано? — внезапно спросил он. — Я знаю, что он ест все. — Он кивнул в мою сторону. — Но в основном люди несколько более разборчивы. — Он посмотрел на Киссиндру, словно надеясь, что она согласится с ним.
Вместо этого она поднесла ложку с едой ко рту. Я наблюдал, как изменилось ее лицо: она медленно улыбнулась.
— Это замечательно, — сказала она, выдерживая пристальный взгляд Эзры.
— Я не буду так спешить, чтобы есть что-то, о чем я ничего не знаю, — пробормотал тот.
— Тут только овощи и специи, — сказал Воуно. —
Что-то в способе их приготовления традиционное, что-то они взяли от нас. Ничего в этой еде никогда меня не беспокоило. Гидраны — вегетарианцы, — повторил он.
На лице Эзры появилась гримаса.
— Клубни маниоки тоже растительная пища, но если их неправильно приготовить, они ядовиты. Кроме того, это чистейшая антисанитария, когда все едят из одной миски. — Он указал на чашу рукой. — И все здесь… чуждое.
Интересно, что его больше беспокоило: сама еда, то, как она располагалась на столе, или то, как она появилась там?
На столе прямо перед ним появилась вторая, меньших размеров, чаша, полная еды. Он отшатнулся, увидев ее, словно она ожила. Бабушка сказала что-то, указывая пальцем на Эзру, пока тот пялился на чашу. Его взгляд становился все темнее.
— Бабушка говорит, что ты не должен есть с нами, — бесстрастно сказал Воуно. — Она говорит, что ты болен. — Эзра поднял на них глаза, его губы сжались. — Она говорит, что ты должен попить чай-масло. Ты почувствуешь себя намного лучше, — улыбнулся Воуно. На лице Бабушки тоже появилась улыбка.
— Это должно быть слабительное, — пробормотал я.
— Вот что, — сказал Эзра, вскакивая. — Я не хочу этого больше выносить. Мы пришли сюда не для того, чтобы стать объектами насмешек со стороны Воуно или этой… — Он запнулся, взглянув на Бабушку, которая не отводила от меня взгляда.
— Этой — кого? — Я положил свою ложку.
— Прекратите, ради Бога, — Киссиндра остановила меня взглядом. Эзра поймал ее руку. Она высвободилась. — Эзра, сядь! Извините… — Она переводила взгляд с Воуно на Бабушку.
— Воуно, твоя ли это идея или этого ублюдка, она отвратительна, — сказал Эзра. — Я хочу, чтобы ты немедленно отвез нас обратно в Ривертон.
— Минутку, — произнесла Киссиндра, пытаясь подняться на ноги.
— Как ты назвал меня? — вскочил я из-за стола.
— Ты слышал.
— Эй! — Воуно встал одним плавным движением, подняв руки. — Я отвезу обратно всех желающих. Ты не должна ехать с ним, — он посмотрел на Киссиндру. — если не хочешь этого.
Она перевела взгляд с меня на Эзру. Ее лицо окаменело.
— Я поеду, — сказала Киссиндра. Ее слова падали, как булыжники. Она оглянулась на Бабушку и пробормотала: — Я надеюсь… Намастэ, — слегка поклонилась она, даже сейчас не забывая об этикете, и двинулась вслед за Эзрой, который уже покинул комнату.
Я наклонил голову, не отводя взгляд от Бабушки, и последовал за ними. Я пытался задавить свою ярость, не дать ей взять верх надо мной, пытался не оставить ее висеть пеленой в комнате за моей спиной, где каждый почувствует, как она душит его…
Когда я вышел, Эзра и Киссиндра кричали друг на друга. Его лицо было красным в отраженном свете, ее лицо скрывала темнота.
Я взял Эзру за плечо, разворачивая его.
— Перестань, — сказал я. — Здесь любой может почувствовать тебя…
Он отодвинулся от меня.
— Убери от меня свои руки, ты, полукровка, ты…
— Урод? — спросил я.
— Урод! — выкрикнул он, сжав руки в кулаки. — Ты проклятый Богом урод!
— Ну хотя бы не проклятая Богом задница, — сказал я.
Он ринулся на меня. Я видел все это, как в замедленной съемке. Возможно, я читал его мысли: это движение было таким очевидным. Я выбросил руку. Он налетел на костяшки моих пальцев и упал, словно наткнулся на скалу.
