Страница:
«То, что он псион, позволяет тебе работать с ним, как ты работаешь?
Она покачала головой, присев рядом со мной, прячась от ветра. Ее глаза следовали за Джеби, куда бы тот ни направлялся.
«Временами от этого только сложнее. Он может сопротивляться мне, сопротивляться себе, даже не желая этого, и он слишком мал, чтобы понять, как это происходит. Но если он сможет научиться пользоваться своим даром, ему будет гораздо легче научиться пользоваться своим телом. Он сможет жить совершенно нормально».
— Тогда ты еще научи его, как скрывать свои пси-способности, — сказал я вслух. Я соскользнул обратно в телепатическую речь, не в силах убрать резкость из своего голоса. — «Если ты действительно хочешь, чтобы он смог нормально жить в мире корпорации».
Она посмотрела на меня, ее взгляд был одновременно острым и наполненным любовью. Она снова отвела глаза.
— Я хочу есть, — проговорил Джеби, возвращаясь и присаживаясь между нами. — Мамочка, я хочу есть. — Он показал на свой живот.
По лицу Мийи пробежала улыбка, которой не было в ее мыслях.
— Тогда пойдем. — Она подняла котелок, который притаился в тени, похожий на камень. Я увидел, что на балконе расставлены сумки и контейнеры с едой. Мийа взяла Джеби за руку. Она смотрела, как я поднимался.
— Где ты взяла еду? — спросил я.
— В городе.
— Как?
— Потратила немного денег.
— Ты обратилась к своей линии кредита? — спросил я недоверчиво. — Они выследят тебя.
Она молча подняла вверх обнаженные запястья.
— Я была осторожна, — пробормотала она, провожая нас в комнаты монастыря.
Мы прошли по извилистому, потрепанному временем туннелю на нижний этаж здания, туда, где когда-то, видимо, была кухня. Она поставила котелок на что-то, что я никоим образом не мог принять за печь, пока сбоку не отворилась маленькая металлическая дверца.
— Я! — сказал Джеби. — Я сделаю!
— Нет, — ответила Мийа, словно в сотый раз отвечала так на это заявление. — Это слишком сложно. Потом, когда ты станешь постарше. — Она заглянула за дверку. Кухонная техника тут была куда старше защитного поля, оставшегося за нашей спиной, но спираль выглядела как новенькая. Я почувствовал, как Мийа начинает собирать энергию, фокусируя ее, направляя. Лицо сморщилось от напряжения.
Казалось, воздух вокруг нас становился холодней, пока мы с Джеби ждали, не двигаясь, наблюдая, словно загипнотизированные. Наконец раздался треск, и язычок пламени появился в чреве печи. Мийа отдернула руку, захлопывая дверку, тяжело дыша. Она вытерла пот со лба покрытой сажей рукой, оставляя на нем грязный след.
«С тренировкой будет полегче», — подумала она уныло.
Я ласково вытер след золы с ее лба и взял ее за грязную руку. Она была холодна как лед, Мийа дрожала, стоя совсем рядом с печью, которая уже полыхала жаром, словно чтобы зажечь ее, ей пришлось отдать все тепло своего тела.
— А как там твоя сестра? — спросил я наконец, когда ее рука согрелась и на лицо вернулся румянец. — Ты видела ее в городе?
Она посмотрела на меня.
— Нет, — прошептала она неохотно, так что слова расслышать было довольно тяжело. В ней гнездился страх, но не страх перед Наох. Я внезапно понял, что она боится узнать, что случилось со мной, что сделала Наох после того, как они с Джеби исчезли, после того, как она снова оставила меня. Потому что она знала, чем это закончилось.
«Не надо, — подумал я. — Не вини себя. Ты поступила правильно».
«Что она сделала?» — спросила она наконец, часто моргая.
«Она… они…» — Внезапно я вышел из глубин своих чувств гнева, протеста, унижения. Они сделали со мной в точности то, что всегда делали со мной люди, земляне. — Ничего, — пробормотал я. — Я не помню. Они просто выкинули меня посреди равнины.
— Биан, — Мийа поймала меня за руку. Я отодвинулся от нее.
— Хочу есть, — начал нетерпеливо напевать Джеби, пытаясь выплеснуть непонятные эмоции, которые чувствовал. — Хочу есть, есть, есть…
Мийа послала его за чашками.
— Кот, — нерешительно назвала она мое человеческое имя, когда я ей не ответил. — Расскажи мне. — На этот раз ее рука сомкнулась на моей, не отпуская.
Я дотронулся до лекарственного мешочка Воуно. Она перевела на него взгляд, в котором сквозило непонимание. Опустив глаза, я заставил себя раскрыть перед ней свой мозг, высвобождая воспоминания о том, как Наох использовала меня для того, чтобы получить то, чего она хотела.
Я чувствовал, как мозг Мийи проникает глубже, раздвигая воспоминания о мщении Наох, пока она не добралась до источника: предательство, которое видела Наох каждый раз, когда смотрела на нас и в мои глаза — глаза гидрана на человеческом лице, на человеческом теле, беззащитные перед ней.
Мийа потеряла контроль, соскользнула и провалилась сквозь мои воспоминания в свои собственные: воспоминания о том, что делала Наох, о том, что она выбрала из-за Наву… из-за гидранов и землян, любви и ненависти, нэшиертах и намастэ…
«Что было с Наох и Наву? — спросил я резко, — Что случилось с ними?»
Мийа вскрикнула. А может быть, это закружились, взрываясь, мысли в моей голове.
Я высвободился, ругаясь, и бросился прочь из кухни. Я шел на ощупь по темным комнатам пустого монастыря, пока мое тело совсем не обессилело. Я сдался, наконец, у входа в комнату без окон, без света, с одной лишь дверью, такой низкой, что, входя, я стукнулся о нее головой. Я сел, прислонившись спиной к стене, и закрыл лицо руками. Это было невозможно жить, как я жил, так долго быть человеком и не иметь секретов, которые тебе не хотелось бы доверить никому и ничему. Невозможно — делиться всем, если даже это значит все потерять. Я подумал, возможно ли это вообще для кого-нибудь, даже для гидранов.
Я долго сидел в темноте, сжав до предела свои чувства, позволяя необходимости и фатальности кружиться надо мной, играя, высасывая из меня последние силы.
Кто-то тронул мое плечо. Я поднял глаза, ожидая увидеть Мийю, но это был Джеби, глядящий на меня не то со страхом, не то с благоговением.
— Посмотри! — сказал он, указывая пальцем. — Посмотри, что ты сделал.
Я оглянулся через плечо, соображая, что комната уже не темная, а наполненная слабым люминесцентным светом. Я замер, увидев стену за мной — многоцветный отпечаток моего тела, мерцающий в темноте, неоновые цвета, сочащиеся из точек, которых касался я.
