Страница:
– Вот именно.
– А что говорят там? – Игорь Николаевич указал глазами на потолок.
– Там понимают, не подгоняют, но очень надеются на скорые результаты.
– Я думаю, все будет нормально.
– Обязательно. Мы неизбежно всех переловим и блокируем. Только хватит ли нам времени. И не гоняемся ли мы за бумажкой на веревочке?
Я притомился и стал даже немного привыкать к Топтуну. Мужик вел себе скромно и, если можно так выразиться, надежно, во всяком случае мне так и не удалось от него избавиться ни в Пассаже, ни на оптовом промтоварном рынке.
Как я ни старался, но потерять Топтуна из виду больше чем на десять секунд мне не удавалось ни разу. На втором часу нашего путешествия в голову мне пришла мысль, испугавшая меня почти до обморока. Я рванулся к телефону и постоянно промахиваясь мимо кнопок, набрал свой домашний номер телефона. Дома, по словам мамы, все было нормально.
И слава Богу. Я позвонил Алиске, сообщил, что сегодня ну никак не смогу с ней встретиться, пообещал перезвонить ей завтра с утра попросил некоторое время мне домой на звонить.
– Проблемы? – спросила Алиска.
– Все те же, – ответил я. – Только в профиль. Завтра расскажу подробнее.
После этого я еще погулял по улицам. В кафе я сидел, демонстративно рассматривая Топтуна. А он делал вид, что его это совершенно не касается.
Стыдно, но я сдался первым. Черт с ним, с Топтуном, нужно ехать домой, снять промокшие туфли и попытаться хоть немного поработать. Война, ясное дело, не ждет.
«Жигули» все также стояли возле моего дома, за рулем кто-то сидел, а когда я поднялся по ступенькам своего крыльца, за спиной знакомо хлопнула дверца автомобиля с плохо работающим замком.
– Тебе звонили, – сказала мама, как только я переступил порог квартиры. – Я записала на листочке.
– Спасибо.
– Кушать будешь?
– А что у нас?
– Борщ, каша и котлеты.
– Борща совсем чуть-чуть.
– Хороший борщ получился.
– Я не очень хочу есть, – туфли я снял, с отвращением стащил мокрые липкие носки.
Алиска в таких случаях советует набить обувь газетами. Я больше на улицу не собирался, поэтому просто поставил туфли на батарею в кухне.
Кто там мне звонил? Кулинич, Брукман и… Это уже интересно. Мне звонил Репин. Не тот, который художник, а тот, который года три назад рассказывал мне о журналистской этике, прежде чем меня выперли с очередного места работы. Сергей репин даже оставил мне номер своего домашнего телефона, возле которого мама поставила заметку «после 23-00».
Я переоделся, включил компьютер, но сесть за него не успел – мама позвала есть.
– Ты не слышал, свет отключать не собираются? Мне звонила Ирина.
Ирина – мамина подруга и единственный в осеннне-зимний период ее независимый источник информации. Слухи маме иногда сообщаются самые фантастические.
– До выборов свет выключать не будут, – принимаясь за борщ с легким сердцем пообещал я. – Нужно быть полным идиотом, чтобы устроить такое во время избирательной компании.
Тут можно быть совершенно уверенным. Даже доллар перестал прыгать ближе к концу президентской гонки. Газ будут покупать за последние деньги, лишь бы дотянуть до священного дня, когда великий народ независимой Украины в едином порыве… Голосовать я не пойду, а вот мысль о газе мне кое-что напомнила. Можно здесь поковыряться. Войну выкопать вряд ли удастся, а вот повод к ней…
Я быстренько доел и отправился к компьютеру.
Весь вид Петрова говорил о том, что он кого-то ждет, а роза, которую он достаточно небрежно держал в левой руке, должна была указывать на то, что ждет он представительницу противоположного пола. Дама явно запаздывала, настроение у кавалера колебалось между отметками «плохое» и «очень плохое».
Петров не оглядывался, не крутил головой по сторонам, он просто неторопливо переставлял ноги, следя только за тем, чтобы не ступить в лужу. Также размеренно он продолжал двигаться, когда сзади его нагнал мужчина лет пятидесяти, в строгом черном пальто.
Не оборачиваясь, Петров негромко сказал:
– Во-первых, никогда больше не подходите ко мне
сзади. Во-вторых, не нужно изображать из себя девушку на первом свидании и опаздывать на встречу.
– А что произойдет, если я нарушу ваши пожелания? – спросил подошедший, обходя Петрова.
Петров остановился и подождал, пока мужчина поравняется с ним, потом, не поворачивая головы, произнес ленивым голосом:
– По первому пункту, вы рискуете получить в лицо. По второму, я просто уйду и больше вы не сможете наслаждаться моим обществом. И не нужно набирать воздуха, чтобы сразить меня возможным разглашением моих грехов, Иван Иванович. Шум вокруг меня, насколько я понял, вас не устроит на данном этапе. А я, в течение недели, успею достаточно аргументировано подкатиться к своему начальству с легендой о попытках вербовки меня негодяем, скрывшимся под псевдонимом Иван Иванович Иванов.
– За опоздание извините, Сергей Сергеевич, просто было слишком много дел…
Петров тихо засмеялся и обернулся, наконец, к собеседнику:
– Уважаемый Иван Иванович, насколько я могу судить, вы обратились ко мне из-за того, что в моей персоне совместились три важных для вас качества – жадность, место работы и отсутствие ярко выраженного идиотизма. Так?
– Ну…
– Так. Со своей стороны, я связался с вами только в силу двух аргументов, моего первого качества и того, что вы об этом качестве осведомлены. Мои второе и третье качество в настоящий момент позволяют мне ощутить некоторый дискомфорт от нашего общения. Мы знакомы только неделю, чуть меньше, и у меня уже появляется сильное желание с вами поссориться. Я не желаю, чтобы из меня сделали козла отпущения, или чтобы вся моя жизнь пошла псу под хвост только из-за того, что у кого-то не хватило ума вовремя являться на встречу и назначить эту встречу в нормальном месте.
– Вы сегодня очень раздражены, Сергей Сергеевич…
– Я сегодня не раздражен, я сегодня зол, я сегодня свиреп, дышу огнем и брызжу ядом…
– У вас неприятности на работе?
