Житинский Александр. Фигня (сборник)

   – Влюбился, видать, – кивнула Ксения Дмитриевна.
   – Не понимаю. У Катьки ребенок, у него тоже семья...
   – Только нас никто не рисует, – вздохнула я.
   – Давайте споем, девочки, – предложила Ира.
   – Все. Хватит петь! – оборвала Ксения Дмитриевна. – Надо что-то делать. Так дальше продолжаться не может.
   – Давайте выступим на собрании с кажем: либо Сергей Ефимович даст нам данные по отрасли, либо выселит соседей, либо мы уйдем! – вскочила Ира.
   – Никуда мы не уйдем... – покачала головой Ксения Дмитриевна. – И соседей он не выселит, они ему нужны...
   – Зачем? – удивились мы.
   – Он ими прикрывается. Как чего не сделали, первый козырь: вы же знаете, в каких условиях мы работаем!.. Но отрасль из него надо вынуть.
   – Обязательно! – сказала я. – Техника безопасности, например, это же очень конкретно. Я должна знать, как минимум, где они работают! Если наверху, то нужно следить за тем, чтобы не упасть. Если внизу, то чтобы на тебя не упало. Правда? Если на морозе, то варежки, а у компьютера варежек не нужно, нужны защитные экраны...
   – Решено. Выступаем, – сказала Ксения Дмитриевна. – Пускай едет на край света и привозит нам данные.
   – А соседей... Ксения Дмитриевна... Неужели не выселит? Неужели мы так и будем здесь жить... – я чуть не заплакала от тоски, когда до меня дошла по-настоящему эта мысль.
   – Жить-то ладно, – сказала мудрая Ксения Дмитриевна. – Неужели мы так работать будем?
 
