Страница:
– А когда мы будем резать ежа? – спросил я девушку из СЕС.
– Этого ежа купил Майкл, председатель нашего фонда, но он сейчас беседует, и я не знаю, удобно ли его отрывать.
– Мне кажется, ежа можно резать без его санкции. Он ведь купил его для того, чтобы его съели. А если Майкл будет беседовать слишком долго, то тогда ежа съедят без него и он сам будет во всем виноват.
– Девушка, вы же распоряжаетесь фуршетом! Так примите же решение и режьте! А я буду фотографировать. Если Майклу не достанется ни кусочка ежа, то тогда ему достанутся фотографии. Это уже моя забота, я сам прослежу, чтобы их никто не съел.
Девушка заколебалась. Тогда я взял со стола нож и протянул ей:
– Как вас зовут?
– Ольга.
– Режьте, Ольга, режьте!
– А как зовут вас? – спросила Ольга, отрезая ежу голову.
– Меня зовут Владимир. Какой вкусный еж! У него настоящий шоколадный нос, вот, сейчас я дам вам попробовать.
Как я и предполагал, Майклу попробовать ежа так и не довелось, но он по этому поводу свое неудовольствие не высказываал. Ну, что? Съели, так съели! Был еж, а теперь его уже нет!
Чтобы отпраздновать героический поступок Ольги, я налил ей немного водки. К нам подошел коллекционер Благодатов. Я налил и ему. Втроем мы и выпили.
– Вы знаете, а я замужем, – неожиданно произнесла Ольга.
"Вот те и на!" – подумал я, моментально прикидывая, что может стоять за этой фразой. По моему опыту – только одно. Однажды в Лондоне мне так сказала австралийка Кэрин. Согласно Зигмунду Фрейду эта фраза подсознательно вырывается у замужних женщин, желающих отдаться малознакомому мужчине.
– Тогда дайте мне ваш телефон, – взяв себя в руки, решительно ответствовал я.
– Вот моя карточка.
Я взял ее карточку, но не успел сунуть в карман, так как за рукав меня дернул Маленький Миша:
– Володя, там – Цветок!
– Какой еще цветок?
– DJ Цветок – это друг Полины! Что мне делать?
– По-моему, сделать ты ничего не можешь. Лучше возьми вот красивую визитную карточку для твоей новой визитницы, которую я тебе подарил. Только скажешь мне потом номер, чтобы я записал в книжку, он может мне еще пригодиться.
В тот вечер мне пришлось заниматься Мишей. Чтобы отвлечь его от невыносимых мыслей о Полине, ушедшей с выставки со своим другом, я повел его приставать к другим женщинам. Сначала мы пристали к Свете Островой, худенькой координаторше учебных программ "Pro arte", делая ей изощренные комплименты и вгоняя ее в краску.
Затем переключились на москвичку Ольгу Горюнову, приехавшую читать лекцию о современных компьютерных технологиях в одном из соседних залов. Причем на глазах ее ревнивого долгоносика-мужа, приехавшего с ней вместе. Я принялся ее фотографировать, и она так этим увлеклась, что даже забыла о подготовке к лекции, начинавшейся через пятнадцать минут. Об этом ей строго напомнил Долгоносик, тем самым, обрубив наш невинный флирт.
А когда уже все расходились, я пристал к художнице-француженке, тоже оказавшейся с мужем. У нее были красивые меховые рукавицы и я попросил ее меня ними гладить. Ей это настолько понравилось, что не будь рядом мужа, просто страшно подумать, что могло бы произойти.
В день своего отъезда, я позвонил Ольге. Я уезжал вечерним берлинским поездом. Мы встретились выпить кофе в кафе "Крунк" на Малой Садовой. Этой короткой встречи мне было достаточно, чтобы решить для себя, что я буду заниматься Ольгой – после своего возвращения, и я обещал позвонить ей, как только вернусь. Она просила привезти ей небольшой сувенир, что-нибудь из Вены – на мой выбор.
Глава 29. БОЛЕЗНЬ БАБУШКИ. СВИДАНИЕ С ОЛЬГОЙ
Глава 30. О ПОЛЬЗЕ ЗЕЛЕНОГО ЧАЯ. ИСКУССТВО СНИМАНИЯ ТРУСОВ.
– Этого ежа купил Майкл, председатель нашего фонда, но он сейчас беседует, и я не знаю, удобно ли его отрывать.
– Мне кажется, ежа можно резать без его санкции. Он ведь купил его для того, чтобы его съели. А если Майкл будет беседовать слишком долго, то тогда ежа съедят без него и он сам будет во всем виноват.
– Девушка, вы же распоряжаетесь фуршетом! Так примите же решение и режьте! А я буду фотографировать. Если Майклу не достанется ни кусочка ежа, то тогда ему достанутся фотографии. Это уже моя забота, я сам прослежу, чтобы их никто не съел.
Девушка заколебалась. Тогда я взял со стола нож и протянул ей:
– Как вас зовут?
– Ольга.
– Режьте, Ольга, режьте!
– А как зовут вас? – спросила Ольга, отрезая ежу голову.
– Меня зовут Владимир. Какой вкусный еж! У него настоящий шоколадный нос, вот, сейчас я дам вам попробовать.
Как я и предполагал, Майклу попробовать ежа так и не довелось, но он по этому поводу свое неудовольствие не высказываал. Ну, что? Съели, так съели! Был еж, а теперь его уже нет!
Чтобы отпраздновать героический поступок Ольги, я налил ей немного водки. К нам подошел коллекционер Благодатов. Я налил и ему. Втроем мы и выпили.
– Вы знаете, а я замужем, – неожиданно произнесла Ольга.
"Вот те и на!" – подумал я, моментально прикидывая, что может стоять за этой фразой. По моему опыту – только одно. Однажды в Лондоне мне так сказала австралийка Кэрин. Согласно Зигмунду Фрейду эта фраза подсознательно вырывается у замужних женщин, желающих отдаться малознакомому мужчине.
– Тогда дайте мне ваш телефон, – взяв себя в руки, решительно ответствовал я.
– Вот моя карточка.
Я взял ее карточку, но не успел сунуть в карман, так как за рукав меня дернул Маленький Миша:
– Володя, там – Цветок!
– Какой еще цветок?
– DJ Цветок – это друг Полины! Что мне делать?
– По-моему, сделать ты ничего не можешь. Лучше возьми вот красивую визитную карточку для твоей новой визитницы, которую я тебе подарил. Только скажешь мне потом номер, чтобы я записал в книжку, он может мне еще пригодиться.
В тот вечер мне пришлось заниматься Мишей. Чтобы отвлечь его от невыносимых мыслей о Полине, ушедшей с выставки со своим другом, я повел его приставать к другим женщинам. Сначала мы пристали к Свете Островой, худенькой координаторше учебных программ "Pro arte", делая ей изощренные комплименты и вгоняя ее в краску.
