Страница:
Мне звонит Семен Левин с просьбой о помощи в переводе каталогов трех немецких скульпторов. Я приглашаю его к себе. Мы пьем чай, и он записывает в блокнот то, что я перевожу ему прямо с листа. Он интересуется моей рецензией о немецком театре. Она уже почти готова, я должен ее только чуть-чуть доработать, и можно будет нести Вере Бибиновой. Семен предлагает мне пойти с ним вечером на дискотеку "Другой мир".
– А что это за дискотека "Другой мир"? – спрашиваю я.
– Это медитативные танцы по системе Бхагавана Шри Раджниша.
– Ага, о Раджнише я уже кое-что слышал. Его отравили американцы.
Но в Индии, в Пуне остался его оранжевый ашрам, где до сих пор процветает свободная любовь. Мой венский друг Саша Соболев там бывал и мне об этом рассказывал.
– Я был на этой дискотеке один раз. Свободной любви там не было, но было много женщин, некоторые из которых раздевались по пояс. Мне это понравилось. Поэтому я хочу сходить еще раз. Это у метро "Нарвская".
– Я тоже хочу пойти. Когда там все начинается?
– После семи.
– Тогда у нас есть еще время. Мы можем пойти погулять в
Михайловском парке. Идем?
Мы идем в Михайловский сад и встречаем там мухинку Настю с какой-то девкой. Решаем пойти выпить кофе в кафе "Городок" на Большой Конюшенной. По дороге встречаем Рубцова, который присоединяется к нам и начинает обхаживать подругу Насти. Выйдя из "Городка", мы замечаем продающую подснежники бабушку. Я покупаю Насте букет. Рубцов в свою очередь покупает букет девке. Семен в свою очередь нас незаметно покидает. Мне приходит сообщение от Пии. Она сидит в баре "Time out", где собирается смотреть полуфинал чемпионата мира по хоккею – сегодня будут играть финны. Там есть большой экран. В баре "Time out" на Марата я уже раньше бывал. Не могу сказать, чтобы мне там очень понравилось. К тому же, я не большой любитель спорта. Дискотека "Другой мир", на которой раздеваются женщины, мне куда более интересна.
Памятуя о том, что в Тулу со своим самоваром ездить не принято, мы с Рубцовым откалываемся от девок и едем на "Нарвскую", чтобы найти там "Другой мир". Мы спрашиваем прохожих, продавцов магазинов, официантов в ресторанах, но о "Другом мире" никому ни сном, ни духом не ведомо. Выпив водки в одной грязной забегаловке, а затем в другой, мы понемногу надираемся. Мне хочется напиться основательно.
Примерно после часа безуспешных поисков мы берем бутылку водки и едем ко мне. У выхода из метро покупаем редиски, зеленого лука и чеснока. Рубцов нагружает меня мрачными историями своей семейной жизни и омерзительных дрязг с его женой. Я жру чеснок, лук и редиску, закусывая ними водку. Мне тошно от этих безобразных, малоинтересных рассказов, и я вздыхаю с облегчением, когда он собирается уходить, чтобы успеть на метро.
С уходом Рубцова приходит сообщение от Пии, что она уже дома. Я звоню.
– Привет! Нам надо поговорить, я приняла решение. Можешь прийти сейчас, если ты не слишком много выпил. Но если ты пьяный, тогда отложим объяснение до утра.
– Нет, я не пьяный, – вру я заплетающимся языком, потому что я хочу увидеть ее сегодня, а не завтра. – Я сейчас подойду! У меня есть подарки для тебя и для Кая!
Подарки я приготовил заранее. Для Пии – футболку с венской символикой, презентованную мне моими студентами во время проводов меня в Россию на вечеринке в пивном ресторанчике "Bettelstudent", закончившейся всеобщей попойкой. Для Кая – огромную линзу, вынутую мной из стационарного фотоувеличителя "Беларусь 4", выброшенного мной на помойку вместе с остальной мебелью во время ремонта. Раньше подарки я не дарил, но вчера вечером по телефону Гульнара сказала мне, чтобы я попробовал дарить Пие подарки, дабы ее задобрить. "Женщины любят подарки" – сказала мне Гульнара.
Вчера был хороший день. Я снова почти не спал, а рано утром послал Пие короткий мессидж – "Love you. Vla". Выйдя в половине девятого на балкон, то ли подсознательно, то ли совершенно случайно, я увидел ее идущей по другой стороне улицы как раз напротив меня.
Заметив меня, она радостно замахала рукой и крикнула через всю улицу – "I love you too". От неожиданности, я чуть не вывалился с балкона. "Что?" – закричал я. А она заулыбалась, стыдливо прикрыв рукою лицо. И я махал ей вслед, пока она не скрылась за дверьми консульства.
Мы не встретились вчера вечером, потому что ее вызвали на работу, через границу с Эстонией не пустили в Россию автобус с финскими туристами. Отсутствовали какие-то документы. Она звонила на таможню, но ничего не смогла добиться. Автобус развернули. Ее вызвали, когда Гульнара пришла делать ей массаж. В этот день дело до массажа так и не дошло. Вечером Гульнара позвонила мне, и мы с ней обсуждали финнов.
Пия свела ее еще с двумя тетеньками. С Тиной Сало – личной секретаршей генерального консула и с Леной Хейккинен – вице-консулом по делам таможни. Гульнара рассказывала мне, какие они замороженные и странные. Совсем не такие открытые и хорошие, как наша Пия. Одним словом – полные уродки. Я понял, что Гульнара прониклась к Пие глубокими чувствами безграничной любви слуги к своему господину. По ходу разговора она поблагодарила меня, как минимум, раз пять за то, что я свел ее с Пией, от чего мне сделалось даже несколько неудобно.
Сводить Гульнару с Пией было с моей стороны опрометчиво. Если раньше я являлся практически единственным контактом всего этого круга с местным населением, своего рода экзотом, то теперь мое место может занять Гульнара. Мне показалось, что и она это понимает, поэтому так настойчиво передо мной оправдывается. Вполне естественно, что может произойти смена фаворита и им станет Гульнара. А, может, уже даже и стала…
У Гульнары хорошие шансы. По сравнению со мной она получше во всех отношениях. Я – нагл, она – подобострастна. Я ебу только Пию, а остальных тетенек – нет. Гульнара же массирует – и Пию, и тетенек.
Несмотря на поздний час у Пии гости, это – Ян, играющий с Каем в гостиной. Я сразу же даю Каю линзу от фотоувеличителя, от которой оба мальчика приходят в неописуемый восторг, прикладывая ее к лицам и корча рожи.
– Лиза познакомилась в баре "Time out" с мужчиной и взяла его к себе домой, поэтому Ян сегодня ночует у меня. Мы все вместе смотрели хоккей. Было ужасно весело. Мы кричали. Финны выиграли полуфинал. Завтра они будут играть в финале с чехами. Мы снова пойдем в "Time out". Вот так!
