Житинский Александр. Фигня (сборник)

   – Ну, отчего бы не попытаться?.. – не очень уверенно сказал Алексей.
   – Уж я так бы хотела поскорее выучиться писать!
   – Изволь, милая, начнем хоть сейчас.
   Они сели на поваленное дерево. Алексей вынул из кармана карандаш и записную книжку, раскрыл ее – и обучение началось. Алексей выводил на листе крупные буквы:
   – Вот это буква – «АЗ», говорится – «А-А-А»... Это – «БУКИ», говорится – «Б, Б, Бэ»...
   Он показал, как произносится «б», это было смешно.
   – Б, А, Б – А, БА – БА... – писал Алексей и вновь показывал: – БУКИ – АЗ, БУКИ – АЗ, БАБА...
   Лиза беззвучно повторяла за ним...
 
   ... А вскоре уже непослушным карандашом выводила на бумаге неровный ряд кривых, будто пьяных буковок: «А, А, А»..
 
   ...Теперь Лизавета спешила на зорьке в рощу, как торопятся в школу поутру школяры.
   Алексей поджидал у поваленного дерева с приготовленными карандашами и бумагой. Обняв любезную «Акулину», он усаживал ее на дерево, как за парту, извлекал из охотничьей сумы собственноручно изготовленные картонки со всеми буквами алфавита и вешал очередную на ветку. Сегодня это была буква «У».
   Они усаживались рядышком, Лиза брала карандаш и с превеликим усердием принималась водить им по бумаге. Алексей старался не менее, то и дело беря руку девушки в свою, направляя линию. Головы их оказывались совсем близко, и Алексей невольно переводил взгляд от бумаги на золотистый локон, вьющийся вкруг нежного ушка. А на бумаге тем временем являлось во всей красе чудесное имя «АКУЛИНА»....
   Лето, между тем, пролетело незаметно.

 
Настала осень золотая,
Природа трепетна, бледна,
Как жертва, пышно убрана...
 

   В казакинчике и теплом полушалке, Лиза все так же сидела на поваленном дереве, только в руках у нее была книга Н.Карамзина «Наталья, боярская дочь», из которой она читала по складам, но довольно сносно. Алексей Берестов, одетый уже тоже по-осеннему, расхаживал перед нею, слушая и удовлетворенно кивая. Вот Лиза закончила чтение, подняла глаза на барина – как, мол?..
   Алексей истинно был в изумлении, порывисто подошел к девушке.
   – Акулина, ты просто чудо! – воскликнул он. – У нас учение идет скорее, чем по ланкастерской системе!
   – Нужто скорее, барин? – лукаво сказала Лиза.
   – Теперь мы будем переписываться!
   Алексей рассмеялся, крепко обнял ее – и тут уж они поцеловались...
 
   Назавтра Берестов во весь опор скакал по лесной дороге, торопясь к месту свиданий. День был ясный и холодный. Осенний лес осыпал его багряной листвой.
   Вот и знакомое место. Алексей спрыгнул с коня, подбежал к дереву, сунул руку в условленную расщелину и извлек свернутую четвертушку простой синей бумаги. Развернул.
   «Милый барин, – прочел он каракульки своей любезной, – вечор читала твою книгу да в голову нейдет думала про свою судьбу. Зачем я тебе простая крестьянка когда все барышни по тебе сохнут. Нещасная твоя Акулина.»
   Алексей прочел письмо, улыбаясь, но под конец погрустнел, присел на дерево и задумался. Было тихо, осенние листья падали с дерев. Вот он тряхнул головой, бережно спрятал письмо Акулины, достал свое, написанное заранее, положил его в расщелину, вскочил на коня и ускакал.
   Тогда из-за густого можжевелового куста поднялась Настя, втайне исправлявшая должность почтальона, подбежала к дереву, достала из расщелины барское письмо и быстренько скрылась в лесных зарослях...
 
   ...И вот уже Лиза, укрывшись от посторонних глаз в беседке, зачитывала верной наперснице письмо Берестова к Акулине:

   «Мой ангел! Ты уже изрядно продвинулась в чтении.
   Приспело время познакомить тебя со стихами.
   Посылаю тебе строки из сочинения Константина Николаевича Батюшкова, с коими я совершенно согласен.