Затем переключились на москвичку Ольгу Горюнову, приехавшую читать лекцию о современных компьютерных технологиях в одном из соседних залов. Причем на глазах ее ревнивого долгоносика-мужа, приехавшего с ней вместе. Я принялся ее фотографировать, и она так этим увлеклась, что даже забыла о подготовке к лекции, начинавшейся через пятнадцать минут. Об этом ей строго напомнил Долгоносик, тем самым, обрубив наш невинный флирт.
А когда уже все расходились, я пристал к художнице-француженке, тоже оказавшейся с мужем. У нее были красивые меховые рукавицы и я попросил ее меня ними гладить. Ей это настолько понравилось, что не будь рядом мужа, просто страшно подумать, что могло бы произойти.
В день своего отъезда, я позвонил Ольге. Я уезжал вечерним берлинским поездом. Мы встретились выпить кофе в кафе "Крунк" на Малой Садовой. Этой короткой встречи мне было достаточно, чтобы решить для себя, что я буду заниматься Ольгой – после своего возвращения, и я обещал позвонить ей, как только вернусь. Она просила привезти ей небольшой сувенир, что-нибудь из Вены – на мой выбор.
Глава 29. БОЛЕЗНЬ БАБУШКИ. СВИДАНИЕ С ОЛЬГОЙ
.
Сегодня вторник, 3 апреля. А приехал я во вторник 13 марта. Значит в городе я уже три недели, но до сих пор не собрался позвонить Ольге. Я привез ей подарок. Это маленький бюстик Штрауса, примерно семь-десять сантиметров высотой, сделанный из осколка белого тирольского мрамора. Я купил его в сувенирной лавке в подземном переходе к Венской опере. Штраус – красивый мужчина с длинными волосами и пышными усами, как у императора Франца Иосифа. Бюст мне понравился. Но я выбирал. В лавке была еще симпатичная тарелочка с изображением собора Святого Стефана. Я долго колебался – Штраус или тарелочка? В конце концов, победил Штраус, который и был куплен.
Я нахожу номер Ольги. Набираю.
– Это Владимир Яременко-Толстой.
– А я о вас думала! Куда же вы пропали?
– Я приехал, но, честно признаюсь, звоню не сразу. У меня был гость, и мне пришлось им заниматься. Но подарок я привез. Из Вены.
– Хорошо, я вас прощаю!
– Спасибо. Что я могу для вас сделать?
– Вы можете меня куда-нибудь пригласить. В театр, например. Можно сходить в Мариинку на "Щелкунчика". Говорят, что это большая гадость, но мне, тем не менее, было бы любопытно взглянуть на плоды шемякинских стараний.
– Хорошо, я постараюсь достать билеты, но не уверен, что это будет легко. Насколько мне известно, попасть на премьеру почти невозможно. А пока я буду доставать билеты, что может продлиться довольно долго, я хочу пригласить вас в гости.
– Когда?
– Завтра.
– Завтра у нас презентация в Европейском университете.
– Я живу совсем рядом с Европейским университетом. Вы можете зайти ко мне после презентации.
– Хорошо, но это будет не раньше семи. Я вам позвоню и потом зайду.
– Я буду дома с шести. До встречи! Я буду ждать.
Разговором я остаюсь доволен. Вот она – русская деловая женщина. После презентации – в гости, а в гостях – за дело! Могу ее после презентации покупать. Она придет, а я предложу ей принять ванну, чтобы сразу все было понятно. Я хожу по комнате, потирая руки. Достаю из сумки глубоко завалившийся бюстик Штрауса и ставлю его на подоконник рядом с гипсовой головой амазонки.
Думаю о том, что было бы неплохо купить большой красивый цветок в горшке. Он бы неплохо смотрелся на светлом паркетном полу, залитом лучами весеннего солнца. Завтра пойду в Павильон Цветов на углу Потемкинской и Шпалерной и что-нибудь подходящее выберу. Нужно поразить Ольгу.
Почему не приходит бабушка? Уже почти половина двенадцатого. Может, что-то случилось? Один раз она опаздывала, но позвонила и предупредила. А сегодня ее просто нет. Странно. Жду еще десять минут, и звоню сам.
К телефону подходит дедушка, ее муж.
– Нина Васильевна дома? Это Владимир. Я жду ее уже сорок минут, а ее нет.
– Она заболела. Внезапно высокая температура. Лихорадка. Лежит и не встает.
– А вы не могли бы дать ей на секунду трубочку.
– Могу, но это вам ничего не даст. У нее пропал голос.
– Извините. Передавайте ей привет! Всего доброго.
Вот это да! Я почти уверен, что в болезни бабушки повинна Пия. Это она ее вырубила своим энергетическим полем. Мне этого никто не говорил, просто я вдруг это осознаю. Очень реально. Возможно, это моя интуиция. Пия на бабушку обиделась и ее вырубила. И в том, что меня тогда трясло, тоже виновата она.
Ведьма? Колдунья? По древним преданьям среди женщин Южной Карелии, знаменитой своими бесчисленными болотами, было много ведьм. А Лаппенранта – это ведь и есть Южная Карелия. Северную Карелию отнял у финнов Сталин, а Южная осталась в Финляндии. Это ее гиблые, непролазные болота остановили тогда Красную Армию.
Пия – ведьма! Мне вдруг становится страшно. Так вот почему мне так хорошо с ней в постели. Я чувствую ее внутреннюю женскую энергию, настолько сильную, как ни у какой другой женщины до нее. Интересно, знает ли она о своих способностях, или это происходит у нее бесконтрольно?
Ладно-ладно, это я сам себя пугаю! Интересно, что скажет по этому поводу художник Будилов. Может, он захочет пойти погулять? До шести еще уйма времени.
– Если допустить, что все то, что ты мне сказал – правда, тогда тебе нужно искать новую массажистку, – говорит мне Будилов.
Мы сидим на лавочке в Таврическом саду, подставив лица ласковым лучам весеннего солнца, и пьем пиво. По парку прогуливаются ленивые прогульщики.
– У Фиры есть одна знакомая, она тоже с Кавказа, но не осетинка, как Фира, а карачаевка, ее зовут Гульнара. Говорят, она знает различные виды массажа, в том числе – точечный, и великолепно их делает. Я могу поспросить Фиру, чтобы она с ней договорилась. По крайней мере, ты можешь попробовать и сравнить, а когда объявится бабушка, тогда можно решить – остаться у Гульнары или продолжать с бабушкой.
– Ты знаешь, я уверен, что бабушка или умрет, или больше никогда мне не объявится. Поэтому, пожалуйста, узнай у Фиры телефон Гульнары!
