Страница:
— Ойазин, — пробормотала Мийа, покорно опуская глаза, — мы пришли попросить тебя помочь нам яснее увидеть Путь. — Она посмотрела на меня, и я понял, что она говорила негромко ради меня. — Сестра моя говорит, что видела будущее. Но Биан утверждает, что она неверно видела его. — Она замолчала, и застыла пустота в ее глазах, словно внезапно она поняла, что у нас нет вообще никакого будущего.
Тишина опустилась на нас: Мийа делилась с Бабушкой всем, что слышала. Я ждал, наблюдая за их лицами.
Наконец Бабушка кивнула. Она сложила руки, лицо стало бесстрастным, и мысли сконцентрировались на чем-то. Возможно, на будущем.
Ее глаза ожили снова. Бабушка посмотрела на меня и произнесла:
— Нам надо идти.
И не успел я спросить куда, как вихрь двух миров перестроил пространство, снова увлекая меня и Джеби куда-то еще.
Глава 16
Тишина опустилась на нас: Мийа делилась с Бабушкой всем, что слышала. Я ждал, наблюдая за их лицами.
Наконец Бабушка кивнула. Она сложила руки, лицо стало бесстрастным, и мысли сконцентрировались на чем-то. Возможно, на будущем.
Ее глаза ожили снова. Бабушка посмотрела на меня и произнесла:
— Нам надо идти.
И не успел я спросить куда, как вихрь двух миров перестроил пространство, снова увлекая меня и Джеби куда-то еще.
Глава 16
Я со свистом втянул в легкие холодный воздух, ошеломленный тем, что узнал место, где мы оказались.
— Рифы? — пробормотал я. Джеби изогнулся и замер на моих руках. Я гладил его по спине, пока он не успокоился, и пытался привести в порядок собственные пять чувств, привыкая к ощущению твердой почвы, которая снова была у меня под ногами.
— Ойазин сказала, что даже ей Путь виден не совсем ясно. Она увидела только, что ты… мы… должны прийти сюда, — сказала Мийа.
Она обвела взглядом раскинувшиеся перед нами рифы и почтительно и покорно сделала поклон приветствия.
Мы стояли на берегу реки, но достаточно далеко от той площадки, где собирала данные наша исследовательская экспедиция. Контуры срезанных холмов и низких пригорков, игра света и теней оставались теми же, но в то же время были совершенно другими, словно те же звезды, наблюдаемые из другого мира.
Я снова подумал о команде: возможно, она уже вернулась в Ривертон. Потом подумал о той половине жизни, которую только и мог считать жизнью, пока несколько дней назад… Жизнь, которую я оставил навсегда, чтобы принять эту. Я посмотрел на Мийю, задержав дыхание, стараясь скорее избавиться от этих мыслей.
— И что теперь? — спросил я, обернувшись к Бабушке, которая, поворачивалась по кругу и кланялась раскинувшейся красоте. Завершив круг, она снова поклонилась темным теням под отвесной скалой. Я понял, что это углубление в рифах, может быть, даже пещера.
Ойазин уселась на каменистый берег, завернувшись в тяжелый плащ, которого не было на ней, когда мы покинули монастырь. Она подняла глаза и заметила, что я смотрю на нее.
— Я знала, что тут будет холодно, — сказала она, улыбаясь, но я не смог понять значения этой улыбки. Она протянула ко мне руки. — Я подержу его. Пока вы проследуете Путем.
Я взглянул на Мийю.
— Мы оба, — сказала мне она.
Я отдал Джеби Бабушке. И он охотно пошел к ней, в его поведении не заметно было никаких перемен. Он рассматривал все, что творилось вокруг него с тихим любопытством, он не казался удивленным или хотя бы обеспокоенным. Думаю, так чувствуют себя дети гидранов: они в безопасности, где бы они ни были, пока ощущают присутствие людей, любящих их, внутри себя. Я знал, что когда-то я должен был чувствовать себя так же, но этого я не мог даже вспомнить.
Бабушка начала разговаривать с Джеби, мягко бормоча что-то, как я понял, на стандарте. Она провела волнистую линию рукой, от рифов вверх в золотое вечернее небо. Я посмотрел туда и увидел таку, кружащихся высоко над нами.
Я чувствовал облегчение Мийи, коснувшееся и меня, когда Бабушка освободила ее от напряжения, которое было необходимо, чтобы постоянно держать открытым мозг Джеби. А сейчас ничто не омрачало радость, охватившую ее. Я внезапно осознал, что гидраны не ограждены от горя, боли, страха, ведь все эти чувства могут передаваться мысленно, как и любовь. Сколько же ей требовалось усилий, чтобы удержать в себе сомнения, не дать им просочиться в мозг ребенка по каналу между ними, не испугать его! Она говорила, что мальчик не сказал ни слова с тех пор, как она перенесла его через реку…
Мийа отвернулась, словно не желая, чтобы я продолжал смотреть на нее, и пошла вниз, к реке. Только тогда я заметил лодку, вытащенную на гальку, — маленькую, не больше каноэ, как раз чтобы вместить нас двоих. За ней были и другие лодки, чуть заметные в тени.
Я последовал за ней вдоль берега, помог столкнуть лодку на воду. Забрался в нее без вопросов, словно знал, какого черта мы тут делаем. Даже зная о влиянии на нее Наох, я верил Мийе почти как Джеби — абсолютно, инстинктивно, беспричинно, — так, как в своей жизни не верил никому.
В лодке не было ни весел, ни мотора, тем не менее она поплыла, и не по течению, а направляясь к теням под нависшими рифами.
Таку летали в темноте над нами. Вглядевшись в нависшую над нами породу, я различил редкие светлые пятнышки на неровной поверхности, напоминавшие клочки паутины — гнезда. Интересно, притягивает ли таку к рифам их пси-энергия и что, кроме нее, может притягивать гидранов? Были ли таку созданы просто очередной мыслью облачных китов или же задуманы как подарок гидранам?
По мере того как мы продвигались в темноте, едва слышимые крики таку слабели, и вот уже единственным звуком было мягкое журчание воды. Пещера проникала в сердце рифов дальше, чем я предполагал.
— Пещера естественная? — спросил я, снизив голос до шепота, но и тогда он отразился от стен в темноту. — Она всегда была здесь? Ее создала река или же… Твой народ. Мои народ… — Я замолчал, не зная, как лучше закончить фразу.
— Не знаю, — пробормотала она. Ее голос был отрешенным, словно мысли витали далеко отсюда.
