Страница:
– Here is your job again! Jump, just jump, my friend!
Тимо бешено вскакивает со стула и высоко подпрыгивает вверх, я прикрываю лицо рукой и слышу, как визжат женщины, чувствую летящие во все стороны пенные, как плевки брызги от раздавленных банок. Раз, два, три – прыгает Тимо, прежде чем успевает сообразить, в чем дело, и остановиться.
А пьянка продолжается дальше. Тимо великодушно прощают. Пивную лужу женщины собирают тряпкой в ведро. Тимо на меня не сердится, только требует, чтобы я допил с ним бутылку "Кошкенкорвана". Пить "Кошкенкорван" я уже не могу. Но отвязаться от пьяного Тимо трудно. Ко мне на помощь приходит Пия.
– Не надо, – говорит она Тимо, садясь рядом со мной и меня обнимая.
– Пия, я хочу, чтобы ты примерила эту рубашку! – говорю я.
Рубашка русского морского офицера оказывается ей к лицу. Она гладит меня рукой по голове, запускает пальцы мне в волосы. Голова моя начинает кружиться, и я опускаю ей ее на живот. Так очень приятно лежать. Я начинаю почти засыпать, но вдруг чувствую, что захлебываюсь. Это Тимо, воспользовавшись моей беспомощностью, вливает мне в рот "Кошкенкорван" прямо из горлышка. Часть водки попадает мне в нос. Захлебываясь, я вскакиваю, фыркаю, кашляю и чихаю.
– Ну-ну, пойдем, я отведу тебя спать! – заботливо говорит мне Пия и под руку выводит меня из кухни.
На постели я сразу куда-то проваливаюсь и засыпаю. "Боже, до чего же я пьяный!" – мечется где-то глубоко в голове последняя мысль, – "Только бы не умереть, только бы выжить!" Просыпаюсь я оттого, что кто-то настойчиво дергает меня за хуй. Рядом сидит Пия. Она голая. Слева, между кроватью и подоконником, на тренажерном велосипеде висит моя военная рубашка и ее любимый серебристый танго-слип.
– Пия, я сейчас не могу! – жалобно молю я о пощаде.
– Смотри, а ведь он у тебя стоит!
Я поднимаю тяжелую голову и смотрю вдоль туловища в направлении ног. Там, покуда я спал, среди густой кудрявой травы вырос высокий крепенький гриб. Пиины пальчики нежно поглаживают его сильное основание и осторожно ласкают маслянистую липкую шляпку.
– Ладно, только ты все делай сама. Презерватив у меня в рубашке.
А я хочу спать.
Уже сквозь дремоту, я слышу, как она на меня забирается. Чувствую, как мои бедра обхватывает что-то теплое и мягкое, будто ватное одеяло. А затем упругие и равномерные покачивания погружают меня в бесконечный сон.
Мне кажется, что я еду в поезде, в санитарном вагоне, вокруг стоны и тихие вскрики раненых. И мне самому делают какую-то операцию. Я ощущаю резкую боль в области паха, раскрываю глаза и вижу, что надо мной стоит военврач с медалями на груди и чем-то окровавленным в руках.Боль моя не стихает, я гляжу туда, где должен быть хуй, но вижу вместо него огромную черную дырку. Я громко кричу от страха и ужаса и слышу успокаивающий голос склонившейся надо мной медицинской сестры:
– Не надо кричать, ты разбудишь Кая! Я уже все…
Глава 19. "МОЙ-МОЙ". НТВ У БУДИЛОВА. ПОРНО ЗА БАБКИ.
Глава 20. БАР "ПУШКИН". НОЧЬ ТРЕТЬЯ. ФИНСКИЕ ЛЫЖИ.
Тимо бешено вскакивает со стула и высоко подпрыгивает вверх, я прикрываю лицо рукой и слышу, как визжат женщины, чувствую летящие во все стороны пенные, как плевки брызги от раздавленных банок. Раз, два, три – прыгает Тимо, прежде чем успевает сообразить, в чем дело, и остановиться.
А пьянка продолжается дальше. Тимо великодушно прощают. Пивную лужу женщины собирают тряпкой в ведро. Тимо на меня не сердится, только требует, чтобы я допил с ним бутылку "Кошкенкорвана". Пить "Кошкенкорван" я уже не могу. Но отвязаться от пьяного Тимо трудно. Ко мне на помощь приходит Пия.
– Не надо, – говорит она Тимо, садясь рядом со мной и меня обнимая.
– Пия, я хочу, чтобы ты примерила эту рубашку! – говорю я.
Рубашка русского морского офицера оказывается ей к лицу. Она гладит меня рукой по голове, запускает пальцы мне в волосы. Голова моя начинает кружиться, и я опускаю ей ее на живот. Так очень приятно лежать. Я начинаю почти засыпать, но вдруг чувствую, что захлебываюсь. Это Тимо, воспользовавшись моей беспомощностью, вливает мне в рот "Кошкенкорван" прямо из горлышка. Часть водки попадает мне в нос. Захлебываясь, я вскакиваю, фыркаю, кашляю и чихаю.
– Ну-ну, пойдем, я отведу тебя спать! – заботливо говорит мне Пия и под руку выводит меня из кухни.
На постели я сразу куда-то проваливаюсь и засыпаю. "Боже, до чего же я пьяный!" – мечется где-то глубоко в голове последняя мысль, – "Только бы не умереть, только бы выжить!" Просыпаюсь я оттого, что кто-то настойчиво дергает меня за хуй. Рядом сидит Пия. Она голая. Слева, между кроватью и подоконником, на тренажерном велосипеде висит моя военная рубашка и ее любимый серебристый танго-слип.
– Пия, я сейчас не могу! – жалобно молю я о пощаде.
– Смотри, а ведь он у тебя стоит!
Я поднимаю тяжелую голову и смотрю вдоль туловища в направлении ног. Там, покуда я спал, среди густой кудрявой травы вырос высокий крепенький гриб. Пиины пальчики нежно поглаживают его сильное основание и осторожно ласкают маслянистую липкую шляпку.
– Ладно, только ты все делай сама. Презерватив у меня в рубашке.
А я хочу спать.
Уже сквозь дремоту, я слышу, как она на меня забирается. Чувствую, как мои бедра обхватывает что-то теплое и мягкое, будто ватное одеяло. А затем упругие и равномерные покачивания погружают меня в бесконечный сон.
Мне кажется, что я еду в поезде, в санитарном вагоне, вокруг стоны и тихие вскрики раненых. И мне самому делают какую-то операцию. Я ощущаю резкую боль в области паха, раскрываю глаза и вижу, что надо мной стоит военврач с медалями на груди и чем-то окровавленным в руках.Боль моя не стихает, я гляжу туда, где должен быть хуй, но вижу вместо него огромную черную дырку. Я громко кричу от страха и ужаса и слышу успокаивающий голос склонившейся надо мной медицинской сестры:
– Не надо кричать, ты разбудишь Кая! Я уже все…
Глава 19. "МОЙ-МОЙ". НТВ У БУДИЛОВА. ПОРНО ЗА БАБКИ.
