Житинский Александр. Фигня (сборник)

   Внезапно за окном раздались звуки перестрелки. Перес сделал знак рукой капралу у самовара.
   – Пойди узнай, в чем там дело, – сказал он по-испански.
   Капрал отдал честь и вышел.
   – Ну, чего вы ломаетесь? Я не понимаю! – продолжал уламывать интерполовцев Перес. – Оклады нормальные, климат прекрасный, делать практически ничего не надо. Госбезопасность – тьфу! Один путч в месяц. Плюнуть и растереть.
   Вернулся капрал, козырнул, доложил по-испански:
   – Там переворот, мой господин.
   – Опять? – поморщился Перес. – Вашу работу выполняю, – язвительно обратился он к Вадиму. – Что требуют? – опять повернулся он к капралу.
   – Виски и выдать белую женщину.
   Вадим, понимавший по-испански, вскинулся:
   – Шиш им, а не белую женщину!
   – Тихо! – остановил его Перес. – Здесь пока я командую. О какой белой женщине идет речь?
   – О любой, господин. Но они понимают, что вашу женщину им не дадут. Согласны на журналистку.
   Иван понял, о чем идет речь. Он сжал кулак, согнул руку в локте, а локоть прижал к животу. Получился интернациональный жест.
   – Вот им!
   – Во-первых, она в командировке, – сказал Перес. – Так и объясни. Во-вторых, расстреляй пятерых, остальным выдай виски. Немного. Не то опять к утру придется расстреливать, а у нас не такая большая армия.
   – Слушаю, господин, – капрал исчез.
   За дверью раздалась автоматная очередь. Это выполнял приказ гвардеец Хосе Лауренсио.
   – Итак, продолжаю, – вернулся к переговорам Перес. – Не понимаю вашего упрямства. Федор при его занятости согласился министром побыть... – указал он на генерала.
   – Я ненадолго, Яков Вениаминыч, – напомнил Федор. – Александр Маркович ждет...
   – Да что ты заладил: Маркович да Маркович! Надо будет, мы и его сюда выпишем. Министерство по делам национальностей дадим. Будет у нас три еврея – он да я, да Захар! – Перес расхохотался, почему-то считая это остротой. – Бранко вот пристроили... – отечески глянул он на террориста. – Соглашайтесь, верно говорю!
   – Мое слово твердое, – сказал Иван.
   – Я не совсем понимаю, – начал Вадим вкрадчиво. – Зачем вам такая уйма министров? И почему в основном это уголовники?
   – И не поймешь. Есть такое понятие – чистота эксперимента. Но ты не физик. Я провожу здесь чистый эксперимент.
   – Какой?
   – Чистый. Ничего больше не скажу. Россия огромна, ее раскачивать сто лет надо, а здесь все будет очень быстро. Тысяча человек – результат налицо!
   За окном снова раздался выстрел.
   – Что такое? – вскинулся Перес. – Федор, взгляни-ка. Армия твоя совсем разболталась.
   Федор выскочил наружу. За окном послышался густой мат, потом все стихло. Федор вернулся.
   – Министра легкой промышленности убили. Обещал армии сапоги, не выполнил.
   – Вот как... – покачал головой Перес. – Министров, как цыплят, щелкают... Работать надо лучше. Вот укомплектуем кабинет...
   Он ласково посмотрел на Ивана и Вадима.
   – Последний раз спрашиваю.
   – Нет-нет, не просите, – сухо сказал Вадим.
   – Рады бы, но... – развел руками Иван.
   Перес задумался, постучал пальцами по столу.
   – Вы пейте чаек, пейте... – посоветовал он.
   – Спасибо, что-то не хочется, – сказал Вадим.
   Один Алексей придвинул к себе чашку и принялся отхлебывать чай. Иван пнул его ногой под столом.
   – Мы же договаривались! – прошипел Вадим на ухо Заблудскому.
   – Ребята, все путем. Отличный чай! – сказал Алексей, отхлебывая еще.
   – Значит, не хотите... – уже с угрозой, тяжело проговорил Перес. – Что ж, да свершится воля Господня!