   АННА СЕМЕНОВНА: Слава богу, еще один день позади. Последней Горгона ушла.
   – До завтра, Анна Семеновна.
   – Всего хорошего, Горгона Михайловна.
   Я пошла проверять рабочие помещения с ключами.
   Зашла в лабораторию женщин. Никого. Заглянула за занавеску. Чистенько. Портрет Аллы Пугачевой. Чашки вымыты.
   Выключила свет, заперла дверь на ключ.
   Заглянула к Катюшке. У нее новенький огнетушитель висит. Митя спит. Она мне знаки делает: тихо!.. Я киваю: что же, не понимаю разве, что ребенок спит? Сама вяжет, телевизор смотрит без звука. Там хоккей.
   – Я ушла, – шепчу. – Осторожней с огнем.
   Улыбнулась, помахала рукой.
   Постучала к Сабуровым.
   – Открыто! – голос Веры.
   Приоткрыла дверь, а там наш Петька. Сидит за столом, как король, пирогами обставлен. Слева от него мамаша, справа – дочка. У него уже кусок в рот не лезет.
   – Петь, – говорю, – рабочий день-то кончился. Или не заметил?
   Он вскочил, не успев прожевать. Смотрит на меня благодарными глазами.
   – Спасибо за угощение. Я пойду. Анне Семеновне нужно помещения сдавать...
   Видно, никак его не пущали. Вот прицепились!
   – Чего это ты, Семеновна, вместо Горгоны взялась за порядком смотреть? – Сабурова мне недовольно. – Может, человек хочет сверхурочно поработать?
   – Кто ж ему платить будет за ваши сверхурочные пироги?
   – Не волнуйся, найдем чем платить!
   А Петька суетится, кланяется. Выскочил в коридор, дух перевел.
   – Спасибо, Анна Семеновна, – шепчет. – Еле ноги унес.
   – Ты радоваться-то погоди.
   Убежал домой, к мамке. Скрутят они его, как пить дать.
   Вдруг открывается дверь Виктории Львовны, и на пороге она сама. Очки на носу, в руках какие-то бумажки.
   – Анна Семеновна, как хорошо, что вы не ушли! Нам для статистики не хватает одной анкеты вспомогательных служб. Пожалуйста!
   – Не, никаких служб. Я работу кончила.
   – Анна Семеновна, миленькая! – Люська из комнаты кричит.
   Зашла. Там у них дым коромыслом, бумажки разбросаны, стол завален анкетами. Люська в халатике, коленками уперлась в стул, шарит карандашом по каким-то таблицам. Виктория меня усадила, положила перед собою анкету.
   – Я буду спрашивать, вы отвечайте – да или нет.
   – Давайте, только быстро.
   – Привлекает ли вас в вашей работе возможность получать моральное удовлетворение?
   – Да. А что это?
   Она крестик поставила и дальше.
   – Способствует ли характер вашей работы неформальному общению с сослуживцами?
   – Ой, да ну вас! – говорю. – Я не пойму что-то.
   – Ну, по-житейски, по-человечески часто общаетесь с нами? – перевела Люська.
   – Да я только так и общаюсь.
   – Значит, да, – Виктория важно. – Есть ли у вас резервы для повышения производительности труда?
   – Нет. У меня никаких резервов нету.
   – Считаете ли вы, что можно что-то улучшить в организационной структуре вашего отдела, лаборатории?
   – Опять не пойму. Да ведь хуже-то некуда, – я вздыхаю.
   – Пишите: да, – Люська командует. – Спасибо, Анна Семеновна, вы нам очень помогли. Сейчас мы с вами навалимся, Виктория Львовна, к полуночи должны закончить.
   – Я кофе сварю. Закончим! – старуха решительно.
   Что за люди у нас! Я удивляюсь. То не заставишь работать, а то как подхватятся – не остановить.
   Я тихонечко удалилась, чтобы не мешать. Они и не заметили. Остался Бусиков. Стучу к нему. Молчание. Толкнула дверь, на открылась.
   Славка сидит в кресле, голову откинул, не шевелится. Глаза прикрыты. Я думала – помер. Толкнула его.
   – Слава, ты что?
   Он глаза открыл, молчит. Рукой указал на стенку. Глянула туда, батюшки-светы! На стенке Катькин портрет. Будто сидит она в кресле с Митенькой на руках, а позади вся наша квартира дыбом. Кто сидит, кто бежит, кто под душем, кто у самовара. И я при дверях в форме. Все мелкие, как тараканы, одна Катька большая.
   – Слава, ты не заболел? Иди домой.
   Он головой трясет.
   – Что же ты – здесь ночевать будешь?
   Он кивает.
   – Так ты ж мне филиал сожжешь. Начнешь курить, а здеся бумаги.
   Он тычет пальцем в огнетушитель: потушу, мол.
   – Да что у тебя – язык отнялся?!
   Снова кивает, но хоть улыбнулся, и то слава Богу! Ну и пусть сидит. Втрескался в Катьку, не иначе. Вон какую картину отгрохал.
   Повесила я ключи на доску, доску на замочек заперла.
   – Я ушла! Филиал не спалите! – крикнула всем.
   И дверью – хлоп.
 
   БУСИКОВ: Тихо в филиале. Ночь... Из крана на кухне вода капает, звон ее гулко разносится по квартире. Я лампу на штативе установил перед моею Мадонной и сижу, смотрю на нее.
   Тени в мастерской, все причудливо – не так, как днем.
   Услышал мяуканье за дверью, поднялся.
   – А-а, это ты, Мурзик... Заходи, – впустил кота Виктории Львовны. Он степенно зашел.
   – Правда, хороша, Мурзик? – показал ему на портрет. – В жизни она еще лучше. Впрочем, ты знаешь...
   Кот на кресло вспрыгнул, свернулся калачиком. А я подошел к селектору и долго смотрел на него, решаясь. Была ни была! Нажал на клавишу.
   – Катя, ты не спишь? – тихо сказал и почувствовал, что голос дрожит. – Это я, Слава...
 
   КАТЯ: Я голову от подушки подняла, со сна ничего не соображаю. Откуда здесь Бусиков? Кубарем скатилась с тахты – и к селектору. Прикрутила громкость, чтобы Митька не проснулся. Но не выключила. Сижу в ночной рубашке, слушаю. А Бусиков говорит.
   – Теперь ты всегда со мной, понимаешь? Я сижу и смотрю на тебя, работать совсем перестал. Я только когда тебя написал... То есть вас с Митей... понял, что я... Катенька, мне трудно это произнести, я уже лет пятнадцать таких слов не говорил. Потом я женат, понимаешь... Короче говоря, хорошая штука – селектор. Он придает мне духу. Так бы я не решился. Сейчас скажу. Неважно, слышишь ты меня или нет. Даже хорошо, что меня никто не слышит...
 
