Зевако Мишель. Сын шевалье

   — Всего шестеро? Чего там — справлюсь!
   Но вслед за тем наш храбрец заметил Сен-Жюльена, шедшего чуть поодаль, и десяток его головорезов. Несмотря на равнодушный вид, было ясно, что они, так сказать, сторожат стражу.
   Каркань, вообще-то говоря, не отличался избытком ума, но бывают решительные обстоятельства, когда самый тупой человек становится сообразителен и предприимчив. Увидев Сен-Жюльена и его людей, Каркань сразу понял, что они здесь делают.
   — Э, нет! — прошептал он. — Шестеро еще куда ни шло, но. семнадцать человек — это, как сказал бы Эскаргас, очень даже слишком! Кое-кого я, конечно, уложу, но в конце концов меня все равно поймают. А на свободе я могу и пригодиться — и даже наверняка пригожусь. Но где все-таки Гренгай с Эскаргасом? Не убили ли их часом? Ох, дьявольщина! Если так — то не знаю, что и делать. А впрочем…
   Подумав так, Каркань убрал обратно в ножны свою уже наполовину обнаженную рапиру и пригнулся пониже, чтобы никто не обратил на него внимания. Ему повезло: два отряда прошли мимо. Тогда он пустился за ними следом.
   На улице Омри байи, стража и две девушки завернули в тупичок, а Сен-Жюльен с подручными занял позицию на углу, загородив этот тупичок.
   Парижские тюрьмы Каркань знал не хуже, чем полицейские кокарды. Едва стража повернула на улицу Омри, как он все понял и шепнул про себя:
   — «Дамский Башмак»!
   Так прозвали тюрьму Фор-о-Дам.
   И Каркань притаился в сторонке.
   Через несколько минут байи со стражниками вышли из тюрьмы и побрели потихоньку назад на Монмартр. Сен-Жюльен достал из-под плаща довольно толстый кошелек и кинул своим разбойникам. Те, в один миг поделив деньги, разбежались кто куда. Их дело было сделано.
   Сен-Жюльен подождал, пока все они скроются из виду, зашел в тупичок и постучал в дверь тюрьмы. Отворилось окошко; оттуда показалась чья-то отталкивающая физиономия. Сен-Жюльен предъявил привратнику какую-то бумагу, и дверь тотчас отворилась. Он вошел внутрь.
   Каркань последовал за ним в тупик и долго стоял у ворот тюрьмы, о чем-то размышляя. Вот что он в конце концов надумал:
   — Постараюсь узнать, что стало с Эскаргасом и Гренгаем, а потом расскажу все господину Жеану.
   И ушел.
   Бертиль и Перетту заперли вместе. Камера оказалась сравнительно удобной: две табуретки, столик. Тюремщик, который провел их сюда, специально обратил внимание девушек на роскошную обстановку — в других камерах, кроме соломенной подстилки, не было ничего, а кое-где — и вовсе голый пол. Так что молодые узницы должны были за счастье почитать такие условия.
   Но девушки радовались единственно тому, что их не разлучили. Ведь вдвоем и в темнице легче…
   Впрочем, Бертиль особенно не беспокоилась. Им страшен один Кончини, объясняла она Перетте. Но арестовал их не Кончини — это уже известно. Значит, они скоро выйдут отсюда: их выручит или Жеан, или господин де Пардальян, а на худой конец она сама напишет королю, и уж он-то заставит аббатису отпустить арестанток.
   Наступил вечер. Девушкам подали ужин — конечно, скудный, но все же не просто черствый хлеб с водой, как большинству заключенных. Бертиль через силу заставила себя поесть; Перетта, с утра чувствовавшая недомогание, смогла только выпить глоточек вина, да и то по настоятельной просьбе подруги.
   Девушки легли спать. На самом деле Бертиль была совсем не так спокойна, как хотела показать Перетте. Это была не ее тайна и потому она скрыла от приятельницы то, что узнала не так давно от шевалье де Пардальяна: аббатиса — лишь орудие в руках гораздо более могущественных сил. Итак, ее лишь для отвода глаз держат в монастырской тюрьме.
