Страница:
Приняв душ, отправляюсь платить за телефон и завтракать в "Колобок". Хочется гулять и дышать до бесконечности. Мне следует подумать над тем, где будет выставка Кристины. Лучше всего было бы найти человека, который этим займется. Попробую позвонить Сандре Фроммель. Она работает теперь в Русском музее у Горбуна. Может быть, она за это дело возьмется. По крайней мере, ей было бы интересно. Кристина могла бы ей заплатить за кураторскую работу. Пусть договорится с Горбуном, и все прямо там и выставит.
Неторопливо прошвыриваюсь по Невскому проспекту, перехватывая глазами взоры хорошеньких женщин. Жалко, что уехал Будилов, он любит знакомиться на улице. Если он видит интересную девушку, он может за ней побежать. Так бывало уже не однажды. Мне стоило только показать на объект и он, как верный пес, смело пускался преследовать добычу, загоняя ее льстивыми предложениями в кафе или в парк, где на нее уже набрасывался я.
От подобных охот Будилову по большому счету редко что перепадало, потому что ему некуда было привести. У Будилова нет места для личной жизни, а есть только для семейной, поэтому он сильно страдает. Так, например, он несколько месяцев терпеливо выгуливал кулечницу Вику. А что толку?
Да, они ходили в кино. Да, они пили кофе. Но они не могли позаниматься любовью. Им просто-напросто было негде. Их любовь не состоялась, постепенно растворившись в улицах и подворотнях большого города. Она не нашла себе совершенно никакой почвы – пусть хотя бы шаткой почвы дивана. А почва для любви необходима, как необходима она для цветов, растений, зверей и всего живого.
На улице Некрасова в подвале открылось интернет-кафе, открытия которого так ждал Будилов. Не дождался, уехал в Норвегию, а оно как раз и открылось. Я захожу в него, чтобы проверить почту и отправить e-mail-ы. В нем не только компьютеры с интернетом, но и кухня. Заказываю себе обед. От горячей пищи, залитой холодным пивом, окончательно прихожу в себя. Боже мой, ведь Пия теперь наверняка злится, что я ушел, не заговорив о женитьбе. Я свалил, как ни в чем ни бывало, и ни о чем не сказав. А что я должен был сказать, если она не дала мне завтрака и вела себя странно?
Достаю мобильный телефон и набираю ей мессидж – "А ты еще хочешь ходить за меня замуж?". Ее ответ не заставляет себя ждать, она просит, чтобы я позвонил ей домой. Звоню немедленно. Любопытно узнать, что же случилось.
– Привет! Как дела?
– Привет! Мы поженимся через две недели. Я только что говорила с финским пристом. Он все сделает.
– А почему только через две недели? Слишком долго ждать. Хочешь, мой знакомый русский прист поженит нас прямо сегодня или завтра?
– Это тот, о котором ты мне рассказывал? Нет, тогда лучше не надо! Давай ждать две недели. Это не так уж долго.
– Но, почему мы должны ждать?
– Так надо. Через две недели придут мои бумаги из Финляндии, и мы поженимся.
– Ты хочешь, чтобы мы поженились на твой праздник?
– Да, тогда мы делаем все сразу, и не придется дважды собирать гостей.
– Стоп, слушай меня внимательно! Мы с тобой…
Но Пия перебивает меня на полуслове:
– Владимир, давай не будем обсуждать все это по телефону. Приди сюда в шесть часов, и мы обо всем спокойно переговорим. Зачем нужна такая паника?
– Ладно, до вечера! Целую.
Разговор закончен и я в замешательстве. Эта женщина все решает по-своему, не посоветовавшись со мной. Я полностью оказался в ее власти и делаю все, что она хочет. То приди, то уйди, то ходи с ней замуж, то подожди две недели. А интуиция подсказывает мне, что две недели ждать глупо. На этом празднике будут всякие уроды и случайные люди из бара "Пушкин" вместе с его хозяином австралитянином Волли, с которым у Пии, как оказалось, была связь.
Она призналась мне об этом ночью в пятницу, когда мы оттуда вернулись. Это было одним из многих ее откровений, которые она хотела мне тогда выложить. У них была связь, как только она приехала в августе. Но Волли оказался импотентом, и поэтому они быстро расстались.
– Не может этого быть, – сразу не поверил ей я. – Ведь ты так быстро кончаешь, и тебе так мало надо. Неужели у него совсем не стоит?
– Да, представь себе – не стоит! С виду он такой видный и энергичный мужчина, еще совсем не старый, а в штанах у него кусок ваты.
– Что же он тогда делал? Он тебе лизал?
– Да, он давал мне oral pleasure. Надо отдать ему должное, он делал это хорошо. У него сильный толстый язык. Но язык – это все же не хуй! Я – взрослая женщина, и мне нужен хуй. Мне нужен хороший хуй, такой, как у тебя, Владимир!
Мне хочется жениться на Пие тихо и без свидетелей, а не устраивать из этого целое цирковое представление для каких-то ублюдков и выродков, не способных это по достоинству оценить. Конечно, она все рассчитала – на праздник приедет мама, брат, друзья из Финляндии. Ей можно будет хвастаться не только дипломом лапландского университета, но русским мужем. Это – двойная удача. Но мне не особо хочется, чтобы мною хвастались, как животным. Лучше, если она сообщит о нашей женитьбе мимоходом, как о факте уже состоявшемся некоторое время назад.
Потому, что мне неприятно, если меня начнет публично поздравлять пиздолиз Волли или жирный швед, хозяин бара "Time Out" на Марата, пытавшийся подкатывать к Пие яйца. Об этом она мне тоже рассказала. Он пригласил их с Мерьей в свой бар за то, что они помогли провернуть ему какую-то транспортную аферу, связанную с беспошлинной поставкой оборудования через Финляндию. Он угощал и поил их, а затем предложил Пие с ней переспать. Она была в шоке.
– Владимир, он такой огромный и толстый, – сказала она мне. – Мне просто страшно было представить себя с ним в постели. Если бы он на меня залез, он бы меня точно раздавил. У него килограмм двести весу! Но в общении он довольно милый.
Глава 62. ВСЯКИЕ СТРАННОСТИ. ВОЗВРАЩЕНИЕОЛЬГИ.
Глава 63. ВЗГЛЯД. ДУРНЫЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ. КАРТИНА БУДИЛОВА.
Неторопливо прошвыриваюсь по Невскому проспекту, перехватывая глазами взоры хорошеньких женщин. Жалко, что уехал Будилов, он любит знакомиться на улице. Если он видит интересную девушку, он может за ней побежать. Так бывало уже не однажды. Мне стоило только показать на объект и он, как верный пес, смело пускался преследовать добычу, загоняя ее льстивыми предложениями в кафе или в парк, где на нее уже набрасывался я.