— Черт возьми… — изумленно прошептал я.
Джеби прижал руки к стене. От мерцающих отпечатков ладоней по стене во все стороны поползли цветные светящиеся линии. Он прислонился к стене всем телом, хихикая, широко расставив руки и прижимаясь к ней носом. Света становилось все больше, краски потекли по стене, пока не сомкнулись с оставленными мной. Я поднялся, не отрывая спины, оставляя на стене яркий мазок, прижал руки к стене, вызывая нарастающее свечение. Те узоры, которые мы уже оставили, и не думали таять, они распространялись все шире, гармонично сочетаясь, как музыкальные аккорды.
Внезапно на стене появился новый узор света, потек к потолку, хотя никто из нас не рисовал его.
«Это не прикосновения, — прозвучал голос Мийи в моей голове. — Это ваш дар».
Она вошла в полутемную комнату, лицо светилось отраженным светом и было совершенно бесстрастным, пока она, собрав свое внимание, вносила свою лепту в наши художественные начинания.
Я отодвинулся от стены, разрывая свой физический контакт с ней, желая узнать, перестанут ли растекаться по стене краски, оставленные моим телом. Но они продолжали сплетаться как морозный узор, следуя моим мыслям, формируясь под воздействием моего взгляда, моей прихоти. Джеби не обращал внимания на нас обоих, уйдя с головой в сверхъестественное рисование пальцем и в скольжение телом по стене, создающее неповторимые картины.
Я тряхнул головой — краски пошли по стене зигзагом, подобно молниям.
«Но я не обладаю телекинезом».
«Любое проявление дара вызывает эти краски», — сказала Мийа.
Я вспомнил гидранские шарики с картинкой внутри и как когда-то я умел мысленно управлять образами, менять эту картинку.
«Для чего это?»
«Для красоты. — Она мысленно пожала плечами, зная об этом не больше моего. — Возможно, это просто так, — подумала она, и я почувствовал ее улыбку. — Разве не так?»
Я покачал головой, наблюдая за силуэтом Джеби, танцующим перед нами в разноцветных лучах. Лекарственный мешочек Воуно мягко коснулся моего запястья, внезапно меня наполнила опустошенность — чувство потери, сожаление, — словно она сказала мне ложь.
«Что? Что это? — Мийа неуверенно коснулась мешочка. Я показал ей лицо Воуно. — Что случилось?»
Я воскресил свои воспоминания, позволив ей самой все это увидеть. То, что сделали со мной Наох и патриоты, было только каплей в море крови.
Мийа застонала, прижимая ладони ко рту.
Я оборвал контакт, выталкивая ее из своего мозга, чтобы она не проникла глубже, не в силах выдерживать ее боль или знание того, что я сам вызвал ее.
Она уставилась на меня, ее зрачки были широкими и черными, на лице танцевала радуга. Я обхватил ее руками, когда она начала отворачиваться, прижал ближе к сердцу, прислонился головой к ее голове, не глядя на ее лицо, чтобы мне не насиловать совершенную красоту этой комнаты своими черными мыслями.
Глава 24
Она покачала головой, присев рядом со мной, прячась от ветра. Ее глаза следовали за Джеби, куда бы тот ни направлялся.
«Временами от этого только сложнее. Он может сопротивляться мне, сопротивляться себе, даже не желая этого, и он слишком мал, чтобы понять, как это происходит. Но если он сможет научиться пользоваться своим даром, ему будет гораздо легче научиться пользоваться своим телом. Он сможет жить совершенно нормально».
— Тогда ты еще научи его, как скрывать свои пси-способности, — сказал я вслух. Я соскользнул обратно в телепатическую речь, не в силах убрать резкость из своего голоса. — «Если ты действительно хочешь, чтобы он смог нормально жить в мире корпорации».
Она посмотрела на меня, ее взгляд был одновременно острым и наполненным любовью. Она снова отвела глаза.
— Я хочу есть, — проговорил Джеби, возвращаясь и присаживаясь между нами. — Мамочка, я хочу есть. — Он показал на свой живот.
По лицу Мийи пробежала улыбка, которой не было в ее мыслях.
— Тогда пойдем. — Она подняла котелок, который притаился в тени, похожий на камень. Я увидел, что на балконе расставлены сумки и контейнеры с едой. Мийа взяла Джеби за руку. Она смотрела, как я поднимался.
— Где ты взяла еду? — спросил я.
— В городе.
— Как?
— Потратила немного денег.
— Ты обратилась к своей линии кредита? — спросил я недоверчиво. — Они выследят тебя.
Она молча подняла вверх обнаженные запястья.
— Я была осторожна, — пробормотала она, провожая нас в комнаты монастыря.
Мы прошли по извилистому, потрепанному временем туннелю на нижний этаж здания, туда, где когда-то, видимо, была кухня. Она поставила котелок на что-то, что я никоим образом не мог принять за печь, пока сбоку не отворилась маленькая металлическая дверца.
— Я! — сказал Джеби. — Я сделаю!
— Нет, — ответила Мийа, словно в сотый раз отвечала так на это заявление. — Это слишком сложно. Потом, когда ты станешь постарше. — Она заглянула за дверку. Кухонная техника тут была куда старше защитного поля, оставшегося за нашей спиной, но спираль выглядела как новенькая. Я почувствовал, как Мийа начинает собирать энергию, фокусируя ее, направляя. Лицо сморщилось от напряжения.
Казалось, воздух вокруг нас становился холодней, пока мы с Джеби ждали, не двигаясь, наблюдая, словно загипнотизированные. Наконец раздался треск, и язычок пламени появился в чреве печи. Мийа отдернула руку, захлопывая дверку, тяжело дыша. Она вытерла пот со лба покрытой сажей рукой, оставляя на нем грязный след.
«С тренировкой будет полегче», — подумала она уныло.
Я ласково вытер след золы с ее лба и взял ее за грязную руку. Она была холодна как лед, Мийа дрожала, стоя совсем рядом с печью, которая уже полыхала жаром, словно чтобы зажечь ее, ей пришлось отдать все тепло своего тела.
— А как там твоя сестра? — спросил я наконец, когда ее рука согрелась и на лицо вернулся румянец. — Ты видела ее в городе?
Она посмотрела на меня.
— Нет, — прошептала она неохотно, так что слова расслышать было довольно тяжело. В ней гнездился страх, но не страх перед Наох. Я внезапно понял, что она боится узнать, что случилось со мной, что сделала Наох после того, как они с Джеби исчезли, после того, как она снова оставила меня. Потому что она знала, чем это закончилось.
«Не надо, — подумал я. — Не вини себя. Ты поступила правильно».
«Что она сделала?» — спросила она наконец, часто моргая.
