Страница:
однако, думать, что в китайской поэзии все сводится только к этой
исключительности. Здесь мы специально говорили о том, что оставалось как бы
за строкой, но есть и другое, очевидное. И если специфическое мировосприятие
китайцев окрашивало их поэзию в непривычные для нас, несколько экзотические
тона, истоки свои она так же, как и всякая поэзия, брала прежде всего из
жизни. А жизнь редко текла мирно и спокойно: бесконечные войны и нашествия,
дворцовые интриги и наветы врагов, моровые поветрия, стихийные бедствия и
просто случайные несчастья могли в любой момент оборвать существование певца
- мало кто доживал тогда до глубокой старости. "Жизнь человеческая -
неполных сто лет, - берет самый оптимистический вариант безымянный автор
одного из "древних стихотворений", - но вмещает скорбь тысячелетнюю".
Что ж, это действительно так. Однако обильная опасностями и не слишком
богатая радостями жизнь рождала поэзию удивительной внутренней силы и
строгой классической красоты. Прекрасные стихи "о горах и водах", "о садах и
полях" создавались даже в самые трагические периоды китайской истории именно
потому, что они не были простым пейзажем, а несли в себе дух неспокойного
времени, мысли и чувства страдающего человека. Что же до экзотики, то и она
сама зачастую шла от действительности - просто мы такую действительность
недостаточно знаем. В конце концов поражающая при первом знакомстве
розово-голубая палитра Рериха взята у закатов и сумерек Алтая и Гималаев,
странные позы, в которых мы видим самураев на картинах японских художников,
заимствованы из повседневно практиковавшегося искусства борьбы. Удивительные
столбообразные горы, выходящие из клубящихся облаков, и причудливо изогнутые
сосны, останавливающие взгляд в классическом китайском пейзаже,
действительно существовали и существуют в Китае. Экзотика рождена
реальностью, а реальность формировала восприятие художника точно так же, как
это восприятие формировало потом идеальную реальность... Наш небольшой
сборник охватывает более чем тысячу лет истории Китайской поэзии. Если
забыть об ограничительном термине "пейзажная лирика", то перед нами поэзия
всего средневековья V том смысле, что древность уже умерла, а голоса нового
времени еще не было слышно. Самый ранний поэт сборника, Лю Чжэнь (170(?)
-217 гг.), жил и творил еще в последние годы ханьской империи, когда-то
бывшей по своему "многолюдью" и могуществу равной империи Римской. Позднее
его собратья "по кисти" уже стали свидетелями эпохи безвременья,
именовавшейся периодом Шести династий, когда раздробленный Китай подпадал
под власть чужеземцев, а население его порой сокращалось во много раз.
Безвременье сменилось расцветом при династиях Тан (VII-IX вв.) и Сун (X-XII
вв.), а расцвет - все усиливающимся натиском северных кочевых племен,
постепенно оттеснявших китайскую империю на юг, периодом войн и
потрясений. Завершают наш сборник авторы арий-саньцюй, жившие уже при
монгольском, владычестве, в империи, созданной грозным Чингисханом (ок.
1155-1227 гг.) и его внуком Хубилаем (1215-1294 гг.). Итак, на протяжении
этих одиннадцати веков падения и взлеты в истории китайского государства
сменяли друг друга, но жизнь поэзии никогда не прекращалась. Она была
исполнена силы и страдания во времена Троецарствия, блистала россыпью
бесчисленных талантов при "Южных" и "Северных" династиях, достигла
удивительной глубины и выразительности в эпохи Тан и Сун и, быть может,
лишь немного потускнела в период монгольского владычества, обретя, однако,
новые оттенки. Что очень важно при этом - нить традиции в китайской поэзии,
да и в культуре вообще, никогда не прерывалась. На Западе эти одиннадцать
столетий ознаменовались великим переселением народов и победой
христианства над язычеством, выходом на историческую арену и
распространением ислама. В ближайшем будущем Европе предстояло пережить
инквизицию, Реформацию, открытие целого Нового света... В Китае же буддизм,
проникший туда еще в I веке, достаточно мирно сосуществовал с двумя исконно
китайскими учениями: конфуцианством и даосизмом, подчас создавая с последним
удивительный по своей синкретичности сплав. Ни одна другая из проникавших в
Китай чужеродных религий - манихейство, несторианство, мусульманство - не
оказала заметного влияния на его духовную жизнь. Сравнительно малочисленные
завоеватели-кочевники, которым время от времени покорялся Китай,
обескровленные собственными победами, довольно быстро переплавлялись в его
мощном этническом котле, а их китаизированные потомки воспринимали более
высокую культуру побежденных. Конечно, и в китайской поэзии совершались
медленные перемены, одни качества и свойства отходили как бы на задний план
и заслонялись долгими. Однако никогда не рушилась основная система
ценностей; ничто не уничтожалось совершенно, и очень мало что терялось -
китайский поэт всегда ощущал себя наследником всех прежних поколений, и при
безусловном наличии собственных вкусов и пристрастий это обстоятельство
позволяло ему чувствовать некую опору в вечно меняющемся мире, где поэзия
оставалась непреходящей ценностью. Впрочем, и сами перемены, потрясавшие
средневековый Китай, не затрагивали основ человеческого бытия - события
могли быть великими и ужасными, но мир оставался незыблемым и в своей
изменчивости, ибо практически не менялся взгляд на него и очень медленно
менялись сами люди. Четыре большие эпохи представлены в книге, и каждая из
них - целой плеядой славных имен. Нет ни возможности, ни необходимости
говорить о каждом поэте - лучше всего скажут их собственные стихи. Однако
тот, кто снискал особое место в памяти потомков, заслуживает здесь хотя бы
нескольких слов. Среди поэтов так называемой эпохи Шести династий (III-VI
вв.) - это, безусловно, Се Линъюнь (385-433 гг.) и Бао Чжао (ок. 414-466
гг.), современники, прожившие разную жизнь, но вставшие рядом в истории
китайской поэзии. Стихи Се Линъюня - образец экспрессивного, порой
достаточно усложненного стиля. Его яркая личность все время как бы
пробивается сквозь средневековую этикетность. Представитель одной из
могущественных аристократических и одновременно литературных фамилий, он
отдал политической борьбе немалую часть жизни и в конце концов пал ее
жертвой. Его стихи полны завуалированных намеков на бурные события тех лет.