   Майор Синицын, дремавший по левую руку диктатора, встрепенулся и вышел из-за стола.
   – Я пойду, разрешите? У меня срочное дело.
   – Иди, иди... – добродушно разрешил Перес.
   Бранко вышел, бросая на Вадима и Ивана кроткие лучезарные взгляды.
   Внезапно Алексей просветлел лицом и тоже встал из-за стола. Товарищи подозрительно следили за ним.
   Алексей обошел стол, приблизился к Пересу. Капрал насторожился, полез в кобуру за пистолетом.
   – Простите меня, я нехорошо думал о вас, – проникновенно обратился он к Пересу. – Теперь я вижу – вы совсем другой, не тот, за кого себя выдаете... Друзья, он чист сердцем! – провозгласил Заблудский, пытаясь поцеловать Переса.
   Тот отмахивался от Алексея, как от назойливой мухи.
   – Я тебе покажу – чист сердцем! Подхалим несчастный, – бормотал Перес.
   Капрал оттащил Заблудского и продолжал держать его сзади за локти, ожидая указаний Переса.
   – Отведи его в министерство культуры, а этих, – он кивнул в сторону интерполовцев, – сдай прокурору.
   – За что? – вскочил Вадим.
   – За незаконный переход границы. Я вам визы не давал!
   Капрал щелкнул каблуками, и шестеро солдат кинулись к Ивану и Вадиму.

Глава 10
Народная деревня

   Дремучий океан сельвы под лопастями вертолета внезапно кончился, и перед изумленными взорами гостей возник островок, словно бы каким-то чудом перенесенный в верховья Амазонки из Средней России.
   На зеленом холме, поднимающемся над рекой, стояла церковка со звонницей, сложенная из белого камня, а поодаль живописно раскинулись бревенчатые избы с резными наличниками и крашеными коньками на крышах, крытых дранкой... Короче, внезапно дохнуло родиной, да так сильно, что Пенкина не выдержала, прослезилась:
   – Хорошо-то как... Господи!
   – Имитация, – сказал Биков.
   – Сам ты имитация! Смотри – одуванчики!
   – Откуда в Южной Америке одуванчики? Ты географию проходила?
   – Что ж у меня глаз нету?
   И действительно, когда приземлились и пошли по цветущему лугу, приметили не только одуванчики, но и ромашки, и клевер, и иван-да-марью...
   За лесом, в правительственной деревне, была совсем другая флора. И солнце палило здесь не так яро, почти ласково, и река плескалась совсем по-домашнему.
   От реки поднималась к деревне девушка с коромыслом. На нем висели ведра, полные чистой воды.
   – К счастью, – заметила Ольга.
   – Девушка, вы местная будете? – игриво обратился к ней Биков.
   – Местная, господин хороший, – ответила она, окая по-вологодски.
   – У-у, ядрен батон! – восхитился Биков. – Сейчас стихи сочиню, гадом буду!
   И он действительно прокричал вслед удаляющейся девушке с коромыслом частушку:

 
Как попал на Амазонку,
Встретил там одну девчонку!
Повиляла мне бедром
И ушла себе с ведром!
 

   Она оглянулась и сказала:
   – Вы, пожалуйста, не позволяйте себе лишнего, не то я мужу скажу, он вас на дуэль вызовет.
   – Твою мать! – восхитился Биков. – Погибнуть на дуэли в пампасах! Красиво, Пенкина?
   – Зря вы смеетесь, – сказала девушка. – Министр здравоохранения вот так же смеялся, а потом муж его убил на дуэли. Вы ведь тоже из правительства будете?
   – Стрелялись, что ли? – сбавил тон Дмитрий.
   – Нет, на кулаках.
   Девушка пошла дальше.
   – Так это не дуэль, а мордобой будет... – пробормотал Биков, но дальше петь не стал.
   Другая прилетевшая пара – Исидора и Максим – несколько поотстала. Максим еще в вертолете пытался пламенными взглядами напомнить Исидоре о «Большом каскаде», ужасы которого несколько стерлись в его памяти, а прелести остались.
