Страница:
Все, казалось, функционировало так, как надо, насколько подсказывала мне память, но страх Сабана лежал линзами на моих глазах. Я внушал себе, что смерть чернорабочего была несчастным случаем, даже если Сабан считал, что подобные вещи происходят с ними слишком часто. Тау не осмелится позволить человеку уходить в глубь рифа в неисправном снаряжении перед лицом стольких свидетелей, перед лицом федералов…
Наконец я оказался перед лицом рифа. Я остановился, обернулся и в последний раз взглянул на тех, кто оставался на поверхности. Они стояли тремя группами: наша экспедиция и техники в одной, наблюдатели в другой, чернорабочие сбились в третью. В шлеме звучал голос техника, проверяющей данные. Я переключил мозг на автопилот, позволив своим скороспелым навыкам взять верх, давая ей правильные ответы, а риф волной вздымался над моей головой. Я задержал дыхание, когда мое тело почувствовало упругость неизвестной мне растительности, устилавшей границу рифа и воздуха. Я пробормотал слова, активирующие фазовые генераторы, и отправил свое тело вперед.
Я протек в породу с ощущением того, что тону стоя, словно и риф, и движение, и мои физические границы стали единым жидким целым. Я вздохнул, и холодный свежий воздух свободно и легко наполнил мои легкие. Я сделал еще один вдох, и еще, повернулся, маневрируя как пловец, чтобы оглядеться. Мир исчез, и я смотрел в дымку движущихся серебристых, светящихся серо-зеленых пятен. Я знал, что здесь будет свет — электромагнитные волны вокруг меня преобразовывали в видимый спектр датчики в шлеме, — но я не знал, что точно я увижу.
Не было никаких звуков, кроме осторожного шелеста моего дыхания. Перед глазами все еще мелькали цифры и символы — я приказал им исчезнуть: пусть технические данные строения рифа выводятся на дисплей техника, чтобы их отслеживал кто-нибудь другой. Они оказались вовсе не тем, что я хотел испытать здесь, не тем, что я хотел запомнить.
— Как ты себя чувствуешь? — проревел внезапно голос Хокинс из другого измерения.
— Отлично, — пробормотал я, досадуя, что пришлось разговаривать. — Примерно то, что я и предполагал.
Но это было не так. Никакое изображение не может быть как настоящая вещь, внезапно осознал я, потому что настоящее не повторяется никогда.
— Не говорите со мной. Я хочу… сконцентрироваться.
— Тогда иди медленнее, — сказала она.
— Хорошо, — прошептал я одно слово, почти не слыша себя, потому что все, сказанное чуть более громко, казалось криком. Даже стук сердца был слишком громким, назойливым, усиливаясь и угасая в моем сознании, в то время как я продвигался глубже в мерцающую тайну, которая поглотила меня целиком.
Постепенно я начал понимать, что тишина вокруг меня не была полной. Рифы шептали: скрытые значения и шелестящие секреты лежали как раз за границей моего восприятия. Наблюдая свет и цвет, и плотность, меняющиеся с моим движением, я ощутил, что слит с ними нераздельно, что поле рассосало мое ощущение себя, пока я не стал аморфным.
Я двинулся дальше, проплывая вперед, в неизвестное, мой путь освещался энергией поля. Единственным ощущением, осознаваемым мною сейчас, были перепады давления, извилистость траектории, меняющейся с каждым моим движением. Матрица, сквозь которую я проходил, ласкала меня то нежно, как мать, то с настойчивым голодом любовницы. Я проходил сквозь грубые, ржаво-красные поверхности, похожие на кирпичные стены, но с вкраплениями темноты, словно ночное небо вывернули наизнанку, внезапно попал в пустую белизну, и был ослеплен сверкающим снегом в бесформенном сердце метели. Я поплыл вверх сквозь белизну, вырвался из нее в вакуоль, заполненную горячим туманом, кувыркнулся, внезапно потеряв вес, пока костюм не стабилизировался.
— Там с тобой все в порядке? — спросил голос Хокинс, заставив меня сжаться.
— Хорошо. У меня все хорошо, — пробормотал я, пробираясь сквозь клубы светящегося газа.
— Хочешь выйти? — Это прозвучало не как вопрос.
— Нет. — Я достиг дальней стороны вакуоли, чувствуя, как замедлилось мое движение, когда я вплыл в плотное вещество. Я направился еще глубже. — Вы получаете хорошие показания? — Мне пришлось сказать связное предложение, так как я вспомнил, что неразборчивые данные могут повлиять на мою жизнь.
— Хорошие, — сказала Хокинс. — Действительно хорошие. Хорошие и чистые.
Я уже не слушал, опасно балансируя на том, что мой мозг определил как лестницу. Я вызвал данные, заставил себя изучить их, доказывая себе, что это только разность плотности между лентами протоидной керамики и сапфирной пены. Я снова выключил свои дисплеи и позволил себе карабкаться вверх, пока внезапно не проскочил сквозь другую стену, пульсирующую как пламя.
— Черт! — Мой собственный возглас удивления взорвался в ушах.
— Что такое? — Голос техника отозвался на моих чувствах примерно так же.
— Голова. Боже, здесь полголовы!
— Все нормально, — сказала Хокинс смягчившимся голосом. — Это… это не настоящее. Мы находили подобные вещи в рифах, это просто аберрация. Ты пробыл там достаточно долго, выходи.
— Нет, — прошептал я, поднимая светящиеся руки, заключая в них полузаконченный образ лица гидрана. Я видел, что это гидран, хотя глаза его были закрыты. Должно быть, он спал, но на лице его было такое выражение, как будто он был запечатлен в момент восторга. Образ замерцал и исчез, как отражение в воде, когда мои руки замкнулись на нем. Я опустил руки и наблюдал за тем, как он появлялся вновь. Я закрыл глаза, проходя сквозь него, продвигаясь глубже — в миллионы древних грез.
Восприятие матрицы, окружавшей меня, стало казаться чем-то большим, нежели простая разница давления. Я почувствовал, что рифы меняются, неуловимые, как дождь или шелковистая зыбь на воде, вязкие, как масло, мед, смола, пустые, как вакуум, как сделанные наудачу, — как моя жизнь.
Гидраны верили, что рифы священны, чудотворны, что они обладают силой. Я подумал, как они это определили, как составили подобное представление, если никогда не могли, как это делаю сейчас я, погрузиться в них. И еще я подумал, почему такое испытание рифов никак не отражается на их восприятии людьми.