Наутро от мексиканских коктейлей, отполированных "Кошкенкорваном", у меня так болит голова, что в туалет я ползу на четвереньках. Воистину, быть любовником финской женщины опасно для здоровья и жизни!
Кай думает, что я дурачусь, и смеется. Но мне не до смеха. Мне хочется блевать, а блевать-то и нечем. Таким образом, я добираюсь до туалета. А туалет у Пии совмещен с душем. Ванны же у нее в квартире нет вообще. Я открываю кран и делаю себе ледяной душ, называемый в народе "душем Карбышева" по имени советского генерала, ставшего его популяризатором. Русский "душ Карбышева" вне всяких сомнений оказывает большее лечебное воздействие на человека, чем знаменитый французский "душ Шарко". Будь я врачом, именно "душ Карбышева" рекомендовал бы я для лечения последствий употребления "Кошкенкорвана".
Стоя под душем, я постепенно возвращаюсь к жизни и даже жалею, что не прихватил с собой зубную щетку. Ничего, я возьму ее в следующий раз.
Пока я плескался в душе, Пия, до того что-то делавшая на кухне, переместилась в прихожую, где на книжной полке стоит телефон, и треплется по телефону. Как я успеваю понять, она обзванивает своих вчерашних гостей и спрашивает, как у них дела и как они себя чувствуют.
Я надеваю ее розовый махровый халат с подкладными плечами, висящий в ванной, и иду в кухню. Наливаю себе в чашку апельсиновый сок, но пить не могу. Сижу, смотрю в окно. Напротив глухая кирпичная стена военной казармы. Справа виднеется кусочек гранитной набережной с Невой и Крестами на другом ее берегу.
Прислушиваюсь к непонятным мне звукам финской речи. Пробую уловить хоть что-нибудь вразумительное. Вот она набирает чей-то номер:
– Мой! Мой-мой! – а дальше уже следует какая-то полная белиберда.
Потом набирается следующий номер:
– Мой! Мой-мой!
Потом еще и еще.
– Мой-мой!
– Мой!
От этого "мой-мой" мне становится так смешно, что я буквально начинаю кататься и заходиться от истерического смеха. "Мой" – повторяю я про себя, – "мой-мой". После "Кошкенкорвана" это будет следующим выученным мной финским словом.
– Ну что? Почему ты смеешься?
– Пия, а что означает "мой-мой"?
– Это у нас как "привет", а что?
– Не обижайся, но я так и подумал.
– А что хочешь сейчас делать?
– Могу помогать тебе все убирать.
– Не надо, это все сделает Люда.
– А Люда – твоя домработница?
– Да, она мне досталась вместе с квартирой. Я плачу ей сто долларов в месяц, и она смотрит за Каем и все делает. Здесь за каждой финской квартирой есть своя русская женщина. Уезжает один дипломат, приезжает другой, а женщины остаются. Люда очень хорошая, я даже хотела поднять ей зарплату, но не могу, так как об этом могут узнать остальные, и тогда будет неудобно.
– Не переживай, сто долларов для России – это нормально.
– У Люды двое детей, а муж работает на заводе и почти ничего не получает.
– Ах, черт, я совсем забыл! Сегодня в двенадцать нас будет снимать телевиденье. Мне надо идти, но я мог бы прийти к тебе вечером.
– Вечером меня не будет. Я иду на новоселье. Одна финская женщина купила здесь на Мойке квартиру, сделала ремонт и сегодня приглашает на Party. Там будут многие финские люди.
– Хорошо, а ты не скажешь мне твой номер.
– Конечно, но я не знаю, когда я вернусь.
– А у тебя есть мобильный телефон?
– Есть, но на него не надо звонить. Он на финском номере и мне очень дорого, если на него кто-нибудь звонит.
– Я знаю. У меня есть австрийский, и мы сможем обмениваться SMS.
– А, SMS – это текст-мэссиджи?
– Да! Говори же мне номер!
Я достаю свой мобильный телефон, включаю, и вношу в память ее номер. Затем латинскими буквами имя – "Pia Lindgren".
– Так, есть! Теперь скажи мне, как по-фински пишется слово "мой"!
– Очень просто – три буквы "м", "о" и "i".
Я вхожу в меню своего телефона на "мессидж", набираю слово "моi", затем ввожу номер Пии и отправляю. Через несколько секунд слышу, как где-то в комнате жалобно пискнул ее крохотный телефончик "Nokia".
– Ну вот, ты получила мой мессидж, теперь и ты можешь писать мне.
Она довольно чмокает меня в губы, и я ухожу.
На улице снова сильный мороз, явно, не меньше минус двадцати.
Сегодня 24 марта. Когда же, наконец, наступит весна?
Нужно ли ставить на "серых лошадок"? В данном конкретном случае, я отвечу вам – "да"! Другого выхода у нас нет. А если нет другого выхода, значит, не может быть и другого ответа. Время для съемок НТВ-эшники назначили неудобное. Почти никто из наших девушек не может сегодня прийти. Только Юля-натурщица, как всегда, готова на все. Кроме нее обещали проявиться еще две или три, но не точно. Хватаясь за соломинку, я договорился по телефону вслепую со студенткой по имени Юля. Она должна подойти в одиннадцать тридцать ко мне на Чайковского, а оттуда мы пойдем к Будилову. НТВ-эшники же и Юля-натурщица приедут прямо на Моховую, у них есть адрес.
И так, у нас будет три Юли – Юля-натурщица, или жена офицера, Юля-студентка, которую мы пока не видели, и Юля Олесенко с НТВ, которую было бы неплохо уговорить раздеться тоже. В четверг мы с Гадаски ее по этому вопросу уже протестировали. В принципе, раздеться она совсем даже не против, но не перед камерой НТВ, так как это могло бы повлиять на ее карьеру, а для нас, то есть потом – для нашего проекта.
По дороге к Будилову у меня прихватывает сердце. Я даже останавливаюсь на полминуты, чтобы прийти в себя. Нужно срочно опохмелиться, иначе мне не дойти. В большом гастрономе на углу Фурштатской и Литейного проспекта, где вчера Мерья и Лиза покупали лаймы, я покупаю себе бутылку пива и пью ее на морозе. Пить пиво на морозе не очень приятно, но меня после этого чуть-чуть отпускает. Гадаски развлекает студентку Юлю.
Во время съемок работаю, как во сне. Болит голова и сжимает виски, как только закрываю глаза, вижу перед собой прыгающего на пакете с пивными банками Тимо. Интересно, какую должность он занимает в консульстве?
Уговарить Юлю-студентку нам не приходится, так как ее берет в оборот Юля-натурщица. Они обе выходят из комнаты Будилова, замотанные в полотенца и лезут наполненную Будиловым горячую ванну, стоящую посередине большой коммунальной кухни. В ванну Гадаски кидает им ананас, купленный им в гастрономе на Фурштатской, пока я покупал пиво, во фруктово-овощном отделе, разрекламированного ему мной, а мне Мерьей и Лизой.
