Зевако Мишель. Сын шевалье

   Кончини метался по кабинету, как зверь в клетке. При этих словах он остановился перед женой, воздев руки с недоумевающим видом.
   — Я больше ничего не понимаю! — воскликнул он.
   Леонора тонко улыбнулась.
   — Кончино, — сказала она, — сколько времени длится действие наркотика?
   — Примерно час.
   — Время у нас есть. Ты пошлешь своих людей в подземелье разоружить Жеана. Необходимо… ты понимаешь меня? необходимо, чтобы он, выйдя отсюда, был уверен, что ты собирался привести в исполнение свои угрозы. Необходимо, чтобы он, когда его освободят сегодня вечером, был убежден, что ты к этому освобождению непричастен и что будь твоя воля, он бы погиб мучительной смертью. Ты понимаешь?
   — Нет! — резко бросил Кончини.
   — Но ведь это так просто! — удивилась Леонора. — Спутник Жеана ни о чем не расскажет, если юноша придет на встречу с королем, хотя я сильно сомневаюсь, чтобы эта встреча вообще имела место. Сегодня вечером один из друзей Жеана освободит его. Ты должен дать мне необходимые пояснения, как пробраться в эту подземную темницу.
   — Все это представляется мне слишком сложным. Почему бы не открыть ему дверь прямо сейчас?
   — Для нас чрезвычайно важно, чтобы Жеан думал, будто угрозы его не произвели на нас никакого впечатления… Поверь мне, Кончино, это умный малый… он все поймет с одного раза и никогда больше не использует средство, которое себя не оправдало.
   — А иначе эта угроза висела бы над нами, подобно дамоклову мечу! О, теперь я понимаю, — радостно воскликнул Кончини. — У тебя мертвая хватка, ты знаешь?
   — Знаю, — холодно ответила Леонора. — Итак, сегодня вечером Жеан получит свободу. Я возьму это на себя. Как, впрочем, и все остальное. Можешь мне поверить, Кончино, этот браво недолго. будет наслаждаться свободой… и вскоре лишится возможности угрожать кому бы то ни было. Положись в этом на меня.
   Она говорила очень спокойно, с улыбкой, но в словах ее звучала такая неумолимая решимость, что Кончини задрожал от радости.
   — Как добраться до дверей темницы? — спросила Леонора.
   — Очень просто: надо только спуститься в подвал. Затем открыть первую дверь слева… ключи от нее я всегда ношу с собой. Далее будет небольшой коридор с несколькими дверями — но эти запираются лишь на засов.
   — Прекрасно! — одобрительно промолвила Галигаи. — Надо сделать так, чтобы ключи легко можно было найти.
   — Проще всего оставить их в скважине, — предложил Кончини.
   — В самом деле, это разумное решение.
   — Сейчас я все сделаю, — весело заявил Кончини, — а заодно отберу оружие у нашего храбреца.
   Не помня себя от счастья при мысли, что месть не уйдет от него и при этом никакая опасность не будет угрожать его драгоценной шкуре, он полетел вниз, как на любовное свидание.
   А на лице Леоноры, прежде столь спокойном и бесстрастном, появилось вдруг выражение глубочайшей муки. В темных глазах ее зажглось гневное пламя, а из груди вырвался вздох, похожий на рыдание.
   Кончини отсутствовал не более пяти минут. Уходил он радостным и веселым, вернулся же мрачным и озабоченным, со злым огоньком во взоре и с плотно сжатыми губами.
   Ибо до сих пор он имел дело с союзницей, решая вместе с ней, как отразить нависшую над ними угрозу. Теперь совет был завершен, необходимые меры приняты, опасность устранена, дело закончено.
   И ему предстояло сражение с обманутой, ревнивой и страшной в гневе супругой, которая в очередной раз уличила его в измене. Он не сомневался, что объяснение будет бурным.
   К тому же мысль о Бертиль вновь овладела всем его существом. На какое-то время он забыл о девушке, ибо речь шла о спасении собственной жизни. Теперь, когда страхи развеялись, в свои права вступила любовь.
   Неизбежная сцена и приводила его в раздражение, и пугала. Он страшился за Бертиль, ибо настоящая опасность угрожала только ей, он это слишком хорошо знал.
   В самом деле, Леонора была безжалостной по отношению к возлюбленным своего супруга. Она терпела только связь с Марией Медичи, притворяясь, что ничего не замечает. Во всех остальных случаях — а их было бесчисленное множество — она разила без всякой пощады. Поцелуи Кончини, можно сказать, таили в себе смерть.