   И нет сомнения: новый арест тоже связан с кладом и бумагами, относящимися к нему. Рано или поздно грабители, что с остервенением пытаются найти сокровище, поймут: их обманули. Тогда они уже не отпустят Бертиль, пока она не скажет все, что знает, или не отдаст настоящие документы.
   Значит, ей придется выдержать долгое — может быть, пожизненное — заключение, не говоря уже о муках и пытках: если у нее захотят выведать чужой секрет, без пыток, конечно, не обойдется.
   Итак, будущее рисовалось ей в очень мрачных тонах; много отваги от нее требовалось, чтобы сохранять перед Переттой вид спокойствия и уверенности.
   Главное было — не попасться в лапы Кончини. Его Бертиль боялась более всего, ибо он нес с собой ее позор и бесчестие. Она, конечно, знала, что Пардальян горы свернет, лишь бы выручить ее из беды, да и Жеан не будет сидеть сложа руки. Но надо как-то дать им знать о своей участи…
   Короче говоря, заботило ее очень многое… но все же Бертиль заснула сразу, как только легла.
   Зато Перетта, хотя ни о чем подобном и не подозревала, долго еще вертелась из-за бессонницы с боку на бок, пока, наконец, не погрузилась в тяжелый сон с кошмарными сновидениями.
   И вот каков был ее самый жуткий сон.
   Перетте снилось: она лежит мертвая на своей койке, но при этом ясно видит стену у себя в ногах. Вдруг стена раздвинулась, камера осветилась бледным светом и вошли два монаха в опущенных капюшонах. Один монах взял ее за руку и тут же отпустил. Рука упала тяжело, как каменная. Перетта нисколько не удивилась: она ведь была мертва…
   — Спят! — сказал монах вполголоса.
   Стена перед Переттой сомкнулась. Монахи подхватили Бертиль прямо на простыне; один из них подошел к изголовью и что-то поискал за койкой. Раздался щелчок, и стена вновь раскрылась. Монахи вынесли Бертиль; стена сомкнулась, и стало опять темно.
   Перетта изо всех сил пыталась пошевелиться, проснуться, позвать на помощь, но ее тело точно налилось свинцом и не слушалось. Так прошло довольно много времени.
   Вдруг заскрипел засов, и дверь — единственная дверь в камере — отворилась. Опять вошли два монаха — быть может, те же самые, приблизились к Перетте и подняли ее, завернув в простыню, как и Бертиль. За ними шел тюремщик с фонарем,
   Перетту вынесли в коридор; тюремщик запер дверь камеры. Почти что прямо напротив была лестница. Монахи поднялись этажом выше и повернули направо; тюремщик открыл первую дверь в коридоре. Перетта почувствовала, как ее кладут на пол, на солому. Три призрака — монахи и тюремщик — растворились; девушка очутилась в полнейшей тьме.
   Через несколько секунд дверь опять открылась и вошел тюремщик — один — со свертком. Перетта узнала, что это: ее одежда. Тюремщик бросил сверток к ее ногам и тихонько вышел вон. Вновь вокруг стало темным-темно… но, к счастью, окончился и кошмар: Перетта уже ничего не видела и не слышала.
   Когда она проснулась, утренний свет проникал в ее камеру через узенькую щель в стене, забранную крепкой решеткой. Голова у Перетты гудела. Изумленно осмотревшись вокруг, девушка увидела: она лежит на соломе, а в ногах в беспорядке валяется ее одежда.
   Перетта обвела взглядом камеру и не узнала ее: это был самый настоящий застенок — грязный, черный; зловоние словно источалось из стен. Длина камеры была всего шагов шесть, ширина — три шага, К счастью, маленькое окошко давало довольно света и свежего воздуха, иначе тошнотворный запах стал бы совершенно невыносим. Никакой мебели — даже низенькой табуреточки. В углу помещается кувшин с водой, на нем — краюшка хлеба.
   Перетта разрыдалась.
   — Боже, значит, это был не сон! Бедная мадемуазель Бертиль! Бедный Жеан!
   Она по праву могла бы еще сказать: бедная Перетта!
   Но о себе она не думала.