«Она… они…» — Внезапно я вышел из глубин своих чувств гнева, протеста, унижения. Они сделали со мной в точности то, что всегда делали со мной люди, земляне. — Ничего, — пробормотал я. — Я не помню. Они просто выкинули меня посреди равнины.
— Биан, — Мийа поймала меня за руку. Я отодвинулся от нее.
— Хочу есть, — начал нетерпеливо напевать Джеби, пытаясь выплеснуть непонятные эмоции, которые чувствовал. — Хочу есть, есть, есть…
Мийа послала его за чашками.
— Кот, — нерешительно назвала она мое человеческое имя, когда я ей не ответил. — Расскажи мне. — На этот раз ее рука сомкнулась на моей, не отпуская.
Я дотронулся до лекарственного мешочка Воуно. Она перевела на него взгляд, в котором сквозило непонимание. Опустив глаза, я заставил себя раскрыть перед ней свой мозг, высвобождая воспоминания о том, как Наох использовала меня для того, чтобы получить то, чего она хотела.
Я чувствовал, как мозг Мийи проникает глубже, раздвигая воспоминания о мщении Наох, пока она не добралась до источника: предательство, которое видела Наох каждый раз, когда смотрела на нас и в мои глаза — глаза гидрана на человеческом лице, на человеческом теле, беззащитные перед ней.
Мийа потеряла контроль, соскользнула и провалилась сквозь мои воспоминания в свои собственные: воспоминания о том, что делала Наох, о том, что она выбрала из-за Наву… из-за гидранов и землян, любви и ненависти, нэшиертах и намастэ…
«Что было с Наох и Наву? — спросил я резко, — Что случилось с ними?»
Мийа вскрикнула. А может быть, это закружились, взрываясь, мысли в моей голове.
Я высвободился, ругаясь, и бросился прочь из кухни. Я шел на ощупь по темным комнатам пустого монастыря, пока мое тело совсем не обессилело. Я сдался, наконец, у входа в комнату без окон, без света, с одной лишь дверью, такой низкой, что, входя, я стукнулся о нее головой. Я сел, прислонившись спиной к стене, и закрыл лицо руками. Это было невозможно жить, как я жил, так долго быть человеком и не иметь секретов, которые тебе не хотелось бы доверить никому и ничему. Невозможно — делиться всем, если даже это значит все потерять. Я подумал, возможно ли это вообще для кого-нибудь, даже для гидранов.
Я долго сидел в темноте, сжав до предела свои чувства, позволяя необходимости и фатальности кружиться надо мной, играя, высасывая из меня последние силы.
Кто-то тронул мое плечо. Я поднял глаза, ожидая увидеть Мийю, но это был Джеби, глядящий на меня не то со страхом, не то с благоговением.
— Посмотри! — сказал он, указывая пальцем. — Посмотри, что ты сделал.
Я оглянулся через плечо, соображая, что комната уже не темная, а наполненная слабым люминесцентным светом. Я замер, увидев стену за мной — многоцветный отпечаток моего тела, мерцающий в темноте, неоновые цвета, сочащиеся из точек, которых касался я.
— Черт возьми… — изумленно прошептал я.
Джеби прижал руки к стене. От мерцающих отпечатков ладоней по стене во все стороны поползли цветные светящиеся линии. Он прислонился к стене всем телом, хихикая, широко расставив руки и прижимаясь к ней носом. Света становилось все больше, краски потекли по стене, пока не сомкнулись с оставленными мной. Я поднялся, не отрывая спины, оставляя на стене яркий мазок, прижал руки к стене, вызывая нарастающее свечение. Те узоры, которые мы уже оставили, и не думали таять, они распространялись все шире, гармонично сочетаясь, как музыкальные аккорды.
Внезапно на стене появился новый узор света, потек к потолку, хотя никто из нас не рисовал его.
«Это не прикосновения, — прозвучал голос Мийи в моей голове. — Это ваш дар».
Она вошла в полутемную комнату, лицо светилось отраженным светом и было совершенно бесстрастным, пока она, собрав свое внимание, вносила свою лепту в наши художественные начинания.
Я отодвинулся от стены, разрывая свой физический контакт с ней, желая узнать, перестанут ли растекаться по стене краски, оставленные моим телом. Но они продолжали сплетаться как морозный узор, следуя моим мыслям, формируясь под воздействием моего взгляда, моей прихоти. Джеби не обращал внимания на нас обоих, уйдя с головой в сверхъестественное рисование пальцем и в скольжение телом по стене, создающее неповторимые картины.
Я тряхнул головой — краски пошли по стене зигзагом, подобно молниям.
«Но я не обладаю телекинезом».
«Любое проявление дара вызывает эти краски», — сказала Мийа.
Я вспомнил гидранские шарики с картинкой внутри и как когда-то я умел мысленно управлять образами, менять эту картинку.
«Для чего это?»
«Для красоты. — Она мысленно пожала плечами, зная об этом не больше моего. — Возможно, это просто так, — подумала она, и я почувствовал ее улыбку. — Разве не так?»
Я покачал головой, наблюдая за силуэтом Джеби, танцующим перед нами в разноцветных лучах. Лекарственный мешочек Воуно мягко коснулся моего запястья, внезапно меня наполнила опустошенность — чувство потери, сожаление, — словно она сказала мне ложь.
«Что? Что это? — Мийа неуверенно коснулась мешочка. Я показал ей лицо Воуно. — Что случилось?»
Я воскресил свои воспоминания, позволив ей самой все это увидеть. То, что сделали со мной Наох и патриоты, было только каплей в море крови.
Мийа застонала, прижимая ладони ко рту.
Я оборвал контакт, выталкивая ее из своего мозга, чтобы она не проникла глубже, не в силах выдерживать ее боль или знание того, что я сам вызвал ее.
Она уставилась на меня, ее зрачки были широкими и черными, на лице танцевала радуга. Я обхватил ее руками, когда она начала отворачиваться, прижал ближе к сердцу, прислонился головой к ее голове, не глядя на ее лицо, чтобы мне не насиловать совершенную красоту этой комнаты своими черными мыслями.
Глава 24
Той ночью, после того как Джеби заснул, Мийа тихо повела меня вниз через этажи монастыря туда, где открывались в стене тяжелые деревянные двери. За ними по откосам вилась тропка, как серебряная нить, спускаясь к мосту, перекинутому через реку. На другом берегу не было человеческого города. Там вообще ничего не было, кроме тишины и темноты.
Но все небо было усыпано звездами, подобными искрам, разлетевшимся из чудесной кузницы солнц. Звезды бились, как птицы, в бледных силках облачков тумана от нашего дыхания. Они казались бесчисленными пылающими нейронами, вспыхнувшими от жара любви.
Мийа вела меня вперед, я шел за нею, отстав на два шага. Не знаю, касалась ли она моих мыслей, чувствовала ли она образ, который защищал меня от ночного холода. Ее собственные мысли были почти недоступны для меня после того, что произошло днем. Я не знал, давала ли она мне то пространство, в котором нуждался я, или же пряталась от меня. И я не знал, как спросить ее об этом.
