Страница:
— Я здесь хозяин, — взорвался Генрих, с яростью топнув ногой. — И делаю, что хочу!
— Хорошо, — сказала Мария с ироническим реверансом. — Я скажу аббатисе Монмартрской, что королева Франции не настолько богата, чтобы оказать ее обители и Богу услугу, о которой она просит. Я посоветую ей обратиться к мадам де Верней, которой король, будучи хозяином, не откажет в том, в чем отказывает королеве.
И в гневе уже забыв о великом счастье, только что доставленном ей королем, она направилась к выходу.
При словах «аббатиса Монмартрская» король обменялся быстрым взглядом с Сюлли. Оба поняли друг друга.
— Минутку, мадам! — воскликнул Генрих, смягчившись. — Я отказываю в деньгах, если они предназначаются вашим ненасытным итальянцам. Но когда речь идет о благом, милосердном деянии, дело другое. Я не хочу, чтобы говорили, будто дочери Бога напрасно взывали к великодушию королевы. Объяснитесь же, прошу вас.
Королева поняла, что победа будет за ней. Ей были безразличны несколько унизительные условия короля. Главным было получить желаемое.
Итак, она тотчас вновь обрела хорошее настроение и, не ведая, что Генрих располагает такой же точно бумагой, какую ей показала Леонора, сама не желая и не зная того, проболталась.
— Да будет вам известно, сир, что под часовней Мученика находится подземелье, где стоит каменный алтарь — тот самый, у которого в давние времена молился Святой Дени. Аббатиса хотела бы произвести там работы, открыть эту святыню и сделать ее местом паломничества для верующих. Это вернет аббатству былую славу. Двадцать тысяч ливров, которые я прошу, нужны для этих раскопок. Как видите, это благое дело, которое несомненно должно снискать французскому королевскому дому благословение Божье.
Генрих вопросительно посмотрел на Сюлли. Тот, подойдя к нему, что-то шепнул на ухо. Мария Медичи беспокойно следила за ними. Именно Сюлли был главным казначеем короля. И он передавал королеве, как и любовницам короля, суммы, назначенные им королем. Благодаря такому распределению ролей король мог спокойно обещать деньги, в которых министр потом безжалостно отказывал.
Хитрый Беарнец придумал эту уловку, чтобы хоть как-то обуздать алчность своих многочисленных любовниц.
Марии Медичи не пришлось долго волноваться, потому что король, снова став любезным, произнес:
— Богу не угодно, моя милая, чтобы я помешал вам участвовать в благом деле, которое действительно может снискать нам благоволение небес. Но при одном маленьком условии.
— Каком условии, сир?
— Дело это представляется мне столь достойным, что я не хочу ограничиться денежным пожертвованием. Я оставлю за собой право наблюдать, а, может быть, и управлять этими благочестивыми работами. Скажите это, прошу вас, от моего имени аббатисе Монмартрской.
Мария Медичи не предполагала, что у Генриха IV имеется свой тайный умысел. Она чистосердечно поверила ему. Чрезвычайно обрадованная тем, что так дешево отделалась, королева поспешила провозгласить:
— Король хозяин! Везде и всегда.
Выйдя от супруга, она устремилась с хорошей новостью к обоим Кончини, которые уже ожидали ее.
Ни Кончини, ни его жена не подозревали, что вскоре вступят в борьбу с королем и Аквавивой и ни один из этих грозных соперников не позволит им завладеть желанным кладом. Тем кладом, который они уже считали своим.
Глава 36
Глава 37
— Хорошо, — сказала Мария с ироническим реверансом. — Я скажу аббатисе Монмартрской, что королева Франции не настолько богата, чтобы оказать ее обители и Богу услугу, о которой она просит. Я посоветую ей обратиться к мадам де Верней, которой король, будучи хозяином, не откажет в том, в чем отказывает королеве.
И в гневе уже забыв о великом счастье, только что доставленном ей королем, она направилась к выходу.
При словах «аббатиса Монмартрская» король обменялся быстрым взглядом с Сюлли. Оба поняли друг друга.
— Минутку, мадам! — воскликнул Генрих, смягчившись. — Я отказываю в деньгах, если они предназначаются вашим ненасытным итальянцам. Но когда речь идет о благом, милосердном деянии, дело другое. Я не хочу, чтобы говорили, будто дочери Бога напрасно взывали к великодушию королевы. Объяснитесь же, прошу вас.
Королева поняла, что победа будет за ней. Ей были безразличны несколько унизительные условия короля. Главным было получить желаемое.
Итак, она тотчас вновь обрела хорошее настроение и, не ведая, что Генрих располагает такой же точно бумагой, какую ей показала Леонора, сама не желая и не зная того, проболталась.
— Да будет вам известно, сир, что под часовней Мученика находится подземелье, где стоит каменный алтарь — тот самый, у которого в давние времена молился Святой Дени. Аббатиса хотела бы произвести там работы, открыть эту святыню и сделать ее местом паломничества для верующих. Это вернет аббатству былую славу. Двадцать тысяч ливров, которые я прошу, нужны для этих раскопок. Как видите, это благое дело, которое несомненно должно снискать французскому королевскому дому благословение Божье.
Генрих вопросительно посмотрел на Сюлли. Тот, подойдя к нему, что-то шепнул на ухо. Мария Медичи беспокойно следила за ними. Именно Сюлли был главным казначеем короля. И он передавал королеве, как и любовницам короля, суммы, назначенные им королем. Благодаря такому распределению ролей король мог спокойно обещать деньги, в которых министр потом безжалостно отказывал.
Хитрый Беарнец придумал эту уловку, чтобы хоть как-то обуздать алчность своих многочисленных любовниц.
Марии Медичи не пришлось долго волноваться, потому что король, снова став любезным, произнес:
— Богу не угодно, моя милая, чтобы я помешал вам участвовать в благом деле, которое действительно может снискать нам благоволение небес. Но при одном маленьком условии.
— Каком условии, сир?
— Дело это представляется мне столь достойным, что я не хочу ограничиться денежным пожертвованием. Я оставлю за собой право наблюдать, а, может быть, и управлять этими благочестивыми работами. Скажите это, прошу вас, от моего имени аббатисе Монмартрской.
Мария Медичи не предполагала, что у Генриха IV имеется свой тайный умысел. Она чистосердечно поверила ему. Чрезвычайно обрадованная тем, что так дешево отделалась, королева поспешила провозгласить:
— Король хозяин! Везде и всегда.