– Я тебя поздравляю! И рад, что повезло Лизе. Надеюсь, у нее будет приятная ночь. А это был финский мужчина или русский?
– Нет, это был швед. Русских там не было вообще. Он – менеджер.
Примерно такого же возраста, как и Лиза – лет под пятьдесят, приятный мужчина. Они сразу понравились друг другу. На – пей, я больше не хочу! – и она сует мне в руку открытую бутылку с пивом, надпитую примерно на треть.
Автоматически я беру у нее бутылку и делаю большой глоток. Мне не следовало бы пить пиво после водки, но я об этом не думаю. Я пью пиво и чувствую, как меня развозит. Но ничего не могу с собою поделать, остановиться уже невозможно.
– Пойдем в спальню, – предлагает Пия, – и поговорим там.
– Пойдем, – соглашаюсь я.
В спальне она раздевается до трусов и ложится под одеяло, указывая мне присесть рядом на краешек кровати. Я послушно следую ее немому указанию. Сажусь. Она поправляет под головой подушку, устраиваясь поудобнее, и говорит:
– Знаешь, Владимир, я все сегодня решила. Я тебя не люблю!
– Что? Ты решила, что ты меня не любишь? Как это?
– Да, я тебя не люблю! Ты не подходишь к моим друзьям. У нас разная культура и разный менталитет. Ты – совершенно другой!
– Но еще вчера ты кричала через всю улицу Чайковского, что ты меня любишь!
– Нет, я кричала просто – "Привет!".
– Неправда!
– Нет, правда! Я тебя не люблю!
– Конечно, согласен, я не подхожу к твоим друзьям, потому что мне почти не о чем с ними говорить, но мы-то с тобой подходим друг другу! И, прежде всего – в постели! А это – самое главное!
– Сегодня в "Time out" было так весело, и я не могла себе представить тебя вместе с моими друзьями в этой ситуации, да ты и не пришел, потому что тебе это было неинтересно!
– Подожди, мне надо еще что-то пить, иначе я сойду с ума.
– Пойди – посмотри на кухне. В шкафу должен быть открытый коньяк.
Я бросаюсь в кухню и в шкафчике рядом с холодильником нахожу несколько открытых бутылок. В одной из них остатки "Кошкенкорвана", которые я допиваю залпом. В другой – французский коньяк. Коньяк я беру с собой в спальню, отхлебывая прямо из горлышка большими глотками.
– Так, а теперь подробней – ты меня не любишь, но зачем ты хотела тогда ходить за меня замуж, если ты меня не любишь? Скажи мне – зачем?
– Может быть, я люблю тебя, но не так, чтобы ходить за тебя замуж!
– Но ведь это была твоя идея!
– Понимаешь, если бы я тебя очень сильно любила, мне было бы все равно, есть ли у тебя другие женщины или нет. Когда сильно любишь, это не имеет значения.
– Но ты же сама мне изменила в среду с кем-то другим!
– Если бы я ходила за тебя замуж, я бы никогда не сделала секс с каким-то другим мужчиной, пока я замужем. А ты что, ревновал, да?
– Да, я ревновал, мне было очень больно!
– Знаешь, я уже всем сказала о своем решении!
– Черт подери! Зачем? Разве это кого-то касается?
– А ты знаешь, что мне сказала Лиза?
– Что? Что она тебе сказала?
– Она сказала, что это очень жалко, если ты не останешься нашим другом. Давай будем просто друзьями! Ты согласен?
– Пия! Все, что ты говоришь – бред! Ты просто находишься сейчас в состоянии аффекта под впечатлением победы финнов в полуфинале. Завтра это пройдет! – под эти слова я просовываю руку под одеяло, чтобы потрогать ее за грудь, но она решительно мою руку отталкивает.
– Нет, это не пройдет! Я все решила! И мы больше никогда не будем заниматься с тобой сексом! Ты понял? Никогда.
– Послушай! Я тебя полюбил! Мне трудно сейчас формулировать свои мысли, поскольку я слишком много выпил, но я хочу сказать тебе, что я тебя люблю. А ты упускаешь свой шанс. Вероятность того, что ты найдешь себе другого мужчину, ничтожна! Ты же никому не нужна! Но если ты решила, я принимаю твое решение. Знаешь, я хочу подарить тебе на память о нашей любви одну из своих картин – пусть она останется у тебя. Через несколько лет, когда Кай вырастет большой и навсегда от тебя уйдет, а начинать новую жизнь и строить новую семью будет уже поздно, ты сможешь смотреть на нее и вспоминать о мужчине, который тебя любил!
– Хорошо, а теперь – уходи!
– Но я ведь ужасно пьян, Пия! Мне не дойти. Ты же видишь это сама! Можно я посплю на коврике рядом с твоей кроватью и уйду утром? Пожалуйста…
– Нет, уходи сейчас! Тебе здесь идти совсем недалеко, как-нибудь дойдешь!
– Ладно, сейчас, – допив бутылку до дна, я ставлю ее на пол и с трудом поднимаюсь на ноги. Меня шатает. Словно со стороны я чувствую свой запах перегара, редиски и чеснока с луком. Я сам себе противен, мне не хочется жить, опущенному и униженному, в жопу пьяному и безутешному.
Мой взгляд падает на сушилку с моими уже давно просохшими шмотками и лежащий рядом пакет. Я хватаю пакет и с ожесточением запихиваю в него носки и футболки, рубашки и брюки. Пакет рвется. Прижимая его к себе, не прощаясь, выскакиваю из квартиры.
На лестнице, споткнувшись, падаю, больно ударившись плечом. Встаю. На улице нет ни единой машины. Поздно. Иду по дороге, и меня мотает из стороны в сторону – от одного конца улицы к другому. Чудом добравшись домой, я валюсь на пол и проваливаюсь в горячку, что-то говорю, спорю, доказываю, кричу и больше уже ничего не помню.
Глава 67. ПОЕЗДКА В "МАКСИДОМ". ЗАКАЗ НА ЦВЕТЫ.
Глава 68. ПРОИГРЫШ ФИННОВ. МЕЛКИЕ ПРЕПИРАТЕЛЬСТВА. ТРАПЕЗА.
– А что это за дискотека "Другой мир"? – спрашиваю я.
– Это медитативные танцы по системе Бхагавана Шри Раджниша.
– Ага, о Раджнише я уже кое-что слышал. Его отравили американцы.
Но в Индии, в Пуне остался его оранжевый ашрам, где до сих пор процветает свободная любовь. Мой венский друг Саша Соболев там бывал и мне об этом рассказывал.