Ананас красиво плавает в воде. Две Юли трут друг друга мочалками и едят бананы. Ну просто настоящий коммунальный постперестроечный быт! Из старых газет мы делаем огромные бумажные кораблики и тоже пускаем их в ванну.
Затем Юля-натурщица варит голой банановый суп. В него она бросила ананас. О ее ноги трется серая коммунальная кошка. Обитатели квартиры в это время кто где – дети пошли есть в "Кошкин дом" мороженое, а женщины, мужчины и старики пить водку в рюмочную при фирменном магазине ЛИВИЗ на улице Белинского. Один Будилов остался дома. Он нам помогает. Он трудится в поте лица – заворачивает девушек в полотенца, когда они вылезают из ванной, помогает им вытереться.
Неожиданно появляется лаборантка Таня. Я даже не думал, что она придет. Ее мы фотографировали пару дней назад, поливая ей тело прокисшим молоком, так как ничего более интересного тогда не могли придумать. Теперь Гадаски гоняет ее по длинному коммунальному коридору, на стенах которого висят произведения Будилова, для второй камеры. Сегодня НТВ-эшники пришли во всеоружии – с двумя камерами.
А еще мы с Гадаски щелкаем фотоаппаратами, хотя все это подстава для телевиденья, а не настоящий рабочий фото-сейшен. Разве можно в такой сумасшедшей атмосфере сосредоточиться и сконцентрироваться? Это обычный перевод пленки. Но пара кадров, авось, получится. Мы просим Юлю-НТВ сказать нам, когда же все это покажут.
"Неужели в "Сегоднячко" когда-нибудь могут показать что-нибудь интересное?" – скептически думаю я, но не теряю бодрости духа. Сколько всего в жизни приходится делать мне вхолостую. Чтобы было больше удач, приходится ни о чем таком не задумываться, а лишь убыстрять темп. Поэтому – покажут или не покажут, почти не имеет принципиального значения.
Уходят телевизионщики. Уходит студентка Юля. Уходит лаборантка Таня. Уходят годы бесцельно прожитой жизни. А мы с Гадаски и с натурщицей Юлей задерживаемся на полчаса у художника Будилова, чтобы выпить с ним для него принесенную водку.
Когда я пробую отказаться, Будилов говорит:
– Тебе обязательно надо выпить. Похмеляться нужно не пивом, а водкой. Поверь мне, я знаю. Я это испробовал много раз на себе.
Я выпиваю рюмку водки и действительно окончательно прихожу в норму. Да, настоящим лекарством при похмелье от "Кошкенкорвана" является все-таки не "душ Карбышева", не пиво, а водка "Флагман".
– Будилов, а как портрет?
– Пойдем, я его вам покажу!
По длинному коридору мы идем в самую дальнюю комнату будиловской квартиры. В ней обвалился потолок, и никто не живет. В ней Будилов рисует. Там стоит портрет мамы девочки, нарисованный с фотографии.
– Да, – говорит Гадаски сквозь смех.
– Да, – говорю я.
– Не нравится? – спрашивает Будилов.
– Нет, портрет хороший, но женщина страшная.
– Как на фотографии.
Он показывает нам фотографию, а на ней за большим-большим столом сидит маленькая-маленькая тетенька и такая вся страшная, как баба-яга.
– У них что – фотографии лучше не было? Тут ведь ничего не видно!
– Наверное, это женщина-бизнесмен, – говорит Гадаски.
– Или банкир, – говорит Юля-натурщица.
– Будилов, тебе надо было ее приукрасить. Они у тебя этот портрет не возьмут. Добавь ей на задний план какой-нибудь матиссовский фон, да и лицо немного подкрасни, а то оно у нее, как у упыря, это от вспышки обычно такие синие лица получаются.
– Хорошо, – соглашается Будилов и тут же выдавливает из тюбика краску. – Вот так! Сейчас я ей такой фон матиссовский сделаю, как в Эрмитаже!
– Вот это уже лучше! Дальше от жизни, но ближе к искусству! – одобрительно кивает Гадаски. – Слушай, Будилов, нам еще звонки поступают. Хотят то портреты, то Бог знает что. Может, мы их к тебе направлять будем?
– Дайте мне сначала с этим портретом разобраться, а там видно будет.
– Ну, Будилов, смотри-смотри! – не унимается Гадаски. – А то звонят, спрашивают, сколько платить? "Да платите, сколько хотите" – отвечаю я, – "лишь бы из волосатого кошелька!" Но ты бы мог брать с них деньгами!
– Что деньги? – задумчиво пожимает плечами Будилов. – Из волосатого кошелька меня бы больше устроило!
– Сегодня мы выебем Юлю, – шепчет мне в коридоре Гадаски.
– Как? – спрашиваю я.
Из рюмочной уже привели соседа Пашу, жена Галя раздевает его в прихожей.
– Спасибо тебе, Будилов, – говорю я. – Завтра, когда уедет
Гадаски, я подарю тебе резиновую кровать!
– Правда? – удивляется Будилов.
– Правда, – утвердительно киваю я.
– Отлично, я возьму ее летом в Норвегию!
– Когда едешь? – интересуется Гадаски.
– В этот раз хочу поехать уже в начале мая, пока еще мало других музыкантов.
– Заезжай ко мне в Лондон, там тоже можно играть в метро.
Каждое лето Будилов ездит в Норвегию работать уличным музыкантом. Таким образом, он зарабатывает на зиму. Вот только в этом году ему не хватило денег, слишком много спустил он на проституток, его попутал Маленький Миша.
Теперь семья его голодает. Искусством же заработать деньги сейчас трудно, почти невозможно. Надо будет привести к нему Пию, пусть она купит у него картину. Иностранцам картины Будилова нравятся, когда я приводил к нему австрийцев, немцев и англичан, они почти всегда у Будилова что-нибудь брали, потому что сто долларов для них за работу маслом – это не деньги, а для Будилова – деньги.
А если я приведу к нему еще Лизу, Мерью и Тимо, тогда Будилов вообще будет спасен! О крупномасштабной акции по спасению русского художника Будилова мне надо будет на досуге подумать. Он мой друг, и в беде я его не брошу.
– Юля, мы хотим попробовать поснимать порно, – заявляет Гадаски Юле.
– Это будет стоить дороже, – говорит Юля.
– Давай пойдем на Чайковского и обсудим этот вопрос спокойно.
Когда мы сидим на Чайковского за низеньким столиком, сделанным из положенной на ящик иконы "Снятие со Креста", и отогреваемся чаем, Гадаски опять возвращается к теме.
– Сто долларов, – говорит Юля.
– Сто долларов – это много, – говорит Гадаски. – Понимаешь, это для нас не бизнес, мы на этом не заработаем. Просто хочется попробовать силы в другом жанре.