– У меня нет неприятностей на работе, у меня есть неприятности от общения с вами. Когда я передавал вам информацию о готовящейся высылке Горяинова, не подразумевалось, что кто-нибудь погибнет. И это мне сильно не нравится. Теперь я должен полагать, что любая другая информация, которую вы получите от меня, будет тоже стоить кому-то жизни?
– Теперь уже вы, Сергей Сергеевич, строите из себя девочку. Откуда такая щепетильность у человека вашей профессии и с вашим послужным списком? И что это за бред вы несли о том, что вам поверять ваши начальники, когда вы придете к ним с историей о вербовке? Вы правы, мы обратились к вам как к специалисту. И не нужно портить впечатление. Тем более что я готов принести свои извинения за инцидент с майором Бойко. Мы не планировали…
– Серьезно?
– Хорошо, я обещаю вам, что в дальнейшем мы не будем предпринимать…
– Это только разговоры!
Иван Иванович развел руками:
– Извините, я просто не успел.
Иванов достал из кармана своего пальто конверт и протянул его Петрову.
Петров хмыкнул, принимая конверт.
– Конфликт улажен? – осведомился Иван Иванович.
– Если в конверте то, на что я надеюсь и в достаточном объеме – улажен.
– Знаете, Сергей Сергеевич?
– Знаю, – тяжело вздохнул Петров, – я циничен. Но, заметьте, со мной легко работать, если перестать заниматься ерундой.
– И еще с вами очень тяжело общаться.
– Тогда давайте сведем наш разговор до минимума, – Петров взглянул на часы, – у вас еще есть десять минут.
– Тогда о главном. Мне нужно, чтобы вы нашли возможность ознакомиться с бумагами, над которыми работал Горяинов. В кратчайшие сроки.
– Разрешите бегом?
– Что? – не понял Иванов.
– Когда конкретно?
– Максимум – неделя. Если возможно раньше – тем лучше.
Петров помолчал, потом поднял воротник плаща:
– Погода плохая, просто ужас.
– В случае ускорения процесса мы сможем увеличить гонорар.
– Сделаю все от меня зависящее, чтобы оправдать оказанное доверие. Нужно будет только куда-нибудь спровадить на пару дней своего российского коллегу. Гостя, я бы даже сказал.
– С ним какие-то проблемы?
– В смысле, не нужно ли его пристрелить? Не нужно. У моего тезки просто аллергия к воздуху независимой Украины. Он мечтает только о том, чтобы вернуться к своей молодой супруге.
– Кстати, о российских коллегах, ничего нового? – вопрос был задан небрежным тоном. Настолько небрежным, что Петров поцокал языком.
– Что-то не так? – спросил Иван Иванович.
– Я вас уже кажется просил, если у вас возник вопрос, формулируйте его просто и однозначно. Не нужно искать обходных путей.
– Хорошо, что слышно о совместных действиях российской и украинской сторон?
– А что, они должны действовать совместно? Шучу, шучу. Завтра утром, на территории России будут брать группу украинцев, воевавших в Чечне. Руководить операцией будет представитель российской стороны. Допросы будут проходить при участии украинской стороны. Все неофициально. Двадцать девятого числа нечто подобное пройдет в отношении группы крымских татар, только на море, в районе Новороссийска. Все.
– Я хотел…
– Извините, теперь действительно все, – сказал Петров, – у меня закончилось время.
От памятника к ним приближалась девушка.
– Это к вам? – быстро спросил Иванов.
– Естественно, или вы хотели, чтобы я просто так маячил здесь в ожидании вас? У меня здесь свидание, для любого наблюдателя мы с вами просто знакомые, поболтавшие, пока ко мне не пришла сегодняшняя дама моего сердца.
Девушка помахала рукой и ускорила шаг.
– Очень рад был с вами встретиться, – громко сказал Петров, протягивая руку Ивану Ивановичу.
– До свиданья, – в тон ему ответил Иванов.
– Людочка, я уже потерял всякую надежду, – почти прокричал Петров, – вы просто садистка. Я ведь мог простудиться. Но что там я, главное – роза могла простудиться.
Людочка что-то прощебетала, Петров церемонно поцеловал ей руку, вручил розу и взял под локоток.
Иван Иванович быстрым шагом пересек сквер и подошел к машине, ожидавшей его в переулке. Возле машины оглянулся, словно обдумывая что-то, качнул головой и сел за руль.
Стук в дверь раздался снова.
– Сейчас, – недовольно сказала Лариса, мельком глянула в зеркало и открыла дверь. Только после того, как дверь с шумом отъехала в сторону, Лариса сообразила, что вообще-то сейчас должна была бодрствовать ее напарница, Виктория Егоровна.
Перед дверью стоял какой-то парень.
– Чего тебе? – спросила Лариса. Парень был точно не из ее вагона.
– Можно войти? – с улыбкой поинтересовался парень.
– Куда?
– В купе.
– Чего? – Лариса почувствовала, как краска начала заливать лицо.
Какой-то хмырь разбудил ее, а теперь несет чушь…
– Минуточку, – парень достаточно фамильярно толкнул проводницу в грудь, шагнул вслед за ней в купе и закрыл за собой дверь.
– Ты чего? – потеряв от неожиданности голос, прошептала Лариса.
– Не насиловать, не бойся, – парень закрыл дверь на замок.
– Я кричать…
– А я тебе глотку вырву, сука, – также мило улыбаясь, пообещал парень. – Сидеть.
Лариса села.
– Ты тут часто ездишь.
Лариса не поняла, спрашивал парень или наоборот, констатировал, но на всякий случай кивнула.
– Очень хорошо. Значит, мы всегда можем с тобой снова встретиться. Так?
– Ага, – выдавила из себя Лариса.
– Значит, нам с тобой ссориться не с руки…
– Да, – торопливо согласилась Лариса, – конечно.
Она слышала рассказы о нападениях на вагоны. Эти рассказы были очень похожи на слухи, но и на правду они тоже были слишком похожи. Времена такие.
За дверью послышались шаги, тяжелые, будто что-то перетаскивали.
– Чтобы мы с тобой не ссорились, красавица, ты сразу после моего ухода все забудешь. Договорились?