Но в них же звучит голос человека, дважды покидавшего службу ради "садов и
полей", голос художника, расписывавшего монастырские стены и увлекавшегося
каллиграфией, взыскующего истины в беседах с буддийскими монахами и
тяготеющего к даосскому "недеянию". Се Линъюнь подолгу путешествовал в горах
Юга и воспел их дикую красу во многих стихотворениях. Напротив, Бао Чжао не
отличался знатным происхождением и в службе не преуспел; литературная слава
пришла к нему только через два столетия после смерти - уже в эпоху Тан. Он
оказался слишком демократичным для своего времени, когда ценили более
"изысканные" стихи. Бао, подражая народным песням юэфу, сетовал на царящую в
мире несправедливость, сочувствовал людям простым и небогатым. Умер он,
правда, так же трагично, как Се Линъюнь, - кровавая эпоха междоусобных
распрей равняла многих. Танская эпоха, ставшая временем расцвета страны и
золотым веком китайской поэзии, подарила Китаю подлинных гениев, среди
которых Ли Бо и Ду Фу. Первый уже своим современникам представлялся
совершенно необычной личностью, человеком не похожим на других. Судьба
оказалась благосклонной к поэту: она дала ему могучий талант, восторженных
почитателей, богатство, высокое положение при дворе. И вместе с тем жизнь
его оказалась свободной от духовных жертв; поэт жил в полной гармонии с
самим собой, с удивлявшей окружающих легкостью отказываясь от всего, что
стесняло его душевные устремления. Дважды он надолго поселялся в горах,
очищая себя общением с природой. Стихам Ли Бо присущи тонкий лиризм,
простота, человечность, совершенство формы, свободный полет фантазии -
недаром Ли Бо называют "вулканом поэзии". Раскованность и естественность,
минимум этикетности стали отличительными чертами его стихов. Судьба Ду Фу
сложилась иначе: горе, болезни и нищета были его уделом всю жизнь.
Воспитанный в отличие от своего старшего друга в типично конфуцианском духе,
он так и не сумел осуществить идеал "благородного мужа": благотворно
повлиять на управление страной. Его служебная карьера, начавшаяся слишком
поздно, полна неудач и разочарований. Ду Фу много скитался по стране и под
конец жизни жил в лодке, не имея другого пристанища. Как никто до него в
Китае, он воплотил в слове страдания простого народа, ибо и сам познал
бедность, голод и гибель близких. В его поэзии - привкус горечи, отзвук
внутренней напряженности. Однако до последних дней жизни его сердце
оставалось открытым красоте мира, и он пишет стихи о ветре, о дожде, о
прекрасных речных пейзажах. Внутреннее родство с поэзией Ду Фу можно
заметить в творчестве одного из корифеев сунской литературы - Су Ши
(1036-1101 гг.). Видный государственный деятель, представитель
аристократической фамилии, сын и брат крупнейших литераторов своей эпохи Су
Сюня (1009-1066 гг.) и Су Чэ (1039-1112 гг.), он почти двадцать лет провел в
ссылке, где увидел и пережил многое. Литературное наследие Су Ши огромно -
он оставил потомкам несколько тысяч стихотворений и эссе самых различных
жанров и тем. Многие из них стали в Китае поистине хрестоматийными - и в их
числе "Фу о Красных скалах", вошедшая в нашу подборку. Су Ши жил во времена
духовного обновления конфуцианства, решительных административных реформ, в
канун грозных испытаний для страны - нашествия чжурчжэней. В его пейзажных
стихах подчас слышится резонерство конфуцианца, но с ним соседствуют
неподдельная тревога за будущую судьбу страны, сочувствие простым людям.
Патриотическая тема, характерная для творчества Су Ши, с особой силой
зазвучит позднее у Лу Ю (1125-1210 гг.) и Синь Цицзи (1140-1207 гг.); их
время станет роковым для Китая, и поэты разделят страдания народа,
преданного своими правителями. Все чаще теперь в традиционных стихах,
рисующих картины природы, слышится тема Родины, звучат обличительные мотивы.
Быть может, самым тяжелым оказалось бремя, выпавшее на долю Ли Цинчжао
(1081-1145), ведь она была лишь слабой женщиной, воспитанной так, чтобы
украшать жизнь мужчины, а жить ей пришлось в эпоху крушения Поднебесной. Ни
два непохожих периода делится жизнь этой, вероятно, самой знаменитой
поэтессы Китая: вначале счастливая и безмятежная, полная поэзии, живописи и
красоты, общения с тонко чувствующими поэтическое слово людьми, а после
горестная, исполненная лишений, отягощенная смертью любимого мужа и
скитаниями на чужбине. Как Ду Фу, она порой жила в джонке, как многие
другие, уходила от мира. Рухнуло, исчезло все, что было дорого, но остались
поэзия и чистота природы. Стихи Ли Цинчжао лишь малая капля по сравнению с
тысячами поэтических произведений Су Ши, Лу Ю, Синь Цицзи и других
современников, но они филигранны и удивительны. Как и большинство поэтов
сунской эпохи, Ли в основном писала в жанре романса - "цы", создавая
текст на уже известную мелодию. Позднее, во времена владычества монголов
(XIII-XIV вв.), популярным стал жанр "саньцюй", пришедший в литературу из
глубин городских кварталов. Ария, "саньцюй", тоже писалась на какой-то
полюбившийся всем мотив, но это была следующая ступень в эволюции стиха:
здесь протест против регламентации и общение с простонародной
литературой достигали той черты, когда поэтическое произведение уже
переставало считаться "изящным словом", литературой в прежнем высоком
смысле, манифестацией Великого Дао в мире людей. Стихи "саньцюй"
трактовались как "вульгарные", для них не были уже действительны строгие
каноны классической литературы - зато в них влилась свежая кровь жизни.