   ЛЮСЯ: Сидим, пьем чай. Все сделали. Половина первого. Слушаем Бусикова по селектору. Он у нас вместо программы для полуночников.
   „Я люблю тебя, Катенька. Говорю это при свидетеле. Здесь у меня Мурзик, он слышит...“
   – Мурзик у него, – киваю я Виктории Львовне.
   – Может, выключим, Люся? Неудобно подслушивать...
   – Ничего по селектору в любви объясняться!
   «...Вот я и сказал. Если ты мне не веришь, если не принимаешь мою любовь, то ничего не говори мне утром. Сделай вид, что ты этого не слышала. Я буду думать, что ты просто спала. Но если ты слышишь и если чувствуешь то же, что чувствую я, то дай мне знак...»
   – Интересно, какой? – я отхлебываю чай.
   «...Знаешь, в кабинете шефа в углу переносная урна для голосования. С прошлых выборов осталась. Положи в нее что-нибудь. Ну, хоть заколку, что ли...»
   – Остроумно, – комментирует Виктория Львовна. – И романтично.
   «...Катя, я стихи сегодня сочинил, пока смотрел на тебя. Можно, почитаю?

 
Твое лицо мне снилось много лет,
Оно всплывало медленно и властно
Средь лиц других, унылых и несчастных,
Среди людских больших и малых бед...»
 

   ГОМЕР: Клянусь Зевсом, странно слышать на исходе двадцатого столетия стихи о любви в пустом кабинете по селектору. Здесь все такое служебное: столы, стулья, телефоны, диаграммы. А в окне стоит луна – та же самая, что светила Пенелопе, ожидающей своего Одиссея...

 
И сразу исчезало все: дела,
Людские лица, суета мирская...
Та приближалась, как волна морская,
Неотвратимо и легко ты шла...
 

   САБУРОВА: Нам только стихов по ночам не хватало! Лежим, слушаем с Валькой. Или с Галькой.
   «...Сегодня я почувствовал себя Пигмалионом. Я создал свою Галатею и влюбился в нее. Ты помнишь этот миф? Теперь я в него верю. Любовь должна пройти через руку художника, тогда он верит в ее истинность...»
   – Совсем чокнулся, – бормочу я.
   – Мам, может, он пьяный? – спрашивает Валька.
   «...Помнишь, Пигмалион попросил богов, чтобы они оживили Галатею...»
   Ну все! Хватит! Подбегаю к селектору, хлопаю по клавише.
   – Ты, Пигмалион! Может дашь людям поспать?!
 
   БУСИКОВ: Я отпрыгнул от селектора, как от змеи. Какой ужас! Мурзик тоже вскочил в кресле, выгнул спину. Все погибло! Неужели они слышали?! Какой я дурак! Я схватился за голову и замычал.
   Хоть в петлю лезь. Спас меня звонок, раздавшийся в прихожей, а вслед за тем тяжелые удары в дверь с лестничной площадки. Похоже, били ногой.
   Звонок повторился. Селектор щелкнул и сказал голосом Людмилы Сергеевны:
   – Слава, спросите кто. Вы один мужчина в филиале.
   Я вышел в прихожую, подошел к двери, прислушался. Удары башмаком повторились.
   – Кто там? – спросил я.
   – Почтальон Печкин! Открывай! – голос был угрожающий и, вроде, пьяный.
   – Что вам нужно?
   – Жена моя нужна! Открывай!
   От растерянности я открыл. Не успел опомниться, как на меня с лестницы прыгнул какой-то мужик, сбил с ног и, насев, принялся молотить меня куда попало.
   – Вот вы чем занимаетесь здесь, в своем филиале!
   – Вы Катин муж? – успел спросить я его между ударами.
   Он опешил, прекратил побоище...
   – Почему Катин? Люсин.
   – Ах вы муж Людмилы Сергеевны! – я его чуть не расцеловал.
   – Ну! Где она?
   Но Людмила Сергеевна уже стояла в дверях комнаты Виктории Львовны, запахнутая в бело-розовый халатик, со взглядом пронзительным и гневным.
   – Василий! Встань! Как тебе не стыдно?!
   Василий встал. За спиною Людмилы возникла Виктория Львовна.
   – Как вы могли подумать о вашей жене... – начала она.
   – Погоди! – отмахнулся от нее Василий. – Это кто? – указал он на меня.
   – Бусиков, – хором ответили женщины.
   – Бусиков я, – подтвердил я, поднимаясь.
   – Ты должен извиниться, – произнесла Людмила.
   И тут из своей комнаты, как фурия, выскочила Сабурова.
   – Да кончится это или нет?! Я милицию вызову!
   – Ого, сколько вас тут, – уважительно сказал Василий.
   – Убирайся домой! Я к тебе не вернусь! – Людмила круто повернулась и исчезла в дверях.
   – Мы к вам не вернемся! – Львовна последовала за ней.
   – И не больно хотелось, – сказала им вслед Сабурова и тоже скрылась за дверью.
   – Ну... Куда ж я ночью? – спросил Василий.
   – Пошли ко мне, Вася. Ну их всех в баню, – предложил я.
   – Это мысль, – сказал Василий. – Выпить есть?
   – Разбавитель для красок.
   – Сойдет.
   И мы пошли спать.
 
   ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА: Утром произошло событие, которое стало каплей, переполнившей чашу моего терпения. Людмила Сергеевна явилась расписываться в журнале прямо из постели, в халате. Вошла нечесанная, позевывая...
   – Можно расписаться? Я не опоздала?
   – В каком вы виде?!
   – Нигде не написано, в каком виде положено являться на работу, – она чиркнула свою подпись и удалилась.
   Это плевок. Я немедленно сняла трубку и набрала номер.
   – Алексей Алексеевич? Это Горгона Михайловна. Здравствуйте... У нас состоится сегодня. Как договаривались. Вы сможете?.. Да, прямо сейчас. Спасибо... До встречи.
   Повесила трубку и сразу к Сергею Ефимовичу. Когда шла через прихожую, увидела Сабурову. Она стояла, опершись о швабру, у столика вахтерши и с кем-то разговаривала по телефону.
   – Методические рекомендации, да... Можете приходить. АСУ вас не интересует? Есть интересные материалы... Пожалуйста... Не стоит.
   Я замедлила шаг.
   – С кем вы, Вера Платоновна?
   – Командировочные. Интересуются нашими разработками...
   – Ах, вот как...
   Злости уже не хватает. Сабурова взялась за швабру, а я к начальнику. У него сидел интеллигентного вида старик, опираясь на резную палку. В эркере двое молодых людей в рабочей одежде возились у бюста Вольтера. Что-то обмеряли.
   – Здравствуйте, Сергей Ефимович.
   – Здравствуйте. Познакомьтесь, Горгона Михайловна. Это Павел Ермолаевич Князевский, профессор, доктор филологических наук, специалист по Вольтеру...
   – По Гомеру, – поправил старик, поднимаясь.
   Он церемонно поцеловал мне руку.
   – Редкое у вас имя, Горгона Михайловна.
   – Не говорите. Два года мучаюсь.
   – А раньше? – он вскинул брови.
   – Раньше я не знала, что оно означает. Думала: просто красивое иностранное имя... И родители так думали. Потом мне открыли глаза.
   – А что, имя какое-нибудь знаменитое? – заинтересовался Сергей Ефимович.
   – В некотором роде, – улыбнулся профессор.
   – Я вас слушаю, Горгона Михайловна, – сказал начальник.
   – У нас давно намечено общее собрание коллектива...
   – Да, я в курсе.
   – Я предлагаю провести сегодня. Сейчас.
   – Ну что ж... Павел Ермолаевич нам не помешает? Тут у него дела с Воль... С Гомером.
   – Нам уже ничто не помешает, Сергей Ефимович.
   – Не могу без него жить, – признался профессор, поглядев на бюст. – Вот попросил молодых людей помочь...
   – Значит, я собираю коллектив? – спросила я.
   – Собирайте.
 