   Донья поначалу не понимала, в чем дело, – она все забыла, но потом вспомнила эту историю и догадалась, что Максим, по всей видимости, еще не вскрывал берета, иначе не выглядел бы столь безмятежным.
   «Интересно, где он его носит?» – подумала донья, глядя на огромную генеральскую фуражку Максима с высокой тульей и вышитой на ней золотом фигой.
   И вот теперь на лугу Максим, одуревший от родной природы, взял донью под локоток и недвусмысленно предложил:
   – Исидора, давай найдем сеновал. Ты не представляешь, как хорошо на сеновале...
   – Хорош сеновал что? – спросила донья.
   – Любовь на сеновале. Пробовала?
   – Что есть сеновал? Что он валит? – пыталась понять донья.
   – Он ничего не валит. На него валят. Девушек, – сострил Максим.
   – Это есть матрас, да?
   – Ну да. Вроде. Большой такой, метра три в высоту. Из сухой травы.
   Размеры матраса поразили воображение доньи. Она никогда не занималась любовью на таком огромном матрасе. На секунду даже захотелось попробовать. Пусть даже с этим сукиным котом. Но она быстро взяла себя в руки и осадила соблазнителя.
   – Перес расстрелять два счет, – сказала она.
   – Это он может... – вздохнул Максим и, сняв фуражку, вытер пот со лба.
   Под фуражкой обнаружился берет – потерявший форму и мокрый от пота. Судя по всему, Максим не снимал его с той ночи.
   – Зачем есть берет? – указала на него пальцем донья.
   – Привычка – вторая натура, – уклончиво ответил он.
   Они поднялись на холм и пошли по деревне, любуясь домиками в пряничном русском стиле. Местные жители выходили за калитки, кланялись гостям в пояс:
   – Добро пожаловать, гости дорогие!
   – С приездом вас! Здравствуйте!
   – Здравствуйте! Очень приятно, – отвечали женщины, а Биков шепотом матерился от изумления.
   – Русский стиль, да? – спрашивала Исидора.
   – Потемкинская деревня, – сплюнул Биков.
   – Какая?
   – Показушная, – объяснил Биков.
   – Кому же показывать? – удивилась Пенкина. – Здесь никого и не бывает, даже родных министров.
   Они дошли до домика с вывеской «Чайная». На вывеске был изображен калач и фирменная желтая этикетка с зеленым кукишем посредине.
   – Зайдем? – предложила Ольга.
   – Министрам чай запрещен, – предупредил Максим.
   – Мы не министры! – ответила Ольга, толкая дверь.
   Внутри было уютно: столики, покрытые чистыми скатертями, на каждом столике – небольшой самовар. Сушки, сухарики, расписные чашки.
   Хозяин, молодой человек в очках и с бородкой, похожий на Добролюбова, устремился к ним.
   – Добро пожаловать, гости дорогие! Чем могу услужить?
   – Прекратите паясничать! – возмутился Биков. – Говорите нормально.
   – Позвольте, в чем же вы видите ненормальность? – удивился хозяин.
   – Ну не бывает так! Не бывает! – закричал Биков.
   Хозяин скорбно покачал головой.
   – Понимаю. Вы недавно из России...
   – А вы давно? – язвительно поинтересовался Биков.
   – Нет, года не прошло... Но у нас тут климат... И чай... Да вы отведайте, – он жестом пригласил гостей за стол.
   Гости уселись. Хозяин принялся хлопотать. Биков недовольно озирался, происходящее казалось ему ловкой, но непонятной мистификацией.
   – Меня зовут Владимир Порфирьевич, – представился хозяин.
   Бикова передернуло.
   – Не бывает таких отчеств! Вы часом не из романа? Из Достоевского? – насмешливо спросил он.
   – Нет, Господь с вами. Я из Костромы, – хозяин будто не замечал его насмешек.
   Он быстро, но с достоинством обслужил гостей: заварил чай, разлил в чашки, подал варенье.