 
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
 
 
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милой, незабвенной
Повсюду странствует со мной.
 

   С тем и позволь обнять тебя, душа моя. А.Б.»

   – Ах, Настя, как хорошо... – прошептала Лиза, прижимая листок к груди, – как я счастлива!..
 
   В ясное, холодное утро Григорий Иванович Муромский, соблазнясь хорошею погодою, решил прогуляться верхом на своей куцой кобылке и рысью поехал на край родовых владений.
   В окраинной роще он остановился, намереваясь отхлебнуть из фляжки, но тут увидел на расстоянии всего лишь пистолетного выстрела соседей своих: Ивана Петровича Берестова, гордо сидящего верхом, в чекмене, подбитом лисьим мехом, и сына его, Алексея Ивановича. Рядом с ними стремянный сдерживал три пары борзых. Все были в напряжении, как перед атакой.
   Делать было нечего. Муромский, как образованный европеец, несколько протронул лошадь по направлению к противникам и учтиво их приветствовал.
   Берестов отвечал с таким же усердием, с каковым цепной медведь кланяется «господам» по приказанию своего вожатого. Алексей по-военному четко кивнул, опустив подбородок к груди.
   Муромский хотел уже с достоинством отъехать, как вдруг окрестности огласились пронзительными криками и оглушительным треском.
   Весь этот шум производили дворовые мальчишки с трещотками, которые стали прочесывать кустарник. Заяц выскочил из кустарника и побежал полем. Берестовы и стремянный закричали во все горло, пустили собак и во весь опор поскакали следом.
   Лошадь Муромского, не бывавшая никогда на охоте, испугалась и понесла. Бедный Григорий Иванович из последних сил сохранял осанку бывалого наездника. Доскакав до оврага, кобыла вдруг кинулась в сторону, Муромский не усидел и довольно-таки тяжело упал на землю. Кобыла, как только почувствовала себя без седока, тотчас остановилась, будто опомнясь.
   Алексей в азарте продолжал с криком скакать за собаками и зайцем, а Иван Петрович, краем глаза увидав, что произошло с соседом, круто поворотил коня и поскакал к нему.
   – Не ушиблись, Григорий Иванович? – участливо осведомился он, подскакав. – Это моя вина, покорнейше прошу простить!..
   Муромский уже поднялся, хромая и охая, и потирал бок и руку.
   – Аж дух вышибло... Старею, – без прикрас признался он.
   Стремянный привел виновную лошадь, держа ее под уздцы.
   Подскакавший Алексей помог Муромскому взобраться на седло.
   – Григорий Иванович, прошу пожаловать ко мне, – пригласил Берестов-старший. – Вам необходимо отдышаться, и ногу надобно осмотреть. Лекарь у меня кудесник, войну прошел...
   – Да я ничего... Уже, никак, отпустило... – попытался отговориться Муромский, но не тут-то было.
   – Как хотите, Григорий Иванович, а никаких отговорок не приму, – миролюбиво, но твердо сказал Берестов. – Вы, я вижу, плохи, а до меня отсюда ближе, чем до вашего дома!.. Нартай, – кликнул он. – Предупреди лекаря!
   Стремянный поскакал вперед, сопровождаемый собаками и мальчишками.
   – Считайте, что я взял вас в плен, – пошутил Иван Петрович и рассмеялся. Алексей с удовольствием подхватил смех отца, а смущенный Григорий Иванович улыбался-улыбался, да вдруг и раскатился тоненьким хохотком, кривясь от боли в боку...
 