– За-забуду.
– Очень хорошо. И если до места назначения обнаружишь в вагоне что-нибудь странное – не станешь этого замечать. Ага?
– Ага.
Из коридора послышался тихий разговор, слов Лариса не разобрала. Потом Лариса почувствовала, что поезд притормаживает.
Лязгнула дверь в тамбуре.
– Мне пора, – снова улыбнулся парень, – а ты лучше не забывай, что я тебе говорил. О своей напарнице не переживай, с ней тоже поговорили.
Парень вышел, через секунду поезд снова начал набирать скорость – Лариса сидела не шевелясь, глядя на дверь купе.
Потом пришла Виктория Егоровна, глянула на Ларису испуганными глазами, вздохнула тяжело, но ничего не сказала. Они не стали обсуждать случившегося. Когда к ним заглянула проводница из соседнего вагона и поинтересовалась, отчего это поезд притормаживал, обе недоуменно пожали плечами.
Поднимая всех пассажиров перед границей, Лариса заглянула и в третье купе, в котором ехали четверо украинцев с заработков. Автоматически предупредив о контроле, Лариса пошла к четвертому купе, потом замерла на месте и с трудом подавила желание вернуться и посмотреть снова.
В купе были не те, которые сели в Москве. Не те. Похожи, но… Словно во сне Лариса прошла по вагону, разбудив пассажиров в последнем купе, вернулась к Виктории Егоровне.
– Егоровна!
– Что?
– Ты…
– Что случилось? – лицо напарницы побледнело.
– Не… не знаю, – слабым голосом сказала Лариса, – может, показалось…
– Да что тебе показалось?
– В третьем купе. Там…
– В третьем? Где эти, с заработков? Что там?
– Посмотри сама, – Лариса снова села на постель, – посмотри.
Виктория Егоровна вышла из купе и вернулась через пять минут.
– Что? – не поворачивая к ней головы, спросила Лариса.
– Что делать теперь? – простонала Виктория Егоровна.
– Не те?
– Другие. Тех я запомнила, когда они вещи затаскивали. Не те. Что ж теперь…
Лариса тяжело вздохнула:
– Мне сказали, если я чего в вагоне увижу, чтобы виду не подавала.
– И мне, и мне сказали. Еще сказали, что у… убьют, если что не так, – Виктория Егоровна всхлипнула.
– А мы ничего и не видели, – неживым голосом произнесла Лариса. – Ничегошеньки.
– А если пограничники по документам увидят?
– А нас это не касается. Не касается – и все тут. Мы у них паспорта не проверяли, – Лариса решительно встала с полки.
Для нее все встало на свои места. Если тот, кто ей грозил, захочет убить, никто ее не спасет. Лучше промолчать.
Когда прошли пограничники и таможенники, Виктория Егоровна перекрестилась и облегченно вздохнула.
Когда поезд остановился на вокзале Города, Лариса открыла дверь вагона и вышла на платформу. Кто-то из пассажиров проходил молча, кто-то прощался. Четверка западенцев из третьего купе, прошла мимо проводницы, не прощаясь.
Лариса посмотрела им вдогонку и тихонько, одними губами, прошептала: «И не было ничего».
И в третий раз человек, сидевший за столом напротив него скептически улыбнулся.
– И ще я вымагаю выклыкаты украинського консула, – сказал Романчук.
– Извини, брат, я не понимаю по-украински, – с сожалением сказал человек, сидящий за письменным столом.
Его лица Романчук все никак не мог разглядеть из-за света настольной лампы, бившего в глаза.
– Я!.. – снова начал Романчук.
– Ты. Именно ты и твои приятели были задержаны на территории России за участие в незаконных вооруженных формированиях. И чем скорее ты поймешь, что не в твоих интересах разыгрывать из себя недоумка…
– Я не розумию российскои мовы.
– И полгода в Надыме ты общался только по-украински? Так?
Романчук промолчал.
– Странные вы хлопцы. Поперлись воевать в чужое государство, за людей, которых, по логике, должны не особенно любить… А когда вас подставили, а вас таки подставили, вы разыгрываете из себя комсомольцев на допросе. Смысл?
– Я не…
– Знаю, ты не говоришь и не понимаешь русского языка. Тем хуже для тебя. Ты подумай лучше, борец за идею, почему я с тобой уже почти час беседую мягко и ненавязчиво, хотя мог бы применить, скажем, спецметоды. Почему?
Романчук промолчал.
– А потому, что я дожидаюсь поступления некоей информации. И вот после этого…
– Мэнэ будуть шукаты.
– Искать? Тебя? Ничего подобного. Здесь, в России, тебя никто искать не будет, потому что ты и три твоих приятеля, благополучно прошли пограничную проверку и высадились в Городе…
Человека прервал телефонный звонок.
– Да? Все точно? Без проблем? Лады, переходим к основной стадии.
Телефонная трубка легла на аппарат.
– Такие вот дела, пан Романчук. Оказывается, что в Городе ваша четверка посетила кафе, там произошла стычка. Все вы четверо задержаны как свидетели и с вас сняты свидетельские показания. Теперь уже совершенно точно вы находитесь в Украине, и если с вами там что-нибудь случится, в России искать не будут. Может, избежим излишних… э-э… неприятностей?
– Я не розумию по российськи.
– Жаль. У меня просто нет выбора. И я тебе скажу честно, то, что я с тобой разговариваю, уже есть большая ошибка. С такими, как ты нельзя говорить, как с людьми. Таких как ты нужно уничтожать.
– Я не розумию…
– Не получится, – сказал человек за столом. – И поймешь, и заговоришь.
Романчук продержался полтора часа. Потом заговорил. Как, впрочем, и остальные члены его группы. Выбора у них не было.
Я понимаю, что такая моя нелюбовь к телефонам похожа на прогрессирующую шизофрению, но ничего не могу с собой поделать. Это превращается просто в муку, когда в любой момент ты можешь услышать неприятную новость, или голос человека, которого ты никогда не собирался слушать.
Я это понял еще тогда, когда был женат и жил в доме у тещи, а с тех пор, как у меня в моей собственной квартире появился телефонный аппарат, это стало просто наваждением.
