Страница:
— Черт! — буркнул он. — Хлеба ведь мало — и кто сказал, что принесут еще? Надо быть экономным!
Он нашел в себе силы не притронуться к хлебу — только отхлебнул глоток воды. Но голод допекал Жеана. Чтобы заглушить неприятное чувство в желудке, а заодно и размяться немного, он стал расхаживать по камере, на всякий случай держась ближе к стене: центр необыкновенного железного пола почему-то казался ему подозрительным.
Раз сто или больше обошел он свою камеру — и вдруг обо что-то споткнулся.
Но вот обо что? Он же столько раз прошел по этому месту и мог поклясться, что здесь ничего не было! Странно, подозрительно! Жеан осторожно склонился и пощупал дол.
— Еще кувшин с водой! И еще хлеб… да свежий, ей-богу! И мясо! А это что? Бутылка? Вон как обо мне заботятся — прямо как гусака откармливают!
Жеан поискал, нет ли где еще чего-нибудь, но ничего не нашел. Он уже хотел откусить хлеб, но вдруг его осенило:
— А как же все это здесь оказалось, если я ничего не видел и. не слыхал?
Позабыв о голоде, он положил хлеб на место и вслух сказал:
— Тут должна быть дыра, и не маленькая, раз пролез кувшин. Ну-ка, провались все к дьяволу, поищем — может, и я в нее пролезу!
Он долго и с остервенением искал, обшарил каждый дюйм пола и стены, но так ничего и не нашел. Тягостный, неотвязный голод вновь овладел Жеаном, Он уселся на пол рядом с провизией.
Хлеб был огромный, большие куски сочного мяса хорошо прожарены, вино превосходно. Жеан выпил его до последней капли — жаль, что дали всего одну бутылку. Он вполне наелся, а еды осталось на добрую трапезу,
Время тянулось бесконечно. День, видимо, был в самом разгаре: в карцере постепенно становилось все жарче и жарче… наконец жара стала невыносимой.
— Да тут живьем сгореть можно! — воскликнул Жеан. -
Он опять сел на пол и почувствовал: железная плита тоже постепенно накаляется, так что сидеть уже нельзя. Жеан встал; жар донимал его и через подошвы сапог.
Юноша поглядел на плиту и заметил, что кое-где железо раскалилось докрасна… Жеан решил, что он все понял.
— Значит, они хотят поджарить меня на этой раскаленной железяке?! — взревел он в исступлении, отпрыгнул к стене и принялся носиться по камере, чтобы в движении меньше чувствовать прибывавший с каждой секундой жар…
Тут Жеан заметил, что возле самой двери было еще более или менее сносно, а у противоположной стены — совершенно невыносимо.
«Под этой стеной горит огромная жаровня», — подумал он.
И в самом деле: из-за дикого жара туда и подойти было нельзя — там железная плита раскалилась уже добела. И это раскаленное пространство все разрасталось, придвигалось все ближе и ближе к двери — скоро уже и ступить будет некуда…
Жеан держался почти у выхода, яростно прыгая от стены к стене и пытаясь сообразить, как же ему выпутаться из этого ужасного положения. Притом он все время глядел на противоположную стену и на пол, чтобы знать, далеко ли простирается обжигающий участок.
Вдруг он воскликнул:
— Что это? Что такое? Я что, с ума сошел? О! Это она! Громы небесные! И Кончини, провались он в ад!
Вот что послужило причиной этих восклицаний, выражавших то сомнение, то скорбь, то ужас, то безумный гнев.
За раскаленной стеной Жеану внезапно привиделся образ Бертиль — поначалу неясный и смутный. Откуда-то он был виден, откуда-то — нет.
Затем на мгновение показался Кончини. Наконец стали видны Бертиль и Кончини вдвоем. Где они? Неизвестно.
Жеан застыл на месте, пораженный ужасом и яростью. Тогда видение стало яснее.
Стена исчезла — вместо нее замерцал неверный багровый свет. Он исходил из рва шириной в несколько туазов.
За этим рвом Жеан видел освещенную дневным светом комнатку. В ней — некрашеный столик, табуретка, узкая кушетка. Заметьте хорошенько: охватить взглядом все сразу он не мог. Смотря прямо перед собой, Жеан видел стол — ровно посередине загадочной комнаты. Когда наклонялся налево, справа от стола возникала Бертиль — неподвижная, бледная как смерть, она, казалось, смотрела на некоего незримого врага. Девушка стояла возле кушетки, перед ней находилась табуретка. А наклонившись вправо, Жеан видел Кончини. Тот тоже стоял неподвижно, скрестив руки на груди, и глаза его горели, как у ястреба, настигшего добычу. За ним располагалась дверь — Жеан ясно различал замочную скважину.
Очевидно, они были вдвоем, причем Бертиль находилась во власти Кончини. Их разделял только стол.
Вдруг губы флорентийца зашевелились. Жеан услышал его голос — тихо, словно издалека, но очень ясно. И вот что говорил Кончини:
— Не ожидала, верно, меня увидеть? Думала убежать от меня? Нет, я поймал тебя, и теперь ты уже не уйдешь, будь я проклят!
— Подлец! Гнусный подлец! — простонала Бертиль.
Жеан Храбрый застыл, как статуя, весь в холодном поту, потеряв дар речи от ужаса и со вставшими дыбом волосами… «Что это? — думал он. — Безумие? Страшный кошмар? Адское наваждение?»
И не диво, что он так ужаснулся. Жеан был человек здравомыслящий, не разделявший большинства предрассудков своего времени — проще говоря, не слишком религиозный, но тут и он поддался суеверию.
И все же это был не заядлый мечтатель, всегда готовый сам разбередить свою фантазию, как Равальяк, а проницательный и пытливый наблюдатель; он унаследовал от отца умение мыслить рационально, и это было сильной стороной его натуры. Через недолгое время он заметил множество мелких деталей, совершенно ускользнувших от Равальяка (впрочем, у того рассудок был еще притуплен снадобьями, неприметно подмешанными в питье). Заметив же эти детали, Жеан Храбрый немедленно опомнился.
— Комната с секретом, — понял он. — Здесь устроены всякие хитрости: зеркала, специальные слуховые трубки… Потому я и могу видеть и слышать то, что происходит где-то далеко отсюда.
И словно затем, чтобы подтвердить его догадку, Кончини заговорил хриплым, срывающимся от страсти голосом:
— Ну, а сказать тебе, где сейчас твой ухажер?
— Будь он поблизости, вы бы тут же сбежали!