Юля не соглашается, и они начинают долго и нудно торговаться.
– Понимаешь ли, Юля, – быстро находит Гадаски новый аргумент. -
Проститутка на Суворовском проспекте стоит триста рублей, но нам хочется поработать именно с тобой! Потому что ты нам нравишься и с тобой вообще интересно работать. Но сто долларов мы заплатить не можем.
Я слежу за их спором и думаю о том, какой найти выход. О том, чтобы заплатить Юле сто долларов не может быть и речи. За сто долларов мы можем взять себе двух самых лучших валютных проституток в "Конюшенном дворе" на целую ночь. Они вообще-то там по сто, но симпатичным русским мальчикам обычно делают скидку, тем более, если нет другого клиента, и в итоге соглашаются пойти за пятьдесят. Однако мне понятна и позиция Юли. Ее гордость не позволяет ей ебаться с нами за бесценок, а ебаться ей с нами, видимо, хочется.
– Слушайте, – встреваю в спор я. – О чем разговор? Надо быть реалистами. Мы сможем заплатить не больше, чем мы сможем. Давайте посмотрим, сколько у нас денег, и решим!
– Хорошо, – соглашается Юля. – Давайте мне все деньги из ваших бумажников, можно только рубли. И мы в расчете.
С этими словами она достает из сумочки книжку, это какой-то зарубежный детектив, раскрывает ее, а сама отворачивается. Мы достаем бумажники. У меня четыреста рублей, а у Гадаски всего сто двадцать. Мы кладем эти деньги в книжку и закрываем.
– Ладно, – говорит Юля, засовывая книжку в сумочку. – Что мне теперь делать?
– Пока мы шли, – говорит Гадаски, – я выдумал два сюжета. В первом сюжете я буду морским офицером, а ты – просто женщиной. Я схвачу тебя в подъезде и выебу в лифте.
– А что скажут соседи? – говорю я.
– Мы будем ебаться тихо, – успокаивает меня Гадаски.
– Как можно ебаться в лифте тихо? Это явно будет слышно на все шесть этажей!
– Хорошо, я схвачу ее в лифте, а выебу на чердаке.
– Вот это уже более реальный тактический ход, товарищ капитан третьего ранга! соглашаюсь я. – А теперь говори, гад, какой сюжет ты выдумал для меня! Надеюсь, мне не нужно будет ебать Юлю на улице?
– Нет, это будет ужасно романтическая история. Ты будешь изображать монаха, пишущего в монастыре икону, а Юля – блудницу, тебя совращающую.
– Кассету я заберу с собой в Лондон и там попробую над ней на компьютере поработать. Может, что-нибудь, да и выйдет. Но, предупреждаю, это не шедевр, – говорит мне Гадаски уже после.
– Да, это не шедевр! – соглашаюсь я. – Это как-то опустошает.
Снимать порно я вообще теперь больше не буду. Не хочу! Это неинтересно. Нет самого главного – эротического напряжения и страсти. Все как-то так просто и пресно, как в супружеском ложе, даже не взирая на интересный сюжет. Может поэтому все порно-фильмы такие скучные и однообразные, потому что в них отсутствуют реальные чувства?
– Сегодня мой последний вечер, – прерывает мои рассуждения
Гадаски. – Нужно подумать, как мы его проведем.
– Мне кажется, тебе хочется пойти… Черт, куда же тебе хочется пойти?
– В "Конюшенный Двор", – радостно подсказывает Гадаски.
Кай думает, что я дурачусь, и смеется. Но мне не до смеха. Мне хочется блевать, а блевать-то и нечем. Таким образом, я добираюсь до туалета. А туалет у Пии совмещен с душем. Ванны же у нее в квартире нет вообще. Я открываю кран и делаю себе ледяной душ, называемый в народе "душем Карбышева" по имени советского генерала, ставшего его популяризатором. Русский "душ Карбышева" вне всяких сомнений оказывает большее лечебное воздействие на человека, чем знаменитый французский "душ Шарко". Будь я врачом, именно "душ Карбышева" рекомендовал бы я для лечения последствий употребления "Кошкенкорвана".
Стоя под душем, я постепенно возвращаюсь к жизни и даже жалею, что не прихватил с собой зубную щетку. Ничего, я возьму ее в следующий раз.
Пока я плескался в душе, Пия, до того что-то делавшая на кухне, переместилась в прихожую, где на книжной полке стоит телефон, и треплется по телефону. Как я успеваю понять, она обзванивает своих вчерашних гостей и спрашивает, как у них дела и как они себя чувствуют.
Я надеваю ее розовый махровый халат с подкладными плечами, висящий в ванной, и иду в кухню. Наливаю себе в чашку апельсиновый сок, но пить не могу. Сижу, смотрю в окно. Напротив глухая кирпичная стена военной казармы. Справа виднеется кусочек гранитной набережной с Невой и Крестами на другом ее берегу.
Прислушиваюсь к непонятным мне звукам финской речи. Пробую уловить хоть что-нибудь вразумительное. Вот она набирает чей-то номер:
– Мой! Мой-мой! – а дальше уже следует какая-то полная белиберда.
Потом набирается следующий номер:
– Мой! Мой-мой!
Потом еще и еще.
– Мой-мой!
– Мой!
От этого "мой-мой" мне становится так смешно, что я буквально начинаю кататься и заходиться от истерического смеха. "Мой" – повторяю я про себя, – "мой-мой". После "Кошкенкорвана" это будет следующим выученным мной финским словом.
– Ну что? Почему ты смеешься?
– Пия, а что означает "мой-мой"?
– Это у нас как "привет", а что?
– Не обижайся, но я так и подумал.
– А что хочешь сейчас делать?
– Могу помогать тебе все убирать.
– Не надо, это все сделает Люда.
– А Люда – твоя домработница?
– Да, она мне досталась вместе с квартирой. Я плачу ей сто долларов в месяц, и она смотрит за Каем и все делает. Здесь за каждой финской квартирой есть своя русская женщина. Уезжает один дипломат, приезжает другой, а женщины остаются. Люда очень хорошая, я даже хотела поднять ей зарплату, но не могу, так как об этом могут узнать остальные, и тогда будет неудобно.
– Не переживай, сто долларов для России – это нормально.
– У Люды двое детей, а муж работает на заводе и почти ничего не получает.
– Ах, черт, я совсем забыл! Сегодня в двенадцать нас будет снимать телевиденье. Мне надо идти, но я мог бы прийти к тебе вечером.
– Вечером меня не будет. Я иду на новоселье. Одна финская женщина купила здесь на Мойке квартиру, сделала ремонт и сегодня приглашает на Party. Там будут многие финские люди.
– Хорошо, а ты не скажешь мне твой номер.
– Конечно, но я не знаю, когда я вернусь.
– А у тебя есть мобильный телефон?
– Есть, но на него не надо звонить. Он на финском номере и мне очень дорого, если на него кто-нибудь звонит.