Глава 69
ЛЕОНОРА ТОРЖЕСТВУЕТ

   Сен-Жюльен вышел из тюрьмы монмартрских монахинь часа в четыре пополудни и стал дожидаться шести вечера. В этот час он должен был явиться к Леоноре Галигаи: синьора знала, что мужа дома не будет.
   К королевской камерфрау его проводили немедленно.
   — Удалось? — спросила Леонора не без некоторого беспокойства. — Готово?
   — Готово, сударыня!
   — И он, и она?
   — Точно так!
   Леонора довольно улыбнулась, и при виде этой улыбки Сен-Жюльен, не сводивший с Леоноры глаз, просиял: он представил себе, что ждет его ненавистного врага…
   Леонора удобно устроилась в кресле и спокойным голосом стала расспрашивать:
   — Ну что ж, говорите. Сперва о девице.
   Сен-Жюльен рассказал об аресте Бертиль и Перетты — все это мы с вами уже знаем.
   — Так… А что он? Погиб?
   — Нет, сударыня, — жив.
   — Вот как! — рассеянно произнесла Леонора. — Но мне говорили — колодец глубокий, кто упадет — разобьется насмерть.
   — Так и есть, сударыня, но на дне оказалась куча сухой листвы и веток, — они смягчили удар. Порядочный человек, может, и свернул бы себе шею, но этого негодяя всего лишь оглушило.
   — И не ранило?
   — Почти что нет — только разбил голову о камень. В тюрьме он опомнился. Должно быть, очень удивился, когда пришел в себя и увидел, что жив и находится за четырьмя крепкими стенами.
   — Вы все сделали так, как я сказала?
   Шпион расхохотался страшным смехом:
   — Черт возьми, сударыня, неужели же нет? Видно, он потому и не сдох на месте, прямо в колодце, что сам счел для себя такую смерть слишком уж легкой! У него отобрали все — даже шпоры; он никак теперь не может покончить с собой и избежать уготованной ему казни.
   — Значит, так тому и быть, — равнодушно произнесла Леонора. — Расскажите все подробно.
   Сен-Жюльен во всех деталях рассказал, как поймал Жеана Храброго; Леонора внимательно слушала. По окончании доклада она поблагодарила своего агента и отпустила со словами:
   — Теперь можете исполнять распоряжения монсеньора насчет молодых людей. Ступайте, господин де Сен-Жюльен, — я вами довольна.
   Сен-Жюльен не позволил себе улыбнуться, потому что Леонора говорила слишком твердо и сурово. Он только низко поклонился и вышел.
   Стояли сумерки — ни день, ни ночь; самое неприятное время. Сен-Жюльен повернул направо на улицу Сент-Оноре. Шел он неспешно, не таясь, погруженный в приятные, должно быть, мечты; с губ его не сходила радостная улыбка.
   Негодяй подсчитывал, сколько пистолей принесет ему это грязное дело вдобавок к тем деньгам, что он беззастенчиво прикарманил из доверенных ему Леонорой и Кончини. В приятных мечтах двурушник уже видел себя богачом…
   Когда он повернул на Орлеанскую улицу, чья-то рука легла ему на плечо. Сен-Жюльен подобрался, как хищный зверь, схватился за шпагу и резко отскочил в сторону…
   Властный голос спросил его:
   — Ну, что у тебя, Сен-Жюльен?
   Это был не кто иной, как Кончини.
   Сен-Жюльен горящим взором уставился в лицо хозяина, пытаясь угадать его мысли. Кончини был спокоен, улыбался, только немного удивился странному поведению молодого человека. Тот, успокоившись, машинально утер пот со лба:
   — Простите, монсеньор. Я шел, задумавшись, и не мог ожидать…
   — Черт возьми, дорогой мой! — засмеялся Кончини. — Закаляйте нервы! Нельзя быть таким пугливым — кто-нибудь скажет, что у вас совесть нечиста!
   Сен-Жюльен неприметно оглянулся и вновь посмотрел прямо в глаза Кончини. Тот смеялся от всей души — ну конечно же, он просто пошутил! Он явно был в духе… Сен-Жюльен, окончательно успокоившись, тоже засмеялся, хотя и немного принужденно:
   — Но, монсеньор, разве можно в такой час без предупреждения хватать людей за руку?