Выйдя от супруга, она устремилась с хорошей новостью к обоим Кончини, которые уже ожидали ее.
Ни Кончини, ни его жена не подозревали, что вскоре вступят в борьбу с королем и Аквавивой и ни один из этих грозных соперников не позволит им завладеть желанным кладом. Тем кладом, который они уже считали своим.
Глава 36
ТРОЕ ХРАБРЕЦОВ СПРАВЛЯЮТСЯ С СИЛЬНЕЙШИМ ПОТРЯСЕНИЕМ В СВОЕЙ ЖИЗНИ
В тот же вечер Жеан Храбрый повел Карканя, Эскаргаса и Гренгая в кабачок. Он хотел угостить их ужином, который про себя считал прощальным.
Несмотря на внешнюю суровость, Жеан испытывал к троим приятелям искреннюю привязанность. Не без душевной боли решился он на то, чтобы расстаться с ними.
Трое храбрецов не знали о намерениях своего вожака, поэтому безмятежно и легко предались кутежу и веселью. Жеан, чтобы не портить им настроение, старался держаться весело и беззаботно.
Когда, завершив ужин, они вышли на улицу, трое храбрецов были сильно навеселе, а Жеан, всегда проявлявший умеренность, был совершенно трезв. С волнением, которое ему не удалось побороть, он обратился к браво:
— Храбрые мои товарищи, мы не можем больше жить вместе как жили прежде. Нам нужно разойтись. Отправляйтесь направо, а я пойду налево… и да хранит вас Бог!
И он шагнул было в сторону. Но приятели спросили, будто он ничего им не сказал:
— Какие будут распоряжения, вожак?
Они ничего не поняли. Но радостное возбуждение их как-то незаметно улетучивалось. Они почуяли, что должно произойти нечто серьезное и печальное. Жеан, не желая оставлять их в неведении, тихо ответил:
— У меня нет больше для вас распоряжений. Я вам больше не вожак. Понятно?.. Наша совместная жизнь закончена. Давайте простимся навсегда.
Они в смятении смотрели друг на друга. Их лица были мертвенно бледны. Они вдруг сразу протрезвели. И одновременно зазвучали растерянные голоса:
— Так вы что же, нас гоните?
— А что мы будем делать?
— Как же мы без вас?
— Я не гоню вас, — возразил Жеан так же мягко. — Мне не в чем вас упрекнуть… Но все-таки нам нужно расстаться.
Теперь они уразумели. Вслед за смятением пришло негодование, и впервые произошел бунт.
— Зачем нам расставаться? Клянусь силами ада! — прорычал Гренгай. — Когда человека приговаривают к наказанию, ему хотя бы объясняют, за что!
— Верно! — поддержали двое других. — За что?
— Потому что я решил изменить свою жизнь. Если вы останетесь со мной, то рискуете околеть с голоду.
Они оторопело переглянулись. Опять ничего нельзя понять. Один за другим посыпались вопросы.
— А почему придется околеть с голоду?
— Разве вот это нам не поможет?
Они хлопали ладонью по эфесам своих шпаг.
— Разве не найдем мы вот этаких?
И они надували щеки, изображая зажиточного горожанина с туго набитым кошельком.
— Ничего такого, — живо сказал Жеан, — я не хочу больше делать. Это называется: воровство.
— Воровство!..
Возглас вырвался одновременно у троих. Теперь на их лицах читалась тревога, а видом своим они говорили: «Он заболел!»
Жеан, догадавшись, о чем они думают, с горячностью крикнул:
— Да, вам не понятно!.. Как и вы, я долго верил, что изымать у богатых долю бедных справедливо и законно. Я знаю, что был вором!.. Я вор!.. При этой мысли краска стыда заливает мне лицо… и я скорее предпочту отрубить себе руку и бросить ее собакам, чем опять взяться за старое!..
Увы, это оказалось серьезно! На, сей раз они вполне осознали положение. И растерялись. У этого бешеного Жеана всегда были какие-то странные понятия.
Трое храбрецов, переглянувшись, убедились, что их мнения совпадают. Раз на него напала такая блажь, они сделают так, как он захочет. Они станут честными, превратятся в святош, будут щелкать зубами вместе с ним. Одним словом, пусть он командует — они подчинятся. Все очень просто. И они немедленно высказали свои соображения вожаку.
Жеана тронула их настойчивость и покорность. Но ему было совестно обрекать их на нищету.
Без него бедняги, не ведающие угрызений совести, всегда выкрутятся из любого положения. Он им ясно дал это понять.
— Ладно! — сказал Гренгай с беспечностью. — Умереть так или эдак все равно придется, от судьбы не уйдешь!..
И с неожиданной серьезностью добавил:
— Что до меня, то если вы нас прогоните, даю вам слово, что немедля брошусь с Нового моста вниз головой.
— Я тоже! — в один голос заявили двое других.
Жеан признал себя побежденным.
Условились, что трое приятелей, как и прежде, будут каждый день приходить за распоряжениями. Они останутся верны ему телом и душой. Ожидая, пока он разбогатеет, а это должно было произойти вот-вот, они сами будут добывать себе пропитание. Само собой разумеется, честным путем. Они поклялись в этом.
Впрочем, в данный момент они были богаты щедротами Кончини. Щегольски одеты, славно экипированы, при золотишке и кое-каких драгоценностях в кармане. С этим запасом можно было дожидаться удачи.
Жеан расставался с ними только потому, что не был в состоянии содержать их. Ободренный насчет их судьбы, он уходил спокойным, и в глубине души был доволен, что ничего не изменилось. Он обещал себе, что по мере возможности позаботится о троих молодцах.
Эскаргас, Гренгай и Каркань остались посреди улицы, грустно глядя ему вслед. Когда Жеан исчез из виду, они переглянулись с озабоченным видом. Положение представлялось им тяжелым. С общего согласия они направились к дому, ибо испытывали потребность обсудить ситуацию.
По пути они пришли к выводу, что военный совет непременно вызовет жажду, а потому приобрели небольшой кувшин — не больше шести пинт — захудалого парижского кларета. Это вино отличалось легким запахом болота и драло язык, но они имели к нему явную слабость. Небольшое количество напитка, которое они брали с собой, означало, что они решили поговорить всерьез.
Один из них здраво заметил, что пить без закуски вредно для желудка. Остальные придерживались того же мнения. Соответственно, пришлось совершить еще ряд покупок. Каркань приобрел гуся, найдя его приятно сочным. Эскаргас остановил свой выбор на куске свинины, нашпигованной чесноком, очень аппетитного вида. Гренгаю приглянулся симпатичный окорок, к которому он присовокупил весьма неплохо прокопченную колбасу.