– Я знаю. У меня есть австрийский, и мы сможем обмениваться SMS.
– А, SMS – это текст-мэссиджи?
– Да! Говори же мне номер!
Я достаю свой мобильный телефон, включаю, и вношу в память ее номер. Затем латинскими буквами имя – "Pia Lindgren".
– Так, есть! Теперь скажи мне, как по-фински пишется слово "мой"!
– Очень просто – три буквы "м", "о" и "i".
Я вхожу в меню своего телефона на "мессидж", набираю слово "моi", затем ввожу номер Пии и отправляю. Через несколько секунд слышу, как где-то в комнате жалобно пискнул ее крохотный телефончик "Nokia".
– Ну вот, ты получила мой мессидж, теперь и ты можешь писать мне.
Она довольно чмокает меня в губы, и я ухожу.
На улице снова сильный мороз, явно, не меньше минус двадцати.
Сегодня 24 марта. Когда же, наконец, наступит весна?
Нужно ли ставить на "серых лошадок"? В данном конкретном случае, я отвечу вам – "да"! Другого выхода у нас нет. А если нет другого выхода, значит, не может быть и другого ответа. Время для съемок НТВ-эшники назначили неудобное. Почти никто из наших девушек не может сегодня прийти. Только Юля-натурщица, как всегда, готова на все. Кроме нее обещали проявиться еще две или три, но не точно. Хватаясь за соломинку, я договорился по телефону вслепую со студенткой по имени Юля. Она должна подойти в одиннадцать тридцать ко мне на Чайковского, а оттуда мы пойдем к Будилову. НТВ-эшники же и Юля-натурщица приедут прямо на Моховую, у них есть адрес.
И так, у нас будет три Юли – Юля-натурщица, или жена офицера, Юля-студентка, которую мы пока не видели, и Юля Олесенко с НТВ, которую было бы неплохо уговорить раздеться тоже. В четверг мы с Гадаски ее по этому вопросу уже протестировали. В принципе, раздеться она совсем даже не против, но не перед камерой НТВ, так как это могло бы повлиять на ее карьеру, а для нас, то есть потом – для нашего проекта.
По дороге к Будилову у меня прихватывает сердце. Я даже останавливаюсь на полминуты, чтобы прийти в себя. Нужно срочно опохмелиться, иначе мне не дойти. В большом гастрономе на углу Фурштатской и Литейного проспекта, где вчера Мерья и Лиза покупали лаймы, я покупаю себе бутылку пива и пью ее на морозе. Пить пиво на морозе не очень приятно, но меня после этого чуть-чуть отпускает. Гадаски развлекает студентку Юлю.
Во время съемок работаю, как во сне. Болит голова и сжимает виски, как только закрываю глаза, вижу перед собой прыгающего на пакете с пивными банками Тимо. Интересно, какую должность он занимает в консульстве?
Уговарить Юлю-студентку нам не приходится, так как ее берет в оборот Юля-натурщица. Они обе выходят из комнаты Будилова, замотанные в полотенца и лезут наполненную Будиловым горячую ванну, стоящую посередине большой коммунальной кухни. В ванну Гадаски кидает им ананас, купленный им в гастрономе на Фурштатской, пока я покупал пиво, во фруктово-овощном отделе, разрекламированного ему мной, а мне Мерьей и Лизой.
Ананас красиво плавает в воде. Две Юли трут друг друга мочалками и едят бананы. Ну просто настоящий коммунальный постперестроечный быт! Из старых газет мы делаем огромные бумажные кораблики и тоже пускаем их в ванну.
Затем Юля-натурщица варит голой банановый суп. В него она бросила ананас. О ее ноги трется серая коммунальная кошка. Обитатели квартиры в это время кто где – дети пошли есть в "Кошкин дом" мороженое, а женщины, мужчины и старики пить водку в рюмочную при фирменном магазине ЛИВИЗ на улице Белинского. Один Будилов остался дома. Он нам помогает. Он трудится в поте лица – заворачивает девушек в полотенца, когда они вылезают из ванной, помогает им вытереться.
Неожиданно появляется лаборантка Таня. Я даже не думал, что она придет. Ее мы фотографировали пару дней назад, поливая ей тело прокисшим молоком, так как ничего более интересного тогда не могли придумать. Теперь Гадаски гоняет ее по длинному коммунальному коридору, на стенах которого висят произведения Будилова, для второй камеры. Сегодня НТВ-эшники пришли во всеоружии – с двумя камерами.
А еще мы с Гадаски щелкаем фотоаппаратами, хотя все это подстава для телевиденья, а не настоящий рабочий фото-сейшен. Разве можно в такой сумасшедшей атмосфере сосредоточиться и сконцентрироваться? Это обычный перевод пленки. Но пара кадров, авось, получится. Мы просим Юлю-НТВ сказать нам, когда же все это покажут.
"Неужели в "Сегоднячко" когда-нибудь могут показать что-нибудь интересное?" – скептически думаю я, но не теряю бодрости духа. Сколько всего в жизни приходится делать мне вхолостую. Чтобы было больше удач, приходится ни о чем таком не задумываться, а лишь убыстрять темп. Поэтому – покажут или не покажут, почти не имеет принципиального значения.
Уходят телевизионщики. Уходит студентка Юля. Уходит лаборантка Таня. Уходят годы бесцельно прожитой жизни. А мы с Гадаски и с натурщицей Юлей задерживаемся на полчаса у художника Будилова, чтобы выпить с ним для него принесенную водку.
Когда я пробую отказаться, Будилов говорит:
– Тебе обязательно надо выпить. Похмеляться нужно не пивом, а водкой. Поверь мне, я знаю. Я это испробовал много раз на себе.
Я выпиваю рюмку водки и действительно окончательно прихожу в норму. Да, настоящим лекарством при похмелье от "Кошкенкорвана" является все-таки не "душ Карбышева", не пиво, а водка "Флагман".
– Будилов, а как портрет?
– Пойдем, я его вам покажу!
По длинному коридору мы идем в самую дальнюю комнату будиловской квартиры. В ней обвалился потолок, и никто не живет. В ней Будилов рисует. Там стоит портрет мамы девочки, нарисованный с фотографии.
– Да, – говорит Гадаски сквозь смех.
– Да, – говорю я.
– Не нравится? – спрашивает Будилов.
– Нет, портрет хороший, но женщина страшная.
– Как на фотографии.
Он показывает нам фотографию, а на ней за большим-большим столом сидит маленькая-маленькая тетенька и такая вся страшная, как баба-яга.
– У них что – фотографии лучше не было? Тут ведь ничего не видно!
– Наверное, это женщина-бизнесмен, – говорит Гадаски.
– Или банкир, – говорит Юля-натурщица.
– Будилов, тебе надо было ее приукрасить. Они у тебя этот портрет не возьмут. Добавь ей на задний план какой-нибудь матиссовский фон, да и лицо немного подкрасни, а то оно у нее, как у упыря, это от вспышки обычно такие синие лица получаются.