Кончини плотоядно улыбнулся и продолжал, словно не расслышав слова Бертиль:
— Он вон там, замурован в камере и жарится на медленном огне! Неплохо, правда? Но это еще пустяки. Слушай: он далеко от нас, за огненной пропастью — но он нас видит. Видит, поняла? И вот что сейчас случится: я тобой овладею — волей или неволей, — а твой Жеан будет на нас смотреть. Ты слышишь? Он ничего не сможет сделать, не сможет прийти к тебе на помощь — он будет только свидетелем твоего позора. И не забывай: твой женишок поджаривается сейчас на медленном огне! Рассудка он лишится наверняка. Ну что — умею я мстить?
При этих гнусных словах Жеану показалось, что голова его раскалывается на куски. Он обвел комнату взглядом, в котором уже ощущалось столь желанное для Кончини безумие, и, царапая в кровь себе грудь, бессознательно, отчаянно завопил:
— Нет! Нет! Это ужасно! Пощади ее! Бертиль! Бертиль!
Но слышал Жеана только он сам — Бертиль с Кончини даже не обернулись на звуки его голоса.
— Что делать?! — простонал Жеан. — Как спасти ее от злодея?
— Ну вот и все… — проговорил Кончини.
И Жеан увидел, как Кончини схватил столик, отшвырнул его в сторону и направился к ней…
Бертиль сперва устремила на флорентийца негодующий взор, словно надеясь укротить хищника, сорвавшегося с цепи, а потом занесла у него над головой табурет…
Но Кончини как будто ждал этого — он с силой вырвал у девушки табурет и тоже отбросил его в сторону… Вот его руки уже легли на плечи Бертиль. Под такой тяжестью бедняжка опустилась наземь. Кончини торжествующе прогремел:
— Ты моя! А он нас видит, видит!
Бертиль собрала последние силы, выпрямилась, и с губ ее сорвался призыв:
— Жеан! Жеан! Помоги!
— Я здесь! — закричал Жеан.
Забыв обо всем на свете, он прыгнул вперед… Перед ним разверзся огненный ров — непроходимая пылающая бездна. Каким-то чудом он остановился на ее краю.
Стоять там было невозможно: Жеан задыхался, одежда его начала тлеть… Он инстинктивно отскочил назад и, хватая ртом горячий воздух, в отчаянии прислонился к двери.
Вновь перед ним явилась комната, где был Кончини. Жеан увидел ее — и упал на колени с криком:
— Спасена! Она спасена!
Глава 72
Глава 73
Он нашел в себе силы не притронуться к хлебу — только отхлебнул глоток воды. Но голод допекал Жеана. Чтобы заглушить неприятное чувство в желудке, а заодно и размяться немного, он стал расхаживать по камере, на всякий случай держась ближе к стене: центр необыкновенного железного пола почему-то казался ему подозрительным.
Раз сто или больше обошел он свою камеру — и вдруг обо что-то споткнулся.
Но вот обо что? Он же столько раз прошел по этому месту и мог поклясться, что здесь ничего не было! Странно, подозрительно! Жеан осторожно склонился и пощупал дол.
— Еще кувшин с водой! И еще хлеб… да свежий, ей-богу! И мясо! А это что? Бутылка? Вон как обо мне заботятся — прямо как гусака откармливают!
Жеан поискал, нет ли где еще чего-нибудь, но ничего не нашел. Он уже хотел откусить хлеб, но вдруг его осенило:
— А как же все это здесь оказалось, если я ничего не видел и. не слыхал?
Позабыв о голоде, он положил хлеб на место и вслух сказал:
— Тут должна быть дыра, и не маленькая, раз пролез кувшин. Ну-ка, провались все к дьяволу, поищем — может, и я в нее пролезу!
Он долго и с остервенением искал, обшарил каждый дюйм пола и стены, но так ничего и не нашел. Тягостный, неотвязный голод вновь овладел Жеаном, Он уселся на пол рядом с провизией.
Хлеб был огромный, большие куски сочного мяса хорошо прожарены, вино превосходно. Жеан выпил его до последней капли — жаль, что дали всего одну бутылку. Он вполне наелся, а еды осталось на добрую трапезу,
Время тянулось бесконечно. День, видимо, был в самом разгаре: в карцере постепенно становилось все жарче и жарче… наконец жара стала невыносимой.
— Да тут живьем сгореть можно! — воскликнул Жеан. -
Он опять сел на пол и почувствовал: железная плита тоже постепенно накаляется, так что сидеть уже нельзя. Жеан встал; жар донимал его и через подошвы сапог.
Юноша поглядел на плиту и заметил, что кое-где железо раскалилось докрасна… Жеан решил, что он все понял.
— Значит, они хотят поджарить меня на этой раскаленной железяке?! — взревел он в исступлении, отпрыгнул к стене и принялся носиться по камере, чтобы в движении меньше чувствовать прибывавший с каждой секундой жар…
Тут Жеан заметил, что возле самой двери было еще более или менее сносно, а у противоположной стены — совершенно невыносимо.
«Под этой стеной горит огромная жаровня», — подумал он.
И в самом деле: из-за дикого жара туда и подойти было нельзя — там железная плита раскалилась уже добела. И это раскаленное пространство все разрасталось, придвигалось все ближе и ближе к двери — скоро уже и ступить будет некуда…
Жеан держался почти у выхода, яростно прыгая от стены к стене и пытаясь сообразить, как же ему выпутаться из этого ужасного положения. Притом он все время глядел на противоположную стену и на пол, чтобы знать, далеко ли простирается обжигающий участок.
Вдруг он воскликнул:
— Что это? Что такое? Я что, с ума сошел? О! Это она! Громы небесные! И Кончини, провались он в ад!
Вот что послужило причиной этих восклицаний, выражавших то сомнение, то скорбь, то ужас, то безумный гнев.
За раскаленной стеной Жеану внезапно привиделся образ Бертиль — поначалу неясный и смутный. Откуда-то он был виден, откуда-то — нет.
Затем на мгновение показался Кончини. Наконец стали видны Бертиль и Кончини вдвоем. Где они? Неизвестно.
Жеан застыл на месте, пораженный ужасом и яростью. Тогда видение стало яснее.
Стена исчезла — вместо нее замерцал неверный багровый свет. Он исходил из рва шириной в несколько туазов.
За этим рвом Жеан видел освещенную дневным светом комнатку. В ней — некрашеный столик, табуретка, узкая кушетка. Заметьте хорошенько: охватить взглядом все сразу он не мог. Смотря прямо перед собой, Жеан видел стол — ровно посередине загадочной комнаты. Когда наклонялся налево, справа от стола возникала Бертиль — неподвижная, бледная как смерть, она, казалось, смотрела на некоего незримого врага. Девушка стояла возле кушетки, перед ней находилась табуретка. А наклонившись вправо, Жеан видел Кончини. Тот тоже стоял неподвижно, скрестив руки на груди, и глаза его горели, как у ястреба, настигшего добычу. За ним располагалась дверь — Жеан ясно различал замочную скважину.
