Виндж Джоан. Водопад грез

   Бабушка ела вместе со мной без всяких разговоров. Она не пользовалась ложкой. Но она жевала и глотала совершенно так же, как и я, смакуя кушанье. Не знаю, предпочитала ли она сохранять тишину или же просто ждала первых слов от меня.
   Я оглядел стены. Тут не было ни окон, ни даже картин, чтобы оживить монотонность закрытого пространства. То ли она была настолько бедна, что даже не могла купить несколько дешевых голограмм, то ли эта простота была намеренной. Возможно, гидраны никогда не страдали клаустрофобией, которая мучает людей, ведь у них всегда есть путь в любом направлении.
   Я думал о женщине с похищенным ребенком, о Фриктауне и о том, что видел там, о Старом городе. А ароматы еды и воспоминания работали на меня. Я думал о ловушках, о том, что они находятся везде и поджидают всех — различные ловушки, которые в конечном счете оказываются одной. Жизнь была ловушкой, и, человек ты или гидран, выбраться из нее можно лишь единственным путем…
   Я продолжал есть, стараясь удерживать свое беспокойное тело таким же неподвижным, как Бабушка, наблюдающая за мной, пытался сделать свои мысли такими же пустыми, как стены. Но чем дольше я пялился на стену напротив меня, тем явственнее я замечал неуловимое движение трещин на ее поверхности. Трещины формировали узоры, образы, которые мозг мог понять, лишь затерявшись в них, которые уводили в тихое спокойствие…
   Наконец я сел и вытер рот, насытившись.
   Бабушка тоже перестала есть. Не знаю, остановилась ли она потому, что остановился я, или же она продолжала есть только потому, что я был еще голоден. А может быть, мы на самом деле насытились одновременно. Я взглянул на нее. Ее глаза, как кошачьи, наблюдали за мной.
   Двое детей, девочка и мальчик, вошли в комнату. Они двигались так тихо, что я не заметил, как они пришли, но почему-то их появление не застало меня врасплох. Они поклонились нам, собрали посуду и унесли ее, не сказав ни слова, но я заметил, что они, выходя, смотрят на меня. Я слышал, как они шептались в холле.
   Почему Бабушка не отправила еду обратно сама, таким же путем, как поставила ее на стол? Я думал об этом и о том, как весь обеденный ритуал был связан с использованием пси-энергии. Если Бабушка хотела ткнуть нас лицом в тот факт, что у нее есть дар, а у нас нет, что мы сейчас на земле гидранов чужие, никто, то она не могла сделать это с большим успехом. Я подумал, действительно ли она хотела сделать это?
   — У тебя много вопросов, — сказала она как раз тогда, когда я решил задать один из них.
   Я почувствовал улыбку на своем лице. Она могла узнать это, прочитав мои мысли… или просто выражение моего лица.
   — Ты таким образом организовала ужин только для того, чтобы остальные ушли?
   — Почему ты думаешь так? — Она подалась вперед, слегка наклонив голову набок, словно ей было трудно расслышать меня. Так она делала не в первый раз. Внезапно я понял, что те слова, которые она неправильно поняла, не были моими.
   — Так, интересуюсь, — пробормотал я.
   Ее лицо дернулось, будто что-то невидимое для меня задело ее щеку. Наконец она произнесла:
   — Я следую Пути. Если следуешь Пути, то находишь то, что было тебе предназначено.
   Я сел удобнее, обхватив руками колени. Это было похоже на псевдомистицизм, который так любят различные человеческие религии вкупе с их сентиментальными поклонниками. Насколько я знал, все это было преувеличением и в большинстве случаев — лицемерием. Но вера, подобная этой, должна быть искренней у гидранов. У них был дар предвидения, временами они действительно могли заглянуть в будущее.
   Я вспомнил, при каких обстоятельствах в последний раз видел Эзру и Киссиндру, и представил, какая сцена ожидает меня, когда я вновь увижу их.
   — Воуно знает, что ты говоришь на нашем языке?