   ...За столом царило полнейшее благодушие. Григорий Иванович, возбужденный происшествием и добрым обедом, вдохновенно распространялся на излюбленную тему, найдя в Иване Петровиче заинтересованного слушателя:
   – ...А настоящий старинный русский «Ерофеич» делается так: берем по восьми золотников мяты, аниса и померанцевых орешков, крупно так истолченных, заливаем все это штофом очищенной на березовых угольях водки – и на две недели на чердак, под стреху, в тепло; а зимой – в запечье... Опрокинешь рюмочку такого «Ерофеича», воротясь с отъезжего поля – и сразу в сердце рай, здравствуй, дом родимый!.. Э, любезный Иван Петрович! А какую малиновую ратафию творила покойная моя Марья Васильевна!..
   – Слушаю вас, милейший Григорий Иванович, и сердце радуется! – с искренним чувством воскликнул тоже раскрасневшийся Иван Петрович. – Я ведь, признаться, полагал, что вы употребляете какой-нибудь джин, или шотландский виски, или ром ямайский!.. Каюсь теперь, потому как вижу, что вы истинно русский человек! Dis-moi ce que tu bois, je te dirai qui tu es! – заключил он по-французски и тут же на всякий случай перевел: – «Скажи мне, что ты пьешь, и я скажу тебе, кто ты».
   – Спасибо на добром слове, Иван Петрович...
   Поутру еще враждовавшие соседи смотрели друг на друга с полной симпатией.
   Алексей слушал их разговор, не вмешиваясь, заметно скучая.
   Ушибленная нога Григория Ивановича, над которой уже потрудился лекарь, сделав согревающий компресс, лежала на приставленном стуле, перевязанная теплой шалью. Вот он поставил ногу на пол и сказал:
   – Как ни хорошо мне у вас, а пора. Дочка, небось, места себе не находит... Иван Петрович и вы, Алексей Иванович! Дайте мне честное слово, что завтра же прибудете к нам в Прилучино отобедать по-приятельски, отведать моих наливок и настоек!..
   – С удовольствием принимаем ваше приглашение, Григорий Иванович! – приложил руку к сердцу Берестов-старший и сказал сыну:
   – Алеша, вели заложить дрожки для Григорья Иваныча. Верхом ему будет затруднительно. – И, не дав соседу произнести ни слова благодарности, поднял рюмку: – Ну, на посошок!
   – Эк угораздило меня, – сокрушенно вздохнул Муромский.
   – Я так думаю, что на то была воля Божья, – сказал Берестов.
   Они чокнулись и с удовольствием выпили.
 
   ...Едва дрожки с Григорием Ивановичем объявились в Прилучине, как Лиза выбежала навстречу и засыпала отца вопросами:
   – Боже мой, папб, что случилось с вашей ногой?.. И где ваша лошадь?.. А чьи это дрожки?..
   – Вот уж не угадешь, my dear, – отвечал Григорий Иванович. – Ивана Петровича Берестова! А, каково?!..
   – Что это значит, папб? – удивилась Лиза.
   – А то и значит, Лизок, что вся наша прежняя вражда в одночасье прекратилась... благодаря пугливости моей куцой кобылки!.. Твой старый отец с позором пал на землю, а Берестов помог ему, пригласил к себе, накормил-напоил... Его лекарь правил мне ногу, и вообще Иван Петрович оказался вовсе не медведем, как я его себе представлял, а милейшим человеком... А все злые языки!
   Так говорил Григорий Иванович, с помощью дочери выходя из дрожек и поднимаясь по ступеням крыльца. Остановился передохнуть и объявил:
   – Завтра будут у нас к обеду!
   – Что вы говорите?.. – Лиза не верила своим ушам. – Берестовы, отец и сын?!.. Завтра у нас обедать?!..
   – Натурально! – радовался отец.
   – Нет, папенька, как вам угодно, а я ни за что не покажусь, – в волнении проговорила Лиза.
   – Что ты, с ума сошла? – возразил отец. – Давно ли ты стала так застенчива? Или ты питаешь к ним наследственную ненависть, как романическая героиня? Полно, не дурачься...
   – Нет, папб, ни за что на свете, ни за какие сокровища не явлюсь я перед Берестовыми!
   – Ну, как знаешь... – огорченно пожал плечами отец. – Надеюсь, что этот припадок мизантропии будет не продолжителен; авось, еще передумаешь... Пойду отдохну.
   И, оставив дочь, Григорий Иванович вошел в дом.
 