От подобных охот Будилову по большому счету редко что перепадало, потому что ему некуда было привести. У Будилова нет места для личной жизни, а есть только для семейной, поэтому он сильно страдает. Так, например, он несколько месяцев терпеливо выгуливал кулечницу Вику. А что толку?
Да, они ходили в кино. Да, они пили кофе. Но они не могли позаниматься любовью. Им просто-напросто было негде. Их любовь не состоялась, постепенно растворившись в улицах и подворотнях большого города. Она не нашла себе совершенно никакой почвы – пусть хотя бы шаткой почвы дивана. А почва для любви необходима, как необходима она для цветов, растений, зверей и всего живого.
На улице Некрасова в подвале открылось интернет-кафе, открытия которого так ждал Будилов. Не дождался, уехал в Норвегию, а оно как раз и открылось. Я захожу в него, чтобы проверить почту и отправить e-mail-ы. В нем не только компьютеры с интернетом, но и кухня. Заказываю себе обед. От горячей пищи, залитой холодным пивом, окончательно прихожу в себя. Боже мой, ведь Пия теперь наверняка злится, что я ушел, не заговорив о женитьбе. Я свалил, как ни в чем ни бывало, и ни о чем не сказав. А что я должен был сказать, если она не дала мне завтрака и вела себя странно?
Достаю мобильный телефон и набираю ей мессидж – "А ты еще хочешь ходить за меня замуж?". Ее ответ не заставляет себя ждать, она просит, чтобы я позвонил ей домой. Звоню немедленно. Любопытно узнать, что же случилось.
– Привет! Как дела?
– Привет! Мы поженимся через две недели. Я только что говорила с финским пристом. Он все сделает.
– А почему только через две недели? Слишком долго ждать. Хочешь, мой знакомый русский прист поженит нас прямо сегодня или завтра?
– Это тот, о котором ты мне рассказывал? Нет, тогда лучше не надо! Давай ждать две недели. Это не так уж долго.
– Но, почему мы должны ждать?
– Так надо. Через две недели придут мои бумаги из Финляндии, и мы поженимся.
– Ты хочешь, чтобы мы поженились на твой праздник?
– Да, тогда мы делаем все сразу, и не придется дважды собирать гостей.
– Стоп, слушай меня внимательно! Мы с тобой…
Но Пия перебивает меня на полуслове:
– Владимир, давай не будем обсуждать все это по телефону. Приди сюда в шесть часов, и мы обо всем спокойно переговорим. Зачем нужна такая паника?
– Ладно, до вечера! Целую.
Разговор закончен и я в замешательстве. Эта женщина все решает по-своему, не посоветовавшись со мной. Я полностью оказался в ее власти и делаю все, что она хочет. То приди, то уйди, то ходи с ней замуж, то подожди две недели. А интуиция подсказывает мне, что две недели ждать глупо. На этом празднике будут всякие уроды и случайные люди из бара "Пушкин" вместе с его хозяином австралитянином Волли, с которым у Пии, как оказалось, была связь.
Она призналась мне об этом ночью в пятницу, когда мы оттуда вернулись. Это было одним из многих ее откровений, которые она хотела мне тогда выложить. У них была связь, как только она приехала в августе. Но Волли оказался импотентом, и поэтому они быстро расстались.
– Не может этого быть, – сразу не поверил ей я. – Ведь ты так быстро кончаешь, и тебе так мало надо. Неужели у него совсем не стоит?
– Да, представь себе – не стоит! С виду он такой видный и энергичный мужчина, еще совсем не старый, а в штанах у него кусок ваты.
– Что же он тогда делал? Он тебе лизал?
– Да, он давал мне oral pleasure. Надо отдать ему должное, он делал это хорошо. У него сильный толстый язык. Но язык – это все же не хуй! Я – взрослая женщина, и мне нужен хуй. Мне нужен хороший хуй, такой, как у тебя, Владимир!
Мне хочется жениться на Пие тихо и без свидетелей, а не устраивать из этого целое цирковое представление для каких-то ублюдков и выродков, не способных это по достоинству оценить. Конечно, она все рассчитала – на праздник приедет мама, брат, друзья из Финляндии. Ей можно будет хвастаться не только дипломом лапландского университета, но русским мужем. Это – двойная удача. Но мне не особо хочется, чтобы мною хвастались, как животным. Лучше, если она сообщит о нашей женитьбе мимоходом, как о факте уже состоявшемся некоторое время назад.
Потому, что мне неприятно, если меня начнет публично поздравлять пиздолиз Волли или жирный швед, хозяин бара "Time Out" на Марата, пытавшийся подкатывать к Пие яйца. Об этом она мне тоже рассказала. Он пригласил их с Мерьей в свой бар за то, что они помогли провернуть ему какую-то транспортную аферу, связанную с беспошлинной поставкой оборудования через Финляндию. Он угощал и поил их, а затем предложил Пие с ней переспать. Она была в шоке.
– Владимир, он такой огромный и толстый, – сказала она мне. – Мне просто страшно было представить себя с ним в постели. Если бы он на меня залез, он бы меня точно раздавил. У него килограмм двести весу! Но в общении он довольно милый.
Глава 62. ВСЯКИЕ СТРАННОСТИ. ВОЗВРАЩЕНИЕОЛЬГИ.
"You can come to me any time you want. I will be not strange with you anymore. Love Pia" – приходит мне неожиданный SMS. Ага, значит, она вполне понимает, что ведет себя со мной неадекватно! Ладно, посмотрим, как будет развиваться ситуация. Нужно попробовать повернуть все по-моему. Буду настаивать на своем. Уже достаточно и того, что я на ней женюсь. Пусть довольствуется этим немалым. И никаких цирков!
Сообщение я не стираю, предусмотрительно оставляя на будущее, но раньше шести, тем не менее, не появляюсь. Придя в шесть, застаю большую тусовку финских детей, играющих с койрой и смотрящих привезенные из Выборга мультфильмы на финском языке. Пия суетится и бегает по квартире.
– Сейчас придет Лика. Это – моя хорошая подруга. Мы с ней долго не виделись. Пожалуйста, будь с ней приветлив. Она – грузинка и врач-гинеколог.
– Ага, – говорю я, вспоминая при этом грузина-уролога.
В квартире в мое отсутствие наведен порядок. Посуда, брошенная нами еще в субботу после предотъездной пьянки с Будиловым, вымыта. Все убрано. В спальне кровати застелены чистым бельем. На балконе расставлены цветы в горшочках, которых раньше не было. Фантастика, да и только. Неужели – постаралась Пия? А я даже не купил ей никакого подарка. Вместо этого я решил принести с собой свою зубную щетку. Наконец-то. До этого я всегда забывал ее взять, и уходил по утрам с нечищеными зубами. Теперь я ставлю свою зубную щетку в пластиковый стаканчик на умывальнике к щеткам Кая и Пии.