Тут им стало понятно, что для легкой закуски этого многовато. Для хорошего ужина, напротив, мало. Недолго думая, они добавили паштет из бекаса и несколько ломтей кабаньего мяса. Само собой, не забыли прихватить полдюжины хрустящих, золотистых свежих булок.
В довершение всего они разжились тремя кувшинами с вувре, любимым вином господина Жеана. Ну а к нему, естественно, в качестве достойного сопровождения необходимо было добавить пирожные с кремом и сладкие пирожки.
Нагруженные, как ослы, они поспешили к дому. Они жили на улице Бу-дю-Монд, которая граничила с городскими укреплениями и шла от ворот Монмартра до улицы Монторгей. Как и следовало ожидать, они обитали под самой крышей.
Это жилище, которое они считали весьма удобным, представляло собой жалкую каморку. Обстановку составляли большой сундук, стоявший посреди комнаты, ибо он служил еще и столом, скамья из соснового дерева и две табуретки, одна из которых была трехногой.
В углу рядышком на полу лежали три тюфяка. Одеяла наличествовали, простыни же блистали своим отсутствием. Был здесь и большой камин, служивший украшением комнаты, поскольку огонь в нем никогда не разводили.
Наконец, и это было настоящим чудом, в этой конуре имелись два слуховых окна, выходивших в сторону парижских окрестностей. С высоты своей «голубятни» они видели как на ладони покрытые дерном земляные валы и рвы, вдоль которых тянулись сады, огороды и площадки для игр. Немного дальше находился квартал Вильнев-сюр-Гравуа, частично разрушенный артиллерией короля, когда тот осаждал свой город, и по-прежнему лежавший в руинах. Дальше — болота, фруктовые сады, поля, мельницы, весело взмахивающие крыльями. Сельский пейзаж, одним словом — в ту пору цветущий и благоуханный. Подлинная панорама окрестностей Парижа, красоту которых эти трое при всей грубоватости их натур не могли не чувствовать.
Придя к себе, они разложили провиант на сундуке-столе. С тех пор, как они поужинали, прошло не больше двух часов. Но только что им пришлось пережить одно из сильнейших потрясений в своей жизни. А волнение, как известно, действует разрушительно. Им казалось, что желудки у них пусты настолько, что заполнить их не удастся никогда. Рассевшись, они принялись уписывать съестное с такой жадностью, будто не ели с предыдущего дня. Одновременно они держали совет.
Из общих наблюдений вытекало, что Жеан все-таки заболел. Каркань, который едва не угодил в свое время в монахи и получил некоторое образование, дошел даже до утверждения, что Жеан одержим каким-то злым демоном, поклявшимся уничтожить его. Каркань полагал, что для изгнания беса следовало бы заказать несколько проповедей. Всем троим эта идея показалась настолько удачной, что они тут же собрали необходимую сумму.
— А что до нас, разве мы не были всегда честными парнями, черт побери?
— Это можно доказать. Кто-нибудь когда-нибудь посмел сказать в нашем присутствии, что мы — воры?.. Ведь нет же, верно?.. Так в чем же дело?..
Следует заметить, что им не приходило в голову уклониться от требований своего вожака и приняться за старое. Они дали слово и посчитали бы себя бесчестными, нарушив его. Они вполне искренне строили планы честной жизни, поскольку этого захотел Жеан.
Это занятие естественно подвело их к тому, чтобы подсчитать свои финансы. Выяснилось, что они имеют примерно четыреста ливров. Сумма внушительная.
Но это было не все. Они располагали кое-какими драгоценностями, отнятыми у Кончини. Следовало их продать. Товар тянул на две тысячи восемьсот ливров. Этого могло бы хватить на целый год безбедной жизни. Но…
У Гренгая была сестра — Перетта-милашка, о которой мы уже упоминали. Свое прозвище она вполне заслужила, ибо действительно была очень хороша собой. И вот эта девушка, дочь проститутки и бандита, воспитанная Бог знает кем, решилась вести честную жизнь, зарабатывая не развратом, а трудом.
Хрупкая и изящная, она выполняла тяжелую работу прачки. С редким мужеством и необыкновенной волей она сохраняла целомудрие, чистоту и скромность, какими не блистали и дочери состоятельных горожан. Даже любовника у нее не было.
Хотя один поклонник все-таки имелся: это был Каркань, глубоко и искренне полюбивший девушку. И что же сделал этот бродяга, шальной малый, забияка, головорез, браво, бандит, влюбившись в чистую девочку? Он пошел к Гренгаю, как к главе семьи, и с простосердечным почтением попросил у того руки его сестры. Мы уже говорили, что Каркань считался простаком. Теперь вы можете убедиться, что это была истинная правда.
Гренгай передал девушке предложение своего друга и принялся всячески его расхваливать. Но к его огромному удивлению и к большому расстройству Карканя, Перетта решительно отвергла предложенную ей партию. Она еще не чувствует готовности к супружеству, таков был ее ответ. Не теряя присутствия духа, Гренгай настойчиво повторял свои попытки. После упорного сопротивления Перетта в конце концов заявила, что решит через несколько лет.
Влюбленному пришлось довольствоваться этим расплывчатым обещанием. В глубине души (ибо все влюбленные отличаются стойкостью) он считал себя женихом девушки. Возможно, он слишком забегал вперед. Впрочем, как ни глубока была эта любовь, она нисколько не мешала Карканю хорошо пить, хорошо есть и отлично спать — одним словом, вести беспутное существование. Он полагал, что еще придет время остепениться, когда их с Переттой соединят узы законного брака. Прав ли он был? Это не наше дело.
Как бы то ни было, когда у друзей закружились головы от получившейся в результате подсчетов суммы, Каркань весьма кстати вспомнил, что Перетта слишком слаба и хрупка для той работы, что ей приходится исполнять. Девушка мечтала о тысяче ливров, с которыми она завела бы собственное дело, наняв нескольких работниц и оставив себе для стирки лишь тонкое белье знатных дам. Эта работа была бы по ее силам, да и мастерства ей вполне хватало.
Поразмыслив, Каркань отозвал Гренгая в сторону и смело предложил от них двоих выделить девушке двенадцать сотен ливров, дабы свершилась ее заветная мечта. Мысль показалась Гренгаю превосходной, и он согласился, не задумываясь.