Я почувствовал глубину потери, таящуюся за этими словами, — утраченную историю народа без прошлого. Вспомнил собственную жизнь. Поднял глаза, пытаясь определить размеры пещеры, по которой мы плыли. Еще было достаточно света, чтобы все видеть почти ясно, хотя вход остался далеко позади. Стены рифов мерцали, покрытые флюоресцирующей растительностью. Потревоженные нашим движением, свисающие зеленые покровы излучали бледный ореол света. Стало теплее. Рифы, казалось, дышали, как живое существо, отдавая тепло в неподвижный воздух, превращая холодный поток реки в море тумана.
Все мои чувства казались размытыми, словно мы двигались не в воздухе, а в какой-то другой среде. Но это не было похоже на то, что мы тонем… это было приятно. Я вспомнил свое путешествие в рифы, и понял, что материя мыслей облачных китов, должно быть, снова влияет на меня. Я расслабился, ожидая этого, готовый на этот раз ко всему.
Лодка мягко остановилась, прошуршав о берег, который казался только еще более глубокой тенью, чем туманно-серая магическая гладь воды.
Мийа вышла из лодки. Я помог ей ступить на берег. Речные камешки перекатывались под моими ногами, и это успокаивало. Я мог различить следы других лодок, оставшиеся на галечнике. Почему гидраны предпочитают попадать сюда таким путем, хотя все, что им нужно, — это представить себя здесь? Затем я вспомнил, как Хэньен объяснял мне, почему он пришел пешком из города навестить Бабушку: Почтение. Смирение.
Мийа пошла вдоль берега, словно забыв, что я с нею, или забыв, что я не могу читать мысли, пока она не допустит меня к ним. Похоже, восторг перед рифами, превративший мои мысли в туман, охватил и ее с силой, которую я не мог себе даже представить. Я заставил себя последовать за ней.
Мы шли, и туманный, застоялый воздух становился чище и ярче. Подняв голову, я заметил, как, перемигиваясь, стали появляться крошечные источники света, спрятанные где-то в массе растений. Я подумал, были ли эти огоньки живыми, некой жизненной формой, приспособившейся к этой вечной ночи, или же проявлением самой матрицы рифов? А может быть, у меня возникли галлюцинации?
Когда Мийа наконец остановилась, я посмотрел вниз. Мы стояли на островке в озере тумана. Я не помнил, чтобы мы проходили через воду, и оглянулся, желая понять, как нам удалось оказаться здесь: вряд ли мы шли по воде, как по суше. Я взглянул на Мийю. Ее лицо было напряжено, словно она сопротивлялась чему-то — мощи рифа или же тьме внутри себя.
Перед нами на земле громоздилась куча разнообразных вещей высотой примерно до колена — вещей, оставленных здесь людьми, гидранами. Должно быть, их приносили все, кто приходил сюда. Но для чего они приносили эти вещи? Верили ли они, что их дар впоследствии вернется тем, в чем они нуждаются, или же они делали это по мотивам, которые, кроме них, не поймет никто?
Мийа наклонилась и подняла из груды вещицу, которой могло быть и сто, и миллион лет. Кое-что из лежащего здесь казалось совершенно ни на что не похожим — вещи из того времени, когда тут еще не было землян, когда механизм обычной жизни гидранов функционировал на энергетическом уровне пси-энергии. Вещи выглядели как хлам, выброшенный из повседневной жизни современного города, попавший сюда из мира за рекой. Я пнул кусок искореженного металла. Он перевернулся и сломал букет цветов, которые на первый взгляд показались мне живыми.
Я поднял голову, когда Мийа бросила обратно в кучу вещь, что держала в руках. Она напоминала старинный замок ручной работы, но какой-то необычный, недоделанный. Глаза Мийи наполнились слезами.
— Что случилось? — тихо спросил я.
— Наох, — пробормотала она. — И Наву.
Я прикусил губу, не понимая ее, но не желая сейчас расспрашивать об этом. Она не смотрела на меня и молча пошла дальше среди зримых останков горя и молитв. Темнота сгущалась, и даже мои глаза уже не могли различить дороги.
— Мийа! — прошептал я, но она не ответила, только ее рука сомкнулась на моей, увлекая меня в темноту.
Внезапно мы наткнулись на поверхность, которая непонятным образом была одновременно твердой и податливой, как плоть какого-то невообразимого существа. Она подтолкнула меня вперед, заставляя первым ткнуться лицом в эту мембрану. Я ощутил, как стена стала обволакивать меня, всасывая. В панике я попытался сопротивляться, но рука Мийи продолжала толкать меня вперед, как бы успокаивая, а мысль ее питала меня верой.
Мы вышли по другую сторону мембраны так внезапно, что я споткнулся. Мийа подхватила меня.
Тут царила кромешная тьма, а воздух был едок и сыр. Чем я дышал? Что бы увидел я, если бы смог? Мийа положила руку мне на грудь, успокаивая, затем обеими руками потянула меня вниз, и мы сели на поверхность, которую я не мог определить на ощупь. Она все еще молчала.
— Что мы будем делать теперь? — прошептал я, поразившись, как трудно стало мне просто выговаривать слова. Похоже, мой мозг уже засыпал.
— Жди, — пробормотала она. Ее голос звучал будто издалека, неохотно, словно место это не было предназначено для разговоров. Ее рука мягко, почти нежно, прикоснулась ко мне и опустилась.
Я поборол желание дотянуться до нее, преодолеть размытую границу между нами. Я прижал руки к груди и ждал, не позволяя себе спросить, чего же мы ждем.
Проводника. Вдохновения. Ответов. Слова формировались в моих мыслях, словно кто-то вкладывал их туда, но это были лишь мои предположения. Я не верил тому, что случайная пси-энергия рифа могла лучше, нежели случайное движение звезд, ответить на вопрос, что же нам делать, как поступить с Тау. Но я ждал, подстраивая свой ритм дыхания под ритм дыхания Мийи, зная, что в конце концов у меня есть шанс почувствовать что-нибудь, познакомиться с миром, от которого был отрезан, даже если он вернулся ко мне, полный бессмысленности, как и все остальные.
Я положил руки на непонятную поверхность, на которой мы сидели, усилил нажим, и в моих ладонях возникли боль и напряжение, которые, казалось, стали частью меня до такой степени, что я не был уверен, получится ли у меня сделать следующий вдох, не повредив себе грудь. Сначала мне слышен был лишь звук собственного дыхания, я ничего не видел, кроме случайных узоров призрачного света — инерционное раздражение нейронов моих зрительных рецепторов. Если Мийа хотела прочитать молитвы или задать вопросы, то она делала это мысленно, и я не мог услышать их. Мой мозг был чистым листом.
