– Постарайся, Настя, увидеть Алексея Берестова, да расскажи мне хорошенько, каков он собою и что за человек, – наставительно произнесла Лиза.
   – И носит ли он усы, – весело подхватила Настя.
   – Что ты несешь, Настя! – Лизины бровки сошлись к переносице. – Какие усы? При чем здесь усы?!..
   – Так вы же загадали на усы, – опешила Настя. – Сами говорили...
   – Ничего я не говорила! Мало ли что я говорила! Говорила да забыла... Ступай к своим Берестовым и делай там, что хочешь!
   С этими словами Лиза поспешила к лесенке, чтобы спуститься вниз к завтраку.
 
   Молодая дворня, парни и девки числом около двадцати, играли в «горелышки» на краю барского сада в Тугилово. Выстроившись попарно «столбцом», они звонко подхватывали хором вслед за одиноким «горевшим»:
 
– Гори, гори ясно,
чтобы не погасло!
– Погляди на небо —
там птички летят,
колокольчики звенят!
 
 
– Раз, два, три —
огонь, гори!..
 
   Задняя чета разбежалась врознь, «горевший» парень стремительно догнал девку и встал с нею в голову столбца. Новый одиночка стал «гореть»:
 
– Горю, горю жарко!
Едет Захарка!
 
   И все весело подхватили:
 
– Сам на кобыле,
жена – на коровке,
дети – на тележках,
слуга – на собаках!
Погляди наверх —
там несется пест!..
 
   Гости постарше издали наблюдали за игрой, сидя вкруг стола, накрытого к чаю прямо под яблонями, вблизи кухонного флигеля. Жена тугиловского повара, именинница Лукерья Федотовна, восседала с мужем во главе стола, на коем центральное место занимал пузатый медный самовар с поставленным сверху фаянсовым чайником, расписанным красными петухами. Рядом с именинницей сидела приказчица Берестовых со своими двумя дочерьми. Одеты они были с барского плеча, а потому в горелки не играли. Среди прочих сидели прилучинские – Ненила и Анисья Егоровна, ключница Муромского. (Настя и Дунька играли с молодыми).
   Стол был уставлен вареньями и печеньями. Кроме родного, домашнего, было и барское угощенье – синее, красное и полосатое бланманже. Гости чинно хлебали чай из блюдец, мирно беседовали.
   – Блажманже кушайте, гости дорогие, – угощала Лукерья Федотовна. – Блажманже мой Ваня как самому барину готовил.
   Повар Иван Семенович, уже изрядно под хмельком, сиял как тот начищенный медный самовар, что стоял на столе. Прикрывая глаза, он задушевно выводил на балалайке «Ясного сокола». Егерь Никита искусно ему подыгрывал.
   Бланманже накладывали в розеточки осторожно, с почтением.
   – Ты, Лукерья, неверно говоришь, – молвила приказчица. Барин велит говорить «бланманже», а не «блажманже». Очень серчает.
   – Пущай «бланманже», – согласилась Лукерья. – А по мне «блажманже» красивше.
   – Нашему барину такого бы повара, – сказала Ненила. – Глядишь, и нам перепало бы. А то и себя, и всех овсянкой заморил. И мясо всегда сырое, с кровью. Бр-р!..
   – Это он после кончины барыни на аглицкую моду свихнулся, – пояснила Анисья Егоровна.
   – Обеднял, что ли? – посочувствовала приказчица.
   – Овес не от бедности, – вступилась за барина ключница. – Овес для здоровья полезный.
   – Лошадям он полезный, – буркнула Ненила.
   Иван Семенович вдруг встал и расплылся в улыбке, указывая пальцем:
   – Вона!.. Молодой барин прискакали-с...
   Все посмотрели туда, где среди деревьев ярко светилась над крупом коня белая рубаха, мелькая из света в тень.
 