– Откуда взялись эти цветы на балконе? – спрашиваю я.
– Красиво? Это мы с Каем купили сегодня в Павильоне Цветов в
Таврическом саду.
– Красиво. Я хочу перевесить зеркало в прихожей. Оно висит слишком низко и мне не видно в нем мою голову.
– Не трогай зеркало. Это я его так повесила. Пусть так и висит.
– Но мне не удобно. Я перевешу.
– Не трогай, это не твоя квартира!
– В чем дело? Что-то не так?
– Извини, кто-то звонит снаружи. Это пришла Лика. Сейчас я вас познакомлю.
Лика приносит тюльпаны. Целый букет больших красных тюльпанов, которые Пия спешит поставить в воду. Мы располагаемся за кухонным столом, и женщины принимаются болтать между собой, обмениваясь воспоминаниями и комплиментами.
– Обязательно приходи 18-го мая на мой праздник! – говорит Пия.
– Ой, 18-го я как раз и не могу – у меня ночное дежурство в больнице.
– А ты отпросись или поменяйся с кем-нибудь. Я тоже должна была дежурить в консульстве, но поменялась, и теперь буду дежурить в следующие выходные. Поменяться можно всегда. Я бы хотела, что ты приходишь. Будет много мужчин, и мы посмотрим тебе хорошего мужчину. Обязательно приходи. Будет моя мама, и я тебя с ней познакомлю. А как там твоя мама?
– Она передает тебе привет. Когда она узнала, что я иду сегодня к тебе, она очень обрадовалась. А по дороге от метро я встретила Люду, и мы с ней потрепались о жизни. Рассказывай, что нового.
– Мы только сегодня вернулись из Лаппенранты. А в пятницу ходили в бар "Пушкин", где мы с тобой однажды были. Нам нужно еще ходить куда-нибудь вместе, чтобы посмотреть мужчин. Хочешь чаю? Я могу поставить.
От их разговоров мне сразу становится скучно и вместе с тем понятно, что квартиру убирала не Пия, а Люда. А чего стоит последнее предложение идти и смотреть мужчин?! Зачем я должен присутствовать при этих блядских разговорах? Тем более, что Лика уж вовсе не красавица. С такой внешностью нужно ходить не по барам, чтобы смотреть там мужчин, а по зоопаркам, чтобы смотреть там крокодилов. Поэтому я тихонько ретируюсь в гостиную к детям, и начинаю смотреть с ними "Pokemon 3".
– Владимир, – кричит Пия. – Иди сюда! Ты почему нас бросил? Иди – говори с Ликой!
Я возвращаюсь обратно и начинаю расспрашивать Лику о ее карьере. Узнаю, что она уже несколько лет работает над диссертацией, уже написала первую главу, но профессор никак не найдет времени, чтобы ее прочитать. Он страшно занят – то у него конференция в Москве, то операция в Сосновом Бору, то он заболел гриппом. Слушая всю эту ересь, мне хочется послать ее в жопу вместе с ее диссертацией и с ее профессором. И где только Пия ее отрыла? Поскорее бы она отсюда свалила! У нее на шее какая-то язва. Могла бы заклеить пластырем, ведь противно же смотреть!
– Владимир, я отвезу Лику к метро на "Чернышевскую", а ты оставайся с детьми. Хорошо?
– Ой, Пия, не надо меня везти! Я сама дойду! Что ты?
– Я хочу это сделать – хочу показать тебе свою машину. Идем!
Когда они уходят, я беру рулон широкого скотча, лежащий на подоконнике, и иду с ним в спальню. Залезаю под кровати и крепко сматываю им ноги друг к другу. Теперь они не будут разъезжаться по ночам, когда мы на них ебемся.
Приходит Тела, чтобы забрать свою девочку. Рассказывает о том, что ездила в Выборг по делам финского меньшинства и ужасно устала. Дети досматривают фильм и начинают играть с собакой. Возвращается Пия. Уже половина девятого. Когда же мы будем говорить о наших делах?
– Сегодня у меня должен был быть массаж в пять, но
Лена-массажистка почему-то не пришла, хотя я с ней договаривалась.
Завтра я позвоню твоей Гульнаре.
– Позвони. Мне будет интересно узнать твое мнение о ней.
К девяти детей разбирают. Мы остаемся одни. Пия зовет Кая и усаживается с ним на диван, обняв его за плечи. Ее лицо приобретает серьезное, сосредоточенное выражение. Знаком руки она предлагает мне сесть в кресло напротив. Мы смотрим в глаза друг другу. Я пробую улыбнуться, но не могу. Она ждет, чтобы я начинал говорить. О чем?
Я молчу. Она тоже молчит. Молчание становится неловким. Кай ерзает. Мой взгляд скользит по столу и цепляется за бутылочку с массажным маслом, которым Пия натирала мне в субботу ступни ног. Она сказала, что любит это делать, она делала это своему мужу, а теперь, если мне понравится, станет делать и мне. Мне понравилось, поэтому я говорю:
– Может быть, ты сделаешь мне foot massage?
– Нет, – упрямо отвечает она.
– Тогда я пошел. Мне надо еще совершить сегодня несколько международных звонков.
При этом я поднимаюсь с кресла и, ловя на себе недоумевающий взгляд Кая, Пия явно готовила его весь день к этому разговору, бросаю ему по-английски:
– I am going. I have to make some international calls.
Я вижу, как дергается при этом лицо Пии, становясь несчастным и жалким. Маска сосредоточенности и серьезности слетает с него в мгновение ока.
– Не уходи, – шепчет она сорвавшимся голосом. – Пожалуйста, не уходи…
Но я вдруг наполняюсь решимости быть до конца жестоким. Она достаточно испытывала мое терпение и трепала мне нервы весь сегодняшний день. Пусть теперь хорошенько подумает над собственным поведением. Надо ее наказать, проявить твердость, иначе она будет меня ломать в будущем. Я должен быть сильным и жестким!
– Почему ты никогда не скажешь мне правду? – слышу я ее беспомощный лепет.
Повернувшись, я выхожу в прихожую, быстро обуваюсь и, не оглядываясь, бегу по лестнице вниз, не в силах больше себя контролировать. Я бегу по улице, переходя постепенно на шаг, и без лифта по лестнице поднимаюсь на шестой этаж.