   Лиза бросилась искать верную Настю.
   Найдя, за руку втащила в свою светелку.
   – Да че стряслось-то, барышня? – недоумевала Настя.
   – Доигрались! – выпалила Лиза. – Я тебе говорила!.. Это все ты: «Подите да подите в рощу!».. Я так и знала!..
   – Я чегой-то не пойму... – насторожилась Настя.
   – Завтра Берестовы явятся к нам обедать! Оба!! И Алексей меня увидит...
   Настя охнула, прикрыв рот рукой.
   – Вот уж эти господа!.. Поди, пойми их.
   – Ты лучше скажи, как я должна теперь поступить? Что он подумает, увидев меня? Какое мнение он будет иметь о моем поведении и правилах, о моем благоразумии? – наступала на служанку Лиза.
   – Так вы не выходите, скажитесь больной... – посоветовала Настя.
   – Да, больной, – не согласилась Лиза. – А думаешь, мне не хочется увидеть, как я ему покажусь?..
   – Ну, тогда не знаю, – развела руками Настя. – И то вам не так, и это негоже... А вы опять переоденьтесь! Только наоборот! Авось, и не признает.
   – Как это – наоборот?
   – А как мадам... – Настя махнула в сторону соседней комнаты.
   Лиза поняла, восторженно уставилась на служанку.
   – Ну, Настена... Ну, умница!
   Она вдруг подбежала к окну.
   Возле амбаров, в окружении дворовых детей, мисс Жаксон играла в городки с конюхом, одетым английским жокеем. Вот она широко размахнулась и мощно запустила биту.
   «Бабушка в окошке» брызнула во все стороны!..
   Ребятишки радостно закричали, а мисс Жаксон невозмутимо ожидала, пока ей сложат следующую фигуру.
   Лиза выбежала из комнаты, поманив Настю за собой. Они на цыпочках прошли по галерее и юркнули в комнату мисс Жаксон.
   Главное место в ней занимал трельяж, уставленный склянками и баночками с различными мазями, белилами, румянами, сурьмой и прочей косметикой, коей пользовалась обильно мисс Жаксон. Настя подставила подол, и Лиза принялась, почти не разбирая, но так, чтобы не была заметна пропажа, швырять в подол банки и склянки. После чего обе так же бесшумно исчезли из комнаты...
 
   На другой день за завтраком Григорий Иванович спросил у дочки:
   – Ну, что, Лиза, все ли ты намерена спрятаться от Берестовых?
   – Извольте, папб, я приму их, если это вам угодно, но только с уговором...
   – С каким же уговором?
   – Как бы я перед ними ни явилась, что б я ни сделала, вы бранить меня не будете и не дадите никакого знака удивления или неудовольствия...
   – Опять какие-нибудь проказы! – сказал, смеясь, Григорий Иванович. – Ну, хорошо, хорошо, согласен. Делай, что хочешь, милая моя шалунья!
   С этими словами он поцеловал ее в лоб и удалился, а Лиза, еще немного поерзав под пристальным взглядом мисс Жаксон, наконец чинно утерлась салфеткой и вышла из-за стола. Церемонно откланявшись, она покинула гостиную спокойно и с достоинством, но за дверью подпрыгнула, взвизгнув, и стремглав бросилась к себе – приготовляться.
   Мисс Жаксон в изумлении воззрилась на дверь.
 
   В середине дня коляска домашней работы, запряженная шестеркой лошадей, въехала во двор и покатилась около густо-зеленого дернового круга. На козлах сидел кучер, в коляске восседал Иван Петрович Берестов. За коляской верхом на лошади гарцевал его сын Алексей.
   Хозяин Прилучина встречал гостей на крыльце, одетый с подобающей случаю пышностью, в сопровождении двух ливрейных лакеев. Прихрамывая, он все-таки сбежал по ступеням, простирая руки к гостям.
   – Добро пожаловать, Иван Петрович!.. Рад вас видеть, Алексей Иванович!
   Алексей спрыгнул с коня, передал его подошедшему конюху, помог отцу сойти с коляски.
   – Как доехали? Не растрясло? – беспокоился Григорий Иванович. – Дороги у нас плохи, все руки не доходят...
   – Не беспокойтесь, Григорий Иванович, – отвечал Берестов, улыбаясь добродушно, и шутил: – Дороги у вас – как по всей России, нам не привыкать...
   – Я читал в «Сенатских ведомостях», что вскорости такая картина очень переменится...
   – По расчисленью философических таблиц – лет чрез пятьсот! – сказал Берестов, и все рассмеялись. Так они говорили, обмениваясь рукопожатиями и разминая ноги. Дворня же была весьма озадачена небывалым посещением.
 