Очевидно, они были вдвоем, причем Бертиль находилась во власти Кончини. Их разделял только стол.
Вдруг губы флорентийца зашевелились. Жеан услышал его голос — тихо, словно издалека, но очень ясно. И вот что говорил Кончини:
— Не ожидала, верно, меня увидеть? Думала убежать от меня? Нет, я поймал тебя, и теперь ты уже не уйдешь, будь я проклят!
— Подлец! Гнусный подлец! — простонала Бертиль.
Жеан Храбрый застыл, как статуя, весь в холодном поту, потеряв дар речи от ужаса и со вставшими дыбом волосами… «Что это? — думал он. — Безумие? Страшный кошмар? Адское наваждение?»
И не диво, что он так ужаснулся. Жеан был человек здравомыслящий, не разделявший большинства предрассудков своего времени — проще говоря, не слишком религиозный, но тут и он поддался суеверию.
И все же это был не заядлый мечтатель, всегда готовый сам разбередить свою фантазию, как Равальяк, а проницательный и пытливый наблюдатель; он унаследовал от отца умение мыслить рационально, и это было сильной стороной его натуры. Через недолгое время он заметил множество мелких деталей, совершенно ускользнувших от Равальяка (впрочем, у того рассудок был еще притуплен снадобьями, неприметно подмешанными в питье). Заметив же эти детали, Жеан Храбрый немедленно опомнился.
— Комната с секретом, — понял он. — Здесь устроены всякие хитрости: зеркала, специальные слуховые трубки… Потому я и могу видеть и слышать то, что происходит где-то далеко отсюда.
И словно затем, чтобы подтвердить его догадку, Кончини заговорил хриплым, срывающимся от страсти голосом:
— Ну, а сказать тебе, где сейчас твой ухажер?
— Будь он поблизости, вы бы тут же сбежали!
Кончини плотоядно улыбнулся и продолжал, словно не расслышав слова Бертиль:
— Он вон там, замурован в камере и жарится на медленном огне! Неплохо, правда? Но это еще пустяки. Слушай: он далеко от нас, за огненной пропастью — но он нас видит. Видит, поняла? И вот что сейчас случится: я тобой овладею — волей или неволей, — а твой Жеан будет на нас смотреть. Ты слышишь? Он ничего не сможет сделать, не сможет прийти к тебе на помощь — он будет только свидетелем твоего позора. И не забывай: твой женишок поджаривается сейчас на медленном огне! Рассудка он лишится наверняка. Ну что — умею я мстить?
При этих гнусных словах Жеану показалось, что голова его раскалывается на куски. Он обвел комнату взглядом, в котором уже ощущалось столь желанное для Кончини безумие, и, царапая в кровь себе грудь, бессознательно, отчаянно завопил:
— Нет! Нет! Это ужасно! Пощади ее! Бертиль! Бертиль!
Но слышал Жеана только он сам — Бертиль с Кончини даже не обернулись на звуки его голоса.
— Что делать?! — простонал Жеан. — Как спасти ее от злодея?
— Ну вот и все… — проговорил Кончини.
И Жеан увидел, как Кончини схватил столик, отшвырнул его в сторону и направился к ней…
Бертиль сперва устремила на флорентийца негодующий взор, словно надеясь укротить хищника, сорвавшегося с цепи, а потом занесла у него над головой табурет…
Но Кончини как будто ждал этого — он с силой вырвал у девушки табурет и тоже отбросил его в сторону… Вот его руки уже легли на плечи Бертиль. Под такой тяжестью бедняжка опустилась наземь. Кончини торжествующе прогремел:
— Ты моя! А он нас видит, видит!
Бертиль собрала последние силы, выпрямилась, и с губ ее сорвался призыв:
— Жеан! Жеан! Помоги!
— Я здесь! — закричал Жеан.
Забыв обо всем на свете, он прыгнул вперед… Перед ним разверзся огненный ров — непроходимая пылающая бездна. Каким-то чудом он остановился на ее краю.
Стоять там было невозможно: Жеан задыхался, одежда его начала тлеть… Он инстинктивно отскочил назад и, хватая ртом горячий воздух, в отчаянии прислонился к двери.
Вновь перед ним явилась комната, где был Кончини. Жеан увидел ее — и упал на колени с криком:
— Спасена! Она спасена!
Глава 72
ДАМА В МАСКЕ
Вот что увидел Жеан из своей раскаленной камеры (впрочем, он теперь уже не чуял жара).
Как только Кончини схватил Бертиль за плечи, дверь за его спиной отворилась. Вошли две женщины. Одна была жена Кончини, Леонора Галигаи; она держалась совершенно спокойно. Другая шла величавой поступью; лицо ее было скрыто черной бархатной полумаской.
Кончини обернулся. Сначала он увидел только жену — и немедленно кинулся к ней. Глаза его налились кровью, зубы оскалились в усмешке, рука судорожно схватилась за кинжал. Еще секунда — и Леоноре пришел бы конец…
Но, занеся уже руку для удара, Кончини заметил вторую женщину. Он узнал ее и под маской — и сразу же побледнел, попятился назад и склонился в почтительном поклоне.
Глаза из-под маски смотрели ласково; дама дружелюбно кивнула Кончини. Тот выпрямился и с невероятным трудом улыбнулся.
— Видите, мадам, — невозмутимо сказала Леонора, — мы как раз спасли Кончини от поступка, за который он тяжко поплатился бы.
Женщина под маской тихонько кивнула и с натянутой любезностью обратилась к Бертиль — та стояла перед ней отважно и гордо:
— Пойдемте со мной, мадемуазель. Вам уже ничто не угрожает.
Бертиль в эту минуту отправилась бы следом за самой смертью, если бы смерть избавила ее от домогательств Кончини. Поэтому она без всякого смущения ответила своим нежным певучим голосом:
— Сударыня, я пойду за вами куда угодно — лишь бы подальше от этого гнусного дома и еще более гнусного человека.
Дама в маске не ожидала такого ответа. Взгляд ее вдруг посуровел; она пристально посмотрела на девушку и строго спросила:
— Что вы хотите сказать?
Леонора поспешно вмешалась — впрочем, никто не заметил ее поспешности:
— Что я вам говорила, мадам? Вот что приходится терпеть несчастному Кончини из-за того, что он применил силу. Ведь вы это имеете в виду, мадемуазель?
— Да, сударыня. Благодарю вас обеих, что вы меня выручили из этой беды.
Дама в маске, нежно поглядев на Кончини, который слушал, ничего не понимая, довольно резко сказала Бертиль:
— Пойдемте!
Не дожидаясь ответа, она кивнула Леоноре и Кончини — те низко поклонились — и величественно удалилась; Бертиль — за ней.