Только у себя дома замечаю, что меня сильно знобит. Лоб покрывается испариной, к горлу подступает тошнота. Я чувствую, что надо вернуться, но мне удается себя сдержать. Каким-то образом попробую вытерпеть до утра, чтобы все перегорело. Не стану идти на поводу у женщины! Завтра она будет как шелковая. Если я вернусь сейчас – я признаю свое поражение. Она хочет, чтобы я возвращался. Она меня ждет. Может быть, наивно надеется, что я действительно сделаю только несколько необходимых звонков и приду назад? Но я не приду! А звонки я сделаю – и первым делом я позвоню Ольге!
Ольга дома. Ольга рада, что я объявился.
– Хочешь, я скажу тебе что-то хорошее? – спрашивает она.
– Скажи, мне это сейчас нужно! А еще расскажи о Будапеште, как там было?
– Хорошо, сейчас я приеду и все тебе расскажу.
– Это и есть то хорошее, что ты хотела мне сказать?
– Да, встречай меня у метро через час – в половине одиннадцатого.
Насколько эротичными могут быть слова? От разговора с Ольгой мне становится легче. Я ощущаю эрекцию, снимаю штаны и подхожу к зеркалу, в котором отражается мой нетерпеливо подрагивающий хуй, который через час я всажу в Ольгу, и который еще совсем недавно – вчера вечером, показывал в соседней Финляндии свои лучшие стороны. Почему же так возбуждают слова и мысли?
Они зачастую возбуждают сильнее самого телесного акта. Однажды, я не мог кончить на проститутке, привезенной ко мне с Суворовского проспекта Маленьким Мишей. И тогда я потребовал, чтобы она шептала мне в ухо:
– Я люблю тебя! Ты мой единственный и неповторимый. Мне с тобой хорошо!
– Но это же не правда! – возмутилась она. – Я не стану этого делать, потому, что я тебя не люблю! Это – обман! Я тебя ненавижу!
– В сексе нет, и не может быть правды, в нем все – обман и иллюзия! Секс – это очень странная штука… Хорошо, если ты не хочешь шептать о любви, тогда кричи о ненависти! Кричи – "Я тебя ненавижу!"
– Я тебя ненавижу, – злобно прошипела она, и я кончил.
А Ольга похожа на весенний цветочек, ее светловолосая головка, надушенная легкими духами, выглядывает из фиолетовой в клетку рубашки с расстегнутым воротом, ее ноги в черных чулках, поставленные на высокие каблуки, напоминают тонкие стебли. Поверх рубашки она завернута в весеннюю курточку-обертку. Я беру ее и целую, вышедшую из метро на станции "Чернышевская", чтобы насытить мою весеннюю похоть. В легких сумерках начинающихся белых ночей я веду ее по Фурштатской улице к Таврическому саду. Зачем – туда, а не сразу домой – не знаю!
Если Пия – моя кармическая половина, то Ольга, я уверен, тоже играет в моей жизни некую кармическую роль. Возможно, что она меня от Пии спасает. Я прислушиваюсь и приглядываюсь к ситуациям, я призываю на помощь свою интуицию. Я стараюсь понять непонятное и предвидеть непредвиденное. Мы идем, и Ольга щебечет, как птица, обнимая меня за талию и прижимаясь ко мне покрепче.
Безмятежные входим мы в парк. Проходим мимо постамента памятника Ленину без Ленина и подходим к белеющему памятнику Есенину. Зачем мы к нему подходим? Мы останавливаемся посередине поляны и начинаем безудержно целоваться в сладостных ароматах расцветшей черемухи.
И тут мне вдруг начинает казаться, что за мной наблюдают. Словно я голый. Но не совсем, словно голый. Быть голым для меня совершенно не страшно. Голым мне приходилось неоднократно выступать публично – со сцены театра и даже с университетской кафедры. Голым я выходил на балкон, когда познакомился с Пией. То, что я ощущаю сейчас – это нечто другое. Мне кажется, что с меня сняли кожу. Я чувствую себя беззащитным и обескоженным.
– Пойдем скорее ко мне! – говорю я Ольге.
– Да, пойдем, а то меня уже закусали комарики!
Мне так странно, так беспокойно. И снова меня начинает знобить и колбасить. Это – Пия! Наверное, она думает сейчас обо мне? Или наблюдает за мной из кустов? Возможно ли, чтобы она меня выследила? Нет, гоню я от себя эту мысль, такого не может быть! Трудно представить, чтобы она бросила дома Кая и пошла следить за мной.
А безотчетный страх и волнение продолжают усиливаться. Только уже в лифте я облегченно вздыхаю и отдаю свой рот Ольге. Она заглатывает мой язык, покусывая его острыми щучьими зубками, жадной рукой нащупывая при этом в штанах мой изогнувшийся рыболовный крючок.
Так мы извиваемся в едущем, а затем остановившемся лифте, в котором вдруг гаснет свет. Со всей очевидностью Ольга хочет меня прямо здесь, а мне страшно, что дверь лифта вдруг распахнется, и нас увидят. Но почему я боюсь, что же в этом страшного? Ну, увидят – и пусть увидят!
Однако страх сильнее и настойчивее логики, я судорожно пробую вырваться из объятий возлюбленной и в итоге выскакиваю весь расстегнутый со свалившимися до колен штанами на полутемную лестничную клетку. Мне кажется, что там – вверху, у глухо закрытой двери на чердак зловеще чернеет человеческая фигура. Пия? О, Господи! Я схожу с ума! Мое сердце сейчас выпрыгнет из груди через открытое, запыхавшееся от продолжительный поцелуев горло.
Нащупав ключ, открываю дверь, пропуская вперед Ольгу. А на спине моей остается взгляд, который мне не удается сбросить даже с одеждой. Так было уже однажды, когда режиссер Сергей Гольдцан привел ко мне продавщицу из булочной, а ее друг-грузчик их выследил и стоял под дверью всю ночь. Он стучал и звонил, сыпал матами и угрозами, нас и ее в нашей дикой оргии только подогревавшими.
Тогда мне было не страшно, а ведь он мог выломать в то время еще бывшую деревянной дверь и, ворвавшись в квартиру, нас всех перерезать, или подкараулить нас утром. Да, тогда мне было не страшно за деревянной дверью, а сейчас – за железной, в которую даже никто не ломится и не скребется, мне до безумия страшно!
Но я – не один, со мной разгоряченная и ничего не боящаяся Ольга. Она стаскивает с меня одежду, овладевая мною прямо у двери. Я отдаюсь ей, как женщина. В этот момент я ее ненавижу, но от этой ненависти мне хочется ее еще больше. А она испускает громкие голливудские стоны, как девушка, насмотревшаяся по видео классики жанра.
Сообщение я не стираю, предусмотрительно оставляя на будущее, но раньше шести, тем не менее, не появляюсь. Придя в шесть, застаю большую тусовку финских детей, играющих с койрой и смотрящих привезенные из Выборга мультфильмы на финском языке. Пия суетится и бегает по квартире.