Я отвлекся от этих мыслей, перемещаясь вокруг пульсирующей сферы света. Что-то задрожало во мне, как тронутая струна, — я услышал это непосредственно мозгом, как если бы я был инструментом, а риф играл свою песню на каждом нейроне моего тела. Я прислушался: теперь, казалось, каждое мое движение, каждое легкое изменение поля резонировало во мне — уже не просто цвета или свет, уже работал весь спектр моих чувств. Я слышал музыку, когда дышал, я вдыхал туман и пробовал резкий привкус озона. Мои чувства распахнулись как двери, одно за другим, впуская чистое великолепие ощущений. Мой мозг был протянутой рукой, а риф заполнял его пустоту.
Где-то меня звал голос. Слова стучали как камни по обнаженным нервам. Я отбросил их, пробормотав ругательство, но почувствовал, что они стали бить сильнее.
— Ответь мне!
Я не ответил, поскольку не было слов, которыми можно было бы описать то, что лилось сейчас по всем моим чувствам. Мой мозг был призмой, преломлявшей входящие в меня ощущения в синестезию удовольствия.
Не было границ ни внутри, ни снаружи — только восторг, сладкий, как кислород, которым я дышал. Не нужно было даже дышать, внутри меня не было отдела для дыхания, только чистый жаркий огонь удовольствия, поглощающий меня, пока… я… Я…
Я не мог дышать, втягивал воздух, плотный, как жидкость, в свои легкие. В моей груди родилось ощущение, как если бы что-то вытягивало из меня жизнь.
От звука мои уши стали истекать светом, человеческий голос взывал ко мне, но я не мог вспомнить, чей он, не мог разобрать слов.
— Не… дышу. — Я вытолкнул два слова, как камни, не зная, сможет ли их кто-то понять или хотя бы услышать.
— Возвращайся! — Слова возникли в жидком пламени передо мной. — Возьми себя в руки!
Я посмотрел на свои руки, касающиеся ремня в золотой ауре, не будучи уверенным, что это действительно руки, которые действительно чего-то касаются, что я могу сделать это или даже должен. Я почувствовал, что мое тело развернулось, и не понял, сам ли я сделал это.
— Вытащите… — пробормотал я.
— Вытаскиваем, — сказал голос, или это было просто эхо в моих ушах. Мерцающий запах звука был таким острым, что из моих глаз потекли слезы.
Я больше ничего не сказал, ничего не слышал, ничего не пробовал на вкус и не чувствовал, кроме боли каждый раз, как я делал глоток расплавленного воздуха. Все мое тело было мокрым, будто смерть медленно просачивалась сквозь слои защитного поля. Давление, плотность, вес, внезапные рвущие перепады между плотными массами и пустотами — все было усилено, словно еще какая-то сила помимо моей тащила мое беспомощное тело. Я почувствовал, что обнимающая пелена восторга начинает изменять меня, делать меня отдельным веществом, навсегда разлучая нас.
Но какая-то непреодолимая сила все тащила и тащила меня вперед, заставляя прорываться сквозь материю любой плотности, как молекулу, вырывающуюся с поверхности кипящей воды. Она скрутила и толкнула меня еще раз, бросив сквозь просвечивающий агат стены туда, где не было ничего, кроме света.
Я тяжело упал на землю, когда защитное поле костюма растаяло. Внезапно ко мне прорвался чистый воздух, которым можно было наполнить легкие. Я глотал его в промежутках между приступами кашля, распростершись на камнях, я с радостью ощущал каждый трепещущий мускул в своем теле.
— Кот!
— Что случилось?
— Он дышит?
Знакомые силуэты закрыли небо, и я потерялся в сюрреалистичном лесу ног. Эзра Дитрексен прижал что-то к моему лицу, нагнетая кислород со стимулянтами в мое горло. Я выпрямился и с кашлем стянул это с лица.
— Говорил вам!
Кто-то плакал навзрыд, кто-то бился в истерике. Удивляясь, что это не я, я ухватился за протянутые ко мне руки, встал, пробиваясь через барьер тел, подпираемый ими, и пытался разглядеть, кто это.
Это был Сабан — рабочий, чье место я занял… и чуть не лишился жизни. Я видел, как он пытается вырваться из группы рабочих, удерживающих его. Один из них ударил его — сильно, так, что Сабан сложился пополам. Они хотели, чтобы он заткнулся. Рабочие сгрудились вокруг него, я видел взгляды, которые они бросали на чиновников Тау, на инспекторов, на меня и на членов экспедиции. Я подумал, кого же они на самом деле защищали — его или себя?
Я отвел от них взгляд, отыскивая глазами техника, которая позволила мне отправиться в рифы в поврежденном костюме, которая вытащила меня оттуда как раз вовремя. Хокинс проталкивалась ко мне, отодвигая Эзру и Чанг. Киссиндра подошла и встала со мной рядом.
— Кот, ради Бога, — выдохнула Киссиндра, когда Хокинс наконец добралась до меня.
— Ради Бога, что случилось? — накинулась на нее техник. — Какого черта ты не выходил, когда я велела тебе выходить? Ты не…
— Вы говорите, что это моя вина? — спросил я. Мои продолговатые зрачки застыли на ней.
Она отвела глаза, посмотрела на представителей Тау и инспекторов и пробормотала:
— Нет. Я не говорю этого.
Она держала передо мной какой-то инструмент и заставила меня стоять прямо, пока не получила нужные данные. Ее лицо смягчилось.
— Ты чист. Ты не подвергся действию токсинов. Я глубоко вздохнул, припоминая, что находили разведчики Тау в рифах: ферменты, которые превращали кишки и легкие человека в гниющую грязь, вирусы, запускающие механизм самопроизвольной неконтролируемой клеточной мутации. Мои брюки и рубашка были влажными, испачканными чем-то непонятным, и запах этого вещества был совершенно незнакомым. Я почувствовал, как по телу поползли мурашки.
— Тогда я хочу сказать пару слов. Первое — спасибо.
Хокинс снова взглянула на меня. Ее глаза были колючими, но уже не злыми.
— И вопрос: как часто вы теряете разведчика?
— Повреждения редки, — сказала она, повысив голос и глядя на сжатые губы официальных представителей Тау, на нахмуренные лица инспекторов. — Летального исхода никогда не было.
— Это не совсем то, что слышал я. — Сабан уже успокоился и ничем не выделялся в группе рабочих. — Если это так безопасно, почему же вы используете для разведки в рифах наемных рабочих, а не своих людей?
Она прикусила губу. Вмешался Протс:
— Мы никого не посылаем в рифы, если фактор риска не отвечает нашим стандартам безопасности.