Деньги были быстро разделены на три части. Дележка была любимым занятием троих храбрецов — в сущности, вполне невинное удовольствие. Эскаргас заметил, что его приятели взяли по шесть тысяч из своей доли, а остальное положили в сундук. Поскольку У обоих были такие лица, словно они готовят забавную шутку, он осведомился, в чем дело. Ему бесхитростно ответили. Эскаргас, очень рассердившись, заявил, что тоже желает внести свою долю в благополучие Перетты, и протянул шестьсот ливров. Право, эти трое головорезов совсем не заслуживали веревки, на которой им рано или поздно суждено было повиснуть, подобно неким чудовищным плодам.
Таким образом, Перетта-милашка должна была получить восемнадцать сотен ливров вместо тысячи, о которой так долго грезила. Гренгай немедленно отнес ей деньги. Ни от кого другого, кроме брата, эта странная и гордая девушка их бы не приняла.
Итак, у наших храбрецов оставалось четырнадцать сотен ливров. Ну так что ж! С этим можно было спокойно прожить добрых шесть месяцев.
Несмотря на внешнюю суровость, Жеан испытывал к троим приятелям искреннюю привязанность. Не без душевной боли решился он на то, чтобы расстаться с ними.
Трое храбрецов не знали о намерениях своего вожака, поэтому безмятежно и легко предались кутежу и веселью. Жеан, чтобы не портить им настроение, старался держаться весело и беззаботно.
Когда, завершив ужин, они вышли на улицу, трое храбрецов были сильно навеселе, а Жеан, всегда проявлявший умеренность, был совершенно трезв. С волнением, которое ему не удалось побороть, он обратился к браво:
— Храбрые мои товарищи, мы не можем больше жить вместе как жили прежде. Нам нужно разойтись. Отправляйтесь направо, а я пойду налево… и да хранит вас Бог!
И он шагнул было в сторону. Но приятели спросили, будто он ничего им не сказал:
— Какие будут распоряжения, вожак?
Они ничего не поняли. Но радостное возбуждение их как-то незаметно улетучивалось. Они почуяли, что должно произойти нечто серьезное и печальное. Жеан, не желая оставлять их в неведении, тихо ответил:
— У меня нет больше для вас распоряжений. Я вам больше не вожак. Понятно?.. Наша совместная жизнь закончена. Давайте простимся навсегда.
Они в смятении смотрели друг на друга. Их лица были мертвенно бледны. Они вдруг сразу протрезвели. И одновременно зазвучали растерянные голоса:
— Так вы что же, нас гоните?
— А что мы будем делать?
— Как же мы без вас?
— Я не гоню вас, — возразил Жеан так же мягко. — Мне не в чем вас упрекнуть… Но все-таки нам нужно расстаться.
Теперь они уразумели. Вслед за смятением пришло негодование, и впервые произошел бунт.
— Зачем нам расставаться? Клянусь силами ада! — прорычал Гренгай. — Когда человека приговаривают к наказанию, ему хотя бы объясняют, за что!
— Верно! — поддержали двое других. — За что?
— Потому что я решил изменить свою жизнь. Если вы останетесь со мной, то рискуете околеть с голоду.
Они оторопело переглянулись. Опять ничего нельзя понять. Один за другим посыпались вопросы.
— А почему придется околеть с голоду?
— Разве вот это нам не поможет?
Они хлопали ладонью по эфесам своих шпаг.
— Разве не найдем мы вот этаких?
И они надували щеки, изображая зажиточного горожанина с туго набитым кошельком.
— Ничего такого, — живо сказал Жеан, — я не хочу больше делать. Это называется: воровство.
— Воровство!..
Возглас вырвался одновременно у троих. Теперь на их лицах читалась тревога, а видом своим они говорили: «Он заболел!»
Жеан, догадавшись, о чем они думают, с горячностью крикнул:
— Да, вам не понятно!.. Как и вы, я долго верил, что изымать у богатых долю бедных справедливо и законно. Я знаю, что был вором!.. Я вор!.. При этой мысли краска стыда заливает мне лицо… и я скорее предпочту отрубить себе руку и бросить ее собакам, чем опять взяться за старое!..
Увы, это оказалось серьезно! На, сей раз они вполне осознали положение. И растерялись. У этого бешеного Жеана всегда были какие-то странные понятия.
Трое храбрецов, переглянувшись, убедились, что их мнения совпадают. Раз на него напала такая блажь, они сделают так, как он захочет. Они станут честными, превратятся в святош, будут щелкать зубами вместе с ним. Одним словом, пусть он командует — они подчинятся. Все очень просто. И они немедленно высказали свои соображения вожаку.
Жеана тронула их настойчивость и покорность. Но ему было совестно обрекать их на нищету.
Без него бедняги, не ведающие угрызений совести, всегда выкрутятся из любого положения. Он им ясно дал это понять.
— Ладно! — сказал Гренгай с беспечностью. — Умереть так или эдак все равно придется, от судьбы не уйдешь!..
И с неожиданной серьезностью добавил:
— Что до меня, то если вы нас прогоните, даю вам слово, что немедля брошусь с Нового моста вниз головой.
— Я тоже! — в один голос заявили двое других.
Жеан признал себя побежденным.
Условились, что трое приятелей, как и прежде, будут каждый день приходить за распоряжениями. Они останутся верны ему телом и душой. Ожидая, пока он разбогатеет, а это должно было произойти вот-вот, они сами будут добывать себе пропитание. Само собой разумеется, честным путем. Они поклялись в этом.
Впрочем, в данный момент они были богаты щедротами Кончини. Щегольски одеты, славно экипированы, при золотишке и кое-каких драгоценностях в кармане. С этим запасом можно было дожидаться удачи.
Жеан расставался с ними только потому, что не был в состоянии содержать их. Ободренный насчет их судьбы, он уходил спокойным, и в глубине души был доволен, что ничего не изменилось. Он обещал себе, что по мере возможности позаботится о троих молодцах.
Эскаргас, Гренгай и Каркань остались посреди улицы, грустно глядя ему вслед. Когда Жеан исчез из виду, они переглянулись с озабоченным видом. Положение представлялось им тяжелым. С общего согласия они направились к дому, ибо испытывали потребность обсудить ситуацию.
По пути они пришли к выводу, что военный совет непременно вызовет жажду, а потому приобрели небольшой кувшин — не больше шести пинт — захудалого парижского кларета. Это вино отличалось легким запахом болота и драло язык, но они имели к нему явную слабость. Небольшое количество напитка, которое они брали с собой, означало, что они решили поговорить всерьез.