Но вот я почувствовал проникающее в меня ощущение присутствия рифа — как шепот едва слышных голосов на неизвестном языке. И пока я слушал, энергия моего напряжения сама собой излилась в темноту, струясь по моим рукам в невидимое, неизвестное. Я расслабился, и голоса стали громче, пересекли границу моего восприятия, стали красочными, пахнущими, фрагментами ощущений, от которых я покрылся гусиной кожей.
Я поднялся, обеспокоенный видением, и плечом задел Мийю. Я вздрогнул, словно мое тело забыло, что я здесь не один.
Она неожиданно придвинулась ближе, словно сейчас ей требовалось прикосновение, утешение, проводник. Я в темноте отыскал ее руку. Она была холодной, что очень удивило меня. Слабая дрожь передалась моему телу от ее руки. Я не отпускал ее, не зная, что значит эта дрожь, радуясь тому, что Мийа не отодвигается от меня.
Мое внимание снова стало рассеиваться, сознательные мысли превращаться в пену на волнах стимулов, у которых нет названия, медленно возвращаться к логическим и узнаваемым образам, к ощущению того, что Мийа прижимается к моему телу, снова погружаясь, втягиваясь в пучину чуждого моря…
…Я видел ее с поразительной ясностью, которую не может удержать наше зрение: видел красоту, которая не имела ничего общего с обликом; нужду, которая прочно укоренилась в ее душе; веру, которая бросила вызов судьбе и предписанию… Все это притягивало меня к ней, как гравитация, и порождало полное доверие, готовность рисковать жизнью за незнакомку, отбросить все, чем я стал, чтобы принадлежать ее миру, променяв на него тот единственный, который был мне знаком. Я увидел себя глазами ее мозга, нашел все, что нравилось мне в ней, отраженным в образе своего лица…
Мои ошеломленные мысли расползлись, поднимаясь и высвобождаясь, соскальзывая с моего мозга.
И медленно собрались вновь, пока я не почувствовал ее руку в своей… ее мозг. Ее: гидранку среди землян, воспринимающую их как личности, а не как безликого врага, даже будучи изгоем, чужаком. Хотя, достигнув их душ, она лишь отдалилась от своего народа, стала чужой и для него. Я не знал, почему она сделала это, почему ее тянуло на сторону землян после всего того, что они сотворили с ее народом, после всего того, что заставило ее сестру ненавидеть человечество…
Но я не удивлялся больше, почему она смотрела на меня и видела своего нэшиертах.
…И, растворяясь в «везде» последней мыслью, я знал, какую необъятную любовь возможно чувствовать.
Здесь, в «везде», ее мозг был распахнут, сверкая как святилище. Вновь исчез барьер между нами, и не нужны были никакие мысли. Мы были едины с матрицей случайной энергии вокруг нас, с этим миром, со вселенной, частью которой является все. С каждым существом… Ее тело напротив моего, наши тела сцепляются, перемешиваются, протекают друг через друга, в то время как поверхность, на которой мы сидим, кажется, уносится вниз из-под наших ног. Я чувствовал, что поднимаюсь над реальностью, энергия струится из каждой поры, а мы сливаемся со светлыми вершинами экстаза. Вместе мы стали цельными, вместе мы могли отыскать ответ на любой вопрос, на любую потребность.
А затем сверкающие вершины смешались с едким дымом насилия и горя, и реальность обрушилась на нас. Внезапно мы снова стали двумя отдельными потерянными душами, слепо тыкающимися в душной темноте. Рядом со мной задыхалась от неожиданности Мийа.
— Мийа, — позвал я, полуотупев от видений, не зная, что было галлюцинацией, а что — реальностью, в то время как скручивающее чувство несчастья наполняло пространство вокруг.
Я почувствовал, как ее рука тянет меня вверх.
— Нет, — хрипло сказал я. Так близко, так близко — чувствуя, что ответ, за которым мы пришли, тает, как сон, в звуке моего голоса. — Нет, Мийа, подожди…
Но она не стала ждать, потянула сильнее, заставив встать, — каждое движение казалось грубым после ощущения полета, — и повела обратно сквозь мембрану молитвенной комнаты, через мерцающую страну теней, где сосуществовали мысли гидранов и облачных китов.
Мы достигли места, где нас поджидала лодка. Мийа, колеблясь, посмотрела на нее, затем взглянула в пространство, непрозрачное от тумана, словно увидев то, что не дано было увидеть мне. И затем, не говоря ни слова, она обернулась ко мне. Я почувствовал, что ее мысли замыкаются вокруг меня.
Мы снова очутились на берегу реки рядом с Бабушкой. Я подхватил Мийю, которая стала тяжело опускаться, словно необходимость нести меня усилием мозга совсем лишила ее сил. Солнце уже скрылось. Я взглянул на браслет, чтобы узнать время, и встретил пустое запястье. Голова закружилась.
Бабушка держала Джеби на руках. Она стояла, напряженная, подобно Мийе, и вглядывалась в пространство, отыскивая что-то, чего я не мог почувствовать. Она не отреагировала на наше появление, но Мийа сказала чуть слышно:
— Мы должны вернуться.
И не успел я остановить ее, как реальность изменилась снова. Река исчезла. Мы стояли на открытой площадке перед дымящимися развалинами… Монастырь. Дом Бабушки.
Что-то… Кто-то сбросил плазменную бомбу.
— Айех! — Мийа упала на колени, держась за голову. Бабушка молча стояла рядом с ней, застыв, как статуя. Джеби заплакал. Я взял его из обессилевших рук Бабушки, обнял, покачал, пытаясь успокоить его движениями, так как не мог успокоить мыслями.
Он затих, удивив меня. Его плач перешел в тихое сопение, он прижался к моей шее. Время снова потекло вперед, на меня обрушились другие ощущения — дым пожара, возгласы горя и боли в отдалении. Я наконец понял, что тут были и другие: у развалин двигались какие-то фигуры, крошечные и неразличимые на таком расстоянии.
Внезапно рядом с нами появился еще кто-то, возникнув в мгновение ока. Хэньен.
Я отступил на шаг, вздрогнув как обычно, когда кто-либо делал это, но он даже не взглянул на меня. Все его внимание было направлено на Бабушку. Он поклонился, прижимая ее руки ко лбу, медленно поднял голову. Его кадык дергался, словно он хотел что-то сказать. Но он не говорил, по крайней мере так, чтобы я мог услышать его. Мийа рядом со мной медленно поднялась. Ее лицо стало бесцветным, глаза — пустыми. Она отвернулась, и я услышал, как ее вырвало.