Я смотрел, как он катался по земле, из него лились кровь и ругань. Смотрел, как Киссиндра опустилась рядом с ним на колени, пытаясь помочь ему, окутывая его заботой.
— О Господи, — говорила она, а он стонал, держась за лицо: — Мой нос, он сломал мне нос.
Воуно стоял рядом со мной, не говоря ни слова, со сложенными за спиной руками и кривой улыбкой.
Киссиндра бросила на нас взгляд, которым никогда еще, как я знаю, не награждала чувствующие формы жизни.
— Проклятье, помогите мне! — крикнула она.
Воуно двинулся вперед и помог ей поднять Эзру на ноги. Потом направился к флайеру и, оглянувшись через плечо, сказал:
— Я вернусь за тобой.
— Что? — спросил я. — Подожди…
— Бабушка хочет, чтобы ты остался, — ответил он. — Она хочет поговорить с тобой. Я вернусь.
Черт! Я двинулся им вслед. Киссиндра посмотрела на меня, и я остановился, глядя, как они вошли в транспорт, как поднялись в ночное небо, оставив меня одного.
— Сейчас время снова может идти вперед, — сказал кто-то позади меня.
Я оглянулся. Бабушка. На какое-то мгновенье мне показалось, что она разговаривает со мной мысленно. Но это было не так.
— Ты знаешь стандарт? — задал я вопрос, о котором вроде совсем забыл. Я вспомнил, что Воуно переводил для нас ее слова, но не наоборот. Я думал, что она читает наши мысли, но в этом не было необходимости.
— Конечно, — улыбнулась она той же открытой улыбкой, которая показалась мне вдруг не совсем простой. — Сейчас мы можем мирно поесть. — Она кивнула головой, приглашая в дом.
Я последовал за ней по веренице холлов, составляющих коридор, в комнату, где нас ожидала еда. Когда я переступил порог, запах вызвал у меня воспоминания: на миг мне показалось, что я вхожу в совсем другую комнату, затерянную где-то в пространстве и времени…
Я остановился сразу за дверью, а Бабушка прошла к столу и села на свое место. Она ожидающе подняла на меня глаза, струйка дыма вилась у ее лица, полного тайны в мерцающем свете. Я сконцентрировался, пошел к столу, сел на то место, где сидел раньше. Бабушка ничего не сказала и не сделала, словно не почувствовала ничего, что чувствовал или о чем думал я.
Я понял: если я не начну есть, она не притронется к пище. Так что я снова приступил к ужину, заполняя пустое место в своих мыслях физическими ощущениями, существуя в настоящем, как я научился делать это на улицах, удерживая за пределами сознания прошлое и будущее так долго, как только мог.
— Реликвия… Наследство. Мои предки называли его целителем. В нем не обычные лекарства, — сказал он, — тут лекарства для духа. Талисманы. Предполагается, что они охраняют от бед. — Он криво усмехнулся. — Это все, что я знаю. Все, кто мог знать больше, мертвы.
— Откуда он?
— С Земли, — ответил он, перебирая пальцами истрепанную бахрому, — из Северной Америки. Давным-давно.
— Ты родился там?
Он покачал головой:
— Мои предки давно ушли. — Он не сказал «ушли оттуда». Он сказал «ушли». Я взглянул на мешочек, который он опустил на грудь. — С гидранами случилось… — Он пожал плечами. — То же самое. Думаю, именно поэтому я чувствую необходимость наблюдать, что происходит там, на другом берегу реки. Возможно, тобой движут те же чувства.
Я потер лицо, сдирая корку с заживающих ссадин и всякое выражение.
— Не могу, — сказал я. — Гидраны выкинули меня. Они считают меня ходячим мертвецом.
— Нет, — он покачал головой. — Этот совсем другой. — Внезапно я понял, что поверил ему, возможно потому, что очень желал того. — Что скажешь? — спросил он.
Я промолчал, затем спросил так, как будто этот вопрос не имел для меня никакого значения:
— Только ты и я?
— И она, — он кивнул в сторону Киссиндры. Она вместе с Эзрой проверяла сохранность оборудования. — Она поедет? — В том, как он смотрел на нее, было что-то необычное, как будто он пытался не думать о ней.
Уголки моих губ дернулись.
— Уверен, что да.
Я окликнул Киссиндру, и она подошла к нам, подняв глаза от инвентаризационных списков.