Я следовал за ней вниз по узенькой тропке осторожно, чуть ли не на ощупь, что так не подходило к ее грациозным движениям, пока мы не дошли до моста. Там, где он начинался, по обе стороны тропы стояли столбы.
Цепь загораживала проход. С каждого ее изящного звена свисали замки. Даже в сумеречном свете видно было, что цепь проржавела, словно она загораживала путь бесчисленным паломникам с начала времени гидранов в этом мире.
Я мог свободно переступить через нее. Цепь не остановит человека, не оставит в одиночестве гидрана. И почему на ней так много замков — некоторые из них совсем древние, а некоторые почти новые, — замков, которые ничего не запирают?
— Что они означают? — тихо пробормотал я, не желая громким голосом нарушить тишину, но боясь того, что случится, если мой мозг не сможет сам задать вопрос.
Она взглянула на меня. Мне показалось, что я вижу слезы, блестящие в лунном свете в уголках ее глаз.
— Они оставлены здесь влюбленными, — ответила она. — Теми, кто нашел нэшиертах. Это залог того, что они будут намастэ всю свою жизнь.
Мое сердце обожгла невыносимая боль. Я уставился в темноту, ждущую удобного момента, чтобы сомкнуться, поглотить меня.
«Биан, — мягко произнесла Мийа у меня в голове. — Это неправда».
— Что? — прошептал я.
«Твоя мать не была проституткой. Твой отец не был насильником. Если бы они не любили друг друга, ты бы не родился».
Я оглянулся на нее.
«Как? Как ты… Откуда ты знаешь? Это могло быть…»
«Этого не было».
— Ты уверена? — спросил я хрипло, мысли мои расплывались. — Тогда почему? Почему он оставил ее в Старом городе? — Мои руки сжались в кулаки. — Почему он покинул меня?
«Возможно, это был ее выбор. — Мийа ласково коснулась моего плеча. — Возможно, он не знал о тебе, она могла не сказать ему. Они были из разных миров. Когда миры сталкиваются, все разлетается. — Она наклонила голову. — Любовь… любовь не сильнее этого».
Я вспомнил замок, виденный мной в груде подношений в пещере молитв. Я вспомнил боль на ее лице, когда она подняла его и сказала мне, что он принадлежал Наох. Я вспомнил Наву, его ругань в наркоманском притоне на задворках города. Я попытался вспомнить Наох, не думая о том, что она сделала со мной. Не смог.
Я взял руку Мийи — холодную руку холодной рукой. Пожатие наших рук было залогом всего, что я мог предложить, всех обещаний, которые мы могли дать друг другу здесь и сейчас. Она пододвинулась поближе, я почувствовал, как сливается тепло наших тел, согревая нас обоих.
Не отпуская моей руки, Мийа снова направилась вперед. Она переступила через цепь и подождала меня, последовавшего за ней, думая о смирении и смертности, о том, как большая часть того, что случается с твоим телом, неотделима от того, что происходит в твоих мыслях, в твоей душе.
Из чего бы ни был сделан мост, он не скрипел и не качался под нами. Мягкая поверхность заглушала наши шаги, и они исчезали в свисте ветра. Когда мы дошли до середины моста, Мийа села на широкие перила, свесив ноги над бездной.
Я сел рядом с ней, расслабившись, чтобы мое тело отдохнуло от прогулки. Я посмотрел вниз, в пропасть, и вверх, в головокружительную высоту неба, как Мийа. Сидя рядом с ней, я чувствовал себя в безопасности, и даже бездонные глубины ущелья и неба не тревожили меня. В свете луны звезды потускнели совсем немного, хотя света было вполне достаточно, чтобы мы могли разглядеть призрачные оттенки цветов нашей одежды. Я чувствовал, как от Мийи разлетаются ее мысли, влетая в меня, кружась вокруг, обнимая ночной мир, подобно молитве.
Я не мог молиться. Мои мысли были пустыми мыслями мебтаку. Но я помнил другие небеса, и как я смотрел с благоговением вверх, на те же самые звезды, расположенные немного по-иному. Я надеялся, что те мои мысли направятся в бесконечность вместе с молитвами Мийи.
Мы долго сидели рядом, подвешенные между мирами. Сидели, прижавшись друг к другу, и тепло наших тел защищало нас от холодного ветра и от неясного будущего. Я пытался не вспоминать, что когда-то мы так же сидели с Киссиндрой Перримид, отдавая друг другу тепло своих тел на предрассветном холоде, в другом мире, ожидая наступления дня. Здесь и сейчас — вот все, что осталось, и все, что будет у меня в этом мире. Я обнял Мийю и поцеловал ее. Наше тепло, наш голод, наши души слились.
Наконец я почувствовал, как ее мозг охватывает меня теплыми крыльями, и она телепортировала нас обратно в монастырь, в нашу уютную постель. Мы залезли под ворох одеял, где могли стащить с себя оставшуюся одежду, которая препятствовала нашему последнему шагу, которого жаждали наши дрожащие, покрытые мурашками тела. Мы занялись любовью, спеша, поскольку не могли ждать, мягко, чтобы не бередить мои раны, тихо, чтобы не проснулся Джеби. Отдаваясь желанию целиком, пока оно не истощилось, пока не осталось в нас только безумное ощущение мира, которое сохранится до завтра, хотя бы до наступления утра.
Я снова проснулся с рассветом на неизменном, совершенном небе, вернувшись к бесконечному настоящему после долгого мертвого прошлого. Я сказал себе, что наше прошлое, наше будущее — и даже мысль о них — бессмысленны здесь, в месте, где случается невозможное.
Джеби уже поднялся. Он был в комнате за филигранной стеной, и я слышал его разговор с безмолвствующими таку, слетевшими со своих гнезд, чтобы принять угощение — кусочки фруктов и хлеба, которые он принес им. Я чувствовал, как их мысли касались его и меня с легкостью пуха, и сообразил, что, вероятно, таку не были такими уж безмолвствующими.
Мийа все еще спала, лежа рядом со мной. Я прилег, глядя на нее, вдруг поняв, что мы никогда не видели тел друг друга при свете дня. Мой взгляд пробежал по изгибу ее спины от края одеял до шеи. У основания шеи я заметил цветной узор, полуприкрытый ее спутанными золотыми волосами. Татуировка, похожая на магический знак, — круг, состоящий из переплетенных геометрических фигур и окруженный пересекающимися линиями.
Мийа пошевелилась, повернулись и сонно посмотрела на меня.
«Что?» — подумала она, мысленно улыбаясь мне.
— Татуировка. Я раньше не замечал ее. — Я, начиная замерзать, натянул на себя рубашку. Она была жесткой от засохшей крови, я поморщился.