   — Он говорит на нашем, — сказала она, словно это все объясняло. — Почему ты не задашь мне настоящий вопрос?
   Я рассмеялся и сделал гримасу.
   — Почему ты меня не ненавидишь?
   Тихая вода ее эмоций пошла рябью. Она поднесла руки к глазам и снова взглянула на меня.
   — Почему я должна тебя ненавидеть?
   Я тряхнул головой.
   — Я не могу использовать свои пси-способности. Хэньен… Он вышвырнул меня, когда они поняли…
   — Ты не используешь свои пси-способности, потому что ты так захотел, — сказала она.
   — Ты не понимаешь…
   — Посредник потерял Путь, — продолжала она, словно мои слова были так же закрыты, как и мои мысли. — Это случилось давно, еще до того, как ты родился. Он уже не может все ясно видеть… Ты получил страшную рану. Ты должен держать ее закрытой, — сказала она мягко. — Пока она не излечится. Ты хороший человек.
   Я почувствовал, что мое лицо снова краснеет.
   — Ты не поняла! Я убил…
   — Так… — сказала она, словно поняла наконец.
   — Я пойду, — начал я подниматься.
   — Ты чудо, — сказала она, наклонив ко мне голову. — Я робею в твоем присутствии.
   — Я не дерьмовое чудо, — сказал я, задыхаясь от гнева. — Я попросту дерьмовый полукровка. — Я направился к двери, но остановился: кто-то вошел в нее. Хэньен.
   Он тоже остановился, взирая на меня так же, как, должно быть, я взирал на него.
   — Что ты делаешь здесь? — спросил он.
   — Ухожу, — ответил я. Я попытался миновать его, но он закрыл путь. Он посмотрел на Бабушку и сказал что-то раздраженно и резко на языке гидранов. В комнате воцарилась мертвая тишина. Только по их лицам я мог понять, что они все еще переговариваются.
   Наконец Хэньен повернулся ко мне и отвесил глубокий поклон, какого я в общении с гидранами еще не видел.
   — Намастэ, — пробормотал он. Эта перемена была настолько полной, что я даже не понял, как она возникла. — Извини меня, — проговорил он. — Я вел себя так, что сейчас мне стыдно.
   Я нахмурился, не понимая, что он имеет в виду, и пожал плечами, потому что это выглядело как извинение. А затем я вновь попытался проскользнуть за его спину.
   Он поймал мою руку и отпустил ее, когда я уставился на него.
   — Останься, пожалуйста, — сказал он. — Мы должны завершить то дело, за которым пришли сюда.
   — Что за дело? — спросил я. Мой голос был мрачен и угрюм.
   — Попытку понять друг друга. — Его лицо было совершенно бесстрастным.
   — Сядь, — произнесла Бабушка. — Сядь, Биан. Я оглянулся, недоумевая, кого она могла звать.
   Она глядела на меня. Бабушка сделала жест, словно я был упрямым ребенком.
   — Мое имя Кот, — сказал я.
   Она покачала головой и снова терпеливо указала на циновку.
   Я остался на месте.
   — Тебя зовут Кот среди землян, — объяснил Хэньен. — А Биан — твое имя среди народа твоей матери.
   Я безмолвно посмотрел на него. Потом перевел взгляд на Бабушку, размышляя, почему она мне сама не сказала этого…
   Но разговоры с людьми не были ее делом — для этого существовал Совет. И она не могла впустить меня в свой мозг, устав от разговоров.
   — Что значит «Биан»? — спросил я.
   — Это значит «Спрятанный», — улыбнулся Хэньен.
   — Это шутка? — спросил я, поскольку не знал, отчего улыбается он, никогда не бывший моим другом.
   Озадаченность промелькнула у него в глазах.
   — Нет, — ответил он.
   Я шагнул к столу, словно меня притягивало магнитное поле Бабушки. Хэньен последовал за мной, остановился, глядя на пустую столешницу.
   — Я опоздал на ужин, — произнес он.