Хэньен отпустил руки Бабушки, и она с нежностью дотронулась до его лица, качая головой. Я понял вдруг, о чем он говорил: он думал, что она убита. Мы все были бы мертвы, если бы не телепортировались в рифы.
Я заставил себя задать вопрос:
— Кто сделал это?
— Тау, — резко ответил Хэньен, и слова его хлестнули, как пощечина, хотя именно этого ответа я ожидал. Он взглянул на дымящиеся руины. — Они заявили, что ойазин укрывала членов ДНО.
— Кто-нибудь убит? — прошептал я, будучи едва в состоянии произносить слова.
— Да, — пробормотал Хэньен.
Я вспомнил, как чувствовалась смерть, когда я еще владел телепатией, как мучительно скручивала она все мои чувства, как вытесняла воздух из моего окружения и я начинал задыхаться.
— Мы не знаем сколько, — сказал Хэньен. — Некоторые телепортировались. Некоторые выжившие сказали, что что-то случилось с ними до взрыва и они не могли использовать свой дар — их речь стала исковерканной, словно их накачали наркотиками. Никто не знает, что произошло и сколько общинников успело спастись. Я боялся за… ойазин… — Он замолчал, снова взглянув на Бабушку, а она уже шла к обгоревшим остаткам монастыря, где оглушенные спасшиеся все еще бродили, подобно насекомым у пламени.
— Может ли наркотик, используемый Службой безопасности корпорации, переноситься по воздуху? — спросил меня Хэньен.
Я медлил с ответом, вспоминая, что случилось со мной и с Мийей, когда Тау чуть не схватил нас в отеле.
— Не знаю, — ответил я и понял, как мало, оказывается, знаю о нефазе — даже не могу сказать, может ли он распространяться по воздуху. Я был удивлен, что и Хэньен этого не знает.
— Этот наркотик производит Дракон, — пробормотала Мийа за моей спиной. — Его используют для контроля над толпой, когда слишком много гидранов собирается в одном месте.
— О Боже, — пробормотал я, представив, как Санд разрешает Тау… Оставил ли он Боросэйжу кое-что в придачу — приличный моток веревки, чтобы Тау повесился? Я приподнял Джеби на руках. Он тихо пристроился головой у меня на плече, словно я действительно смог коснуться его мыслей. Знал ли Боросэйж, что мы ушли, когда уничтожал монастырь? Случайно ли было выбрано время нападения? Знал ли он, что Бабушка забрала нас отсюда… или Тау желал нашей гибели?
Хэньен внезапно посмотрел на меня, словно только сейчас рассмотрел.
— Это ребенок землян, — сказал он, потом перевел взгляд дальше, и я увидел, что он сообразил, кто третий в нашей компании. — Мийа! — Он схватил ее за руку.
Она не сопротивлялась, бледная и ошеломленная. Он снова посмотрел на Джеби, на меня, на ойазин, уже достигшую развалин. Недоверие на лице его сменилось покорностью. Он отпустил Мийу. Я попытался представить себе, чего он не сказал и даже не позволил себе подумать, когда посмотрел на Бабушку.
Мийа нетвердо подошла ко мне, встала рядом. Ее рука рассеянно взъерошила волосы Джеби. Почувствовала ли она дрожь, охватившую меня, когда я понял, что должен думать Хэньен — кого винит он в происшедшем здесь?
— Ребенок должен быть возвращен, — сказал Хэньен. Голос его был напряженным, словно он прочел мои мысли, но в этом не было необходимости.
— Знаю, — прошептала Мийа, словно сплетая звуки в нить. — Но тогда я никогда больше не увижу его. Что с ним будет?
— Ты должна была подумать об этом до того, как унесла его. — Хэньен пошел прочь от нас осторожно, но довольно быстро. Он направился к развалинам монастыря и к гидранам, копошащимся в них.
— Так не должно было получиться, — пробормотала Мийа.
— Должно было, — сказал кто-то за моей спиной. Наох. Я обернулся и увидел ее во плоти. Глаза ее были черными озерами боли, они смотрели на монастырь, на суетящихся людей. — Когда наш народ поймет, как далеко зашли наши враги, разрушив священное место, убив невинных детей, попытавшись убить ойазин… — Ее голос оборвался, я ощутил ярость, пролетевшую сквозь мою душу, подобно огненному ветру. Мийа рядом со мной замерла, ее лицо представляло собой маску пустоты, словно гнев сестры уничтожил все сознательные мысли в ее голове.
У меня возникло совершенно другое чувство, когда я посмотрел на Наох.
— Ты знала, что они собирались сделать это?
— Кто ты такой, чтобы говорить мне подобное? — Наох уставилась на меня, но она не стала этого отрицать.
— Наох? — произнесла Мийа, когда та не сказала ничего больше. Имя прозвучало как мольба, и в то же время — приказ.
— Я следую Пути, — прошептала Наох. — Ойазин сказала, что он временами труден. — Она снова посмотрела на меня. — Моя сестра это понимает.
Мийа сделала резкий вдох:
— О чем ты говоришь? — Она повысила голос. — Ты отдала этих людей в руки Боросэйжа? Ты… ты… «сумасшедшая?» — она мысленно простонала это слово, которое не в силах была произнести. Но стоило их глазам встретиться, возмущение Мийи растаяло, как воск горящей свечи.
— Мийа, — пробормотал я и коснулся ее руки. Она не взглянула на меня и не ответила. Я потрясенно попятился. Оставив их стоять там — двух женщин, глядящих каждая на свое отражение. Я направился туда, где Бабушка все еще бродила среди выживших. Даже на таком расстоянии я видел боль в каждом ее движении: сопереживание страданию, от которого здесь был защищен только я. Желание спросить ее, знала ли она, что тут произойдет, умерло во мне, не родившись.
— Биан! — внезапно выкрикнула Наох. — Наш народ должен понять! Мы должны показать, что случится с ними! Ты настоящий революционер? Если ты действительно гидран.
— Гидраны не убивают людей! И не заставляют землян делать за себя грязную работу, — сказал я холодно.
— Ты не понимаешь… — Она замолчала: рядом с ней внезапно возник Хэньен.
— Наох, — выкрикнул он с такой интонацией, которую я никогда ранее не замечал в голосе гид-рана.
Она дернулась, словно он ударил ее, но тут же взяла над собой контроль и остановила его, не позволяя подойти к ней. Его вытянутые руки дрожали в желании, которое я понял совершенно точно:
— Верни мальчика обратно! Это безумие! Бесмод! — Он повернулся к Мийе, протягивая руки к Джеби. — Отдай мальчика!