   – Я могу быть свободен или вы позволите мне насладиться беседой с вами? – кротко спросил хозяин.
   – Позволим насладиться, – сказал Биков.
   – Наслаждайтесь, – подтвердил Максим.
   – Тогда не изволите ли рассказать о причине вашего появления в Касальянке?
   – Я за чаем приехал, – рубанул Максим. – Перес велел отгрузить триста килограммов.
   – Так вы пейте чай. Пробуйте. Остынет, – подвинул к нему чашку Владимир Порфирьевич.
   – Извините. Запрещено инструкцией. Перес не разрешает.
   Владимир Порфирьевич омрачился.
   – Мне больно, что вы называете Якова Вениаминовича вымышленным именем. Это грех, – сказал он.
   Исидора и Ольга пили чай, прислушиваясь к разговору мужчин.
   Максим после реплики хозяина смешался. Он не знал, что это грех – называть Переса Пересом. Зато Биков перешел в наступление.
   – Лучше расскажите, за что вы сидели в России. По какой статье? Как эмигрировали? – приступил он к допросу.
   – Я не сидел, как вы выражаетесь. Я преподавал в музыкальной школе по классу скрипки. Узнал, что в Касальянке есть русская колония добра и света. И уехал...
   – Добра и света! Ебическая сила! – тихо выругался Биков.
   Женщины пили чай и на глазах расцветали. Их лица сделались мечтательными и несколько рассеянными. Они будто воспарили над столом и слушали разговор с высоты своего снисхождения к мелким и недостойным проблемам жизни.
   Хозяин подлил им еще, улыбаясь.
   – Как видно, вы никогда не пробовали нашего чая, – сказал он. – Кстати, у него смешное имя. Он называется «фигня».
   – Фигня? – удивленно переспросил Биков.
   – Хороший чаек... – размягченно улыбнулась Ольга.
   – Мадонна мой простит, Мадонна знать мой грех, – поникла головой донья.
   – Может, попробовать «фигни»? – заерзал на стуле Биков. Ему стало любопытно.
   – Перес... То есть Яков голову отвернет. Министрам нельзя, – сказал Максим.
   – Что же министры – не люди! – воскликнул Биков, но к чаю не притронулся, чтобы не лишиться должности.
   Он завел разговор о своем друге-авангардисте и выяснил, что тот работает фасовщиком чая, женился, завел детей, ходит в храм. Стихов из точек и запятых больше не пишет. Естественно, пьет чай.
   – Чай фасует? Мужик же никогда ничего не делал. Принципиально, – удивился Дмитрий.
   Максим наконец улучил момент, чтобы выяснить, где и как получить обещанную партию чая.
   – Так вы идите на склад и скажите. Вам дадут, – сказал Владимир Порфирьевич.
   – Без документов?
   – Помилуйте, какие документы! Неужто вы будете врать?
   – Буду, – вздохнул Максим.
   – Тогда попейте чаю, – вновь придвинул к нему чашку хозяин.
   Но Максим к чаю не притронулся.
   Пенкина выхлебала чашку до конца, взглянула на Исидору с нежностью.
   – Мне моя деревня вспомнилась. Коза Машка... Там у меня бабка еще жива, написать ей надо...
   – Ты не зол на мой? – спросила донья.
   – Не зол, доньюшка... Какой там зол, – махнула она рукой, и женщины расцеловались.
   Пока они разговаривали, чайная заполнилась посетителями, которые сидели за самоварами, хлебали чаек, смеялись, плакали, лобызались...
   Максим смылся по-английски. Биков ошалело крутил головой, ему страшно хотелось хлебнуть чаю, но вспоминалось покинутое министерство, а главное, мерещилась цветная обложка журнала, на которой крупными буквами было написано всего одно слово: «ФИГНЯ».

Глава 11
Клюква в сахаре

   Бранко Синицын в своем коттеджике готовился к покушению. Как всегда, работал увлеченно. Голый по пояс, мокрый от пота, он заправлял патроны в рожок автомата, насвистывая партизанские песни и время от времени восклицая: «Да свершится воля Господня!» Полный магазин, по сорок восемь пуль на брата. На этот раз Бранко решил отказаться от динамита.
   Закончив процесс, он навесил автомат на голое плечо и покрасовался с ним перед зеркалом, напоминая чеченского боевика. Затем озабоченно взглянул на часы, отложил автомат в сторону, накинул китель и покинул коттедж.
   Через несколько минут он уже входил в министерство торговли. Министр Илья Захарович сидел в кресле, приложив к уху транзисторный приемник, и слушал футбольный репортаж из России.
   Маленький седой одинокий еврей... Чего его потянуло в Южную Америку?
   – Заходите, заходите... – жестами пригласил он Бранко. – «Спартак» выигрывает у «Динамо». Два – один. Вы что-нибудь хотели?
   – Мне нужна клюква в сахаре, – без обиняков сказал Бранко.
   – Боже мой! – Старик отложил приемник. – Клюква в сахаре! Боже мой! Как я вас понимаю... Где же я вам возьму клюкву в сахаре, дорогой мой?
   – Поищите, пожалуйста, – сказал Бранко.
   – Да где же я ее возьму! Вы смеетесь! – возмутился старик. – Ананасы – пожалуйста! Клюква, да еще в сахаре!
   – Поищите, – твердил Бранко.
   Старик, охая и вздыхая, а также сетуя на непонятливость покупателя, полез под кровать, извлек оттуда старый чемодан и раскрыл его. Он был полон экзотическими русскими продуктами: солеными грибами, огурчиками, моченой брусникой, квашеной капустой в банках, черной и красной икрой. Были там и несколько пачек клюквы в сахаре.
   – Странно... – сказал министр. – Мне казалось, что я ее продал. Тут одно туземное племя обожает эту клюкву. За одну ягодку крокодила дают. Вам одну или две?
   – Одну, – сказал Бранко.
   – Ягодку?
   – Пачку.
   – Но это очень, очень дорого. Пятьсот бабок.
   – Хорошо, – кивнул Бранко, отсчитывая бабки.
   – Огурчиков не возьмете? Последняя банка, – сказал министр.
   – Спасибо. Не надо. – Бранко поклонился и вышел из коттеджа, прижимая к груди картонную коробочку с клюквой в сахаре.
   Пока Бранко готовился к покушению, его жертвы Иван и Максим сидели в маленькой комнате с зарешеченными окнами коттеджа министерства гражданской авиации, приспособленного под тюрьму за отсутствием министра и, конечно, авиации. Обитая железом дверь имела смотровой глазок, куда время от времени заглядывал раскосый глаз метиса, охранявшего тюрьму.
   На Иване и Максиме были белые рубахи с длинными свободными рукавами типа той, в которой Жюльена Сореля вели на казнь в фильме «Красное и черное».
   Уже завечерело. В сельве зловеще свистали ночные колибри и финдусы, гамадрилы спали.
   В камере горел керосиновый ночник на трех пальчиковых батарейках, создавая тревожное скупое освещение.
   Иван сидел на нижних нарах, напряженно размышляя. Вадим лежал над ним на верхних нарах, уставясь глазами в потолок. Между прочим, Перес специально заказал двухъярусные нары в карцер, чтобы министрам было привычней.
   – А может, попробовать, Вадим? – спросил Иван.
   – Страшно, Иван... Не созрел я для такого поста. Председатель комитета госбезопасности! Подумать только.
   – Не боги горшки обжигают, – заметил Иван.
   – Репрессировать начну. Не удержусь... Начну стремиться к бесконтрольной власти. Схема известная, – вслух размышлял Вадим.
   – А ты удержись.
   – Как же тут удержишься?! Ты эти хари видел?! – Вадим рывком сел на нарах, свесил вниз пятки, которые оказались перед носом Ивана.
   – Да, народец еще тот... – вздохнул Иван, чуточку отодвигаясь. – Поэтому и хочется порядок навести. Ты бы в комитете действовал, а я в министерстве. Рука об руку. Ольге бы газету дали...