   Бабушка улыбнулась и покачала головой. Дети, которые унесли еду, будто материализовавшись из воздуха, появились в дверях за нами по ее молчаливому зову. Они вынесли блюдо и поставили его на стол так осторожно, что пламя едва качнулось.
   Хэньен улыбнулся в ответ и поклонился детям и Бабушке, перед тем как сесть, скрестив ноги. Он принялся за еду, не притронувшись к ложке. Взглянул на меня, остановился, внезапно поняв, что не может одновременно есть и говорить вслух.
   — Прости, — сказал он. — Я проделал длинный путь и очень голоден.
   — Ты пришел пешком из Фрик… из города? — спросил я. — Почему?
   Он снова набил рот едой.
   — Так надо, — ответил он, констатируя очевидное.
   — Зачем? — Я никак не мог понять.
   — Для себя, — пробурчал он, не отрываясь от пищи, — для моего тела, для моего дара, для моих убеждений. В этом заключается Путь. — Нетерпение проскальзывало в его голосе, я заметил, как он бросил взгляд на Бабушку, словно она что-то произнесла, и проглотил свой протест, как пищу. — Тело и дух заслуживают равного внимания, иначе личность никогда не обретет цельности. Все это объясняла мне ойазин.
   — Ойазин? — спросил я. Воуно так называл ее раньше.
   — Это значит «проводник». Ведь она проводник по Пути и хранитель наших традиций и веры.
   Я посмотрел на Бабушку. Это соответствовало тому, что говорил Воуно, но в голосе Хэньена я не услышал ни нотки почтения.
   — Ты имеешь в виду, что она является религиозным лидером?
   — Не «лидером» в том смысле, какой вкладывают в это слово люди Федерации. Ближе по значению слово «проводник». Ки везде — это движущая сила Всеобщей Души, то, что вы могли бы назвать «богом внутри нас». Но есть только один Путь, который находит каждый… — Он бросил взгляд на Бабушку, словно ему требовалась ее помощь прямо здесь, прямо сейчас. — Это сложно объяснить словами.
   — Путь, о котором можно рассказать, не является вечным Путем, — сказала Бабушка. Я подумал о том, как различны имена в общине: имена, которые произносятся, и истинные имена.
   Хэньен кашлянул.
   — Большинство наших людей уже не верит, что ки все еще существует. Это одна из причин, почему я решил найти свой Путь с помощью ойазин.
   Я уселся между ними, скрестив ноги, наблюдая за тем, как он ест.
   — Я уже ел когда-то эту пищу. Очень давно, — сказал я.
   Он поднял взгляд сначала на Бабушку, затем на меня.
   — Разве? — спросил он. — Где?
   — Думаю, что ее готовила моя мать.
   Он оторвался от еды:
   — Ты жил здесь ребенком?
   — На Ардатее. В Старом городе… в том месте, куда Федерация сбрасывает отбросы своего общества. — Он продолжал пялиться на меня, словно не уловив слов, свалившись с поезда моих мыслей, потому что ему не за что было ухватиться. — Это настоящая свалка. Некоторые гидраны закончили там свою жизнь, когда были выкинуты из своих миров. Но там больше землян… таких, которые не признают кейретсу, подобные Тау.
   — А где сейчас твоя мать?
   — Мертва. Уже давно. — Я покачал головой. — Это все, что я знаю о ней.
   — А твой отец? Он был… землянином? — Хэньен выглядел так, будто его вели по незнакомой комнате с завязанными глазами. До него наконец начало доходить, как я чувствую себя.
   — Я ничего не знаю о нем. — Как бы я ни думал об этом, у меня постоянно появлялась мысль, подобная высказанной легионерами две ночи назад: моя мать была шлюхой, а отец — насильником. Только таким путем я мог появиться на свет. Я по мере своих сил старался не думать об этом. — Это ведь не совпадение, что ты появился здесь именно этим вечером?