   АННА СЕМЕНОВНА: Горгона выскочила от начальника и давай дверями хлопать. Забегала туда-сюда.
   – Товарищи, общее собрание! Прошу в кабинет Сергея Ефимовича! Несите стулья.
   Все потянулись со стульями к кабинету.
   Горгона к Бусикову:
   – Вячеслав Андреевич, вы слышите?
   – Сейчас! – Бусиков сонным голосом из-за двери.
   Из комнаты Сабуровой вышли все со стульями: сама Сабурова, наш Петя и Валька. Он у них, как под конвоем. Катюшка с Митенькой показались из ванной, умывались там. Она его на руках несет. Горгона к ней подошла.
   – Катенька, общее собрание.
   – Я тоже должна? – она удивилась.
   – Все, все участвуют. И Митю берите.
   Дверь в кабинет начальника распахнута. Вижу, как они там рассаживаются. Гляжу – Сабурова подошла к голосовательной урне, что в углу стоит, и незаметно туда чего-то опустила. Голосует, что ли?
   Горгона девушек поторапливает, певуний наших. Потом подошла ко мне.
   – Анна Семеновна, когда участковый придет, позовите меня.
   – А участковый-то зачем?
   – Без участкового нам трудовую дисциплину не поднять.
   Ну, мое дело маленькое. Наконец, Катюшка Митю привезла в коляске. Он сидит в бутылочкой. Все в кабинет зашли и дверь прикрыли.
   Я тихонечко к двери – и слушаю. Ничего не разобрать, только бу-бу-бу... Вдруг звонок в дверь. Открыла – молоденький милиционер, лейтенантик.
   – Здравствуйте, – откозырял. – Горгона Михайловна у себя?
   – Тама они, – показала на кабинет.
   – Я подожду.
   Лейтенант по прихожей прошелся, стал Доску почета смотреть.
 