На ее лице расцвела улыбка. Она дотянулась до своего плеча, чтобы коснуться татуировки.
— Это знак Пути… скрытого, но всегда находящегося с тобой; объединяющего твое тело и твои мысли, делая тебя цельным. Такой знак делали при рождении, чтобы он рос вместе с ребенком всю его жизнь. У некоторых из нас он еще есть… — Она отвела глаза, потянувшись за одеждой, так как ей тоже стало холодно.
— Я видел что-то подобное в Зале совета. Этот знак был… спрятан.
— Ты видел? — Она обернулась, чтобы взглянуть на меня. Улыбка вернулась к ней, став еще шире. — «Конечно», — сказали ее мысли. Она положила голову мне на плечо.
— Что ты имеешь в виду?
— Это был… линпод. — Она пожала плечами, не найдя эквивалента этому слову в человеческом языке. — Не каждый видит их. Кое-кто может прожить всю свою жизнь, так ни одного и не увидев.
Я удивленно покачал головой и вспомнил взгляд, которым в тот день одарил меня Хэньен, войдя во двор и увидев меня там. Я поцеловал ее в полуоткрытые губы, а она ласкала меня, гладя руками поверх рубашки, по коже, не останавливаясь, когда пальцы ее встречали старые шрамы или недолеченные раны, изучая каждую мою частичку. Но когда рука ее достигла моего бедра, она остановилась. — Что это? — пробормотала она, касаясь татуировки на моем бедре. — Прошлой ночью я чувствовала это.
— Чувствовала?
Она кивнула и снова пожала плечами, словно это ее чувство нельзя было выразить словами. Я уловил туманный образ энергии, к которой был слеп.
Я отодвинул в сторону одеяла, разворачиваясь так, чтобы она увидела рисунок дракона-ящерицы с ореолом пламени.
— Татуировка. У меня тоже есть татуировка, но она ничего не значит.
— (Дракон?) — Я услышал, как прервалось на время ее дыхание. — Почему ты носишь знак Дракона?
Я лег обратно, вздрогнув от боли.
— Я не ношу, — сказал я. — В смысле, я не знаю. Я даже не помню, как она у меня оказалась. Тогда я был одурманен наркотиками.
Она посмотрела на меня, нахмурившись.
— Это ничего не значит, — повторил я. — Ничего. — Я накинул на себя одеяла и полез за брюками. Мы оделись в тишине.
Но когда она поднялась, чтобы идти за Джеби, я схватил ее за руку, увлекая на постель рядом с собой.
— Что же на самом деле случилось с Наох и Наву? Что так исказило ее мысли? Покажи мне, Мийа. У меня есть право узнать.
Она села на одеяла, скрестив ноги, откинув растрепанные волосы с лица, приглаживая их рукой, пытаясь привести в порядок свои мысли.
— Наох… — Она говорила вслух, как и я, словно воспоминания ее были слишком расплывчатыми, чтобы передавать их из мозга в мозг. — Наох стала диковатой и резкой после смерти наших родителей. — Она глубоко вздохнула. — И после того, как мы узнали, что не сможем иметь детей. Хэньен пытался помочь ей, но не мог добраться до ее мыслей — она была слишком сильна. Она винила наших родителей в их собственной смерти. Она винила общину за то, что она беспомощна перед Федерацией… — Она неровно вздохнула. — Наох стала одним из продавцов наркотиков, поставляемых Боросэйжем. Сама она никогда не пользовалась ими, но продавала… — Она покачала головой, беспокойно перебирая волосы пальцами. — И затем она встретила Наву, нашла своего нэшиертах… Он был лидером, патриотом, как наши родители. Когда они нашли друг друга, Наох прекратила свои дела с наркотиками. К ней вернулась гордость за наше наследие, вернулась вера в то, за что погибли отец и мать. Но когда она попыталась прекратить торговать наркотиками, Боросэйж арестовал их обоих. Потом он выпустил Наох, а Наву оставил. Он сказал ей, чтобы она продолжала продавать наркотики, а то никогда больше не увидит Наву. Он продержал Наву в тюрьме год. К тому времени, когда Наву освободили, он уже стал наркоманом… — Я прижал руки к глазам, но призрачные цвета боли не исчезли. — Наох продолжала продавать наркотики и могла обеспечить ими Наву. — Взгляд Мийи ушел в глубину синих стен, когда я снова поднял глаза. — Но… но он стал другим. Они сломали его. Потом и Наох… изменилась. Она бросила торговать наркотиками и попыталась отучить от них Наву. Ты видел, что из этого получилось. — Слова ее были ровными, без всяких эмоций. — Наконец она направила свой гнев на тех, кто был виновен в этом, — на землян. Я училась у ойазин, и Наох присоединилась ко мне. И затем… Затем Наох пришло видение. Она поверила в то, что может спасти нас, что все свои страдания она пережила для того, чтобы стать сильнее.
— Боже мой, — выдохнул я, и мы замолчали. Смех Джеби и писк таку эхом доносились из соседней комнаты. Наконец я сказал:
— Мийа? — Она подняла голову. — Почему ты не ненавидишь человечество?
Она долго смотрела на меня, наклонив голову набок.
«А ты?» — ответила она.
Шли дни. Джеби ходил, и смеялся, и пел для таку, которые следовали за ним повсюду, как чувствительные заводные игрушки. Его речь и его мысли с каждым днем становились все чище и сложнее. Одна его улыбка заслоняла от нашего взора тень смерти и освещала наше существование.
Каждое утро я просыпался в удивлении, что мы прожили еще один день. Лежа рядом с Мийей и Джеби, делясь с ними теплом своего тела, я знал, что мы семья. И я знал, что больше ничего не хочу от жизни, только, чтобы Тау никогда не нашел нас.
Но я знал, что орбитальные спутники Службы безопасности Тау ищут нас, настроенные на вычисление таких аномалий, как три источника тепла в заброшенном монастыре, со смешением генетических кодов человека и гидрана. Они рано или поздно найдут нас. Мийа тоже знала это. Знала, что каждое мгновение, украденное нами у судьбы, является еще одной победой для нас и для потерянного маленького мальчика, у кого, возможно, никогда не будет больше и дня такой свободы. Но что бы ни случилось, когда-нибудь наше время пребывания здесь истечет.
Мийа каждые несколько дней совершала путешествие во Фриктаун, чтобы запастись продовольствием, другими необходимыми вещами и свежими новостями. День за днем не было ни малейшего признака того, что наше послание достигло Испланески, что оно вообще вышло за пределы этого мира. Наох и патриоты скрывались, и Мийа не могла долго находиться в городе, чтобы узнать, где они.
Тау прибавляла новые запреты к санкциям против гидранов с каждым днем, оставившим его требования не выполненными. Даже Тау не могла стереть Фриктаун с лица планеты карательным ударом, зато она могла прекратить все поставки городу, пока гидраны не вымрут. Мы сейчас никак не могли остановить это, изменить, даже если бы мы отдались в их руки. Наох предвидела это. Она оставила нам песочные часы, наполненные днями, и шанс жить, пока не убегут последние дни-песчинки.
Мы с Мийей ели и спали, и бродили по лабиринту коридоров монастыря с Джеби, следующим за нами по пятам, сопровождаемым летающим цирком таку. Мийа рассказала мне все, что знала об истории нашего народа в перерывах между играми, которые мы устраивали, чтобы Джеби лучше контролировал свой мозг и тело. Временами Мийа поднимала глаза с таким выражением на лице, которое говорило мне, что я погрузился в детскую игру глубже, чем Джеби.
Когда нам казалось тесно в стенах монастыря, Мийа телепортировала нас во внутренние земли Отчизны. Я думал, что там уже ничего нет с тех пор, как облачные киты оставили рифы и унесли с собой дожди. Но останки прошлого лежали повсюду. Она показала нам больше десятка городов, где лежали, преданные ветру, изъеденные временем вещи, напоминавшие о цивилизации гидранов.
Некоторые из вещей, которые встречались нам, были полны тайны для глаза и для мозга — вещи, чьего назначения не знала даже Мийа: башенки, поднимающиеся ступень за ступенью к небесам, как паломники, дюжины будок, по форме напоминавшие муравейник из неизвестного материала, каждая в метр высотой, расставленные клином посреди пустого места. Некоторые из построек земляне никогда не узнали бы — остатки башен, домов, которые могут быть исследованы в научных центрах только на базе той давно забытой технологии, с помощью которой и были построены эти здания. Теперь они стали просто руинами, забитыми шелухой разбитых старых вещей.
Временами, пока спали Мийа и Джеби, я сидел один в пыльных комнатах монастыря, разбирая вещи, найденные нами. Я мечтал передать их экспедиции, чтобы их можно было изучить в хорошо оборудованной лаборатории Тау. И затем я снова вспоминал, что это невозможно. Я больше никогда не увижу никого из команды, никогда не увижу Хэньена, единственного гидрана из тех, кого я знаю, который мог бы хоть что-нибудь рассказать мне о том, как действовала техника общины.
Но больше того, что мы приносили с собой, меня преследовала одна идея. Она пришла ко мне, когда я стоял в разрушенном здании в центре мертвого города. Может быть, то место было правительственным центром, как Зал совета во Фриктауне. С таким же успехом оно могло быть чем-нибудь более легкомысленным или же чем-то более эксцентричным. А теперь это здание напоминало скелет, пустую клетку для бог знает чего. Органичные формы арок тянулись вверх, вздымались к небу, пренебрегая гравитацией, — дом ан лирр — со шпилями, завершающимися чем-то сверкающим, как золото на солнце. Здание было пустым сейчас, чем бы оно ни было ранее. Узоры света проникали сквозь незаметные глазу окна, расписывая пол, даря ему третье измерение. Арки были почти круговыми, бриллиантовые шпили были чуть овальной формы. Полотно изумительных узоров простиралось вверх на три этажа.
Но все небо было усыпано звездами, подобными искрам, разлетевшимся из чудесной кузницы солнц. Звезды бились, как птицы, в бледных силках облачков тумана от нашего дыхания. Они казались бесчисленными пылающими нейронами, вспыхнувшими от жара любви.
Мийа вела меня вперед, я шел за нею, отстав на два шага. Не знаю, касалась ли она моих мыслей, чувствовала ли она образ, который защищал меня от ночного холода. Ее собственные мысли были почти недоступны для меня после того, что произошло днем. Я не знал, давала ли она мне то пространство, в котором нуждался я, или же пряталась от меня. И я не знал, как спросить ее об этом.
Я следовал за ней вниз по узенькой тропке осторожно, чуть ли не на ощупь, что так не подходило к ее грациозным движениям, пока мы не дошли до моста. Там, где он начинался, по обе стороны тропы стояли столбы.
Цепь загораживала проход. С каждого ее изящного звена свисали замки. Даже в сумеречном свете видно было, что цепь проржавела, словно она загораживала путь бесчисленным паломникам с начала времени гидранов в этом мире.
Я мог свободно переступить через нее. Цепь не остановит человека, не оставит в одиночестве гидрана. И почему на ней так много замков — некоторые из них совсем древние, а некоторые почти новые, — замков, которые ничего не запирают?
— Что они означают? — тихо пробормотал я, не желая громким голосом нарушить тишину, но боясь того, что случится, если мой мозг не сможет сам задать вопрос.
Она взглянула на меня. Мне показалось, что я вижу слезы, блестящие в лунном свете в уголках ее глаз.
— Они оставлены здесь влюбленными, — ответила она. — Теми, кто нашел нэшиертах. Это залог того, что они будут намастэ всю свою жизнь.
Мое сердце обожгла невыносимая боль. Я уставился в темноту, ждущую удобного момента, чтобы сомкнуться, поглотить меня.
«Биан, — мягко произнесла Мийа у меня в голове. — Это неправда».
— Что? — прошептал я.
«Твоя мать не была проституткой. Твой отец не был насильником. Если бы они не любили друг друга, ты бы не родился».
Я оглянулся на нее.
«Как? Как ты… Откуда ты знаешь? Это могло быть…»
«Этого не было».
— Ты уверена? — спросил я хрипло, мысли мои расплывались. — Тогда почему? Почему он оставил ее в Старом городе? — Мои руки сжались в кулаки. — Почему он покинул меня?
«Возможно, это был ее выбор. — Мийа ласково коснулась моего плеча. — Возможно, он не знал о тебе, она могла не сказать ему. Они были из разных миров. Когда миры сталкиваются, все разлетается. — Она наклонила голову. — Любовь… любовь не сильнее этого».
Я вспомнил замок, виденный мной в груде подношений в пещере молитв. Я вспомнил боль на ее лице, когда она подняла его и сказала мне, что он принадлежал Наох. Я вспомнил Наву, его ругань в наркоманском притоне на задворках города. Я попытался вспомнить Наох, не думая о том, что она сделала со мной. Не смог.
Я взял руку Мийи — холодную руку холодной рукой. Пожатие наших рук было залогом всего, что я мог предложить, всех обещаний, которые мы могли дать друг другу здесь и сейчас. Она пододвинулась поближе, я почувствовал, как сливается тепло наших тел, согревая нас обоих.
Не отпуская моей руки, Мийа снова направилась вперед. Она переступила через цепь и подождала меня, последовавшего за ней, думая о смирении и смертности, о том, как большая часть того, что случается с твоим телом, неотделима от того, что происходит в твоих мыслях, в твоей душе.
Из чего бы ни был сделан мост, он не скрипел и не качался под нами. Мягкая поверхность заглушала наши шаги, и они исчезали в свисте ветра. Когда мы дошли до середины моста, Мийа села на широкие перила, свесив ноги над бездной.
Я сел рядом с ней, расслабившись, чтобы мое тело отдохнуло от прогулки. Я посмотрел вниз, в пропасть, и вверх, в головокружительную высоту неба, как Мийа. Сидя рядом с ней, я чувствовал себя в безопасности, и даже бездонные глубины ущелья и неба не тревожили меня. В свете луны звезды потускнели совсем немного, хотя света было вполне достаточно, чтобы мы могли разглядеть призрачные оттенки цветов нашей одежды. Я чувствовал, как от Мийи разлетаются ее мысли, влетая в меня, кружась вокруг, обнимая ночной мир, подобно молитве.
Я не мог молиться. Мои мысли были пустыми мыслями мебтаку. Но я помнил другие небеса, и как я смотрел с благоговением вверх, на те же самые звезды, расположенные немного по-иному. Я надеялся, что те мои мысли направятся в бесконечность вместе с молитвами Мийи.
Мы долго сидели рядом, подвешенные между мирами. Сидели, прижавшись друг к другу, и тепло наших тел защищало нас от холодного ветра и от неясного будущего. Я пытался не вспоминать, что когда-то мы так же сидели с Киссиндрой Перримид, отдавая друг другу тепло своих тел на предрассветном холоде, в другом мире, ожидая наступления дня. Здесь и сейчас — вот все, что осталось, и все, что будет у меня в этом мире. Я обнял Мийю и поцеловал ее. Наше тепло, наш голод, наши души слились.
Наконец я почувствовал, как ее мозг охватывает меня теплыми крыльями, и она телепортировала нас обратно в монастырь, в нашу уютную постель. Мы залезли под ворох одеял, где могли стащить с себя оставшуюся одежду, которая препятствовала нашему последнему шагу, которого жаждали наши дрожащие, покрытые мурашками тела. Мы занялись любовью, спеша, поскольку не могли ждать, мягко, чтобы не бередить мои раны, тихо, чтобы не проснулся Джеби. Отдаваясь желанию целиком, пока оно не истощилось, пока не осталось в нас только безумное ощущение мира, которое сохранится до завтра, хотя бы до наступления утра.
Я снова проснулся с рассветом на неизменном, совершенном небе, вернувшись к бесконечному настоящему после долгого мертвого прошлого. Я сказал себе, что наше прошлое, наше будущее — и даже мысль о них — бессмысленны здесь, в месте, где случается невозможное.
Джеби уже поднялся. Он был в комнате за филигранной стеной, и я слышал его разговор с безмолвствующими таку, слетевшими со своих гнезд, чтобы принять угощение — кусочки фруктов и хлеба, которые он принес им. Я чувствовал, как их мысли касались его и меня с легкостью пуха, и сообразил, что, вероятно, таку не были такими уж безмолвствующими.
Мийа все еще спала, лежа рядом со мной. Я прилег, глядя на нее, вдруг поняв, что мы никогда не видели тел друг друга при свете дня. Мой взгляд пробежал по изгибу ее спины от края одеял до шеи. У основания шеи я заметил цветной узор, полуприкрытый ее спутанными золотыми волосами. Татуировка, похожая на магический знак, — круг, состоящий из переплетенных геометрических фигур и окруженный пересекающимися линиями.
Мийа пошевелилась, повернулись и сонно посмотрела на меня.
«Что?» — подумала она, мысленно улыбаясь мне.
— Татуировка. Я раньше не замечал ее. — Я, начиная замерзать, натянул на себя рубашку. Она была жесткой от засохшей крови, я поморщился.
На ее лице расцвела улыбка. Она дотянулась до своего плеча, чтобы коснуться татуировки.
— Это знак Пути… скрытого, но всегда находящегося с тобой; объединяющего твое тело и твои мысли, делая тебя цельным. Такой знак делали при рождении, чтобы он рос вместе с ребенком всю его жизнь. У некоторых из нас он еще есть… — Она отвела глаза, потянувшись за одеждой, так как ей тоже стало холодно.
— Я видел что-то подобное в Зале совета. Этот знак был… спрятан.
— Ты видел? — Она обернулась, чтобы взглянуть на меня. Улыбка вернулась к ней, став еще шире. — «Конечно», — сказали ее мысли. Она положила голову мне на плечо.
— Что ты имеешь в виду?
— Это был… линпод. — Она пожала плечами, не найдя эквивалента этому слову в человеческом языке. — Не каждый видит их. Кое-кто может прожить всю свою жизнь, так ни одного и не увидев.
Я удивленно покачал головой и вспомнил взгляд, которым в тот день одарил меня Хэньен, войдя во двор и увидев меня там. Я поцеловал ее в полуоткрытые губы, а она ласкала меня, гладя руками поверх рубашки, по коже, не останавливаясь, когда пальцы ее встречали старые шрамы или недолеченные раны, изучая каждую мою частичку. Но когда рука ее достигла моего бедра, она остановилась. — Что это? — пробормотала она, касаясь татуировки на моем бедре. — Прошлой ночью я чувствовала это.
— Чувствовала?
Она кивнула и снова пожала плечами, словно это ее чувство нельзя было выразить словами. Я уловил туманный образ энергии, к которой был слеп.
Я отодвинул в сторону одеяла, разворачиваясь так, чтобы она увидела рисунок дракона-ящерицы с ореолом пламени.
— Татуировка. У меня тоже есть татуировка, но она ничего не значит.
— (Дракон?) — Я услышал, как прервалось на время ее дыхание. — Почему ты носишь знак Дракона?
Я лег обратно, вздрогнув от боли.
— Я не ношу, — сказал я. — В смысле, я не знаю. Я даже не помню, как она у меня оказалась. Тогда я был одурманен наркотиками.
Она посмотрела на меня, нахмурившись.
— Это ничего не значит, — повторил я. — Ничего. — Я накинул на себя одеяла и полез за брюками. Мы оделись в тишине.
Но когда она поднялась, чтобы идти за Джеби, я схватил ее за руку, увлекая на постель рядом с собой.
— Что же на самом деле случилось с Наох и Наву? Что так исказило ее мысли? Покажи мне, Мийа. У меня есть право узнать.
Она села на одеяла, скрестив ноги, откинув растрепанные волосы с лица, приглаживая их рукой, пытаясь привести в порядок свои мысли.
— Наох… — Она говорила вслух, как и я, словно воспоминания ее были слишком расплывчатыми, чтобы передавать их из мозга в мозг. — Наох стала диковатой и резкой после смерти наших родителей. — Она глубоко вздохнула. — И после того, как мы узнали, что не сможем иметь детей. Хэньен пытался помочь ей, но не мог добраться до ее мыслей — она была слишком сильна. Она винила наших родителей в их собственной смерти. Она винила общину за то, что она беспомощна перед Федерацией… — Она неровно вздохнула. — Наох стала одним из продавцов наркотиков, поставляемых Боросэйжем. Сама она никогда не пользовалась ими, но продавала… — Она покачала головой, беспокойно перебирая волосы пальцами. — И затем она встретила Наву, нашла своего нэшиертах… Он был лидером, патриотом, как наши родители. Когда они нашли друг друга, Наох прекратила свои дела с наркотиками. К ней вернулась гордость за наше наследие, вернулась вера в то, за что погибли отец и мать. Но когда она попыталась прекратить торговать наркотиками, Боросэйж арестовал их обоих. Потом он выпустил Наох, а Наву оставил. Он сказал ей, чтобы она продолжала продавать наркотики, а то никогда больше не увидит Наву. Он продержал Наву в тюрьме год. К тому времени, когда Наву освободили, он уже стал наркоманом… — Я прижал руки к глазам, но призрачные цвета боли не исчезли. — Наох продолжала продавать наркотики и могла обеспечить ими Наву. — Взгляд Мийи ушел в глубину синих стен, когда я снова поднял глаза. — Но… но он стал другим. Они сломали его. Потом и Наох… изменилась. Она бросила торговать наркотиками и попыталась отучить от них Наву. Ты видел, что из этого получилось. — Слова ее были ровными, без всяких эмоций. — Наконец она направила свой гнев на тех, кто был виновен в этом, — на землян. Я училась у ойазин, и Наох присоединилась ко мне. И затем… Затем Наох пришло видение. Она поверила в то, что может спасти нас, что все свои страдания она пережила для того, чтобы стать сильнее.
— Боже мой, — выдохнул я, и мы замолчали. Смех Джеби и писк таку эхом доносились из соседней комнаты. Наконец я сказал:
— Мийа? — Она подняла голову. — Почему ты не ненавидишь человечество?
Она долго смотрела на меня, наклонив голову набок.
«А ты?» — ответила она.
Шли дни. Джеби ходил, и смеялся, и пел для таку, которые следовали за ним повсюду, как чувствительные заводные игрушки. Его речь и его мысли с каждым днем становились все чище и сложнее. Одна его улыбка заслоняла от нашего взора тень смерти и освещала наше существование.
Каждое утро я просыпался в удивлении, что мы прожили еще один день. Лежа рядом с Мийей и Джеби, делясь с ними теплом своего тела, я знал, что мы семья. И я знал, что больше ничего не хочу от жизни, только, чтобы Тау никогда не нашел нас.
Но я знал, что орбитальные спутники Службы безопасности Тау ищут нас, настроенные на вычисление таких аномалий, как три источника тепла в заброшенном монастыре, со смешением генетических кодов человека и гидрана. Они рано или поздно найдут нас. Мийа тоже знала это. Знала, что каждое мгновение, украденное нами у судьбы, является еще одной победой для нас и для потерянного маленького мальчика, у кого, возможно, никогда не будет больше и дня такой свободы. Но что бы ни случилось, когда-нибудь наше время пребывания здесь истечет.
Мийа каждые несколько дней совершала путешествие во Фриктаун, чтобы запастись продовольствием, другими необходимыми вещами и свежими новостями. День за днем не было ни малейшего признака того, что наше послание достигло Испланески, что оно вообще вышло за пределы этого мира. Наох и патриоты скрывались, и Мийа не могла долго находиться в городе, чтобы узнать, где они.
Тау прибавляла новые запреты к санкциям против гидранов с каждым днем, оставившим его требования не выполненными. Даже Тау не могла стереть Фриктаун с лица планеты карательным ударом, зато она могла прекратить все поставки городу, пока гидраны не вымрут. Мы сейчас никак не могли остановить это, изменить, даже если бы мы отдались в их руки. Наох предвидела это. Она оставила нам песочные часы, наполненные днями, и шанс жить, пока не убегут последние дни-песчинки.
Мы с Мийей ели и спали, и бродили по лабиринту коридоров монастыря с Джеби, следующим за нами по пятам, сопровождаемым летающим цирком таку. Мийа рассказала мне все, что знала об истории нашего народа в перерывах между играми, которые мы устраивали, чтобы Джеби лучше контролировал свой мозг и тело. Временами Мийа поднимала глаза с таким выражением на лице, которое говорило мне, что я погрузился в детскую игру глубже, чем Джеби.
Когда нам казалось тесно в стенах монастыря, Мийа телепортировала нас во внутренние земли Отчизны. Я думал, что там уже ничего нет с тех пор, как облачные киты оставили рифы и унесли с собой дожди. Но останки прошлого лежали повсюду. Она показала нам больше десятка городов, где лежали, преданные ветру, изъеденные временем вещи, напоминавшие о цивилизации гидранов.
Некоторые из вещей, которые встречались нам, были полны тайны для глаза и для мозга — вещи, чьего назначения не знала даже Мийа: башенки, поднимающиеся ступень за ступенью к небесам, как паломники, дюжины будок, по форме напоминавшие муравейник из неизвестного материала, каждая в метр высотой, расставленные клином посреди пустого места. Некоторые из построек земляне никогда не узнали бы — остатки башен, домов, которые могут быть исследованы в научных центрах только на базе той давно забытой технологии, с помощью которой и были построены эти здания. Теперь они стали просто руинами, забитыми шелухой разбитых старых вещей.
Временами, пока спали Мийа и Джеби, я сидел один в пыльных комнатах монастыря, разбирая вещи, найденные нами. Я мечтал передать их экспедиции, чтобы их можно было изучить в хорошо оборудованной лаборатории Тау. И затем я снова вспоминал, что это невозможно. Я больше никогда не увижу никого из команды, никогда не увижу Хэньена, единственного гидрана из тех, кого я знаю, который мог бы хоть что-нибудь рассказать мне о том, как действовала техника общины.
Но больше того, что мы приносили с собой, меня преследовала одна идея. Она пришла ко мне, когда я стоял в разрушенном здании в центре мертвого города. Может быть, то место было правительственным центром, как Зал совета во Фриктауне. С таким же успехом оно могло быть чем-нибудь более легкомысленным или же чем-то более эксцентричным. А теперь это здание напоминало скелет, пустую клетку для бог знает чего. Органичные формы арок тянулись вверх, вздымались к небу, пренебрегая гравитацией, — дом ан лирр — со шпилями, завершающимися чем-то сверкающим, как золото на солнце. Здание было пустым сейчас, чем бы оно ни было ранее. Узоры света проникали сквозь незаметные глазу окна, расписывая пол, даря ему третье измерение. Арки были почти круговыми, бриллиантовые шпили были чуть овальной формы. Полотно изумительных узоров простиралось вверх на три этажа.