— Ты не можешь нас остановить, — в бешенстве сказала Наох. — Наши люди узнают правду, и мы поднимемся.
— И что будем делать? — вклинился я.
— Менять мир! К нам придет новый век, где у нас будет все, а наши враги станут никем. Если множество гидранов бросят свой клич в небо, Всеобщая Душа ответит нам. Если ты не с нами, ты против нас. Ты тоже исчезнешь.
— Я не землянин.
— Нет, — прервала она грубо. — Ты мебтаку. Для подобного тебе нигде нет места. Мийа! — Она тряхнула головой.
Мийа, сломленная горем, взглянула на меня. Я знал, глядя на нее, что теряю ее.
— Рифы? — пробормотал я. Джеби изогнулся и замер на моих руках. Я гладил его по спине, пока он не успокоился, и пытался привести в порядок собственные пять чувств, привыкая к ощущению твердой почвы, которая снова была у меня под ногами.
— Ойазин сказала, что даже ей Путь виден не совсем ясно. Она увидела только, что ты… мы… должны прийти сюда, — сказала Мийа.
Она обвела взглядом раскинувшиеся перед нами рифы и почтительно и покорно сделала поклон приветствия.
Мы стояли на берегу реки, но достаточно далеко от той площадки, где собирала данные наша исследовательская экспедиция. Контуры срезанных холмов и низких пригорков, игра света и теней оставались теми же, но в то же время были совершенно другими, словно те же звезды, наблюдаемые из другого мира.
Я снова подумал о команде: возможно, она уже вернулась в Ривертон. Потом подумал о той половине жизни, которую только и мог считать жизнью, пока несколько дней назад… Жизнь, которую я оставил навсегда, чтобы принять эту. Я посмотрел на Мийю, задержав дыхание, стараясь скорее избавиться от этих мыслей.
— И что теперь? — спросил я, обернувшись к Бабушке, которая, поворачивалась по кругу и кланялась раскинувшейся красоте. Завершив круг, она снова поклонилась темным теням под отвесной скалой. Я понял, что это углубление в рифах, может быть, даже пещера.
Ойазин уселась на каменистый берег, завернувшись в тяжелый плащ, которого не было на ней, когда мы покинули монастырь. Она подняла глаза и заметила, что я смотрю на нее.
— Я знала, что тут будет холодно, — сказала она, улыбаясь, но я не смог понять значения этой улыбки. Она протянула ко мне руки. — Я подержу его. Пока вы проследуете Путем.
Я взглянул на Мийю.
— Мы оба, — сказала мне она.
Я отдал Джеби Бабушке. И он охотно пошел к ней, в его поведении не заметно было никаких перемен. Он рассматривал все, что творилось вокруг него с тихим любопытством, он не казался удивленным или хотя бы обеспокоенным. Думаю, так чувствуют себя дети гидранов: они в безопасности, где бы они ни были, пока ощущают присутствие людей, любящих их, внутри себя. Я знал, что когда-то я должен был чувствовать себя так же, но этого я не мог даже вспомнить.
Бабушка начала разговаривать с Джеби, мягко бормоча что-то, как я понял, на стандарте. Она провела волнистую линию рукой, от рифов вверх в золотое вечернее небо. Я посмотрел туда и увидел таку, кружащихся высоко над нами.
Я чувствовал облегчение Мийи, коснувшееся и меня, когда Бабушка освободила ее от напряжения, которое было необходимо, чтобы постоянно держать открытым мозг Джеби. А сейчас ничто не омрачало радость, охватившую ее. Я внезапно осознал, что гидраны не ограждены от горя, боли, страха, ведь все эти чувства могут передаваться мысленно, как и любовь. Сколько же ей требовалось усилий, чтобы удержать в себе сомнения, не дать им просочиться в мозг ребенка по каналу между ними, не испугать его! Она говорила, что мальчик не сказал ни слова с тех пор, как она перенесла его через реку…
Мийа отвернулась, словно не желая, чтобы я продолжал смотреть на нее, и пошла вниз, к реке. Только тогда я заметил лодку, вытащенную на гальку, — маленькую, не больше каноэ, как раз чтобы вместить нас двоих. За ней были и другие лодки, чуть заметные в тени.
Я последовал за ней вдоль берега, помог столкнуть лодку на воду. Забрался в нее без вопросов, словно знал, какого черта мы тут делаем. Даже зная о влиянии на нее Наох, я верил Мийе почти как Джеби — абсолютно, инстинктивно, беспричинно, — так, как в своей жизни не верил никому.
В лодке не было ни весел, ни мотора, тем не менее она поплыла, и не по течению, а направляясь к теням под нависшими рифами.
Таку летали в темноте над нами. Вглядевшись в нависшую над нами породу, я различил редкие светлые пятнышки на неровной поверхности, напоминавшие клочки паутины — гнезда. Интересно, притягивает ли таку к рифам их пси-энергия и что, кроме нее, может притягивать гидранов? Были ли таку созданы просто очередной мыслью облачных китов или же задуманы как подарок гидранам?
По мере того как мы продвигались в темноте, едва слышимые крики таку слабели, и вот уже единственным звуком было мягкое журчание воды. Пещера проникала в сердце рифов дальше, чем я предполагал.
— Пещера естественная? — спросил я, снизив голос до шепота, но и тогда он отразился от стен в темноту. — Она всегда была здесь? Ее создала река или же… Твой народ. Мои народ… — Я замолчал, не зная, как лучше закончить фразу.
— Не знаю, — пробормотала она. Ее голос был отрешенным, словно мысли витали далеко отсюда.
Я почувствовал глубину потери, таящуюся за этими словами, — утраченную историю народа без прошлого. Вспомнил собственную жизнь. Поднял глаза, пытаясь определить размеры пещеры, по которой мы плыли. Еще было достаточно света, чтобы все видеть почти ясно, хотя вход остался далеко позади. Стены рифов мерцали, покрытые флюоресцирующей растительностью. Потревоженные нашим движением, свисающие зеленые покровы излучали бледный ореол света. Стало теплее. Рифы, казалось, дышали, как живое существо, отдавая тепло в неподвижный воздух, превращая холодный поток реки в море тумана.
Все мои чувства казались размытыми, словно мы двигались не в воздухе, а в какой-то другой среде. Но это не было похоже на то, что мы тонем… это было приятно. Я вспомнил свое путешествие в рифы, и понял, что материя мыслей облачных китов, должно быть, снова влияет на меня. Я расслабился, ожидая этого, готовый на этот раз ко всему.