— Воуно знает гидрана, который хочет поговорить с нами о рифах. Он говорит, что мы приглашены на ужин. Ты готова совершить путешествие за реку?
— Сегодня вечером? — спросила она, взглянув на Воуно.
Он кивнул.
Ее лицо оживилось.
— Я готова с рождения. — Она улыбнулась. — Это твой источник информации?
Он пожал плечами:
— Думаю, можно называть ее и так. Я обычно зову ее Бабушка. — Киссиндра подняла брови. — Это обращение выражает мое почтение к старейшим и ее положению, — сказал он, посуровев.
Киссиндра улыбалась:
— Я очень хочу поехать. Думаю, что смогу говорить за нас обоих… — Киссиндра взглянула на меня.
— Конечно, можешь.
За ней материализовался Эзра. Радость его исчезла, когда он увидел, что она говорит с Воуно… и со мной.
— А о чем вы говорите?
Киссиндра обернулась, чтобы взглянуть на него, и не заметила внезапно появившуюся досаду на лице Воуно. Я видел, как она колебалась, сравнивая то обстоятельство, что Эзра не был приглашен, и его реакцию, если она ему ничего не скажет.
— У нас есть шанс… встретиться с лицом, которое знает кое-что о рифах. — Она взглянула на Воуно, потом опять на Эзру. — За рекой. — Слово «Фриктаун» она не использовала никогда.
Эзра замер, недостаточно быстро скрыв свою реакцию.
— Об этом договорился твой дядя? — спросил он.
— Нет, — она скрестила руки на груди, словно не придала значения смыслу его вопроса. — Этого человека знает Воуно.
Тот посмотрел на Воуно:
— Ты уверен, что это безопасно? Без беспокойств и тому подобного? В конце концов, похищение…
— Это безопасно, — сказал Воуно.
— Хорошо, тогда мы дадим знать об этом твоему дяде. — Эзра повернулся.
— Это не торжественный вечер, — сказал Воуно. — Он не приглашен. Если тебе не нравится такой расклад, оставайся здесь.
Дитрексен нахмурился. Если Воуно надеялся оставить его на этом берегу реки, то он выбрал не те слова.
— Если ты убеждена в том, что надо ехать, — сказал он Киссиндре, — тогда, безусловно, я еду с тобой.
Она изобразила улыбку, и он принял ее за чистую монету.
У Воуно на скулах обрисовались желваки. Но потом он пожал плечами и снова сел за панель управления. Он вез нас через реку, а вечер сгущался, перерастая в ночь. Киссиндра села рядом с ним. Они все время говорили об облачных китах, о рифах и о том, как их существование влияло на культуру гидранов.
Я сидел сзади и слушал. Эзра устроился поодаль от меня, и я чувствовал, как он жег меня взглядом, выбивая из колеи, пока я не был вынужден взглянуть на него.
— Это правда, что ты был чернорабочим? — спросил он.
Я посмотрел на Киссиндру, понимая, что только она могла сказать ему это, и снова перевел взгляд на Эзру.
— Ну и что? — спросил я в ответ.
— Я всегда удивлялся, как это мы встретились в одном месте.
— Я должен был для этого убить человека, — сказал я. — А ты?
Он протестующе проворчал что-то и отвел взгляд.
— Киссиндра говорила тебе, что ее дедушка тоже был рабочим по контракту?
— Ты лжешь, — Эзра скривился.
— Это правда. — Киссиндра взглянула на нас через плечо. — Он был им, Эзра.
— Ты никогда не говорила мне…
— Зачем? — спросила она. — Это что-то для тебя меняет?
Он не ответил.
Воуно бросил взгляд назад и отвернулся. В кабине воцарилась мертвая тишина.
Я глядел на запутанные улочки Фриктауна. Пятна света представляли собой лишь отдаленное подобие четких геометрических форм Ривертона. Глядя на обе стороны реки с высоты облаков, я думал о различиях между ними и о том, как, несмотря на различия, отсюда эти пятнышки света, мерцающие в темноте, были только эхом одинаковой бедности и нужды.
Воуно не стал делать круг, перед тем как приземлиться в лабиринте улиц Фриктауна, как я ожидал этого. Мы летели над городом, не сбрасывая скорости, пока не оказались так далеко, что практически не могли различить берега реки. Дитрексен беспокойно ерзал на сиденье. Он пробормотал что-то Киссиндре, когда мы пошли на снижение над огоньком, похожим на пламя свечи в полной темноте. Она приложила палец к губам и не ответила ему.