В свое время художник Будилов женился на кавказской девушке Фире и до сих пор своим браком доволен. Восточные женщины, как утверждает он, имеют много существенных достоинств – они хозяйственны, домовиты, не сидят с мужчинами за одним столом, не перечат мужу и, что для художника наиболее важно, они ничего не понимают в искусстве и не пытаются высказывать по этому поводу свое мнение. В принципе, я с ним согласен, но жениться на восточной женщине пока не собираюсь.
– Будилов, давай сходим – посмотрим цветы. Я хочу купить себе в квартиру каких-нибудь растений. Помоги мне что-нибудь выбрать.
Мы поднимаемся с лавки, отдаем наши пустые бутылки старушке, пасущей за ними с соседней лавки, и направляемся в Павильон Цветов. Погода благословенна. Хочется радоваться и жить. Сегодня ко мне должна прийти Ольга. Об одной мысли об этом я уже ощущаю эрекцию.
В Павильоне Цветов полно покупателей и посетителей. Под пальмами вдоль бассейна с водой продают горшки и горшочки. Мы внимательно делаем внутренний круг и возвращаемся к цветам в аванзале. Больше всего мне нравятся роскошные розовые азалии – их продают целыми кустами высотой примерно в метр.
Я даже уже собираюсь их купить, один такой куст стоит четыреста рублей, но тетенька-продавщица мне не советует – у меня солнечная сторона и они могут быстро пропасть. Она рекомендует взять что-то другое, выносливое – кипарис, например. Но кипарис – не цветок, поэтому я выбираю нечто цветущее в маленьком горшочке, только чтобы поставить рядом с головой амазонки, и покупаю его за сорок рублей. Теперь у меня есть цветок!
Ольга заявляет о себе лишь в половине восьмого. К этому времени я успеваю позвонить Пие и убедиться в том, что она на меня все еще дуется. Я предложил ее встретиться завтра, но она отказалась, сославшись на то, что они с Лизой идут на какой-то прием в гостиницу "Астория". Меня она с собой не звала. Ну и пусть, так даже лучше, а не то я начну приставать там к бабам, и она станет меня ревновать.
– Я уже освободились, но хочется пойти в кино. В Доме Кино неделя гонконгских фильмов. Встретимся там в восемь.
– Ох, еб твою мать! – кричу я в бешенстве, уже опустив трубку. -
Ох, еб твою мать!
Меньше всего в жизни мне сейчас хочется пойти на гонконгский фильм. И не только потому, что гонконгские фильмы – говно. То, что они полное говно, это ясно! Гонконгские фильмы – это жанр, индустрия плохого дешевого кино о карате. Не хватало еще все это смотреть. Конечно, как говорит художник Будилов, смотреть нужно и плохое, просто с годами становится все труднее скрывать возникающее от этого раздражение.
Я бегаю по комнате и бешено размахиваю руками и ногами, как какой-нибудь герой гонконгского фильма. Но я это делаю не для того, чтобы кого-либо победить, а чтобы снять стресс. Ведь всего только неделю назад я посмотрел исландский фильм, оставивший в моем эстетическом мировосприятии до сих пор еще не зажившую рану! А теперь мне нужно будет смотреть… ох, еб твою мать!
Надо обязательно опоздать минут на десть и в кино не попасть. Пойдем лучше в кафе. Ну, что я буду делать во время гонконгского фильма? Смотреть я его не смогу, приставать к Ольге тоже будет неудобно, когда на экране две дюжины китайцев дружно бьют друг другу свои желтые морды, к романтике это отнюдь не располагает.
Другими словами, я предусмотрительно опаздываю на десять минут.
Перед Домом Кино меня ожидает Ольга.
– Пойдем скорей, я уже купила билеты!
– Ох… – чуть было не вырывается у меня. – Ох, как я спешил!
Думал, что не успею!
Мы быстро поднимаемся в зал. Усаживаемся в темноте. Фильм оказывается психологическим. В каком-то мрачном подвале-бункере происходит бесконечный диалог лысого толстого со шрамом и худого без особых примет о том, что кого-то надо убить, и как лучше это устроить. Я пытаюсь собрать все свое терпение, но не выдерживаю уже через несколько минут.
– Я пойду – погуляю в фойе, – говорю я Ольге. – Как-то нет настроения – наслаждаться шедеврами мирового кинематографа. Встретимся в буфете, видел, что там открыто.
Но она не остается, и тоже выходит за мной.
– Что будете пить?
– Коньяк с лимоном. А вы?
– А я – чай с лимоном. Я сейчас занимаюсь оздоровлением организма
– массаж, процедуры, настойки трав, из-за этого временно спиртное не употребляю.
Мы садимся за столик. Я смотрю, как она потягивает коньяк, морщась посасывая лимон, и начинаю оправдываться:
– Простите, Ольга, не сочтите меня занудой, но я такое кино как-то не могу смотреть. Лучше уж ничего, чем вот такое вот. Мне очень жаль, что я вам вечер испортил.
– Мы что, так и будем здесь сидеть?
– Нет, можем пойти. Хотите в "Бродячую собаку"?
Неторопливо доходим до "Бродячей собаки" и остаемся там.
– У вас ревнивый муж? – спрашиваю я осторожно.
– В настоящее время мы живем отдельно.
– Вот как?
Я беру ее за руку и начинаю играть ее пальцами, она мне отвечает тем же. За пустыми разговорами незаметно летит время. Приятный, но бессмысленный, не нужный ни кому вечер, выброшенный из жизни. Сколько таких вечеров у меня уже было? Если собрать все вместе, то можно выложить годы. Боже, как страшно. Страшно…
– Владимир, мне завтра нужно рано вставать, я ведь работаю.
– Хорошо, мы уходим, я сейчас заплачу.
Выйдя на улицу, я лихорадочно соображаю – как поступить теперь? Пока что все идет наперекосяк. Если так пойдет дальше, спасти ситуацию будет трудно.
– Ольга, давайте пойдем ко мне! Я вам сделаю кофе, – предлагаю я.
– Нет, как-нибудь в другой раз. Но вы можете меня проводить – я живу на Васильевском острове. Если хотите – только до троллейбуса или метро.
Мы начинаем идти в направлении Невского, и тут-то меня начинает знобить. Меня просто трясет, я стучу зубами, прыгаю, не в силах согреться – прямо перед окнами гостиницы "Европейская". На нас подозрительно поглядывают два швейцара в фирменных ливреях, а я ничего не могу с собою поделать, обреченный на странную пляску.
– Что с вами? – испуганно спрашивает Ольга.
– Не-е-е зна-а-а-ю у-у-у… – с завыванием выговариваю я, сотрясаемый мощными судорогами. – Но, я думаю, это не отравление краской, не грибная икра, не разбитое зеркало, а-а-а-а-а…
Я стараюсь двигаться, но это мне удается плохо. Меленькими шажками еле-еле, как инвалид первой группы, дохожу до Невского Проспекта. Только там меня, наконец, отпускает и перестает колбасить.