   Кончини это было известно даже лучше, чем всем прочим, ибо на его глазах погибали от внезапной, таинственной болезни самые дорогие ему любовницы.
   В очередной раз свирепой ревности удалось обнаружить любовное гнездышко. В очередной раз неверному супругу предстояло держать ответ. Случайные обстоятельства, неожиданная угроза отсрочили объяснение. Тем ужаснее оно должно было быть — особенно если судить по нарочитому спокойствию Леоноры, которое, как хорошо знал Кончини, было куда страшнее самого неистового гнева.
   Впрочем, супруга, обнаружив гнездышко, не захватила птичку — иными словами, Бертиль. Быть может, Леоноре не удалось узнать, кто она? В таком случае, Кончини мог продолжить начатое, подыскав другое убежище. Но если Леонора знала? Эта мысль приводила Кончини в содрогание, ибо он боялся за девушку.
   Возможно, он не трепетал бы так, если бы овладел ею. Возможно, даже порадовался бы. Он не отличался постоянством в любви. Однако в данном случае похоть, его осталась неудовлетворенной, и все препятствия, возникающие на пути, лишь сильнее распаляли желание. То, что могло бы быть пустой прихотью и капризом, превращалось в мощную, бешеную страсть.
   Вот почему Кончини возвратился в кабинет в очень мрачном и злобном расположении духа.
   — Все сделано, — произнес он с порога.
   Леонора, одобрительно кивнув, сказал именно то, чего он ожидал:
   — Присядь, Кончини, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
   Эти слова предвещали бурную сцену. Кончини искоса взглянул на свою супругу. Она казалась спокойной, но в спокойствии этом таилась большая угроза, нежели в истерических обвинениях, к каким обычно прибегают женщины.
   Он был готов ко всему и подчинился ее просьбе, яростно бросившись в стоявшее напротив кресло. Взгляд, которым он одарил жену, заставил бы побледнеть любого — но только не Леонору Галигаи.
   Между тем Леонора безмятежно продолжила:
   — Кончино, настало время, чтобы Мария потребовала от короля совершить наконец церемонию коронации… это нельзя больше откладывать.
   Кончини был изумлен. Он опасался семейной сцены, а с ним говорили о политике. Стараясь ничем не выдать своего удивления, он все равно держался настороже.
   — Почему? — спросил он, подражая безмятежному тону Леоноры. — Или ты боишься, что после исчезновения короля задержку с коронацией попытаются использовать, дабы лишить Марию права на регентство?
   — Это серьезный довод, и к нему нужно отнестись внимательно, — сказала она. — Для подстрекателей все предлоги хороши. Этот им тоже пригодится. Тем более что король, как говорят, в завещании своем настолько урезал права регентши, что ей достанется лишь видимость власти. Отсюда всего один шаг до утверждения, что король считал свою супругу недостойной править именно поэтому постоянно отказывал ей в совершении коронации.
   — Но это же ложь! — вскричал Кончини, внезапно потемнев лицом. — Всем известно… во всяком случае, при дворе… что король отказывает потому, что страшится торжественных церемоний. Ему предсказано, что он подобного празднества не переживет.
   На устах Леоноры появилась зловещая улыбка.
   — Именно ложный довод и будут защищать с остервенением. Иначе не бывает.
   — Это так, клянусь Вакхом! Именно так и будет!
   — Поэтому, — продолжала Леонора, понизив голос, — даже если бы это был единственный довод, его следовало бы принять во внимание. Но существует и другой, гораздо более важный, по моему мнению, и нам следует удвоить усилия, чтобы вырвать у короля согласие на коронацию, которую постоянно откладывают вот уже в течение десяти лет.
   — Что же это за довод?
   — Некий астролог, — сказала Леонора еле слышно, — предсказал, что король не доживет до пятидесяти девяти лет ^[29] и умрет в карете во время торжественной церемонии. Слышишь, Кончини? В карете, во время торжественной церемонии.
   То было время господства суеверий. Под влиянием их находился и король, считавший себя скептиком. Вследствие предсказания, о котором говорила Галигаи, он садился в карету с невольным трепетом. И вот уже десять лет отказывал королеве, осаждавшей его просьбами и мольбами, в совершении коронации.
   Кончини и его жена, будучи итальянцами, верили в астрологию слепо. Отсюда понятно, с каким напряженным вниманием выслушал фаворит слова Галигаи.