Леонора приложила ухо к двери. Убедившись, что дама в маске отошла достаточно далеко, она обернулась к мужу:
— Не бойся, Кончини, — королева ничего не знает. Я внушила ей, что в эту девицу страстно влюблен король. Она страшно ревнует — я ведь сильно ее раздразнила, убедила, что эта в тысячу раз опаснее для нее, чем госпожа де Верней, Она думает, что провела короля — отняла у него возлюбленную. Теперь ты все понимаешь?
После ухода королевы — дама в маске была королева — Кончини почувствовал, что его душит страшный, яростный гнев. Лицо его свело судорогой, на нем изобразилась угроза; рука вновь потянулась к кинжалу.
— Так это ты привела ее сюда?!.
Леонора поглядела на него.
«Как он страдает! — с величайшей печалью думала она. — Как любит ее! Проклятая девка! Своими руками вырву ей сердце.»
Вслух же сказала — нежна, проникновенно, с мольбой в голосе:
— Да, это я! Но только ради тебя самого, драгоценный мой Кончинетто! Ну-ка, ну-ка — оставь свой кинжал. Приди в себя, Concinetto mio, ты обезумел от страсти. Пойми: я отняла у тебя эту девицу потому, что она нам нужна — благодаря ей мы покончим с нашим делом и станем править королевством… Вот теперь ты уже не скрежещешь зубами — начал, видно, понимать! Ну да; говорю же тебе: сейчас подворачивается благоприятный случай — так неужели у тебя не хватит ума им воспользоваться? Теперь все обстоятельства за нас. Сама Мария, не зная того, торит нам дорогу. Будь только хладнокровен, смел и решителен — и королевство твое!
Как справедливо сказала Леонора, пыл Кончини понемногу остывал. Он уже не думал о том, что Бертиль была бы его, не вмешайся Леонора. Его слепило блестящее будущее, которое сулили слова супруги…
Печальна была судьба Леоноры! Она не имела другого желания другой цели, кроме любви мужа; она делала все, чтобы ее добиться, буквально выбивалась из сил — но, целиком владея разумом Кончини, никак не могла победить его сердца.
Теперь флорентиец уже не помнил, что только что хотел заколоть жену…
— О чем ты? Объясни! — спросил он поспешно.
— Вот как мы сделаем, Кончино. Сегодня среда. Теперь девицу под надежной охраной везут в Рюйи — бывшее королевское поместье, нынче принадлежащее Клоду Аквавиве. Завтра утром король отправится туда — выручать ее… выручать свою дочь; она сама позовет его. Жеана Храброго, чтобы прийти на помощь, на этот раз не будет — и короля привезут в Лувр мертвым. В полдень королевство будет твое! Ты понял теперь, почему я отняла ее у тебя?
— Понял… Но уверена ли ты в успехе?
— Все продумано и готово. Нет, Кончино, он не уйдет от нас! Ну, а девушка… Ведь завтра в полдень ты станешь властителем и непременно получишь ее. Я прошу тебе эту прихоть, Кончино, — ведь я так тебя люблю!
Про себя же Леонора решила:
— Как же, получишь ты ее… Разве что труп…
Все это видел и слышал Жеан, по-прежнему находившийся на раскаленной железной плите.
Итак, Бертиль спасена — однако ненадолго! Завтра, говорит Леонора, хищный зверь станет всевластен — и снова схватит в свои когти добычу! И ничто не спасет ее — ведь Жеан горит заживо в этой печке; живым он отсюда не выйдет.
Приступ ярости целиком захватил его; на некоторое время — Жеан сам не знал, на какое — он потерял всякую способность соображать. Но потихоньку рассудок вернулся к нему. Прежде всего надо выбраться отсюда! Черт побери, должен же быть какой-то выход!
Стена вернулась на место; кругом снова стало темно. Раскалился уже весь пол: стоять теперь можно было только на узенькой полоске.
Жеан забился в угол; он чувствовал, что конец близок. Юноша даже стал подумывать разбить голову о стенку… Да — но что тогда станет с Бертиль?
— Нет, провались все к дьяволу! — воскликнул он. — До последнего дыхания я должен сопротивляться!
Вдруг стена за его спиной словно подалась. Жеан обернулся: за ним открылся лаз, из которого пробивался слабый свет. Не размышляя, не колеблясь, юноша бросился туда. Стена за ним опять сомкнулась.
Жеан попросту попал в новый застенок. Но тут, по крайней мере, было светло. Собственно, в комнате царил полумрак, однако по сравнению с кромешной тьмой соседней камеры, он показался Жеану ослепительным светом. Да и раскаленный пол не жег тут подошвы…
В первый момент Жеан ничего больше и не заметил.
Но отойдя от первого ощущения блаженства, он внимательно осмотрел все вокруг — и ему стало не по себе.
— Где я, черт побери, очутился? — прошептал Жеан.
Камера была круглая — точно большой колодец. Пол, потолок и стены были из металла, отполированного до зеркального блеска. Нигде ни двери, ни окна — ни малейшего отверстия; никакой мебели — ничего. Только сверху льется слабый свет.
Но самым удивительным тут был все-таки пол.
Только его узенькая полоска — еле-еле кошка удержится — выглядела ровной, а потом пол шел к середине наклонно вниз. Можно было лишь ходить по кругу — и то если быстро. Остановиться же невозможно: сразу поскользнешься и покатишься к центру круга. Похоже, на то и было рассчитано.
Одним словом, пол напоминал гигантскую тарелку или чашу. На стенках этой чаши повсюду были понаделаны частые лунки; по краям виднелась довольно широкая щель (Жеан мог бы просунуть туда палец). В общем, все это поразительное сооружение было подобно огромной рулетке.
Через чашу была перекинута, как мостик, широкая железная полоса на железном же штыре. На одном из ее краев виднелась такая же лунка, как и в самой чаше.
Жеан осторожно прошелся по мостику. Кажется, вполне надежный.
Он поискал, где можно сесть, и понял: только на мостике или внизу, в самом центре чаши. В любом другом месте, чтобы не потерять равновесия, надо бежать. Жеан напряг весь свой разум:
— Значит, им нужно, чтобы я оказался либо на мостике, либо на дне! И что тогда? Какую казнь готовит мне этот злодей Кончини?
Он снова осмотрел, ощупал, только что не обнюхал железный мостик — ничего. Спрыгнул вниз, стал смотреть, что там, — вновь тщетно.
— Ну что ж, — решил Жеан, — останусь здесь.
Он уселся в центре чаши. Время шло; Жеан не двигался с места. Но мозг его работал, нервы напряглись до предела. Тайна не давала ему покоя; сердце колотилось от тревоги, дыхание участилось. Он был уверен — сейчас случится нечто чрезвычайное, невероятное…
— Знать бы только, что! — с тоской шептал по временам Жеан.
Верно: от неизвестности впору было уже с ума сойти.