– Как, вам уже лучше? Хотите проводить меня до дома. Мы можем поехать в метро. Там тепло.
На грязной линии Васильевского острова я пытаюсь ее поцеловать и обнять, но неудачно. Я делаю что-то не так. Она возмущена, и наши отношения становятся вдруг напряженными. Как же сегодня все поворачивается по-идиотски?
– Вот мой дом.
– Я могу зайти?
– Нет, вы можете взять такси и поехать домой.
– Хорошо, если у меня нет другого выбора, тогда я так и поступлю.
Ольга смотрит на меня враждебно. В глазах застывшие слезы. Да, я как-то удачно сумел все испортить. Но это уже конец. Окончательный и бесповоротный. Может, крикнуть ей из такси – "Пошла на хуй!"? Просто так, лишь бы оправдаться перед самим собой? Или сказать что-нибудь обидное?
Но я ничего не говорю и не кричу. Я сажусь в такси молча. А она остается стоять на грязном углу Восьмой линии и одного из, не помню, какого по величине – Малого, Среднего или Большого василеостровских проспектов.
Войдя в квартиру, я подхожу к телефону. Решительно набираю ее номер:
– Ольга? Вы?
– Как я рада, что вы позвонили, – и голос у нее вдруг действительно радостный.
– Ольга, я хочу вам сказать все прямо. Я вас хочу. Я не могу ждать. Я даю вам один единственный шанс. Приходите ко мне завтра. Чтобы не было недоразумений, предупреждаю – вы должны быть готовы на все!
– Как хорошо вы говорите, Владимир!
– Да, я думал, пока ехал в такси.
– А я думала, что между нами все кончено, что вы мне больше не позвоните.
– Вы меня плохо знаете, вы ошибались. Когда мне вас ждать?
– Я приду в восемь, после работы мне надо зайти домой, и вымыть голову. А вы купите, пожалуйста, зеленый чай. Я очень люблю пить зеленый чай.
– Хорошо, я куплю. А еще вас ожидает подарок.
– Скажите мне прямо сейчас – что это?
– Нет, Ольга, я вам этого не скажу!
Сегодня вторник, 3 апреля. А приехал я во вторник 13 марта. Значит в городе я уже три недели, но до сих пор не собрался позвонить Ольге. Я привез ей подарок. Это маленький бюстик Штрауса, примерно семь-десять сантиметров высотой, сделанный из осколка белого тирольского мрамора. Я купил его в сувенирной лавке в подземном переходе к Венской опере. Штраус – красивый мужчина с длинными волосами и пышными усами, как у императора Франца Иосифа. Бюст мне понравился. Но я выбирал. В лавке была еще симпатичная тарелочка с изображением собора Святого Стефана. Я долго колебался – Штраус или тарелочка? В конце концов, победил Штраус, который и был куплен.
Я нахожу номер Ольги. Набираю.
– Это Владимир Яременко-Толстой.
– А я о вас думала! Куда же вы пропали?
– Я приехал, но, честно признаюсь, звоню не сразу. У меня был гость, и мне пришлось им заниматься. Но подарок я привез. Из Вены.
– Хорошо, я вас прощаю!
– Спасибо. Что я могу для вас сделать?
– Вы можете меня куда-нибудь пригласить. В театр, например. Можно сходить в Мариинку на "Щелкунчика". Говорят, что это большая гадость, но мне, тем не менее, было бы любопытно взглянуть на плоды шемякинских стараний.
– Хорошо, я постараюсь достать билеты, но не уверен, что это будет легко. Насколько мне известно, попасть на премьеру почти невозможно. А пока я буду доставать билеты, что может продлиться довольно долго, я хочу пригласить вас в гости.
– Когда?
– Завтра.
– Завтра у нас презентация в Европейском университете.
– Я живу совсем рядом с Европейским университетом. Вы можете зайти ко мне после презентации.
– Хорошо, но это будет не раньше семи. Я вам позвоню и потом зайду.
– Я буду дома с шести. До встречи! Я буду ждать.
Разговором я остаюсь доволен. Вот она – русская деловая женщина. После презентации – в гости, а в гостях – за дело! Могу ее после презентации покупать. Она придет, а я предложу ей принять ванну, чтобы сразу все было понятно. Я хожу по комнате, потирая руки. Достаю из сумки глубоко завалившийся бюстик Штрауса и ставлю его на подоконник рядом с гипсовой головой амазонки.
Думаю о том, что было бы неплохо купить большой красивый цветок в горшке. Он бы неплохо смотрелся на светлом паркетном полу, залитом лучами весеннего солнца. Завтра пойду в Павильон Цветов на углу Потемкинской и Шпалерной и что-нибудь подходящее выберу. Нужно поразить Ольгу.
Почему не приходит бабушка? Уже почти половина двенадцатого. Может, что-то случилось? Один раз она опаздывала, но позвонила и предупредила. А сегодня ее просто нет. Странно. Жду еще десять минут, и звоню сам.
К телефону подходит дедушка, ее муж.
– Нина Васильевна дома? Это Владимир. Я жду ее уже сорок минут, а ее нет.
– Она заболела. Внезапно высокая температура. Лихорадка. Лежит и не встает.
– А вы не могли бы дать ей на секунду трубочку.
– Могу, но это вам ничего не даст. У нее пропал голос.
– Извините. Передавайте ей привет! Всего доброго.
Вот это да! Я почти уверен, что в болезни бабушки повинна Пия. Это она ее вырубила своим энергетическим полем. Мне этого никто не говорил, просто я вдруг это осознаю. Очень реально. Возможно, это моя интуиция. Пия на бабушку обиделась и ее вырубила. И в том, что меня тогда трясло, тоже виновата она.
Ведьма? Колдунья? По древним преданьям среди женщин Южной Карелии, знаменитой своими бесчисленными болотами, было много ведьм. А Лаппенранта – это ведь и есть Южная Карелия. Северную Карелию отнял у финнов Сталин, а Южная осталась в Финляндии. Это ее гиблые, непролазные болота остановили тогда Красную Армию.
Пия – ведьма! Мне вдруг становится страшно. Так вот почему мне так хорошо с ней в постели. Я чувствую ее внутреннюю женскую энергию, настолько сильную, как ни у какой другой женщины до нее. Интересно, знает ли она о своих способностях, или это происходит у нее бесконтрольно?
Ладно-ладно, это я сам себя пугаю! Интересно, что скажет по этому поводу художник Будилов. Может, он захочет пойти погулять? До шести еще уйма времени.
– Если допустить, что все то, что ты мне сказал – правда, тогда тебе нужно искать новую массажистку, – говорит мне Будилов.
Мы сидим на лавочке в Таврическом саду, подставив лица ласковым лучам весеннего солнца, и пьем пиво. По парку прогуливаются ленивые прогульщики.