По сути дела, это было нечто совсем новое. По словам известного
китайского историка литературы Чжэн Чжэньдо, "среди затихшей
безжизненной поэзии вдруг появились обновляющие силы, засверкавшие сотнями
искр, словно после долгой тьмы вырвался из-за туч золотистый луч солнца,
словно после суровой зимы пронесся восточный ветер, принеся первые побеги"
{Чжэн Чжэньдо. Иллюстрированная история китайской литературы ("Чатубэнь
чжунго вэньсюэ ши"). Пекин, 1957, с. 727.}. Читатель даже в переводе ощутит
своеобразие "саньцюй", с их естественностью, простотой языка, свежими
образами и сравнениями, настойчиво возникающей темой любви.
Надо сказать, что многие авторы "саньцюй" XIII-XIV вв. - Гуань Ханьцин
и Ма Чжиюань, Бо Пу и Цяо Цзи - прославили свое имя прежде всего в театре,
который в эту эпоху испытал бурный подъем. Именно в театре вынуждены были
искать тогда приложение своим талантам конфуцианские "интеллектуалы",
вытесненные чужеземцами с прежних позиций в обществе. В театре они находили
средства к существованию, обилие новых литературных возможностей и
относительную независимость от властей. В тесной связи с театром развивалась
и поэзия "цюй". Ведь драматург, как правило, был одновременно и поэтом. Но
пусть сами драматурги расстались с прежним снобизмом - традиция и история
смотрели на "низменные" жанры литературы презрительно. По причине привычного
пренебрежения до нас дошло сравнительно немного стихов подобного рода. Так
что небольшую подборку их в нашем сборнике можно считать довольно
представительной.
Если говорить о выборе, то сделать его среди тысяч поэтов, которые
писали о природе за эти одиннадцать веков и чьи творения сохранило для нас
время, совсем непросто. В чем-то такой выбор всегда субъективен, ибо,
несомненно, найдутся имена, имеющие не меньшее право на наше внимание, чем
уже отобранные нами. Однако не только пристрастие переводчиков, но и
многовековая традиция стоит за нашим списком авторов. Все они - бесспорные
представители своего времени, голос которого звучит в их стихах. Своеобразие
мелодики каждого нелегко уловить даже в оригинале, ибо главным оставалось
все-таки общее, связывающее традиционную поэзию в единое целое, а любое
новшество проявляло себя лишь в канве традиции. И все-таки есть нечто
неповторимое, что не позволит ценителю поэзии спутать Ли Бо и Се Линъюня, Ли
Бо и Ду Фу...
Задача переводчиков оказалась необычайно сложной, ибо нужно было и
передать своеобразие творческой манеры поэта, и создать какие-то
соответствия между поэтическими системами, в корне различными. "Регулярный"
китайский стих, преимущественно представленный в сборнике, основан не на
привычном нам чередовании ударных и неударных слогов, но на чередовании
музыкальных тонов, разнящихся по высоте и продолжительности. Эти тона,
служащие также словоразличителями, сообщают стиху своеобразную,
трудноуловимую для русского уха мелодическую ритмику. И не количество
ударных слогов определяет строку, а количество слов, ибо слово было, как
правило, односложным. Рифма, которая обычно была сквозной, кажется нам
бедной и невыразительной, однако окончания строк все же оставались
созвучными, и это делает несколько уязвимой позицию тех, кто старается
переводить китайскую поэзию белым стихом". Многочисленные несоответствия
между современным русским и традиционным китайским стихом неизбежно диктуют
поиск, стремление найти эстетически приемлемое решение опытным путем.
Главным для переводчиков, участвующих в сборнике, была попытка создать
полноценный русский стих, вместивший содержание, настроение и образы
оригинала. Насколько это удалось, кому и в какой мере, судить уже читателю,
однако, как думается, чтение доставит ему удовольствие уже потому, что
позволит прикоснуться к замечательным творениям старых мастеров слова -
мастеров в высоком смысле, ибо само слово было для выражением сокровенных
глубин бытия.
Когда-то Лу Цзи так говорил о вечной значимости истинной литературы:
"Она тысячелетья пройдет и проложит связующий брод... Она приобщит
благодать, в ней сочащуюся, к облакам и дождям" {См.: Алексеев В.М.
Китайская литература, с. 265.}, дабы напоить жаждущих. Ныне мир изменился, и
мы по-иному смотрим на него, однако есть ценности, которые, кажется, не
подвластны времени. В наш стремительный век мы с благодарностью листаем
страницы китайских поэтов, мысливших себя едиными с природой, воспринимавших
ее не отстраненно, а как бы изнутри и, быть может, именно поэтому так остро
ощущавших ее красоту.
И. Лисевич
Период Шести династий
ЦЗО СЫ
СЕ АНЬ
СЕ ВАНЬ
СЕ ХУНЬ
СЕ ДАОЮНЬ
ГУ КАЙЧЖИ
СЕ ЛИНЪЮНЬ
БАО ЧЖАО
ЛУ КАЙ
ШЭНЬ ЮЭ
КУН ЧЖИГУЙ
ФАНЬ ЮНЬ
СЕ ТЯО
ЦЮ ЧИ
ЖЭНЬ ФАН
ХЭ СЮНЬ
СЯО ЦЗЫФАНЬ
ЛЮ СЯОЧО
СЕ ВЭЙ
СЕ ЦЗЮЙ
ИНЬ КЭН
СЮЙ ЛИН
Из цикла "ПРЕПОДНОШУ ДВОЮРОДНОМУ БРАТУ"
Одиноко склонилась
сосна на макушке бугра* {*},
А внизу по лощине
холодные свищут ветра.