   Он казался растерянным, словно для него было довольно тяжело следовать за моей мыслью и без перемены предмета разговора. В конце концов он произнес:
   — Когда я в последний раз говорил с ойазин, я показал ей нашу… встречу. И она показала мне, что я смотрел невнимательно. Ей показалось, что если мы встретимся с тобой вновь и не в Зале совета, мы сможем лучше понять друг друга.
   — Это будет не так уж сложно, — ответил я. Он потупился:
   — Когда-то Совет думал прежде всего о нашем народе. Но сейчас мы во многом… ограниченны. Временами члены Совета на первое место ставят личные интересы. У нас небогатая перспектива. Мы все хотим, чтобы наше общество было более открытым для расы землян. Мы верим, что под влиянием обстоятельств наш единственный способ воспрянуть…
   — Это лизать Тау задницу.
   Его зрачки сузились и медленно расширились вновь.
   — Ты ведь так представляешь себе это? — продолжил я.
   — Я думаю, что мы должны учиться жить рядом с теми, кто пришел делить с нами наш мир, — принимать их взгляд на жизнь, — поскольку сейчас сложилась именно такая ситуация. Отрицание очевидности идет вразрез с Путем, и мы только потеряем силы. Мы должны направить энергию нашего гнева в нужное русло. В ином случае нас это убьет. Это уже убило многих из нас. — Он опустил глаза.
   Я криво усмехнулся:
   — Путь говорит, что если жизнь подарила тебе лимоны, следует сделать из них лимонад?
   — Извини? — Он наклонил голову. — «Лимон»? Ты имеешь в виду «землянин»?
   — Это сорт фруктов. Кислый. Ты должен запомнить это. Получается, Совет желает, чтобы все шло, как идет, — сказал я, пытаясь разместить по полочкам информацию у себя в голове. — Они верят, что только так могут получить что-то от Тау?
   — Или хотя бы ничего больше не потерять. У них крайне консервативный склад ума.
   — Ты тоже веришь в это? — спросил я.
   Несколько секунд он молчал, но уже не переговариваясь с Бабушкой. Я взглянул на нее: она смотрела на него, но невозможно было что-нибудь прочитать на ее лице. Наконец он сказал:
   — Я чувствую, что только работая законным методом, можно достичь настоящего прогресса. Даже менять правила следует чрезвычайно осторожно. Так что да, я, наверное, консерватор. ДНО называет меня врагом народа — сотрудником общего врага. И еще… временами я думаю, что немного устал от «лимонада». — Тень улыбки скользнула по его лицу, не затронув глаз.
   — Так ты думаешь, что положение вещей должно меняться, что оно может быть лучше?
   — Ты провел хоть немного времени на этой стороне реки? — спросил он меня.
   — Да.
   — И я, — сказал он. На этот раз на его губах не было и следа улыбки. — Но немногие из Ривертона были здесь. Те, кто приходят сюда регулярно, ищут, что они могут получить от нас, а этого недостаточно. Мы нуждаемся в тех вещах, которые Тау хранит для себя. Нам нужны знания и ресурсы — их мы уже не можем добывать сами. Во всем этом виновна не только Федерация, я первым признаю, что наше общество уже находилось в кризисе, когда она еще и не коснулась этого мира. Но сейчас у нас нет даже возможности…
   — Та женщина, Мийа, которая похитила малыша… Она ведь прошла подготовку у Тау, верно? Чтобы научиться терапии, которая была необходима мальчику. Ей позволили работать там, не перекрывая ее пси-способности.
   Его зрачки опять расширились. Я ощутил, что он зол или просто что-то подозревает. Хотелось бы знать что.
   — Да, — ответил он. — Дар многое может принести человечеству, если только оно… наберется мужества довериться нам. Это возможность свести наши пути. Так должно быть, или же все, что мы сможем получить, будет лишь милостыней. Это не решит наших проблем. Основной нашей проблемой является то, что у нас нет надежды, а не вещей.
