Житинский Александр. Фигня (сборник)

   – Ну, это же не главное... – протянул Биков.
   – И вы будете дружить со мной без этого? – спросила она.
   Биков задумался.
   – Не-ет, – покачал он головой. – Но это будет красиво...
   – Сомневаюсь. Это не может быть красиво, – сказала Римма.
   Гамадрил в это время скакал на обезумевшей от ужаса кошечке, пытаясь овладеть ею.
   Дима не знал, как донести до художницы убийственную диалектику любви. Поэтому он просто взял ее за локоть и слегка притянул к себе.
   – Ну? – обреченно прошептала она. – Дальше ведь под юбку полезете?
   – М-мм... – замялся Биков. – Выходите за меня замуж, Римма.
   – Я уже выходила, – сказала она. – Это было так ужасно, что пришлось бежать сюда, на край света.
   – А что так? – участливо поинтересовался Биков, еще крепче притягивая Римму к себе.
   – Вы не представляете! Мой муж попытался меня изнасиловать после свадьбы. Вот как эта грязная обезьяна! – указала она на неутомимого гамадрила.
   – В этой позе? – уточнил Биков.
   – Ах, я не помню! Это было оскорбительно. Он все время искал что-то... шарил там... ниже талии...
   Биков отстранился от Риммы:
   – А где, вы полагаете, надо искать?
   – Зачем что-то искать! – рассердилась она. – У нас была чистая возвышенная любовь, он читал мне стихи, я писала его портрет. Да, мы целовались иногда... Это ведь принято? Но чтобы так грубо! Руками!
   – Римма, вы когда-нибудь видели половой акт? – прямо спросил Биков.
   – Да. Конечно. Я много раз видела в кино, как целуются. Один раз целовалась сама. Мои родители педагоги. Они считали, что целоваться непедагогично.
   – А е... – хотел воскликнуть Биков, но осекся. Он хотел спросить, педагогично ли трахаться. Одновременно с изумлением глубокой девственностью Риммы он испытывал ни с чем не сравнимое чувство альпиниста, стоящего перед неприступной, никем не покоренной вершиной. Работы здесь было надолго – и работы трудной.
   – Ну, а голого мужчину вы когда-нибудь видели? – спросил он ее, как спрашивает доктор, болели ли вы в детстве свинкой.
   – Зачем мне? – дернула она красивым плечом. – Я анималистка. Я даже в художественной школе не писала обнаженной мужской натуры. Для меня мужчин драпировали.
   – Обнаженный мужчина тоже в каком-то смысле энимэл, – попытался сострить Биков, но Римма не поняла.
   Внезапно Биков взял Римму за руку и положил ее ладонь себе на брюки в том месте, где они застегиваются. Римма округлила глаза и через три секунды, почувствовав, как под ее ладонью начинает стремительно расти что-то неведомое, чего раньше там не было, повалилась в обморок.
   – Ну, ядрен корень! – вслух восхитился Биков. – Пошли в церковь венчаться, Римма, клянусь Богом! – Он склонился над художницей и, похлопав ее по щекам, привел в чувство.
   Расстояние между церковью и той автоматической штукой, меняющей свои размеры, было так велико, что Римма заколебалась.
   – А вы не будете потом...
   – Гамадрилом? – весело спросил он. – Нет, я буду котом!
   Несмотря на ужасы дефлорации, замуж почему-то все же хотелось, и Римма согласилась.
   Дмитрий тут же развил бешеную активность. Оповестил старосту и отца Василия, повесил объявление на главной площади деревни, у открытой эстрады, где обычно проходили концерты, а также нашел свидетелей. Ими согласились быть Пенкина и начальник генерального штаба Максим, который после провала задуманной операции ходил по деревне потерянный и придумывал, как бы изъять у Исидоры чек. Убивать не хотел, рука не поднималась, да и драться с женщинами не умел в силу врожденной интеллигентности.