Это словно жить в коридоре. В самый неподходящий момент кто угодно может пройти и на ходу сообщить любую гадость. А у нас, творческих людей, очень тонкая и чувствительная натура. Мы не можем работать, когда нам кто-нибудь сбивает настроение. Мы должны быть окружены как минимум, тишиной и покоем.
Мои родственники это поняли. Вернее, отношение ко мне, как… Как к больному, страдающему человеку, сложилось не сразу. Вначале, в течение развода и сразу после него, меня действительно старательно обходили, боясь, не дай бог, задеть.
Потом я уехал в Одессу и вернулся через полгода… не в лучшем состоянии, чем уезжал.
В жемчужине у моря мне показалось, что можно начать новую жизнь. Я даже собрался жениться…
А потом выяснилось, что возможность новой жизни мне только показалась. Померещилась…
Я одернул себя. Не хватало только сейчас предаться печальным воспоминаниям и снова начать себя жалеть. Это запретные воспоминания.
Мне нельзя сейчас сидеть и пускать сопли. Мне нужно сейчас сесть за компьютер и решить, наконец, как именно Россия может начать войну с Украиной и что из этого выйдет. Или это Украина начнет войну с Россией.
Карту Украины я на всякий случай со стола убрал. Мне сейчас не нужны топографические подробности. Мне нужна идея. Вернее, идею вчера я уже зацепил и даже успел ей сделать первое кровопускание.
Этот вариант я для себя назвал Вторым крымским. И он был похож на первый крымский. Только почетное право начать, в нем было предоставлено татарам во главе со своим непримиримым Меджлисом.
В один прекрасный день, скорее всего в день насильной депортации крымских татар, во время митинга, грянет, скажем, взрыв на площади, среди митингующих. Или кто-нибудь стрельнет из толпы по милицейскому оцеплению. Или бросит бутылку с бензином. Или…
В общем, появятся жертвы, и можно будет смело обвинить власти в пособничестве террористам и потребовать сместить Крымское правительство. Причем, требование будет составлено в такой форме и будет содержать такие пункты, которые никто в мире не сможет выполнить.
На следующий день на улицы снова выйдут люди. И их станут, естественно, разгонять. Если их не станут разгонять, то найдется кто-то, кто опять спровоцирует столкновение. Лучше всего с кровопролитием.
Естественно, будет введено чрезвычайное положение. Потом… Потом украинские войска начнут рано ими поздно наводить порядок, потому, что все силы, озабоченные национальным возрождением и территориальной целостностью Украины, постараются принять участие в сохранении этой целостности.
Мне уже доводилось слышать самодеятельную песню, в которой звучали жизнеутверждающие слова о том, что «от Карпат до Перекопа два перехода БТР».
И начнется геноцид. То ли украинцев против крымчаков, то ли татар против украинцев или даже всего русскоязычного населения Крыма.
В этом месте я притормозил. Это конечно достаточно круто, но выходило, что, борясь за независимость Крыма от Украины, татары начнут гонять русскоязычное население. И снова мусульмане против христиан. И снова появляется возможность ввести миротворцев из НАТО, и снова во всех смертных грехах будут обвинять христиан.
Этот замечательный сценарий вызрел у меня вчера. Вчера. И вчера же я задумался о том, а что, собственно, в этом сценарии для моей книги. Ведь война, если и получалась, то не российско-украинской, а сугубо гражданской.
А гражданскую войну нам не заказывали.
Значит, нужно подумать.
Крымский вариант, дубль три.
Если исходить из нынешних реалий, то… Если исходить из нынешних реалий, то…
Меня замкнуло на этой дурацкой фразе. Закоротило. И ведь крутится что-то в голове. Крутится.
Стоп.
Сейчас мы имеем войну в Чечне. В смысле, что имеют ее россияне. Но, если верить средствам массовой информации, в Чечне сейчас набираются боевого опыта хлопцы из Украины и парни из Крыма. На это указывалось особо.
То, что сейчас этим ребята воюют на одной стороне, вовсе не значит, что у них теперь любовь до гроба. Если их вывести из Чечни и поручить резать друг друга, то они и сами резать начнут, и других научат. Значит, материал мы имеем. Только запалить осталось. Дальше.
Когда мои мысли начинают течь быстро, мне остается только успевать вовремя колотить пальцами по клавиатуре компьютера, а потом, когда поток иссякает, с некоторым удивлением читать то, что получилось.
В и на этот раз, перечитывая набранное, я с удивлением обнаружил, что крымские татары могут совершенно спокойно перенести боевые действия против российских войск на территорию Крыма.
Мысль вначале мне показалась несколько экстравагантной. Потом… Потом мне показалось, что в ней есть некоторый смысл.
Несколько групп крымских татар выводятся из Чечни и отправляются на родину. Вслед за ними, или навстречу им, из Чечни, или из Турции, а, может, из украинских складов, поступает оружие. И это оружие начинает использоваться против баз Черноморского флота.
То там взрыв, то там выстрел или поджог. Долго это безнаказанно продолжаться не сможет. Российская сторона потребует от украинской наведения порядка на территории Крыма и введет в действие меры по обеспечению безопасности своих баз.
Севастополь, город русских моряков, нужно будет жестко контролировать. Установить блок-посты на въезде. А Украина не будет приветствовать такое на своей территории. Но нападения будут только на россиян. И кто-нибудь, на самом верху Украины, вспомнит, что размещение чужих военных баз на территории Украины вообще противоречит Конституции. А, значит, нужно и даже можно будет потребовать, чтобы Россия, раз она такая плохая и принесла свою внутреннюю войну на территорию Украины, в Крым, должна из Крыма убраться ко всем чертям.
– А что говорят там? – Игорь Николаевич указал глазами на потолок.
– Там понимают, не подгоняют, но очень надеются на скорые результаты.
– Я думаю, все будет нормально.
– Обязательно. Мы неизбежно всех переловим и блокируем. Только хватит ли нам времени. И не гоняемся ли мы за бумажкой на веревочке?
27 октября 1999 года, среда, 16-00 по Киеву, Город.
Мы с моим провожатым исколесили весь город. Прогулялись по трем рынкам, посетили художественный музей, который сейчас называли муниципальной галереей, дважды посидели в кафе.Я притомился и стал даже немного привыкать к Топтуну. Мужик вел себе скромно и, если можно так выразиться, надежно, во всяком случае мне так и не удалось от него избавиться ни в Пассаже, ни на оптовом промтоварном рынке.