Лодка мягко остановилась, прошуршав о берег, который казался только еще более глубокой тенью, чем туманно-серая магическая гладь воды.
Мийа вышла из лодки. Я помог ей ступить на берег. Речные камешки перекатывались под моими ногами, и это успокаивало. Я мог различить следы других лодок, оставшиеся на галечнике. Почему гидраны предпочитают попадать сюда таким путем, хотя все, что им нужно, — это представить себя здесь? Затем я вспомнил, как Хэньен объяснял мне, почему он пришел пешком из города навестить Бабушку: Почтение. Смирение.
Мийа пошла вдоль берега, словно забыв, что я с нею, или забыв, что я не могу читать мысли, пока она не допустит меня к ним. Похоже, восторг перед рифами, превративший мои мысли в туман, охватил и ее с силой, которую я не мог себе даже представить. Я заставил себя последовать за ней.
Мы шли, и туманный, застоялый воздух становился чище и ярче. Подняв голову, я заметил, как, перемигиваясь, стали появляться крошечные источники света, спрятанные где-то в массе растений. Я подумал, были ли эти огоньки живыми, некой жизненной формой, приспособившейся к этой вечной ночи, или же проявлением самой матрицы рифов? А может быть, у меня возникли галлюцинации?
Когда Мийа наконец остановилась, я посмотрел вниз. Мы стояли на островке в озере тумана. Я не помнил, чтобы мы проходили через воду, и оглянулся, желая понять, как нам удалось оказаться здесь: вряд ли мы шли по воде, как по суше. Я взглянул на Мийю. Ее лицо было напряжено, словно она сопротивлялась чему-то — мощи рифа или же тьме внутри себя.
Перед нами на земле громоздилась куча разнообразных вещей высотой примерно до колена — вещей, оставленных здесь людьми, гидранами. Должно быть, их приносили все, кто приходил сюда. Но для чего они приносили эти вещи? Верили ли они, что их дар впоследствии вернется тем, в чем они нуждаются, или же они делали это по мотивам, которые, кроме них, не поймет никто?
Мийа наклонилась и подняла из груды вещицу, которой могло быть и сто, и миллион лет. Кое-что из лежащего здесь казалось совершенно ни на что не похожим — вещи из того времени, когда тут еще не было землян, когда механизм обычной жизни гидранов функционировал на энергетическом уровне пси-энергии. Вещи выглядели как хлам, выброшенный из повседневной жизни современного города, попавший сюда из мира за рекой. Я пнул кусок искореженного металла. Он перевернулся и сломал букет цветов, которые на первый взгляд показались мне живыми.
Я поднял голову, когда Мийа бросила обратно в кучу вещь, что держала в руках. Она напоминала старинный замок ручной работы, но какой-то необычный, недоделанный. Глаза Мийи наполнились слезами.
— Что случилось? — тихо спросил я.
— Наох, — пробормотала она. — И Наву.
Я прикусил губу, не понимая ее, но не желая сейчас расспрашивать об этом. Она не смотрела на меня и молча пошла дальше среди зримых останков горя и молитв. Темнота сгущалась, и даже мои глаза уже не могли различить дороги.
— Мийа! — прошептал я, но она не ответила, только ее рука сомкнулась на моей, увлекая меня в темноту.
Внезапно мы наткнулись на поверхность, которая непонятным образом была одновременно твердой и податливой, как плоть какого-то невообразимого существа. Она подтолкнула меня вперед, заставляя первым ткнуться лицом в эту мембрану. Я ощутил, как стена стала обволакивать меня, всасывая. В панике я попытался сопротивляться, но рука Мийи продолжала толкать меня вперед, как бы успокаивая, а мысль ее питала меня верой.
Мы вышли по другую сторону мембраны так внезапно, что я споткнулся. Мийа подхватила меня.
Тут царила кромешная тьма, а воздух был едок и сыр. Чем я дышал? Что бы увидел я, если бы смог? Мийа положила руку мне на грудь, успокаивая, затем обеими руками потянула меня вниз, и мы сели на поверхность, которую я не мог определить на ощупь. Она все еще молчала.
— Что мы будем делать теперь? — прошептал я, поразившись, как трудно стало мне просто выговаривать слова. Похоже, мой мозг уже засыпал.
— Жди, — пробормотала она. Ее голос звучал будто издалека, неохотно, словно место это не было предназначено для разговоров. Ее рука мягко, почти нежно, прикоснулась ко мне и опустилась.
Я поборол желание дотянуться до нее, преодолеть размытую границу между нами. Я прижал руки к груди и ждал, не позволяя себе спросить, чего же мы ждем.
Проводника. Вдохновения. Ответов. Слова формировались в моих мыслях, словно кто-то вкладывал их туда, но это были лишь мои предположения. Я не верил тому, что случайная пси-энергия рифа могла лучше, нежели случайное движение звезд, ответить на вопрос, что же нам делать, как поступить с Тау. Но я ждал, подстраивая свой ритм дыхания под ритм дыхания Мийи, зная, что в конце концов у меня есть шанс почувствовать что-нибудь, познакомиться с миром, от которого был отрезан, даже если он вернулся ко мне, полный бессмысленности, как и все остальные.
Я положил руки на непонятную поверхность, на которой мы сидели, усилил нажим, и в моих ладонях возникли боль и напряжение, которые, казалось, стали частью меня до такой степени, что я не был уверен, получится ли у меня сделать следующий вдох, не повредив себе грудь. Сначала мне слышен был лишь звук собственного дыхания, я ничего не видел, кроме случайных узоров призрачного света — инерционное раздражение нейронов моих зрительных рецепторов. Если Мийа хотела прочитать молитвы или задать вопросы, то она делала это мысленно, и я не мог услышать их. Мой мозг был чистым листом.
Но вот я почувствовал проникающее в меня ощущение присутствия рифа — как шепот едва слышных голосов на неизвестном языке. И пока я слушал, энергия моего напряжения сама собой излилась в темноту, струясь по моим рукам в невидимое, неизвестное. Я расслабился, и голоса стали громче, пересекли границу моего восприятия, стали красочными, пахнущими, фрагментами ощущений, от которых я покрылся гусиной кожей.
Я поднялся, обеспокоенный видением, и плечом задел Мийю. Я вздрогнул, словно мое тело забыло, что я здесь не один.