   — К черту, к черту! Ты прав, я повел себя как мальчишка.
   Последние подозрения Сен-Жюльена рассеялись при этом простодушном ответе.
   «Нет, — подумал шпион Леоноры, — он ничего не знает. Да и откуда ему знать? Хитрее госпожи Кончини в целом свете не сыщешь; она всегда все предусмотрит. Ну, а я и вправду должен следить за собой, чтобы самому себя не выдать по глупости. «
   — Я иду в Лувр, — все так же любезно сказал Кончини. — Пойдем вместе?
   — Как прикажете, монсеньор!
   Сен-Жюльену все равно некуда было деваться, так как Кончини панибратски взял его под руку и повел за собой.
   — А по дороге, — говорил он, — расскажешь, как ты приготовил завтрашнее, дельце. Имей в виду: я больше терпеть не в силах. Завтра непременно — слышишь? непременно! — бандит и его девчонка должны быть в моих руках.
   — Не тревожьтесь, монсеньор, — все будет в порядке. Осмелюсь заметить вам: если бы вы сами не велели подождать, я бы давно все сделал.
   — Ах, черт! Опять твоя правда! А я и позабыл от нетерпения…
   Сен-Жюльен еле сдержал улыбку. Он был совершенно спокоен: все идет хорошо.
   — Монсеньор, — сказал он, — я уже приступил к делу. Два его приятеля, что сторожили дом, находятся в моих руках. Мы отпустим их завтра вечером, когда все будет уже кончено.
   — Их, кажется, было трое? — словно невзначай спросил Кончини.
   — Точно так, монсеньор, но дежурили только двое — один отдыхал. Мне, во-первых, показалось неосторожным являться к нему домой. Во-вторых, если Жеан Храбрый не встретит хотя бы одного из своих друзей, он отправится их спасать — и начинай все сначала.
   — И опять ты правильно рассудил, — кивнул Кончини.
   Он отпустил руку Сен-Жюльена, достал из бархатного чехольчика маленький кинжал и стал машинально чистить им ногти.
   — Я нанял дюжину головорезов, — продолжал весело рассказывать Сен-Жюльен. — Мы врываемся в дом и хватаем девицу; ваши люди везут ее туда, куда вам будет угодно. Мы же остаемся в засаде. Когда бандит явится, мы приставляем служанке нож к горлу и заставляв ее впустить его, как ни в чем не бывало. А сами у порога протягиваем веревку; он падает, и мы его вяжем…
   За таким разговором они неприметно дошли до улицы Сен-Тома, что находилась неподалеку от городского вала. Можно было идти по ней дальше — она вела к галерее Лувра, почти к самой калитке, а можно было свернуть налево, на улицу Бове, и подойти к дворцу сзади.
   Кончини повернул налево. Не было ничего удивительного в том, что он направляется в Лувр таким путем, поэтому Сен-Жюльен нимало не насторожился.
   Они остановились в глухом безлюдном месте на задворках Лувра. Тут Сен-Жюльену впору было бы заподозрить неладное. Но Кончини так улыбался, был так дружелюбен, так ласков! Как было не поверить в его искренность?
   — Ты все устроил прекрасно, — с довольным видом сказал флорентиец, — и заслужил награду. Получай!
   Он замахнулся рукой с кинжальчиком и молниеносным движением вонзил его Сен-Жюльену в грудь. Тот рухнул как подкошенный, даже не вскрикнув. Кончини склонился над ним и свирепо прошептал:
   — Что, Сен-Жюльен, слышишь меня? Вижу, ты еще живой… Итак, ты меня предал! Ты предпочел Леонору, и вы с ней задумали меня провести! Ты отправил Бертиль и Жеана в Фор-о-Дам! А завтра я явился бы в пустой дом — и прощай любовь и месть! Но теперь ты понял, как я поступаю с предателями?
   Он выпрямился, пнул тело ногой и с невыразимой злобой сказал:
   — Подыхай тут, собака!