– У Фиры есть одна знакомая, она тоже с Кавказа, но не осетинка, как Фира, а карачаевка, ее зовут Гульнара. Говорят, она знает различные виды массажа, в том числе – точечный, и великолепно их делает. Я могу поспросить Фиру, чтобы она с ней договорилась. По крайней мере, ты можешь попробовать и сравнить, а когда объявится бабушка, тогда можно решить – остаться у Гульнары или продолжать с бабушкой.
– Ты знаешь, я уверен, что бабушка или умрет, или больше никогда мне не объявится. Поэтому, пожалуйста, узнай у Фиры телефон Гульнары!
В свое время художник Будилов женился на кавказской девушке Фире и до сих пор своим браком доволен. Восточные женщины, как утверждает он, имеют много существенных достоинств – они хозяйственны, домовиты, не сидят с мужчинами за одним столом, не перечат мужу и, что для художника наиболее важно, они ничего не понимают в искусстве и не пытаются высказывать по этому поводу свое мнение. В принципе, я с ним согласен, но жениться на восточной женщине пока не собираюсь.
– Будилов, давай сходим – посмотрим цветы. Я хочу купить себе в квартиру каких-нибудь растений. Помоги мне что-нибудь выбрать.
Мы поднимаемся с лавки, отдаем наши пустые бутылки старушке, пасущей за ними с соседней лавки, и направляемся в Павильон Цветов. Погода благословенна. Хочется радоваться и жить. Сегодня ко мне должна прийти Ольга. Об одной мысли об этом я уже ощущаю эрекцию.
В Павильоне Цветов полно покупателей и посетителей. Под пальмами вдоль бассейна с водой продают горшки и горшочки. Мы внимательно делаем внутренний круг и возвращаемся к цветам в аванзале. Больше всего мне нравятся роскошные розовые азалии – их продают целыми кустами высотой примерно в метр.
Я даже уже собираюсь их купить, один такой куст стоит четыреста рублей, но тетенька-продавщица мне не советует – у меня солнечная сторона и они могут быстро пропасть. Она рекомендует взять что-то другое, выносливое – кипарис, например. Но кипарис – не цветок, поэтому я выбираю нечто цветущее в маленьком горшочке, только чтобы поставить рядом с головой амазонки, и покупаю его за сорок рублей. Теперь у меня есть цветок!
Ольга заявляет о себе лишь в половине восьмого. К этому времени я успеваю позвонить Пие и убедиться в том, что она на меня все еще дуется. Я предложил ее встретиться завтра, но она отказалась, сославшись на то, что они с Лизой идут на какой-то прием в гостиницу "Астория". Меня она с собой не звала. Ну и пусть, так даже лучше, а не то я начну приставать там к бабам, и она станет меня ревновать.
– Я уже освободились, но хочется пойти в кино. В Доме Кино неделя гонконгских фильмов. Встретимся там в восемь.
– Ох, еб твою мать! – кричу я в бешенстве, уже опустив трубку. -
Ох, еб твою мать!
Меньше всего в жизни мне сейчас хочется пойти на гонконгский фильм. И не только потому, что гонконгские фильмы – говно. То, что они полное говно, это ясно! Гонконгские фильмы – это жанр, индустрия плохого дешевого кино о карате. Не хватало еще все это смотреть. Конечно, как говорит художник Будилов, смотреть нужно и плохое, просто с годами становится все труднее скрывать возникающее от этого раздражение.
Я бегаю по комнате и бешено размахиваю руками и ногами, как какой-нибудь герой гонконгского фильма. Но я это делаю не для того, чтобы кого-либо победить, а чтобы снять стресс. Ведь всего только неделю назад я посмотрел исландский фильм, оставивший в моем эстетическом мировосприятии до сих пор еще не зажившую рану! А теперь мне нужно будет смотреть… ох, еб твою мать!
Надо обязательно опоздать минут на десть и в кино не попасть. Пойдем лучше в кафе. Ну, что я буду делать во время гонконгского фильма? Смотреть я его не смогу, приставать к Ольге тоже будет неудобно, когда на экране две дюжины китайцев дружно бьют друг другу свои желтые морды, к романтике это отнюдь не располагает.
Другими словами, я предусмотрительно опаздываю на десять минут.
Перед Домом Кино меня ожидает Ольга.
– Пойдем скорей, я уже купила билеты!
– Ох… – чуть было не вырывается у меня. – Ох, как я спешил!
Думал, что не успею!
Мы быстро поднимаемся в зал. Усаживаемся в темноте. Фильм оказывается психологическим. В каком-то мрачном подвале-бункере происходит бесконечный диалог лысого толстого со шрамом и худого без особых примет о том, что кого-то надо убить, и как лучше это устроить. Я пытаюсь собрать все свое терпение, но не выдерживаю уже через несколько минут.
– Я пойду – погуляю в фойе, – говорю я Ольге. – Как-то нет настроения – наслаждаться шедеврами мирового кинематографа. Встретимся в буфете, видел, что там открыто.
Но она не остается, и тоже выходит за мной.
– Что будете пить?
– Коньяк с лимоном. А вы?
– А я – чай с лимоном. Я сейчас занимаюсь оздоровлением организма
– массаж, процедуры, настойки трав, из-за этого временно спиртное не употребляю.
Мы садимся за столик. Я смотрю, как она потягивает коньяк, морщась посасывая лимон, и начинаю оправдываться:
– Простите, Ольга, не сочтите меня занудой, но я такое кино как-то не могу смотреть. Лучше уж ничего, чем вот такое вот. Мне очень жаль, что я вам вечер испортил.
– Мы что, так и будем здесь сидеть?
– Нет, можем пойти. Хотите в "Бродячую собаку"?
Неторопливо доходим до "Бродячей собаки" и остаемся там.
– У вас ревнивый муж? – спрашиваю я осторожно.
– В настоящее время мы живем отдельно.
– Вот как?
Я беру ее за руку и начинаю играть ее пальцами, она мне отвечает тем же. За пустыми разговорами незаметно летит время. Приятный, но бессмысленный, не нужный ни кому вечер, выброшенный из жизни. Сколько таких вечеров у меня уже было? Если собрать все вместе, то можно выложить годы. Боже, как страшно. Страшно…
– Владимир, мне завтра нужно рано вставать, я ведь работаю.
– Хорошо, мы уходим, я сейчас заплачу.
Выйдя на улицу, я лихорадочно соображаю – как поступить теперь? Пока что все идет наперекосяк. Если так пойдет дальше, спасти ситуацию будет трудно.
– Ольга, давайте пойдем ко мне! Я вам сделаю кофе, – предлагаю я.
– Нет, как-нибудь в другой раз. Но вы можете меня проводить – я живу на Васильевском острове. Если хотите – только до троллейбуса или метро.