Жеан решил вздремнуть. Он обхватил колени, склонил голову и попытался уснуть, но ему это не удалось.
Часы тянулись долго, казались вечностью — а таинственное событие, которого ожидал Жеан, никак не случалось.
Он сидел лицом к мостику. Оно и понятно: подвоха можно было ждать либо оттуда, либо отсюда, из самой середины чаши. Рядом с собой Жеан смотрел очень внимательно, а на мостик только /поглядывал.
Вдруг раздался резкий звук, словно разжалась пружина. Жеан посмотрел в ту сторону.
Стена возле мостика распахнулась; открылось черное отверстие. Жеан вскочил:
— Что, меня опять хотят куда-нибудь заманить — так же, как я попал сюда?
Он вскарабкался на край стальной чаши — поглядеть поближе, что находится в дыре. Из нее с. глухим шумом что-то выкатилось (что именно — Жеан не разглядел) и тихонько скатилось в лунку на конце мостика.
Выкатилось — и стена вновь сомкнулась.
Тогда Жеан поднялся на мостик и присмотрелся к неизвестному предмету повнимательнее.
Оказалось, что это огромное железное ядро. Казалось бы, ничего особенного, но тем не менее холод пронизал юношу с головы до пят…
Он попытался приподнять ядро. Нет, тяжело — а ведь Жеан был необычайно силен. Попытался покатить — но ядро сидело в лунке крепко, так что даже не пошевелилось. Жеан оставил его в покое и стал размышлять, глядя то на ядро, то на мостик.
Наконец он тихонько улыбнулся: все понятно.
— Это же просто, черт подери — надо сидеть на месте, вот и все.
Но тут — словно незримый демон подслушал Жеана — мостик куда-то поехал. Он убирался в стену! Останься Жеан и впрямь на месте — его бы расплющило между стеной и огромной массой железа.
Но он вовсе не собирался умирать. Ведь Бертиль в опасности, он ей необходим! Жеан не имел права покинуть ее. Он должен сражаться изо всех сил, пока не падет в борьбе.
И в последний момент Жеан спрыгнул с мостика. Над его головой раздался звонкий удар металла о металл…
Тяжело дыша, юноша стоял в центре чаши и пристально смотрел на железное чудище. Оно словно караулило, готовое в любой момент наброситься и уничтожить. Теперь он знал, откуда ждать беды.
Так прошло несколько невыносимо долгих минут.
Чудище как будто подобралось перед прыжком, чтобы поразить Жеана, едва тот зазевается.
Вдруг чаша под ногами нашего героя покачнулась и начала крутиться все скорее и скорее. Он чуть не упал — однако чудом удержался на ногах и побежал. Но чем быстрее он бежал, тем быстрее крутился пол — теперь сам Жеан его раскручивал.
А на бегу Жеан все время смотрел на своего железного врага.
Ядро все еще караулило, словно дожидаясь, пока пол хорошенько раскрутится, а когда время пришло — вдруг подскочило, с оглушительным звоном упало в чашу и принялось с громовым грохотом крутиться по ней.
Началась ожесточенная, упорная, невероятная, дьявольская погоня.
Казалось, железное чудище наделено душой — оно прыгало, падало, выскакивало из чаши и с новой силой гналось за Жеаном. Были у него свои уловки: то оно крутилось, как смерч, то катилось медленно, тихонько, словно обессилев — но едва Жеан думал, что ядро вот-вот остановится и застрянет в лунке, как оно вновь принималось нестись что есть мочи.
Жеан задыхался, теряя последние силы. Несколько раз железное чудище, стремглав падая сверху, пролетало совсем рядом с ним. Роковая минута приближалась… Но Жеан все бежал и бежал; его подгоняла одна-единственная мысль:
— Не стой! Остановишься — упадешь… и тогда ей конец!
Как только Кончини схватил Бертиль за плечи, дверь за его спиной отворилась. Вошли две женщины. Одна была жена Кончини, Леонора Галигаи; она держалась совершенно спокойно. Другая шла величавой поступью; лицо ее было скрыто черной бархатной полумаской.
Кончини обернулся. Сначала он увидел только жену — и немедленно кинулся к ней. Глаза его налились кровью, зубы оскалились в усмешке, рука судорожно схватилась за кинжал. Еще секунда — и Леоноре пришел бы конец…
Но, занеся уже руку для удара, Кончини заметил вторую женщину. Он узнал ее и под маской — и сразу же побледнел, попятился назад и склонился в почтительном поклоне.
Глаза из-под маски смотрели ласково; дама дружелюбно кивнула Кончини. Тот выпрямился и с невероятным трудом улыбнулся.
— Видите, мадам, — невозмутимо сказала Леонора, — мы как раз спасли Кончини от поступка, за который он тяжко поплатился бы.
Женщина под маской тихонько кивнула и с натянутой любезностью обратилась к Бертиль — та стояла перед ней отважно и гордо:
— Пойдемте со мной, мадемуазель. Вам уже ничто не угрожает.
Бертиль в эту минуту отправилась бы следом за самой смертью, если бы смерть избавила ее от домогательств Кончини. Поэтому она без всякого смущения ответила своим нежным певучим голосом:
— Сударыня, я пойду за вами куда угодно — лишь бы подальше от этого гнусного дома и еще более гнусного человека.
Дама в маске не ожидала такого ответа. Взгляд ее вдруг посуровел; она пристально посмотрела на девушку и строго спросила:
— Что вы хотите сказать?
Леонора поспешно вмешалась — впрочем, никто не заметил ее поспешности:
— Что я вам говорила, мадам? Вот что приходится терпеть несчастному Кончини из-за того, что он применил силу. Ведь вы это имеете в виду, мадемуазель?
— Да, сударыня. Благодарю вас обеих, что вы меня выручили из этой беды.
Дама в маске, нежно поглядев на Кончини, который слушал, ничего не понимая, довольно резко сказала Бертиль:
— Пойдемте!
Не дожидаясь ответа, она кивнула Леоноре и Кончини — те низко поклонились — и величественно удалилась; Бертиль — за ней.
Леонора приложила ухо к двери. Убедившись, что дама в маске отошла достаточно далеко, она обернулась к мужу:
— Не бойся, Кончини, — королева ничего не знает. Я внушила ей, что в эту девицу страстно влюблен король. Она страшно ревнует — я ведь сильно ее раздразнила, убедила, что эта в тысячу раз опаснее для нее, чем госпожа де Верней, Она думает, что провела короля — отняла у него возлюбленную. Теперь ты все понимаешь?
После ухода королевы — дама в маске была королева — Кончини почувствовал, что его душит страшный, яростный гнев. Лицо его свело судорогой, на нем изобразилась угроза; рука вновь потянулась к кинжалу.
— Так это ты привела ее сюда?!.