– Хорошо, – соглашается Будилов и тут же выдавливает из тюбика краску. – Вот так! Сейчас я ей такой фон матиссовский сделаю, как в Эрмитаже!
– Вот это уже лучше! Дальше от жизни, но ближе к искусству! – одобрительно кивает Гадаски. – Слушай, Будилов, нам еще звонки поступают. Хотят то портреты, то Бог знает что. Может, мы их к тебе направлять будем?
– Дайте мне сначала с этим портретом разобраться, а там видно будет.
– Ну, Будилов, смотри-смотри! – не унимается Гадаски. – А то звонят, спрашивают, сколько платить? "Да платите, сколько хотите" – отвечаю я, – "лишь бы из волосатого кошелька!" Но ты бы мог брать с них деньгами!
– Что деньги? – задумчиво пожимает плечами Будилов. – Из волосатого кошелька меня бы больше устроило!
– Сегодня мы выебем Юлю, – шепчет мне в коридоре Гадаски.
– Как? – спрашиваю я.
Из рюмочной уже привели соседа Пашу, жена Галя раздевает его в прихожей.
– Спасибо тебе, Будилов, – говорю я. – Завтра, когда уедет
Гадаски, я подарю тебе резиновую кровать!
– Правда? – удивляется Будилов.
– Правда, – утвердительно киваю я.
– Отлично, я возьму ее летом в Норвегию!
– Когда едешь? – интересуется Гадаски.
– В этот раз хочу поехать уже в начале мая, пока еще мало других музыкантов.
– Заезжай ко мне в Лондон, там тоже можно играть в метро.
Каждое лето Будилов ездит в Норвегию работать уличным музыкантом. Таким образом, он зарабатывает на зиму. Вот только в этом году ему не хватило денег, слишком много спустил он на проституток, его попутал Маленький Миша.
Теперь семья его голодает. Искусством же заработать деньги сейчас трудно, почти невозможно. Надо будет привести к нему Пию, пусть она купит у него картину. Иностранцам картины Будилова нравятся, когда я приводил к нему австрийцев, немцев и англичан, они почти всегда у Будилова что-нибудь брали, потому что сто долларов для них за работу маслом – это не деньги, а для Будилова – деньги.
А если я приведу к нему еще Лизу, Мерью и Тимо, тогда Будилов вообще будет спасен! О крупномасштабной акции по спасению русского художника Будилова мне надо будет на досуге подумать. Он мой друг, и в беде я его не брошу.
– Юля, мы хотим попробовать поснимать порно, – заявляет Гадаски Юле.
– Это будет стоить дороже, – говорит Юля.
– Давай пойдем на Чайковского и обсудим этот вопрос спокойно.
Когда мы сидим на Чайковского за низеньким столиком, сделанным из положенной на ящик иконы "Снятие со Креста", и отогреваемся чаем, Гадаски опять возвращается к теме.
– Сто долларов, – говорит Юля.
– Сто долларов – это много, – говорит Гадаски. – Понимаешь, это для нас не бизнес, мы на этом не заработаем. Просто хочется попробовать силы в другом жанре.
Юля не соглашается, и они начинают долго и нудно торговаться.
– Понимаешь ли, Юля, – быстро находит Гадаски новый аргумент. -
Проститутка на Суворовском проспекте стоит триста рублей, но нам хочется поработать именно с тобой! Потому что ты нам нравишься и с тобой вообще интересно работать. Но сто долларов мы заплатить не можем.
Я слежу за их спором и думаю о том, какой найти выход. О том, чтобы заплатить Юле сто долларов не может быть и речи. За сто долларов мы можем взять себе двух самых лучших валютных проституток в "Конюшенном дворе" на целую ночь. Они вообще-то там по сто, но симпатичным русским мальчикам обычно делают скидку, тем более, если нет другого клиента, и в итоге соглашаются пойти за пятьдесят. Однако мне понятна и позиция Юли. Ее гордость не позволяет ей ебаться с нами за бесценок, а ебаться ей с нами, видимо, хочется.
– Слушайте, – встреваю в спор я. – О чем разговор? Надо быть реалистами. Мы сможем заплатить не больше, чем мы сможем. Давайте посмотрим, сколько у нас денег, и решим!
– Хорошо, – соглашается Юля. – Давайте мне все деньги из ваших бумажников, можно только рубли. И мы в расчете.
С этими словами она достает из сумочки книжку, это какой-то зарубежный детектив, раскрывает ее, а сама отворачивается. Мы достаем бумажники. У меня четыреста рублей, а у Гадаски всего сто двадцать. Мы кладем эти деньги в книжку и закрываем.
– Ладно, – говорит Юля, засовывая книжку в сумочку. – Что мне теперь делать?
– Пока мы шли, – говорит Гадаски, – я выдумал два сюжета. В первом сюжете я буду морским офицером, а ты – просто женщиной. Я схвачу тебя в подъезде и выебу в лифте.
– А что скажут соседи? – говорю я.
– Мы будем ебаться тихо, – успокаивает меня Гадаски.
– Как можно ебаться в лифте тихо? Это явно будет слышно на все шесть этажей!
– Хорошо, я схвачу ее в лифте, а выебу на чердаке.
– Вот это уже более реальный тактический ход, товарищ капитан третьего ранга! соглашаюсь я. – А теперь говори, гад, какой сюжет ты выдумал для меня! Надеюсь, мне не нужно будет ебать Юлю на улице?
– Нет, это будет ужасно романтическая история. Ты будешь изображать монаха, пишущего в монастыре икону, а Юля – блудницу, тебя совращающую.
– Кассету я заберу с собой в Лондон и там попробую над ней на компьютере поработать. Может, что-нибудь, да и выйдет. Но, предупреждаю, это не шедевр, – говорит мне Гадаски уже после.
– Да, это не шедевр! – соглашаюсь я. – Это как-то опустошает.
Снимать порно я вообще теперь больше не буду. Не хочу! Это неинтересно. Нет самого главного – эротического напряжения и страсти. Все как-то так просто и пресно, как в супружеском ложе, даже не взирая на интересный сюжет. Может поэтому все порно-фильмы такие скучные и однообразные, потому что в них отсутствуют реальные чувства?
– Сегодня мой последний вечер, – прерывает мои рассуждения
Гадаски. – Нужно подумать, как мы его проведем.
– Мне кажется, тебе хочется пойти… Черт, куда же тебе хочется пойти?
– В "Конюшенный Двор", – радостно подсказывает Гадаски.
Глава 20. БАР "ПУШКИН". НОЧЬ ТРЕТЬЯ. ФИНСКИЕ ЛЫЖИ.
К одиннадцати вечера мы собраны и готовы уже выдвинуться в "Конюшенный Двор", как вдруг Гадаски решает побриться.
– А как отнесется девушка-микроцефал к тому, что ты будешь снимать там других баб? Она, наверное, уже считает тебя своим парнем и захочет в последнюю ночь побыть с тобой? – спрашиваю я Гадаски.