Мы начинаем идти в направлении Невского, и тут-то меня начинает знобить. Меня просто трясет, я стучу зубами, прыгаю, не в силах согреться – прямо перед окнами гостиницы "Европейская". На нас подозрительно поглядывают два швейцара в фирменных ливреях, а я ничего не могу с собою поделать, обреченный на странную пляску.
– Что с вами? – испуганно спрашивает Ольга.
– Не-е-е зна-а-а-ю у-у-у… – с завыванием выговариваю я, сотрясаемый мощными судорогами. – Но, я думаю, это не отравление краской, не грибная икра, не разбитое зеркало, а-а-а-а-а…
Я стараюсь двигаться, но это мне удается плохо. Меленькими шажками еле-еле, как инвалид первой группы, дохожу до Невского Проспекта. Только там меня, наконец, отпускает и перестает колбасить.
– Как, вам уже лучше? Хотите проводить меня до дома. Мы можем поехать в метро. Там тепло.
На грязной линии Васильевского острова я пытаюсь ее поцеловать и обнять, но неудачно. Я делаю что-то не так. Она возмущена, и наши отношения становятся вдруг напряженными. Как же сегодня все поворачивается по-идиотски?
– Вот мой дом.
– Я могу зайти?
– Нет, вы можете взять такси и поехать домой.
– Хорошо, если у меня нет другого выбора, тогда я так и поступлю.
Ольга смотрит на меня враждебно. В глазах застывшие слезы. Да, я как-то удачно сумел все испортить. Но это уже конец. Окончательный и бесповоротный. Может, крикнуть ей из такси – "Пошла на хуй!"? Просто так, лишь бы оправдаться перед самим собой? Или сказать что-нибудь обидное?
Но я ничего не говорю и не кричу. Я сажусь в такси молча. А она остается стоять на грязном углу Восьмой линии и одного из, не помню, какого по величине – Малого, Среднего или Большого василеостровских проспектов.
Войдя в квартиру, я подхожу к телефону. Решительно набираю ее номер:
– Ольга? Вы?
– Как я рада, что вы позвонили, – и голос у нее вдруг действительно радостный.
– Ольга, я хочу вам сказать все прямо. Я вас хочу. Я не могу ждать. Я даю вам один единственный шанс. Приходите ко мне завтра. Чтобы не было недоразумений, предупреждаю – вы должны быть готовы на все!
– Как хорошо вы говорите, Владимир!
– Да, я думал, пока ехал в такси.
– А я думала, что между нами все кончено, что вы мне больше не позвоните.
– Вы меня плохо знаете, вы ошибались. Когда мне вас ждать?
– Я приду в восемь, после работы мне надо зайти домой, и вымыть голову. А вы купите, пожалуйста, зеленый чай. Я очень люблю пить зеленый чай.
– Хорошо, я куплю. А еще вас ожидает подарок.
– Скажите мне прямо сейчас – что это?
– Нет, Ольга, я вам этого не скажу!
Глава 30. О ПОЛЬЗЕ ЗЕЛЕНОГО ЧАЯ. ИСКУССТВО СНИМАНИЯ ТРУСОВ.
– Владимир, вы купили зеленый чай? – спрашивает меня по телефону
Ольга.
– Да, сразу два сорта.
– Тогда, ждите.
Я понимаю – это контрольный звонок. На часах семь. Наверное, уже вымыла голову и собирается. Размышляет, какие трусы ей лучше надеть. Интересно, побрила ли она пизду, и какая у нее там прическа?
В последнее время я все чаще убеждаюсь, что женщинам надо все говорить в лоб. Нужно оставаться наивнейшим дураком, чтобы полагать, будто между мужчиной и женщиной может быть безмолвное понимание. Иногда оно возникает, но крайне редко. Почти всегда остается какой-нибудь барьер, преодолеть который можно только вербально.
Женщине очень важно сказать. Открытым текстом, чтобы у нее не осталось сомнений. Это не всегда просто, потому что мужчина, как правило, панически боится женщину. Этот страх изначально запрограммирован генетически, переходя у большинства мужчин в бессознательную агрессию. Хотя почему-то принято считать, будто это наоборот, будто бы это женщина боится мужчину.
Ну, чего, сами подумайте, ей бояться? "Бабу хуем не испугаешь" – гласит народная мудрость. Если женщины чего и боятся, то именно этой неосознанной агрессии, проявляемой мужчинами от страха перед женщинами. Таким образом, страх порождает страх. Подобное порождает подобное. Замкнутый круг. Элементарная психология, не замеченная пока ни одним психологом, но подмеченная мной.
Не надо пытаться найти что-либо об этом в учебниках психологии или в трудах Зигмунда Фрейда! Я проверял, там этого нет. Как это часто бывает, простое лежит на поверхности и остается незамеченным учеными, задача которых усложнять примитивное.
Когда Ольга поднимается по лестнице, я как раз стою в двери и отдаю деньги соседке из 25-ой квартиры, собирающей на железную входную дверь с кодовым замком. Эта пожилая тетенька, накрашенная и приодетая по такому случаю, очевидно, забыла надеть юбку, и теперь она стоит передо мной в трусах и чулках.
Выглядит это нелепо. Сверху все нормально, прилично, снизу – вроде бы тоже, только юбка на ней отсутствует. По всей видимости, она так ходит из квартиры в квартиру уже давно, добравшись уже до моего последнего шестого этажа, а ей об этом еще никто не сказал. Да и как тут скажешь – "Не забыли ли вы надеть юбку?", "А что это вы так – без юбки ходите, не стыдно?", "Ой, а вы юбку-то надеть забыли!" Как тут не скажи, а все неудобно будет. Поэтому я ей тоже ничего не говорю. Я запускаю Ольгу внутрь и закрываю за нею дверь.
– Ты не знаешь, почему она ходит без юбки? – неожиданно переходит на "ты" Ольга.
– Наверное, забыла надеть. Вообще-то, это очень приличная женщина, как и ты – переводчица с английского. А юбка? А юбку я сейчас с тебя тоже сниму. Она тебе вроде бы теперь ни к чему.
С этими словами я беру ее голову в свои руки, чувствуя влажную шелковистость недавно вымытых волос, и впиваюсь ей в рот поцелуем. Она покорно выпускает сумочку на пол и некрепко обнимает меня за шею.
Потом я расстегиваю ей юбку, просовываю ладони рук по бедрам, так, чтобы проскользнуть по телу сразу под все – под юбку, колготки, трусы, а затем резко сдергиваю все вниз вплоть до самых высоко зашнурованных ботинок, сам при этом падая на колени. Теперь у меня перед носом пизда. Я отчетливо и ясно могу ее видеть. Она аккуратно подбрита с одним лишь специально оставленным сверху дерзко топорщащимся клочком волос. Я протягиваю свою нетвердую руку и опасливо трогаю ее указательным пальцем, словно она может меня укусить, и лишь затем, окончательно осмелев, запускаю его вовнутрь, ощущая обильно сочащуюся влагу.