– Я был на этой дискотеке один раз. Свободной любви там не было, но было много женщин, некоторые из которых раздевались по пояс. Мне это понравилось. Поэтому я хочу сходить еще раз. Это у метро "Нарвская".
– Я тоже хочу пойти. Когда там все начинается?
– После семи.
– Тогда у нас есть еще время. Мы можем пойти погулять в
Михайловском парке. Идем?
Мы идем в Михайловский сад и встречаем там мухинку Настю с какой-то девкой. Решаем пойти выпить кофе в кафе "Городок" на Большой Конюшенной. По дороге встречаем Рубцова, который присоединяется к нам и начинает обхаживать подругу Насти. Выйдя из "Городка", мы замечаем продающую подснежники бабушку. Я покупаю Насте букет. Рубцов в свою очередь покупает букет девке. Семен в свою очередь нас незаметно покидает. Мне приходит сообщение от Пии. Она сидит в баре "Time out", где собирается смотреть полуфинал чемпионата мира по хоккею – сегодня будут играть финны. Там есть большой экран. В баре "Time out" на Марата я уже раньше бывал. Не могу сказать, чтобы мне там очень понравилось. К тому же, я не большой любитель спорта. Дискотека "Другой мир", на которой раздеваются женщины, мне куда более интересна.
Памятуя о том, что в Тулу со своим самоваром ездить не принято, мы с Рубцовым откалываемся от девок и едем на "Нарвскую", чтобы найти там "Другой мир". Мы спрашиваем прохожих, продавцов магазинов, официантов в ресторанах, но о "Другом мире" никому ни сном, ни духом не ведомо. Выпив водки в одной грязной забегаловке, а затем в другой, мы понемногу надираемся. Мне хочется напиться основательно.
Примерно после часа безуспешных поисков мы берем бутылку водки и едем ко мне. У выхода из метро покупаем редиски, зеленого лука и чеснока. Рубцов нагружает меня мрачными историями своей семейной жизни и омерзительных дрязг с его женой. Я жру чеснок, лук и редиску, закусывая ними водку. Мне тошно от этих безобразных, малоинтересных рассказов, и я вздыхаю с облегчением, когда он собирается уходить, чтобы успеть на метро.
С уходом Рубцова приходит сообщение от Пии, что она уже дома. Я звоню.
– Привет! Нам надо поговорить, я приняла решение. Можешь прийти сейчас, если ты не слишком много выпил. Но если ты пьяный, тогда отложим объяснение до утра.
– Нет, я не пьяный, – вру я заплетающимся языком, потому что я хочу увидеть ее сегодня, а не завтра. – Я сейчас подойду! У меня есть подарки для тебя и для Кая!
Подарки я приготовил заранее. Для Пии – футболку с венской символикой, презентованную мне моими студентами во время проводов меня в Россию на вечеринке в пивном ресторанчике "Bettelstudent", закончившейся всеобщей попойкой. Для Кая – огромную линзу, вынутую мной из стационарного фотоувеличителя "Беларусь 4", выброшенного мной на помойку вместе с остальной мебелью во время ремонта. Раньше подарки я не дарил, но вчера вечером по телефону Гульнара сказала мне, чтобы я попробовал дарить Пие подарки, дабы ее задобрить. "Женщины любят подарки" – сказала мне Гульнара.
Вчера был хороший день. Я снова почти не спал, а рано утром послал Пие короткий мессидж – "Love you. Vla". Выйдя в половине девятого на балкон, то ли подсознательно, то ли совершенно случайно, я увидел ее идущей по другой стороне улицы как раз напротив меня.
Заметив меня, она радостно замахала рукой и крикнула через всю улицу – "I love you too". От неожиданности, я чуть не вывалился с балкона. "Что?" – закричал я. А она заулыбалась, стыдливо прикрыв рукою лицо. И я махал ей вслед, пока она не скрылась за дверьми консульства.
Мы не встретились вчера вечером, потому что ее вызвали на работу, через границу с Эстонией не пустили в Россию автобус с финскими туристами. Отсутствовали какие-то документы. Она звонила на таможню, но ничего не смогла добиться. Автобус развернули. Ее вызвали, когда Гульнара пришла делать ей массаж. В этот день дело до массажа так и не дошло. Вечером Гульнара позвонила мне, и мы с ней обсуждали финнов.
Пия свела ее еще с двумя тетеньками. С Тиной Сало – личной секретаршей генерального консула и с Леной Хейккинен – вице-консулом по делам таможни. Гульнара рассказывала мне, какие они замороженные и странные. Совсем не такие открытые и хорошие, как наша Пия. Одним словом – полные уродки. Я понял, что Гульнара прониклась к Пие глубокими чувствами безграничной любви слуги к своему господину. По ходу разговора она поблагодарила меня, как минимум, раз пять за то, что я свел ее с Пией, от чего мне сделалось даже несколько неудобно.
Сводить Гульнару с Пией было с моей стороны опрометчиво. Если раньше я являлся практически единственным контактом всего этого круга с местным населением, своего рода экзотом, то теперь мое место может занять Гульнара. Мне показалось, что и она это понимает, поэтому так настойчиво передо мной оправдывается. Вполне естественно, что может произойти смена фаворита и им станет Гульнара. А, может, уже даже и стала…
У Гульнары хорошие шансы. По сравнению со мной она получше во всех отношениях. Я – нагл, она – подобострастна. Я ебу только Пию, а остальных тетенек – нет. Гульнара же массирует – и Пию, и тетенек.
Несмотря на поздний час у Пии гости, это – Ян, играющий с Каем в гостиной. Я сразу же даю Каю линзу от фотоувеличителя, от которой оба мальчика приходят в неописуемый восторг, прикладывая ее к лицам и корча рожи.
– Лиза познакомилась в баре "Time out" с мужчиной и взяла его к себе домой, поэтому Ян сегодня ночует у меня. Мы все вместе смотрели хоккей. Было ужасно весело. Мы кричали. Финны выиграли полуфинал. Завтра они будут играть в финале с чехами. Мы снова пойдем в "Time out". Вот так!
– Я тебя поздравляю! И рад, что повезло Лизе. Надеюсь, у нее будет приятная ночь. А это был финский мужчина или русский?
– Нет, это был швед. Русских там не было вообще. Он – менеджер.
Примерно такого же возраста, как и Лиза – лет под пятьдесят, приятный мужчина. Они сразу понравились друг другу. На – пей, я больше не хочу! – и она сует мне в руку открытую бутылку с пивом, надпитую примерно на треть.
Автоматически я беру у нее бутылку и делаю большой глоток. Мне не следовало бы пить пиво после водки, но я об этом не думаю. Я пью пиво и чувствую, как меня развозит. Но ничего не могу с собою поделать, остановиться уже невозможно.
– Пойдем в спальню, – предлагает Пия, – и поговорим там.
– Пойдем, – соглашаюсь я.