Когда мы приземлились, я понял, что свет был виден из строения размером с низкий большой стог — одинокого острова в море ночи. Воуно посадил флайер в стране теней за его главным входом. Я видел какие-то силуэты, но не мог сказать, кто это.
Люк открылся. Воуно сделал нам знак выходить. Он поднял коробку, лежавшую за его сиденьем, и с ней направился к выходу.
— Это, случаем, не наши припасы? — спросила Киссиндра. Она смотрела на него, не обвиняя, но не желая дать происходящему так просто сойти с рук.
Вуоно пожал плечами:
— Это традиция — приносить с собой немного еды, когда идешь в гости. Вы всегда можете получить еще, — сказал он, понизив голос и сделав ударение на вы. — Все, что вам для этого нужно сделать — это просто попросить.
Она сжала губы, выглянула в люк, обернулась к нему и кивнула.
— Минуточку, — сказал Эзра, делая шаг вперед.
— Это такая традиция. — Киссиндра взяла его за руку. — Мы можем получить еще.
Он пожал плечами, скривив рот:
— Нас приглашают на ужин, но мы должны приносить еду с собой.
Воуно лишь взглянул на него и улыбнулся.
Я последовал за ними по трапу навстречу огням. В какой-то момент мне показалось, что поджидающая нас фигура знакома мне. Силуэт напомнил мне женщину, встреченную мной на улице Фриктауна, — женщину с ребенком на руках…
Я моргнул, когда мы вошли в круг света: гидранка держала ребенка. Я замедлил шаг — и ясно увидел старуху, согнувшуюся под тяжестью лет, прожитых ею, с ребенком на руках: ребенком-гидраном.
Глаза ребенка расширились при виде нас: мы появились в кругу света внезапно, как ангелы. Или как черти. Девочка, как угорь, стала извиваться в объятиях женщины. Та позволила ей соскользнуть, и девочка исчезла из освещенного пространства так же внезапно, как появились мы. Не прозвучало ни единого слова.
Я глубоко вздохнул, и воздух наполнил меня холодом. Я пытался убедить себя, что она испугалась всех нас, а не только меня. Я прислушивался к шуму, Доносящемуся из темноты, к звукам, которые производили существа, чьих названий или хотя бы вида я не знал — бормочущие голоса чуждой мне ночи. Ветер разносил странный запах листвы незнакомого мира. Я сделал шаг вперед, ближе к свету.
Воуно двинулся за мной, держа коробку с припасами.
— Бабушка, — он остановился перед старухой и слегка поклонился ей, пробормотав что-то, чего я не понял.
Она наклонила в ответ голову и сказала то же самое. Это прозвучало как «намастэ». Ее лицо было изрезано сеткой морщин, и они углублялись, когда она улыбалась. Ее глаза закрывала вуаль, достаточно прозрачная, чтобы можно было заглянуть в них, но придававшая ее взгляду беспокоящую тень сомнения.
Воуно отступил назад, призывая нас приблизиться. Я различил наши имена в потоке неразборчивой речи гидранов.
Она кивнула головой в мою сторону и улыбнулась такой открытой улыбкой, что я был уверен: за ней что-то таилось. Только я не мог сказать что. Она сказала что-то мне, все еще на языке гидранов, а в глазах появилось желание, чтобы я понял ее.
Я взглянул на Воуно:
— Она говорит только на своем языке?
— Бабушка говорит: она знала, что ты будешь здесь.
Я подумал, имеет ли она в виду эту планету или просто ужин.
— Намастэ, — пробормотал я, наклонив голову.
Бабушка кивнула, как будто удовлетворившись этим. Она перевела взгляд с меня на колеблющуюся Киссиндру, на нахмуренного Эзру, снова на Воуно и на меня, словно пытаясь прочитать что-нибудь в том, как мы стоим. Возможно, она что-то и прочитала, я не мог знать этого. В конце концов она сделала жест, относящийся ко всем, и медленно повела нас в дом.
— Что значит «намастэ»? — спросил я Воуно, когда мы последовали за ней.
— Это значит «мы едины», — слегка улыбнулся он.