– Перевозбудилась девочка, – торопливо шепчет мне сверху Ольга.
Я просовываю правую руку под изгибы коленей и, легким ударом заставив их подогнуться, испытанным приемом погружаю Ольгу на руки. Так я и несу ее на руках через всю комнату на мое убогое ложе, а, положив, расшнуровываю ботинки.
Откинув в сторону ботинки, начинаю снимать и откидывать одежду. Методично и последовательно, предмет за предметом. И только когда Ольга полностью остается голой, я на нее набрасываюсь.
Я жадно исследую ее тело, открывая его нагорья и впадины, как какой-нибудь географ-первооткрыватель типа Пржежевальского исследовал просторы Центральной Азии. Словно геолог, ищущий нефтяные поля или золотоносные жилы, ищу я эрогенные зоны. И лишь устав от сих изнурительных трудов, сую свою разгоряченную голову в недра живительного родника.
И тут мне вдруг представляется, что я – человек-мутант, странное двухголовое существо, городской интеллектуал с запасной головой-головкой. Главное для меня – предотвратить опасный конфликт между этими двумя головами, ведь когда думает одна, не должна думать другая. Они должны делать это по очереди.
Наверное, строю предположения я, головы эти непропорциональной величины из-за того, что одной из них пользуются постоянно, а другой – лишь от случая к случаю. Надо же ввести равенство, дав больше шансов униженному и оскорбленному собрату.
Я чувствую, как мысли мои опускаются вниз и перерастают в движение, а чтобы большая голова не осталась пустой, я наполняю ее воспоминаниями. Хорошо вспоминать под постанывания и покрикивания Ольги! Я медленно погружаюсь в прошлое и нахожу там румынку Лору, научившую меня раздевать женщин.
Очень важно правильно струсить трусы. Если у вас есть женщина, то это еще не значит, что вы умеете извлекать из нее удовольствия. Женщина – это инструмент, которым надо уметь орудовать.
Этот инструмент вы можете использовать для самозащиты, направляя его на ваших врагов, а можете – для приготовления пищи или уборки помещений. Инструмент этот многофункционален. Но сложнее всего – это научиться на нем играть, извлекая наслаждения и удовольствия. Прежде всего, предупреждаю я вас, инструмент должен быть хорошим, хотя иногда можно играть и на плохом инструменте.
Свой инструмент нужно любить и за ним ухаживать. Я не стану сравнивать здесь женщину со скрипкой, гитарой или виолончелью. Уверен, это делали уже многие. Я сравню здесь ее с тем единственным музыкальным инструментом, на котором я умею играть – с сибирским шаманским бубном.
Бубен – один из древнейших, а быть может, и наиболее древний музыкальный инструмент человечества, поэтому такого сравнения он достоин. Бубен используется шаманом для путешествий в другие миры, для достижения экстаза и транса. Чужое прикосновение его оскверняет, и тогда шаман или чистит его огнем, или добывает себе новый. Но вернемся к румынке Лоре.
Когда по пути из Австралии в Европу преждевременно щелкнул ластами профессор Фриденсрайх Хундертвассер, у которого я учился в Венской академии художеств, на его место взяли молодого художника Шмаликса – родного брата интендата австрийского государственного телевиденья.
Австрия – страна карликовая и почти каждый день там случаются подобные неожиданности. Например, вы совершенно случайно можете выпить кофе в каком-нибудь венском кафе за одним столиком с сестрой самого канцлера. А еще там все со всеми в родстве и родственные связи определяют многое, от карьеры и политики, до самой точки.
Шмаликс, не найдя себя в Австрии, уехал когда-то в Америку, постепенно обосновавшись в Лос-Анджелесе. Там он и вегетировал многие годы в качестве художника, пока в Вене ему не устроили профессуру в Вене.
Фамилия Шмаликс происходит от немецкого слова "schmal", т.е. узкий. Шмаликс эту фамилию оправдывал, хотя и старался быть широким. Широким жестом, например, он выбросил все тропические растения, закупленные профессором Хундертвассером для мастерских – лианы, пальмы и всякие прочие диковины, вместе с системами искусственного орошения и освещения. У Хундертвассера было двенадцать студентов по числу апостолов Христа. Шмаликс же взял себе сразу шестьдесят и принялся оставшихся в мастерских от своего предшественника студентов просто-напросто выживать.
Всего лишь за несколько недель из райской оранжереи мастерская на площади Шиллера превратилась в банку рыбных консервов, настолько перегруженной она оказалась. В один прекрасный день, придя в Академию, я обнаружил, что мое место-поместье урезано новой властью до смешного, а за моим рабочим столом, задвинутым в угол, сидит пухленькая блондинка.
Я бросился за помощью к ассистенту.
– Новому профессору нужны места для его студентов, поэтому вам придется делить ваше место с Лорой. И вообще, херр Яременко-Толстой, вам уже необходимо подавать на диплом! Идите, и хорошенько подумайте.
Ольга.
– Да, сразу два сорта.
– Тогда, ждите.
Я понимаю – это контрольный звонок. На часах семь. Наверное, уже вымыла голову и собирается. Размышляет, какие трусы ей лучше надеть. Интересно, побрила ли она пизду, и какая у нее там прическа?
В последнее время я все чаще убеждаюсь, что женщинам надо все говорить в лоб. Нужно оставаться наивнейшим дураком, чтобы полагать, будто между мужчиной и женщиной может быть безмолвное понимание. Иногда оно возникает, но крайне редко. Почти всегда остается какой-нибудь барьер, преодолеть который можно только вербально.
Женщине очень важно сказать. Открытым текстом, чтобы у нее не осталось сомнений. Это не всегда просто, потому что мужчина, как правило, панически боится женщину. Этот страх изначально запрограммирован генетически, переходя у большинства мужчин в бессознательную агрессию. Хотя почему-то принято считать, будто это наоборот, будто бы это женщина боится мужчину.
Ну, чего, сами подумайте, ей бояться? "Бабу хуем не испугаешь" – гласит народная мудрость. Если женщины чего и боятся, то именно этой неосознанной агрессии, проявляемой мужчинами от страха перед женщинами. Таким образом, страх порождает страх. Подобное порождает подобное. Замкнутый круг. Элементарная психология, не замеченная пока ни одним психологом, но подмеченная мной.
Не надо пытаться найти что-либо об этом в учебниках психологии или в трудах Зигмунда Фрейда! Я проверял, там этого нет. Как это часто бывает, простое лежит на поверхности и остается незамеченным учеными, задача которых усложнять примитивное.
Когда Ольга поднимается по лестнице, я как раз стою в двери и отдаю деньги соседке из 25-ой квартиры, собирающей на железную входную дверь с кодовым замком. Эта пожилая тетенька, накрашенная и приодетая по такому случаю, очевидно, забыла надеть юбку, и теперь она стоит передо мной в трусах и чулках.