   ЛЮСЯ: Я, как всегда, с краю. Меня это мало касается. Слушаю в полуха, как Горгона распинается.
   – ...и дальнейшего повышения трудовой дисциплины. Однако, невыполнение отдельными жильцами постановления исполкома затрудняет филиалу выполнение производственных планов. Бытовые условия разлагающе действуют на некоторых членов коллектива.
   Сейчас про меня начнет. И точно.
   – ...Участились случаи принятия ванной в рабочее время, ночевок в лабораториях, приготовления пищи и застолий с жильцами.
   – Это вы про что? – Сабурова сразу.
   – Я про пироги и оладьи, которыми вы потчуете Петра Васильевича.
   – Петр Васильевич – мой коллега, – Сабурова встала. – Он в моем отделе сидит, но все же не ночует, как у других, – и она выразительно посмотрела на Викторию Львовну.
   Это уже камушек в мой огород. Я вскочила.
   – Виктория Львовна досрочно завершила программу социально-психологических исследований. А то, что я временно у нее проживаю, имеет отношение только к моей личной жизни. И я не позволю вмешиваться!
   – Ага, к твоей! А по ночам мужики пьяные шастают – ко мне?!
   – Это к Бусикову, – пискнула Виктория Львовна.
   Начальство заволновалось. Про этот факт они еще не знали. Озираются по сторонам. Академик по Гомеру сидит довольный, будто «Одиссею» по телевизору смотрит. Его ребята, что бюст пилили, остановились – им тоже интересно.
   – Кстати, где Бусиков? – подал голос Сергей Ефимович.
   Катька покраснела, будто Бусиков у нее ночевал. Горгона сразу ей на помощь:
   – Слава сейчас придет. У него просыхает клей.
   – У него кое-кто другой просыхает, – Сабурова ехидно.
   – Товарищи! Мы отвлеклись, – шеф постучал карандашом по стакану.
   Тут Анна Семеновна заглядывает.
   – Горгона Михайловна, милиция пришла.
   – Пригласите сюда.
   Мы притихли. Неожиданный поворот... Входит милиционер – скромный, я бы даже сказала – застенчивый. Поздоровался, ищет, куда присесть.
   – Пожалуйста, Алексей Алексеевич, в президиум, – Горгона его приглашает к столу начальника. Он прошел бочком, сел.
   Рабочие опять принялись пилить бюст.
   – Товарищи, я специально пригласила нашего участкового, чтобы в его присутствии задать жильцам все тот же вопрос: почему они не выполняют распоряжение исполкома об освобождении площади? – обратилась к собранию Горгона.
   Молчание.
   – Начнем с вас, Виктория Львовна.
   – Я прожила в этой квартире всю жизнь и хочу умереть здесь! – Виктория встала.
   – Умирать не требуется. Вам дадут однокомнатную квартиру. Неужели вам, старому человеку, приятно жить в таких ужасных условиях?
   – Я здесь блокаду пережила. И это переживем.
   – Не взывайте к нашим чувствам.
   – А к чему же взывать? Нет, я не уеду, – Виктория Львовна села.
   – Вера Платоновна, а вы?
   – Мои причины знаете, – Сабурова даже не встает. – Мне и здесь хорошо. Работа близко.
   Катька, не дожидаясь вопроса, вскочила, слезы из глаз.
   – И я не могу, товарищи! Кто меня с Митенькой пустит? Я же эту комнату сняла на два года, пока хозяин в Антарктиде...
   – Сядьте, Катюша. У вас особое положение, мы знаем, – Горгона ласково. – Видите, Алексей Алексеевич?
   Лейтенант заерзал. Что тут скажешь? Вообще, его больше заинтересовало пиление бюста. Он как сел, все время оглядывался назад, в эркер. Непорядок чувствует спиной.
   – А почему... пилят? – спросил он.
   – Видите ли, Гомер – моя личная собственность. Я его хочу забрать, – академик с достоинством.
   – А-а... Тогда продолжайте.
   – Что – продолжайте? Вы можете употребить власть? – Горгона спрашивает у участкового.
   А ему не хочется. Или не может. Смотрит затравленно. Вдруг открывается дверь и вваливаются Бусиков и Василий. Вид у обоих помятый.
   – Здравствуйте, – говорит Бусиков.
   – Можно присоединиться? – спрашивает Василий.
   – Ты еще тут?! – я не выдерживаю.
   – Я еще тут, – он покорно кивает.
   – Посторонний... – слышу голос Горгоны.
   – Да какой же я посторонний? Моя жена здесь работает и живет!
   Лейтенант решительно встает, оправляет китель. По-моему, он даже рад появлению Василия. Можно с достоинством смыться.
   – Гражданин, пройдемте!
   – Вы все тут заодно... Ладно... Слава, чего стоишь?! – Василий пытается сопротивляться.
   – Не трогайте его, он мой гость! – кричит Бусиков.
   Общее смятение и возня. Рабочие снимают бюст Гомера и несут к выходу. Участковый выталкивает Василия за дверь. Бусиков защищает его, но Катька, вскочив, удерживает Бусикова.
   Митька в коляске орет. И все орут.
   – Прошу очистить помещение! – это милиционер.
   – За что?! – Бусиков.
   – Товарищи, собрание продолжается! – Горгона.
   – Люська, домой лучше не приходи! – снова Василий.
   – Она прекрасная, порядочная женщина! – это Виктория Львовна.
   – Поберегись! – один из рабочих.
   – Товарищи, пропустите Гомера, – просит академик.
   Клубок выкатывается в прихожую: Васька, милиционер, Бусиков, Катюша. Следом с жутким напряжением несут мраморного Гомера. Литературовед задерживается в дверях.
   – Извините за беспокойство. Всего вам доброго.
   – Заходите, Павел Ермолаевич, – любезно говорит шеф.
   – Благодарю... Жаль, что я столь поспешно выехал. У вас тут весело.
   – Бюстик заменить вы обещали, – шеф указывает на пустой пьедестал. – Он у нас на балансе. Материальная ценность.
   – Непременно, – кивает академик.
   Он выходит. Крики в прихожей затихают. Все снова рассаживаются. Горгона пытается успокоить Митьку.
   – Переходим ко второму вопросу, – говорит шеф. – Обязательства филиала на третий квартал. Кто желает выступить?
   – Я желаю! – Нина с вызовом поднимает руку.
 