   – Не хотите ли перед обедом осмотреть сад и мой зверинец? – с потаенной гордостью спросил хозяин.
   – Как же, много наслышан, – ответил Берестов. – Очень любопытно посмотреть!..
   – Тогда милости прошу! – пригласил Григорий Иванович и повел гостей по дорожкам, тщательно выметенным и усыпанным песком. Сзади молчаливо следовали лакеи.
   – ...Яблони и груши английских сортов, – показывал Муромский, – и ухаживают за ними по английской методе...
   Иван Петрович хмыкнул, хотел что-то сказать, но сын удержал его, напоминая о состоявшемся примирении.
   – А вот это мое «хобби», как говорят англичане, – сказал Григорий Иванович, вводя гостей в зверинец.
   – А как же по-русски? – спросил Иван Петрович.
   – «Страстишка», – живо перевел Муромский. – Увлечение, одним словом... В прошлом годе выписал я двух фазанов, а теперь к ним прибавились и попугаи...
   Он указал на вольер, в котором разгуливали прекрасные птицы в пестром оперении с длинными хвостами. В красивой клетке над ними кувыркались попугаи.
   Прошли мимо клеток с волком, рысью, медведем и енотом.
   – А вот это – моя гордость! – остановил гостей Муромский.
   В клетке сидела сиамская кошечка.
   – Так это же кошка! – воскликнул Иван Петрович.
   – Из Сиама! – поднял палец Григорий Иванович. – Любопытнейшие повадки, скажу я вам!
   Кошка с презрением смотрела на людей голубыми глазами.
 
   ...Бормоча английские ругательства, мисс Жаксон, сидя перед зеркалом в корсете, перебирала баночки на трельяже, не находя нужных. Вскочила, подбежала к окну.
   Хозяин и гости шли по дорожке к дому, возвращаясь после осмотра зверинца.
   Мисс Жаксон бросилась к зеркалу и стала лихорадочно наносить косметику на сердитое лицо...
 