В спальне она раздевается до трусов и ложится под одеяло, указывая мне присесть рядом на краешек кровати. Я послушно следую ее немому указанию. Сажусь. Она поправляет под головой подушку, устраиваясь поудобнее, и говорит:
– Знаешь, Владимир, я все сегодня решила. Я тебя не люблю!
– Что? Ты решила, что ты меня не любишь? Как это?
– Да, я тебя не люблю! Ты не подходишь к моим друзьям. У нас разная культура и разный менталитет. Ты – совершенно другой!
– Но еще вчера ты кричала через всю улицу Чайковского, что ты меня любишь!
– Нет, я кричала просто – "Привет!".
– Неправда!
– Нет, правда! Я тебя не люблю!
– Конечно, согласен, я не подхожу к твоим друзьям, потому что мне почти не о чем с ними говорить, но мы-то с тобой подходим друг другу! И, прежде всего – в постели! А это – самое главное!
– Сегодня в "Time out" было так весело, и я не могла себе представить тебя вместе с моими друзьями в этой ситуации, да ты и не пришел, потому что тебе это было неинтересно!
– Подожди, мне надо еще что-то пить, иначе я сойду с ума.
– Пойди – посмотри на кухне. В шкафу должен быть открытый коньяк.
Я бросаюсь в кухню и в шкафчике рядом с холодильником нахожу несколько открытых бутылок. В одной из них остатки "Кошкенкорвана", которые я допиваю залпом. В другой – французский коньяк. Коньяк я беру с собой в спальню, отхлебывая прямо из горлышка большими глотками.
– Так, а теперь подробней – ты меня не любишь, но зачем ты хотела тогда ходить за меня замуж, если ты меня не любишь? Скажи мне – зачем?
– Может быть, я люблю тебя, но не так, чтобы ходить за тебя замуж!
– Но ведь это была твоя идея!
– Понимаешь, если бы я тебя очень сильно любила, мне было бы все равно, есть ли у тебя другие женщины или нет. Когда сильно любишь, это не имеет значения.
– Но ты же сама мне изменила в среду с кем-то другим!
– Если бы я ходила за тебя замуж, я бы никогда не сделала секс с каким-то другим мужчиной, пока я замужем. А ты что, ревновал, да?
– Да, я ревновал, мне было очень больно!
– Знаешь, я уже всем сказала о своем решении!
– Черт подери! Зачем? Разве это кого-то касается?
– А ты знаешь, что мне сказала Лиза?
– Что? Что она тебе сказала?
– Она сказала, что это очень жалко, если ты не останешься нашим другом. Давай будем просто друзьями! Ты согласен?
– Пия! Все, что ты говоришь – бред! Ты просто находишься сейчас в состоянии аффекта под впечатлением победы финнов в полуфинале. Завтра это пройдет! – под эти слова я просовываю руку под одеяло, чтобы потрогать ее за грудь, но она решительно мою руку отталкивает.
– Нет, это не пройдет! Я все решила! И мы больше никогда не будем заниматься с тобой сексом! Ты понял? Никогда.
– Послушай! Я тебя полюбил! Мне трудно сейчас формулировать свои мысли, поскольку я слишком много выпил, но я хочу сказать тебе, что я тебя люблю. А ты упускаешь свой шанс. Вероятность того, что ты найдешь себе другого мужчину, ничтожна! Ты же никому не нужна! Но если ты решила, я принимаю твое решение. Знаешь, я хочу подарить тебе на память о нашей любви одну из своих картин – пусть она останется у тебя. Через несколько лет, когда Кай вырастет большой и навсегда от тебя уйдет, а начинать новую жизнь и строить новую семью будет уже поздно, ты сможешь смотреть на нее и вспоминать о мужчине, который тебя любил!
– Хорошо, а теперь – уходи!
– Но я ведь ужасно пьян, Пия! Мне не дойти. Ты же видишь это сама! Можно я посплю на коврике рядом с твоей кроватью и уйду утром? Пожалуйста…
– Нет, уходи сейчас! Тебе здесь идти совсем недалеко, как-нибудь дойдешь!
– Ладно, сейчас, – допив бутылку до дна, я ставлю ее на пол и с трудом поднимаюсь на ноги. Меня шатает. Словно со стороны я чувствую свой запах перегара, редиски и чеснока с луком. Я сам себе противен, мне не хочется жить, опущенному и униженному, в жопу пьяному и безутешному.
Мой взгляд падает на сушилку с моими уже давно просохшими шмотками и лежащий рядом пакет. Я хватаю пакет и с ожесточением запихиваю в него носки и футболки, рубашки и брюки. Пакет рвется. Прижимая его к себе, не прощаясь, выскакиваю из квартиры.
На лестнице, споткнувшись, падаю, больно ударившись плечом. Встаю. На улице нет ни единой машины. Поздно. Иду по дороге, и меня мотает из стороны в сторону – от одного конца улицы к другому. Чудом добравшись домой, я валюсь на пол и проваливаюсь в горячку, что-то говорю, спорю, доказываю, кричу и больше уже ничего не помню.
Глава 67. ПОЕЗДКА В "МАКСИДОМ". ЗАКАЗ НА ЦВЕТЫ.
В семь часов утра я просыпаюсь с мобильным телефоном в руке и со страшной головной болью. В окна заглядывает синее небо и яркое весеннее солнце. Прекрасный день после кошмарной ночи. Мне смутно помнится, что я еще что-то писал по телефону – это было прощальное послание Пие, но что именно – вспомнить не могу, да это уже и не имеет принципиального значения. Все ясно и без того – она меня растоптала, уничтожила полностью и вышвырнула прочь.
Выкашливая мокроты и проклятия, я забираюсь в ванную, пытаясь под струями холодного душа остудить бешено бьющееся сердце. Похмелье и обиды еще слишком сильны, чтобы думать о чем-то другом, кроме вчерашнего вечера. По всей вероятности, это была расплата за мои легкомысленные игры. Мне хочется скорее на улицу. Хочется двигаться и бежать от самого себя. Я кое-как одеваюсь и выхожу в пустынный воскресный город.
Весенние запахи будоражат мне ноздри. Я наделал ошибок, но я не раскаиваюсь. Это моя жизнь, и я люблю ее такой, какая она есть. После того, как я вернулся в Россию, я живу так, как сам того хочу. Я не связан ни работой, ни обязательствами. Я предоставлен самому себе. Мне нравится просто так жить, совершать глупости и ошибки. Раньше я не всегда мог себе это позволить, а теперь – могу.
Для полного счастья мне только нужен еще компьютер и доступ в интернет. Нужна стиральная машина, мебель и холодильник. Для этого придется мне съездить в Лондон, чтобы разморозить там свой счет, на котором осталось несколько тысяч фунтов стерлингов – этого хватит на первое время. Заодно отвлекусь там от своей несчастной любви. Мне удалось как-то незаметно влюбиться.