Я смотрел на то, как продвигалась вперед Бабушка, на тяжелый узел седых волос, подрагивающий на ее шее при ходьбе. На ней была длинная туника и свободные штаны, такого стиля я не видел на другом берегу реки. Без ребенка на руках, видимо тяжелого для нее, ее спина была прямой и сильной. Но она двигалась медленно, почти упрямо, как будто это требовало усилия воли. Сколько же ей лет?
Я оглянулся на Воуно:
— Как ты научился языку гидранов? Подобных файлов нет среди доступных…
— Есть.
— Ты не можешь дать мне доступ к ним? — Он согласно кивнул. Мы шли по длинному коридору, вдоль которого располагались запертые двери. Его извилистые, нечеткие линии вызывали такое же ощущение, как Зал общины. Только это строение было лишено пышных украшений Зала. — Что это за место? Что здесь было? Это древнее здание? — Я чувствовал, как его возраст давит на мои мысли, подобно тому ребенку, пригибавшему к земле нашу спутницу. — Я…
— Да, оно очень старое, — пробормотал Эзра за моей спиной. — Твоя проницательность продолжает поражать меня.
— Думаю, ты назвал бы его монастырем, — сказал Воуно, не обращая внимания на Эзру и на мой взгляд, которым я наградил последнего. — Приютом. Я не могу найти в нашем языке для него другого слова. Кажется, никто не помнит, насколько стар этот дом. Данные об этом могут быть где-нибудь в записях, но многие исторические материалы утеряны. Религиозные традиции, которым он обязан своим существованием, практически вымерли. Здание было заброшено на годы.
Я подумал: какие убеждения держали здесь исконных обитателей этого места? Что заставило их потерять веру и покинуть его?
— А сейчас? — спросил я, когда Бабушка остановилась перед запертой дверью. Дверь открылась, хотя она не прикасалась к ней. Я не заметил фотоэлемента.
— Большую часть времени Бабушка здесь одна. Она — ойазин. Это что-то вроде «памяти», или же, в некоторых случаях, «светоча», хранителя традиций.
Бабушка скрылась в дверях, и там внезапно вспыхнул свет.
— А что за ребенка мы видели? — мягко спросила Киссиндра.
Boyно, как обычно, пожал плечами и произнес:
— Временами люди приходят сюда из города и остаются ненадолго, если им нужно выбраться оттуда.
Я вспомнил обстановку во Фриктауне. Должно быть, множество людей желает выбраться оттуда.
— А сколько сейчас здесь людей?
Он покачал головой:
— Не знаю. Я не умею читать мысли. — Он улыбнулся и вошел в дверь.
Бабушка поджидала нас, сидя за низеньким столиком свободной формы, как и все остальное здесь. Тут не было стульев, только циновки вокруг стола. В центре стола в чаше горящий фитиль плавал в тихом озерце лампадного масла, в комнате было светло как днем для моего зрения… для зрения гидрана. Возможно, остальным комната казалась темной. От лампы вился вверх слабый дымок.
Я почувствовал, что наконец расслабился, поняв, что добрался сюда и никто не напал на меня, и Бабушка не вышвырнула меня вон, и на меня не обрушилась сила, которую я даже не мог ощутить, — потенциальная энергия, спрятанная в этих стенах как гневное свечение, ожидающее кого-либо вроде меня, чтобы прийти в действие.
Я глубоко вдохнул, вбирая в себя теплые запахи, которыми была густо наполнена комната. Запахи, которые я никогда не вдыхал, за исключением, возможно, ночи, когда я попал в закусочную Фриктауна через дыру в стене. Запах еды напомнил мне, как я голоден. Я присел на коврик, глядя через стол на старуху. Ее зеленые глаза изучали меня, почти не мигая, пока остальные располагались за столом. Я глотал слюнки, держа руки подальше от стола, не зная, как тут что заведено.
Когда все уселись, Бабушка снова начала говорить, указывая на центр темного, бесформенного деревянного подноса, где полдюжины маленьких керамических чашек окружали приземистый сосуд янтарного стекла. По размеру чашек я догадался, что пить мы будем отнюдь не воду. Возможно, ликер, поскольку алкоголь действует на людей и гидранов одинаково. Возможно, крепкий ликер.
— Она хочет, чтобы каждый из вас взял по чашке, — сказал Воуно. Бабушка указала на меня.