   Венчание было назначено на утро следующего дня. Исидора обещала обождать Пенкину, чтобы вместе лететь в Касальянку, а пока занималась тем, что перевербовывала кабардино-балкарцев, предлагая им прямые поставки «фигни» в Россию, минуя Муравчика. Опившиеся «фигней» кавказцы не реагировали на коммерческую выгоду, здесь могла действовать лишь красота доньи. Кстати, донья на практике обнаружила, что «фигня» вызывает лишь политическую и деловую апатию, но никак не чувственную. Она уже вкратце отдалась кабардинцу и вечером назначила свидание балкарцу, чтобы подписать с ним контракт на поставку.
   Короче говоря, деревня жила обычной духовной жизнью, не зная о том, что с разных сторон к ней приближаются правители и инспектирующие организации в лице интерполовских агентов.
   В этот вечер в деревне выпили много чая, поскольку надвигавшееся венчание было значительным стрессом. Биков не отказался бы и от водки, но воспоминания о рыжем гамадриле отрезвляли. Вечером, сидя в гостинице, он написал поэму под названием «Не фига себе!» и успел прочитать ее Пенкиной, которая, попивая чаек, грустила о своем Иване.
   Исидора же провела вечер бурно, в лучших традициях кабаре. Профессионализм не позволил ей просто отбывать номер, и она отдалась балкарцу страстно, красиво и вдохновенно, как и полагается настоящей артистке. Кавказец по имени Керим-бей тут же предложил, кроме сердца, руку и плантацию «фигни», но донья мягко отвергла это предложение, и они уснули, успев подписать контракт о ежемесячных поставках в Россию в количестве ста килограммов.
   Донья проснулась рано от того, что кто-то постучал в окно. Она попыталась растормошить Керим-бея, но кавалер ее, отдавший все силы любви, спал непробудно. Тогда донья, накинув простыню, подошла к окошку и подняла пластиковые жалюзи. С той стороны окна на нее глянуло изможденное, в засохшей ряске, небритое лицо Вадима Богоявленского. Он был задрапирован в козьи шкуры, на каждом плече висело по карабину.
   – Мадонна миа... – прошептала донья.

Глава 23
Венчание

   Да, первыми добрались до народа агенты Интерпола, ведомые непримиримым Молочаевым. Суточный марш по болотам и холмам привел их в деревню раньше министров, которые все еще блуждали по сельве.
   Молочаев появился там, откуда его изгнали два месяца назад, чувствуя себя в безопасности под охраной карабинов. Впрочем, в безоружной деревне, где только у представителя Президента имелся старый кольт, ничто ему не угрожало.
   Они вошли в деревню ранним утром, когда касальянский пастух гнал на пастбище небольшое стадо коров и овец, а самые рьяные касальянцы уже копошились на плантациях «фигни», собирая миротворное зелье.
   На центральной площади рядом с открытой эстрадой на доске объявлений была рукописная афиша:
   «Господин Дмитрий Биков и госпожа Римма Кучерявенко имеют честь пригласить граждан Касальянки на венчание в субботу, в полдень...» И стояла дата.
   Внизу была приписка: «После церемонии состоится народное вече с сообщением доньи Исидоры дос Кончас и Буатрогенья».
   Интерполовцы принялись загибать пальцы, считая дни недели, когда они блуждали по сельве. Получилось, что венчание и вече сегодня.
   – Интересно, что хочет сообщить Исидора? – задумался Вадим.
   – Быстро он успел... – завистливо проговорил Иван, имея в виду Бикова.
   – Перес его расстреляет, как пить дать, – заметил Вадим. – Он ведь министр, а министрам жениться не положено.
   – И пускай! Лучше один раз по-человечески... А-а! Пропади все! – вскричал Иван, внезапно впадая в истерику. – Надоело! Лучшие годы проходят, Вадим!.. На хера нам это надо! – Он сорвал с плеча карабин, бросил на землю.