Леонора поглядела на него.
«Как он страдает! — с величайшей печалью думала она. — Как любит ее! Проклятая девка! Своими руками вырву ей сердце.»
Вслух же сказала — нежна, проникновенно, с мольбой в голосе:
— Да, это я! Но только ради тебя самого, драгоценный мой Кончинетто! Ну-ка, ну-ка — оставь свой кинжал. Приди в себя, Concinetto mio, ты обезумел от страсти. Пойми: я отняла у тебя эту девицу потому, что она нам нужна — благодаря ей мы покончим с нашим делом и станем править королевством… Вот теперь ты уже не скрежещешь зубами — начал, видно, понимать! Ну да; говорю же тебе: сейчас подворачивается благоприятный случай — так неужели у тебя не хватит ума им воспользоваться? Теперь все обстоятельства за нас. Сама Мария, не зная того, торит нам дорогу. Будь только хладнокровен, смел и решителен — и королевство твое!
Как справедливо сказала Леонора, пыл Кончини понемногу остывал. Он уже не думал о том, что Бертиль была бы его, не вмешайся Леонора. Его слепило блестящее будущее, которое сулили слова супруги…
Печальна была судьба Леоноры! Она не имела другого желания другой цели, кроме любви мужа; она делала все, чтобы ее добиться, буквально выбивалась из сил — но, целиком владея разумом Кончини, никак не могла победить его сердца.
Теперь флорентиец уже не помнил, что только что хотел заколоть жену…
— О чем ты? Объясни! — спросил он поспешно.
— Вот как мы сделаем, Кончино. Сегодня среда. Теперь девицу под надежной охраной везут в Рюйи — бывшее королевское поместье, нынче принадлежащее Клоду Аквавиве. Завтра утром король отправится туда — выручать ее… выручать свою дочь; она сама позовет его. Жеана Храброго, чтобы прийти на помощь, на этот раз не будет — и короля привезут в Лувр мертвым. В полдень королевство будет твое! Ты понял теперь, почему я отняла ее у тебя?
— Понял… Но уверена ли ты в успехе?
— Все продумано и готово. Нет, Кончино, он не уйдет от нас! Ну, а девушка… Ведь завтра в полдень ты станешь властителем и непременно получишь ее. Я прошу тебе эту прихоть, Кончино, — ведь я так тебя люблю!
Про себя же Леонора решила:
— Как же, получишь ты ее… Разве что труп…
Все это видел и слышал Жеан, по-прежнему находившийся на раскаленной железной плите.
Итак, Бертиль спасена — однако ненадолго! Завтра, говорит Леонора, хищный зверь станет всевластен — и снова схватит в свои когти добычу! И ничто не спасет ее — ведь Жеан горит заживо в этой печке; живым он отсюда не выйдет.
Приступ ярости целиком захватил его; на некоторое время — Жеан сам не знал, на какое — он потерял всякую способность соображать. Но потихоньку рассудок вернулся к нему. Прежде всего надо выбраться отсюда! Черт побери, должен же быть какой-то выход!
Стена вернулась на место; кругом снова стало темно. Раскалился уже весь пол: стоять теперь можно было только на узенькой полоске.
Жеан забился в угол; он чувствовал, что конец близок. Юноша даже стал подумывать разбить голову о стенку… Да — но что тогда станет с Бертиль?
— Нет, провались все к дьяволу! — воскликнул он. — До последнего дыхания я должен сопротивляться!
Вдруг стена за его спиной словно подалась. Жеан обернулся: за ним открылся лаз, из которого пробивался слабый свет. Не размышляя, не колеблясь, юноша бросился туда. Стена за ним опять сомкнулась.
Жеан попросту попал в новый застенок. Но тут, по крайней мере, было светло. Собственно, в комнате царил полумрак, однако по сравнению с кромешной тьмой соседней камеры, он показался Жеану ослепительным светом. Да и раскаленный пол не жег тут подошвы…
В первый момент Жеан ничего больше и не заметил.
Но отойдя от первого ощущения блаженства, он внимательно осмотрел все вокруг — и ему стало не по себе.
— Где я, черт побери, очутился? — прошептал Жеан.
Камера была круглая — точно большой колодец. Пол, потолок и стены были из металла, отполированного до зеркального блеска. Нигде ни двери, ни окна — ни малейшего отверстия; никакой мебели — ничего. Только сверху льется слабый свет.
Но самым удивительным тут был все-таки пол.
Только его узенькая полоска — еле-еле кошка удержится — выглядела ровной, а потом пол шел к середине наклонно вниз. Можно было лишь ходить по кругу — и то если быстро. Остановиться же невозможно: сразу поскользнешься и покатишься к центру круга. Похоже, на то и было рассчитано.
Одним словом, пол напоминал гигантскую тарелку или чашу. На стенках этой чаши повсюду были понаделаны частые лунки; по краям виднелась довольно широкая щель (Жеан мог бы просунуть туда палец). В общем, все это поразительное сооружение было подобно огромной рулетке.
Через чашу была перекинута, как мостик, широкая железная полоса на железном же штыре. На одном из ее краев виднелась такая же лунка, как и в самой чаше.
Жеан осторожно прошелся по мостику. Кажется, вполне надежный.
Он поискал, где можно сесть, и понял: только на мостике или внизу, в самом центре чаши. В любом другом месте, чтобы не потерять равновесия, надо бежать. Жеан напряг весь свой разум:
— Значит, им нужно, чтобы я оказался либо на мостике, либо на дне! И что тогда? Какую казнь готовит мне этот злодей Кончини?
Он снова осмотрел, ощупал, только что не обнюхал железный мостик — ничего. Спрыгнул вниз, стал смотреть, что там, — вновь тщетно.
— Ну что ж, — решил Жеан, — останусь здесь.
Он уселся в центре чаши. Время шло; Жеан не двигался с места. Но мозг его работал, нервы напряглись до предела. Тайна не давала ему покоя; сердце колотилось от тревоги, дыхание участилось. Он был уверен — сейчас случится нечто чрезвычайное, невероятное…
— Знать бы только, что! — с тоской шептал по временам Жеан.
Верно: от неизвестности впору было уже с ума сойти.
Жеан решил вздремнуть. Он обхватил колени, склонил голову и попытался уснуть, но ему это не удалось.
Часы тянулись долго, казались вечностью — а таинственное событие, которого ожидал Жеан, никак не случалось.
Он сидел лицом к мостику. Оно и понятно: подвоха можно было ждать либо оттуда, либо отсюда, из самой середины чаши. Рядом с собой Жеан смотрел очень внимательно, а на мостик только /поглядывал.
Вдруг раздался резкий звук, словно разжалась пружина. Жеан посмотрел в ту сторону.