Глава 70
ОРДЕР МАТЕРИ АББАТИСЫ

   Не оборачиваясь, Кончини пошел дальше, но отнюдь не в Лувр: он постучал условленным стуком в дверь дома на Писцовой улице.
   Его принял брат Парфе Гулар — Аквавивы, по словам монаха, не было дома. Кончини с братом Гуларом долго о чем-то говорили, и флорентиец ушел от него окрыленный.
   Монах же, проводив его, немного нахмурился:
   — Я забыл сказать, что там не только все видно, но еще и слышно!
   Однако, поразмыслив, решил:
   — Какая разница, что он там скажет? И Жеану от этого тоже не будет ни лучше, ни хуже.
   И Парфе Гулар вышел из дома, миновал тот тупичок, где находился вход в тюрьму, и направился на улицу Сен-Дени.
   Не успел он пройти мимо тупика, как из ниши в стене появился человек, закутанный в плащ до самых глаз, и последовал за монахом. Не будем долго томить нашего читателя — это был Пардальян.
   Глаза его радостно сверкали.
   — Клянусь Пилатом и Вараввой! Я же сам видел, как монах входил в тюрьму! Каким же образом он теперь появился со стороны Писцовой? А дело, как я понимаю, — весело рассмеялся Пардальян, — вот в чем: меня провели, как дурачка! От тюрьмы в дом на Писцовой есть подземный ход! Вот и получалось: он заходил с Писцовой, я там его ждал под дверью черт знает сколько времени, а он спокойно закрывал за собой тюремные ворота! Но теперь, кажется, все проясняется! Горячо-горячо! Завтра я пойду познакомлюсь с тюрьмой поближе. А пока надобно не спускать с монаха глаз. Правда, я изучил все его повадки и уверен, что теперь он просто идет спать. Надо, однако, знать, где брать след завтра.
   Парфе Гулар тем временем кружными путями добрался до ворот Сент-Оноре перед самым их закрытием.
   — Понятно! — прошептал Пардальян. — Идет ночевать к капуцинам. Иначе говоря, господин Аквавива по-прежнему поддерживает с ними отношения.
   Он дождался, пока закроют ворота, и пошел назад по улице Сент-Оноре. Было уже совсем темно.
   — И мне уже пора спать… — решил Пардальян.
   На углу улицы Сен-Тома шевалье увидел, что на мостовой валяется какая-то бумага. Быть может, он и прошел бы мимо, но бумага была ярко освещена серебристыми лучами луны, сиявшей а безоблачном небе, а Пардальян всегда отличался острым зрением.
   Он бросил на бумагу беглый взор и изумленно воскликнул:
   — Черт возьми! Герб и печать аббатисы Монмартрской! Уж не монах ли обронил? Ну-ка, подберу… вдруг пригодится?
   Так он и сделал: подобрал бумагу и сунул за пазуху. Дома, в гостинице «Паспарту», Пардальян разглядел свою находку повнимательнее и прошептал:
   — Ордер матери аббатисы! «Предъявителя сего впускать в здание тюрьмы и оказывать ему всяческое содействие!» Вот дьявол! Ну и удача! Находка-то просто бесценна!
   И Пардальян улегся спать с мыслью, что день прошел не зря.
   Это был тот самый документ, что показывал в «Дамском Башмаке» Сен-Жюльен. Как он попал на мостовую? Об этом-то мы и расскажем. Сен-Жюльен при смерти, но мы с ним еще не расстались…
   С самой Орлеанской улицы следом за Кончини и Сен-Жюльеном крался человек. Когда Кончини, расправившись с предателем, удалился, незнакомец направился на улицу Сен-Тома. Это был Саэтта. Он склонился над телом Сен-Жюльена и осмотрел рану глазом знатока.
   — Славный удар! — промолвил он спокойно. — Бедняга долго не протянет. Прожил бы он только еще один часок да шепнул бы словечко синьоре, — а больше мне и не надо.
   Могучими руками он подхватил раненого и понес его во дворец Кончини. По дороге ордер аббатисы выпал у Сен-Жюльена из кармана и остался лежать там, где его подобрал Пардальян.