— Уверен, что они весьма строги, — сказал я, и Протс заткнулся. Я посмотрел на инспекторов: — Почему вы не спросите рабочих о том, что происходит здесь на самом деле?
Чья-то рука легла на мое плечо, и кто-то позади меня сказал:
— Не слушайте его. Он просто в шоке. Его не стоило допускать к пользованию снаряжением. У него нет опыта, и он чуть не угробил себя.
Это был Эзра. Я развернулся и стряхнул его руку.
— Это чертово снаряжение было неисправно! Я тут ни при чем.
— Заткнись, — прошипел он. — Все, что ты делал с момента нашего прибытия сюда, это влипал в истории. В виде исключения, неси ответственность за свои действия.
— Эзра, — голос Киссиндры скользнул ножом между нами. — Не ты несешь ответственность за экспедицию. — Она вплотную подошла к нему. — Это не твое дело и не твое право — делать замечания.
— Ладно. Но если ты не делаешь этого, значит, должен сделать кто-то другой, — прошипел он.
Кисс покраснела.
— Почему ты всегда принимаешь его сторону? — указал на меня Эзра, прежде чем она успела ответить ему. — Ты хочешь дать ему разрушить все, что у нас здесь есть? — Он обвел рукой стоящих вокруг нас, но что-то в его лице говорило, что он имеет в виду только себя и ее, их близость.
— Эзра, — сказала она. Ее лицо смягчилось. — Ты не понимаешь.
— А мне кажется, я как раз понимаю. — Он повернулся и пошел прочь, как будто все — и члены экспедиции, и техники, и представители Тау, и инспектора, наблюдающие за нами, — исчезли.
Я проводил его глазами и обернулся, надеясь, что кто-нибудь из инспекторов говорит с рабочими. Если бы.
— Почему вы не спросите рабочих, которые постоянно пользуются этим снаряжением, насколько оно безопасно? И есть ли у них выбор: пользоваться им или нет?
— Они работают по найму, — резко сказал Протс. — Их посвящают в технологию, они ничего не смыслят в системе безопасности Тау. Мы защищаем их таким способом, который они даже не осознают.
— У них есть право отказаться от использования этих костюмов? — спросил я. — Что будет, если они откажутся? — Никто не ответил мне. — У них нет таких прав. — Я повернулся к инспекторам: — Рабочих по найму поставляет ФТУ. Вы должны заботиться об их безопасности, вы должны быть уверены, что Тау не убивает их. Выполняйте свою работу…
— Кот, — прервала меня Киссиндра, не дав возможности инспекторам ответить на вопрос, к которому, как они думали, я подходил. — Не затрагивай политику, — сказала она, и небрежный тон не соответствовал выражению ее глаз. — Мы здесь не за тем.
Я взглянул на нее и отвел глаза.
— Но вы здесь за этим, — крикнул я инспекторам.
Наконец один из них неохотно ответил:
— Мы проверим это, — сказал он, взглянув на женщину.
— Мы не угнетаем наших рабочих, — нетерпеливо вмешался Протс.
— Ваших рабов, — уточнил я.
— Они не рабы! — вспылила Киссиндра, и ее гнев испугал меня. — Контрактный труд создает миры. Агентство дает этим людям шанс…
— Да что ты об этом знаешь? — удивился я.
— Мой дедушка был рабочим по найму. Я изумленно посмотрел на нее.
— Это дало ему старт. И он смог добиться хорошей жизни для себя и своей семьи.
Я опустил глаза на свое запястье, прикрытое браслетом.
— Да, — прошептал я. — А мне это дало только шрамы.
Ее щека дернулась.
— Мы подготовили некоторые из наших приспособлений для исследования и производства, чтобы они были доступны для проверки, — сказал Протс. На какое-то мгновение я подумал, что он говорит это мне. Но он обращался к инспекторам. Он встретил мой взгляд и сказал: — Приглашаем вас составить нам компанию. Вы убедитесь, что мы не монстры.
В этих словах было больше негодования, нежели самодовольства. Он так слепо верил в кейретсу, что не мог понять, почему кому-то может прийти в голову спрашивать, как они делают свое дело или распоряжаются жизнью своих граждан.
— Дерьмовый денек у меня был сегодня, — ответил я. — Пожалуй, с меня хватит. — Я пошел.
— Завтра, — сказал он. — Это будет завтра.
Я продолжал свой путь, наклонив голову, глядя, как земля под ногами лентой уходит назад, пока не отошел подальше от людей. Рифы поднимались впереди, я приближался к ним, вспоминая ощущения, охватившие меня, когда я шел сюда в костюме. Вхождение внутрь рифа, слияние с ним…
И я не боялся. Это удивило меня. Меня переполнило почти стремление. Как будто то, что я сделал, вовсе не грозило мне гибелью. Я помнил только то, что я испытал восторг, стал частью чего-то неописуемого и в то же время очень знакомого… как единение: глубочайшая, наиболее сокровенная форма общения между псионами; то, что было бы невозможно, если бы псионы принадлежали к человечеству. Но рифы как-то возродили мою пси-способность, заставили меня реагировать… вернули мне цельность. И вот я снова, как раньше, стоял перед рифом, но на этот раз на мне не было костюма — чуда техники, позволившего мне пройти сквозь стены. Я вытянул руки, надавив ими на мшистую, волокнистую растительность, устилавшую поверхность рифа, почувствовал, как мягок и податлив мох, а поверхность сопротивляется, слегка отталкивая. Я надавил сильнее, и руки мои вошли в глинистую землю. Я застыл в такой позе, окаменев, прислушиваясь…
— Ты действительно хочешь снова войти в риф? — раздался голос позади меня.
Я удивленно повернулся.
Лус Воуно стоял позади меня, наклонив голову, переводя взгляд с моего лица на риф, на руки, погруженные в его поверхность до запястий.
Я с легким усилием оторвал руки от рифа и осознал, что окоченел от холода, стоя здесь, как загипнотизированный, в одной своей влажной, смердящей рубашке.
— Я думал, тебя уже нет здесь, — сказал я.
— У меня еще есть тут дела, — сказал Воуно.
Я взглянул на него и отвел взгляд.
— Гидраны называют их священными. — Он смотрел на крутой, затененный подъем подошвы рифа, его пальцы касались мешочка, висевшего у него на груди.
— Знаю, — сказал я.
— Они говорят, что испытывают экстаз, некое откровение при виде облачных китов. Это ментальное наследие…
— Я знаю.
— Знаешь? — Он слегка нахмурился, на его лице отразилось любопытство. — Я думал, что ты не можешь пользоваться своими пси-способностями.