   — Совет ошибается за всех, — сказала Бабушка. — Их желания как инфекция. И они используют не то лекарство. Слишком много вещей только усугубляют ситуацию.
   Хэньен с облегчением кивнул.
   — Нам нужна возможность сделать, а не просто получить.
   Я вспомнил жизнь на улицах Старого города, вереницу бесконечных дней и ночей, уходящих в никуда. Тогда я накачивался наркотиками каждый раз, когда у меня оказывались деньги, и даже когда их не было. Я пытался заполнить хоть чем-нибудь пустоту своего существования, провал в своем мозгу, откуда что-то было изъято еще до того, как я узнал его название. Я пытался забыть, что тогда не ожидал ничего лучшего, даже надежды.
   Я сидел, уставясь на блюдо перед глазами.
   — Знаю, — выдавил я наконец из себя.
   Я увидел, что Хэньен решил было продолжить ужин, затем взглянул на меня и остановился.
   — А что насчет ДНО? — спросил я. — Зачем вам нужна эта организация?
   — Она не нужна нам, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Они отвернулись от наших традиций и предали Путь. Они погрязли в дикости. Пытаясь «спасти», они нас окончательно погубят.
   Я посмотрел на Бабушку, вспомнив фразу Протса, что она поддерживает связь с радикалами. Если это так, то вряд ли они отвернулись от традиций, в которые верила она.
   — Я предполагаю, что они иначе рассматривают этот вопрос, — сказал я Хэньену, наблюдая за Бабушкой краем глаза. Как бы мне хотелось отыскать в ее мозгу уголок, в котором хранится все, что она об этом знает! Она неожиданно улыбнулась мне.
   Я перевел взгляд на Хэньена:
   — Почему ты не можешь… общаться с радикалами? Если ты веришь, что они приносят больше зла, нежели добра, не можешь ли ты показать им почему — открыть свой мозг и показать? Давал ли ты им возможность объяснить, как они представляют себе ситуацию?
   Он некоторое время безмолвно плавал в моих словах, пытаясь понять, что же я хотел сказать.
   — Сперва скажи мне, — произнес он. — Это правда, что тебе пришлось однажды убить, и ты выжил? И поэтому ты не хочешь пользоваться своим даром?
   Не хочешь. Не можешь… Не хочешь.
   — Да, — прошептал я.
   — Тогда это правда, что твое участие в похищении ребенка совершенно случайно? Несчастный случай?
   — Как ты узнал это? — Он не знал этого на собрании Совета, и никто из них этого не знал.
   Он кивнул в сторону Бабушки:
   — Но она сказала, что я должен сам спросить тебя об этом.
   До этого вечера она никогда меня не видела. Я посмотрел на нее: давно ли она об этом знает?
   — Совет забеспокоился, когда они открыли, что ты… — Хэньен запнулся, чувствуя себя вляпавшимся в дерьмо. Он помотал головой. — Мы испугались, что Тау послал тебя… чтобы вызвать беду на наши головы: как-нибудь связать Совет с похищением ребенка, связать нас с радикалами. Это факт, что ты был… изгнанником, способным понять нас, но держал свой мозг абсолютно закрытым… Когда я почувствовал всеобщее недоверие, оно стало моим. Ты видишь, это все чертовски сложно понять… — Его руки дрожали, видимо, он редко бывал так беспомощен. Удовлетворение смягчило мои воспоминания о собрании Совета, но не совсем.
   — Почему ты должен быть лучше всех остальных членов Совета? — спросил я, когда он успокоился.
   — Я даэзин, — ответил он. — На вашем языке это значит примерно «посредник между народом и Советом». Я специально тренирован не воспринимать заразные эмоции, которые могут взять верх над Советом. Но я позволяю своим… подозрениям контролировать меня.
   — Я думал, так делают только люди, — сказал я.
   — Нет.
   — Я не по своей воле поехал на ту встречу, — сказал я. — Это так, чтобы ты знал.