– Сейчас придет Лика. Это – моя хорошая подруга. Мы с ней долго не виделись. Пожалуйста, будь с ней приветлив. Она – грузинка и врач-гинеколог.
– Ага, – говорю я, вспоминая при этом грузина-уролога.
В квартире в мое отсутствие наведен порядок. Посуда, брошенная нами еще в субботу после предотъездной пьянки с Будиловым, вымыта. Все убрано. В спальне кровати застелены чистым бельем. На балконе расставлены цветы в горшочках, которых раньше не было. Фантастика, да и только. Неужели – постаралась Пия? А я даже не купил ей никакого подарка. Вместо этого я решил принести с собой свою зубную щетку. Наконец-то. До этого я всегда забывал ее взять, и уходил по утрам с нечищеными зубами. Теперь я ставлю свою зубную щетку в пластиковый стаканчик на умывальнике к щеткам Кая и Пии.
– Откуда взялись эти цветы на балконе? – спрашиваю я.
– Красиво? Это мы с Каем купили сегодня в Павильоне Цветов в
Таврическом саду.
– Красиво. Я хочу перевесить зеркало в прихожей. Оно висит слишком низко и мне не видно в нем мою голову.
– Не трогай зеркало. Это я его так повесила. Пусть так и висит.
– Но мне не удобно. Я перевешу.
– Не трогай, это не твоя квартира!
– В чем дело? Что-то не так?
– Извини, кто-то звонит снаружи. Это пришла Лика. Сейчас я вас познакомлю.
Лика приносит тюльпаны. Целый букет больших красных тюльпанов, которые Пия спешит поставить в воду. Мы располагаемся за кухонным столом, и женщины принимаются болтать между собой, обмениваясь воспоминаниями и комплиментами.
– Обязательно приходи 18-го мая на мой праздник! – говорит Пия.
– Ой, 18-го я как раз и не могу – у меня ночное дежурство в больнице.
– А ты отпросись или поменяйся с кем-нибудь. Я тоже должна была дежурить в консульстве, но поменялась, и теперь буду дежурить в следующие выходные. Поменяться можно всегда. Я бы хотела, что ты приходишь. Будет много мужчин, и мы посмотрим тебе хорошего мужчину. Обязательно приходи. Будет моя мама, и я тебя с ней познакомлю. А как там твоя мама?
– Она передает тебе привет. Когда она узнала, что я иду сегодня к тебе, она очень обрадовалась. А по дороге от метро я встретила Люду, и мы с ней потрепались о жизни. Рассказывай, что нового.
– Мы только сегодня вернулись из Лаппенранты. А в пятницу ходили в бар "Пушкин", где мы с тобой однажды были. Нам нужно еще ходить куда-нибудь вместе, чтобы посмотреть мужчин. Хочешь чаю? Я могу поставить.
От их разговоров мне сразу становится скучно и вместе с тем понятно, что квартиру убирала не Пия, а Люда. А чего стоит последнее предложение идти и смотреть мужчин?! Зачем я должен присутствовать при этих блядских разговорах? Тем более, что Лика уж вовсе не красавица. С такой внешностью нужно ходить не по барам, чтобы смотреть там мужчин, а по зоопаркам, чтобы смотреть там крокодилов. Поэтому я тихонько ретируюсь в гостиную к детям, и начинаю смотреть с ними "Pokemon 3".
– Владимир, – кричит Пия. – Иди сюда! Ты почему нас бросил? Иди – говори с Ликой!
Я возвращаюсь обратно и начинаю расспрашивать Лику о ее карьере. Узнаю, что она уже несколько лет работает над диссертацией, уже написала первую главу, но профессор никак не найдет времени, чтобы ее прочитать. Он страшно занят – то у него конференция в Москве, то операция в Сосновом Бору, то он заболел гриппом. Слушая всю эту ересь, мне хочется послать ее в жопу вместе с ее диссертацией и с ее профессором. И где только Пия ее отрыла? Поскорее бы она отсюда свалила! У нее на шее какая-то язва. Могла бы заклеить пластырем, ведь противно же смотреть!
– Владимир, я отвезу Лику к метро на "Чернышевскую", а ты оставайся с детьми. Хорошо?
– Ой, Пия, не надо меня везти! Я сама дойду! Что ты?
– Я хочу это сделать – хочу показать тебе свою машину. Идем!
Когда они уходят, я беру рулон широкого скотча, лежащий на подоконнике, и иду с ним в спальню. Залезаю под кровати и крепко сматываю им ноги друг к другу. Теперь они не будут разъезжаться по ночам, когда мы на них ебемся.
Приходит Тела, чтобы забрать свою девочку. Рассказывает о том, что ездила в Выборг по делам финского меньшинства и ужасно устала. Дети досматривают фильм и начинают играть с собакой. Возвращается Пия. Уже половина девятого. Когда же мы будем говорить о наших делах?
– Сегодня у меня должен был быть массаж в пять, но
Лена-массажистка почему-то не пришла, хотя я с ней договаривалась.
Завтра я позвоню твоей Гульнаре.
– Позвони. Мне будет интересно узнать твое мнение о ней.
К девяти детей разбирают. Мы остаемся одни. Пия зовет Кая и усаживается с ним на диван, обняв его за плечи. Ее лицо приобретает серьезное, сосредоточенное выражение. Знаком руки она предлагает мне сесть в кресло напротив. Мы смотрим в глаза друг другу. Я пробую улыбнуться, но не могу. Она ждет, чтобы я начинал говорить. О чем?
Я молчу. Она тоже молчит. Молчание становится неловким. Кай ерзает. Мой взгляд скользит по столу и цепляется за бутылочку с массажным маслом, которым Пия натирала мне в субботу ступни ног. Она сказала, что любит это делать, она делала это своему мужу, а теперь, если мне понравится, станет делать и мне. Мне понравилось, поэтому я говорю:
– Может быть, ты сделаешь мне foot massage?
– Нет, – упрямо отвечает она.
– Тогда я пошел. Мне надо еще совершить сегодня несколько международных звонков.
При этом я поднимаюсь с кресла и, ловя на себе недоумевающий взгляд Кая, Пия явно готовила его весь день к этому разговору, бросаю ему по-английски:
– I am going. I have to make some international calls.
Я вижу, как дергается при этом лицо Пии, становясь несчастным и жалким. Маска сосредоточенности и серьезности слетает с него в мгновение ока.
– Не уходи, – шепчет она сорвавшимся голосом. – Пожалуйста, не уходи…
Но я вдруг наполняюсь решимости быть до конца жестоким. Она достаточно испытывала мое терпение и трепала мне нервы весь сегодняшний день. Пусть теперь хорошенько подумает над собственным поведением. Надо ее наказать, проявить твердость, иначе она будет меня ломать в будущем. Я должен быть сильным и жестким!