   Саэтта принес умирающего в покои Леоноры и безмолвно положил на постель — только кивком указал на него хозяйке. Увидев шпиона, та чуть нахмурилась, но не проявила ни жалости, ни сострадания. И Сен-Жюльен, и все остальные были для нее лишь орудиями. Одно сломалось — заменим другим, только и всего.
   — Убит? — равнодушно спросила она.
   — Еще дышит, сударыня.
   — И кто же его так?
   Саэтта пожал плечами, развел руками.
   — Что ж, — сказала Леонора, подумав. — Надо узнать — это важно.
   Как только раненый стал представлять для Галигаи интерес, она начала заботиться о нем. Вдвоем с Саэттой они поспешно привели Сен-Жюльена в чувство.
   Вскоре тот открыл глаза, уже подернутые пеленой смерти.
   — Кто вас ранил? — сочувственно спросила Леонора.
   Умирающий насилу смог прохрипеть:
   — Кончини!
   Лицо Леоноры еле заметно напряглось. Она пристально, словно желая пронзить клеврета взглядом, посмотрела на него и сердито спросила:
   — Как? Он все узнал? Вас выследили?
   Сен-Жюльен был уже не в силах ответить, но в глазах его мелькнуло: «да». Он в последний раз дернулся, откинувшись на подушки, и застыл с широко открытыми глазами.
   — Болван! — тихонько сказала Леонора.
   Она повернулась к мертвому спиной, села в кресло, обхватила голову руками и, вперив взор в пространство, погрузилась в мрачные раздумья.
   — Где ты нашел его? — вдруг с подозрением поглядела она на Саэтту.
   Тот на всякий случай покосился в сторону кровати — точно ли Сен-Жюльен мертв — и преспокойно ответил, не смутившись под взглядом своей грозной хозяйки:
   — Валялся на улице Сент-Оноре.
   Леонора вновь отвернулась, Саэтта усмехнулся про себя: отвел подозрение!
   Галигаи позвонила; явился лакей. Она молча кивнула на труп человека, погибшего на ее службе. Лакей ничуть не удивился, кликнул товарища, и вдвоем они вынесли тело.
   Леонора вновь задумалась, а потом зловеще улыбнулась:
   — Как ты сказал, Саэтта? Если мы отвезем эту девицу в укромное место, нам удастся убить сразу двух зайцев? Избавиться и от короля, и от Жеана?
   «Ну, наконец-то! — подумал Саэтта. — Я знал, что добьюсь своего! Пришлось, правда, поработать…»
   А вслух изложил тот же план, что накануне, — но гораздо полнее, во всех подробностях… Он окончил, и Леонора кивнула:
   — Да, решительно — прекрасная идея. Так и сделаем. Приходи завтра в десять утра — я дам тебе все инструкции. Теперь ступай.
   Саэтта ушел. Сердце его бешено колотилось от радости.
   Кончини в тот вечер, как мы знаем, был на Писцовой улице, и принимал его брат Парфе Гулар — правая рука Аквавивы.
   Леоноре больше доверяли, и знала она куда больше своего супруга. На другое утро она вошла в ворота тюрьмы Фор-о-Дам, поднялась в таинственную мансарду маленького домика прямо к страшному генералу ордена Иисуса и провела с ним долгую беседу.
   Из Фор-о-Дам Леонора направилась в Лувр. Там она говорила с Марией Медичи — столь же долго, столь же тайно и, несомненно, о столь же ужасных вещах.
   К одиннадцати синьора вернулась домой. Саэтта ждал ее с нетерпением.

Глава 71
В ТАИНСТВЕННОМ ДОМИКЕ КЛОДА АКВАВИВЫ

   Вернемся, наконец, к Жеану Храброму. Из доклада Сен-Жюльена мы уже знаем: страшное падение не убило его, и рана на голове была несерьезная. Мы знаем также, что у него отняли все, что могло служить оружием, и бездыханного перенесли в тюрьму к монахиням.
   Из тюрьмы Жеана доставили в таинственный домик Клода Аквавивы,
   Когда он пришел в себя, кругом царила полнейшая темнота. Сначала Жеан, как и предсказывал Сен-Жюльен, очень удивился тому, что жив. В первый момент, еще в полуобмороке, юноша лежал и не решался пошевелиться; голова болела, все тело ломило.