Но дождаться ответа я не успеваю. На подоконнике крякает мой мобильный телефон. Это пришел SMS. Крошечный экран жидкокристаллического дисплея освещается и в левом нижнем углу появляется значок-конвертик. Я нажимаю на кнопку. Pia Lindgren – "Where are you? Hugs Pia. 21:56" – высвечивается на дисплее короткий текст.
"Так, что бы это могло значить?" – соображаю я. – "Во-первых, ее телефон на финском времени. Сейчас не 21:56, а 22:56, у финнов на час меньше. Надо будет учесть это на будущее. Во-вторых, что делать? Бросить Гадаски и пойти к Пии мне будет неудобно. Это его последний вечер и мы уже собрались идти развлекаться в "Конюшенный двор". Значит, надо выяснить, где она и чем занимается".
Нажимаю на функцию "ответ" и пишу латинскими буквами по-русски:
"A ti gde? Hachu tebia videt! Mi s drugom idjom w klub. Hochesh hodit s nami? Celuju, Wladimir".
Посылаю, и через пару минут получаю ответ.
– Слушай, – говорю я Гадаски. – Объявилась моя финская красавица.
Она сидит со своими друзьями в баре "Пушкин" и хочет, чтобы мы туда подъехали. Ты знаешь, где это? Я лично – не знаю.
– В первый раз слышу. Спроси у нее адрес.
Посылаю вопрос, получаю ответ.
– Это на Мойке.
– Тогда поехали! Если там скучно, пойдем в "Конюшенный двор".
На улице мы берем частный мотор и едем в "Пушкин". Мы едем по Мойке и где-то возле японского консульства замечаем вывеску бара "Pushka.Inn". В полупустом помещении оформленного по-заганичному заведения, в его дальнем углу, за стеклянным, прозрачным столиком сидят Пия, Мерья и еще одна тетенька с утиным носом.
– Привет! – радостно приветствует нас Пия. – Идите сюда! Этот бар принадлежит одному нашему другу, он из Австралии. Мы здесь часто бываем. Возьмите себе что-нибудь попить.
– Цены, как в Лондоне, – замечает Гадаски, листая карту меню. -
Только, водка здесь дешевле, но по российским меркам тоже дорого.
Кто ж сюда ходит?
– Да, цены здесь действительно высокие, но ниже, чем в Финляндии.
Волли говорит, что он сделал это специально, чтобы западные люди чувствовали себя здесь, как дома, – отвечает Пия.
– Какой же он при этом мерзавец и лицемер! – непроизвольно вырывается у меня.
– Не говори так, – пугается Пия, – вон он у стойки стоит, услышать может.
– Ладно, – вмешивается я Гадаски, – закажем себе водки. Пусть этот австралийский ублюдок нашим русским рублем подавится!
– Он не совсем австралийский, – замечает Пия. – Он русского происхождения из семьи эмигрантов. И вообще он наш друг!
Я перевожу взгляд на Мерью и вижу, что она меня с трудом узнает, настолько она пьяная. Тетенька-утконос оказывается хозяйкой квартиры, в которой была Party. Почему же Party закончилась так рано?
– А Мерья тоже в консульстве работает? – спрашиваю я, чтобы поддержать разговор.
– Нет, Мерья работает в представительстве Finn Air. Она там главный менеджер, самый важный человек. Мерья вообще очень умная. Правда, Мерья?
– Да-а-ааа, – мычит Мерья, окидывая нас мутным взором.
– А живет она тоже на Робеспьера?
– Нет, у нее большая квартира на Гороховой, рядом с представительством Finn Air.
Пока я беседую с Пией о Мерье, Гадаски проводит дознание Утконоса.
– Пия, а почему же Party закончилась так рано? Ведь завтра воскресенье и можно было бы праздновать до утра? Я очень мало знаю финнов, но мне кажется, что здесь что-то не так. Почему так рано все разошлись?
– О, ее муж, – Пия кивает на Утконоса, – он такой алкоголик!
Вообще-то он хороший, у него здесь очень крупная фирма и в Финляндии тоже есть бизнес, но он много пьет. Сегодня он очень напился и упал на камин. Одна половина лица у него сразу стала синей, и все думали, что он умер. Но он жив, его отвезли в больницу. У нее была такая истерика! Праздник был испорчен. Гостям пришлось уходить. Ты понимаешь? Теперь она говорит, что будет с ним разводиться, что он всегда такой, и что это было в последний раз.
– А дети у них есть?
– Да, у них трое детей!
– У меня в Лондоне много друзей, которые занимаются property development, – говорит Утконосу Гадаски. – Property development – это когда покупают старую квартиру или дом, а потом ремонтируют и пересдают или продают дороже, – поясняет он мне.
– Да, в Петербурге это тоже сейчас очень хороший бизнес, – оживляется женщина-утконос. – Я пока сделала только первую квартиру, но хочу заниматься этим еще. А вы хотите ее посмотреть? Мне все равно сейчас надо туда еще вернуться.
Заметив наши колебания, она начинает настаивать:
– Пойдемте, это здесь – на Мойке, только мост перейти. Там еще столько всего из еды и питья осталось!
– Да, почему бы нам туда не пойти? – поддерживает ее Пия. – Мерья может там немного поспать, а мы еще выпьем!
Квартира Утконоса выглядит внушительно. На просторной кухне видны почти не тронутые угощения и напитки, на которые мы все дружно наваливаемся. Под разносортицу нарезанных сыров с виноградом мы открываем вынутую из холодильника бутылку шампанского. Хозяйка показывает нам фотографии квартиры, какой она была до ремонта. До ремонта квартира представляла собой руины, не то, что теперь. Ее главное достоинство – красивый вид на Мойку. Комнаты идут анфиладами, все они проходные. При желании по квартире можно ходить кругами – выйдя из кухни и двигаясь только вперед, мы снова в туда возвращаемся. Нашу верхнюю одежду мы все в знак солидарности отдаем в качестве подстилки уснувшей прямо на полу Мерье, и она в нее заворачивается, свив себе довольно уютное гнездышко. Она мирно похрапывает, а мы доедаем и допиваем все, что хотим. И нам всего этого не доесть и не допить, настолько всего этого много. Наш маленький праздник после праздника мне нравится. Мы сидим на полу с тарелками и стаканами в руках и болтаем о всяческой ерунде. Но, пора расходиться…
Мерью мы отправляем домой на такси.
– Вы за ней хорошо смотрите, чтобы ничего не случилось. Она иностранка и очень пьяная. – Предупреждает таксиста Пия. – А номер ваш мы на всякий случай запомним.
Сами мы ловим частника, который высаживает нас с Пией перед ее домом, а Гадаски везет дальше на Чайковского. Прощаясь, я желаю ему спокойной ночи и обещаю подойти утром, чтобы его проводить.