Я дотянулся и чуть было не поднял ближайшую ко мне чашку, но вовремя заметил, что все чашки разные. У каждой была своя форма и свой рисунок, придающие ей определенный характер. Я смотрел на них, чувствуя, как взгляды упираются в мою руку, замершую в воздухе, как тянутся секунды. Эзра подобрал под себя ноги и вздохнул.
Я взял дальнюю чашку, ту, которая мне понравилась больше всех. Это была проверка. Хотел бы я знать, что сказал Бабушке мой выбор, или же ответ был в самом акте выбирания, или же не было вовсе никакой проверки.
Рука Киссиндры протянулась над столом. Она взглянула на меня, затем на Воуно. Тот кивнул. Она выбрала чашку, потянувшись в мою сторону, чтобы поднять ее. Воуно взял следующую чашку — медленно, раздумчиво. Эзра взял ближайшую чашку и нетерпеливо потянул ее к себе, так что она проскрипела по подносу.
Темно-золотой ликер возник в моей чашке, и в остальных тоже. Эзра дернулся. Я услышал сбившееся дыхание Киссиндры. Воуно смотрел в свою чашку, словно ничего необычного не произошло. Интересно, что может вызвать у него проявление каких-либо чувств? Я подавил свое удивление, надеясь, что оно не успело стать очевидным для людей, находящихся в комнате.
Бабушка выбрала чашку, взяв ее в руки, как это сделали остальные. Но я видел, как изменилась чашка: пустая, в следующий момент она была наполнена. Бабушка подняла ее. Воуно поднял свою чашку, и все мы последовали его примеру, а наша хозяйка произносила какие-то слова. Слова ее были напевны, и медленно перерастали в подобие молитвы. Струя бледного дыма от пламени в центре стола стала расплетаться, как шелковая веревка, на тонкие изящные струйки. Я сидел, загипнотизированный, вдыхая аромат ликера, глядя, как отдельные струйки дыма начали кружиться в воздухе.
Образы, созданные дымом, исчезли, внезапно обрезавшись, как песня старухи. Пламя качнулось. Дым поднимался прямо вверх, ничем не потревоженный. Бабушка смотрела на меня через стол, я слышал своё дыхание. Но она отвела от меня глаза, так ни о чем и не спросив. Она с минуту изучала взглядом Эзру — он на нее совершенно не обращал внимания. Дым от огня скользнул в сторону, будто в комнату проник сквозняк, и ударил в его глаза. Он закашлялся и стал разгонять дым рукой.
Воздух в комнате был совершенно неподвижен. Я улыбнулся. Бабушка протянула к нам свою чашку и сказала:
— Намастэ.
Я ответил ей эхом, вместе с Воуно и Киссиндрой! Бабушка отпила немного, мы также поднесли ко рту свои чашки. Я осторожно попробовал напиток, не зная точно, что я пью. Ликер был крепким, как я и предполагал. Я заметил, как увлажнились глаза Киссиндры. Она подняла брови и сделала еще глоток.
Последним отпил Эзра и снова закашлялся. Я опустошил чашку одним глотком, улыбнувшись. Она снова наполнилась сама собою. Я не прикоснулся к ее содержимому, не забывая, что я еще не ел, вспоминая запах еды, недоумевая, где же она, и желая, чтобы она оказалась на столе. Было такое время в моей жизни, когда не есть целый день казалось нормальным. Но я долго уже не жил той жизнью.
Сосуд с лишними чашками исчез со стола. Мгновение стол оставался пустым, затем место бутыли заняла большая полукруглая чаша. Пламя лампады в центре стола колыхнулось, дым пошел вверх спиралью. Я чувствовал мягкое дыхание воздуха, потревоженного движением материи и энергии. Бабушка улыбнулась, кивнув мне, и сказала что-то.
Я взглянул на Boyно.
— Бабушка говорит, что пришло время ужинать. — Он указал на чашу, в которой лежало что-то вроде тушеного мяса. — Она говорит, чтобы ты начинал первым, поскольку давно ничего не ел.
Я посмотрел на стол. Передо мной не было ни тарелки, ни столовых приборов — только то, что я принял за ложки для раскладывания пищи, ожидающие в чаше.
— Мы все едим из одной чаши, — сказал Воуно. — Это традиция. Приступай.