   Но вот силы стали понемногу возвращаться к нему. Жеан, ощупав себе руки и ноги, с радостью убедился, что кости целы.
   — Но как же я летел, провались все к дьяволу! До сих пор в себя не приду! Говорил же мне господин де Пардальян: осторожно, проверяйте, что у вас под ногами. Вот что значит ослушаться его! Так что наказан я по заслугам. Но как бы мне выбраться из этой чертовой дыры?
   Жеан, как он сам не раз говорил, не любил долго рассуждать: он был человеком действия. Раз надо выбираться, следует побыстрее отыскать выход.
   — Слезы и жалобы тут не помогут — это уж наверняка! Работать надо, провались все к дьяволу! В Писании же сказано, черт побери: «Ищите и обрящете!» Вот и надо искать!
   Жеан встал. Ноги его дрожали. Он напряг всю свою волю и сумел унять дрожь… Телесную слабость удалось победить! На радостях Жеан весело засмеялся и тихонько прошептал:
   — Ничего! Слава Богу, малый я крепкий! Ну-ка, что тут у нас?
   Он ощупью стал пробираться вдоль стенки.
   — Гляди-ка! — удивился Жеан, сделав полный круг. — Я не думал, что колодец такой большой! И потом — он должен быть круглый, а не квадратный. Что за черт!
   Подумав, он нашел правдоподобное объяснение:
   — Так ведь колодец-то рядом с пещерой, провались все к дьяволу! Вот и хорошо, что он такой широкий: должно быть, тут есть подземный ход! Ну-ка, посмотрим…
   Он начал более тщательно ощупывать стену и опять изумился:
   — Какая ровная! Сложена вроде как из плит, и за ней, кажется, пусто… А где же тот выступ, о который я расшибся?
   Держась за стену, Жеан осторожно двинулся вдоль нее, считая шаги.
   — Восемь! — сказал он, подойдя к углу.
   Повернул налево и насчитал шесть шагов. Стена меж тем всюду гладкая. Жеан опять повернул налево — и тут восемь шагов. Еще поворот… что-то попалось под ноги.
   — Что такое? Хлеб и кувшин с водой?!
   Еще шаг…
   — Дверь! Крепкая дверь на засове! Да я в тюрьме! А что же колодец? Меня оттуда вытащили? Кто? Когда? И куда принесли?
   Тут Жеану пришла в голову новая мысль. Он ощупал весь пол — ни шпаги, ни кинжала, ни даже шпор. Юноша присвистнул — не от испуга, а от удивления — и вновь задумался:
   — Чую иезуитский дух — не иначе, тут поработал Клод Аквавива! Что же он хочет сделать со мной? Пока, во всяком случае, не уморить голодом — и то хорошо.
   Жеан снова ощупал дверь, потряс ее, постучал по ней… Увы! Изнутри сделать ничего нельзя.
   Затем юноша вновь исследовал свой застенок: ни мебели, ничего — только кувшин с водой и краюха хлеба. Голо, холодно, темно, таинственно… Что потолок? Жеан подпрыгнул — роста он был высокого, но достать до потолка рукой не смог. А пол? Странный пол: весь гладкий, железный — огромная железная плита. Почему? Зачем? Загадка…
   Жеан простучал стены — нигде никаких пустот, — устал и решил ничего более не искать. Он сел, накрылся плащом (плащ ему оставили), съел кусок хлеба, запил водой из кувшина. Вода, по счастью, оказалась довольно холодной и взбодрила юношу. Он сообразил намочить платок и кое-как перевязать рану. После этого Жеан почувствовал себя значительно лучше, завернулся в плащ и лег на железную плиту, рассуждая так:
   — Там видно будет, что дальше, а покуда лучше вздремнуть. Скорее всего, мне очень скоро понадобятся силы.
   Долго ли он проспал — Жеан сказать не мог, да и вообще не знал, сколько времени находился в этом карцере-склепе.
   Проголодавшись, он направился к двери — там оставались недоеденный хлеб и кувшин с водой — и заметил, что в прошлый раз умял добрую половину краюшки.