   — Не думаю, — он покачал головой. — Ты спросил, почему мы просто не покажем радикалам, в чем они неправы. Мы пробовали, но они не позволили нам. Они — клайн, они… единое сознание. Закрытая сеть, доступная лишь тем, кто разделяет их убеждения. Они выпихнули нас точно так же, как это сделал ты, только уже намеренно.
   — Я думал, гидраны так не делают. Я думал, что они всегда делятся своими мыслями, чувствами друг с другом, так что непонимания возникнуть не может.
   Он рассмеялся, но не потому, что счел это смешным.
   — Это то, чему мы сами всегда хотели верить. Возможно, так было давно, когда наша цивилизация представляла собой единое целое. А может быть, это и тогда было лишь мечтой. Но как бы то ни было, это осталось в прошлом. Сейчас мы живем в эпоху человечества, и уже никто по-настоящему не знает, что является правдой.
   Я изучал свои руки, не зная, как связать оборванную нить беседы, и стоит ли мне пытаться сделать это. Он покачал головой.
   — Поэтому я действительно не могу сказать тебе или Тау о похищении ребенка больше, чем то, что уже знает Тау. Все было сделано организацией ДНО, Тау осведомлена об этом. Но мы, как и Тау, не знаем, куда она скрылась. В Отчизне тысячи гектаров пустого пространства. ДНО может быть где угодно, перемещаясь в один момент… Но мы хотим помочь найти мальчика. Пожалуйста, заверь уполномоченного Перримида, что, если мы что-то откроем, то пошлем весточку…
   Я потер шею, чувствуя себя, так, словно внезапно прекратил свое существование хотя бы в качестве полукровки с поврежденным мозгом, словно я снова был просто пешкой в руках человечества. Я подумал: неужели все, что он только что говорил мне, было так же тщательно просчитано? Я не хотел верить этому, но никак не мог найти доказательств обратного. Его настроение добило меня. Я помнил его слова — эмоции могут, как болезнь, передаваться другому. У меня должен быть иммунитет к ним, если таковой вообще существует. Настроение оказалось моим собственным, и вряд ли оно улучшится после того, как я покину это место.
   Я взглянул на Бабушку. Она делала из дыма спирали и заплетала их в косы, словно Хэньен и я уже покинули комнату. Я подумал, была ли это молитва и о чем тогда молилась она, и откуда она ожидает ответа?
   Хэньен тоже взглянул на Бабушку, словно она что-то сказала ему. Это наверняка так и было, но я не мог ее услышать. Струйка дыма дернулась, освободившись, и Бабушка не стала удерживать ее.
   Хэньен поднялся, поклонился Бабушке, а затем и мне.
   — Я должен идти. Меня ждет долгий обратный путь в город. Я надеюсь, что твое пребывание в нашем мире окажется… продуктивным.
   Я смотрел ему вслед, думая, почему он уходит, и внезапно почувствовал себя таким далеким от происходящего здесь, как это было на собрании Совета. Я перевел взгляд на Бабушку. Что она сказала ему? Возможно, его уход, по большому счету, не значил ничего, может быть, я просто не до конца понял, как все происходит тут, на этой стороне реки.
   Кто-то вошел в комнату. Я обернулся, ожидая снова увидеть Хэньена. Но это был Воуно.
   Воуно поклонился Бабушке, пробормотал: «Намастэ», и посмотрел на меня.
   — Ты готов?
   Я поднялся. Мне в голову пришла мысль, что уход Хэньена как-то связан с прибытием Воуно. Я посмотрел на Бабушку, но она лишь слегка наклонила голову и произнесла: «Намастэ, Биан».
   — Намастэ, ойазин, — сказал я, чувствуя себя потерянным в пространстве, подвешенным где-то между радостью и неудовлетворением. Следуя за Воуно, я оглянулся и увидел лица полудюжины ребятишек, таращившихся на нас из дверей. Мне снова стало интересно, сколько гидранов живет здесь, сколько их слушало то, о чем говорилось в комнате. Подслушивать могло полсотни, и я никогда об этом не узнаю. Когда я осознал это, у меня по коже поползли мурашки, я снова почувствовал себя человеком.