И я приступил, вонзив в блюдо ложку с зубцами. Все наблюдали за тем, как я понес ее ко рту, как будто я обезвреживал бомбу. Я подумал, пользуются ли гидраны ложками? Я ел с набитым ртом. Острая, ароматная, пряная, кисло-сладкая смесь заставила вырваться наружу мои давно уснувшие воспоминания.
Я помнил это. Помнил… Комната, но не эта… Глаза, зеленые, как у старухи, зеленые, как мои, но на другом лице… Теплая комната, укрывающая меня, теплота материнских объятий, ее мысли, шепчущие с любовью мое имя… Мое единственное настоящее имя, которое может быть произнесено только мысленно…
Я проглотил пищу, давясь, очистил мозги обжигающим глотком безымянного ликера и сидел моргая — свет лампады бил мне прямо в глаза.
Мое зрение восстановилось, и я взглянул на Бабушку. Она не двигалась и не говорила ничего, она просто сидела, глядя на меня сквозь вуаль, немного наклонив набок голову.
— И как тебе? — спросил Воуно.
— Острое, — прошептал я. И снова набил рот кушаньем из чаши, не отводя глаз от стола, не прислушиваясь к потерянным голосам, бродящим по извилинам моего мозга, и продолжал есть. Ко мне присоединился Воуно. Краем глаза я заметил, что Киссиндра, как лекарство, прикончила вторую чашку напитка и потянулась за ложкой. Она взглянула на Эзру, сидящего рядом с ней, словно у него была палка в заднице. Он не любит гидранов. Насколько на самом деле сильна его реакция на все эти видимые проявления пси-энергии? Он и не попытался притронуться к еде. Я уверен, что он не сделал и более одного глотка ликера.
— Что туда намешано? — внезапно спросил он. — Я знаю, что он ест все. — Он кивнул в мою сторону. — Но в основном люди несколько более разборчивы. — Он посмотрел на Киссиндру, словно надеясь, что она согласится с ним.
Вместо этого она поднесла ложку с едой ко рту. Я наблюдал, как изменилось ее лицо: она медленно улыбнулась.
— Это замечательно, — сказала она, выдерживая пристальный взгляд Эзры.
— Я не буду так спешить, чтобы есть что-то, о чем я ничего не знаю, — пробормотал тот.
— Тут только овощи и специи, — сказал Воуно. —
Что-то в способе их приготовления традиционное, что-то они взяли от нас. Ничего в этой еде никогда меня не беспокоило. Гидраны — вегетарианцы, — повторил он.
На лице Эзры появилась гримаса.
— Клубни маниоки тоже растительная пища, но если их неправильно приготовить, они ядовиты. Кроме того, это чистейшая антисанитария, когда все едят из одной миски. — Он указал на чашу рукой. — И все здесь… чуждое.
Интересно, что его больше беспокоило: сама еда, то, как она располагалась на столе, или то, как она появилась там?
На столе прямо перед ним появилась вторая, меньших размеров, чаша, полная еды. Он отшатнулся, увидев ее, словно она ожила. Бабушка сказала что-то, указывая пальцем на Эзру, пока тот пялился на чашу. Его взгляд становился все темнее.
— Бабушка говорит, что ты не должен есть с нами, — бесстрастно сказал Воуно. — Она говорит, что ты болен. — Эзра поднял на них глаза, его губы сжались. — Она говорит, что ты должен попить чай-масло. Ты почувствуешь себя намного лучше, — улыбнулся Воуно. На лице Бабушки тоже появилась улыбка.
— Это должно быть слабительное, — пробормотал я.
— Вот что, — сказал Эзра, вскакивая. — Я не хочу этого больше выносить. Мы пришли сюда не для того, чтобы стать объектами насмешек со стороны Воуно или этой… — Он запнулся, взглянув на Бабушку, которая не отводила от меня взгляда.
— Этой — кого? — Я положил свою ложку.
— Прекратите, ради Бога, — Киссиндра остановила меня взглядом. Эзра поймал ее руку. Она высвободилась. — Эзра, сядь! Извините… — Она переводила взгляд с Воуно на Бабушку.
— Воуно, твоя ли это идея или этого ублюдка, она отвратительна, — сказал Эзра. — Я хочу, чтобы ты немедленно отвез нас обратно в Ривертон.
— Минутку, — произнесла Киссиндра, пытаясь подняться на ноги.
— Как ты назвал меня? — вскочил я из-за стола.