Стена возле мостика распахнулась; открылось черное отверстие. Жеан вскочил:
— Что, меня опять хотят куда-нибудь заманить — так же, как я попал сюда?
Он вскарабкался на край стальной чаши — поглядеть поближе, что находится в дыре. Из нее с. глухим шумом что-то выкатилось (что именно — Жеан не разглядел) и тихонько скатилось в лунку на конце мостика.
Выкатилось — и стена вновь сомкнулась.
Тогда Жеан поднялся на мостик и присмотрелся к неизвестному предмету повнимательнее.
Оказалось, что это огромное железное ядро. Казалось бы, ничего особенного, но тем не менее холод пронизал юношу с головы до пят…
Он попытался приподнять ядро. Нет, тяжело — а ведь Жеан был необычайно силен. Попытался покатить — но ядро сидело в лунке крепко, так что даже не пошевелилось. Жеан оставил его в покое и стал размышлять, глядя то на ядро, то на мостик.
Наконец он тихонько улыбнулся: все понятно.
— Это же просто, черт подери — надо сидеть на месте, вот и все.
Но тут — словно незримый демон подслушал Жеана — мостик куда-то поехал. Он убирался в стену! Останься Жеан и впрямь на месте — его бы расплющило между стеной и огромной массой железа.
Но он вовсе не собирался умирать. Ведь Бертиль в опасности, он ей необходим! Жеан не имел права покинуть ее. Он должен сражаться изо всех сил, пока не падет в борьбе.
И в последний момент Жеан спрыгнул с мостика. Над его головой раздался звонкий удар металла о металл…
Тяжело дыша, юноша стоял в центре чаши и пристально смотрел на железное чудище. Оно словно караулило, готовое в любой момент наброситься и уничтожить. Теперь он знал, откуда ждать беды.
Так прошло несколько невыносимо долгих минут.
Чудище как будто подобралось перед прыжком, чтобы поразить Жеана, едва тот зазевается.
Вдруг чаша под ногами нашего героя покачнулась и начала крутиться все скорее и скорее. Он чуть не упал — однако чудом удержался на ногах и побежал. Но чем быстрее он бежал, тем быстрее крутился пол — теперь сам Жеан его раскручивал.
А на бегу Жеан все время смотрел на своего железного врага.
Ядро все еще караулило, словно дожидаясь, пока пол хорошенько раскрутится, а когда время пришло — вдруг подскочило, с оглушительным звоном упало в чашу и принялось с громовым грохотом крутиться по ней.
Началась ожесточенная, упорная, невероятная, дьявольская погоня.
Казалось, железное чудище наделено душой — оно прыгало, падало, выскакивало из чаши и с новой силой гналось за Жеаном. Были у него свои уловки: то оно крутилось, как смерч, то катилось медленно, тихонько, словно обессилев — но едва Жеан думал, что ядро вот-вот остановится и застрянет в лунке, как оно вновь принималось нестись что есть мочи.
Жеан задыхался, теряя последние силы. Несколько раз железное чудище, стремглав падая сверху, пролетало совсем рядом с ним. Роковая минута приближалась… Но Жеан все бежал и бежал; его подгоняла одна-единственная мысль:
— Не стой! Остановишься — упадешь… и тогда ей конец!
Глава 73
ПОИСКИ ПРОПАВШИХ
Каркань отправился к дому Перетты, но сколько он ни колотил в ворота, ему никто не ответил. Тогда он позаимствовал в соседнем доме лестницу и перелез через стену.
Мартину он нашел под кроватью — когда Каркань стал стучать в ворота, служанка подумала, что пришли по ее душу, и поспешила спрятаться. С большим трудом Каркань убедил ее, что ничего страшного не происходит. Наконец ему удалось успокоить и расспросить Мартину — но толку он от нее все равно не добился.
Он осмотрел те места, где должны были сидеть в засаде его приятели — нет ли там Гренгая с Эскаргасом. Но их, понятное дело, нигде не оказалось.
Вернувшись в город, Каркань принялся уныло обходить все заведения, где, бывало, сиживал с друзьями. Нигде их не было, и никто их не видел.
Каркань чуть не плакал, ломая голову над тем, где надо искать друзей и как браться за освобождение девушек. Наконец он вернулся в каморку на улице Бу-дю-Монд и улегся на соломенный тюфяк.
На другой день он с самого утра вновь приступил к поискам, но не нашел ни господина Жеана, ни двух своих товарищей… Каркань не знал уже, какому святому молиться. Но вечером, часов в шесть, с тяжелым сердцем проходя по Монмартрской улице, он вдруг столкнулся с Гренгаем и Эскаргасом.
То-то было радости, вопросов, объятий! Гренгая с Эскаргасом отпустили так же, как и забрали — ничего не объяснив. Да они и сами поскорее пустились прочь, не задавая лишних вопросов.
Они зашли к Перетте и узнали, что ее и Бертиль увели стражники. Но по чьему приказу они действовали, Мартина, разумеется, не подозревала. Трое друзей немедленно подумали о Кончини. Каркань рассказал все, что знал. Оставалось разведать, куда подевался Жеан.
— А в пещеру ты ходил? — спросил Гренгай.
— Ах ты! — огорчился Каркань. — Совсем позабыл!
Гренгай с решениями долго не тянул:
— Вы ступайте на улицу Омри, смотрите за тюрьмой и ждите меня, а я иду на Монмартр.
И он бегом бросился к Монмартрскому холму. У входа в карьер Гренгай заметил колодец, куда провалился Жеан — его забыли завалить.
— Когда мы проходили тут в последний раз, никакого колодца не было, — уверенно сказал себе Гренгай.
Внимательно осмотревшись, он увидел груду бревен, досок и свежевырытой земли, а заглянув в яму, все понял:
— Кто-то открыл старый колодец. Зачем, спрашивается?
Сколько ни ломал Гренгай голову — ответа не нашлось. Он махнул рукой и вошел в пещеру. Жеана там, как мы знаем, не оказалось.
Колодец не давал Гренгаю покоя: ночью, думал он, его легко можно не заметить, свалиться в него и свернуть себе шею. Раз так — нетрудно сообразить: это могло случиться и с Жеаном. Гренгай вышел из пещеры и направился к ближайшей мельнице. За один экю двое местных парней согласились спустить его на веревке в колодец. Гренгай зажег факел и полез вниз…
Там он увидел рапиру, кинжал и шпоры Жеана. Так и есть: командир попал в ловушку! К счастью, голова у нашего бродяги работала на славу.
— Если бы Жеан Храбрый погиб, — прошептал он, — его бы не стали вытаскивать отсюда, да еще лишив всего оружия вплоть до шпор. Значит, он жив. Куда же его унесли? Может, в «Дамский Башмак»? Надо проверить…
Гренгай захватил шпагу, кинжал и шпоры с собой наверх, вернулся в пещеру и оставил все там. Затем он открыл сундук с оружием, выбрал что получше, упаковал в большой тюк. взвалил себе на плечи и ушел.