   — И что же? — с тревогой спросил он.
   — А вот что! — задумчиво произнесла Леонора. — С судьбой не поспоришь. Отчего потерпели крах все наши предприятия против короля? Возможно, мы напрасно пренебрегли столь ясным предсказанием.
   — Возможно! — искренне согласился Кончини.
   — Королю, — продолжала Леонора, — идет пятьдесят восьмой год. Он приближается к возрасту, указанному в гороскопе, — это первое. Коронация королевы кажется мне самой подходящей церемонией, ибо ничего более грандиозного и представить себе невозможно — это второе. А уж карета какая-нибудь найдется… и тогда все три необходимых условия соединятся! Кончино, если мы хотим, наконец, добиться успеха, нам нужно расправиться с королем… Вот почему я говорю: Мария должна любой ценой добиться коронации. Нам нужно постоянно подстрекать ее, чтобы она, в свою очередь, не давала вздохнуть королю.
   Кончини, как и его жена, был вполне убежден, что с судьбой не следует спорить. Неудивительно поэтому, что он с жаром воскликнул:
   — Ты права, ты совершенно права! Я с завтрашнего дня начну уговаривать королеву. И ты тоже не должна упускать ни единой возможности повлиять на нее.
   — Будь спокоен, — произнесла Галигаи с тонкой улыбкой.
   И добавила:
   — Это еще не все. Есть и другое важное дело.
   Кончини, не в силах понять необъяснимого равнодушия Галигаи, трепетал под маской бесстрастности. Без сомнения, ревнивая Леонора заготовила какой-то ужасный удар. Но какой? Он не мог догадаться, но чувствовал, что момент близится.
   Поэтому он следил за супругой с неослабным вниманием дуэлиста, который ни на секунду не упускает из виду шпагу противника, зная, что любая оплошность может стать роковой.
   Леонора же продолжила с самым безмятежным видом:
   — Сегодня утром мне нанес визит епископ Люсонский.
   — Отчего же ты не сказала мне об этом за обедом? — удивился Кончини.
   — Но ведь ты очень торопился. Кажется, у тебя были какие-то важные дела в городе.
   В словах ее не было ни малейшей иронии. И смотрела она на него своими большими глазами все так же нежно, все так же преданно… с кроткой улыбкой на устах.
   — Чего хотел этот маленький интриган? — спросил он презрительно.
   — Он пришел с просьбой назначить его духовником королевы.
   — Вот как! — фыркнул Кончини. — Надеюсь, ты предложила ему немного подождать… скажем, несколько лет?
   И он добавил более серьезным тоном:
   — Я не очень-то люблю этого маленького прелата. В нем есть что-то неприятное… даже опасное.
   — Он оказал нам большую услугу, — спокойно парировала Леонора, — и я обещала ему, что он завтра же получит это место.
   Кончини поглядел на нее удивленно.
   — Diavolo! Услуга должна быть очень большой.
   — Он купил свое назначение, вот и все.
   — Так бы сразу и сказала, — с улыбкой молвил Кончини.
   И цинично спросил:
   — Сколько?
   — Десять миллионов, — небрежно обронила Леонора.
   Кончини подскочил от изумления.
   — Десять миллионов! Я знал, что он богат… но не до такой же степени. Десять миллионов! Это неслыханно.
   — Успокойся, Кончини, — пояснила Леонора с усмешкой, — эти десять миллионов он вынул не из своего кармана.
   — Я об этом сразу подумал!
   — Епископ принес нам сведения о знаменитом, сокровище принцессы Фаусты… ты, конечно, о нем слышал.
   — А оно в самом деле существует, это пресловутое сокровище? — выдохнул Кончини, чьи глаза алчно вспыхнули.
   — В этом не приходится сомневаться. Вот бумага, отданная мне Ришелье: здесь указано точное место, где спрятан клад.
   И она протянула сложенный вдвое листок Кончини. Тот жадно впился в него взглядом. Увидев, что он закончил чтение, она осведомилась:
   — Думаешь ли ты и теперь, что Ришелье запросил слишком много в обмен на этот документ?
   — Нет, клянусь рогами дьявола! — весело воскликнул Кончини. — Полагаю даже, что он поскромничал. Завтра же приказ о его назначении будет подписан… В конце концов этот Ришелье, быть может, не так уж плох, как мне казалось…
   — Само собой разумеется, — добавила Леонора с многозначительной улыбкой, — что эти указания и эти миллионы Ришелье отдает не нам, а королеве.
   Кончини ответил такой же улыбкой и жестом, означавшим, что большого значения это обстоятельство не имеет.
   Богатство, упавшее с неба, настолько поразило воображение Кончини, что он на радостях забыл и о Бертиль, и о том, что Леонора еще не произнесла последнего слова. В восхищении он повторил, словно не в силах поверить своему счастью:
   — Десять миллионов!
   Леонора склонилась к нему с загадочной улыбкой и промолвила вкрадчиво, словно бы завлекая его в тенеты своих мыслей:
   — Я понимаю тебя, Кончино, ты говоришь себе, что с подобным состоянием можно достичь самых головокружительных высот… даже если король останется жив. Нет рычага мощнее золота, если умело им распорядиться, не так ли?
   — О, сага mia! с такой суммой я могу купить… и самого короля, если, конечно, захочу!
   Леонора нагнулась к нему еще ближе и, обжигая его своим пылающим взором, произнесла глухо:
   — Вы совершенно правы!
   До этого момента она говорила ему «ты», теперь же перешла на «вы». Ничего необычного в этом не было. По десять раз на дню случалось им перескакивать с разговора официального на тон фамильярной близости, и ни один из них не обращал на это ни малейшего внимания.
   Почему же сейчас эта перемена разом напомнила Кончини о тревогах, связанных с Бертиль? Он и сам не смог бы внятно ответить, однако чувствовал, что Леонора готовится нанести удар, и что все, сказанное ею до сих пор, именно к этому и ведет.
   А она продолжала невозмутимым тоном, но в голосе ее уже звучала глухая угроза:
   — Вы думаете, что нам остается лишь откопать клад и сложить в наши сундуки это золото? Должна вас разубедить. У нас попытаются отобрать эти миллионы. Их придется завоевывать в борьбе… И борьба будет ожесточенной, яростной, быть может, даже смертельной.
   Кончини выпрямился во весь рост, и глаза его вспыхнули огнем:
   — Тем лучше! — воскликнул он. — Сражение? Я буду только рад! Хотя, по правде говоря, мне непонятно…
   — Кончини, — холодно сказала Леонора, — чтобы найти сокровище, придется произвести настоящие раскопки. А это неизбежно привлечет внимание тех, кто знает, что клад находится в Монмартре… И таких людей немало!
   — Как же быть?
   — Это не так страшно. Я беру это на себя. Тем не менее с этого момента мы вступаем в борьбу с королем.
   — Corpo di bacco! — пробормотал Кончини, заметно помрачнев.
   — Король нам не страшен! — резко бросила Леонора. — Нам придется вступить в борьбу… и это гораздо серьезнее! с целым полчищем святых отцов, которые давно жаждут заполучить сокровище… они ищут его уже двадцать лет — с тех пор, как узнали о нем!
   — Diavolo, diavolo! — шептал Кончини, мрачнея все больше.
   — Но и это не страшно! Против нас выступит. Жеан Храбрый… Не улыбайтесь презрительно, Кончино… Этот юноша представляет для нас большую опасность, нежели король и святые отцы вместе взятые. Вы поймете, когда я объясню вам причину. Жеан Храбрый не страшен нам, как король и святые отцы, но это еще один довод в пользу того, что он должен навсегда исчезнуть. Вы видите теперь, почему я, не питая к нему ненависти, приговорила его.
   — У меня же, — проскрежетал Кончини, — имеются, сверх этих доводов, и свои собственные резоны ненавидеть гнусного бандита! И ненависть моя никогда не иссякнет! Клянусь вам, он примет смерть от моей руки… и в неслыханных мучениях! С ними не сравнятся даже страдания грешников в аду! Что до всех этих опасностей… неужели вы думаете, что я способен отказаться от миллионов?
   — Почему бы и нет? — холодно сказал Леонора, глядя ему в лицо. — Быть может, предприятие окажется вам не по силам…
   Кончини от души расхохотался.
   — О, милый друг, раз уж вы заговорили со мной о сокровище…
   Гордо выпрямившись, он воскликнул с неукротимой отвагой:
   — Сокровище отдано нам Ришелье; я смету все препятствия, преодолею все трудности, но никто, кроме меня, клянусь вам, не завладеет им!
   Леонора смотрела на него с удовлетворением, одобрительно кивая головой. Потом она заговорила все с той же загадочной улыбкой:
   — Я знала, что вы не отступите перед опасностью. Однако, если мы хотим успешно завершить дело, нам нужно ясно отдавать себе отчет, какие препятствия возникнут перед нами. Итак, я продолжаю. Против нас выступит человек, более опасный, нежели все те, кого я назвала. Потому что на стороне этого человека, помимо необыкновенной силы и гениального чутья, позволившего ему расстроить самые хитроумные замыслы и восторжествовать над врагами, которые могли бы уничтожить любого, кроме него… на стороне этого человека, говорю я, будет право… право собственности.
   — Кто же это? — прорычал Кончини с налитыми кровью глазами и с искаженным от злобы лицом.
   — Я назову вам его, Кончино. Пока же знайте, что это отец того, кому принадлежат миллионы. И он будет яростно защищать богатства своего сына.
   — Я слышал, — сказал Кончини вполголоса, — что принцесса Фауста завещала сокровище сыну…
   Леонора кивнула в знак подтверждения.
   — Так, значит, сын Фаусты не умер, как все полагали?
   Еще один кивок Леоноры — на сей раз в знак отрицания.
   — Кто он?
   Леонора, ткнув пальцем в паркетный пол, выдохнула имя, которое Кончини не столько услышал, сколько угадал.
   — О! О! — произнес он ошеломленно. — Теперь я понимаю!
   И тут же взревел в ярости:
   — Сын Фаусты мертв! И любого, кто встанет между мной и сокровищем, ждет такая же судьба.
   Леонора смотрела на него все с тем же выражением загадочного удовлетворения, какое появилось у нее несколькими минутами раньше.
   Кончини спросил с холодной решимостью:
   — Это все опасности, которые подстерегают нас?
   — Нет, — отчетливо произнесла Леонора.
   И она добавила таким зловещим тоном, что Кончини невольно вздрогнул:
   — Я оставила напоследок самую ужасную, самую страшную для нас угрозу, в сравнении с которой все остальное покажется вам пустяком.
   — Слушаю вас.
   Леонора, склонившись к нему, заговорила тихо и злобно:
   — Одна особа может по своему желанию свести на нет все наши усилия и расстроить все наши планы. Именно у этой особы находилась бумага, переданная нам Ришелье.
   — О ком вы говорите?
   — У этой особы имеются и другие документы, еще более важные. Она может передать их тому, кто должен владеть ими по праву, — иными словами, тому, кто является собственником сокровища. Вы понимаете?
   — Понимаю, — с яростью проворчал Кончини. — Собственник, получив эти документы, может выступить открыто, и тогда никакая в мире сила не помешает ему завладеть своим имуществом. Но я жажду власти… я хочу подняться на самый верх… чтобы никто уже не стоял надо мной. И мне нужны эти миллионы! С подобным богатством можно вознестись очень легко… ибо преданность покупается… главное, не ошибиться в цене! Особа, о которой вы говорите, обречена… она уже мертва, как и тот, кому принадлежат эти пресловутые бумаги.
   Леонора слушала его со страшной улыбкой. Увидев, что он кончил, она произнесла очень спокойно:
   — К несчастью, оба пока живы. Вы вынесли приговор, Кончино, это прекрасно… и меньшего я не ждала от вас. Но, может быть, ваша решимость уменьшится, когда вы узнаете, кого обрекли на смерть.
   Кончини вздрогнул и побледнел. Он понял, что сейчас она выскажет то, что таила на сердце.
   — Почему же уменьшится? — пробормотал он. — Или эта особа мне знакома? И так мне дорога?
   С великолепной непринужденностью, но очень медленно она пояснила, пристально глядя на Кончини, которого начала бить дрожь:
   — Не знаю, знакомы ли вы с этой особой… но вам придется устранить женщину… юную девушку… почти ребенка.
   Кончини почувствовал, что волосы встают у него дыбом на голове. Он похолодел от ужаса, но продолжал улыбаться. Нащупывая пути к отступлению, он с великолепно разыгранным отвращением процедил:
   — Девушка! Почти ребенок! Дьявольщина! Должен признаться, что…
   — Видишь, тебе это не по силам, — холодно сказала Леонора.
   Жадно вслушиваясь -в слова жены, Кончини не уловил ни малейшей досады или раздражения в ее тоне. Она просто констатировала факт. Приободрившись, он сказал себе: «Быть может, речь идет вовсе не о Бертиль. « И спросил поспешно, причем голос его предательски дрогнул:
   — Кто же это?
   — Некая мадемуазель де Сожи, — ответила Леонора с тем же равнодушным видом.
   Кончини перевел дух и машинально провел рукой по влажному лбу. А Леонора между тем продолжала:
   — Я так и думала, что это вам не понравится. Однако девушка представляет собой самое серьезное препятствие. Пока она жива, нам будет грозить опасность… даже если мы завладеем сокровищем. Ведь с этими документами она может обратиться к королю, а тот возьмется за нас. Быть может, он даже воспользуется случаем, чтобы избавиться от хлопот окончательно… иными словами, пошлет нас на эшафот.
   Кончини напряженно размышлял. Поскольку речь шла не о Бертиль, можно было уже не разыгрывать комедию великодушия и благородства.
   На лице его вновь появилось выражение свирепой решимости. Он встревоженно огляделся — хотя знал, что никто не следит за ним. И понизил голос — хотя слышать его могла только Леонора.
   — К черту все церемонии, — хрипло выдохнул он. — Если эта девушка мешает нам, тем хуже для нее! Я уничтожу ее!
   Леонора, глядя на него с очень странным выражением, произнесла с ужасной улыбкой:
   — Пусть это вас более не тревожит, Кончино, девушка уже не опасна для нас…
   — Зачем же тогда… — начал Кончини с удивлением.
   — Я опасалась, — прервала его Леонора с пугающим спокойствием, — что у вас не хватит духу поднять руку на женщину.
   И добавила со зловещей улыбкой:
   — Слава Богу! Я убедилась, что ты не отступишь и перед крайностью, как бы это тебе ни претило.
   Кончини, пожав плечами, спросил:
   — Значит, ты ее…
   И он сделал выразительный жест, не смея выразить словами свою мысль. Она же оказалась храбрее и ответила ледяным тоном:
   — Нет, я не стала ее убивать… Зачем? Она заживо замурована в могиле, откуда никто не сумеет ее вытащить… Быть может, для нее было бы даже лучше умереть.
   Кончини равнодушно отмахнулся. Теперь, когда он убедился, что речь идет не о Бертиль, его совершенно не волновала судьба неизвестной девушки, навсегда заточенной в каменном мешке. Теперь ему хотелось только одного: чтобы Леонора побыстрее ушла. Очевидно, она ничего не знала про Бертиль, но все равно могла устроить сцену.
   Словно бы догадавшись о его нетерпении, она встала и спросила очень мягко, устремив на него взгляд, полный нежности:
   — Значит, ты одобряешь меня?
   И она внезапно обхватила его за шею обеими руками, страстно прижавшись к нему. Обратив на него молящий взгляд, она повторила со странной настойчивостью:
   — Скажи же, мой Кончинетто, скажи, что одобряешь меня… чем бы это ни закончилось!
   С некоторым раздражением он пробормотал:
   — Ну, конечно… Ты правильно поступила.
   Лицо ее вспыхнуло торжеством. Она разжала объятия.
   — Теперь, — сказал она со спокойствием, изумившим Кончини, — теперь нам нужно уйти отсюда. Ах, да! Я совсем забыла: отпусти всех своих людей до завтрашнего дня. Никто не должен помешать человеку, который явится освободить твоего пленника. Равным образом было бы неплохо, чтобы и Жеан убедился собственными глазами, будто ты в самом деле оставил его одного и будто ему предстояло умереть назначенной тобой смертью.
   Не прибавив более ни слова, она кивком простилась с ним и медленно направилась к выходу. Кончини шел следом, спрашивая себя, что означает эта непривычная снисходительность и не собирается ли Леонора перед уходом все же нанести роковой удар, который уже нельзя будет парировать.
   Она наконец ступила за порог. Он вздохнул с облегчением, избавившись от терзавшего его кошмара, и с радостью взялся за ручку двери, чтобы захлопнуть ее. Но тут Галигаи обернулась.
   — Я забыла тебе сказать, — произнесла она очень мягко. — Ты должен точно знать, о какой девушке идет речь. Она известна больше под именем мадемуазель Бертиль. Это та самая красавица, что жила на улице Арбр-Сек… Одно время двор и король очень интересовались ею.
   Кончини застыл, будто пораженный молнией, — смертельно бледный, оглушенный ужасом, онемевший от изумления. И если бы он не держался рукой за дверь, то, наверняка, рухнул бы на пол прихожей.
   Леонора взглянула на него в последний раз, и во взоре ее промелькнуло нечто похожее на жалость. Затем она бесшумно и неторопливо выскользнула на пустынную улицу и вскоре исчезла за углом.