Как я ни старался, но потерять Топтуна из виду больше чем на десять секунд мне не удавалось ни разу. На втором часу нашего путешествия в голову мне пришла мысль, испугавшая меня почти до обморока. Я рванулся к телефону и постоянно промахиваясь мимо кнопок, набрал свой домашний номер телефона. Дома, по словам мамы, все было нормально.
И слава Богу. Я позвонил Алиске, сообщил, что сегодня ну никак не смогу с ней встретиться, пообещал перезвонить ей завтра с утра попросил некоторое время мне домой на звонить.
– Проблемы? – спросила Алиска.
– Все те же, – ответил я. – Только в профиль. Завтра расскажу подробнее.
После этого я еще погулял по улицам. В кафе я сидел, демонстративно рассматривая Топтуна. А он делал вид, что его это совершенно не касается.
Стыдно, но я сдался первым. Черт с ним, с Топтуном, нужно ехать домой, снять промокшие туфли и попытаться хоть немного поработать. Война, ясное дело, не ждет.
«Жигули» все также стояли возле моего дома, за рулем кто-то сидел, а когда я поднялся по ступенькам своего крыльца, за спиной знакомо хлопнула дверца автомобиля с плохо работающим замком.
– Тебе звонили, – сказала мама, как только я переступил порог квартиры. – Я записала на листочке.
– Спасибо.
– Кушать будешь?
– А что у нас?
– Борщ, каша и котлеты.
– Борща совсем чуть-чуть.
– Хороший борщ получился.
– Я не очень хочу есть, – туфли я снял, с отвращением стащил мокрые липкие носки.
Алиска в таких случаях советует набить обувь газетами. Я больше на улицу не собирался, поэтому просто поставил туфли на батарею в кухне.
Кто там мне звонил? Кулинич, Брукман и… Это уже интересно. Мне звонил Репин. Не тот, который художник, а тот, который года три назад рассказывал мне о журналистской этике, прежде чем меня выперли с очередного места работы. Сергей репин даже оставил мне номер своего домашнего телефона, возле которого мама поставила заметку «после 23-00».
Я переоделся, включил компьютер, но сесть за него не успел – мама позвала есть.
– Ты не слышал, свет отключать не собираются? Мне звонила Ирина.
Ирина – мамина подруга и единственный в осеннне-зимний период ее независимый источник информации. Слухи маме иногда сообщаются самые фантастические.
– До выборов свет выключать не будут, – принимаясь за борщ с легким сердцем пообещал я. – Нужно быть полным идиотом, чтобы устроить такое во время избирательной компании.
Тут можно быть совершенно уверенным. Даже доллар перестал прыгать ближе к концу президентской гонки. Газ будут покупать за последние деньги, лишь бы дотянуть до священного дня, когда великий народ независимой Украины в едином порыве… Голосовать я не пойду, а вот мысль о газе мне кое-что напомнила. Можно здесь поковыряться. Войну выкопать вряд ли удастся, а вот повод к ней…
Я быстренько доел и отправился к компьютеру.
27 октября 1999 года, среда, 20-15, Киев.
Сергей Петров неторопливо прогуливался по аллее сквера напротив здания Университета. Несколько раз за полчаса прогулки он достаточно демонстративно смотрел на часы и неодобрительно качал головой.Весь вид Петрова говорил о том, что он кого-то ждет, а роза, которую он достаточно небрежно держал в левой руке, должна была указывать на то, что ждет он представительницу противоположного пола. Дама явно запаздывала, настроение у кавалера колебалось между отметками «плохое» и «очень плохое».
Петров не оглядывался, не крутил головой по сторонам, он просто неторопливо переставлял ноги, следя только за тем, чтобы не ступить в лужу. Также размеренно он продолжал двигаться, когда сзади его нагнал мужчина лет пятидесяти, в строгом черном пальто.
Не оборачиваясь, Петров негромко сказал:
– Во-первых, никогда больше не подходите ко мне
сзади. Во-вторых, не нужно изображать из себя девушку на первом свидании и опаздывать на встречу.
– А что произойдет, если я нарушу ваши пожелания? – спросил подошедший, обходя Петрова.
Петров остановился и подождал, пока мужчина поравняется с ним, потом, не поворачивая головы, произнес ленивым голосом:
– По первому пункту, вы рискуете получить в лицо. По второму, я просто уйду и больше вы не сможете наслаждаться моим обществом. И не нужно набирать воздуха, чтобы сразить меня возможным разглашением моих грехов, Иван Иванович. Шум вокруг меня, насколько я понял, вас не устроит на данном этапе. А я, в течение недели, успею достаточно аргументировано подкатиться к своему начальству с легендой о попытках вербовки меня негодяем, скрывшимся под псевдонимом Иван Иванович Иванов.
– За опоздание извините, Сергей Сергеевич, просто было слишком много дел…
Петров тихо засмеялся и обернулся, наконец, к собеседнику:
– Уважаемый Иван Иванович, насколько я могу судить, вы обратились ко мне из-за того, что в моей персоне совместились три важных для вас качества – жадность, место работы и отсутствие ярко выраженного идиотизма. Так?
– Ну…
– Так. Со своей стороны, я связался с вами только в силу двух аргументов, моего первого качества и того, что вы об этом качестве осведомлены. Мои второе и третье качество в настоящий момент позволяют мне ощутить некоторый дискомфорт от нашего общения. Мы знакомы только неделю, чуть меньше, и у меня уже появляется сильное желание с вами поссориться. Я не желаю, чтобы из меня сделали козла отпущения, или чтобы вся моя жизнь пошла псу под хвост только из-за того, что у кого-то не хватило ума вовремя являться на встречу и назначить эту встречу в нормальном месте.
– Вы сегодня очень раздражены, Сергей Сергеевич…
– Я сегодня не раздражен, я сегодня зол, я сегодня свиреп, дышу огнем и брызжу ядом…
– У вас неприятности на работе?