Восемнадцатого мая будет долгообещанный праздник. Стоит ли мне на него оставаться, или уехать до? Что он мне даст? Смогу ли я найти на нем себе новую женщину или с кем-нибудь пофлиртовать, чтобы позлить хозяйку? Или меня на него теперь уже не зовут? Как быть? Бросить и больше не возвращаться, или попытаться отвоевать ее назад?
Это будет не просто, но интересно. Стоило бы, наверное, попробовать. Бросать всегда легче, но хочется пойти наперекор, повернуть все по-своему, испробовать свои силы, кинуть вызов собственным возможностям – хитрости, ловкости, коварству, терпению, выдержке и упорству. Хорошее может получиться упражнение, надо учиться работать с женщинами, это всегда пригодится потом. Век живи, век учись.
Поехать в Лондон я успею всегда. Лондон не убежит. Решено, я останусь, чтобы испробовать все. А мои ноги несут меня вдоль набережной реки Мойки к Главпочтамту, предоставляющему услуги сети интернет с девяти утра ежедневно. Я прихожу к самому открытию и, заплатив за час, увязаю во всемирной паутине. Это чуть-чуть отвлекает и помогает убить время.
Выйдя с Главпочтамта на Дворцовую площадь, я пробую совершить первую хитрость. Остановившись посреди безбрежной гранитной мостовой, я набираю текст послания-повинной. Мне кажется, что если я повинюсь по-русски, это может возыметь некое действие. Конечно, мне за вчерашнее виниться не в чем, но нужно сделать вид, будто я чувствую себя во всем виноватым – взять всю вину на себя, покаяться, переместить акценты – "Yesterday I was so drunk, please, forget everything I said!"
Ответ я получаю на оживленном перекрестке между Летним садом, Марсовым полем и Михайловским замком – "I just woke up. You can come now and speak". Отлично, она дает мне возможность выговориться. В киоске я покупаю бутылку "Кока-колы", которую выпиваю залпом, забежав домой, чищу зубы своей запасной зубной щеткой, поскольку моя любимая щетка осталась у Пии, и прихожу, виновато опустив хвост.
Она открывает мне со спокойным и строгим лицом.
– Каю очень понравилась твоя линза! Смотри, как он ней играет! А как ты себя чувствуешь? Ты помнишь, что ты написал мне ночью?
– Не все, только последнюю фразу. Я был очень пьян.
– Скажи, что помнишь.
– Never see you…
– А что ты мне вчера обещал?
– Что? Я не помню. Я что-то тебе обещал?
– Картину…
– Ах, да – это-то я помню! Я обещал тебе картину! Ты сама сможешь выбрать ее, когда захочешь. У меня много картин, я предпочел бы, чтобы ты взяла ту, которая тебе больше всего понравится. Это можно сделать прямо сегодня.
– Нет, сегодня не получится. Мы с Лизой хотели поехать сейчас в
"Максидом". Потом я иду на обед к Мерье, а вечером – в "Time out" смотреть финал чемпионата мира по хоккею. Сегодня финны играют с чехами, я буду болеть, как и вчера. Если ты хочешь, мы можем взять тебя с собой в "Максидом", но к Мерье тебе нельзя и в "Time out" тоже. Я не хочу, чтобы ты туда приходил, ладно? А картину ты можешь подарить мне завтра.
Ехать в "Максидом" я соглашаюсь. Что мне остается еще? У меня отходняк, в данный момент мне хочется лишь одного – похмелиться. В "Максидоме" на втором этаже есть кафе, там я мог бы выпить пива, пока Пия с Лизой будут отовариваться всякой хозяйственной ерундой. Когда приходит Лиза, Кая отправляют к Яну, а меня сажают на заднее сиденье пииного автомобиля и везут с собой в "Максидом".
– В Америке, – говорит мне Лиза, – можно купить на авто-заправках такой специальный спрэй, который называется "сar mud", т.е. грязь для машин. Это специально для вездеходов, чтобы забрызгивать их грязью. Тогда все будут думать, что этот вездеход ездил где-нибудь по бездорожью, а это страшно романтично! В России же такой спрэй не нужен, грязи здесь и так хватает, ты только посмотри, какие грязные машины вокруг!
– Смотри, Владимир, вот дом, в котором я жила во время своего первого пребывания в России! Это Московский проспект, а вон бар, где мы тогда собирались. В то время, в начале 90-х, здесь еще был большой дефицит во всем. Баров тоже было мало. У нас подобралась тогда хорошая компания – все иностранцы, в основном американцы и финны. Этот бар стал нам вторым домом. Было бы неплохо заехать сюда как-нибудь еще раз, посмотреть, что там сейчас, – замечает Пия.
Я понимаю, что женщины меня развлекают. Очевидно, на мне совсем нет лица, и я очень плохо выгляжу. Поэтому они так стараются. И действительно, я чувствую себя фигово. У меня насрано на душе и сухо во рту, глаза болят, смотреть на окружающий мир почти невозможно от острой пронзительной рези. Закрыв глаза, я тихо молчу, и они переходят между собой на финский.
Не только меня одного тянет в "Максидоме" в кафе, коллективное бессознательное направляет туда как бы невзначай все три пары ног, обутые по сезону в легкие сандалии. Недавно я раскопал в пакете с вещами свой купленный пару лет назад в Лондоне "Доктор Мартинс". Я купил эти сандалии после потери Кэрин, потому что у нее были точно такие. В этих сандалиях она гуляла со мной по Кельну в нашу с ней предпоследнюю встречу, когда погода испортилась, и пошел мелкий дождь, заставший нас на булыжной средневековой мостовой перед ратушей. Она хотела бежать под крышу, но я остановил ее и, опустившись перед ней на колени, потянул к себе вниз. Сразмаху ударившись коленками о камни, она закусила от боли нижнюю губу, а я стал страстно кусать ей верхнюю, целуя мокрое от дождя лицо. Неожиданно нас окружила непонятно откуда взявшаяся группа немецких школьников, приведенная на экскурсию. Подняв глаза, я увидел над собой любопытные рожицы девочек лет четырнадцати, беспардонно разглядывающих, как мы целуемся. "School girls" – снисходительно прошептала Кэрин, целуя меня снова. Потом мы пошли в ратушу и, забравшись там на самый верх, сделали любовь на пыльных плитах пола перед наглухо закрытой дверью на балюстраду балкона, оставив после себя использованный презерватив.