   – «Касальянская правда», – сострил сверху Вадим.
   – «Касальянский патриот», – поправил Иван серьезно. – Люди-то здесь русские. И за лесом русские, говорят...
   – Ну, ладно. А Перес? Его же убирать придется! Путчевать! Вспомни ГКЧП.
   – Что это такое? – спросил Иван.
   – Эх, темнота... Путчисты. Пуго твой.
   – Почему мой? – обиделся Иван. – Я с ним водку не пил. Надо будет – и путч устроим.
   – Не, не пойду. Не уговаривай, Ваня. Руки чешутся – засадить всех в кутузку и расстрелять. Я себя знаю. Потом стыдно будет. Могу, между прочим, и товарищей по партии под горячую руку...
   – Тогда не надо. Тогда будем помирать. – Иван завалился на нары.
   – Ну, скажешь тоже... Вышлют – максимум, – неуверенно сказал Вадим.
   Он вдруг заметил, что часовой смотрит в глазок.
   – Эй! Принеси воды, – крикнул он по-испански.
   Глаз часового исчез, через минуту дверь открылась, и часовой внес в камеру две бутылки пепси.
   – Прокурор протрезвел? – спросил Вадим, принимая пепси.
   – Нет, господин прокурор еще спит, – ответил часовой.
   – Когда же он нас допрашивать будет, скотина? Мы и так здесь без санкции сидим, – сказал Вадим по-испански и добавил по-русски для друга: – Слышь, Вань, прокурор еще дрыхнет.
   – Пускай уж лучше дрыхнет, – сказал Иван, открывая бутылку пепси об угол нар. – Слыхал, за что он у нас сидел? Нарушение социалистической законности. Лютовал, значит... Охота тебе с ним связываться?
   – Так ведь расстреляют без суда и следствия, Ваня! Я же знаю, как это делается! – вскричал Вадим.
   – А тебе нужно, чтобы через суд расстреляли? – ехидно заметил Иван.
   Часовой, тупо послушав незнакомую речь, удалился. Лязгнул засов. Прошло не больше минуты, как за окном послышался тихий возглас:
   – Ку-ку!
   Узники подняли головы. За зарешеченным окном виднелось улыбающееся приветливое лицо Бранко Синицына.
   Иван молча погрозил ему кулаком.
   – Издеваешься, гад!
   – Сейчас вам принесут передачу. Прочтите это! – сдавленным голосом произнес Бранко, бросая в открытую форточку сложенную в четыре раза записку.
   Вадим поймал записку и поспешно спрятал ее, потому что часовой вновь вошел в камеру с картонной коробочкой в руках. Бранко исчез из окошка.
   – Вам передача, – сказал часовой.
   Вадим спрыгнул с верхних нар, принял коробочку. Часовой потоптался, видимо, ожидая, когда коробочку откроют, но не дождавшись, ушел. Только тогда Вадим уселся рядом с Иваном и осторожно открыл крышку.
   – Клюква в сахаре... – удивленно констатировал Иван.

Глава 12
Государственный совет

   За круглым столом, где еще недавно шли переговоры, на этот раз заседал Государственный Совет вольной республики Касальянка. В полном составе сидели члены кабинета, в том числе и Алексей Заблудский; на почетном месте, в деревянном кресле с высокой резной спинкой, восседал дон Перес де Гуэйра. У дверей зала дежурили солдаты, а у стены притулился на стуле Бранко Синицын, на коленях у которого как бы невзначай лежал автомат.
   – Начинаем заседание Государственного Совета, – объявил Перес. – На повестке дня обсуждение поставок чая, утверждение плана по экспорту. Это первое... Второе: вопрос о незаконном проникновении в страну агентов Интерпола, арестованных по представлению прокурора... Где он, кстати?
   – Запой у него, – тихо сообщил министр юстиции.
   – Ладно, без него разберемся. В третьем пункте – разное. По первому вопросу докладывает министр внешней торговли. Прошу.