Один из них здраво заметил, что пить без закуски вредно для желудка. Остальные придерживались того же мнения. Соответственно, пришлось совершить еще ряд покупок. Каркань приобрел гуся, найдя его приятно сочным. Эскаргас остановил свой выбор на куске свинины, нашпигованной чесноком, очень аппетитного вида. Гренгаю приглянулся симпатичный окорок, к которому он присовокупил весьма неплохо прокопченную колбасу.
Тут им стало понятно, что для легкой закуски этого многовато. Для хорошего ужина, напротив, мало. Недолго думая, они добавили паштет из бекаса и несколько ломтей кабаньего мяса. Само собой, не забыли прихватить полдюжины хрустящих, золотистых свежих булок.
В довершение всего они разжились тремя кувшинами с вувре, любимым вином господина Жеана. Ну а к нему, естественно, в качестве достойного сопровождения необходимо было добавить пирожные с кремом и сладкие пирожки.
Нагруженные, как ослы, они поспешили к дому. Они жили на улице Бу-дю-Монд, которая граничила с городскими укреплениями и шла от ворот Монмартра до улицы Монторгей. Как и следовало ожидать, они обитали под самой крышей.
Это жилище, которое они считали весьма удобным, представляло собой жалкую каморку. Обстановку составляли большой сундук, стоявший посреди комнаты, ибо он служил еще и столом, скамья из соснового дерева и две табуретки, одна из которых была трехногой.
В углу рядышком на полу лежали три тюфяка. Одеяла наличествовали, простыни же блистали своим отсутствием. Был здесь и большой камин, служивший украшением комнаты, поскольку огонь в нем никогда не разводили.
Наконец, и это было настоящим чудом, в этой конуре имелись два слуховых окна, выходивших в сторону парижских окрестностей. С высоты своей «голубятни» они видели как на ладони покрытые дерном земляные валы и рвы, вдоль которых тянулись сады, огороды и площадки для игр. Немного дальше находился квартал Вильнев-сюр-Гравуа, частично разрушенный артиллерией короля, когда тот осаждал свой город, и по-прежнему лежавший в руинах. Дальше — болота, фруктовые сады, поля, мельницы, весело взмахивающие крыльями. Сельский пейзаж, одним словом — в ту пору цветущий и благоуханный. Подлинная панорама окрестностей Парижа, красоту которых эти трое при всей грубоватости их натур не могли не чувствовать.
Придя к себе, они разложили провиант на сундуке-столе. С тех пор, как они поужинали, прошло не больше двух часов. Но только что им пришлось пережить одно из сильнейших потрясений в своей жизни. А волнение, как известно, действует разрушительно. Им казалось, что желудки у них пусты настолько, что заполнить их не удастся никогда. Рассевшись, они принялись уписывать съестное с такой жадностью, будто не ели с предыдущего дня. Одновременно они держали совет.
Из общих наблюдений вытекало, что Жеан все-таки заболел. Каркань, который едва не угодил в свое время в монахи и получил некоторое образование, дошел даже до утверждения, что Жеан одержим каким-то злым демоном, поклявшимся уничтожить его. Каркань полагал, что для изгнания беса следовало бы заказать несколько проповедей. Всем троим эта идея показалась настолько удачной, что они тут же собрали необходимую сумму.
— А что до нас, разве мы не были всегда честными парнями, черт побери?
— Это можно доказать. Кто-нибудь когда-нибудь посмел сказать в нашем присутствии, что мы — воры?.. Ведь нет же, верно?.. Так в чем же дело?..
Следует заметить, что им не приходило в голову уклониться от требований своего вожака и приняться за старое. Они дали слово и посчитали бы себя бесчестными, нарушив его. Они вполне искренне строили планы честной жизни, поскольку этого захотел Жеан.
Это занятие естественно подвело их к тому, чтобы подсчитать свои финансы. Выяснилось, что они имеют примерно четыреста ливров. Сумма внушительная.
Но это было не все. Они располагали кое-какими драгоценностями, отнятыми у Кончини. Следовало их продать. Товар тянул на две тысячи восемьсот ливров. Этого могло бы хватить на целый год безбедной жизни. Но…
У Гренгая была сестра — Перетта-милашка, о которой мы уже упоминали. Свое прозвище она вполне заслужила, ибо действительно была очень хороша собой. И вот эта девушка, дочь проститутки и бандита, воспитанная Бог знает кем, решилась вести честную жизнь, зарабатывая не развратом, а трудом.
Хрупкая и изящная, она выполняла тяжелую работу прачки. С редким мужеством и необыкновенной волей она сохраняла целомудрие, чистоту и скромность, какими не блистали и дочери состоятельных горожан. Даже любовника у нее не было.
Хотя один поклонник все-таки имелся: это был Каркань, глубоко и искренне полюбивший девушку. И что же сделал этот бродяга, шальной малый, забияка, головорез, браво, бандит, влюбившись в чистую девочку? Он пошел к Гренгаю, как к главе семьи, и с простосердечным почтением попросил у того руки его сестры. Мы уже говорили, что Каркань считался простаком. Теперь вы можете убедиться, что это была истинная правда.
Гренгай передал девушке предложение своего друга и принялся всячески его расхваливать. Но к его огромному удивлению и к большому расстройству Карканя, Перетта решительно отвергла предложенную ей партию. Она еще не чувствует готовности к супружеству, таков был ее ответ. Не теряя присутствия духа, Гренгай настойчиво повторял свои попытки. После упорного сопротивления Перетта в конце концов заявила, что решит через несколько лет.
Влюбленному пришлось довольствоваться этим расплывчатым обещанием. В глубине души (ибо все влюбленные отличаются стойкостью) он считал себя женихом девушки. Возможно, он слишком забегал вперед. Впрочем, как ни глубока была эта любовь, она нисколько не мешала Карканю хорошо пить, хорошо есть и отлично спать — одним словом, вести беспутное существование. Он полагал, что еще придет время остепениться, когда их с Переттой соединят узы законного брака. Прав ли он был? Это не наше дело.
Как бы то ни было, когда у друзей закружились головы от получившейся в результате подсчетов суммы, Каркань весьма кстати вспомнил, что Перетта слишком слаба и хрупка для той работы, что ей приходится исполнять. Девушка мечтала о тысяче ливров, с которыми она завела бы собственное дело, наняв нескольких работниц и оставив себе для стирки лишь тонкое белье знатных дам. Эта работа была бы по ее силам, да и мастерства ей вполне хватало.
Поразмыслив, Каркань отозвал Гренгая в сторону и смело предложил от них двоих выделить девушке двенадцать сотен ливров, дабы свершилась ее заветная мечта. Мысль показалась Гренгаю превосходной, и он согласился, не задумываясь.
Деньги были быстро разделены на три части. Дележка была любимым занятием троих храбрецов — в сущности, вполне невинное удовольствие. Эскаргас заметил, что его приятели взяли по шесть тысяч из своей доли, а остальное положили в сундук. Поскольку У обоих были такие лица, словно они готовят забавную шутку, он осведомился, в чем дело. Ему бесхитростно ответили. Эскаргас, очень рассердившись, заявил, что тоже желает внести свою долю в благополучие Перетты, и протянул шестьсот ливров. Право, эти трое головорезов совсем не заслуживали веревки, на которой им рано или поздно суждено было повиснуть, подобно неким чудовищным плодам.
Таким образом, Перетта-милашка должна была получить восемнадцать сотен ливров вместо тысячи, о которой так долго грезила. Гренгай немедленно отнес ей деньги. Ни от кого другого, кроме брата, эта странная и гордая девушка их бы не приняла.
Итак, у наших храбрецов оставалось четырнадцать сотен ливров. Ну так что ж! С этим можно было спокойно прожить добрых шесть месяцев.
Глава 37
КАРКАНЬ НАХОДИТ СПОСОБ ПООБЕДАТЬ БЕЗ ДЕНЕГ
Четырнадцать сотен ливров исчезли за две недели. Как это могло произойти?
Неужели трое молодцов стали забавы ради швырять свои золотые экю в Сену? Или принялись скупать все, что попадется на глаза? Или, наконец, предались безудержному разгулу? Вовсе нет.
Они не сделали ни одного приобретения, а жили довольно разумно. При их скромных запросах им должно было хватить этих денег по меньшей мере на два-три месяца, что, согласитесь, совсем неплохо.
Но бедняги привыкли играть в кости в тех кабачках, куда захаживали пропустить стаканчик-другой. А поскольку сами они дали клятву быть честными, то, по наивности своей, решили, что вместе с ними ступят на путь праведный и все остальные парижские мошенники. Поэтому им и в голову не приходило опасаться жульничества.
Однажды — воистину, это был черный для них день! — они сели за стол с компанией из трех жуликов. Дальше все было разыграно по нотам. Меньше чем за час наши храбрецы проигрались до последнего су. К тому же им пришлось удирать во весь дух от взбешенного кабатчика, заплатить которому было уже нечем — ибо негодяи, обчистившие их карманы, успели заблаговременно смыться.
Это была катастрофа. В прежние времена они поправили бы свои дела, посидев ночку в засаде. Но теперь, когда они превратились в честных людей, это означало самую страшную нищету и настоящий голод — как и предрекал им вожак.
Они продали роскошные костюмы и шпаги, оплаченные щедротами Кончини, оставив себе только по боевой рапире и одежду на каждый день. К счастью, наряды эти, сшитые из прочного и почти нового сукна, были пока в прекрасном состоянии, так что наши храбрецы сохраняли свой представительный облик.
Вырученных от продажи экю хватило на неделю — благодаря режиму жесточайшей, хотя и несколько запоздалой, экономии. Жеан, видя своих бывших подручных в приличном виде и в беспечном, как всегда, расположении духа, не догадывался об их плачевных делах — они же, разумеется, об этом и словом не обмолвились.
Мы вновь встречаемся с ними в первых числах июня. Четыре часа пополудни. Стоит прекрасная погода. Ослепительно яркое солнце заливает своими лучами землю. Это один из тех дней, когда все в природе дышит счастьем и полнотой жизни.
В этот день Гренгаю, Эскаргасу и Карканю вместо завтрака пришлось потуже затянуть пояса. Они отправились бродить по улицам наудачу, в надежде, что хоть с обедом им повезет больше. У креста Трауар они машинально свернули на улицу Арбр-Сек, направляясь к реке.
Внезапно Каркань, ударив себя кулаком по лбу с такой силой, что мог бы оглушить быка, вскричал:
— Нашел!
— Что? — откликнулись его друзья, немедленно воспряв духом.
— Способ пообедать без денег… а, может быть, и пропитание на какое-то время! Скорее, приятели, вон она! Спрячьтесь в тупике и не высовывайтесь, пока я не позову.
Все это происходило перед домом госпожи Колин Коль. Узнав ее в окне, Каркань неожиданно вспомнил, какие авансы были ему сделаны в памятную ночь похищения Бертиль.
Матрона же с того времени большую часть дня проводила, глазея на улицу. Будучи женщиной невероятно упорной, она не оставила мысли поживиться на несчастье, приключившемся с ее юной жилицей.
Прежде всего она сделала попытку встретиться с Ла Вареном. Но наперсник короля прятался в своем доме, не желая показываться на людях со шрамом, очень напоминавшим рубец от удара хлыстом. Тогда госпожа Колин Коль обратила все свои надежды на Карканя.
Однако славный юноша, как она его называла, все никак не решался воспользоваться приглашением. Она уже начинала приходить в отчаяние, когда вдруг тот остановился прямо у ее дома. Поспешно открыв окно, она без ложной скромности окликнула его -именно поэтому Каркань и заявил: «Вон она!»
Эскаргас и Гренгай также узнали старуху, и сердца их преисполнились надеждой. Они заняли позицию в ближайшем тупике, ожидая, когда Каркань подаст им знак.
Колин Коль открыла дверь «славному юноше», величественно поднимавшемуся по ступенькам крыльца. Каркань проник в святилище — мы имеем в виду кухню, которая служила одновременно и столовой. Поскольку они оказались здесь наедине, матрона сочла своим долгом стыдливо потупиться и начала со смущением теребить фартук. Каркань понял, что ему предоставляют возможность произнести галантный комплимент. Желая завоевать расположение доброй женщины, он не ударил в грязь лицом, напыщенно провозгласив:
— Прекрасная дама, едва я увидел вас, как мне стало ясно, что сердце свое я оставил здесь. Я не собираюсь требовать его обратно… Если вы его нашли, то оставьте себе, но в обмен дайте мне ваше, Богом молю, а иначе я умру… Вы же видите, я сохну, таю, изнемогаю и погибаю!
Высказав это, он с победоносным видом подкрутил ус, ибо сумел выразить свои чувства в витиеватой манере, но при этом достаточно ясно.
Госпожа Колин Коль, непривычная к подобному изысканному языку, разомлела от восхищения. Нежно взглянув на влюбленного, обладавшего таким красноречием, она тут же прониклась к нему состраданием.
В самом деле, физиономию Карканя, у которого со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, отличала интересная бледность. Сверх того его снедала тревога, ибо в успехе своей отчаянной попытки он был уверен не вполне. Ничего не стоило завоевать сердце старой мегеры… но вот откроет ли она буфет с провизией? Тревога и беспокойство читались на его лице. Колин Коль увидела в этом неуверенность возлюбленного, ожидающего решения своей судьбы. И растрогалась.
Однако, будучи женщиной весьма осмотрительной, они ничем не выдала своих чувств и осведомилась:
— Ах, матерь Божья! Отчего же вы так долго ждали, бедный юноша? Ведь я пригласила вас заходить!
Эти слова были произнесены с должной жеманностью. Но острые глаза старухи буравили Карканя насквозь — впрочем, и замечание ее было справедливым. Каркань, застигнутый врасплох, все же нашелся. Видимо, натощак он соображал лучше.
— Ах, прекрасная дама, — произнес он с тяжелым вздохом, — я служу могущественному вельможе, и мне пришлось сопровождать моего господина за пределы Парижа. Ах! Как я проклинал свое невезение и как я страдал!
Объяснение выглядело правдоподобным, и матрона удовлетворилась. Еще большее удовлетворение принесла ей новость, что вельможа носит титул принца. Начинало сбываться ее предчувствие, что из Карканя можно извлечь полезные сведения. Поэтому она произнесла с умилением и нежностью:
— Бедный юноша!
Взяв его за руку, словно желая сказать: «Ваши муки закончились!», она добавила, потупившись:
— Меня зовут Бригитта… А вас?
— Меня зовут Каркань. О Бригитта, королева моего сердца, я ваш до самой смерти! Я чувствую, что не могу без вас жить! Чувствую, что мы созданы друг для друга. Чувствую, черт возьми, этот запах куриного супа… то есть, нет… я хотел сказать, что чувствую… чувствую… чувствую…
Несчастный Каркань, потрясенный ароматом супа, стоявшего на огне, сознавал, что лепечет нечто бессвязное. Дабы выпутаться из затруднительного положения, он прибегнул к героическому средству: обнял Колин Коль, приподнял ее, будто перышко, прижал к сердцу с такой силой, словно хотел удушить, а затем запечатлел на сухой морщинистой коже звучный поцелуй.
После чего осторожно поставил матрону на пол, поздравляя себя с удачной мыслью, — ибо зачем обольщать при помощи красивых фраз, в которых так легко можно заплутать, если на свете существуют гораздо более красноречивые жесты?
Полузадушенная Колин Коль дышала тяжело, но отнюдь не была рассержена — напротив, ее привела в восхищение сила этого бесстрашного влюбленного. И она откровенно в этом призналась:
— Господи Иисусе! Какой пыл! Неужели вы меня так любите? Да это просто благословение небес!
Но уж так устроен этот мир: чуть ли не в первый раз в жизни Колин Коль проявила искренность — и тут же была за это наказана. Каркань, решив, что одержал полную победу, возомнил себя хозяином положения и бесцеремонно заявил:
— Договорились! Я больше не расстанусь с вами, Бригитта! Жить я буду здесь. Чувствую, что рожден стать мирным, добрым буржуа.
«Вот как? — подумала старуха. — Славный юноша уж очень прыток! Или он воображает, что я буду его содержать? Ну уж нет! Мне бы только выведать у него все, что нужно, а затем я покажу ему, как умею выпроваживать слишком назойливых любезников. «
Но поскольку вслух она ничего не сказала и продолжала нежно улыбаться, Каркань со свойственной ему логикой решил, что согласие уже получено, цинично сбросил маску и напрямик спросил:
— Не пора ли обедать, Бригитта? Мой желудок говорит, что час давно пробил.
Впрочем, несмотря на свою наглость и нарочитую самоуверенность, он поглядывал на Колин Коль с некоторой опаской, ибо у той на лице появилось угрожающее выражение.
Неужели трое молодцов стали забавы ради швырять свои золотые экю в Сену? Или принялись скупать все, что попадется на глаза? Или, наконец, предались безудержному разгулу? Вовсе нет.
Они не сделали ни одного приобретения, а жили довольно разумно. При их скромных запросах им должно было хватить этих денег по меньшей мере на два-три месяца, что, согласитесь, совсем неплохо.
Но бедняги привыкли играть в кости в тех кабачках, куда захаживали пропустить стаканчик-другой. А поскольку сами они дали клятву быть честными, то, по наивности своей, решили, что вместе с ними ступят на путь праведный и все остальные парижские мошенники. Поэтому им и в голову не приходило опасаться жульничества.
Однажды — воистину, это был черный для них день! — они сели за стол с компанией из трех жуликов. Дальше все было разыграно по нотам. Меньше чем за час наши храбрецы проигрались до последнего су. К тому же им пришлось удирать во весь дух от взбешенного кабатчика, заплатить которому было уже нечем — ибо негодяи, обчистившие их карманы, успели заблаговременно смыться.
Это была катастрофа. В прежние времена они поправили бы свои дела, посидев ночку в засаде. Но теперь, когда они превратились в честных людей, это означало самую страшную нищету и настоящий голод — как и предрекал им вожак.
Они продали роскошные костюмы и шпаги, оплаченные щедротами Кончини, оставив себе только по боевой рапире и одежду на каждый день. К счастью, наряды эти, сшитые из прочного и почти нового сукна, были пока в прекрасном состоянии, так что наши храбрецы сохраняли свой представительный облик.
Вырученных от продажи экю хватило на неделю — благодаря режиму жесточайшей, хотя и несколько запоздалой, экономии. Жеан, видя своих бывших подручных в приличном виде и в беспечном, как всегда, расположении духа, не догадывался об их плачевных делах — они же, разумеется, об этом и словом не обмолвились.
Мы вновь встречаемся с ними в первых числах июня. Четыре часа пополудни. Стоит прекрасная погода. Ослепительно яркое солнце заливает своими лучами землю. Это один из тех дней, когда все в природе дышит счастьем и полнотой жизни.
В этот день Гренгаю, Эскаргасу и Карканю вместо завтрака пришлось потуже затянуть пояса. Они отправились бродить по улицам наудачу, в надежде, что хоть с обедом им повезет больше. У креста Трауар они машинально свернули на улицу Арбр-Сек, направляясь к реке.
Внезапно Каркань, ударив себя кулаком по лбу с такой силой, что мог бы оглушить быка, вскричал:
— Нашел!
— Что? — откликнулись его друзья, немедленно воспряв духом.
— Способ пообедать без денег… а, может быть, и пропитание на какое-то время! Скорее, приятели, вон она! Спрячьтесь в тупике и не высовывайтесь, пока я не позову.
Все это происходило перед домом госпожи Колин Коль. Узнав ее в окне, Каркань неожиданно вспомнил, какие авансы были ему сделаны в памятную ночь похищения Бертиль.
Матрона же с того времени большую часть дня проводила, глазея на улицу. Будучи женщиной невероятно упорной, она не оставила мысли поживиться на несчастье, приключившемся с ее юной жилицей.
Прежде всего она сделала попытку встретиться с Ла Вареном. Но наперсник короля прятался в своем доме, не желая показываться на людях со шрамом, очень напоминавшим рубец от удара хлыстом. Тогда госпожа Колин Коль обратила все свои надежды на Карканя.
Однако славный юноша, как она его называла, все никак не решался воспользоваться приглашением. Она уже начинала приходить в отчаяние, когда вдруг тот остановился прямо у ее дома. Поспешно открыв окно, она без ложной скромности окликнула его -именно поэтому Каркань и заявил: «Вон она!»
Эскаргас и Гренгай также узнали старуху, и сердца их преисполнились надеждой. Они заняли позицию в ближайшем тупике, ожидая, когда Каркань подаст им знак.
Колин Коль открыла дверь «славному юноше», величественно поднимавшемуся по ступенькам крыльца. Каркань проник в святилище — мы имеем в виду кухню, которая служила одновременно и столовой. Поскольку они оказались здесь наедине, матрона сочла своим долгом стыдливо потупиться и начала со смущением теребить фартук. Каркань понял, что ему предоставляют возможность произнести галантный комплимент. Желая завоевать расположение доброй женщины, он не ударил в грязь лицом, напыщенно провозгласив:
— Прекрасная дама, едва я увидел вас, как мне стало ясно, что сердце свое я оставил здесь. Я не собираюсь требовать его обратно… Если вы его нашли, то оставьте себе, но в обмен дайте мне ваше, Богом молю, а иначе я умру… Вы же видите, я сохну, таю, изнемогаю и погибаю!
Высказав это, он с победоносным видом подкрутил ус, ибо сумел выразить свои чувства в витиеватой манере, но при этом достаточно ясно.
Госпожа Колин Коль, непривычная к подобному изысканному языку, разомлела от восхищения. Нежно взглянув на влюбленного, обладавшего таким красноречием, она тут же прониклась к нему состраданием.
В самом деле, физиономию Карканя, у которого со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, отличала интересная бледность. Сверх того его снедала тревога, ибо в успехе своей отчаянной попытки он был уверен не вполне. Ничего не стоило завоевать сердце старой мегеры… но вот откроет ли она буфет с провизией? Тревога и беспокойство читались на его лице. Колин Коль увидела в этом неуверенность возлюбленного, ожидающего решения своей судьбы. И растрогалась.
Однако, будучи женщиной весьма осмотрительной, они ничем не выдала своих чувств и осведомилась:
— Ах, матерь Божья! Отчего же вы так долго ждали, бедный юноша? Ведь я пригласила вас заходить!
Эти слова были произнесены с должной жеманностью. Но острые глаза старухи буравили Карканя насквозь — впрочем, и замечание ее было справедливым. Каркань, застигнутый врасплох, все же нашелся. Видимо, натощак он соображал лучше.
— Ах, прекрасная дама, — произнес он с тяжелым вздохом, — я служу могущественному вельможе, и мне пришлось сопровождать моего господина за пределы Парижа. Ах! Как я проклинал свое невезение и как я страдал!
Объяснение выглядело правдоподобным, и матрона удовлетворилась. Еще большее удовлетворение принесла ей новость, что вельможа носит титул принца. Начинало сбываться ее предчувствие, что из Карканя можно извлечь полезные сведения. Поэтому она произнесла с умилением и нежностью:
— Бедный юноша!
Взяв его за руку, словно желая сказать: «Ваши муки закончились!», она добавила, потупившись:
— Меня зовут Бригитта… А вас?
— Меня зовут Каркань. О Бригитта, королева моего сердца, я ваш до самой смерти! Я чувствую, что не могу без вас жить! Чувствую, что мы созданы друг для друга. Чувствую, черт возьми, этот запах куриного супа… то есть, нет… я хотел сказать, что чувствую… чувствую… чувствую…
Несчастный Каркань, потрясенный ароматом супа, стоявшего на огне, сознавал, что лепечет нечто бессвязное. Дабы выпутаться из затруднительного положения, он прибегнул к героическому средству: обнял Колин Коль, приподнял ее, будто перышко, прижал к сердцу с такой силой, словно хотел удушить, а затем запечатлел на сухой морщинистой коже звучный поцелуй.
После чего осторожно поставил матрону на пол, поздравляя себя с удачной мыслью, — ибо зачем обольщать при помощи красивых фраз, в которых так легко можно заплутать, если на свете существуют гораздо более красноречивые жесты?
Полузадушенная Колин Коль дышала тяжело, но отнюдь не была рассержена — напротив, ее привела в восхищение сила этого бесстрашного влюбленного. И она откровенно в этом призналась:
— Господи Иисусе! Какой пыл! Неужели вы меня так любите? Да это просто благословение небес!
Но уж так устроен этот мир: чуть ли не в первый раз в жизни Колин Коль проявила искренность — и тут же была за это наказана. Каркань, решив, что одержал полную победу, возомнил себя хозяином положения и бесцеремонно заявил:
— Договорились! Я больше не расстанусь с вами, Бригитта! Жить я буду здесь. Чувствую, что рожден стать мирным, добрым буржуа.
«Вот как? — подумала старуха. — Славный юноша уж очень прыток! Или он воображает, что я буду его содержать? Ну уж нет! Мне бы только выведать у него все, что нужно, а затем я покажу ему, как умею выпроваживать слишком назойливых любезников. «
Но поскольку вслух она ничего не сказала и продолжала нежно улыбаться, Каркань со свойственной ему логикой решил, что согласие уже получено, цинично сбросил маску и напрямик спросил:
— Не пора ли обедать, Бригитта? Мой желудок говорит, что час давно пробил.
Впрочем, несмотря на свою наглость и нарочитую самоуверенность, он поглядывал на Колин Коль с некоторой опаской, ибо у той на лице появилось угрожающее выражение.