Кэрин была замужем, она хотела бросить мужа, но так и не смогла, навсегда оставшись в душной и скучной Германии. А ведь я звал ее с собою в Россию, и у нее уже даже была виза, но все сорвалось, и она скрылась из моей жизни. Ей было бы сейчас тридцать два, как и Пие. Они обе чем-то похожи. Женщины-обезьяны по китайскому календарю. Я люблю обезьян, у меня в жизни их было целых три штуки, но это еще ни разу не заканчивалось чем-то хорошим. Они приносили мне только страдания, оказываясь хитрее и ловчее меня, в итоге всегда оставляя меня с носом. Странно, что все три хотели выйти за меня замуж, но ни одной из них это не удавалось, хотя я и был не особенно против. Первая была украинка, вторая – австралийка, а третья – финка.
Мой опыт с обезьянами, похоже, так ничему меня и не научил. Я не стал гениальным дрессировщиком. Очевидно, опыта все же было недостаточно. Нужно будет попробовать еще. Может быть, у меня получится на шестой, или на двенадцатой, или на двадцать четвертой раз – как знать? А пока что я чувствую, что от меня ускользает третья, и я пробую удержать ее всеми правдами и неправдами, однако она становится все неуправляемей и непредсказуемей.
Вот она привезла меня в "Максидом". Зачем, спрашивается, привезла? Вот мы входим в кафе. С похмелья мне хочется пива и пищи. Я беру себе порцию жареной картошки с жареной куриной ногой и бутылку "Невского". Женщины скромно довольствуются одним "Туборгом" на двоих, не хотят напиваться, но хотят выпить. Я пью пиво и жру курицу, держа ее дрожащими с перепоя руками, зная, что делаю это некрасиво, но ничего не могу поделать – в подобных состояниях трудно бывает себя контролировать. Пока я жру курицу и картошку, они тихо переговариваются между собой, попивая из стаканов "Туборг", в ожидании, когда я кончу свою трапезу. А я кончаю ее громкой отрыжкой – "Excuse me!", и мы идем покупать молоток.
Пия хочет купить молоток и крючок для картины Будилова. Она решила повесить ее в прихожей. Молоток выбирается тщательно из нескольких имеющихся в наличии моделей. Мы с Лизой даем ценные советы. Зато крючки Пия покупает финские, точно такие, какие ей нужно – они с гвоздиками и их легко загонять в стенку. В "Максидоме" вообще много всяческих финских прибамбасов. Я же приобретаю для себя только пузырек импортного шампуня, потому как надо что-то купить, если так далеко ехал, а шампунь всегда пригодится в хозяйстве. Когда мы выходим из магазина, Лиза что-то говорит по-фински, а Пия смеется.
– Ой, Лиза только что так хорошо сказала о мужчинах, – говорит мне она.
– Что же она сказала?
– Мне это не перевести.
– Тогда – ладно…
В машине я начинаю дремать. По прибытии в исходную точку меня просят занести в квартиру упаковки с баночным пивом, накануне закупленные в "Ленте" и временно депонированные в багажнике. Я с готовностью беспрекословно выполняю просьбу. Сама Пия тащит, пыхтя, коробку с соками. Мы молча поднимаемся по лестнице, входим в квартиру. Пока нас не было, койра нагадила на полу в кухне, где ее предусмотрительно закрыли, сразу несколько куч, и надула большую лужу.
Пия берет тряпку и, став раком, начинает все убирать. Конечно, я мог бы сейчас к ней подкрасться и засадить ей сзади. Даже, если бы она противилась, я бы успел все быстро сделать – после сильного перепоя я, обычно, бываю перевозбужден и по обстоятельствам могу кончить быстро, но мне не очень-то хочется пользовать ее просто так, без явно выраженного на то согласия. Хотя было бы, разумеется, вовсе неплохо взять ее силой, поступить по-мужски, толкнув на пол прямо в собачью какашку и крепко выебав. Может быть, она как раз этого и жаждет, выставляя свой зад в мою сторону, как тогда в сауне? Но я этого не делаю, ведя себя, словно обиженный дурак, опрометчиво упуская великодушно предоставляемый мне эксклюзивный шанс.
Вместо этого я опускаюсь на стул и бездейственно наблюдаю за ней, как она возится с собачьим дерьмом долго-предолго, очевидно, все же надеясь, что я не выдержу и на нее накинусь. Но мне не дает расслабиться моя глупая внутренняя гордость и глубоко затаенная обида. Ведь сказала же она вчера ночью, что не любит меня? Сказала. А я по природе чересчур обидчив и мнителен, чтобы это так быстро забыть. Это плохо, но это так. И мне хочется сейчас не мириться, а конфликтовать дальше.
– Пия, – говорю я поэтому, – я все еще приглашен на твой праздник?
– Конечно же, ты приглашен, – отвечает она, разгибаясь и сдувая вбок упавшую на глаза челку. – Я только хотела бы попросить тебя купить к празднику побольше цветов – таких, как ты покупал мне – лесных, самых обычных.
– У бабушек?
– Да, у бабушек.
– Хорошо, я куплю.
– Я отдам тебе деньги потом.
– Не надо, пусть это будет подарок.
Выкашливая мокроты и проклятия, я забираюсь в ванную, пытаясь под струями холодного душа остудить бешено бьющееся сердце. Похмелье и обиды еще слишком сильны, чтобы думать о чем-то другом, кроме вчерашнего вечера. По всей вероятности, это была расплата за мои легкомысленные игры. Мне хочется скорее на улицу. Хочется двигаться и бежать от самого себя. Я кое-как одеваюсь и выхожу в пустынный воскресный город.
Весенние запахи будоражат мне ноздри. Я наделал ошибок, но я не раскаиваюсь. Это моя жизнь, и я люблю ее такой, какая она есть. После того, как я вернулся в Россию, я живу так, как сам того хочу. Я не связан ни работой, ни обязательствами. Я предоставлен самому себе. Мне нравится просто так жить, совершать глупости и ошибки. Раньше я не всегда мог себе это позволить, а теперь – могу.
Для полного счастья мне только нужен еще компьютер и доступ в интернет. Нужна стиральная машина, мебель и холодильник. Для этого придется мне съездить в Лондон, чтобы разморозить там свой счет, на котором осталось несколько тысяч фунтов стерлингов – этого хватит на первое время. Заодно отвлекусь там от своей несчастной любви. Мне удалось как-то незаметно влюбиться.
Восемнадцатого мая будет долгообещанный праздник. Стоит ли мне на него оставаться, или уехать до? Что он мне даст? Смогу ли я найти на нем себе новую женщину или с кем-нибудь пофлиртовать, чтобы позлить хозяйку? Или меня на него теперь уже не зовут? Как быть? Бросить и больше не возвращаться, или попытаться отвоевать ее назад?
Это будет не просто, но интересно. Стоило бы, наверное, попробовать. Бросать всегда легче, но хочется пойти наперекор, повернуть все по-своему, испробовать свои силы, кинуть вызов собственным возможностям – хитрости, ловкости, коварству, терпению, выдержке и упорству. Хорошее может получиться упражнение, надо учиться работать с женщинами, это всегда пригодится потом. Век живи, век учись.