   Поднялся солидный мужчина, действительно похожий на министра, в прошлом – председатель облисполкома, получивший срок за взятку. Держа перед собой листок, он принялся докладывать.
   – План по экспорту на первое полугодие выполнен на сто семьдесят процентов. Сверхплановые закупки произведены Японией, Южной Кореей, Сингапуром. Поставки Соединенным Штатам остались на прежнем уровне.
   – А когда ж в Россию продавать будем? – раздался голос министра здравоохранения.
   – Вот, уже купили небольшую партию, – указал Перес на Федора. – Сто двадцать килограммов. Дальше будем больше.
   – Как намереваетесь использовать?
   – Чтоб я знал! – воскликнул Федор. – Я в глаза вашего чая не видал.
   – Я приложу инструкцию для покупателей. Пойдет, как и везде, по коммерческим структурам, – сказал Перес.
   – Национал-радикалов поите и этого... Жириновского! – воскликнул Илья Захарович.
   – Там есть клиенты. Много, – утвердительно кивнул Перес, давая понять, что обсуждение закончено. – Прошу утвердить отчет. Кто за?
   Все министры дружно подняли руки. Бранко тоже поднял.
   – Единогласно. Переходим ко второму вопросу. Слово министру юстиции, – сказал Перес.
   Поднялся министр юстиции – небритый желчный тип с бородкой.
   – Я кратко, если можно. Расстрелять ментов – и дело с концом. Чтобы неповадно было.
   – Я против! – выкрикнул Алексей.
   – А ты кто такой? – удивился министр юстиции.
   – Он министр культуры. Уже третий день. Вы же знакомились на брифинге, – укоризненно сказал Перес.
   Знакомство Заблудского с юристом состояло в том, что их вынесли вместе из банкетного зала.
   – А-а... Вспомнил, – хмуро сказал юрист. – Я закон напишу, если нужно. Вплоть до исключительной меры. А то повадятся.
   – Хм... – сказал Перес. – Права человека должны соблюдаться неукоснительно. Я думаю, отпустим их с Богом. Вышлем из страны в двадцать четыре часа.
   – Зачем так долго! В полчаса! – раздались возгласы.
   – Введите арестованных, – распорядился Перес.
   Бранко оживился, положил руки на автомат.
   Открылась дверь, и в зал ввели Ивана и Вадима в тех же белых рубашках. Они были бледны и прекрасны, как молодогвардейцы. Они сделали несколько шагов и остановились в центре зала, прижавшись друг к другу плечами. Композиция напоминала бы известную скульптуру «Несгибаемые» скульптора Фивейского, где три бронзовых голых молодых человека стоят, надо полагать, лицом к лицу с палачами, – если бы не отсутствие Алексея. Он это понимал, поэтому потупил взгляд.
   – Признаете ли вы... – начал Перес, но его перебил Бранко.
   – Долой ревизионизм всех мастей! – фальцетом прокричал он, бросаясь к интерполовцам с автоматом наперевес.
   Он затормозил в двух шагах от них и в упор прошил обоих очередью из автомата.
   Иван и Вадим, словно стараясь защититься, прижали руки к груди, предсмертный ужас исказил их лица, а когда руки бессильно упали вдоль тела, все увидели, что на белых рубашках интерполовцев, на груди, расцветают алые пятна крови. Иван и Вадим беззвучно рухнули на пол.
   – Что ты наделал, гад! – заорал Алексей, бросаясь к Синицыну.
   Он вырвал у него из рук автомат и саданул Бранко по башке прикладом.
   Синицын, как сноп, повалился рядом со своими жертвами.
   Министры сидели, раскрыв рты. Такие развлечения были редкостью даже в Касальянке.
   Подоспевшая стража отобрала автомат у Заблудского, скрутила ему руки за спиной.
   – Ай, как нехорошо получилось... – почесывая подбородок, протянул Перес. – Международный скандал... Террориста – в тюрьму, – указал он на Бранко. – Остальных похоронить с воинскими почестями.
   – Я хочу похоронить своих друзей... – сдерживая рыдания, проговорил Заблудский.