Я вспомнил наш разговор с Сандом и Перримидом, который он слышал.
— Я не могу контролировать их. Но там, внутри рифа, я чувствовал что-то.
— Техник сказала, что это было кислородное голодание. Необычайный восторг от рифов. Это происходит, когда костюм выходит из строя. Ты знаешь, что твои губы были синими, когда ты вышел наружу?
— Я не галлюцинировал.
Он пожал плечами и промолчал. Я понял, что он не верит мне.
— Как часто ломаются костюмы? — спросил я.
— Не знаю. Это не моя сфера. Я наблюдатель. И все.
— Верно, — сказал я. — Ты только следуешь приказам. — Я собрался уходить.
— Эй! — окликнул он меня.
Я остановился, оглянулся на него. Но он просто пожал плечами, как будто ему нечего было мне сказать.
Я повернулся и пошел прочь от лагеря, пока не достиг берега реки, и остановился на камнях, наблюдая за течением. И вспомнил другой берег в другом мире, вспомнил, как испытал то же чувство необъяснимой потери, наблюдая, как река исчезает во времени и далеком пространстве.
Глава 7
Наконец я оказался перед лицом рифа. Я остановился, обернулся и в последний раз взглянул на тех, кто оставался на поверхности. Они стояли тремя группами: наша экспедиция и техники в одной, наблюдатели в другой, чернорабочие сбились в третью. В шлеме звучал голос техника, проверяющей данные. Я переключил мозг на автопилот, позволив своим скороспелым навыкам взять верх, давая ей правильные ответы, а риф волной вздымался над моей головой. Я задержал дыхание, когда мое тело почувствовало упругость неизвестной мне растительности, устилавшей границу рифа и воздуха. Я пробормотал слова, активирующие фазовые генераторы, и отправил свое тело вперед.
Я протек в породу с ощущением того, что тону стоя, словно и риф, и движение, и мои физические границы стали единым жидким целым. Я вздохнул, и холодный свежий воздух свободно и легко наполнил мои легкие. Я сделал еще один вдох, и еще, повернулся, маневрируя как пловец, чтобы оглядеться. Мир исчез, и я смотрел в дымку движущихся серебристых, светящихся серо-зеленых пятен. Я знал, что здесь будет свет — электромагнитные волны вокруг меня преобразовывали в видимый спектр датчики в шлеме, — но я не знал, что точно я увижу.
Не было никаких звуков, кроме осторожного шелеста моего дыхания. Перед глазами все еще мелькали цифры и символы — я приказал им исчезнуть: пусть технические данные строения рифа выводятся на дисплей техника, чтобы их отслеживал кто-нибудь другой. Они оказались вовсе не тем, что я хотел испытать здесь, не тем, что я хотел запомнить.
— Как ты себя чувствуешь? — проревел внезапно голос Хокинс из другого измерения.
— Отлично, — пробормотал я, досадуя, что пришлось разговаривать. — Примерно то, что я и предполагал.
Но это было не так. Никакое изображение не может быть как настоящая вещь, внезапно осознал я, потому что настоящее не повторяется никогда.
— Не говорите со мной. Я хочу… сконцентрироваться.
— Тогда иди медленнее, — сказала она.
— Хорошо, — прошептал я одно слово, почти не слыша себя, потому что все, сказанное чуть более громко, казалось криком. Даже стук сердца был слишком громким, назойливым, усиливаясь и угасая в моем сознании, в то время как я продвигался глубже в мерцающую тайну, которая поглотила меня целиком.
Постепенно я начал понимать, что тишина вокруг меня не была полной. Рифы шептали: скрытые значения и шелестящие секреты лежали как раз за границей моего восприятия. Наблюдая свет и цвет, и плотность, меняющиеся с моим движением, я ощутил, что слит с ними нераздельно, что поле рассосало мое ощущение себя, пока я не стал аморфным.
Я двинулся дальше, проплывая вперед, в неизвестное, мой путь освещался энергией поля. Единственным ощущением, осознаваемым мною сейчас, были перепады давления, извилистость траектории, меняющейся с каждым моим движением. Матрица, сквозь которую я проходил, ласкала меня то нежно, как мать, то с настойчивым голодом любовницы. Я проходил сквозь грубые, ржаво-красные поверхности, похожие на кирпичные стены, но с вкраплениями темноты, словно ночное небо вывернули наизнанку, внезапно попал в пустую белизну, и был ослеплен сверкающим снегом в бесформенном сердце метели. Я поплыл вверх сквозь белизну, вырвался из нее в вакуоль, заполненную горячим туманом, кувыркнулся, внезапно потеряв вес, пока костюм не стабилизировался.
— Там с тобой все в порядке? — спросил голос Хокинс, заставив меня сжаться.
— Хорошо. У меня все хорошо, — пробормотал я, пробираясь сквозь клубы светящегося газа.
— Хочешь выйти? — Это прозвучало не как вопрос.
— Нет. — Я достиг дальней стороны вакуоли, чувствуя, как замедлилось мое движение, когда я вплыл в плотное вещество. Я направился еще глубже. — Вы получаете хорошие показания? — Мне пришлось сказать связное предложение, так как я вспомнил, что неразборчивые данные могут повлиять на мою жизнь.
— Хорошие, — сказала Хокинс. — Действительно хорошие. Хорошие и чистые.
Я уже не слушал, опасно балансируя на том, что мой мозг определил как лестницу. Я вызвал данные, заставил себя изучить их, доказывая себе, что это только разность плотности между лентами протоидной керамики и сапфирной пены. Я снова выключил свои дисплеи и позволил себе карабкаться вверх, пока внезапно не проскочил сквозь другую стену, пульсирующую как пламя.
— Черт! — Мой собственный возглас удивления взорвался в ушах.
— Что такое? — Голос техника отозвался на моих чувствах примерно так же.
— Голова. Боже, здесь полголовы!
— Все нормально, — сказала Хокинс смягчившимся голосом. — Это… это не настоящее. Мы находили подобные вещи в рифах, это просто аберрация. Ты пробыл там достаточно долго, выходи.
— Нет, — прошептал я, поднимая светящиеся руки, заключая в них полузаконченный образ лица гидрана. Я видел, что это гидран, хотя глаза его были закрыты. Должно быть, он спал, но на лице его было такое выражение, как будто он был запечатлен в момент восторга. Образ замерцал и исчез, как отражение в воде, когда мои руки замкнулись на нем. Я опустил руки и наблюдал за тем, как он появлялся вновь. Я закрыл глаза, проходя сквозь него, продвигаясь глубже — в миллионы древних грез.