Выглядит это нелепо. Сверху все нормально, прилично, снизу – вроде бы тоже, только юбка на ней отсутствует. По всей видимости, она так ходит из квартиры в квартиру уже давно, добравшись уже до моего последнего шестого этажа, а ей об этом еще никто не сказал. Да и как тут скажешь – "Не забыли ли вы надеть юбку?", "А что это вы так – без юбки ходите, не стыдно?", "Ой, а вы юбку-то надеть забыли!" Как тут не скажи, а все неудобно будет. Поэтому я ей тоже ничего не говорю. Я запускаю Ольгу внутрь и закрываю за нею дверь.
– Ты не знаешь, почему она ходит без юбки? – неожиданно переходит на "ты" Ольга.
– Наверное, забыла надеть. Вообще-то, это очень приличная женщина, как и ты – переводчица с английского. А юбка? А юбку я сейчас с тебя тоже сниму. Она тебе вроде бы теперь ни к чему.
С этими словами я беру ее голову в свои руки, чувствуя влажную шелковистость недавно вымытых волос, и впиваюсь ей в рот поцелуем. Она покорно выпускает сумочку на пол и некрепко обнимает меня за шею.
Потом я расстегиваю ей юбку, просовываю ладони рук по бедрам, так, чтобы проскользнуть по телу сразу под все – под юбку, колготки, трусы, а затем резко сдергиваю все вниз вплоть до самых высоко зашнурованных ботинок, сам при этом падая на колени. Теперь у меня перед носом пизда. Я отчетливо и ясно могу ее видеть. Она аккуратно подбрита с одним лишь специально оставленным сверху дерзко топорщащимся клочком волос. Я протягиваю свою нетвердую руку и опасливо трогаю ее указательным пальцем, словно она может меня укусить, и лишь затем, окончательно осмелев, запускаю его вовнутрь, ощущая обильно сочащуюся влагу.
– Перевозбудилась девочка, – торопливо шепчет мне сверху Ольга.
Я просовываю правую руку под изгибы коленей и, легким ударом заставив их подогнуться, испытанным приемом погружаю Ольгу на руки. Так я и несу ее на руках через всю комнату на мое убогое ложе, а, положив, расшнуровываю ботинки.
Откинув в сторону ботинки, начинаю снимать и откидывать одежду. Методично и последовательно, предмет за предметом. И только когда Ольга полностью остается голой, я на нее набрасываюсь.
Я жадно исследую ее тело, открывая его нагорья и впадины, как какой-нибудь географ-первооткрыватель типа Пржежевальского исследовал просторы Центральной Азии. Словно геолог, ищущий нефтяные поля или золотоносные жилы, ищу я эрогенные зоны. И лишь устав от сих изнурительных трудов, сую свою разгоряченную голову в недра живительного родника.
И тут мне вдруг представляется, что я – человек-мутант, странное двухголовое существо, городской интеллектуал с запасной головой-головкой. Главное для меня – предотвратить опасный конфликт между этими двумя головами, ведь когда думает одна, не должна думать другая. Они должны делать это по очереди.
Наверное, строю предположения я, головы эти непропорциональной величины из-за того, что одной из них пользуются постоянно, а другой – лишь от случая к случаю. Надо же ввести равенство, дав больше шансов униженному и оскорбленному собрату.
Я чувствую, как мысли мои опускаются вниз и перерастают в движение, а чтобы большая голова не осталась пустой, я наполняю ее воспоминаниями. Хорошо вспоминать под постанывания и покрикивания Ольги! Я медленно погружаюсь в прошлое и нахожу там румынку Лору, научившую меня раздевать женщин.
Очень важно правильно струсить трусы. Если у вас есть женщина, то это еще не значит, что вы умеете извлекать из нее удовольствия. Женщина – это инструмент, которым надо уметь орудовать.
Этот инструмент вы можете использовать для самозащиты, направляя его на ваших врагов, а можете – для приготовления пищи или уборки помещений. Инструмент этот многофункционален. Но сложнее всего – это научиться на нем играть, извлекая наслаждения и удовольствия. Прежде всего, предупреждаю я вас, инструмент должен быть хорошим, хотя иногда можно играть и на плохом инструменте.
Свой инструмент нужно любить и за ним ухаживать. Я не стану сравнивать здесь женщину со скрипкой, гитарой или виолончелью. Уверен, это делали уже многие. Я сравню здесь ее с тем единственным музыкальным инструментом, на котором я умею играть – с сибирским шаманским бубном.
Бубен – один из древнейших, а быть может, и наиболее древний музыкальный инструмент человечества, поэтому такого сравнения он достоин. Бубен используется шаманом для путешествий в другие миры, для достижения экстаза и транса. Чужое прикосновение его оскверняет, и тогда шаман или чистит его огнем, или добывает себе новый. Но вернемся к румынке Лоре.
Когда по пути из Австралии в Европу преждевременно щелкнул ластами профессор Фриденсрайх Хундертвассер, у которого я учился в Венской академии художеств, на его место взяли молодого художника Шмаликса – родного брата интендата австрийского государственного телевиденья.
Австрия – страна карликовая и почти каждый день там случаются подобные неожиданности. Например, вы совершенно случайно можете выпить кофе в каком-нибудь венском кафе за одним столиком с сестрой самого канцлера. А еще там все со всеми в родстве и родственные связи определяют многое, от карьеры и политики, до самой точки.
Шмаликс, не найдя себя в Австрии, уехал когда-то в Америку, постепенно обосновавшись в Лос-Анджелесе. Там он и вегетировал многие годы в качестве художника, пока в Вене ему не устроили профессуру в Вене.
Фамилия Шмаликс происходит от немецкого слова "schmal", т.е. узкий. Шмаликс эту фамилию оправдывал, хотя и старался быть широким. Широким жестом, например, он выбросил все тропические растения, закупленные профессором Хундертвассером для мастерских – лианы, пальмы и всякие прочие диковины, вместе с системами искусственного орошения и освещения. У Хундертвассера было двенадцать студентов по числу апостолов Христа. Шмаликс же взял себе сразу шестьдесят и принялся оставшихся в мастерских от своего предшественника студентов просто-напросто выживать.
Всего лишь за несколько недель из райской оранжереи мастерская на площади Шиллера превратилась в банку рыбных консервов, настолько перегруженной она оказалась. В один прекрасный день, придя в Академию, я обнаружил, что мое место-поместье урезано новой властью до смешного, а за моим рабочим столом, задвинутым в угол, сидит пухленькая блондинка.
Я бросился за помощью к ассистенту.
– Новому профессору нужны места для его студентов, поэтому вам придется делить ваше место с Лорой. И вообще, херр Яременко-Толстой, вам уже необходимо подавать на диплом! Идите, и хорошенько подумайте.