– А как отнесется девушка-микроцефал к тому, что ты будешь снимать там других баб? Она, наверное, уже считает тебя своим парнем и захочет в последнюю ночь побыть с тобой? – спрашиваю я Гадаски.
Но дождаться ответа я не успеваю. На подоконнике крякает мой мобильный телефон. Это пришел SMS. Крошечный экран жидкокристаллического дисплея освещается и в левом нижнем углу появляется значок-конвертик. Я нажимаю на кнопку. Pia Lindgren – "Where are you? Hugs Pia. 21:56" – высвечивается на дисплее короткий текст.
"Так, что бы это могло значить?" – соображаю я. – "Во-первых, ее телефон на финском времени. Сейчас не 21:56, а 22:56, у финнов на час меньше. Надо будет учесть это на будущее. Во-вторых, что делать? Бросить Гадаски и пойти к Пии мне будет неудобно. Это его последний вечер и мы уже собрались идти развлекаться в "Конюшенный двор". Значит, надо выяснить, где она и чем занимается".
Нажимаю на функцию "ответ" и пишу латинскими буквами по-русски:
"A ti gde? Hachu tebia videt! Mi s drugom idjom w klub. Hochesh hodit s nami? Celuju, Wladimir".
Посылаю, и через пару минут получаю ответ.
– Слушай, – говорю я Гадаски. – Объявилась моя финская красавица.
Она сидит со своими друзьями в баре "Пушкин" и хочет, чтобы мы туда подъехали. Ты знаешь, где это? Я лично – не знаю.
– В первый раз слышу. Спроси у нее адрес.
Посылаю вопрос, получаю ответ.
– Это на Мойке.
– Тогда поехали! Если там скучно, пойдем в "Конюшенный двор".
На улице мы берем частный мотор и едем в "Пушкин". Мы едем по Мойке и где-то возле японского консульства замечаем вывеску бара "Pushka.Inn". В полупустом помещении оформленного по-заганичному заведения, в его дальнем углу, за стеклянным, прозрачным столиком сидят Пия, Мерья и еще одна тетенька с утиным носом.
– Привет! – радостно приветствует нас Пия. – Идите сюда! Этот бар принадлежит одному нашему другу, он из Австралии. Мы здесь часто бываем. Возьмите себе что-нибудь попить.
– Цены, как в Лондоне, – замечает Гадаски, листая карту меню. -
Только, водка здесь дешевле, но по российским меркам тоже дорого.
Кто ж сюда ходит?
– Да, цены здесь действительно высокие, но ниже, чем в Финляндии.
Волли говорит, что он сделал это специально, чтобы западные люди чувствовали себя здесь, как дома, – отвечает Пия.
– Какой же он при этом мерзавец и лицемер! – непроизвольно вырывается у меня.
– Не говори так, – пугается Пия, – вон он у стойки стоит, услышать может.
– Ладно, – вмешивается я Гадаски, – закажем себе водки. Пусть этот австралийский ублюдок нашим русским рублем подавится!
– Он не совсем австралийский, – замечает Пия. – Он русского происхождения из семьи эмигрантов. И вообще он наш друг!
Я перевожу взгляд на Мерью и вижу, что она меня с трудом узнает, настолько она пьяная. Тетенька-утконос оказывается хозяйкой квартиры, в которой была Party. Почему же Party закончилась так рано?
– А Мерья тоже в консульстве работает? – спрашиваю я, чтобы поддержать разговор.
– Нет, Мерья работает в представительстве Finn Air. Она там главный менеджер, самый важный человек. Мерья вообще очень умная. Правда, Мерья?
– Да-а-ааа, – мычит Мерья, окидывая нас мутным взором.
– А живет она тоже на Робеспьера?
– Нет, у нее большая квартира на Гороховой, рядом с представительством Finn Air.
Пока я беседую с Пией о Мерье, Гадаски проводит дознание Утконоса.
– Пия, а почему же Party закончилась так рано? Ведь завтра воскресенье и можно было бы праздновать до утра? Я очень мало знаю финнов, но мне кажется, что здесь что-то не так. Почему так рано все разошлись?
– О, ее муж, – Пия кивает на Утконоса, – он такой алкоголик!
Вообще-то он хороший, у него здесь очень крупная фирма и в Финляндии тоже есть бизнес, но он много пьет. Сегодня он очень напился и упал на камин. Одна половина лица у него сразу стала синей, и все думали, что он умер. Но он жив, его отвезли в больницу. У нее была такая истерика! Праздник был испорчен. Гостям пришлось уходить. Ты понимаешь? Теперь она говорит, что будет с ним разводиться, что он всегда такой, и что это было в последний раз.
– А дети у них есть?
– Да, у них трое детей!
– У меня в Лондоне много друзей, которые занимаются property development, – говорит Утконосу Гадаски. – Property development – это когда покупают старую квартиру или дом, а потом ремонтируют и пересдают или продают дороже, – поясняет он мне.
– Да, в Петербурге это тоже сейчас очень хороший бизнес, – оживляется женщина-утконос. – Я пока сделала только первую квартиру, но хочу заниматься этим еще. А вы хотите ее посмотреть? Мне все равно сейчас надо туда еще вернуться.
Заметив наши колебания, она начинает настаивать:
– Пойдемте, это здесь – на Мойке, только мост перейти. Там еще столько всего из еды и питья осталось!
– Да, почему бы нам туда не пойти? – поддерживает ее Пия. – Мерья может там немного поспать, а мы еще выпьем!
Квартира Утконоса выглядит внушительно. На просторной кухне видны почти не тронутые угощения и напитки, на которые мы все дружно наваливаемся. Под разносортицу нарезанных сыров с виноградом мы открываем вынутую из холодильника бутылку шампанского. Хозяйка показывает нам фотографии квартиры, какой она была до ремонта. До ремонта квартира представляла собой руины, не то, что теперь. Ее главное достоинство – красивый вид на Мойку. Комнаты идут анфиладами, все они проходные. При желании по квартире можно ходить кругами – выйдя из кухни и двигаясь только вперед, мы снова в туда возвращаемся. Нашу верхнюю одежду мы все в знак солидарности отдаем в качестве подстилки уснувшей прямо на полу Мерье, и она в нее заворачивается, свив себе довольно уютное гнездышко. Она мирно похрапывает, а мы доедаем и допиваем все, что хотим. И нам всего этого не доесть и не допить, настолько всего этого много. Наш маленький праздник после праздника мне нравится. Мы сидим на полу с тарелками и стаканами в руках и болтаем о всяческой ерунде. Но, пора расходиться…
Мерью мы отправляем домой на такси.
– Вы за ней хорошо смотрите, чтобы ничего не случилось. Она иностранка и очень пьяная. – Предупреждает таксиста Пия. – А номер ваш мы на всякий случай запомним.
Сами мы ловим частника, который высаживает нас с Пией перед ее домом, а Гадаски везет дальше на Чайковского. Прощаясь, я желаю ему спокойной ночи и обещаю подойти утром, чтобы его проводить.