Восприятие матрицы, окружавшей меня, стало казаться чем-то большим, нежели простая разница давления. Я почувствовал, что рифы меняются, неуловимые, как дождь или шелковистая зыбь на воде, вязкие, как масло, мед, смола, пустые, как вакуум, как сделанные наудачу, — как моя жизнь.
Гидраны верили, что рифы священны, чудотворны, что они обладают силой. Я подумал, как они это определили, как составили подобное представление, если никогда не могли, как это делаю сейчас я, погрузиться в них. И еще я подумал, почему такое испытание рифов никак не отражается на их восприятии людьми.
Я отвлекся от этих мыслей, перемещаясь вокруг пульсирующей сферы света. Что-то задрожало во мне, как тронутая струна, — я услышал это непосредственно мозгом, как если бы я был инструментом, а риф играл свою песню на каждом нейроне моего тела. Я прислушался: теперь, казалось, каждое мое движение, каждое легкое изменение поля резонировало во мне — уже не просто цвета или свет, уже работал весь спектр моих чувств. Я слышал музыку, когда дышал, я вдыхал туман и пробовал резкий привкус озона. Мои чувства распахнулись как двери, одно за другим, впуская чистое великолепие ощущений. Мой мозг был протянутой рукой, а риф заполнял его пустоту.
Где-то меня звал голос. Слова стучали как камни по обнаженным нервам. Я отбросил их, пробормотав ругательство, но почувствовал, что они стали бить сильнее.
— Ответь мне!
Я не ответил, поскольку не было слов, которыми можно было бы описать то, что лилось сейчас по всем моим чувствам. Мой мозг был призмой, преломлявшей входящие в меня ощущения в синестезию удовольствия.
Не было границ ни внутри, ни снаружи — только восторг, сладкий, как кислород, которым я дышал. Не нужно было даже дышать, внутри меня не было отдела для дыхания, только чистый жаркий огонь удовольствия, поглощающий меня, пока… я… Я…
Я не мог дышать, втягивал воздух, плотный, как жидкость, в свои легкие. В моей груди родилось ощущение, как если бы что-то вытягивало из меня жизнь.
От звука мои уши стали истекать светом, человеческий голос взывал ко мне, но я не мог вспомнить, чей он, не мог разобрать слов.
— Не… дышу. — Я вытолкнул два слова, как камни, не зная, сможет ли их кто-то понять или хотя бы услышать.
— Возвращайся! — Слова возникли в жидком пламени передо мной. — Возьми себя в руки!
Я посмотрел на свои руки, касающиеся ремня в золотой ауре, не будучи уверенным, что это действительно руки, которые действительно чего-то касаются, что я могу сделать это или даже должен. Я почувствовал, что мое тело развернулось, и не понял, сам ли я сделал это.
— Вытащите… — пробормотал я.
— Вытаскиваем, — сказал голос, или это было просто эхо в моих ушах. Мерцающий запах звука был таким острым, что из моих глаз потекли слезы.
Я больше ничего не сказал, ничего не слышал, ничего не пробовал на вкус и не чувствовал, кроме боли каждый раз, как я делал глоток расплавленного воздуха. Все мое тело было мокрым, будто смерть медленно просачивалась сквозь слои защитного поля. Давление, плотность, вес, внезапные рвущие перепады между плотными массами и пустотами — все было усилено, словно еще какая-то сила помимо моей тащила мое беспомощное тело. Я почувствовал, что обнимающая пелена восторга начинает изменять меня, делать меня отдельным веществом, навсегда разлучая нас.
Но какая-то непреодолимая сила все тащила и тащила меня вперед, заставляя прорываться сквозь материю любой плотности, как молекулу, вырывающуюся с поверхности кипящей воды. Она скрутила и толкнула меня еще раз, бросив сквозь просвечивающий агат стены туда, где не было ничего, кроме света.
Я тяжело упал на землю, когда защитное поле костюма растаяло. Внезапно ко мне прорвался чистый воздух, которым можно было наполнить легкие. Я глотал его в промежутках между приступами кашля, распростершись на камнях, я с радостью ощущал каждый трепещущий мускул в своем теле.
— Кот!
— Что случилось?
— Он дышит?
Знакомые силуэты закрыли небо, и я потерялся в сюрреалистичном лесу ног. Эзра Дитрексен прижал что-то к моему лицу, нагнетая кислород со стимулянтами в мое горло. Я выпрямился и с кашлем стянул это с лица.
— Говорил вам!
Кто-то плакал навзрыд, кто-то бился в истерике. Удивляясь, что это не я, я ухватился за протянутые ко мне руки, встал, пробиваясь через барьер тел, подпираемый ими, и пытался разглядеть, кто это.
Это был Сабан — рабочий, чье место я занял… и чуть не лишился жизни. Я видел, как он пытается вырваться из группы рабочих, удерживающих его. Один из них ударил его — сильно, так, что Сабан сложился пополам. Они хотели, чтобы он заткнулся. Рабочие сгрудились вокруг него, я видел взгляды, которые они бросали на чиновников Тау, на инспекторов, на меня и на членов экспедиции. Я подумал, кого же они на самом деле защищали — его или себя?
Я отвел от них взгляд, отыскивая глазами техника, которая позволила мне отправиться в рифы в поврежденном костюме, которая вытащила меня оттуда как раз вовремя. Хокинс проталкивалась ко мне, отодвигая Эзру и Чанг. Киссиндра подошла и встала со мной рядом.
— Кот, ради Бога, — выдохнула Киссиндра, когда Хокинс наконец добралась до меня.
— Ради Бога, что случилось? — накинулась на нее техник. — Какого черта ты не выходил, когда я велела тебе выходить? Ты не…
— Вы говорите, что это моя вина? — спросил я. Мои продолговатые зрачки застыли на ней.
Она отвела глаза, посмотрела на представителей Тау и инспекторов и пробормотала:
— Нет. Я не говорю этого.
Она держала передо мной какой-то инструмент и заставила меня стоять прямо, пока не получила нужные данные. Ее лицо смягчилось.
— Ты чист. Ты не подвергся действию токсинов. Я глубоко вздохнул, припоминая, что находили разведчики Тау в рифах: ферменты, которые превращали кишки и легкие человека в гниющую грязь, вирусы, запускающие механизм самопроизвольной неконтролируемой клеточной мутации. Мои брюки и рубашка были влажными, испачканными чем-то непонятным, и запах этого вещества был совершенно незнакомым. Я почувствовал, как по телу поползли мурашки.
— Тогда я хочу сказать пару слов. Первое — спасибо.
Хокинс снова взглянула на меня. Ее глаза были колючими, но уже не злыми.
— И вопрос: как часто вы теряете разведчика?
— Повреждения редки, — сказала она, повысив голос и глядя на сжатые губы официальных представителей Тау, на нахмуренные лица инспекторов. — Летального исхода никогда не было.
— Это не совсем то, что слышал я. — Сабан уже успокоился и ничем не выделялся в группе рабочих. — Если это так безопасно, почему же вы используете для разведки в рифах наемных рабочих, а не своих людей?
Она прикусила губу. Вмешался Протс:
— Мы никого не посылаем в рифы, если фактор риска не отвечает нашим стандартам безопасности.
— Уверен, что они весьма строги, — сказал я, и Протс заткнулся. Я посмотрел на инспекторов: — Почему вы не спросите рабочих о том, что происходит здесь на самом деле?
Чья-то рука легла на мое плечо, и кто-то позади меня сказал:
— Не слушайте его. Он просто в шоке. Его не стоило допускать к пользованию снаряжением. У него нет опыта, и он чуть не угробил себя.
Это был Эзра. Я развернулся и стряхнул его руку.
— Это чертово снаряжение было неисправно! Я тут ни при чем.
— Заткнись, — прошипел он. — Все, что ты делал с момента нашего прибытия сюда, это влипал в истории. В виде исключения, неси ответственность за свои действия.
— Эзра, — голос Киссиндры скользнул ножом между нами. — Не ты несешь ответственность за экспедицию. — Она вплотную подошла к нему. — Это не твое дело и не твое право — делать замечания.
— Ладно. Но если ты не делаешь этого, значит, должен сделать кто-то другой, — прошипел он.
Кисс покраснела.
— Почему ты всегда принимаешь его сторону? — указал на меня Эзра, прежде чем она успела ответить ему. — Ты хочешь дать ему разрушить все, что у нас здесь есть? — Он обвел рукой стоящих вокруг нас, но что-то в его лице говорило, что он имеет в виду только себя и ее, их близость.
— Эзра, — сказала она. Ее лицо смягчилось. — Ты не понимаешь.
— А мне кажется, я как раз понимаю. — Он повернулся и пошел прочь, как будто все — и члены экспедиции, и техники, и представители Тау, и инспектора, наблюдающие за нами, — исчезли.
Я проводил его глазами и обернулся, надеясь, что кто-нибудь из инспекторов говорит с рабочими. Если бы.
— Почему вы не спросите рабочих, которые постоянно пользуются этим снаряжением, насколько оно безопасно? И есть ли у них выбор: пользоваться им или нет?
— Они работают по найму, — резко сказал Протс. — Их посвящают в технологию, они ничего не смыслят в системе безопасности Тау. Мы защищаем их таким способом, который они даже не осознают.
— У них есть право отказаться от использования этих костюмов? — спросил я. — Что будет, если они откажутся? — Никто не ответил мне. — У них нет таких прав. — Я повернулся к инспекторам: — Рабочих по найму поставляет ФТУ. Вы должны заботиться об их безопасности, вы должны быть уверены, что Тау не убивает их. Выполняйте свою работу…
— Кот, — прервала меня Киссиндра, не дав возможности инспекторам ответить на вопрос, к которому, как они думали, я подходил. — Не затрагивай политику, — сказала она, и небрежный тон не соответствовал выражению ее глаз. — Мы здесь не за тем.
Я взглянул на нее и отвел глаза.
— Но вы здесь за этим, — крикнул я инспекторам.
Наконец один из них неохотно ответил:
— Мы проверим это, — сказал он, взглянув на женщину.
— Мы не угнетаем наших рабочих, — нетерпеливо вмешался Протс.
— Ваших рабов, — уточнил я.
— Они не рабы! — вспылила Киссиндра, и ее гнев испугал меня. — Контрактный труд создает миры. Агентство дает этим людям шанс…
— Да что ты об этом знаешь? — удивился я.
— Мой дедушка был рабочим по найму. Я изумленно посмотрел на нее.
— Это дало ему старт. И он смог добиться хорошей жизни для себя и своей семьи.
Я опустил глаза на свое запястье, прикрытое браслетом.
— Да, — прошептал я. — А мне это дало только шрамы.
Ее щека дернулась.
— Мы подготовили некоторые из наших приспособлений для исследования и производства, чтобы они были доступны для проверки, — сказал Протс. На какое-то мгновение я подумал, что он говорит это мне. Но он обращался к инспекторам. Он встретил мой взгляд и сказал: — Приглашаем вас составить нам компанию. Вы убедитесь, что мы не монстры.
В этих словах было больше негодования, нежели самодовольства. Он так слепо верил в кейретсу, что не мог понять, почему кому-то может прийти в голову спрашивать, как они делают свое дело или распоряжаются жизнью своих граждан.
— Дерьмовый денек у меня был сегодня, — ответил я. — Пожалуй, с меня хватит. — Я пошел.
— Завтра, — сказал он. — Это будет завтра.
Я продолжал свой путь, наклонив голову, глядя, как земля под ногами лентой уходит назад, пока не отошел подальше от людей. Рифы поднимались впереди, я приближался к ним, вспоминая ощущения, охватившие меня, когда я шел сюда в костюме. Вхождение внутрь рифа, слияние с ним…
И я не боялся. Это удивило меня. Меня переполнило почти стремление. Как будто то, что я сделал, вовсе не грозило мне гибелью. Я помнил только то, что я испытал восторг, стал частью чего-то неописуемого и в то же время очень знакомого… как единение: глубочайшая, наиболее сокровенная форма общения между псионами; то, что было бы невозможно, если бы псионы принадлежали к человечеству. Но рифы как-то возродили мою пси-способность, заставили меня реагировать… вернули мне цельность. И вот я снова, как раньше, стоял перед рифом, но на этот раз на мне не было костюма — чуда техники, позволившего мне пройти сквозь стены. Я вытянул руки, надавив ими на мшистую, волокнистую растительность, устилавшую поверхность рифа, почувствовал, как мягок и податлив мох, а поверхность сопротивляется, слегка отталкивая. Я надавил сильнее, и руки мои вошли в глинистую землю. Я застыл в такой позе, окаменев, прислушиваясь…
— Ты действительно хочешь снова войти в риф? — раздался голос позади меня.
Я удивленно повернулся.
Лус Воуно стоял позади меня, наклонив голову, переводя взгляд с моего лица на риф, на руки, погруженные в его поверхность до запястий.
Я с легким усилием оторвал руки от рифа и осознал, что окоченел от холода, стоя здесь, как загипнотизированный, в одной своей влажной, смердящей рубашке.
— Я думал, тебя уже нет здесь, — сказал я.
— У меня еще есть тут дела, — сказал Воуно.
Я взглянул на него и отвел взгляд.
— Гидраны называют их священными. — Он смотрел на крутой, затененный подъем подошвы рифа, его пальцы касались мешочка, висевшего у него на груди.
— Знаю, — сказал я.
— Они говорят, что испытывают экстаз, некое откровение при виде облачных китов. Это ментальное наследие…
— Я знаю.
— Знаешь? — Он слегка нахмурился, на его лице отразилось любопытство. — Я думал, что ты не можешь пользоваться своими пси-способностями.
Я вспомнил наш разговор с Сандом и Перримидом, который он слышал.
— Я не могу контролировать их. Но там, внутри рифа, я чувствовал что-то.
— Техник сказала, что это было кислородное голодание. Необычайный восторг от рифов. Это происходит, когда костюм выходит из строя. Ты знаешь, что твои губы были синими, когда ты вышел наружу?
— Я не галлюцинировал.
Он пожал плечами и промолчал. Я понял, что он не верит мне.
— Как часто ломаются костюмы? — спросил я.
— Не знаю. Это не моя сфера. Я наблюдатель. И все.
— Верно, — сказал я. — Ты только следуешь приказам. — Я собрался уходить.
— Эй! — окликнул он меня.
Я остановился, оглянулся на него. Но он просто пожал плечами, как будто ему нечего было мне сказать.
Я повернулся и пошел прочь от лагеря, пока не достиг берега реки, и остановился на камнях, наблюдая за течением. И вспомнил другой берег в другом мире, вспомнил, как испытал то же чувство необъяснимой потери, наблюдая, как река исчезает во времени и далеком пространстве.
Глава 7
Следующий день начался так, как должен был начаться предыдущий. На ночь нас загнали обратно в Ривертон, словно Тау боялся оставить нас в Отчизне без присмотра. Но с восходом солнца Воуно снова поджидал нас, чтобы доставить в лагерь. На этот раз Эзра остался в комнате, которую он делил с Киссиндрой, чтобы копаться в банках данных Тау. Это все упростило, по крайней мере для меня. Киссиндра не говорила много. Лишь задала Воуно несколько вопросов о местоположении рифа. Я не мог сказать, одолевали ли ее заботы о семье, о происшедшем недавно, то ли она просто очень устала. Я тоже был изнурен, но знание того, что ее семейные проблемы и проблемы Тау уже не являются моими, позволило мне чувствовать себя лучше, чем когда-либо с момента прибытия на Убежище.
Наша команда занималась освоением снаряжения, обучалась читать информацию, извлекаемую из рифов техниками Тау, вникала в различные варианты ее толкования. Мы делали только наружные прослушивания. Никто не вызвался нырять в рифы после того, что случилось со мной. Киссиндра согласилась, чтобы этим занимались рабочие Тау.
Когда мы приступили к обеду, флайер Воуно снова приземлился на берегу. Он не должен был появляться здесь до вечера. Все подняли на него глаза с удивлением и беспокойством. Потом, один за другим, все взгляды перешли на меня.
— Что такое? — спросил я, нахмурившись.
— Нет, ничего, — пробормотал Чанг, и все снова уставились на флайер.
На этот раз из транспорта вышел не Перримид и не Санд, а только Протс. На какое-то время мне показалось, что все на самом деле идет нормально.
Он остановился перед нами, застывшими с ложками в руках.
— Извините за вторжение, — кивнул он Киссиндре, но взгляд его скользнул по ней подобно мухе в полете. — Кот? — Он посмотрел на меня, и Чанг тяжело вздохнул.
— Что такое? — снова спросил я, пытаясь чтобы это прозвучало дружелюбно.
Протс кивнул на флайер за своей спиной:
— Вчера я говорил тебе, что Тау открывает одно из наших приспособлений для исследования инспекторам из ФТУ. Я подумал, что ты, вероятно, хочешь убедиться воочию, что наши наемные рабочие трудятся в совершенно безопасных условиях.
Я колебался, глядя на Киссиндру: радостной и осчастливленной она не выглядела. Я медленно поднялся.
— Да, мне это нужно, — пробормотал я. — Меня застали врасплох. Это в последний раз…
Она скорчила гримасу и кивнула. Затем уткнулась взглядом в землю, так что я не мог видеть выражение ее лица. Я обвел глазами других членов экспедиции: на их лицах были разные выражения. Понимания не было ни на одном.
Я подумал, что стоило бы извиниться, но не стал делать этого. И, уходя, я старался не прислушиваться к разговорам за спиной.
Когда я поднялся на борт, Протс объяснил, что нам предстоит увидеть место, где они разрабатывают матрицу рифов и воспроизводят процессы открытых там аномалий. Я старался заинтересоваться тем, о чем он говорил, пытался, занимая свое место в транспорте, не чувствовать себя виноватым и не внушать себе, что я поворачиваюсь спиной к своей команде.
Флайером, как обычно, управлял Воуно. Он приподнял брови, увидев меня поднимающимся на борт. Я подумал: что бы это значило?
Я сел позади Озуны и Гивечи, пытаясь вспомнить, кто из них кто, пристегивая ремни безопасности. Единственное, чем они различались, — это их пол. Возможно, они были личностями, но подтверждения этому я не нашел. Сегодня на них была дежурная униформа: тяжелые ботинки, серые брюки, ярко-оранжевые куртки с одним серым и одним золотым рукавом. В конце концов, униформа со знаком ФТУ на груди — окрыленной Землей — гарантировала, что их никогда не перепутают с лизоблюдами корпорации. Я украдкой взглянул на их идентификаторы, чтобы убедиться, что женщину зовут Озуна, а мужчину — Гивечи. Озуна была бы привлекательной, если бы улыбалась хотя бы изредка. Они оба уставились на меня, словно не имели ни малейшего представления, почему я мог оказаться на борту этого транспорта.
Я кивнул в знак приветствия.
— Не понимаю, — враждебно сказала Озуна. — Я думала, что ты техник или студент. Почему ты здесь?
Я вспомнил вчерашний день. Возможно, она тоже. Протс с увлечением разглядывал вид, открывающийся из окна. Я снова перевел взгляд на инспекторов и пожал плечами:
— По тому же поводу, что и вы.
— Это не твоя работа. Твоя работа там, в лагере. — Гивечи указал на рифы, исчезающие за нами.
— Думаю, что это мое личное дело, — сказал я.
— Он бывший рабочий-контрактник, — пробормотал Протс в стену.
Федералы уставились на меня с недоверием, будто им показали чудо хирургии — вроде человека с пришитой второй головой.
— Тогда ладно, — буркнул Гивечи. — Ты выдающийся пример того, как хорошо работает Агентство контрактного труда. Куда ты был определен?
— На шахту Федеральных рудников на Синдере. — Я сделал паузу: они принадлежали Федерации. — Если бы один человек не выкупил мой контракт, я был бы уже мертв от радиоактивного загрязнения.
— Это не смешно, — просопела Озуна. Протс, наконец, взглянул на нас.
— Верно, — согласился я.
Оба инспектора посмотрели на Протса, словно подозревали, что Тау решила использовать меня, чтобы отплатить им за пребывание здесь.
Лицо Протса выразило удовольствие. Это была самая сложная из эмоций, которая отразилась на его лице с тех пор, как мы познакомились. Но надолго она не задержалась — лицо снова стало гладким, как поверхность его мозгов.
— Надеюсь, ты не думаешь, что твой опыт позволяет тебе делать нашу работу или вмешиваться в нее, — сказал наконец Гивечи.
— Я здесь не для того, — ответил я. — Я хочу просто посмотреть.
Наша команда занималась освоением снаряжения, обучалась читать информацию, извлекаемую из рифов техниками Тау, вникала в различные варианты ее толкования. Мы делали только наружные прослушивания. Никто не вызвался нырять в рифы после того, что случилось со мной. Киссиндра согласилась, чтобы этим занимались рабочие Тау.
Когда мы приступили к обеду, флайер Воуно снова приземлился на берегу. Он не должен был появляться здесь до вечера. Все подняли на него глаза с удивлением и беспокойством. Потом, один за другим, все взгляды перешли на меня.
— Что такое? — спросил я, нахмурившись.
— Нет, ничего, — пробормотал Чанг, и все снова уставились на флайер.
На этот раз из транспорта вышел не Перримид и не Санд, а только Протс. На какое-то время мне показалось, что все на самом деле идет нормально.
Он остановился перед нами, застывшими с ложками в руках.
— Извините за вторжение, — кивнул он Киссиндре, но взгляд его скользнул по ней подобно мухе в полете. — Кот? — Он посмотрел на меня, и Чанг тяжело вздохнул.
— Что такое? — снова спросил я, пытаясь чтобы это прозвучало дружелюбно.
Протс кивнул на флайер за своей спиной:
— Вчера я говорил тебе, что Тау открывает одно из наших приспособлений для исследования инспекторам из ФТУ. Я подумал, что ты, вероятно, хочешь убедиться воочию, что наши наемные рабочие трудятся в совершенно безопасных условиях.
Я колебался, глядя на Киссиндру: радостной и осчастливленной она не выглядела. Я медленно поднялся.
— Да, мне это нужно, — пробормотал я. — Меня застали врасплох. Это в последний раз…
Она скорчила гримасу и кивнула. Затем уткнулась взглядом в землю, так что я не мог видеть выражение ее лица. Я обвел глазами других членов экспедиции: на их лицах были разные выражения. Понимания не было ни на одном.
Я подумал, что стоило бы извиниться, но не стал делать этого. И, уходя, я старался не прислушиваться к разговорам за спиной.
Когда я поднялся на борт, Протс объяснил, что нам предстоит увидеть место, где они разрабатывают матрицу рифов и воспроизводят процессы открытых там аномалий. Я старался заинтересоваться тем, о чем он говорил, пытался, занимая свое место в транспорте, не чувствовать себя виноватым и не внушать себе, что я поворачиваюсь спиной к своей команде.
Флайером, как обычно, управлял Воуно. Он приподнял брови, увидев меня поднимающимся на борт. Я подумал: что бы это значило?
Я сел позади Озуны и Гивечи, пытаясь вспомнить, кто из них кто, пристегивая ремни безопасности. Единственное, чем они различались, — это их пол. Возможно, они были личностями, но подтверждения этому я не нашел. Сегодня на них была дежурная униформа: тяжелые ботинки, серые брюки, ярко-оранжевые куртки с одним серым и одним золотым рукавом. В конце концов, униформа со знаком ФТУ на груди — окрыленной Землей — гарантировала, что их никогда не перепутают с лизоблюдами корпорации. Я украдкой взглянул на их идентификаторы, чтобы убедиться, что женщину зовут Озуна, а мужчину — Гивечи. Озуна была бы привлекательной, если бы улыбалась хотя бы изредка. Они оба уставились на меня, словно не имели ни малейшего представления, почему я мог оказаться на борту этого транспорта.
Я кивнул в знак приветствия.
— Не понимаю, — враждебно сказала Озуна. — Я думала, что ты техник или студент. Почему ты здесь?
Я вспомнил вчерашний день. Возможно, она тоже. Протс с увлечением разглядывал вид, открывающийся из окна. Я снова перевел взгляд на инспекторов и пожал плечами:
— По тому же поводу, что и вы.
— Это не твоя работа. Твоя работа там, в лагере. — Гивечи указал на рифы, исчезающие за нами.
— Думаю, что это мое личное дело, — сказал я.
— Он бывший рабочий-контрактник, — пробормотал Протс в стену.
Федералы уставились на меня с недоверием, будто им показали чудо хирургии — вроде человека с пришитой второй головой.
— Тогда ладно, — буркнул Гивечи. — Ты выдающийся пример того, как хорошо работает Агентство контрактного труда. Куда ты был определен?
— На шахту Федеральных рудников на Синдере. — Я сделал паузу: они принадлежали Федерации. — Если бы один человек не выкупил мой контракт, я был бы уже мертв от радиоактивного загрязнения.
— Это не смешно, — просопела Озуна. Протс, наконец, взглянул на нас.
— Верно, — согласился я.
Оба инспектора посмотрели на Протса, словно подозревали, что Тау решила использовать меня, чтобы отплатить им за пребывание здесь.
Лицо Протса выразило удовольствие. Это была самая сложная из эмоций, которая отразилась на его лице с тех пор, как мы познакомились. Но надолго она не задержалась — лицо снова стало гладким, как поверхность его мозгов.
— Надеюсь, ты не думаешь, что твой опыт позволяет тебе делать нашу работу или вмешиваться в нее, — сказал наконец Гивечи.
— Я здесь не для того, — ответил я. — Я хочу просто посмотреть.