   – Такая служба, Иван. – Вадим подобрал его карабин, повесил себе на плечо. У него стало на каждом плече по карабину.
   – Где Ольга? Где Исидора? Чаю хочу! – продолжал истерику Иван.
   Это был явный нервный срыв чемпиона по боди-реслингу.
   Молочаев обнял его за плечи.
   – А думаешь, мне легко, Иван? В пещере живу, борюсь с этими... ублюдками. Правду отстаиваю, – увещевал он Ивана.
   – Ему надо отдохнуть, – сделал вывод Вадим и направился к ближайшей избе. Постучав в окошко, он немного подождал, потом постучал снова. Окно наконец распахнулась, и в нем предстала завернутая в простыню лохматая и сонная донья Исидора дос Кончас и Буатрогенья.
   – Мадонна миа... – проговорила она, увидев Вадима.
   – Исидора... – дрогнувшим голосом произнес капитан.
   Донья, не долго думая, выпрыгнула из окошка и, поспешно прикрыв ставни, бросилась в объятия Вадима. При этом простыня, в которую была завернута Исидора, спала с плеч, но счастливые влюбленные даже не заметили этого. Впрочем, как и карабинов, которые сильно мешали объятиям. Иван несколько секунд наблюдал за ними остановившимися глазами. Наконец его молнией прожгла мысль, что Пенкина тоже здесь, рядом!
   – Оленька, Оленька... – задыхаясь, произнес боец и, подбежав к избе, буквально впрыгнул в окно, из которого только что выскочила донья.
   – Ах, Вания так неосторожна! – молвила донья, вслед за чем из дома раздалось утробное рычание, и ровно через секунду чемпион по боди-реслингу птицей вылетел из окна и распластался на земле. А в окне возникло прекрасное в своем гневе усатое лицо Керим-бея.
   – Вах! – воскликнул он. – Почему без стука?!
   – Исидора... – прошептал Вадим, отодвигая от себя голую донью. – Кто этот господин? Почему он в твоем доме?
   – Я у себя дома! – прогремел балкарец.
   Исидора подняла простыню, снова завернулась в нее и застыла в позе оскорбленной невинности.
   – Это хозяин гостиница, – сказала она.
   – А где Ольга? – спросил Иван.
   – Она – другая гостиница, – сказала донья.
   Иван потребовал немедленно показать ему эту другую гостиницу, и все, включая Керим-бея, который бросал на донью жаркие взгляды, отправились к дому уфолога. Донья так и отправилась в простыне, обмотавшись ею наподобие сари.
   Трудолюбивый уфолог уже был на плантации. Выслушав гостей, он сопроводил их в комнату Ольги, где Пенкина трудилась над очередным репортажем из Касальянки.
   Крепенькая, кругленькая, пышущая нерастраченной любовной энергией Ольга живописала государственный строй Касальянки с искренним восхищением. Появление Ивана явилось восторженной точкой.
   Пенкина отбросила авторучку и повисла на Иване.
   – Ванечка! Тут некоторые уже венчаются, а тебя все нет!
   – Сейчас... Мы это дело мигом... – бормотал Иван, тиская Ольгу в объятиях.
   Исидора встрепенулась и, схватив Вадима за запястье, приблизила его руку к себе. Вадим неправильно истолковал этот жест, попытался притянуть донью, но в данном случае это было излишне. Исидора хотела лишь взглянуть на часы Вадима – который час.
   – Утренние восемь, – возвестила она. – Мы имеем четыре часов.
   – Для чего? – не понял Вадим.
   – Чтобы женить тебя на мой! – ткнула она себя в простыню.
   Пенкина завизжала от радости. Молочаев растерянно огляделся по сторонам. Его профессиональное диссидентское самолюбие было задето. Он находился в деревне уже с полчаса, а его присутствия просто не замечали.
   Последним дошло до Керим-бея. Непостижимое коварство доньи, завернутой в простыню с постели, где она еще несколько часов назад... Вах! Керим-бей повернулся на своих высоких балкарских каблуках и вышел вон. По-видимому, пошел стреляться, только из чего?
   Ведь единственный пистолет был у Муравчика, а единственный Муравчик прятался в сельве неподалеку от аэродрома, ожидая бегства из Касальянки.
   Последующие четыре часа были посвящены лихорадочным приготовлениям к еще двум свадьбам, которые решено было играть немедля, не дожидаясь новых осложнений, которые могли вот-вот наступить с приходом банды министров.
   Во-первых, известили отца Василия и старосту деревни.
   Во-вторых, поставили в известность Бикова и его художницу с гамадрилами.
   Биков сказал:
   – Спасаться – так вместе!
   Неизвестно, было ли это ругательством.
   В-третьих, известили жителей деревни, и они нанесли из своих сундуков кучу свадебного тряпья, чтобы приличествующим образом одеть женихов, невест и шаферов.
   К одиннадцати часам все три пары были разнаряжены. Невесты – в длинных белых кружевных платьях с фатами, женихи – в черных смокингах с белыми бабочками, шаферы – в безукоризненных костюмах. Кстати, шаферами стали:
   – у Бикова с Риммой – начальник генерального штаба Максим;
   – у Пенкиной с Иваном – диссидент Молочаев;
   – у доньи с капитаном – вызванный с аэродрома Антон Муравчик.
   В полдень под торжественный благовест на площади перед храмом собралось все население Касальянки до единого человека, включая грудных детей в колясках и на руках.
   Струнный октет заиграл свадебный марш Мендельсона. Три пары в свадебных одеяниях вошли в храм. Мальчики несли за невестами длинные шлейфы. И началось венчание.
   Поскольку это таинство церкви наряду с крещением и отпеванием является делом сугубо личным, мы не будем останавливаться на нем подробно. Скажем только, что все было честь по чести, как и подобает в России, даже если она за семью морями.
   Горели свечи, пели певчие, Христос благословлял тремя перстами ненормативного Бикова, иноверку Исидору, бойцов Интерпола, девственницу Римму и сотрудницу бандитской газеты Ольгу Пенкину. Он всех принимал и понимал, так же как и действующий от его имени отец Василий.
   Деревенский староста Брусилов заботливо хмурил лоб, поскольку эта тройная свадьба порождала несколько проблем сразу: как отнесется Отец и Благодетель к женитьбе бывшей супруги? бывшего министра? где будут жить молодожены? И так далее.
   Молочаев, державший венец над головою Ивана, впервые, может быть, усомнился в необходимости вечной борьбы и тоже захотел чего-то более мирного и прочного, чем жизнь холодного фотографа в пещере.
   Донья нетерпеливо покусывала губы, поскольку рвалась в бой. Она уже успела изложить Вадиму свой план, и капитан принял его, равно как и свою долю от миллионного чека.
   Молодожены Иван и Ольга были просто ошарашены сообщением о найденном чеке и тут же решили строить домик в деревне, заводить корову и плантацию, устраиваться и обживаться.
   «Бог не выдаст, а Министерство внутренних дел не съест», – думал Иван, стоя под венцом.
   Была одна закавыка – за деньгами нужно было лететь за триста километров. Эта проблема волновала донью и Антона Муравчика, который с венцом в руках стоял за спиною Вадима.
   Отец Василий благословил новобрачных, хор спел «Многая лета», молодожены расцеловались, и процессия, во главе которой шли три молодые пары, двинулась к площади.
   Брусилов на ходу пытался отговорить донью и хотя бы перенести вече на более позднее время – после свадебного обеда, но Исидора была непреклонна. Она хотела открыть глаза народу до свадебного пира.
   Звонарь ударил в набат, возвещая последний акт этой народной драмы.

Глава 24
Вече

   Густой колокольный звон стоял над Касальянкой. Русская колония собиралась у открытой деревянной эстрады, где уже стояли Брусилов и духовный отец.
   Неподалеку от эстрады на открытом воздухе простерлись длинные столы, накрытые белыми скатертями. На них уже дымились самовары в ожидании свадебного большого чаепития.
   Внизу, у ступенек, ведущих на эстраду, ожидали открытия веча невесты в белых платьях и женихи. Правда, пар осталось две: по дороге на вече Биков и Римма откололись и направились домой. Дмитрий объяснил, что пора кормить кошечек, на самом же деле ему не терпелось начать курс практической диалектики со своею молодой женой.
   Наконец Брусилов, убедившись, что все в сборе, поднял руку.
   – Дамы и господа! Мы собрали вас здесь, на чрезвычайном вече, чтобы обсудить вопрос о действиях нашего Президента. Слово для сообщения имеет наша гостья донья Исидора дос Кончас и Буатрогенья.
   Исидора, подобрав длинный шлейф, поднялась на помост.
   – Гражданин товарищ! – храбро начала донья. – Я есть бывший друг жена Якова Веня... меня... – Она не смогла произнести отчества, рассердилась и топнула ножкой в белой туфельке.
   – Якова Вениаминовича! – выкрикнула Ольга, помогая подруге.
   – Я жить с ним бок на бок семь лет! – продолжала донья.
   – Брак гражданский, церковью не освященный, – вставил свое слово отец Василий.
   – Да! Я сейчас любить Вадим! Мы муж и жена – одна сатана! – вспомнила донья поговорку и окончательно запуталась в дебрях русского языка.
   – Дело! Дело говори! – раздалось из толпы.
   – Перес прохиндуй! – выпалила донья. – Он родной отец продавать!
   Толпа заволновалась. Послышались негодующие крики: «Пусть объяснит!», «Это ложь!»
   Пенкина не выдержала и бросилась на подмогу Исидоре. Теперь на эстраде были две митингующие невесты в подвенечных платьях. Это производило сильнейшее впечатление, как если бы футбольный матч судил священник в рясе.
   – Вы производите чай, да? А это и есть наркотик, которым ваш Президент торгует с Западом! То есть с Востоком, если отсюда считать! Он ваше добро и свет поштучно продает!
   Ропот в толпе возрос. Граждане Касальянки не хотели верить в преступления человека, которого они боготворили. Тщетно отец Василий воздевал руки кверху, чтобы успокоить народ.
   – Товарищи! – крикнула Ольга.
   – Мы вам не товарищи! – раздалось в ответ.
   – Господа, извиняюсь! Дело даже не в чае. Чай – ерунда! Дело в вашем государстве. Вами управляет банда уголовных элементов, вот что обидно! Разве можно нести добро и свет с таким правительством? Ваши министры – уроды и ублюдки! И поставил их над вами дон Перес! Разве не так? – горячо убеждала Ольга.
   Она вдруг заметила, что внимание народа рассеивается. Многие стали поворачивать головы, всматриваться куда-то вдаль, по толпе прошло волнение...
   Ольга тоже взглянула туда.
   По пыльной проселочной дороге со стороны зеленеющей вдали сельвы тянулся странный отряд вооруженных людей во главе с огромным человеком в генеральской форме с пистолетом в руках.
   Они подошли ближе. Люди расступались перед ними. Отряд достиг эстрады и остановился перед ней в двух шагах от безоружных женихов.
   – Кто это? Откуда эти люди? – перешептывались в толпе. – Да это же министры! Ей-богу, господа! Это правительство!
   Министр обороны Федор в изрядно перепачканной и помятой генеральской форме, тяжело ступая, поднялся на эстраду и отдал честь священнику.
   – Честь имею, батюшка, Мне не хотелось бы мешать проведению вашего митинга...
   – Это вече, – поправил батюшка.
   – Пардон, веча... У меня есть приказ Президента. Мне приказано арестовать преступников, выдающих себя за агентов Интерпола. Кто может указать их местонахожде... – Федор вдруг осекся, потому что его взгляд остановился на женихах. – Да вот же они! Иван, Вадим! Вы что, маскируетесь, что ли? Ишь, разрядились! – захохотал Федор.
   Начальник генерального штаба Максим в костюме шафера подошел ближе и, приставив ладонь ко рту, подал реплику, как суфлер:
   – Они женятся, Федя! Женихи они!
   – Ну, поздравляю! – от души улыбнулся Федор. – Молодцы, не теряли времени. Не то что эти... – Он с горечью взглянул на министров. – Арестовать женихов! – отдал он приказ.
   Министры нехотя направились к Ивану и Вадиму, но Ольга, выступив вперед, простерла к народу руки.
   – Народ! Вас обманывают! Президент хочет избавиться от простых русских парней – Ивана и Вадима. Они не преступники. Они кроткие добрые люди, истинные православные!
   – Что ты мелешь? Менты они, а не православные, – опешил Федор.
   – Во всем виновато правительство! – воскликнула Ольга, указывая на министров, точно пенсионерка на коммунистическом митинге. – Посмотрите на них! Разве может свободный народ управляться такими правителями?!
   Обитатели Касальянки наконец поняли – кто перед ними. Они с интересом уставились на министров, которых видели впервые. Те застенчиво прятали глаза.
   – Я предлагаю судить их! – выкрикнула Ольга, развивая свой ораторский успех.
   Отец Василий шагнул к ней, успокаивающе погладил по плечу.
   – Успокойся, дочь моя... Братья и сестры! – обратился он к народу. – Будем ли мы судить правительство или ну его на фиг?
   И весь народ Касальянки – мужчины, женщины, старики и дети малые, – вскинув вверх правую руку с пальцами, сложенными в фигу, в один голос ответил:
   – Ну его на фиг!
   – Господа, сдайте оружие, и ну вас на фиг, – вежливым густым баритоном обратился с эстрады к правительству Брусилов.
   Министры послушно сложили оружие рядом с помостом, но продолжали недоуменно топтаться на месте, ибо не понимали – что же значит на фиг? Какой мере наказания или поощрения соответствует эта формулировка?
   Федор откашлялся, снова выступил вперед.
   – Я хочу сделать заявление от имени правительства...
   – Почему вы? – возразил снизу министр торговли. – Вы у нас без году неделю министром. Дайте ветерану...
   И он полез на эстраду. Федор был вынужден уступить ему место.
   – Русичи! – старческим тенором начал Илья Захарович. – Не судите да не судимы будете. Мы не желаем больше служить прогнившему режиму Переса де Гуэйры! Этот тиран дискредитирует русскую идею. Этот мошенник имеет столько бабок... О, сколько он имеет бабок! – закатил глаза министр торговли.
   И тут в наступившей тишине послышался крик осла.
   Все опять оглянулись. К площади приближалась повозка, запряженная осликом. В повозке сидели связанные по рукам Перес де Гуэйра и Алексей Заблудский.
   Повозка медленно двигалась сквозь толпу. Народ Касальянки по привычке кланялся Президенту в пояс. Повинуясь общему порыву, министры опустились на колени. Женихи сплотились теснее, понимая, что сейчас предстоит последняя схватка.
   Ослик дотащил повозку до эстрады и остановился. В повозке, кроме связанных, навалены были винтовки и шашки аммонала.
   – Развяжет меня кто-нибудь или нет, черт меня дери! – вскричал Перес.
   К нему бросились министр финансов и кто-то из толпы зрителей. Переса развязали, принялись за Алексея, находившегося в полубредовом от голода состоянии.
   Перес с трудом поднялся на эстраду.
   – Да здравствует Президент Касальянки! – фальцетом вскричал Илья Захарович.
   Отец Василий осенил Президента крестом.
   Перес снисходительно поцеловал руку священника.
   – Что здесь происходит? – спросил он, оглядывая собравшихся.
   – Да так... ничего... решаем процедурные вопросы... – замявшись, объяснил Брусилов.
   Перес наконец увидел Исидору и Пенкину в свадебных платьях. Он тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя наваждение.
   – Исидора... Что за маскарад?
   Донья кошачьим шагом приблизилась к нему и влепила пощечину, которая прогремела над Касальянкой, как выстрел пушки на Петропавловской крепости. От неожиданности Перес рухнул с эстрады.
   – Ты низложен, наркоман! – воскликнула она.
   – Опять низложен? Да что вы все как сговорились?! – изумленно проговорил Перес, поднимаясь с земли.
   Отец Василий тихо обратился к донье:
   – Вы бы того, полегче, уважаемая... Зачем семейные дрязги выносить на публику? Вы уедете, а нам здесь жить...
   – Взять его! – скомандовала донья, указывая на Переса.
   – Я тебе возьму! – прорычал Перес.
   Произошло всеобщее замешательство. Никто не знал, кого слушаться – Президента ли, получившего увесистую пощечину, его бывшую супругу или местную администрацию?
   Не успел народ опомниться, как раздался запредельно дикий крик:
   – Всем слушать меня! Ложись!
   Конечно, никто сразу не лег, а лишь обернулись на крик. Он исходил с повозки. На ней среди винтовок и аммонала стоял старик в черных очках и в котелке, дотоле мирно наблюдавший за церемонией митинга. В руках у него была ручная граната марки РГД.
   – Да это же Бранко... Гадом буду... – прошептал Иван.
   И действительно, это был старый партизан, проникший в деревню еще накануне вечером и смешавшийся с местными жителями. Он наконец решил, что требуется его вмешательство.
   – Ложись! – еще пуще заорал он, взмахивая гранатой.
   – Бранко, осторожней! – предупредил Перес.
   – Всех взорву к ядрени фене! – орал партизан.
   – Где ты только таким словам выучился? В партшколе? – продолжал иронизировать Перес. – Не бойтесь, господа. У него никогда ничего не взрывается... – обратился он к народу.
   – Да?! А ногу свою забыл с гипсом? – выложил козырь Бранко. – Ложись!
   Народ нехотя лег на траву, как на пикнике.
   – А теперь слушайте, что скажу вам я, коммунист... – с пафосом начал Бранко, для убедительности прижав к груди гранату...
   Перес поморщился. Дурновкусие партизана явно ему претило. Интерполовцы заскучали, предвидя речи о ревизионизме.
   Но не успел Бранко открыть рот, как на площади появились молодожены Дмитрий и Римма. Да не просто появились, а впорхнули туда, как на крыльях, светясь счастьем любви и удавшейся физической близости.
   Римма была в коротеньком сарафане, подчеркивавшем ее длинные стройные ноги, а Биков в шортах и в майке с надписью Pen-club. Они шли, взявшись за руки, затем Биков подхватил подругу на руки и играючи понес ее к эстраде, совершенно не обращая внимания на пикантное положение, возникшее на народном вече.
   За четой молодоженов дружной стайкой бежали кошечки и гамадрилы, причем последние выглядели подчеркнуто интеллигентно.
   Дмитрий подошел к эстраде и сияя поставил Римму на землю. Перес тяжело смотрел на него.
   – Перес, блин! – воскликнул Биков, ударяя Президента по плечу. – Я женился, спаси меня Бог!
   – Поздравляю, – хмуро ответил Перес.
   – А ты, Бранко, чего там торчишь? – обратился к стоящему на повозке партизану Биков. – Слезай, старик! Выпьем за молодоженов! Подать чай!
   Мальчишки-официанты, словно этого ждали, бросились с подносами, на которых стояли стаканчики «фигни», к высоким гостям и к народу.