   Возможно, у Воуно были те же ощущения. Мы погрузились во флайер и поднялись в ночь, когда я услышал от него первые слова. Но и тогда это был лишь вопрос: «Отвезти тебя в отель?» И ничего о том, что я думаю о Бабушке или об ужине… и узнал ли я что-нибудь. Не удерживало ли его от подобных вопросов выражение моего лица по пути к флайеру? Не сожалел ли он о том, что предложил мне эту поездку?
   Я не мог ни в чем его разуверить, поскольку сам не определился в отношении ко всему происшедшему. Я направил свои мысли на другую сторону реки, вспомнив, чему я нынче принадлежу. Мой рот скривился, когда я представил Эзру, кровь на его физиономии, выражение лица Киссиндры и чем это может обернуться, когда я достигну отеля.
   — У меня есть выбор?
   Воуно покачал головой:
   — На самом деле нет. Слишком поздно.
   Я взглянул на браслет, удивившись, как много времени пролетело.
   — Что ты собираешься делать?
   — Ложиться спать, — сказал он. — Мне осталось на сон около пяти часов.
   — Как там Эзра?
   — Ты сломал ему нос. Я отвез его в больницу.
   — Черт… — Я вытянулся на сиденье, откинув голову.
   — Он сам нарвался на это.
   — Она это видит в ином свете — Я вспомнил выражение лица Киссиндры, Воуно молчал. — Как она выглядит? — спросил я наконец.
   — Довольно неумолимо.
   Я вперил взгляд в ночь, на Тау Ривертон под нами, наполненный темнотой, тянущий меня вниз, к огням, приказам и возмездию.

Глава 9

   Воуно высадил меня у отеля. Я смотрел, как флайер поднимается в небо, пока совсем не потерял его из виду в потоке искусственного света. Фонарь, к которому я прислонился, спросил меня, не нужно ли мне что-нибудь. Я вошел в отель. Киссиндра сидела в фойе все еще в куртке и шапке. Я остановился, увидев ее.
   — Ты сломал ему нос, — сказала она.
   — Знаю. — Я отвел взгляд, чтобы не видеть, как меняется выражение ее глаз. — Извини.
   Но тут не за что было извиняться. И она знала это. Я стоял, словно ожидая удара.
   Она кивнула головой в сторону бара и закусочной отеля:
   — Пойдем поговорим. Там.
   Я знал, что она не голодна. Она просто хотела оказаться на нейтральной территории.
   Зал был почти пуст. Ривертон не был любимым местом отдыха туристов, а местные боялись нарваться на патруль в комендантский час. Мы выбрали темный уголок за фальшиво-прочной загородкой. Стены источали музыку, ласковую и протяжную, такую, от которой у тебя замирает сердце и ты ненавидишь себя за это. Я уставился на стену справа от себя, пытаясь угадать, не притрагиваясь к ней, действительно ли она деревянная или же это просто подделка высокого качества. Возможно, это ничего не значило. Возможно, ничто не значило ничего. Я сунул камфору в рот, и заказал на панели напиток. Через минуту, отвечая на мой запрос, напиток появился из стены.
   — Ты злоупотребляешь лекарствами, — заметила Киссиндра.
   Я взглянул на нее, не понимая, что она хочет этим сказать.
   — Я могу употреблять их, — ответил я. — Это не влияет на мою работу.
   — Ты чувствуешь в них потребность?
   — Кто сказал, что я чувствую в них потребность? — Я вынул таблетку изо рта и посмотрел на нее, поднял напиток и выпил его до дна: он казался слабым. И положил камфору обратно в рот. Было только одно лекарство, которое могло мне дать то, чего я действительно хотел, — наркотик, способный вернуть мне дар. Но каждое использование его будет подобно прогулке на сломанных ногах. Ее глаза не отрывались от меня. Я нахмурился и снова отвел глаза. — Я люблю это. Как и ты.