Каркань с Эскаргасом ждали его в условленном месте. Втроем они отправились к знакомому торговцу оружием. От него они вышли без тюка, но зато с несколькими десятками пистолей в карманах.
Целый вечер друзья бродили по трущобам и вели долгие таинственные переговоры со всякими мрачными личностями, а когда воротились к себе в каморку, то у них из шестидесяти пистолей остался только один. Но три приятеля были чрезвычайно довольны. Так прошла среда.
На другой день ровно в девять часов утра они вошли в переулок Фор-о-Дам; с ними было еще полтора десятка человек — те самые, которых они навещали накануне и с кем вели загадочные переговоры.
Гренгай завербовал их, чтобы взять тюрьму приступом — всего-навсего! Да уж, наш парижанин привык играть по-крупному!
А Пардальян, между тем, решил еще тогда, когда следил за монахом Парфе Гуларом: «Завтра с утра надо поближе присмотреться к тюрьме монахинь». И вот в среду на рассвете — городские ворота были еще закрыты — он стоял на улице Сент-Оноре, ожидая подручного Аквавивы.
Как только Парфе Гулар появился, Пардальян пустился за ним следом. Монах вошел в дверь тюрьмы и очень скоро вышел на Писцовую улицу. Пардальян убедился, что не ошибся.
Целый день с неутомимым усердием он следовал за монахом. Тот ходил по городу, но неизменно возвращался на улицу Омри — то заходил с Писцовой улицы и выходил в тупик, то заходил в тупик — и тогда Пардальян ожидал его на Писцовой.
Мартину он нашел под кроватью — когда Каркань стал стучать в ворота, служанка подумала, что пришли по ее душу, и поспешила спрятаться. С большим трудом Каркань убедил ее, что ничего страшного не происходит. Наконец ему удалось успокоить и расспросить Мартину — но толку он от нее все равно не добился.
Он осмотрел те места, где должны были сидеть в засаде его приятели — нет ли там Гренгая с Эскаргасом. Но их, понятное дело, нигде не оказалось.
Вернувшись в город, Каркань принялся уныло обходить все заведения, где, бывало, сиживал с друзьями. Нигде их не было, и никто их не видел.
Каркань чуть не плакал, ломая голову над тем, где надо искать друзей и как браться за освобождение девушек. Наконец он вернулся в каморку на улице Бу-дю-Монд и улегся на соломенный тюфяк.
На другой день он с самого утра вновь приступил к поискам, но не нашел ни господина Жеана, ни двух своих товарищей… Каркань не знал уже, какому святому молиться. Но вечером, часов в шесть, с тяжелым сердцем проходя по Монмартрской улице, он вдруг столкнулся с Гренгаем и Эскаргасом.
То-то было радости, вопросов, объятий! Гренгая с Эскаргасом отпустили так же, как и забрали — ничего не объяснив. Да они и сами поскорее пустились прочь, не задавая лишних вопросов.
Они зашли к Перетте и узнали, что ее и Бертиль увели стражники. Но по чьему приказу они действовали, Мартина, разумеется, не подозревала. Трое друзей немедленно подумали о Кончини. Каркань рассказал все, что знал. Оставалось разведать, куда подевался Жеан.
— А в пещеру ты ходил? — спросил Гренгай.
— Ах ты! — огорчился Каркань. — Совсем позабыл!
Гренгай с решениями долго не тянул:
— Вы ступайте на улицу Омри, смотрите за тюрьмой и ждите меня, а я иду на Монмартр.
И он бегом бросился к Монмартрскому холму. У входа в карьер Гренгай заметил колодец, куда провалился Жеан — его забыли завалить.
— Когда мы проходили тут в последний раз, никакого колодца не было, — уверенно сказал себе Гренгай.
Внимательно осмотревшись, он увидел груду бревен, досок и свежевырытой земли, а заглянув в яму, все понял:
— Кто-то открыл старый колодец. Зачем, спрашивается?
Сколько ни ломал Гренгай голову — ответа не нашлось. Он махнул рукой и вошел в пещеру. Жеана там, как мы знаем, не оказалось.
Колодец не давал Гренгаю покоя: ночью, думал он, его легко можно не заметить, свалиться в него и свернуть себе шею. Раз так — нетрудно сообразить: это могло случиться и с Жеаном. Гренгай вышел из пещеры и направился к ближайшей мельнице. За один экю двое местных парней согласились спустить его на веревке в колодец. Гренгай зажег факел и полез вниз…
Там он увидел рапиру, кинжал и шпоры Жеана. Так и есть: командир попал в ловушку! К счастью, голова у нашего бродяги работала на славу.
— Если бы Жеан Храбрый погиб, — прошептал он, — его бы не стали вытаскивать отсюда, да еще лишив всего оружия вплоть до шпор. Значит, он жив. Куда же его унесли? Может, в «Дамский Башмак»? Надо проверить…
Гренгай захватил шпагу, кинжал и шпоры с собой наверх, вернулся в пещеру и оставил все там. Затем он открыл сундук с оружием, выбрал что получше, упаковал в большой тюк. взвалил себе на плечи и ушел.
Каркань с Эскаргасом ждали его в условленном месте. Втроем они отправились к знакомому торговцу оружием. От него они вышли без тюка, но зато с несколькими десятками пистолей в карманах.
Целый вечер друзья бродили по трущобам и вели долгие таинственные переговоры со всякими мрачными личностями, а когда воротились к себе в каморку, то у них из шестидесяти пистолей остался только один. Но три приятеля были чрезвычайно довольны. Так прошла среда.
На другой день ровно в девять часов утра они вошли в переулок Фор-о-Дам; с ними было еще полтора десятка человек — те самые, которых они навещали накануне и с кем вели загадочные переговоры.
Гренгай завербовал их, чтобы взять тюрьму приступом — всего-навсего! Да уж, наш парижанин привык играть по-крупному!
А Пардальян, между тем, решил еще тогда, когда следил за монахом Парфе Гуларом: «Завтра с утра надо поближе присмотреться к тюрьме монахинь». И вот в среду на рассвете — городские ворота были еще закрыты — он стоял на улице Сент-Оноре, ожидая подручного Аквавивы.
Как только Парфе Гулар появился, Пардальян пустился за ним следом. Монах вошел в дверь тюрьмы и очень скоро вышел на Писцовую улицу. Пардальян убедился, что не ошибся.
Целый день с неутомимым усердием он следовал за монахом. Тот ходил по городу, но неизменно возвращался на улицу Омри — то заходил с Писцовой улицы и выходил в тупик, то заходил в тупик — и тогда Пардальян ожидал его на Писцовой.