   БУСИКОВ: Милиционер увел Василия, выплыл из квартиры Гомер, раскланялся профессор. Напоследок поцеловал ручку Катеньке.
   Мы остались вдвоем, не считая Анны Семеновны.
   Посмотрели друг на друга.
   – Митенька плачет. Надо соску, – сказала Катя.
   – Всем соски надо. Разорались, – проворчала Анна Семеновна.
   Катенька бросилась в свою комнату за соской. Я за ней. Она вбежала к себе, оставив дверь открытой. Я вошел следом, стою в дверях. Она ищет соску.
   – Господи, да где же она?! – не смотрит на меня.
   Наконец нашла. Спешит обратно.
   – Пойдем, пойдем... – лихорадочно.
   – Он уже не плачет. Слышишь?
   Она остановилась. Стоим в коридоре у ее двери, близко-близко друг к другу. Анна Семеновна нас не видит из-за угла. Я обнял Катеньку и поцеловал. Она стоит, не шелохнувшись. А мне так хорошо стало, легко... Даже какой-то нежный звон в ушах образовался. Целую ее в шею.
   – Ой, – она вздрогнула.
   – Что? – я поднял лицо.
   – Смотри! – показывает мне за спину.
   Я обернулся. Гляжу, в глубине коридора двое пацанов в белых костюмах и масках – фехтуют! И звон рапир, который я принял за Бог знает что.
   – А ну кыш! Кыш отсюда! – из-за угла выскочила Анна Семеновна.
   Мы с Катей отпрянули друг от друга. Мальчишки скрылись.
   – Уж не впервой, – сказала вахтерша. – Ой, не к добру.
   Мы пошли обратно. Не успели дойти, как двери раскрываются, из кабинета наши расходятся со стульями. Собрание кончилось. Все почему-то довольны. Горгона коляску везет. Катенька ее подхватила – и к себе.
   – Спасибо, Горгона Михайловна...
   – Чем кончилось? – спрашиваю у наших девушек.
   – Победа! Сергей Ефимович согласился съездить в Сибирь. Хочет разузнать про отрасль, – ответила Нина.
   И сам шеф показался из кабинета. Пышет энергией.
   – Слава, подготовьте структуру управления для командировки. И схему АСУ.
   – Будет сделано.
   Все какие-то празднично-потерянные. Еще бы! Шеф едет осваивать отрасль. Хочется его обнять. Вот и Сабурова выходит из своей комнаты, несет валенки, вставленные один в другой. Валенки добротные, на войлочной подошве, задник кожей обшит.
   – Это вам, Сергей Ефимович. Как-никак в Сибирь едете, – протягивает валенки шефу.
   – Спасибо... Но... сейчас лето.
   – У нас лето, а там еще неизвестно что. Берите. От мужа остались.
   – Ну, спасибо. Он у вас охотником был.
   – Ага, охотником... До баб, – Сабурова отвечает.
   – Товарищи, обед стынет! – Людмила Сергеевна кричит из кухни.
   Народ потянулся обедать, а я в кабинет шефа заскочил. Схватил урну для голосования – и в мастерскую. Дверь за собою прикрыл, размотал проволочку, что крышку держала, и вытряхнул содержимое прямо на схему управленческой структуры.
   На ватман упали пять женских заколок, причем, одна старинная, костяная.
 
   ЛЮСЯ: Шеф уехал, благодать! Теперь по утрам у нас аэробика до упаду. Ирина, Нина и я – в первом ряду, а сзади – Ксения Дмитриевна и Катька, пока Бусиков с Митенькой сидит. Горгона не участвует, но мы знаем, что она у себя в кабинете тайком пляшет.
   Сабурова на стремянке протирает верхнюю часть зеркала, в котором мы все отражаемся.
   – Вера Платоновна, а чего ж дочки не идут? – спрашивает Ксения.
   – Приболели.
   – Приболели... – ворчит Анна Сергеевна. – Сказала бы по-простому: в положении они. Что ж мы – не видим? Свои же люди.
   Сабурова чуть не грохается со стремянки.
   – Чего?!
   – Чего слышала.
   Сабурова медленно-медленно, так что даже страшно становится, спускается со стремянки, подходит к Анне Семеновне.
   – Точно говоришь, Семеновна?
   – У меня глаз – ватерпас.
   – Обе?
   – Обе, Платоновна, обе.
   Сабурова поворачивается и идет к себе с тряпкой в руках. Мы начинаем расползаться. Ирка выключила музыку. Сабурова рвет на себя дверь и исчезает за нею. Мы прячемся в своей лаборатории, но от двери не отходим – прислушиваемся...
 
   РУМЯНЦЕВ: Сабурова вошла и смотрит на нас. А мы с Валей и Галей играем в «эрудит». Сегодня обе девушки дома и им, как всегда, скучно. От карт я наотрез отказался, прививаю им интеллектуальные наклонности.