– Почему ты никогда не скажешь мне правду? – слышу я ее беспомощный лепет.
Повернувшись, я выхожу в прихожую, быстро обуваюсь и, не оглядываясь, бегу по лестнице вниз, не в силах больше себя контролировать. Я бегу по улице, переходя постепенно на шаг, и без лифта по лестнице поднимаюсь на шестой этаж.
Только у себя дома замечаю, что меня сильно знобит. Лоб покрывается испариной, к горлу подступает тошнота. Я чувствую, что надо вернуться, но мне удается себя сдержать. Каким-то образом попробую вытерпеть до утра, чтобы все перегорело. Не стану идти на поводу у женщины! Завтра она будет как шелковая. Если я вернусь сейчас – я признаю свое поражение. Она хочет, чтобы я возвращался. Она меня ждет. Может быть, наивно надеется, что я действительно сделаю только несколько необходимых звонков и приду назад? Но я не приду! А звонки я сделаю – и первым делом я позвоню Ольге!
Ольга дома. Ольга рада, что я объявился.
– Хочешь, я скажу тебе что-то хорошее? – спрашивает она.
– Скажи, мне это сейчас нужно! А еще расскажи о Будапеште, как там было?
– Хорошо, сейчас я приеду и все тебе расскажу.
– Это и есть то хорошее, что ты хотела мне сказать?
– Да, встречай меня у метро через час – в половине одиннадцатого.
Насколько эротичными могут быть слова? От разговора с Ольгой мне становится легче. Я ощущаю эрекцию, снимаю штаны и подхожу к зеркалу, в котором отражается мой нетерпеливо подрагивающий хуй, который через час я всажу в Ольгу, и который еще совсем недавно – вчера вечером, показывал в соседней Финляндии свои лучшие стороны. Почему же так возбуждают слова и мысли?
Они зачастую возбуждают сильнее самого телесного акта. Однажды, я не мог кончить на проститутке, привезенной ко мне с Суворовского проспекта Маленьким Мишей. И тогда я потребовал, чтобы она шептала мне в ухо:
– Я люблю тебя! Ты мой единственный и неповторимый. Мне с тобой хорошо!
– Но это же не правда! – возмутилась она. – Я не стану этого делать, потому, что я тебя не люблю! Это – обман! Я тебя ненавижу!
– В сексе нет, и не может быть правды, в нем все – обман и иллюзия! Секс – это очень странная штука… Хорошо, если ты не хочешь шептать о любви, тогда кричи о ненависти! Кричи – "Я тебя ненавижу!"
– Я тебя ненавижу, – злобно прошипела она, и я кончил.
А Ольга похожа на весенний цветочек, ее светловолосая головка, надушенная легкими духами, выглядывает из фиолетовой в клетку рубашки с расстегнутым воротом, ее ноги в черных чулках, поставленные на высокие каблуки, напоминают тонкие стебли. Поверх рубашки она завернута в весеннюю курточку-обертку. Я беру ее и целую, вышедшую из метро на станции "Чернышевская", чтобы насытить мою весеннюю похоть. В легких сумерках начинающихся белых ночей я веду ее по Фурштатской улице к Таврическому саду. Зачем – туда, а не сразу домой – не знаю!
Если Пия – моя кармическая половина, то Ольга, я уверен, тоже играет в моей жизни некую кармическую роль. Возможно, что она меня от Пии спасает. Я прислушиваюсь и приглядываюсь к ситуациям, я призываю на помощь свою интуицию. Я стараюсь понять непонятное и предвидеть непредвиденное. Мы идем, и Ольга щебечет, как птица, обнимая меня за талию и прижимаясь ко мне покрепче.
Безмятежные входим мы в парк. Проходим мимо постамента памятника Ленину без Ленина и подходим к белеющему памятнику Есенину. Зачем мы к нему подходим? Мы останавливаемся посередине поляны и начинаем безудержно целоваться в сладостных ароматах расцветшей черемухи.
И тут мне вдруг начинает казаться, что за мной наблюдают. Словно я голый. Но не совсем, словно голый. Быть голым для меня совершенно не страшно. Голым мне приходилось неоднократно выступать публично – со сцены театра и даже с университетской кафедры. Голым я выходил на балкон, когда познакомился с Пией. То, что я ощущаю сейчас – это нечто другое. Мне кажется, что с меня сняли кожу. Я чувствую себя беззащитным и обескоженным.
– Пойдем скорее ко мне! – говорю я Ольге.
– Да, пойдем, а то меня уже закусали комарики!
Мне так странно, так беспокойно. И снова меня начинает знобить и колбасить. Это – Пия! Наверное, она думает сейчас обо мне? Или наблюдает за мной из кустов? Возможно ли, чтобы она меня выследила? Нет, гоню я от себя эту мысль, такого не может быть! Трудно представить, чтобы она бросила дома Кая и пошла следить за мной.
А безотчетный страх и волнение продолжают усиливаться. Только уже в лифте я облегченно вздыхаю и отдаю свой рот Ольге. Она заглатывает мой язык, покусывая его острыми щучьими зубками, жадной рукой нащупывая при этом в штанах мой изогнувшийся рыболовный крючок.
Так мы извиваемся в едущем, а затем остановившемся лифте, в котором вдруг гаснет свет. Со всей очевидностью Ольга хочет меня прямо здесь, а мне страшно, что дверь лифта вдруг распахнется, и нас увидят. Но почему я боюсь, что же в этом страшного? Ну, увидят – и пусть увидят!
Однако страх сильнее и настойчивее логики, я судорожно пробую вырваться из объятий возлюбленной и в итоге выскакиваю весь расстегнутый со свалившимися до колен штанами на полутемную лестничную клетку. Мне кажется, что там – вверху, у глухо закрытой двери на чердак зловеще чернеет человеческая фигура. Пия? О, Господи! Я схожу с ума! Мое сердце сейчас выпрыгнет из груди через открытое, запыхавшееся от продолжительный поцелуев горло.
Нащупав ключ, открываю дверь, пропуская вперед Ольгу. А на спине моей остается взгляд, который мне не удается сбросить даже с одеждой. Так было уже однажды, когда режиссер Сергей Гольдцан привел ко мне продавщицу из булочной, а ее друг-грузчик их выследил и стоял под дверью всю ночь. Он стучал и звонил, сыпал матами и угрозами, нас и ее в нашей дикой оргии только подогревавшими.
Тогда мне было не страшно, а ведь он мог выломать в то время еще бывшую деревянной дверь и, ворвавшись в квартиру, нас всех перерезать, или подкараулить нас утром. Да, тогда мне было не страшно за деревянной дверью, а сейчас – за железной, в которую даже никто не ломится и не скребется, мне до безумия страшно!