Она неожиданно придвинулась ближе, словно сейчас ей требовалось прикосновение, утешение, проводник. Я в темноте отыскал ее руку. Она была холодной, что очень удивило меня. Слабая дрожь передалась моему телу от ее руки. Я не отпускал ее, не зная, что значит эта дрожь, радуясь тому, что Мийа не отодвигается от меня.
Мое внимание снова стало рассеиваться, сознательные мысли превращаться в пену на волнах стимулов, у которых нет названия, медленно возвращаться к логическим и узнаваемым образам, к ощущению того, что Мийа прижимается к моему телу, снова погружаясь, втягиваясь в пучину чуждого моря…
…Я видел ее с поразительной ясностью, которую не может удержать наше зрение: видел красоту, которая не имела ничего общего с обликом; нужду, которая прочно укоренилась в ее душе; веру, которая бросила вызов судьбе и предписанию… Все это притягивало меня к ней, как гравитация, и порождало полное доверие, готовность рисковать жизнью за незнакомку, отбросить все, чем я стал, чтобы принадлежать ее миру, променяв на него тот единственный, который был мне знаком. Я увидел себя глазами ее мозга, нашел все, что нравилось мне в ней, отраженным в образе своего лица…
Мои ошеломленные мысли расползлись, поднимаясь и высвобождаясь, соскальзывая с моего мозга.
И медленно собрались вновь, пока я не почувствовал ее руку в своей… ее мозг. Ее: гидранку среди землян, воспринимающую их как личности, а не как безликого врага, даже будучи изгоем, чужаком. Хотя, достигнув их душ, она лишь отдалилась от своего народа, стала чужой и для него. Я не знал, почему она сделала это, почему ее тянуло на сторону землян после всего того, что они сотворили с ее народом, после всего того, что заставило ее сестру ненавидеть человечество…
Но я не удивлялся больше, почему она смотрела на меня и видела своего нэшиертах.
…И, растворяясь в «везде» последней мыслью, я знал, какую необъятную любовь возможно чувствовать.
Здесь, в «везде», ее мозг был распахнут, сверкая как святилище. Вновь исчез барьер между нами, и не нужны были никакие мысли. Мы были едины с матрицей случайной энергии вокруг нас, с этим миром, со вселенной, частью которой является все. С каждым существом… Ее тело напротив моего, наши тела сцепляются, перемешиваются, протекают друг через друга, в то время как поверхность, на которой мы сидим, кажется, уносится вниз из-под наших ног. Я чувствовал, что поднимаюсь над реальностью, энергия струится из каждой поры, а мы сливаемся со светлыми вершинами экстаза. Вместе мы стали цельными, вместе мы могли отыскать ответ на любой вопрос, на любую потребность.
А затем сверкающие вершины смешались с едким дымом насилия и горя, и реальность обрушилась на нас. Внезапно мы снова стали двумя отдельными потерянными душами, слепо тыкающимися в душной темноте. Рядом со мной задыхалась от неожиданности Мийа.
— Мийа, — позвал я, полуотупев от видений, не зная, что было галлюцинацией, а что — реальностью, в то время как скручивающее чувство несчастья наполняло пространство вокруг.
Я почувствовал, как ее рука тянет меня вверх.
— Нет, — хрипло сказал я. Так близко, так близко — чувствуя, что ответ, за которым мы пришли, тает, как сон, в звуке моего голоса. — Нет, Мийа, подожди…
Но она не стала ждать, потянула сильнее, заставив встать, — каждое движение казалось грубым после ощущения полета, — и повела обратно сквозь мембрану молитвенной комнаты, через мерцающую страну теней, где сосуществовали мысли гидранов и облачных китов.
Мы достигли места, где нас поджидала лодка. Мийа, колеблясь, посмотрела на нее, затем взглянула в пространство, непрозрачное от тумана, словно увидев то, что не дано было увидеть мне. И затем, не говоря ни слова, она обернулась ко мне. Я почувствовал, что ее мысли замыкаются вокруг меня.
Мы снова очутились на берегу реки рядом с Бабушкой. Я подхватил Мийю, которая стала тяжело опускаться, словно необходимость нести меня усилием мозга совсем лишила ее сил. Солнце уже скрылось. Я взглянул на браслет, чтобы узнать время, и встретил пустое запястье. Голова закружилась.
Бабушка держала Джеби на руках. Она стояла, напряженная, подобно Мийе, и вглядывалась в пространство, отыскивая что-то, чего я не мог почувствовать. Она не отреагировала на наше появление, но Мийа сказала чуть слышно:
— Мы должны вернуться.
И не успел я остановить ее, как реальность изменилась снова. Река исчезла. Мы стояли на открытой площадке перед дымящимися развалинами… Монастырь. Дом Бабушки.
Что-то… Кто-то сбросил плазменную бомбу.
— Айех! — Мийа упала на колени, держась за голову. Бабушка молча стояла рядом с ней, застыв, как статуя. Джеби заплакал. Я взял его из обессилевших рук Бабушки, обнял, покачал, пытаясь успокоить его движениями, так как не мог успокоить мыслями.
Он затих, удивив меня. Его плач перешел в тихое сопение, он прижался к моей шее. Время снова потекло вперед, на меня обрушились другие ощущения — дым пожара, возгласы горя и боли в отдалении. Я наконец понял, что тут были и другие: у развалин двигались какие-то фигуры, крошечные и неразличимые на таком расстоянии.
Внезапно рядом с нами появился еще кто-то, возникнув в мгновение ока. Хэньен.
Я отступил на шаг, вздрогнув как обычно, когда кто-либо делал это, но он даже не взглянул на меня. Все его внимание было направлено на Бабушку. Он поклонился, прижимая ее руки ко лбу, медленно поднял голову. Его кадык дергался, словно он хотел что-то сказать. Но он не говорил, по крайней мере так, чтобы я мог услышать его. Мийа рядом со мной медленно поднялась. Ее лицо стало бесцветным, глаза — пустыми. Она отвернулась, и я услышал, как ее вырвало.
Хэньен отпустил руки Бабушки, и она с нежностью дотронулась до его лица, качая головой. Я понял вдруг, о чем он говорил: он думал, что она убита. Мы все были бы мертвы, если бы не телепортировались в рифы.
Я заставил себя задать вопрос:
— Кто сделал это?
— Тау, — резко ответил Хэньен, и слова его хлестнули, как пощечина, хотя именно этого ответа я ожидал. Он взглянул на дымящиеся руины. — Они заявили, что ойазин укрывала членов ДНО.
— Кто-нибудь убит? — прошептал я, будучи едва в состоянии произносить слова.
— Да, — пробормотал Хэньен.