   Стол был накрыт, слуги стояли на изготовку. В ожидании Лизы гости и хозяин располжились на диванах, продолжая беседу, начатую, видимо, еще в саду.
   – ...А в турецкую кампанию я был уже в Петербурге, так что с турками повоевать не довелось, о чем до сей поры жалею, – говорил хозяин.
   – А мне так пришлось, – сказал Берестов-старший. – Под рукой князя Кутузова бил Ахмет-пашу и под Рущуком, и в Слободзее... И сразу оттуда, вместе с Михаилом Илларионовичем, – скорей в Россию, заступать пути Бонапарту! Какие времена были, право!..
   Алексей поглядывал на дверь, ожидая вскоре увидеть молодую дочь хозяина.
   – Вот он просится в гусары, – кивнул на сына Иван Петрович. – Ну, скажите, Григорий Иванович, разве нынешние гусары сравнятся с прежними?!..
   – И говорить нечего! Вы, Алексей Иванович, на досуге порасспросите батюшку, он вам такое расскажет... – Григорий Иванович заговорщицки подмигнул Берестову, потом забеспокоился:
   – Однако же, где моя Лиза, где моя красавица?..
   Послышался стук каблучков. Алексей приготовился, напустил на себя рассеянно-равнодушный вид и повернул голову с такою гордою небрежностью, что сердце хозяйской дочки непременно должно было бы сразу содрогнуться. Но эта мина вдруг слетела с его лица, глаза изумленно расширились, он оцепенел: в дверях стояла мисс Жаксон, набеленная, затянутая, с потупленными глазами сделавшая маленький книксен. Ошеломленный Алексей вопросительно посмотрел на хозяина.
   – Это мисс Жаксон, воспитательница моей дочери, родом из графства Йоркшир, – сказал Муромский и спросил: – Where is Bethy?
   – I don't know, – ответила мисс Жаксон. – Мисс Бетси с утра запирать себя в спальня.
   И тут в столовую вошла Лиза.
   Мужчины поднялись.
   – Прошу любить и жаловать! Дочь моя Лизавета.
   Григорий Иванович начал представление звонко, но голос его упал – да и вовсе умолк, поперхнувшись...
   Лиза, его смуглая Лиза, набелена была по уши, насурьмлена пуще самой мисс Жаксон; фальшивые локоны, гораздо светлее собственных ее волос, взбиты были, как парик Людовика ХIV; рукава торчали как фижмы у мадам Помпадур; талия была перетянута, как буква Х, и все бриллианты ее матери, еще не заложенные в ломбард, сияли на ее пальцах, шее и ушах.
   Григорий Иванович овладел собой и, подавивши смех, продолжил представление:
   – У нас, голубушка, радость: к нам любезно пожаловали Иван Петрович Берестов и сын его, Алексей Иванович! Привечай гостей!
   Алексей смотрел холодно, со снисходительной усмешкой на губах. Он заметно расслабился и заскучал, отец его подошел к Лизе, поцеловал руку. Алексей с досадою ему последовал. Когда прикоснулся он губами к беленьким пальчикам, они задрожали...
   Алексей успел заметить и ножку, с намерением выставленную и обутую со всевозможным кокетством.
   – How do you do, gentlemen! – бойко затараторила Лиза. – Pleased to meet you sorry i'm late. – Она широко повела рукой: – Seet down, gentlemen!
   – Прошу к столу! – подхватил Муромский.
   Уселись за стол.
   Мисс Жаксон строго взглядывала на Лизу, уже догадавшись, куда подевались ее сурьма и белила. Лиза делала вид, что не замечает ее выразительных взглядов. Она вновь обратилась к гостям:
   – What do you prefer – meat or poultry?
   Иван Петрович прокашлялся и вдруг на приличном английском ответил:
   – I would like my steak rare...
   Англичанка, а за нею и Муромский, зааплодировали. Алексей удивленно взглянул на отца.
   Лакеи стали разносить блюда, а Муромский ухватил за горло сосуд мутного стекла и обратился к Ивану Петровичу:
   – Рекомендую, Иван Петрович! Подлинный рябиновый «Спотыкач», еще варяжского рецепта! Сам делал...
   Выпили. Оценили. Крякнули. Налили по второй. Иван Петрович, не испытывая никакой неловкости, накладывал себе закуски. Стол был богат.
   – А вы, Алексей Иванович, после университета по какой части служить намереваетесь? – жеманясь и нараспев спросила Лиза. – По военной или по статской?
   – Хочет в гусары, да я не пускаю! – за сына ответил Иван Петрович.
   – Обожаю военных! – продолжала игру, и довольно искусно, Лиза. – За мною ухаживал один гусар... Вы помните, папб?
   Муромский изумленно поднял брови, но понял, что дочь шалит, и с улыбкой поддержал игру:
   – Как же, как же... В Петербурге, у княгини Выготской. Помню!.. Бравый был гусар!
   Лиза повернулась к Алексею и сказала, глядя на него томно и обольстительно:
   – К вашим усам, Алексей Иванович, очень бы подошел гусарский мундир...
   Алексей замер с куском во рту, взглянул на Лизу и не нашел, что сказать в ответ. Только с усилием проглотил кусок. Иван Петрович, желая перебить неприятную для него тему разговора, поднял лафитник.
   – Пью за ваше здоровье, соседи, за наши добрые впредь отношения!
   – За мир и дружбу! – подытожил Григорий Иванович.
 
   ...Сидя в зимнем саду, Григорий Иванович с удовольствием, отдуваясь, попивал чаек из блюдечка и говорил с дочкой, вспоминая визит Берестовых.
   – А что это тебе вздумалось дурачить их? Предупредила бы хоть меня... Очень было смешно!..
   Он припомнил Лизино озорство и раскатился своим тоненьким хохотком.
   – Я нарочно, папенька, – Лиза нежно обняла и поцеловала отца. – Больно уж он надутый, этот Берестов. Как гусь. Строит кого-то из себя...
   – Ты о младшем? А мне он понравился...
   Лиза уселась на простенькие качели, сооруженные здесь же, и стала тихонько раскачиваться, мечтательно улыбаясь. Отец в умилении смотрел на нее, потом вдруг снова прыснул.
   – А знаешь ли что, Лизок? Белилы, право, тебе пристали! Не вхожу в тайны дамского туалета, но на твоем месте я бы стал белиться. Не слишком, а слегка...
   – Я подумаю... – протянула Лиза и рассмеялась. – Как я рада, что вам моя шутка понравилась!
   – Ну, кое-кому она не понравилась вовсе...
   – Мисс Жаксон?.. Ой, сейчас же пойду и задобрю ее!
   Лиза спрыгнула с дощечки качелей и помчалась к гувернантке.
 
   Англичанка раздраженно ходила в своей комнате из угла в угол, покуривая маленькую трубку-носогрейку.
   Раздался стук в дверь.
   – Кто есть тут? – громко вопросила англичанка.
   – Мисс Жаксон, это я! – раздался из-за двери Лизин голос.
   – Я не одетый! Я лег отдыхнать! – заявила мисс Жаксон.
   – Ну, пожалуйста! Я на минуточку! Please pardon the disturbance...
   – Не покоя нет где... Вы – crazy girl!
   – Мисс Жаксон, вы ведь такая добрая! – взмолилась из-за двери Лиза.
   Гувернантка открыла дверь и неприступно встала на пороге.
   – Мисс Жаксон, вы ведь простите меня, правда, простите? – горячо начала Лиза. – Мне было совестно показываться чернавкою перед гостями... Я не смела просить вас... Но я была уверена, что вы простите мне своевольство... Мне так хотелось быть красивой, как вы!
   Мисс Жаксон смягчилась.
   – Я думал, вы хотеть поднимайт меня курам смеяться...
   – Что вы, что вы, мисс Жаксон, милая моя, дорогая! – Лиза все же вошла в комнату. – Я полагалась на вашу доброту...
   – Однако, если то... Пусть будет, – успокоилась мисс Жаксон. – Но лучший спрошать меня сам.
   – Простите, простите! Excuse me, please, – Лиза порывисто обняла гувернантку, и той ничего не оставалось делать, как ответить на ее поцелуй.
   – Если вы хотит применяйт белый-черный краска, я дару вам бритиш белил, – мисс выбрала баночку и протянула Лизе.
   – Ах, как вы добры! Спасибо! Thank you very much!
   Лиза прижала баночку к груди и сделала книксен.
   Дверь закрылась.
 
   – ...Ты был, барин, вечор у наших господ? – спросила назавтра Лиза у Алексея, когда они прогуливались по осенней «роще свиданий», шурша желтыми облетевшими листьями. – Какова показалась тебе барышня?..
   Алексей на это безразлично пожал плечами и слукавил:
   – Да я ее как-то и не заметил...
   – Жаль, – тоже слукавила Лиза.
   – А почему же?
   – А потому, что я хотела спросить у тебя... Правда ли, говорят...
   – Что же говорят?
   – Правду ли говорят, будто я на барышню похожа?
   – Какой вздор! Да барышня ваша и в подметки тебе не годится!
   – Ах, барин, грех тебе это говорить! Барышня такая беленькая, такая щеголиха! Куда мне с нею равняться!
   – Беленькая? Да на ее физиономии белил на вершок, едва не осыпаются. Брови чернит – видно, своих не имеет... А уж говорит, прости меня, господи...
   – И что же говорит? – что-то слишком живо заинтересовалась «Акулина».
   – «Обожаю военных!.. Вам пойдет мундир к усам!» Тьфу! Одно жеманство и глупость!
   – Глупость?! – искренне обиделась Лиза. – Да в чем же ты глупость увидал?..