До чего же суров
урагана пронзительный вой,
Как безжалостно он
расправляется с этой сосной!
А наступит зима -
как жестоки и иней и лед,
Только эта сосна
остается прямою весь год.
Почему же в суровую стужу
не гнется она?
Видно, духом особым
крепки кипарис и сосна.
{* Здесь и далее звездочкой * обозначены слова и понятия, которые
комментируются в конце книги.}
К отшельнику в горы
отправился с посохом я.
Пустынной тропою
к вершинам взбираюсь один.
В скалистых ущельях
не видно людского жилья,
Лишь пение лютни
доносится с горных вершин.
На северных склонах,
белея, лежат облака,
На южных отрогах
алеет кустарник лесной.
По яшмовой гальке
рассыпала брызги река,
Резвится рыбешка,
взлетая над мелкой водой.
К чему мне свирели
и цитры в далеком пути:
Прекрасней и чище
есть музыка в этом краю.
Среди музыкантов искусных
таких не найти,
Чтоб пели, как ветер,
печальную песню свою.
На дне моей чаши
лесной хризантемы цветы*,
Я весь в орхидеях,
цветущих в безмолвии гор.
О, как я хотел бы
бежать от мирской суеты,
Навеки забросив
чиновничий жалкий убор!
Ветер осенний,
все холодней на ветру -
Белые росы*
инеем станут к утру.
Слабые ветви
вечером стужа скует,
Падают листья
ночи и дни напролет...
Там, над горами,
всходит луна в облаках,
Воздух прозрачный
в лунных струится лучах.
Утром, подняв занавеску,
выгляну в сад -
Дикие гуси
в утреннем небе кричат.
К дальним просторам
дух устремляется мой -
Дни коротаю
в комнатке этой пустой.
Долго ль еще скитаться
в чужой стороне?
Сумерки года...
боль и досада во мне.
Как в былые лета
древним мудрецам,
Погулять весною
захотелось нам.
Мы собрались вместе,
за руки взялись,
Устремились сердцем
к рощам и холмам.
Высятся деревья
в сумраке лесном,
Голая равнина
стелется кругом*,
Небо затянуло
дымкой облаков,
Ручеек весенний
ожил подо льдом.
Радуясь приходу
благодатных дней,
Мы бок о бок сели,
сдвинулись тесней.
Все вокруг накрыли
сетью облака,
Подхватили лодку
крылья ветерка.
В павильоне каждый
радостен и пьян,
Как Фу Си мудрейший
и почтенный Тан*.
В мире все единой
связаны судьбой -
И ребенок малый,
и старик седой.
Свое полотнище свернул
глубокий мрак ночной,
И вдалеке уже рассвет
повесил свиток свой.
Волшебной влагою дождя
напоена земля,
И теплый ветер всколыхнул
цветущие поля.
Деревья яшмою горят
в синеющих лесах,
Краснеют чашечки цветов
на тонких стебельках.
Мелькают птицы в вышине,
взмывая в облака,
И рыба плещется на дне
лесного ручейка.
Смотрю на пик
крутой скалы,
Передо мной
высокий бор.
Зеленый плющ
одел хребты,
Бамбук скрывает
гребни гор.
В долине слышен
плеск ручья,
Бьет монастырский
барабан.
Из темных недр
курится дым,
Во мгле сгущается
туман.
Поодаль я слышу
немолкнущий стрекот сверчка,
Вблизи раздается
протяжная песнь рыбака.
Недуги и хвори
давно обступили меня,
Но я все равно
без прогулки не мыслю и дня.
Вот стены и крыши
вдали уже скрыл поворот,
А я неустанно
шагаю вперед и вперед.
Взбегает тропинка,
змеясь, на крутую скалу,
С высокой террасы
смотрю на летящую мглу.
Под ласковым ветром
цветущий колышется сад,
И белые тучи
на горных отрогах лежат.
Поющие птицы
встречают полуденный зной,
Прибрежные травы
омыты прозрачной водой.
Цветы орхидеи
покрыли озерную гладь -
Сумею ль из лодки
душистые стебли сорвать?!
В разлуке с друзьями
и годы, и луны спешат, -
Я снова встречаю один
опоздавший закат.
Но в мыслях я с теми,
что сердцу так дорог и мил,
Как в книге "Чжуанцзы"
об этом Наньжун* говорил.
ПОДРАЖАЮ СТИХАМ ЦЗИ КАНА*, ВОСПЕВАЮЩИМ СОСНУ
Вдали различаю
сосну на высокой горе -
Пышна ее зелень
жестокой морозной зимой.
В мечтах устремляюсь
к дарующим негу ветвям,
Любуюсь безмерной
и грозной ее высотой.
Карабкаюсь в гору -
вершины ее не достичь.
Придет ли на помощь Ван Цяо* -
отшельник святой?!
Со мною в разладе
теперешний суетный век,
Гонима, как ветром холодным,
суровой судьбой.
Хребет восточный
грозен и велик,
Пронзает небо
заостренный пик!
На горных кручах -
одинокий скит,
И все вокруг
безмолвие хранит.
Нет, м_а_стера
искусная рука
Не вылепит
такие облака!
И запахи и воздух
этих гор
Меня влекут
в заоблачный простор!
Отныне я
даю себе зарок
В горах дожить
мне небом данный срок.
Весенней водою
озера полны,
Причудлива в летних
горах тишина.
Струится сиянье
осенней луны,
Свежа в одиночестве
зимнем - сосна...