— Ты слышал.
— Эй! — Воуно встал одним плавным движением, подняв руки. — Я отвезу обратно всех желающих. Ты не должна ехать с ним, — он посмотрел на Киссиндру. — если не хочешь этого.
Она перевела взгляд с меня на Эзру. Ее лицо окаменело.
— Я поеду, — сказала Киссиндра. Ее слова падали, как булыжники. Она оглянулась на Бабушку и пробормотала: — Я надеюсь… Намастэ, — слегка поклонилась она, даже сейчас не забывая об этикете, и двинулась вслед за Эзрой, который уже покинул комнату.
Я наклонил голову, не отводя взгляд от Бабушки, и последовал за ними. Я пытался задавить свою ярость, не дать ей взять верх надо мной, пытался не оставить ее висеть пеленой в комнате за моей спиной, где каждый почувствует, как она душит его…
Когда я вышел, Эзра и Киссиндра кричали друг на друга. Его лицо было красным в отраженном свете, ее лицо скрывала темнота.
Я взял Эзру за плечо, разворачивая его.
— Перестань, — сказал я. — Здесь любой может почувствовать тебя…
Он отодвинулся от меня.
— Убери от меня свои руки, ты, полукровка, ты…
— Урод? — спросил я.
— Урод! — выкрикнул он, сжав руки в кулаки. — Ты проклятый Богом урод!
— Ну хотя бы не проклятая Богом задница, — сказал я.
Он ринулся на меня. Я видел все это, как в замедленной съемке. Возможно, я читал его мысли: это движение было таким очевидным. Я выбросил руку. Он налетел на костяшки моих пальцев и упал, словно наткнулся на скалу.
Я смотрел, как он катался по земле, из него лились кровь и ругань. Смотрел, как Киссиндра опустилась рядом с ним на колени, пытаясь помочь ему, окутывая его заботой.
— О Господи, — говорила она, а он стонал, держась за лицо: — Мой нос, он сломал мне нос.
Воуно стоял рядом со мной, не говоря ни слова, со сложенными за спиной руками и кривой улыбкой.
Киссиндра бросила на нас взгляд, которым никогда еще, как я знаю, не награждала чувствующие формы жизни.
— Проклятье, помогите мне! — крикнула она.
Воуно двинулся вперед и помог ей поднять Эзру на ноги. Потом направился к флайеру и, оглянувшись через плечо, сказал:
— Я вернусь за тобой.
— Что? — спросил я. — Подожди…
— Бабушка хочет, чтобы ты остался, — ответил он. — Она хочет поговорить с тобой. Я вернусь.
Черт! Я двинулся им вслед. Киссиндра посмотрела на меня, и я остановился, глядя, как они вошли в транспорт, как поднялись в ночное небо, оставив меня одного.
— Сейчас время снова может идти вперед, — сказал кто-то позади меня.
Я оглянулся. Бабушка. На какое-то мгновенье мне показалось, что она разговаривает со мной мысленно. Но это было не так.
— Ты знаешь стандарт? — задал я вопрос, о котором вроде совсем забыл. Я вспомнил, что Воуно переводил для нас ее слова, но не наоборот. Я думал, что она читает наши мысли, но в этом не было необходимости.
— Конечно, — улыбнулась она той же открытой улыбкой, которая показалась мне вдруг не совсем простой. — Сейчас мы можем мирно поесть. — Она кивнула головой, приглашая в дом.
Я последовал за ней по веренице холлов, составляющих коридор, в комнату, где нас ожидала еда. Когда я переступил порог, запах вызвал у меня воспоминания: на миг мне показалось, что я вхожу в совсем другую комнату, затерянную где-то в пространстве и времени…
Я остановился сразу за дверью, а Бабушка прошла к столу и села на свое место. Она ожидающе подняла на меня глаза, струйка дыма вилась у ее лица, полного тайны в мерцающем свете. Я сконцентрировался, пошел к столу, сел на то место, где сидел раньше. Бабушка ничего не сказала и не сделала, словно не почувствовала ничего, что чувствовал или о чем думал я.
Я понял: если я не начну есть, она не притронется к пище. Так что я снова приступил к ужину, заполняя пустое место в своих мыслях физическими ощущениями, существуя в настоящем, как я научился делать это на улицах, удерживая за пределами сознания прошлое и будущее так долго, как только мог.