Но я – не один, со мной разгоряченная и ничего не боящаяся Ольга. Она стаскивает с меня одежду, овладевая мною прямо у двери. Я отдаюсь ей, как женщина. В этот момент я ее ненавижу, но от этой ненависти мне хочется ее еще больше. А она испускает громкие голливудские стоны, как девушка, насмотревшаяся по видео классики жанра.
Глава 63. ВЗГЛЯД. ДУРНЫЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ. КАРТИНА БУДИЛОВА.
Взгляд, занесенный мной на спине из подъезда, продолжает за мной беспардонно следить, не позволяя мне полностью расслабиться. Я вздрагиваю от каждого шума едущего лифта, от чьих-то шагов на лестнице и от смутных предчувствий, полностью превращаясь в обнаженный нерв. Моя неожиданная боязливость и неуверенность только подстегивают Ольгу. Когда я прошу ее быть тише, она становится громче. Прежде она никогда не была такой громкой. Ее страстные порнографические выкрики наверняка слышны на лестнице. Но ее не унять. Проклятье! Я тоже начинаю кричать, но кричу я не от страсти, а от страха. Потому, что мне кажется, будто я участвую в собственном изнасиловании.
Чувствуя подступающий к горлу оргазм, я запрокидываю голову вверх и ударяюсь лицом в красный свет висящей над нами лампы-блина, ослепляющий мой мозг кровяным заревом. Я исступленно повторяю головой движение вверх-вниз, мешая в глазах красное с черным и выкрикивая бессвязные крики.
И тут я слышу, как на подоконнике, словно в унисон нашим бесчинствам, завибрировал мой телефон коротким электронным оргазмом полученного им мессиджа. Оставив Ольгу лежащей, я бросаюсь к нему, нетерпеливо нажимая указательным пальцем на кнопочку под светящимся значком запечатанного конвертика – маленького прямоугольничка, перечеркнутого андреевским крестиком.
"I will never trust any man anymore. Pia". От полученного текста меня бросает в истерический смех, мне становится легче, я набираю ответ – "You are right! Never trust any man anymore. Trust me only. Vladimir". Я отправляю свой мессидж, прекрасно зная, что она не понимает шуток, и что это – обида. Но я решаю поскорей выпроводить Ольгу и пойти к Пие, чтобы во всем разобраться. Если она посылает мессиджи – значит, она еще не спит. Я смотрю на часы – начало первого. С Ольгой я кончил всего только раз и вполне еще смогу удовлетворить Пию. No problem – все будет, как надо.
– Мне было с тобой хорошо, – говорит Ольга. – Но на метро я уже опоздала. Поеду домой на такси. До развода мостов еще есть время. Сейчас расскажу тебе, как было в Будапеште. Жаль, что нет алкоголя, хочется чего-нибудь выпить.
Она сидит, скрестив ноги, на моем одеяле под красной лампой-блином и говорит. Она говорит монотонно и бесконечно, навевая сон, словно птица Феникс. И уже через пару минут мне становится уютно и не хочется никуда идти и ни с кем разбираться. Я сажусь рядом с Ольгой и кладу голову ей на живот, вдыхая сладкие ароматы из ее приоткрытой и, как сэндвич, медленно остывающей пизды.
Ее рука благодарно треплет мой свалившийся от усталости на бок член, словно уши верного, умотавшегося от веселых игр пса. А моему псу-члену снова хочется играть и прыгать. Он вырывается из ее руки и лезет к ней целоваться, тычась горячим мокрым носом ей в губы и не давая продолжить рассказ. Он хочет играть и, потакая его причудам, я переворачиваю Ольгу, чтобы поставить ее по-собачьи. Вот так ему будет удобно. Вот, вот, вот…
Когда Ольга уходит, я получаю еще один мессидж – "Please, bring me a picture of Budilov one day. Pia". Все, это – разрыв! Это – последнее, что я ей должен. Она отдала Будилову деньги за картину, когда мы были в Финляндии, и мы договорились, что я заберу ее у Фиры и принесу Пие.
Неужели, это единственное обязательство, которое меня с ней связывает? Пожалуй, что – да! Больше я ей ничего не должен и ничего не обещал. Сомнений нет – она рвет связь. Это – конец. Значит, и идти к ней сейчас не стоит. Завтра отнесу ей картину.
Я подхожу к окну и поднимаю жалюзи. От увиденного снаружи волосы мои поднимаются дыбом и начинают шевелиться. Мне по лицу наотмашь бьет холодной пощечиной желтое лицо-блин полной низко висящей над крышами домов луны. Это лицо Пии Линдгрен – моей финской женщины, мною сегодня брошенной. Я смотрю в ее глаза-впадины и не могу оторваться.
Я выхожу на балкон, впиваясь руками в перила, чтобы не прыгнуть. Из моей глотки вырывается нечеловеческий вой, от которого мне самому становится жутко. Так выть научили меня сибирские охотники. Это вой волков и оборотней. И сейчас он разносится по спящему ночному городу и даже мент не решается выйти из своей бронированной будки перед консульством, что посмотреть – в чем дело.
А я все вою да вою – до тех самых пор, пока последние силы не покидают меня, и я не валюсь обессилено на холодную плитку балконной мозаики, изображающую семь летящих в разные стороны будиловских ос. На ней забываюсь я глубоким сном-беспамятством, из которого меня пробуждает шум первого утреннего троллейбуса N 15, проезжающего внизу по улице Чайковского в направлении Литейного проспекта.
Луны нет, как нет и вчерашнего дня. Мое тело искусано комарами, а кости ломит от холода. Я вползаю на четвереньках обратно в комнату, где горит еще красная лампа-блин. Я заворачиваюсь в свое одеяло и засыпаю снова, как зверь, как загнанная и избитая собака. Мне ясно, что случилось нечто непоправимое. Случилось против моей воли, но при моем участии – вчера вечером я неосмотрительно вошел туда, откуда нет выхода.
Проснувшись около одиннадцати, начинаю посылать мессиджи Пие, которые она упорно игнорирует. Мое состояние начинает приближаться к помешательству. Я звоню Фире, чтобы забрать картину Будилова, но Фиры нет дома. Пробую пройтись прогуляться по городу. Нахождение наедине с самим собой дается с трудом. Мне хочется увидеть Пию во что бы то ни стало и поскорей, чтобы с ней объясниться.
К четырем часам появляется Фира. Забрав у нее картину, захожу к себе и набираю знакомый номер. Трубку берет Кай. Просит перезвонить через час, говорит, что Пия дома, но подойти к телефону не может. Что это значит? Это может означать только одно – если Пия не может подойти к телефону, тогда – у нее массаж. Объявилась пропавшая массажистка-Лена? Или там уже работает Гульнара? Дабы зря не ломать себе голову, отправляюсь, чтобы проверить на месте.