Поехать в Лондон я успею всегда. Лондон не убежит. Решено, я останусь, чтобы испробовать все. А мои ноги несут меня вдоль набережной реки Мойки к Главпочтамту, предоставляющему услуги сети интернет с девяти утра ежедневно. Я прихожу к самому открытию и, заплатив за час, увязаю во всемирной паутине. Это чуть-чуть отвлекает и помогает убить время.
Выйдя с Главпочтамта на Дворцовую площадь, я пробую совершить первую хитрость. Остановившись посреди безбрежной гранитной мостовой, я набираю текст послания-повинной. Мне кажется, что если я повинюсь по-русски, это может возыметь некое действие. Конечно, мне за вчерашнее виниться не в чем, но нужно сделать вид, будто я чувствую себя во всем виноватым – взять всю вину на себя, покаяться, переместить акценты – "Yesterday I was so drunk, please, forget everything I said!"
Ответ я получаю на оживленном перекрестке между Летним садом, Марсовым полем и Михайловским замком – "I just woke up. You can come now and speak". Отлично, она дает мне возможность выговориться. В киоске я покупаю бутылку "Кока-колы", которую выпиваю залпом, забежав домой, чищу зубы своей запасной зубной щеткой, поскольку моя любимая щетка осталась у Пии, и прихожу, виновато опустив хвост.
Она открывает мне со спокойным и строгим лицом.
– Каю очень понравилась твоя линза! Смотри, как он ней играет! А как ты себя чувствуешь? Ты помнишь, что ты написал мне ночью?
– Не все, только последнюю фразу. Я был очень пьян.
– Скажи, что помнишь.
– Never see you…
– А что ты мне вчера обещал?
– Что? Я не помню. Я что-то тебе обещал?
– Картину…
– Ах, да – это-то я помню! Я обещал тебе картину! Ты сама сможешь выбрать ее, когда захочешь. У меня много картин, я предпочел бы, чтобы ты взяла ту, которая тебе больше всего понравится. Это можно сделать прямо сегодня.
– Нет, сегодня не получится. Мы с Лизой хотели поехать сейчас в
"Максидом". Потом я иду на обед к Мерье, а вечером – в "Time out" смотреть финал чемпионата мира по хоккею. Сегодня финны играют с чехами, я буду болеть, как и вчера. Если ты хочешь, мы можем взять тебя с собой в "Максидом", но к Мерье тебе нельзя и в "Time out" тоже. Я не хочу, чтобы ты туда приходил, ладно? А картину ты можешь подарить мне завтра.
Ехать в "Максидом" я соглашаюсь. Что мне остается еще? У меня отходняк, в данный момент мне хочется лишь одного – похмелиться. В "Максидоме" на втором этаже есть кафе, там я мог бы выпить пива, пока Пия с Лизой будут отовариваться всякой хозяйственной ерундой. Когда приходит Лиза, Кая отправляют к Яну, а меня сажают на заднее сиденье пииного автомобиля и везут с собой в "Максидом".
– В Америке, – говорит мне Лиза, – можно купить на авто-заправках такой специальный спрэй, который называется "сar mud", т.е. грязь для машин. Это специально для вездеходов, чтобы забрызгивать их грязью. Тогда все будут думать, что этот вездеход ездил где-нибудь по бездорожью, а это страшно романтично! В России же такой спрэй не нужен, грязи здесь и так хватает, ты только посмотри, какие грязные машины вокруг!
– Смотри, Владимир, вот дом, в котором я жила во время своего первого пребывания в России! Это Московский проспект, а вон бар, где мы тогда собирались. В то время, в начале 90-х, здесь еще был большой дефицит во всем. Баров тоже было мало. У нас подобралась тогда хорошая компания – все иностранцы, в основном американцы и финны. Этот бар стал нам вторым домом. Было бы неплохо заехать сюда как-нибудь еще раз, посмотреть, что там сейчас, – замечает Пия.
Я понимаю, что женщины меня развлекают. Очевидно, на мне совсем нет лица, и я очень плохо выгляжу. Поэтому они так стараются. И действительно, я чувствую себя фигово. У меня насрано на душе и сухо во рту, глаза болят, смотреть на окружающий мир почти невозможно от острой пронзительной рези. Закрыв глаза, я тихо молчу, и они переходят между собой на финский.
Не только меня одного тянет в "Максидоме" в кафе, коллективное бессознательное направляет туда как бы невзначай все три пары ног, обутые по сезону в легкие сандалии. Недавно я раскопал в пакете с вещами свой купленный пару лет назад в Лондоне "Доктор Мартинс". Я купил эти сандалии после потери Кэрин, потому что у нее были точно такие. В этих сандалиях она гуляла со мной по Кельну в нашу с ней предпоследнюю встречу, когда погода испортилась, и пошел мелкий дождь, заставший нас на булыжной средневековой мостовой перед ратушей. Она хотела бежать под крышу, но я остановил ее и, опустившись перед ней на колени, потянул к себе вниз. Сразмаху ударившись коленками о камни, она закусила от боли нижнюю губу, а я стал страстно кусать ей верхнюю, целуя мокрое от дождя лицо. Неожиданно нас окружила непонятно откуда взявшаяся группа немецких школьников, приведенная на экскурсию. Подняв глаза, я увидел над собой любопытные рожицы девочек лет четырнадцати, беспардонно разглядывающих, как мы целуемся. "School girls" – снисходительно прошептала Кэрин, целуя меня снова. Потом мы пошли в ратушу и, забравшись там на самый верх, сделали любовь на пыльных плитах пола перед наглухо закрытой дверью на балюстраду балкона, оставив после себя использованный презерватив.
Кэрин была замужем, она хотела бросить мужа, но так и не смогла, навсегда оставшись в душной и скучной Германии. А ведь я звал ее с собою в Россию, и у нее уже даже была виза, но все сорвалось, и она скрылась из моей жизни. Ей было бы сейчас тридцать два, как и Пие. Они обе чем-то похожи. Женщины-обезьяны по китайскому календарю. Я люблю обезьян, у меня в жизни их было целых три штуки, но это еще ни разу не заканчивалось чем-то хорошим. Они приносили мне только страдания, оказываясь хитрее и ловчее меня, в итоге всегда оставляя меня с носом. Странно, что все три хотели выйти за меня замуж, но ни одной из них это не удавалось, хотя я и был не особенно против. Первая была украинка, вторая – австралийка, а третья – финка.
Мой опыт с обезьянами, похоже, так ничему меня и не научил. Я не стал гениальным дрессировщиком. Очевидно, опыта все же было недостаточно. Нужно будет попробовать еще. Может быть, у меня получится на шестой, или на двенадцатой, или на двадцать четвертой раз – как знать? А пока что я чувствую, что от меня ускользает третья, и я пробую удержать ее всеми правдами и неправдами, однако она становится все неуправляемей и непредсказуемей.
Вот она привезла меня в "Максидом". Зачем, спрашивается, привезла? Вот мы входим в кафе. С похмелья мне хочется пива и пищи. Я беру себе порцию жареной картошки с жареной куриной ногой и бутылку "Невского". Женщины скромно довольствуются одним "Туборгом" на двоих, не хотят напиваться, но хотят выпить. Я пью пиво и жру курицу, держа ее дрожащими с перепоя руками, зная, что делаю это некрасиво, но ничего не могу поделать – в подобных состояниях трудно бывает себя контролировать. Пока я жру курицу и картошку, они тихо переговариваются между собой, попивая из стаканов "Туборг", в ожидании, когда я кончу свою трапезу. А я кончаю ее громкой отрыжкой – "Excuse me!", и мы идем покупать молоток.
Пия хочет купить молоток и крючок для картины Будилова. Она решила повесить ее в прихожей. Молоток выбирается тщательно из нескольких имеющихся в наличии моделей. Мы с Лизой даем ценные советы. Зато крючки Пия покупает финские, точно такие, какие ей нужно – они с гвоздиками и их легко загонять в стенку. В "Максидоме" вообще много всяческих финских прибамбасов. Я же приобретаю для себя только пузырек импортного шампуня, потому как надо что-то купить, если так далеко ехал, а шампунь всегда пригодится в хозяйстве. Когда мы выходим из магазина, Лиза что-то говорит по-фински, а Пия смеется.
– Ой, Лиза только что так хорошо сказала о мужчинах, – говорит мне она.
– Что же она сказала?
– Мне это не перевести.
– Тогда – ладно…
В машине я начинаю дремать. По прибытии в исходную точку меня просят занести в квартиру упаковки с баночным пивом, накануне закупленные в "Ленте" и временно депонированные в багажнике. Я с готовностью беспрекословно выполняю просьбу. Сама Пия тащит, пыхтя, коробку с соками. Мы молча поднимаемся по лестнице, входим в квартиру. Пока нас не было, койра нагадила на полу в кухне, где ее предусмотрительно закрыли, сразу несколько куч, и надула большую лужу.
Пия берет тряпку и, став раком, начинает все убирать. Конечно, я мог бы сейчас к ней подкрасться и засадить ей сзади. Даже, если бы она противилась, я бы успел все быстро сделать – после сильного перепоя я, обычно, бываю перевозбужден и по обстоятельствам могу кончить быстро, но мне не очень-то хочется пользовать ее просто так, без явно выраженного на то согласия. Хотя было бы, разумеется, вовсе неплохо взять ее силой, поступить по-мужски, толкнув на пол прямо в собачью какашку и крепко выебав. Может быть, она как раз этого и жаждет, выставляя свой зад в мою сторону, как тогда в сауне? Но я этого не делаю, ведя себя, словно обиженный дурак, опрометчиво упуская великодушно предоставляемый мне эксклюзивный шанс.
Вместо этого я опускаюсь на стул и бездейственно наблюдаю за ней, как она возится с собачьим дерьмом долго-предолго, очевидно, все же надеясь, что я не выдержу и на нее накинусь. Но мне не дает расслабиться моя глупая внутренняя гордость и глубоко затаенная обида. Ведь сказала же она вчера ночью, что не любит меня? Сказала. А я по природе чересчур обидчив и мнителен, чтобы это так быстро забыть. Это плохо, но это так. И мне хочется сейчас не мириться, а конфликтовать дальше.
– Пия, – говорю я поэтому, – я все еще приглашен на твой праздник?
– Конечно же, ты приглашен, – отвечает она, разгибаясь и сдувая вбок упавшую на глаза челку. – Я только хотела бы попросить тебя купить к празднику побольше цветов – таких, как ты покупал мне – лесных, самых обычных.
– У бабушек?
– Да, у бабушек.
– Хорошо, я куплю.
– Я отдам тебе деньги потом.
– Не надо, пусть это будет подарок.
Глава 68. ПРОИГРЫШ ФИННОВ. МЕЛКИЕ ПРЕПИРАТЕЛЬСТВА. ТРАПЕЗА.
Финны проиграли в финале чемпионата. Я смотрел хоккейный матч по телевизору, и видел их поражение собственными глазами. Сначала они уверенно выигрывали, а затем все-таки проиграли. Чемпионом мира снова стала чешская сборная. У меня возникла мысль послать Пие свои соболезнования по данному поводу, но я воздержался от подобного порыва, интуитивно сознавая, что делать этого не следует. Ну, проиграли, так – проиграли! Может быть, в следующий раз выиграют? Не каждый же день выигрывать? Хватит и того, что выиграли в субботу.
Признаться по-честному, меня больше занимают размышления о предстоящем дарении моей картины, имеющем символическое значение. С раннего утра я перебираю и расставляю вдоль стен свои живописные произведения, стряхиваю с них пыль, путаясь в догадках, какая же из них понравится. Некоторые было бы лучше вообще не показывать, тем самым сразу ограничив выбор. Но я покажу все, благо, их здесь у меня немного. В основном я писал в Вене, там они у меня и пристроены по друзьям и галерейкам. Писать картины я бросил несколько лет назад, после того, как понял, что мне некуда девать уже написанные.
И хотя я очень люблю краски и холст, я, превозмогая себя усилием воли, больше не пишу ничего нового. Сейчас наступило такое время, что лучше писать словами – это дешевле и компактнее. На одной небольшой дискете возможно уместить целый роман и перевозить его в кармане пиджака или пересылать по электронной почте. Мне лучше приобрести переносной компьютер нот-бук и брать его всюду с собой.
Признаться по-честному, меня больше занимают размышления о предстоящем дарении моей картины, имеющем символическое значение. С раннего утра я перебираю и расставляю вдоль стен свои живописные произведения, стряхиваю с них пыль, путаясь в догадках, какая же из них понравится. Некоторые было бы лучше вообще не показывать, тем самым сразу ограничив выбор. Но я покажу все, благо, их здесь у меня немного. В основном я писал в Вене, там они у меня и пристроены по друзьям и галерейкам. Писать картины я бросил несколько лет назад, после того, как понял, что мне некуда девать уже написанные.
И хотя я очень люблю краски и холст, я, превозмогая себя усилием воли, больше не пишу ничего нового. Сейчас наступило такое время, что лучше писать словами – это дешевле и компактнее. На одной небольшой дискете возможно уместить целый роман и перевозить его в кармане пиджака или пересылать по электронной почте. Мне лучше приобрести переносной компьютер нот-бук и брать его всюду с собой.