   Алексей Берестов придержал коня и повел его шагом, по кругу приближаясь к играющим. Он был разгорячен верховой прогулкой – щеки горели, глаза сверкали, ворот рубахи был широко распахнут. Картинно подбоченясь, он игриво поглядывал на парней и девок. Те немного стушевались присутствием барина, но, переглянувшись, продолжили игру. Озорно тряхнув белокурой головой, «горевший» заголосил лукавую запевку:
   – Горю-горю, пень!
   – Чего горишь? – хором вопросили девки и ребята.
   – Девки хочу! – смело ответствовал он, кося глазом на барина.
   – Какой?
   – Молодой!
   – А любишь?
   – Люблю!
   – Черевички купишь?
   – Куплю!
   – Прощай, дружок!
   – Не попадайся!..
 
   Последняя пара разбежалась, «горевший» стремглав пустился за девкой и скоро догнал ее – признаться, она не очень спешила. Новая чета встала в голову столбца, случившийся одиноким занял свое место...
   И тут молодой барин не утерпел. Он спрыгнул с коня, подвел его к «горевшему» и, передавая узду, приказал:
   – Погуляй и сведи на конюшню. Теперь я гореть буду!
   Все оживились, засмеялись, ожидая забавы.
   Последней парой стояли Настя и Дунька, парней на всех девушек не хватило.
   – Ой, – задохнулась от страха Дунька. – Пропали...
   – Ништо, – Настя подобралась вся, как кошка, – меня ему не догнать...
   – Гори, гори ясно! – закричал барин громко, не хуже деревенских. – Чтобы не погасло!
   Голос его не терялся даже в хоре.
 
– Погляди на небо,
там птички летят,
колокольчики звенят!
 
   – Раз, два, три – огонь, гори! – выкрикнул Алексей Берестов и сорвался пулей с места.
   Настя и Дунька порскнули в разные стороны. Дунька заметалась, заверещала, обмерла – и встала, как столб, закрыв глаза. Но барин как ветер промчался мимо, устремившись за бойкой Настей. Только мимоходом коснулся Дуньки рукой.
   – Ишь, какая! Ужо я тебя! – раззадорившись, кричал он Насте.
   Та бегала кругами, ловко увертываясь среди деревьев.
   Парни и девки не оставались безучастными.
   – Шибче, барин! – подбадривали ребята. – За косу ее хватай!..
   – Лети, Настена!.. Лети, касатка!.. Не поддавайся!..
   За чайным столом, забыв чинность, все поднялись и с интересом следили за игрой.
   – Бешеный какой... – охнула Ненила.
   – Сроду такого не видывала, – подивилась Анисья Егоровна, – чтобы барину – и в горелки с дворовыми бегать...
   – Они у нас – чистый огонь-с, – с одобрением сказал Иван Семенович.
   Алексей наконец догнал Настю и с ходу, поворотив ее лицом к себе, крепко поцеловал в губы.
   – Ох! – только и успела охнуть она, как барин тут же припечатал ей второй поцелуй.
   – Вот охальник... – потрясенно прошептала Ненила, опускаясь на скамью.
   Все остальные – и молодежь, и пожилые – были довольны победой барина и кликами выражали свое одобрение. Иван Семенович ударил плясовую.
 
   – ...Ты откуда такая взялась? – запыхавшись, спрашивал Алексей, держа Настю за руку и ведя ее в голову столбца. – Я тебя не знаю...
   – Прилучинская я. Григория Ивановича Муромского, соседа вашего...
   – Этого сумасшедшего англомана?
   – Как-как? – не поняла Настя. – И вовсе он не сумасшедший. Он хороший. А дочка у него – загляденье.
   – Ну да! Знаю я здешних барышень. У них одни книжки в голове. Жеманницы. Слова попросту не скажут. Не то, что ты!
   Они встали на свое место впереди всех. Перед ними стояла Дунька, надув губы и с глазами, полными слез.
   – Ну, что ты? – с улыбкой спросил Берестов. – Начинай!
   Дунька помотала головой и указала пальцем на Настю.
   – Ей гореть... Барин меня первую догнал.
   Алексей оторопел, изумленно оглядел Дуньку.
   – Ах, тебя первую?! – он рассмеялся. – Ну, так получай награду!
   Он крепко обнял Дуню и наградил ее поцелуем в губы.
 
   Спускались летние сумерки над Прилучиным, из раскрытых окон барского дома доносились звуки фортепиано. Это играла мисс Жаксон.
   В глубине парка, в конце отдаленной аллеи, Лиза с нетерпением ожидала возвращения Насти.
   Вот послышались шаги, Настя быстро вышла на аллею и ойкнула, едва не столкнувшись с барышней.
   – Наконец-то, – выдохнула Лиза, схватила Настю за руку и усадила на ближайшую скамью. – Рассказывай...
   – Ну, Лизавета Григорьевна, – сказала Настя, переведя дух, – видела я молодого Берестова!.. Нагляделась довольно – целый день были вместе...
   – Расскажи, расскажи по порядку!
   – Извольте-с... – Настя посидела еще немного, успокаивая дыхание, и начала: – Вот пошли мы, как вы разрешили, на именины поваровой жены в Тугилово – я, Анисья Егоровна, Ненила, Дунька...
   – Хорошо, знаю! – Лиза в нетерпении дернула Настю за рукав. – Ну, потом?
   – Позвольте-с, расскажу все по порядку... Вот пришли мы к самому обеду. Комната полна была народу. Были колбинские, захарьевские, приказчица с дочерьми, хлупинские...
   – Ну! А Берестов?
   – Погодите-с, – Настя превосходно замечала возбуждение барышни, но, шутя, играла с нею, как кошка с мышью. – Вот мы сели за стол, приказчица на первом месте, я подле нее... А дочери и надулись, да мне наплевать на них!..
   – Ах, Настя, как ты скучна с вечными своими подробностями! – Лиза вскочила со скамьи. – Мочи нет слушать!
   Она сделала вид, что ей вовсе уже не интересен Настин рассказ, и решительно направилась к дому.
   – Да как же вы нетерпеливы! – Настя поспешила за ней.
   Возле ограды барышня замедлила шаг, и Настя продолжила рассказ:
   – Ну вот, вышли мы из-за стола... А сидели мы часа три, и обед был славный...
   – Настя!
   – Вот вышли мы из-за стола и перешли в сад чай пить, а молодые стали играть в горелки, и мы с Дунькой тоже. И как только пришел наш черед бежать – тут молодой барин и явился! Прискакал на коне, как гусар!..
   Лиза остановилась, как споткнулась.
   – Ну, что ж? Правда ли, что он так хорош собой?
   – Удивительно хорош! – Настя показала, каков был барин на коне. – Красавец, можно сказать: стройный, румянец во всю щеку – и усы... Премиленькие такие усики!
   Лиза как будто и не слышала про усы, пошла далее.
   – А я так думала, что лицо у него бледное... – разочарованно промолвила она. – Что же, каков он тебе показался? Печален, задумчив?..
   – Что вы! Долой с коня – и ну с нами в горелки бегать!
   – С вами в горелки бегать?! Невозможно!
   – Очень возможно! Да что еще выдумал: поймает – и ну целовать! – И припомнила: – А усики-то щекочутся...
   Тут уж Лиза встала как вкопанная, всплеснула руками и уставилась на Настю пристально. Помолчала и сказала:
   – Воля твоя, Настя, ты врешь.
   – Воля ваша, барышня, не вру, – Настя тоже не отводила глаз. – Я насилу от него отделалась. Целый день с нами так и провозился...
   Лиза круто отвернулась от Насти и быстро пошла прочь, вскричав на ходу:
   – Да как же говорят, что он влюблен и ни на кого не смотрит?!..
   – Не знаю-с! – поспешая за нею, тараторила Настя. – А на меня так уж слишком смотрел! Да и на Таню, приказчикову дочь, тоже, да и на Пашу колбинскую, да грех сказать – никого не обидел, даже нашу Дуньку! Такой баловник!..
   – Это удивительно... Да что он в Дуньке-то нашел?!..
   С этими словами, сказанными громко, не таясь, они вошли в дом.
 
   И вот уже Настя собирала барышню ко сну. Сидя перед зеркалом и заплетая волосы на ночь, Лиза спросила:
   – А что в доме про него слышно?
   – Про кого? – отозвалась Настя, застилая постель.
   – Ах, Настя! Да про Берестова же!
   – А что слышно... Барин, сказывают, прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно не хорошо: за девушками слишком любит гоняться. Да, по мне, это еще не беда: со временем остепенится...
   Настя уложила барышню в постелю, укрыла одеялом, подоткнула под бочок как маленькой.
   – Как бы мне хотелось его видеть! – сказала Лиза со вздохом, уже борясь со сном.
   Настя присела на край кровати, заговорила шепотом, будто сказку на ночь рассказывала:
   – Да что же тут мудреного?.. Тугилово от нас недалеко, всего три версты... Подите гулять в ту сторону или поезжайте верхом... Вы верно встретите его... Он же всякий день, рано поутру, ходит с ружьем на охоту...
   – Да нет, нехорошо... – возражала Лиза, уже прикрыв глаза. – Он может подумать, что я за ним гоняюсь... К тому же отцы наши в ссоре, так и мне все же нельзя будет с ним познакомиться... – Она примолкла, засыпая.
   – Ну, поглядим еще... Утро вечера мудренее... – успокоила ее Настя.
   Вдруг Лиза села на постели, широко раскрыв глаза.
   – Ах, Настя! Знаешь ли, что?!..
   – Ахти, господи!.. – отпрянула Настя.
   – Наряжусь я крестьянкою!
   Настя прыснула, прижала пальцы к губам и сказала:
   – А и в самом деле!.. Наденьте толстую рубашку, сарафан – да и ступайте смело в Тугилово!.. Ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает...
   – А по-здешнему я говорить умею прекрасно. – Лиза снова упала на подушку, повернулась на бок и счастливо прошептала: – Ах, Настя, милая Настя! Какая славная выдумка!..
   И тотчас же заснула.
   Настя перекрестила ее, загасила свечи и вышла вон.
 
   И тотчас светелка Лизы наполнилась лунным сиянием.
   Глаза девы распахнулись, она повернулась к окну. Сквозь ветки липы прямо на нее смотрела круглая луна.
   Лиза встала, подошла к окну.
   Двор усадьбы, сад, село на холме и далекий лес – все было залито голубым лунным светом.
   Лиза вздохнула и вернулась к постели. Но не легла, а только присела – не спалось...
 
   ... – Авдотьюшка, дружочек, дай хоть один блиночек! – верещал Петрушка.
   – Сядь у окошка
   Да подожди немножко, – отвечала кукла Авдотья, скрываясь за пестрым пологом, свисавшим с обруча над головою бродячего кукольника.
 
   – Пока муж придет в дом,
   Угости скорей блином! – увещевал надетый на руку Петрушка.
 
   – Ну уж ладно,
   Говоришь ты больно складно, – прорычал грозным басом кукольный муж, появляясь над пологом и принимаясь дубасить Петрушку колотушкой.
   Скрипучий, пронзительный голос Петрушки, изображаемый с помощью пищика, доносился до крайних рядов небольшого уездного базара, куда лихо подкатила легкая летняя коляска. В ней сидели Лиза и Настя, правила коляской Дунька. Осадив лошадей, она вопросительно оглянулась назад. Настя и барышня, раскрыв рты, с одинаковым любопытством глазели по сторонам. А вокруг кипела базарная жизнь: стоял неумолчный говор, мычали коровы, привязанные к телегам, били крыльями куры и гуси, блеяли в загоне овцы...
   Мужики, бабы, девки, парни из окрестных сел, с корзинами и без, сновали между рядами и телегами, с которых продавали овощи, фрукты, мясо, птицу, лапти, горшки и еще всякую утварь, живность и снедь. Вот проехал мимо барин верхом на мерине, которого вел под уздцы стремянный, следом тащился слуга. Барин указывал ему, что купить. Проезжали и другие коляски, переваливаясь на рытвинах, в них сидели барыни и барышни, тоже с интересом глазели по сторонам, выбирали товары.
   Небо было ясное, высокое, голубое...
   О чем распорядилась Лиза, с помощью Насти сойдя с коляски, не было слышно за шумом базара, а только Настя, получив денег, стремглав побежала к единственной лавке. Дунька осталась сидеть на облучке, а Лиза побрела вдоль торговых рядов.
   Одни торговцы зазывали, выкликали товар, другие стояли молча, будто им и дела нет, да утирали раскрасневшиеся от жары лица.
 
– А вот сбитень горячий!
Подходи, кто с похмелья плачет!
С нашего сбитня голова не болит,
Ума-разума не вредит.
Извольте кушать,
А не глядеть да слушать!..
 
   Рядом другой продавец старался:
 
– Лучшей репы в свете нет!
Какой вкус, какой цвет!
Все едят да хвалят,
Нашего брата по головке гладят!..
 
   За прилавком с деревянными и глиняными игрушками кудрявый весельчак выкрикивал:
 
– Игрушечка диво,
Забавна, красива!
Угодно купить?
Могу уступить!..
 
   Но Лиза уже не могла оторвать глаз от «панорамы», то есть яркого ящика с двумя увеличительными стеклами и коньком наверху, внутри которого вращались «картины». Рядом стоял дед-раешник, одетый в серый домотканый кафтан, расшитый желтой и красной тесьмой, в лаптях и шапке-коломенке, на которой болтались цветные ленточки. Он крутил рукоять и пояснял:
 
– Вот вам город Париж,
Что въедешь, то и угоришь...
А вот и город Марсель,
Что не видите отсель...
 
   Лиза не утерпела и припала к увеличительному стеклу. Ах, какая красота ей открылась!..
 
   – А вот город Питер, – слышала Лиза речь деда, —
 
Что барам бока повытер!
Там живут смышленые немцы
И всякие разные иноземцы.
Русский хлеб едят
И косо на нас глядят.
Набивают свои карманы
И нас же бранят за обманы...
 
   – Барышня! – дернула Лизу за рукав Настя, и барышня с неохотой оторвалась от прелестной картины.
   – Вот! – в одной руке Настя держала четыре аршина толстого полотна, в другой – пятиаршинный кусок синей китайки.
   – Изрядно, голубушка! – порадовалась Лиза. – Теперь – пуговки медные!.. Пошли к офене!
   Лиза не забыла дать деду денежку, ухватила Настю за рукав и потянула за собой.
   Коробейник щедро насыпал Насте полную горстку пуговок.
   – На пятиалтынный не много ли? – улыбнулась ему Настя.
   – Для такой раскрасавицы лишнего не жалко, – сверкнул глазом офеня и прибавил потаенно: – А для барышни отдушки есть... Иноземные!..
   – Благодарствуйте! – Настя поклонилась офене и поспешила за барышней, которая уже устремилась на звук волынки. Это на полянке за базаром, в окружении толпы зевак, показывал свое искусство медвежатник.
   – А ну-ка, мишенька, – говорил он, – покажи, как бабушка Ерофеевна блины на масленой печь собиралась, блинов не напекла, только сослепу руки сожгла да от дров угорела? Ах, блины, блинцы!..
   Медведь лизал лапу и ревел. Зрители добродушно смеялись, а Лиза и Настя пуще всех.
   – А как, Михаил Потапыч, красные девицы белятся-румянятся, в зеркальце смотрятся, прихорашиваются?..
   Медведь уселся, одной лапой стал тереть морду, а другой вертел перед собой...
 
   В девичьей все были заняты делом: кто ткал, кто прял, кто шил, кто вязал. А кто и вышивал. В большой комнате было светло и уютно: в солнечных лучах плавали пылинки, горела лампадка пред иконой Богоматери, мирно постукивал ткацкий станок да журчали веретена. Девушки работали и пели – ладно, негромко и печально.
 
Вышла Дуня на дорогу,
Помолившись Богу.
Дуня плачет, завывает,
Друга провожает.
 
 
Друг поехал на чужбину,
Дальнюю сторонку,
Ох уж эта мне чужбина —
Горькая кручина!..
 
 
На чужбине молодицы,
Красные девицы,
Остаюся я младая
Горькою вдовицей.
 
 
Вспомяни меня младую,
Аль я приревную,
Вспомяни меня заочно,
Хоть и не нарочно.
 
   Настя и Дунька трудились над нарядом для барышни. Одна обметывала ворот у рубахи, другая пришивала пуговки к сарафану.
   Дверь тихонько приоткрылась, заглянула барышня, спросила кивком – ну как, готово ли?..
   Настя и Дунька согласно кивнули в ответ.
   Тогда Лизавета широко распахнула дверь и вошла решительно, по-хозяйски. Прошлась между девками, поглядывая строго – кто чего наработал, и вышла, на ходу еще раз покосившись на Настю и дав ей знак: жду, мол.
   По уходу хозяйки Настя и Дунька скорехонько прикончили дело, перекусили нитки – и Настя на вытянутых руках вынесла сшитый синий сарафан и белую полотняную рубаху.
   Не прекращая пения, девушки переглянулись улыбчиво – все-то они знали...
 
   – ...А ведь признайся, Настя, никогда еще не казалась я тебе так мила? – спросила Лиза, примеривая обнову перед зеркалом в своей светелке. – И почему я не родилась крестьянкою?!..
   Она с удовольствием оглядела себя с головы до ног, потом низко поклонилась зеркалу, опустив руку до пола.
   – Благодарствуйте, барин! – Выпрямилась и покачала головою: – Не пойму я, что вы говорите... – И сделала глупое лицо. – Я дочь Василья-кузнеца, из Прилучина, иду по грибы!.. Ну, как, Настя, похоже? – Лиза по-крестьянски закрылась рукавом.
   Настя критически смотрела на барышню, скрестив руки на груди и подперев подбородок кулачком.
   – Уж больно личико у вас... – Настя не могла подобрать слово, наконец, нашла. – Беленькое...
   – А ты хочешь, чтоб оно черненьким было? Я, чай, не эфиоп!
   Лиза рассмеялась и крутнулась перед зеркалом.
   – Девка – и в туфлях! – фыркнула Настя. – Так не бывает.
   Лиза задумалась на минуту – и сбросила туфельки.
   – А босиком – бывает?
   – Босиком бывает...
   Прямо в белых нитяных чулочках Лиза сбежала вниз по лестнице, спорхнула с крыльца, пробежала несколько шагов по траве – и вдруг запрыгала, держась одной рукою за пятку.
   – Ой, колется...
   – Непривычны вы босиком, – подходя, сказала Настя. – Ножки нежные...
   – Вели принести лапти, – приказала Лиза.
   – Так по вашей ножке и не найти, больно мала, – засомневалась Настя.
   – Тогда вели сплести! К утру чтобы были!.. – Лиза топнула необутой ножкой по земле, вновь вскрикнула от боли и схватилась за ногу.
   Настя отломила веточку с куста, присела подле барышни и смерила веточкой ступню. Лишнее отломила.
 
   ...Весело помахивая веточкой-меркой, Настя бежала по тропинке вдоль берега. Река сверкала сквозь осоку, искрилась на перекатах. Змейкой струилась навстречу тропинка. Солнце мельтешило в листве. Настя жмурилась на бегу и чему-то улыбалась. На скрипучем мостке задержалась, глянула вниз. В прозрачной воде лениво шевелили хвостами голавли.
   – Ужо я вас... – пообещала им Настя и сбежала с мостка, всполошив на мелководье белоснежных гусей. Они грозно зашипели вслед, но Настя уже скрылась за прибрежными кустами...
 
   На лугу мирно паслись швейцарские коровы, позванивая своими колокольцами. Пастух Трофим, русый и кудрявый молодец, лежал навзничь в траве, запрокинув руки за голову, жевал травинку и смотрел в небо. Там захлебывался песней жаворонок.
   – Трофи-и-им!.. – послышался крик Насти.
   Пастух приподнялся на локте – вставать было лень – и с улыбкой поджидал девушку.
   – Трофимушка!.. – Настя подбежала, запыхавшись, и села рядом. – Вот... – она протянула веточку и перевела дыхание, – надобно сплести пару лаптей по этой мерке.
   – Изволь, – отвечал пастух, по-прежнему улыбаясь, – сплету тебе так, что любо-дорого... – Он разглядел веточку. – Кому ж это понадобились детские лапоточки?..
   – Не твое дело, – отвечала Настя. – Не замешкай только работою, принеси к завтрашнему утру. Страсть как надо!..
   – Дорого обойдется... – Трофим лукаво прищурил глаз.
   – Откуплюсь, не то... – Настя тоже улыбалась, смотрела ему в глаза и не спешила вставать.
   – За скорую работу вперед платят... – протянул Трофим – и вдруг обхватил Настю, повалил в траву и принялся целовать.
 
   Лиза тоже проснулась, соскочила с кровати и подбежала к окну.
   Весь дом еще спал.
   За воротами заспанная Настя ожидала пастуха.
   Все ближе и ближе играл рожок, и вот уже деревенское стадо потянулось мимо барского дома. Трофим, перестав играть, подошел к Насте, отдал ей маленькие пестрые лапти и получил полтину в награждение. Этого ему показалось мало, он потянулся обнять Настю, но та отмахнулась, с досадою указав на барские покои.
   Пастух снова заиграл и пошел восвояси. Стадо, пыля, потянулось к реке.
 
   ...Лиза любовалась собой, и так и сяк вертясь перед зеркалом, кокетливо держа косынку за углы, притопывая лапотками.
   – Спасибо, милая Настя! – вполголоса говорила она, боясь потревожить свою соседку, мисс Жаксон. – Какая же ты славная! И что бы я без тебя!?.. Ну, с Богом?..
   – Вы, барышня, в таком виде осрамитесь, – изрекла Настя.
   – А что? – удивилась Лиза. – Чем не селянка?
   – А волосы? – показала Настя. – Нешто так девки носят?
   – И то! – спохватилась Лиза. – Заплетай скорей!..
   Настя принялась заплетать ей косу, а Лиза в это время давала ей наставления:
   – Если мисс Жаксон спросит, где я, скажи, что барышня, мол, решила с этого дни выполнять английское правило, встала пораньше и пошла гулять...
   – А какое правило? Если спросит...
   – «Early to bed and early to rise
   Makes the man healthy, wealthy and wise»!
   – Ну, барышня, такое мне и не повторить!..
   – Скажи по-нашему: «Кто рано встает, тому Бог подает».
   – Так-то лучше...
   – Сама же ожидай меня... Ну, хоть на конюшне. Платье не забудь!..
   Коса была заплетена, легла на грудь.
   – Хороша девка! – одобрила Настя. – Кузовок не забудьте, вы ж по грибы идете...
   Они беззвучно рассмеялись, прижимая пальцы к губам.
   – В тугиловской роще не забирайте влево, – наставляла Настя, когда они тихонечко спускались по лестнице, – а то как раз угодите в Бесовское болото...
   – Отчего-то оно бесовское?
   – По-разному говорят... А вот как мне бабушка рассказывала. Еще до француза это было... Одна пастушка стерегла свиней недалече от этого болота. И сделалась беременною. И никак не могла объяснить, почему это случилось, только все повторяла про болотного беса...
   – Ой, страхи какие!..
 
   Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков ожидали солнца.
   Лиза, казалось, не шла, а летела.
   Ее ножки в пестреньких лапотках, мелькая, приминали седую от росы траву. Лиза озиралась на ходу, боясь какой-нибудь знакомой встречи, но при том веселилась по-младенчески и даже напевала под нос:
 
Капитанская дочь,
Не ходи гулять в полночь...
 
   Только приблизившись к березовой роще, стоящей на рубеже отцовского владения, Лиза пошла тише. В сумрак рощи она вошла уже совсем тихо, как в храм.
   Глухой, перекатный шум дерев приветствовал девушку. Веселость ее притихла. Сердце сильно билось, само не зная почему...
   Лес потемнел, березы сменились осинами, стали попадаться все чаще хмурые ели. Скоро открылась тихая полянка, посередь которой, как зеркальце, отсвечивал далекое небо маленький бочажок-озерцо. Лиза огляделась, присела на бревно и заглянула в бочажок.
   Таинственный мир открылся ей. Хозяином в нем был толстый жук-плывунец, то нырявший деловито в глубину, то лениво поднимавшийся к поверхности глотнуть воздуху. Мелкие козявки споро скользили по глади воды. Шныряли головастики, лягуха таращила глаза...