– У меня нет неприятностей на работе, у меня есть неприятности от общения с вами. Когда я передавал вам информацию о готовящейся высылке Горяинова, не подразумевалось, что кто-нибудь погибнет. И это мне сильно не нравится. Теперь я должен полагать, что любая другая информация, которую вы получите от меня, будет тоже стоить кому-то жизни?
– Теперь уже вы, Сергей Сергеевич, строите из себя девочку. Откуда такая щепетильность у человека вашей профессии и с вашим послужным списком? И что это за бред вы несли о том, что вам поверять ваши начальники, когда вы придете к ним с историей о вербовке? Вы правы, мы обратились к вам как к специалисту. И не нужно портить впечатление. Тем более что я готов принести свои извинения за инцидент с майором Бойко. Мы не планировали…
– Серьезно?
– Хорошо, я обещаю вам, что в дальнейшем мы не будем предпринимать…
– Это только разговоры!
Иван Иванович развел руками:
– Извините, я просто не успел.
Иванов достал из кармана своего пальто конверт и протянул его Петрову.
Петров хмыкнул, принимая конверт.
– Конфликт улажен? – осведомился Иван Иванович.
– Если в конверте то, на что я надеюсь и в достаточном объеме – улажен.
– Знаете, Сергей Сергеевич?
– Знаю, – тяжело вздохнул Петров, – я циничен. Но, заметьте, со мной легко работать, если перестать заниматься ерундой.
– И еще с вами очень тяжело общаться.
– Тогда давайте сведем наш разговор до минимума, – Петров взглянул на часы, – у вас еще есть десять минут.
– Тогда о главном. Мне нужно, чтобы вы нашли возможность ознакомиться с бумагами, над которыми работал Горяинов. В кратчайшие сроки.
– Разрешите бегом?
– Что? – не понял Иванов.
– Когда конкретно?
– Максимум – неделя. Если возможно раньше – тем лучше.
Петров помолчал, потом поднял воротник плаща:
– Погода плохая, просто ужас.
– В случае ускорения процесса мы сможем увеличить гонорар.
– Сделаю все от меня зависящее, чтобы оправдать оказанное доверие. Нужно будет только куда-нибудь спровадить на пару дней своего российского коллегу. Гостя, я бы даже сказал.
– С ним какие-то проблемы?
– В смысле, не нужно ли его пристрелить? Не нужно. У моего тезки просто аллергия к воздуху независимой Украины. Он мечтает только о том, чтобы вернуться к своей молодой супруге.
– Кстати, о российских коллегах, ничего нового? – вопрос был задан небрежным тоном. Настолько небрежным, что Петров поцокал языком.
– Что-то не так? – спросил Иван Иванович.
– Я вас уже кажется просил, если у вас возник вопрос, формулируйте его просто и однозначно. Не нужно искать обходных путей.
– Хорошо, что слышно о совместных действиях российской и украинской сторон?
– А что, они должны действовать совместно? Шучу, шучу. Завтра утром, на территории России будут брать группу украинцев, воевавших в Чечне. Руководить операцией будет представитель российской стороны. Допросы будут проходить при участии украинской стороны. Все неофициально. Двадцать девятого числа нечто подобное пройдет в отношении группы крымских татар, только на море, в районе Новороссийска. Все.
– Я хотел…
– Извините, теперь действительно все, – сказал Петров, – у меня закончилось время.
От памятника к ним приближалась девушка.
– Это к вам? – быстро спросил Иванов.
– Естественно, или вы хотели, чтобы я просто так маячил здесь в ожидании вас? У меня здесь свидание, для любого наблюдателя мы с вами просто знакомые, поболтавшие, пока ко мне не пришла сегодняшняя дама моего сердца.
Девушка помахала рукой и ускорила шаг.
– Очень рад был с вами встретиться, – громко сказал Петров, протягивая руку Ивану Ивановичу.
– До свиданья, – в тон ему ответил Иванов.
– Людочка, я уже потерял всякую надежду, – почти прокричал Петров, – вы просто садистка. Я ведь мог простудиться. Но что там я, главное – роза могла простудиться.
Людочка что-то прощебетала, Петров церемонно поцеловал ей руку, вручил розу и взял под локоток.
Иван Иванович быстрым шагом пересек сквер и подошел к машине, ожидавшей его в переулке. Возле машины оглянулся, словно обдумывая что-то, качнул головой и сел за руль.
28 октября 1999 года, четверг, 4-00 по Москве, район российско – украинской границы.
Когда в купе проводников девятого вагона постучали, Лариса Селезнева проснулась не сразу. Только когда постучали во второй раз, настойчивей, Лариса резко села на постели и только потом открыла глаза. Кто-то из пассажиров, подумала проводница. Ни минуты покоя.Стук в дверь раздался снова.
– Сейчас, – недовольно сказала Лариса, мельком глянула в зеркало и открыла дверь. Только после того, как дверь с шумом отъехала в сторону, Лариса сообразила, что вообще-то сейчас должна была бодрствовать ее напарница, Виктория Егоровна.
Перед дверью стоял какой-то парень.
– Чего тебе? – спросила Лариса. Парень был точно не из ее вагона.
– Можно войти? – с улыбкой поинтересовался парень.
– Куда?
– В купе.
– Чего? – Лариса почувствовала, как краска начала заливать лицо.
Какой-то хмырь разбудил ее, а теперь несет чушь…
– Минуточку, – парень достаточно фамильярно толкнул проводницу в грудь, шагнул вслед за ней в купе и закрыл за собой дверь.
– Ты чего? – потеряв от неожиданности голос, прошептала Лариса.
– Не насиловать, не бойся, – парень закрыл дверь на замок.
– Я кричать…
– А я тебе глотку вырву, сука, – также мило улыбаясь, пообещал парень. – Сидеть.
Лариса села.
– Ты тут часто ездишь.
Лариса не поняла, спрашивал парень или наоборот, констатировал, но на всякий случай кивнула.
– Очень хорошо. Значит, мы всегда можем с тобой снова встретиться. Так?
– Ага, – выдавила из себя Лариса.
– Значит, нам с тобой ссориться не с руки…
– Да, – торопливо согласилась Лариса, – конечно.
Она слышала рассказы о нападениях на вагоны. Эти рассказы были очень похожи на слухи, но и на правду они тоже были слишком похожи. Времена такие.
За дверью послышались шаги, тяжелые, будто что-то перетаскивали.
– Чтобы мы с тобой не ссорились, красавица, ты сразу после моего ухода все забудешь. Договорились?
– За-забуду.
– Очень хорошо. И если до места назначения обнаружишь в вагоне что-нибудь странное – не станешь этого замечать. Ага?
– Ага.
Из коридора послышался тихий разговор, слов Лариса не разобрала. Потом Лариса почувствовала, что поезд притормаживает.
Лязгнула дверь в тамбуре.
– Мне пора, – снова улыбнулся парень, – а ты лучше не забывай, что я тебе говорил. О своей напарнице не переживай, с ней тоже поговорили.
Парень вышел, через секунду поезд снова начал набирать скорость – Лариса сидела не шевелясь, глядя на дверь купе.
Потом пришла Виктория Егоровна, глянула на Ларису испуганными глазами, вздохнула тяжело, но ничего не сказала. Они не стали обсуждать случившегося. Когда к ним заглянула проводница из соседнего вагона и поинтересовалась, отчего это поезд притормаживал, обе недоуменно пожали плечами.
Поднимая всех пассажиров перед границей, Лариса заглянула и в третье купе, в котором ехали четверо украинцев с заработков. Автоматически предупредив о контроле, Лариса пошла к четвертому купе, потом замерла на месте и с трудом подавила желание вернуться и посмотреть снова.
В купе были не те, которые сели в Москве. Не те. Похожи, но… Словно во сне Лариса прошла по вагону, разбудив пассажиров в последнем купе, вернулась к Виктории Егоровне.
– Егоровна!
– Что?
– Ты…
– Что случилось? – лицо напарницы побледнело.
– Не… не знаю, – слабым голосом сказала Лариса, – может, показалось…
– Да что тебе показалось?
– В третьем купе. Там…
– В третьем? Где эти, с заработков? Что там?
– Посмотри сама, – Лариса снова села на постель, – посмотри.
Виктория Егоровна вышла из купе и вернулась через пять минут.
– Что? – не поворачивая к ней головы, спросила Лариса.
– Что делать теперь? – простонала Виктория Егоровна.
– Не те?
– Другие. Тех я запомнила, когда они вещи затаскивали. Не те. Что ж теперь…
Лариса тяжело вздохнула:
– Мне сказали, если я чего в вагоне увижу, чтобы виду не подавала.
– И мне, и мне сказали. Еще сказали, что у… убьют, если что не так, – Виктория Егоровна всхлипнула.
– А мы ничего и не видели, – неживым голосом произнесла Лариса. – Ничегошеньки.
– А если пограничники по документам увидят?
– А нас это не касается. Не касается – и все тут. Мы у них паспорта не проверяли, – Лариса решительно встала с полки.
Для нее все встало на свои места. Если тот, кто ей грозил, захочет убить, никто ее не спасет. Лучше промолчать.
Когда прошли пограничники и таможенники, Виктория Егоровна перекрестилась и облегченно вздохнула.
Когда поезд остановился на вокзале Города, Лариса открыла дверь вагона и вышла на платформу. Кто-то из пассажиров проходил молча, кто-то прощался. Четверка западенцев из третьего купе, прошла мимо проводницы, не прощаясь.
Лариса посмотрела им вдогонку и тихонько, одними губами, прошептала: «И не было ничего».
28 октября 1999 года, четверг, 12-00 по Москве, Белгородская область.
– Я не розумию российскои мовы, – в третий раз произнес Олесь Романчук.И в третий раз человек, сидевший за столом напротив него скептически улыбнулся.
– И ще я вымагаю выклыкаты украинського консула, – сказал Романчук.
– Извини, брат, я не понимаю по-украински, – с сожалением сказал человек, сидящий за письменным столом.
Его лица Романчук все никак не мог разглядеть из-за света настольной лампы, бившего в глаза.
– Я!.. – снова начал Романчук.
– Ты. Именно ты и твои приятели были задержаны на территории России за участие в незаконных вооруженных формированиях. И чем скорее ты поймешь, что не в твоих интересах разыгрывать из себя недоумка…
– Я не розумию российскои мовы.
– И полгода в Надыме ты общался только по-украински? Так?
Романчук промолчал.
– Странные вы хлопцы. Поперлись воевать в чужое государство, за людей, которых, по логике, должны не особенно любить… А когда вас подставили, а вас таки подставили, вы разыгрываете из себя комсомольцев на допросе. Смысл?
– Я не…
– Знаю, ты не говоришь и не понимаешь русского языка. Тем хуже для тебя. Ты подумай лучше, борец за идею, почему я с тобой уже почти час беседую мягко и ненавязчиво, хотя мог бы применить, скажем, спецметоды. Почему?
Романчук промолчал.
– А потому, что я дожидаюсь поступления некоей информации. И вот после этого…
– Мэнэ будуть шукаты.
– Искать? Тебя? Ничего подобного. Здесь, в России, тебя никто искать не будет, потому что ты и три твоих приятеля, благополучно прошли пограничную проверку и высадились в Городе…
Человека прервал телефонный звонок.
– Да? Все точно? Без проблем? Лады, переходим к основной стадии.
Телефонная трубка легла на аппарат.
– Такие вот дела, пан Романчук. Оказывается, что в Городе ваша четверка посетила кафе, там произошла стычка. Все вы четверо задержаны как свидетели и с вас сняты свидетельские показания. Теперь уже совершенно точно вы находитесь в Украине, и если с вами там что-нибудь случится, в России искать не будут. Может, избежим излишних… э-э… неприятностей?
– Я не розумию по российськи.
– Жаль. У меня просто нет выбора. И я тебе скажу честно, то, что я с тобой разговариваю, уже есть большая ошибка. С такими, как ты нельзя говорить, как с людьми. Таких как ты нужно уничтожать.
– Я не розумию…
– Не получится, – сказал человек за столом. – И поймешь, и заговоришь.
Романчук продержался полтора часа. Потом заговорил. Как, впрочем, и остальные члены его группы. Выбора у них не было.
28 октября 1999 года, четверг, 12-00 по Киеву, Город.
Человек сам кузнец своего счастья. И чтобы этого самого счастья добиться, не нужно зарабатывать миллион или лезть на вершину горы. Достаточно просто подойти к книжному стеллажу, наклониться и отключить телефон.Я понимаю, что такая моя нелюбовь к телефонам похожа на прогрессирующую шизофрению, но ничего не могу с собой поделать. Это превращается просто в муку, когда в любой момент ты можешь услышать неприятную новость, или голос человека, которого ты никогда не собирался слушать.
Я это понял еще тогда, когда был женат и жил в доме у тещи, а с тех пор, как у меня в моей собственной квартире появился телефонный аппарат, это стало просто наваждением.
Это словно жить в коридоре. В самый неподходящий момент кто угодно может пройти и на ходу сообщить любую гадость. А у нас, творческих людей, очень тонкая и чувствительная натура. Мы не можем работать, когда нам кто-нибудь сбивает настроение. Мы должны быть окружены как минимум, тишиной и покоем.
Мои родственники это поняли. Вернее, отношение ко мне, как… Как к больному, страдающему человеку, сложилось не сразу. Вначале, в течение развода и сразу после него, меня действительно старательно обходили, боясь, не дай бог, задеть.
Потом я уехал в Одессу и вернулся через полгода… не в лучшем состоянии, чем уезжал.
В жемчужине у моря мне показалось, что можно начать новую жизнь. Я даже собрался жениться…
А потом выяснилось, что возможность новой жизни мне только показалась. Померещилась…
Я одернул себя. Не хватало только сейчас предаться печальным воспоминаниям и снова начать себя жалеть. Это запретные воспоминания.
Мне нельзя сейчас сидеть и пускать сопли. Мне нужно сейчас сесть за компьютер и решить, наконец, как именно Россия может начать войну с Украиной и что из этого выйдет. Или это Украина начнет войну с Россией.
Карту Украины я на всякий случай со стола убрал. Мне сейчас не нужны топографические подробности. Мне нужна идея. Вернее, идею вчера я уже зацепил и даже успел ей сделать первое кровопускание.
Этот вариант я для себя назвал Вторым крымским. И он был похож на первый крымский. Только почетное право начать, в нем было предоставлено татарам во главе со своим непримиримым Меджлисом.
В один прекрасный день, скорее всего в день насильной депортации крымских татар, во время митинга, грянет, скажем, взрыв на площади, среди митингующих. Или кто-нибудь стрельнет из толпы по милицейскому оцеплению. Или бросит бутылку с бензином. Или…
В общем, появятся жертвы, и можно будет смело обвинить власти в пособничестве террористам и потребовать сместить Крымское правительство. Причем, требование будет составлено в такой форме и будет содержать такие пункты, которые никто в мире не сможет выполнить.
На следующий день на улицы снова выйдут люди. И их станут, естественно, разгонять. Если их не станут разгонять, то найдется кто-то, кто опять спровоцирует столкновение. Лучше всего с кровопролитием.
Естественно, будет введено чрезвычайное положение. Потом… Потом украинские войска начнут рано ими поздно наводить порядок, потому, что все силы, озабоченные национальным возрождением и территориальной целостностью Украины, постараются принять участие в сохранении этой целостности.
Мне уже доводилось слышать самодеятельную песню, в которой звучали жизнеутверждающие слова о том, что «от Карпат до Перекопа два перехода БТР».
И начнется геноцид. То ли украинцев против крымчаков, то ли татар против украинцев или даже всего русскоязычного населения Крыма.
В этом месте я притормозил. Это конечно достаточно круто, но выходило, что, борясь за независимость Крыма от Украины, татары начнут гонять русскоязычное население. И снова мусульмане против христиан. И снова появляется возможность ввести миротворцев из НАТО, и снова во всех смертных грехах будут обвинять христиан.
Этот замечательный сценарий вызрел у меня вчера. Вчера. И вчера же я задумался о том, а что, собственно, в этом сценарии для моей книги. Ведь война, если и получалась, то не российско-украинской, а сугубо гражданской.
А гражданскую войну нам не заказывали.
Значит, нужно подумать.
Крымский вариант, дубль три.
Если исходить из нынешних реалий, то… Если исходить из нынешних реалий, то…
Меня замкнуло на этой дурацкой фразе. Закоротило. И ведь крутится что-то в голове. Крутится.
Стоп.
Сейчас мы имеем войну в Чечне. В смысле, что имеют ее россияне. Но, если верить средствам массовой информации, в Чечне сейчас набираются боевого опыта хлопцы из Украины и парни из Крыма. На это указывалось особо.
То, что сейчас этим ребята воюют на одной стороне, вовсе не значит, что у них теперь любовь до гроба. Если их вывести из Чечни и поручить резать друг друга, то они и сами резать начнут, и других научат. Значит, материал мы имеем. Только запалить осталось. Дальше.
Когда мои мысли начинают течь быстро, мне остается только успевать вовремя колотить пальцами по клавиатуре компьютера, а потом, когда поток иссякает, с некоторым удивлением читать то, что получилось.
В и на этот раз, перечитывая набранное, я с удивлением обнаружил, что крымские татары могут совершенно спокойно перенести боевые действия против российских войск на территорию Крыма.
Мысль вначале мне показалась несколько экстравагантной. Потом… Потом мне показалось, что в ней есть некоторый смысл.
Несколько групп крымских татар выводятся из Чечни и отправляются на родину. Вслед за ними, или навстречу им, из Чечни, или из Турции, а, может, из украинских складов, поступает оружие. И это оружие начинает использоваться против баз Черноморского флота.
То там взрыв, то там выстрел или поджог. Долго это безнаказанно продолжаться не сможет. Российская сторона потребует от украинской наведения порядка на территории Крыма и введет в действие меры по обеспечению безопасности своих баз.
Севастополь, город русских моряков, нужно будет жестко контролировать. Установить блок-посты на въезде. А Украина не будет приветствовать такое на своей территории. Но нападения будут только на россиян. И кто-нибудь, на самом верху Украины, вспомнит, что размещение чужих военных баз на территории Украины вообще противоречит Конституции. А, значит, нужно и даже можно будет потребовать, чтобы Россия, раз она такая плохая и принесла свою внутреннюю войну на территорию Украины, в Крым, должна из Крыма убраться ко всем чертям.