СЕ ЛИНЪЮНЬ
В ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ ДЕВЯТОГО МЕСЯЦА В СВИТЕ СУНСКОГО ГОСУДАРЯ* ПИРУЮ НА БАШНЕ
РЕЗВЯЩИХСЯ СКАКУНОВ. ПРОВОЖАЕМ КУН ЦЗИНА*
Пограничный район
исключительности. Здесь мы специально говорили о том, что оставалось как бы
за строкой, но есть и другое, очевидное. И если специфическое мировосприятие
китайцев окрашивало их поэзию в непривычные для нас, несколько экзотические
тона, истоки свои она так же, как и всякая поэзия, брала прежде всего из
жизни. А жизнь редко текла мирно и спокойно: бесконечные войны и нашествия,
дворцовые интриги и наветы врагов, моровые поветрия, стихийные бедствия и
просто случайные несчастья могли в любой момент оборвать существование певца
- мало кто доживал тогда до глубокой старости. "Жизнь человеческая -
неполных сто лет, - берет самый оптимистический вариант безымянный автор
одного из "древних стихотворений", - но вмещает скорбь тысячелетнюю".
Что ж, это действительно так. Однако обильная опасностями и не слишком
богатая радостями жизнь рождала поэзию удивительной внутренней силы и
строгой классической красоты. Прекрасные стихи "о горах и водах", "о садах и
полях" создавались даже в самые трагические периоды китайской истории именно
потому, что они не были простым пейзажем, а несли в себе дух неспокойного
времени, мысли и чувства страдающего человека. Что же до экзотики, то и она
сама зачастую шла от действительности - просто мы такую действительность
недостаточно знаем. В конце концов поражающая при первом знакомстве
розово-голубая палитра Рериха взята у закатов и сумерек Алтая и Гималаев,
странные позы, в которых мы видим самураев на картинах японских художников,
заимствованы из повседневно практиковавшегося искусства борьбы. Удивительные
столбообразные горы, выходящие из клубящихся облаков, и причудливо изогнутые
сосны, останавливающие взгляд в классическом китайском пейзаже,
действительно существовали и существуют в Китае. Экзотика рождена
реальностью, а реальность формировала восприятие художника точно так же, как
это восприятие формировало потом идеальную реальность... Наш небольшой
сборник охватывает более чем тысячу лет истории Китайской поэзии. Если
забыть об ограничительном термине "пейзажная лирика", то перед нами поэзия
всего средневековья V том смысле, что древность уже умерла, а голоса нового
времени еще не было слышно. Самый ранний поэт сборника, Лю Чжэнь (170(?)
-217 гг.), жил и творил еще в последние годы ханьской империи, когда-то
бывшей по своему "многолюдью" и могуществу равной империи Римской. Позднее
его собратья "по кисти" уже стали свидетелями эпохи безвременья,
именовавшейся периодом Шести династий, когда раздробленный Китай подпадал
под власть чужеземцев, а население его порой сокращалось во много раз.
Безвременье сменилось расцветом при династиях Тан (VII-IX вв.) и Сун (X-XII
вв.), а расцвет - все усиливающимся натиском северных кочевых племен,
постепенно оттеснявших китайскую империю на юг, периодом войн и
потрясений. Завершают наш сборник авторы арий-саньцюй, жившие уже при
монгольском, владычестве, в империи, созданной грозным Чингисханом (ок.
1155-1227 гг.) и его внуком Хубилаем (1215-1294 гг.). Итак, на протяжении
этих одиннадцати веков падения и взлеты в истории китайского государства
сменяли друг друга, но жизнь поэзии никогда не прекращалась. Она была
исполнена силы и страдания во времена Троецарствия, блистала россыпью
бесчисленных талантов при "Южных" и "Северных" династиях, достигла
удивительной глубины и выразительности в эпохи Тан и Сун и, быть может,
лишь немного потускнела в период монгольского владычества, обретя, однако,
новые оттенки. Что очень важно при этом - нить традиции в китайской поэзии,
да и в культуре вообще, никогда не прерывалась. На Западе эти одиннадцать
столетий ознаменовались великим переселением народов и победой
христианства над язычеством, выходом на историческую арену и
распространением ислама. В ближайшем будущем Европе предстояло пережить
инквизицию, Реформацию, открытие целого Нового света... В Китае же буддизм,
проникший туда еще в I веке, достаточно мирно сосуществовал с двумя исконно
китайскими учениями: конфуцианством и даосизмом, подчас создавая с последним
удивительный по своей синкретичности сплав. Ни одна другая из проникавших в
Китай чужеродных религий - манихейство, несторианство, мусульманство - не
оказала заметного влияния на его духовную жизнь. Сравнительно малочисленные
завоеватели-кочевники, которым время от времени покорялся Китай,
обескровленные собственными победами, довольно быстро переплавлялись в его
мощном этническом котле, а их китаизированные потомки воспринимали более
высокую культуру побежденных. Конечно, и в китайской поэзии совершались
медленные перемены, одни качества и свойства отходили как бы на задний план
и заслонялись долгими. Однако никогда не рушилась основная система
ценностей; ничто не уничтожалось совершенно, и очень мало что терялось -
китайский поэт всегда ощущал себя наследником всех прежних поколений, и при
безусловном наличии собственных вкусов и пристрастий это обстоятельство
позволяло ему чувствовать некую опору в вечно меняющемся мире, где поэзия
оставалась непреходящей ценностью. Впрочем, и сами перемены, потрясавшие
средневековый Китай, не затрагивали основ человеческого бытия - события
могли быть великими и ужасными, но мир оставался незыблемым и в своей
изменчивости, ибо практически не менялся взгляд на него и очень медленно
менялись сами люди. Четыре большие эпохи представлены в книге, и каждая из
них - целой плеядой славных имен. Нет ни возможности, ни необходимости
говорить о каждом поэте - лучше всего скажут их собственные стихи. Однако
тот, кто снискал особое место в памяти потомков, заслуживает здесь хотя бы
нескольких слов. Среди поэтов так называемой эпохи Шести династий (III-VI
вв.) - это, безусловно, Се Линъюнь (385-433 гг.) и Бао Чжао (ок. 414-466
гг.), современники, прожившие разную жизнь, но вставшие рядом в истории
китайской поэзии. Стихи Се Линъюня - образец экспрессивного, порой
достаточно усложненного стиля. Его яркая личность все время как бы
пробивается сквозь средневековую этикетность. Представитель одной из
могущественных аристократических и одновременно литературных фамилий, он
отдал политической борьбе немалую часть жизни и в конце концов пал ее
жертвой. Его стихи полны завуалированных намеков на бурные события тех лет.
Но в них же звучит голос человека, дважды покидавшего службу ради "садов и
полей", голос художника, расписывавшего монастырские стены и увлекавшегося
каллиграфией, взыскующего истины в беседах с буддийскими монахами и
тяготеющего к даосскому "недеянию". Се Линъюнь подолгу путешествовал в горах
Юга и воспел их дикую красу во многих стихотворениях. Напротив, Бао Чжао не
отличался знатным происхождением и в службе не преуспел; литературная слава
пришла к нему только через два столетия после смерти - уже в эпоху Тан. Он
оказался слишком демократичным для своего времени, когда ценили более
"изысканные" стихи. Бао, подражая народным песням юэфу, сетовал на царящую в
мире несправедливость, сочувствовал людям простым и небогатым. Умер он,
правда, так же трагично, как Се Линъюнь, - кровавая эпоха междоусобных
распрей равняла многих. Танская эпоха, ставшая временем расцвета страны и
золотым веком китайской поэзии, подарила Китаю подлинных гениев, среди
которых Ли Бо и Ду Фу. Первый уже своим современникам представлялся
совершенно необычной личностью, человеком не похожим на других. Судьба
оказалась благосклонной к поэту: она дала ему могучий талант, восторженных
почитателей, богатство, высокое положение при дворе. И вместе с тем жизнь
его оказалась свободной от духовных жертв; поэт жил в полной гармонии с
самим собой, с удивлявшей окружающих легкостью отказываясь от всего, что
стесняло его душевные устремления. Дважды он надолго поселялся в горах,
очищая себя общением с природой. Стихам Ли Бо присущи тонкий лиризм,
простота, человечность, совершенство формы, свободный полет фантазии -
недаром Ли Бо называют "вулканом поэзии". Раскованность и естественность,
минимум этикетности стали отличительными чертами его стихов. Судьба Ду Фу
сложилась иначе: горе, болезни и нищета были его уделом всю жизнь.
Воспитанный в отличие от своего старшего друга в типично конфуцианском духе,
он так и не сумел осуществить идеал "благородного мужа": благотворно
повлиять на управление страной. Его служебная карьера, начавшаяся слишком
поздно, полна неудач и разочарований. Ду Фу много скитался по стране и под
конец жизни жил в лодке, не имея другого пристанища. Как никто до него в
Китае, он воплотил в слове страдания простого народа, ибо и сам познал
бедность, голод и гибель близких. В его поэзии - привкус горечи, отзвук
внутренней напряженности. Однако до последних дней жизни его сердце
оставалось открытым красоте мира, и он пишет стихи о ветре, о дожде, о
прекрасных речных пейзажах. Внутреннее родство с поэзией Ду Фу можно
заметить в творчестве одного из корифеев сунской литературы - Су Ши
(1036-1101 гг.). Видный государственный деятель, представитель
аристократической фамилии, сын и брат крупнейших литераторов своей эпохи Су
Сюня (1009-1066 гг.) и Су Чэ (1039-1112 гг.), он почти двадцать лет провел в
ссылке, где увидел и пережил многое. Литературное наследие Су Ши огромно -
он оставил потомкам несколько тысяч стихотворений и эссе самых различных
жанров и тем. Многие из них стали в Китае поистине хрестоматийными - и в их
числе "Фу о Красных скалах", вошедшая в нашу подборку. Су Ши жил во времена
духовного обновления конфуцианства, решительных административных реформ, в
канун грозных испытаний для страны - нашествия чжурчжэней. В его пейзажных
стихах подчас слышится резонерство конфуцианца, но с ним соседствуют
неподдельная тревога за будущую судьбу страны, сочувствие простым людям.
Патриотическая тема, характерная для творчества Су Ши, с особой силой
зазвучит позднее у Лу Ю (1125-1210 гг.) и Синь Цицзи (1140-1207 гг.); их
время станет роковым для Китая, и поэты разделят страдания народа,
преданного своими правителями. Все чаще теперь в традиционных стихах,
рисующих картины природы, слышится тема Родины, звучат обличительные мотивы.
Быть может, самым тяжелым оказалось бремя, выпавшее на долю Ли Цинчжао
(1081-1145), ведь она была лишь слабой женщиной, воспитанной так, чтобы
украшать жизнь мужчины, а жить ей пришлось в эпоху крушения Поднебесной. Ни
два непохожих периода делится жизнь этой, вероятно, самой знаменитой
поэтессы Китая: вначале счастливая и безмятежная, полная поэзии, живописи и
красоты, общения с тонко чувствующими поэтическое слово людьми, а после
горестная, исполненная лишений, отягощенная смертью любимого мужа и
скитаниями на чужбине. Как Ду Фу, она порой жила в джонке, как многие
другие, уходила от мира. Рухнуло, исчезло все, что было дорого, но остались
поэзия и чистота природы. Стихи Ли Цинчжао лишь малая капля по сравнению с
тысячами поэтических произведений Су Ши, Лу Ю, Синь Цицзи и других
современников, но они филигранны и удивительны. Как и большинство поэтов
сунской эпохи, Ли в основном писала в жанре романса - "цы", создавая
текст на уже известную мелодию. Позднее, во времена владычества монголов
(XIII-XIV вв.), популярным стал жанр "саньцюй", пришедший в литературу из
глубин городских кварталов. Ария, "саньцюй", тоже писалась на какой-то
полюбившийся всем мотив, но это была следующая ступень в эволюции стиха:
здесь протест против регламентации и общение с простонародной
литературой достигали той черты, когда поэтическое произведение уже
переставало считаться "изящным словом", литературой в прежнем высоком
смысле, манифестацией Великого Дао в мире людей. Стихи "саньцюй"
трактовались как "вульгарные", для них не были уже действительны строгие
каноны классической литературы - зато в них влилась свежая кровь жизни.
По сути дела, это было нечто совсем новое. По словам известного
китайского историка литературы Чжэн Чжэньдо, "среди затихшей
безжизненной поэзии вдруг появились обновляющие силы, засверкавшие сотнями
искр, словно после долгой тьмы вырвался из-за туч золотистый луч солнца,
словно после суровой зимы пронесся восточный ветер, принеся первые побеги"
{Чжэн Чжэньдо. Иллюстрированная история китайской литературы ("Чатубэнь
чжунго вэньсюэ ши"). Пекин, 1957, с. 727.}. Читатель даже в переводе ощутит
своеобразие "саньцюй", с их естественностью, простотой языка, свежими
образами и сравнениями, настойчиво возникающей темой любви.
Надо сказать, что многие авторы "саньцюй" XIII-XIV вв. - Гуань Ханьцин
и Ма Чжиюань, Бо Пу и Цяо Цзи - прославили свое имя прежде всего в театре,
который в эту эпоху испытал бурный подъем. Именно в театре вынуждены были
искать тогда приложение своим талантам конфуцианские "интеллектуалы",
вытесненные чужеземцами с прежних позиций в обществе. В театре они находили
средства к существованию, обилие новых литературных возможностей и
относительную независимость от властей. В тесной связи с театром развивалась
и поэзия "цюй". Ведь драматург, как правило, был одновременно и поэтом. Но
пусть сами драматурги расстались с прежним снобизмом - традиция и история
смотрели на "низменные" жанры литературы презрительно. По причине привычного
пренебрежения до нас дошло сравнительно немного стихов подобного рода. Так
что небольшую подборку их в нашем сборнике можно считать довольно
представительной.
Если говорить о выборе, то сделать его среди тысяч поэтов, которые
писали о природе за эти одиннадцать веков и чьи творения сохранило для нас
время, совсем непросто. В чем-то такой выбор всегда субъективен, ибо,
несомненно, найдутся имена, имеющие не меньшее право на наше внимание, чем
уже отобранные нами. Однако не только пристрастие переводчиков, но и
многовековая традиция стоит за нашим списком авторов. Все они - бесспорные
представители своего времени, голос которого звучит в их стихах. Своеобразие
мелодики каждого нелегко уловить даже в оригинале, ибо главным оставалось
все-таки общее, связывающее традиционную поэзию в единое целое, а любое
новшество проявляло себя лишь в канве традиции. И все-таки есть нечто
неповторимое, что не позволит ценителю поэзии спутать Ли Бо и Се Линъюня, Ли
Бо и Ду Фу...
Задача переводчиков оказалась необычайно сложной, ибо нужно было и
передать своеобразие творческой манеры поэта, и создать какие-то
соответствия между поэтическими системами, в корне различными. "Регулярный"
китайский стих, преимущественно представленный в сборнике, основан не на
привычном нам чередовании ударных и неударных слогов, но на чередовании
музыкальных тонов, разнящихся по высоте и продолжительности. Эти тона,
служащие также словоразличителями, сообщают стиху своеобразную,
трудноуловимую для русского уха мелодическую ритмику. И не количество
ударных слогов определяет строку, а количество слов, ибо слово было, как
правило, односложным. Рифма, которая обычно была сквозной, кажется нам
бедной и невыразительной, однако окончания строк все же оставались
созвучными, и это делает несколько уязвимой позицию тех, кто старается
переводить китайскую поэзию белым стихом". Многочисленные несоответствия
между современным русским и традиционным китайским стихом неизбежно диктуют
поиск, стремление найти эстетически приемлемое решение опытным путем.
Главным для переводчиков, участвующих в сборнике, была попытка создать
полноценный русский стих, вместивший содержание, настроение и образы
оригинала. Насколько это удалось, кому и в какой мере, судить уже читателю,
однако, как думается, чтение доставит ему удовольствие уже потому, что
позволит прикоснуться к замечательным творениям старых мастеров слова -
мастеров в высоком смысле, ибо само слово было для выражением сокровенных
глубин бытия.
Когда-то Лу Цзи так говорил о вечной значимости истинной литературы:
"Она тысячелетья пройдет и проложит связующий брод... Она приобщит
благодать, в ней сочащуюся, к облакам и дождям" {См.: Алексеев В.М.
Китайская литература, с. 265.}, дабы напоить жаждущих. Ныне мир изменился, и
мы по-иному смотрим на него, однако есть ценности, которые, кажется, не
подвластны времени. В наш стремительный век мы с благодарностью листаем
страницы китайских поэтов, мысливших себя едиными с природой, воспринимавших
ее не отстраненно, а как бы изнутри и, быть может, именно поэтому так остро
ощущавших ее красоту.
И. Лисевич
Период Шести династий
ЦЗО СЫ
СЕ АНЬ
СЕ ВАНЬ
СЕ ХУНЬ
СЕ ДАОЮНЬ
ГУ КАЙЧЖИ
СЕ ЛИНЪЮНЬ
БАО ЧЖАО
ЛУ КАЙ
ШЭНЬ ЮЭ
КУН ЧЖИГУЙ
ФАНЬ ЮНЬ
СЕ ТЯО
ЦЮ ЧИ
ЖЭНЬ ФАН
ХЭ СЮНЬ
СЯО ЦЗЫФАНЬ
ЛЮ СЯОЧО
СЕ ВЭЙ
СЕ ЦЗЮЙ
ИНЬ КЭН
СЮЙ ЛИН
Из цикла "ПРЕПОДНОШУ ДВОЮРОДНОМУ БРАТУ"
Одиноко склонилась
сосна на макушке бугра* {*},
А внизу по лощине
холодные свищут ветра.
До чего же суров
урагана пронзительный вой,
Как безжалостно он
расправляется с этой сосной!
А наступит зима -
как жестоки и иней и лед,
Только эта сосна
остается прямою весь год.
Почему же в суровую стужу
не гнется она?
Видно, духом особым
крепки кипарис и сосна.
{* Здесь и далее звездочкой * обозначены слова и понятия, которые
комментируются в конце книги.}
К отшельнику в горы
отправился с посохом я.
Пустынной тропою
к вершинам взбираюсь один.
В скалистых ущельях
не видно людского жилья,
Лишь пение лютни
доносится с горных вершин.
На северных склонах,
белея, лежат облака,
На южных отрогах
алеет кустарник лесной.
По яшмовой гальке
рассыпала брызги река,
Резвится рыбешка,
взлетая над мелкой водой.
К чему мне свирели
и цитры в далеком пути:
Прекрасней и чище
есть музыка в этом краю.
Среди музыкантов искусных
таких не найти,
Чтоб пели, как ветер,
печальную песню свою.
На дне моей чаши
лесной хризантемы цветы*,
Я весь в орхидеях,
цветущих в безмолвии гор.
О, как я хотел бы
бежать от мирской суеты,
Навеки забросив
чиновничий жалкий убор!
Ветер осенний,
все холодней на ветру -
Белые росы*
инеем станут к утру.
Слабые ветви
вечером стужа скует,
Падают листья
ночи и дни напролет...
Там, над горами,
всходит луна в облаках,
Воздух прозрачный
в лунных струится лучах.
Утром, подняв занавеску,
выгляну в сад -
Дикие гуси
в утреннем небе кричат.
К дальним просторам
дух устремляется мой -
Дни коротаю
в комнатке этой пустой.
Долго ль еще скитаться
в чужой стороне?
Сумерки года...
боль и досада во мне.
Как в былые лета
древним мудрецам,
Погулять весною
захотелось нам.
Мы собрались вместе,
за руки взялись,
Устремились сердцем
к рощам и холмам.
Высятся деревья
в сумраке лесном,
Голая равнина
стелется кругом*,
Небо затянуло
дымкой облаков,
Ручеек весенний
ожил подо льдом.
Радуясь приходу
благодатных дней,
Мы бок о бок сели,
сдвинулись тесней.
Все вокруг накрыли
сетью облака,
Подхватили лодку
крылья ветерка.
В павильоне каждый
радостен и пьян,
Как Фу Си мудрейший
и почтенный Тан*.
В мире все единой
связаны судьбой -
И ребенок малый,
и старик седой.
Свое полотнище свернул
глубокий мрак ночной,
И вдалеке уже рассвет
повесил свиток свой.
Волшебной влагою дождя
напоена земля,
И теплый ветер всколыхнул
цветущие поля.
Деревья яшмою горят
в синеющих лесах,
Краснеют чашечки цветов
на тонких стебельках.
Мелькают птицы в вышине,
взмывая в облака,
И рыба плещется на дне
лесного ручейка.
Смотрю на пик
крутой скалы,
Передо мной
высокий бор.
Зеленый плющ
одел хребты,
Бамбук скрывает
гребни гор.
В долине слышен
плеск ручья,
Бьет монастырский
барабан.
Из темных недр
курится дым,
Во мгле сгущается
туман.
Поодаль я слышу
немолкнущий стрекот сверчка,
Вблизи раздается
протяжная песнь рыбака.
Недуги и хвори
давно обступили меня,
Но я все равно
без прогулки не мыслю и дня.
Вот стены и крыши
вдали уже скрыл поворот,
А я неустанно
шагаю вперед и вперед.
Взбегает тропинка,
змеясь, на крутую скалу,
С высокой террасы
смотрю на летящую мглу.
Под ласковым ветром
цветущий колышется сад,
И белые тучи
на горных отрогах лежат.
Поющие птицы
встречают полуденный зной,
Прибрежные травы
омыты прозрачной водой.
Цветы орхидеи
покрыли озерную гладь -
Сумею ль из лодки
душистые стебли сорвать?!
В разлуке с друзьями
и годы, и луны спешат, -
Я снова встречаю один
опоздавший закат.
Но в мыслях я с теми,
что сердцу так дорог и мил,
Как в книге "Чжуанцзы"
об этом Наньжун* говорил.
ПОДРАЖАЮ СТИХАМ ЦЗИ КАНА*, ВОСПЕВАЮЩИМ СОСНУ
Вдали различаю
сосну на высокой горе -
Пышна ее зелень
жестокой морозной зимой.
В мечтах устремляюсь
к дарующим негу ветвям,
Любуюсь безмерной
и грозной ее высотой.
Карабкаюсь в гору -
вершины ее не достичь.
Придет ли на помощь Ван Цяо* -
отшельник святой?!
Со мною в разладе
теперешний суетный век,
Гонима, как ветром холодным,
суровой судьбой.
Хребет восточный
грозен и велик,
Пронзает небо
заостренный пик!
На горных кручах -
одинокий скит,
И все вокруг
безмолвие хранит.
Нет, м_а_стера
искусная рука
Не вылепит
такие облака!
И запахи и воздух
этих гор
Меня влекут
в заоблачный простор!
Отныне я
даю себе зарок
В горах дожить
мне небом данный срок.
Весенней водою
озера полны,
Причудлива в летних
горах тишина.
Струится сиянье
осенней луны,
Свежа в одиночестве
зимнем - сосна...
СЕ ЛИНЪЮНЬ
В ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ ДЕВЯТОГО МЕСЯЦА В СВИТЕ СУНСКОГО ГОСУДАРЯ* ПИРУЮ НА БАШНЕ
РЕЗВЯЩИХСЯ СКАКУНОВ. ПРОВОЖАЕМ КУН ЦЗИНА*
Пограничный район