Я вспомнил, как чувствовалась смерть, когда я еще владел телепатией, как мучительно скручивала она все мои чувства, как вытесняла воздух из моего окружения и я начинал задыхаться.
— Мы не знаем сколько, — сказал Хэньен. — Некоторые телепортировались. Некоторые выжившие сказали, что что-то случилось с ними до взрыва и они не могли использовать свой дар — их речь стала исковерканной, словно их накачали наркотиками. Никто не знает, что произошло и сколько общинников успело спастись. Я боялся за… ойазин… — Он замолчал, снова взглянув на Бабушку, а она уже шла к обгоревшим остаткам монастыря, где оглушенные спасшиеся все еще бродили, подобно насекомым у пламени.
— Может ли наркотик, используемый Службой безопасности корпорации, переноситься по воздуху? — спросил меня Хэньен.
Я медлил с ответом, вспоминая, что случилось со мной и с Мийей, когда Тау чуть не схватил нас в отеле.
— Не знаю, — ответил я и понял, как мало, оказывается, знаю о нефазе — даже не могу сказать, может ли он распространяться по воздуху. Я был удивлен, что и Хэньен этого не знает.
— Этот наркотик производит Дракон, — пробормотала Мийа за моей спиной. — Его используют для контроля над толпой, когда слишком много гидранов собирается в одном месте.
— О Боже, — пробормотал я, представив, как Санд разрешает Тау… Оставил ли он Боросэйжу кое-что в придачу — приличный моток веревки, чтобы Тау повесился? Я приподнял Джеби на руках. Он тихо пристроился головой у меня на плече, словно я действительно смог коснуться его мыслей. Знал ли Боросэйж, что мы ушли, когда уничтожал монастырь? Случайно ли было выбрано время нападения? Знал ли он, что Бабушка забрала нас отсюда… или Тау желал нашей гибели?
Хэньен внезапно посмотрел на меня, словно только сейчас рассмотрел.
— Это ребенок землян, — сказал он, потом перевел взгляд дальше, и я увидел, что он сообразил, кто третий в нашей компании. — Мийа! — Он схватил ее за руку.
Она не сопротивлялась, бледная и ошеломленная. Он снова посмотрел на Джеби, на меня, на ойазин, уже достигшую развалин. Недоверие на лице его сменилось покорностью. Он отпустил Мийу. Я попытался представить себе, чего он не сказал и даже не позволил себе подумать, когда посмотрел на Бабушку.
Мийа нетвердо подошла ко мне, встала рядом. Ее рука рассеянно взъерошила волосы Джеби. Почувствовала ли она дрожь, охватившую меня, когда я понял, что должен думать Хэньен — кого винит он в происшедшем здесь?
— Ребенок должен быть возвращен, — сказал Хэньен. Голос его был напряженным, словно он прочел мои мысли, но в этом не было необходимости.
— Знаю, — прошептала Мийа, словно сплетая звуки в нить. — Но тогда я никогда больше не увижу его. Что с ним будет?
— Ты должна была подумать об этом до того, как унесла его. — Хэньен пошел прочь от нас осторожно, но довольно быстро. Он направился к развалинам монастыря и к гидранам, копошащимся в них.
— Так не должно было получиться, — пробормотала Мийа.
— Должно было, — сказал кто-то за моей спиной. Наох. Я обернулся и увидел ее во плоти. Глаза ее были черными озерами боли, они смотрели на монастырь, на суетящихся людей. — Когда наш народ поймет, как далеко зашли наши враги, разрушив священное место, убив невинных детей, попытавшись убить ойазин… — Ее голос оборвался, я ощутил ярость, пролетевшую сквозь мою душу, подобно огненному ветру. Мийа рядом со мной замерла, ее лицо представляло собой маску пустоты, словно гнев сестры уничтожил все сознательные мысли в ее голове.
У меня возникло совершенно другое чувство, когда я посмотрел на Наох.
— Ты знала, что они собирались сделать это?
— Кто ты такой, чтобы говорить мне подобное? — Наох уставилась на меня, но она не стала этого отрицать.
— Наох? — произнесла Мийа, когда та не сказала ничего больше. Имя прозвучало как мольба, и в то же время — приказ.
— Я следую Пути, — прошептала Наох. — Ойазин сказала, что он временами труден. — Она снова посмотрела на меня. — Моя сестра это понимает.
Мийа сделала резкий вдох:
— О чем ты говоришь? — Она повысила голос. — Ты отдала этих людей в руки Боросэйжа? Ты… ты… «сумасшедшая?» — она мысленно простонала это слово, которое не в силах была произнести. Но стоило их глазам встретиться, возмущение Мийи растаяло, как воск горящей свечи.
— Мийа, — пробормотал я и коснулся ее руки. Она не взглянула на меня и не ответила. Я потрясенно попятился. Оставив их стоять там — двух женщин, глядящих каждая на свое отражение. Я направился туда, где Бабушка все еще бродила среди выживших. Даже на таком расстоянии я видел боль в каждом ее движении: сопереживание страданию, от которого здесь был защищен только я. Желание спросить ее, знала ли она, что тут произойдет, умерло во мне, не родившись.
— Биан! — внезапно выкрикнула Наох. — Наш народ должен понять! Мы должны показать, что случится с ними! Ты настоящий революционер? Если ты действительно гидран.
— Гидраны не убивают людей! И не заставляют землян делать за себя грязную работу, — сказал я холодно.
— Ты не понимаешь… — Она замолчала: рядом с ней внезапно возник Хэньен.
— Наох, — выкрикнул он с такой интонацией, которую я никогда ранее не замечал в голосе гид-рана.
Она дернулась, словно он ударил ее, но тут же взяла над собой контроль и остановила его, не позволяя подойти к ней. Его вытянутые руки дрожали в желании, которое я понял совершенно точно:
— Верни мальчика обратно! Это безумие! Бесмод! — Он повернулся к Мийе, протягивая руки к Джеби. — Отдай мальчика!
— Ты не можешь нас остановить, — в бешенстве сказала Наох. — Наши люди узнают правду, и мы поднимемся.
— И что будем делать? — вклинился я.
— Менять мир! К нам придет новый век, где у нас будет все, а наши враги станут никем. Если множество гидранов бросят свой клич в небо, Всеобщая Душа ответит нам. Если ты не с нами, ты против нас. Ты тоже исчезнешь.
— Я не землянин.
— Нет, — прервала она грубо. — Ты мебтаку. Для подобного тебе нигде нет места. Мийа! — Она тряхнула головой.
Мийа, сломленная горем, взглянула на меня. Я знал, глядя на нее, что теряю ее.