В квартиру меня запускает Кай. Картину Будилова я несу прямо перед собой на вытянутых руках, сам скромно за ней прячась. Осторожно выглянув из-за картины Будилова, я лицезрею возлежащую на большом обеденном столе Пию, разминаемую Гульнарой. Она лежит на животе лицом в мою сторону и улыбается мне смущенной мягкой улыбкой, не зная, куда ей спрятать глаза. А Гульнара меня радостно приветствует:
Чувствуя подступающий к горлу оргазм, я запрокидываю голову вверх и ударяюсь лицом в красный свет висящей над нами лампы-блина, ослепляющий мой мозг кровяным заревом. Я исступленно повторяю головой движение вверх-вниз, мешая в глазах красное с черным и выкрикивая бессвязные крики.
И тут я слышу, как на подоконнике, словно в унисон нашим бесчинствам, завибрировал мой телефон коротким электронным оргазмом полученного им мессиджа. Оставив Ольгу лежащей, я бросаюсь к нему, нетерпеливо нажимая указательным пальцем на кнопочку под светящимся значком запечатанного конвертика – маленького прямоугольничка, перечеркнутого андреевским крестиком.
"I will never trust any man anymore. Pia". От полученного текста меня бросает в истерический смех, мне становится легче, я набираю ответ – "You are right! Never trust any man anymore. Trust me only. Vladimir". Я отправляю свой мессидж, прекрасно зная, что она не понимает шуток, и что это – обида. Но я решаю поскорей выпроводить Ольгу и пойти к Пие, чтобы во всем разобраться. Если она посылает мессиджи – значит, она еще не спит. Я смотрю на часы – начало первого. С Ольгой я кончил всего только раз и вполне еще смогу удовлетворить Пию. No problem – все будет, как надо.
– Мне было с тобой хорошо, – говорит Ольга. – Но на метро я уже опоздала. Поеду домой на такси. До развода мостов еще есть время. Сейчас расскажу тебе, как было в Будапеште. Жаль, что нет алкоголя, хочется чего-нибудь выпить.
Она сидит, скрестив ноги, на моем одеяле под красной лампой-блином и говорит. Она говорит монотонно и бесконечно, навевая сон, словно птица Феникс. И уже через пару минут мне становится уютно и не хочется никуда идти и ни с кем разбираться. Я сажусь рядом с Ольгой и кладу голову ей на живот, вдыхая сладкие ароматы из ее приоткрытой и, как сэндвич, медленно остывающей пизды.
Ее рука благодарно треплет мой свалившийся от усталости на бок член, словно уши верного, умотавшегося от веселых игр пса. А моему псу-члену снова хочется играть и прыгать. Он вырывается из ее руки и лезет к ней целоваться, тычась горячим мокрым носом ей в губы и не давая продолжить рассказ. Он хочет играть и, потакая его причудам, я переворачиваю Ольгу, чтобы поставить ее по-собачьи. Вот так ему будет удобно. Вот, вот, вот…
Когда Ольга уходит, я получаю еще один мессидж – "Please, bring me a picture of Budilov one day. Pia". Все, это – разрыв! Это – последнее, что я ей должен. Она отдала Будилову деньги за картину, когда мы были в Финляндии, и мы договорились, что я заберу ее у Фиры и принесу Пие.
Неужели, это единственное обязательство, которое меня с ней связывает? Пожалуй, что – да! Больше я ей ничего не должен и ничего не обещал. Сомнений нет – она рвет связь. Это – конец. Значит, и идти к ней сейчас не стоит. Завтра отнесу ей картину.
Я подхожу к окну и поднимаю жалюзи. От увиденного снаружи волосы мои поднимаются дыбом и начинают шевелиться. Мне по лицу наотмашь бьет холодной пощечиной желтое лицо-блин полной низко висящей над крышами домов луны. Это лицо Пии Линдгрен – моей финской женщины, мною сегодня брошенной. Я смотрю в ее глаза-впадины и не могу оторваться.
Я выхожу на балкон, впиваясь руками в перила, чтобы не прыгнуть. Из моей глотки вырывается нечеловеческий вой, от которого мне самому становится жутко. Так выть научили меня сибирские охотники. Это вой волков и оборотней. И сейчас он разносится по спящему ночному городу и даже мент не решается выйти из своей бронированной будки перед консульством, что посмотреть – в чем дело.
А я все вою да вою – до тех самых пор, пока последние силы не покидают меня, и я не валюсь обессилено на холодную плитку балконной мозаики, изображающую семь летящих в разные стороны будиловских ос. На ней забываюсь я глубоким сном-беспамятством, из которого меня пробуждает шум первого утреннего троллейбуса N 15, проезжающего внизу по улице Чайковского в направлении Литейного проспекта.
Луны нет, как нет и вчерашнего дня. Мое тело искусано комарами, а кости ломит от холода. Я вползаю на четвереньках обратно в комнату, где горит еще красная лампа-блин. Я заворачиваюсь в свое одеяло и засыпаю снова, как зверь, как загнанная и избитая собака. Мне ясно, что случилось нечто непоправимое. Случилось против моей воли, но при моем участии – вчера вечером я неосмотрительно вошел туда, откуда нет выхода.
Проснувшись около одиннадцати, начинаю посылать мессиджи Пие, которые она упорно игнорирует. Мое состояние начинает приближаться к помешательству. Я звоню Фире, чтобы забрать картину Будилова, но Фиры нет дома. Пробую пройтись прогуляться по городу. Нахождение наедине с самим собой дается с трудом. Мне хочется увидеть Пию во что бы то ни стало и поскорей, чтобы с ней объясниться.
К четырем часам появляется Фира. Забрав у нее картину, захожу к себе и набираю знакомый номер. Трубку берет Кай. Просит перезвонить через час, говорит, что Пия дома, но подойти к телефону не может. Что это значит? Это может означать только одно – если Пия не может подойти к телефону, тогда – у нее массаж. Объявилась пропавшая массажистка-Лена? Или там уже работает Гульнара? Дабы зря не ломать себе голову, отправляюсь, чтобы проверить на месте.
В квартиру меня запускает Кай. Картину Будилова я несу прямо перед собой на вытянутых руках, сам скромно за ней прячась. Осторожно выглянув из-за картины Будилова, я лицезрею возлежащую на большом обеденном столе Пию, разминаемую Гульнарой. Она лежит на животе лицом в мою сторону и улыбается мне смущенной мягкой улыбкой, не зная, куда ей спрятать глаза. А Гульнара меня радостно приветствует: