Страница:
Теперь вопрос – а уберется ли ко всем чертям из Крыма Россия после этого требования? Или начет накапливать силы. Ну, а далее, смотри, как говорится, вариант номер один.
Вот такие вот крымские войны получаются.
Как хорошо, что все это происходит только в моем больном воображении. И кстати, тут есть очень симпатичная шкурная возможность. Если боевые действия будут разворачиваться в Крыму, то понятно даже и ежу, что нужно ехать в Крым для знакомства с местностью. Для близкого и, что самое важное, длительного знакомства. Летом. В крайнем случае, весной.
Хотя заказчик, кажется, хотел, чтобы все было закончено до выборов российского президента.
Я вылез из-за письменного стола и, не одеваясь, вышел на балкон. Глянул вниз, на стоянку. Стоит. На стоянке, как и положено, стоит автомобиль. Тот самый автомобиль. С тем самым, наверняка, мужиком в салоне. Мужик ждет моего выхода, чтобы снова составить мне компанию.
Но я сегодня не особенно настроен на прогулки по городу. Я сегодня настроен… А черт его знает, на что именно я настроен. Работать, кажется, я уже не хочу.
Я хочу повидать Алиску, тем более, что я вчера обещал ей перезвонить. Не давши слова, крепись, а давши – держись.
Пришлось включить телефон, и он не мог не воспользоваться моментом.
– Да, – сказал я в телефонную трубку.
– Саша, ты? – голос в трубке был отдаленно знакомый, но трудно определяемый.
– Я.
– Это я, привет.
– Привет, – ответил я, прикидывая, кто это может быть.
– Чего ты мне вчера не перезвонил? Я ждал.
Вчера. Перезвонил. Мой взгляд упал на листок бумаги возле телефона. Маминой рукой было написано «Репин» и приписано рядом «после 23-00».
– Привет, Сергей. Я был занят. Что стряслось?
Что-то должно было стрястись, иначе этот странный звонок Сергея Репина, независимого журналиста, не имел никакого логического объяснения.
– Ты сейчас занят? – спросил Репин.
Это становится традицией, спрашивать у меня, занят ли я. Еще и работу, не дай бог, предложит. Это будет обидно. От работы я бы не отказался. Но от работы, предложенной Репиным, я откажусь наверняка.
Как там в поговорке? Не стал бы работать с ним на одном квадратном километре. Это если мягко выражаться.
– Мы сегодня проводим небольшое мероприятие для журналистов…
– Кто мы?
– Я и одна общественная организация.
– Я не журналист, уже давно.
И твоими стараниями в том числе, чуть не добавил я.
– Это может быть интересно, – сказал Репин, – потом будет фуршет.
– Я не пью.
– Приезжай в любом случае. Посмотришь на людей, пообщаешься. Есть разговор, не по телефону.
Естественно, не по телефону. Я как поднимаю свою телефонную трубку, перед глазами сразу встает картина из итальянского фильма «Я боюсь». Кто-то болтает по телефону, а серьезные люди сидят в наушниках возле магнитофонов и этот разговор пишут… пишут…
– Сегодня, в четыре часа. Дворец труда, двадцатый подъезд. Знаешь где?
– Знаю, – ответил я.
– Ждем.
– Ждите, – сказал я коротким гудкам в телефонной трубке.
Никуда я не пойду… Хотя…
Нет, я пойду. Я обязательно пойду. Я давно обещал Алиске развлечение. А что может быть занятнее чем местные независимые журналисты, собранные в одном месте и в одно время. Да еще в предвкушении фуршета.
Я набрал номер телефона Алиски.
Охранник отложил в сторону газету, оглянулся на приоткрытую дверь комнаты, откуда доносилась музыка. Попросить кого-нибудь из компьютерщиков глянуть, что там с оборудованием? В принципе, по инструкции, нужно было немедленно позвонить и вызвать ремонтника и кого-нибудь на усиление охраны.
До вчерашнего дня именно так и поступали. Вчера, после очередного сбоя оборудования, было неофициально разрешено не устраивать в случае ерундовской поломки военные игры.
С этим охранник был согласен. Кто мог покушаться на трех пацанов и девчонок, которые целыми днями сидели перед компьютерами, делая перерыв только на то, чтобы сбегать за пивом в соседний магазин?
Ни денег, ни еще чего ценного в двухкомнатной квартире, переоборудованной под офис, не было. Разве что компьютеры. Охранник почесал щеку.
Компьютерщики обычно работали с «дебильниками» на ушах, врубив звук на полную мощность, так что докричаться до них было невозможно. Нужно было встать с удобного, обтянутого искусственной кожей кресла. И еще не факт, что пацаны согласятся.
Нужно попробовать, решил охранник, в крайнем случае, можно будет позвонить начальству. Охранник встал с кресла, поправил ремень с кобурой. Потянулся. И заметил краем глаза, что входная дверь медленно открывается.
Этого не могло быть. Открыть ее можно было только изнутри, с места охранника, или специальным ключом, который был только у начальника охраны всей фирмы, в головном офисе. Дверь открывалась неторопливо.
Если бы она распахнулась, охранник скорее всего отреагировал бы на это, по крайней мере, попытался вытащить пистолет. А так он спокойно смотрел на открывающуюся дверь. Потом запоздало мелькнула мысль, что это проверка. Что вот сейчас войдет начальник охраны и сделает вливание за то, что не было проявлено рвения в выполнении инструкции.
Охранник успел шагнуть к двери. И через секунду умер. Пуля попала ему в лицо, между глаз, и, раздробив затылок, ударила в стену, покрытую жидкими обоями.
Охранник умер еще до того, как тело его упало на пол. Три звука прозвучали в коридоре, один за другим, щелчок затвора бесшумного пистолета, легкий звон стрелянной гильзы, ударившейся о спинку стула для посетителей и глухой удар мертвого тела о пол, покрытый темно-зеленым синтетическим паласом.
В коридор вошли двое. Один из них, тот, что стрелял, осторожно заглянул на кухню, в туалет и ванную. Второй, пониже ростом, остался стоять в коридоре, аккуратно прикрыв входную дверь и держа под прицелом двери комнат.
Высокий бесшумно прошел вдоль стены коридора, заглянул в маленькую комнату, в которой хранились архивы. Там никого не было. Все были в большой комнате.
Заглянув в щель, высокий обернулся к стоявшему возле входа и показал четыре пальца, прижав большой палец к ладони. Чуть шире приоткрыл дверь, прицелился, поддерживая правую руку левой.
Нажал на спуск. Потом еще раз. Затем три раза подряд. Быстро вошел в комнату. Еще трижды звякнули гильзы, покатившись по полу.
Кровь охранника сильно не растекалась, впитываясь сразу в палас, превращая его из темно-зеленого в коричневый. Только попавшая на стену кровь оставалась ярко-красной.
Высокий вышел из комнаты через три с половиной минуты, пряча в карман куртки пакет.
– Все? – спросил стоявший у двери.
– Еще архив.
– Время.
– Еще две минуты.
Высокий вошел в архив, уверенно выбрал несколько папок из шкафа, достал из ящика стола упаковку дискет, положил коробку в боковой карман.
– Уходим.
На пороге высокий задержался. Вернулся к столу охранника и аккуратно положил пистолет на газету с нерешенным кроссвордом. Подождал, пока не засветился снова монитор слежения, и вышел, прикрыв за собой дверь.
– В следующий раз – поцелую в ухо, – традиционно пригрозил я, и Алиска, опять таки традиционно, тяжело вздохнула.
Ритуал был выполнен и можно было переходить к делам насущным.
– Куда мы идем, – поинтересовалась Алиска.
– В зоопарк.
– Не хочу, – капризно протянула Алиска.
– Не в тот, в другой. Там будет интересно.
– С хищниками?
– В основном, с гадами. Но могу гарантировать шакалов пера и гиен ротационных машин. И голубого экрана.
– Может, не надо?
– Надо, – решительно оборвал я Алиску. – А я тебе за это куплю шоколадку. Хочешь шоколадку?
– Нет, – быстро ответила Алиска, – только не шоколад.
И мы засмеялись.
Время от времени Алиска попадает под мою раздачу сладостей. И тогда для нее начинаются тяжелые дни. Естественно, когда у меня были деньги.
Неизгладимый след в наших отношениях и алискиных кондитерских предпочтениях оставил день, в который, дожидаясь Алиску возле лотков с конфетами, я скупил по одному батончику всех имевшихся видов. Потом прошел по остальным лоткам и пополнил коллекцию.
После чего, вначале предложил Алиске на выбор все, что она захочет, а потом весь день скармливал ей батончики.
Сейчас настал черед шоколадок, с орехами и изюмом. Алиска имела неосторожность две недели назад при мне сделать свой выбор.
– Только не шоколадку.
– Хорошо, ты пока решай, что именно ты хочешь, на ходу. Мы уже опаздываем.
– Зоопарк в другой стороне, – напомнила Алиска.
– Мой зоопарк находится во Дворце труда. Двадцатый подъезд.
– Снова профсоюзы?
Дворец труда с еще незапамятных советских времен был резиденцией Областного Совета профсоюзов. И у меня в связи с этим, были в свое время разборки с профсоюзными лидерами. История была долгая, мало смешная, Алиске пришлось в ней также принимать участие. С тех пор у нее аллергия на профсоюзных боссов. Это была одна из первых иллюзий, потерянных ею в результате занятий журналистикой. Потом были и другие.
– Ни в коем случае, профсоюзы сегодня нам не грозят. Сегодня нам грозит фуршет и журналистская тусовка.
Алиска недоверчиво вздохнула.
Оказалось, что мы были оба правы.
Да, были журналисты. Да, был фуршет. Но, как оказалось в результате, все это было затеяно с целью создать новое, почти профсоюзное объединение журналистов.
– Что я говорила? – победно спросила Алиска после того, как мы прослушали пятнадцатиминутное выступление известного городского журналиста Сергея Репина.
Краткое содержание сводилось к тому, что журналистов у нас в стране, к сожалению, не ценят, как положено. Журналисты в нашей стране работают в нечеловеческих условиях, наших журналистов не допускают к информации, в следствии чего, наши журналисты не могут выполнить свое предназначение – нести в народ разумное, доброе и вечное и осуществлять функции четвертой власти.
– Как говорит! – восхитился шепотом Олег Костин, сидевший слева от меня в последнем ряду.
– Поет, – согласился я, и только тогда Костин меня заметил.
– Привет!
– Привет.
– Опять пасквиль пишешь? – снова шепотом спросил Костин.
– Не-а!
– А работаешь где?
– В Ка-ра-ган-де, – по слогам тоже шепотом продекламировал я.
– Хорошее место. И как – кормят?
– Как на убой, – похвастался я и осекся.
Людям с мерзкой привычкой влезать в неприятные истории лучше так не шутить. Не так давно я завел себе привычку отвечать на вопросы «за жизнь» очень высокопарной фразой: «Я живу одной жизнью со своей страной!» И еще ни один любопытный не поздравил меня с хорошим положением дел.
Место рождение человека, судя по всему, определяется его кармой в предыдущей жизни. Смущало только одно – где же целых пятьдесят два миллиона человек успели так провинится?
Слово взял представитель общественно-политического фонда «Единение», некто господин Аскеров. Из его краткого выступления следовало, что потрясенные несправедливым отношением к украинским журналистам, он и весь фонд в его лице решили помочь этим несчастным журналистам в их борьбе за свободу слова, свободу совести и вообще за свободу.
– Ты обратил внимание, – Костин наклонился ко мне, – даже наш с тобой бывший шеф нашел время прийти на мероприятие.
– Где?
– Во-он, в первом ряду!
Действительно, Вадим. Мой незабвенный главный редактор в незабвенных «Еженедельных ведомостей». Факт присутствия Вадима резко поднял в моих глазах значимость мероприятия.
Значит, тут не без выгоды. Просто так Вадим никуда не пойдет, тем более что он сейчас активно участвует в предвыборной кампании одного из кандидатов в президенты.
И большую часть времени расходует на то, чтобы с максимальным удовольствием потратить деньги кандидата в казино и паре-тройке кабаков.
Лицо Вадима цветом здорово напоминало грим сеньора-помидора из сказки. Но, тем не менее, он сидел в первом ряду и слушал ораторов.
– Это еще надолго? – спросила Алиска.
– Информации не имею, – я тронул Костина за локоть и спросил у него, – на сколько мероприятие?
– Не больше часа, вместе с фуршетом. В пятнадцать минут шестого – презентация выставки. Опять-таки с фуршетом. И все хотят быть там.
– Еще минут пятнадцать болтовни, а потом выпили-закусили-разбежались.
Снова взял слово Репин и сообщил, что организация, собственно, уже создана, называется, как и следовало ожидать, «Четвертая власть», а всех присутствующих приглашают немедленно в нее вступать. Затем были прочитаны координаты для связи. Ни я, ни кто-нибудь другой, насколько я мог заметить, телефона не записывали.
Либо не собирались звонить, либо уже знали эти телефоны. Я, например, звонить не собирался.
– После краткой команды, все страждущие двинулись к двум сдвинутым вместе столам, на которых среди тарелок с бутербродами и разрезанными на четвертинки апельсинами стояли бутылки с водкой и вином.
– И обрати внимание, – назидательно сказал я Алиске, – на бутылки. Ничего не замечаешь?
Алиска пожала плечами.
– Ни на бутылках, ни возле них нет пробок, что говорит о большом опыте устроителей мероприятия. Угадай, почему?
– Почему? – немедленно спросила у меня Алиска, не задумавшись ни на секунду.
– Я у тебя спрашиваю.
– У меня? – Алиска сделала большие глаза, потом посмотрела на фуршетствующих журналистов.
Водки на столе было немного, наливали и опрокидывали ее быстро. Людям было некогда особенно рассусоливать за этим столом. Людям нужно было бежать к другому столу. Вот что значит профессионалы.
– Я поняла, – серьезно сказала Алиска.
– Что?
– Никто не сможет стырить бутылку со стола. Придется пить на месте. Угадала?
– Пять баллов.
– Ну, не зря я общаюсь с великим писателем…
– С крупным, – привычно поправил я. – С крупным.
– Саша! Рад тебя видеть! – Репин двигался ко мне навстречу, улыбаясь и протягивая руку.
Был у меня соблазн руку проигнорировать. Но если бы я не подал ему руки, то в следующий раз, чтобы быть последовательным, нужно было бить ему рожу. А рукоприкладство, во-первых, не наш метод, а во вторых, наказуемо в уголовном порядке. А садится из-за дерьма – себя не уважать. И я пожал руку. И даже улыбнулся.
– Я пойду съем апельсин, – сообщила Алиска.
– Смотри, чтобы тебя не затоптали, – посоветовал я.
Репин проводил Алиску взглядом:
– Это твоя новая?..
– Чем обязан за приглашение? – если я захочу с кем-нибудь обсуждать наши отношения с Алиской, то Репин не будет в первой тысяче кандидатов на разговор.
– А Татьяна сейчас где?
– В Киеве. Она сейчас работает в крутом журнале. Зарабатывает много денег, замужем. Более интимных подробностей не знаю. Это все что ты хотел у меня спросить?
С Татьяной мы в разводе уже четыре года. Почти четыре года. Но постоянно кто-то задает вопросы о моей бывшей жене, а, получив ответ, цокает головой и говорит о том, как ему жаль, что наш брак…
– Так жаль, – без тени печали в голосе начал и Репин, глядя мне в глаза, – ваша семья…
Чего они все добиваются? Чтобы я бросился на грудь, разрыдался и стал кричать, что мне и самому невыносимо больно и жалко, что я ночи не сплю, вспоминая теплые дни семейного счастья? Так я уже не вспоминаю. И сплю по ночам почти спокойно, если не считать моего дежурного ночного кошмара. Время, как ни банально это звучит, действительно неплохо зализывает раны. Шершавым ядовитым языком.
Или не зализывает, а прижигает… Или просто отвлекает от боли старой болью новой. Или…
– Как это вы?.. – успел произнести Репин, прежде чем рассмотрел, наконец, выражение моего лица.
Он закашлялся дипломатично, потом зачем-то оглянулся по сторонам:
– Я слышал, ты сейчас без работы…
– Информация устарела.
– Да? И где ты сейчас трудишься?
– Дома.
– Снова книгу пишешь?
– Снова книгу.
– Молодец, – Репин чуть раздвинул уголки губ, изображая радость по поводу моей продолжающейся литературной деятельности. – Я, кстати, читал твою книгу…
– Молодец, – сказал я, надеюсь, противным голосом.
– Нет, почему же, мне даже понравилось. И, кстати, я хотел поговорить с тобой и по этому поводу…
Я чуть не засмеялся. Таким громким, истерическим смехом, с небольшими вкраплениями безумия. И этот тоже хочет поговорить по поводу моей книги, моего несчастного романа. Весь мир начал вращаться вокруг великого писателя Заренко, даже персонажи и прототипы не усидели в своих теплых убежищах и ломанулись кто куда. И даже умирать начали, послав мне предварительный привет.
– Хочешь мне предложить работу? Сделать заказ на новый роман? – ляпнул я снова сгоряча и поперхнулся.
Было бы очень забавно, если бы вдруг Репин кивнул головой и предложил бы взять и написать книгу о войне между Украиной и Россией. Вот что бы я тогда сделал?
– Нет, я хотел с тобой переговорить об одном интересном проекте… Информационном, – глазки Репина блуждали, словно он отслеживал полет мухи у меня над головой.
Алиска не так давно выкопала в одной из книг информацию о том, как определить по направлению взгляда собеседника, врет он или говорит правду. Я постоянно забывал, влево вверх, или вправо вверх смотрит лжец, но судя по движению глаз Репина, в любом случае он врал процентов на пятьдесят. Или собирался соврать. Вот если он сейчас потрет нос…
Репин почесал кончик носа указательным пальцем, и я чуть не засмеялся. Такой жест психологи называют синдромом Пиноккио, и свидетельствует этот жест все о том же – врет Репин. Вернее, собирается соврать и прикидывает, как бы удачнее слепить свою ложь.
– Мы… Я задумал создать нечто вроде общей базы данных… Э-э… Нечто вроде бюро журналистских расследований…
Я молча рассматривал лицо Репина. Я не собирался помогать ему раскручивать путанную нить его мыслей. Мельком глянул на Алиску возле стола. Там все в порядке, она кушает апельсин и разговаривает… Черт, она разговаривает с Сапожниковым. Как это я не рассмотрел сразу своего хорошего знакомого. Сейчас он что-то горячо говорил Алиске, она раз или два взглянула на меня, значит, говорит Игорь обо мне. О том, что я не являюсь на встречу с ним…
– Понимаешь, – продолжил Репин, – на журналиста сейчас можно плюнуть и не обращать на него внимания. А если мы соберем информацию о…
– О ком?
– Ну, вот например, твою информацию о профсоюзах и по криминалу…
– Я давно не занимаюсь ни криминалом и профсоюзами…
– Но ведь архивы и источники информации у тебя остались? Мою информацию о депутатах, там, о наших газетных и телевизионных магнатах…
Я устало вздохнул:
– Магнатах Города?
– Не только. Вот у тебя наверняка что-нибудь осталось на «Теле-газету». Это ведь они тебя кинули? Неужели не хотелось расквитаться?
– Заместитель командира взвода Юра Крылов в таких случаях говорил: «Можешь набрать в рот дерьма и плюнуть мне в лицо».
– Не понял.
– Можно, конечно, только потом рот не прополощешь. Дерьмом вонять будет.
– Это ты о чем?
– Ты хочешь собрать информацию, накопать компроматов, потом что? Продавать? Шантажировать? Что потом?
– Мы сможем отстаивать…
– Мы не на митинге.
– Хорошо, не на митинге, – взгляд Репина наконец остановился, – мы сможем действительно стать властью.
– Замечательно. Великолепно, – я почувствовал, как злость подступила к горлу, – стать властью? То есть, прийти к нужному человеку и припугнуть его компроматом? Такая власть? А если он не испугается? Вы все это будете писать о нем на заборах? Или выкрикивать на улице?
– Мы будем это публиковать…
– Где? В газетах? А кто вам позволит использовать чужие газеты в своих целях? У владельцев есть свои интересы. Им проще получить с провинившегося немного денег из рук в руки. А если, не дай Бог, вы решите наехать на политического деятеля, так он еще и газету прикроет. Или ты не знаешь, как это делается? Налоговая, пару исков в суд, арест на помещение, пожарная охрана, наконец, все опечатает.
– У нас найдется… – Репин оглянулся через плечо, в сторону представителя фонда «Единение», рефлекторно оглянулся, как оглядывается в трудную минуту слабый человек на сильного защитника.
– У вас найдется «крыша»? Которая возьмет на себя святое дело вашей защиты и обеспечения? И ради чего? Ради ваших красивых глаз? Или ради единения всех демократических сил? И кстати, – я сделал паузу, чтобы вдохнуть воздух и медленно выдохнуть, – почему «Единение»? Что за убогость мысли? Фаланга, легион, фашизм, «миллион плеч, друг к другу прижатые туго» – и каждый новый урод норовит снова с кем-нибудь тесно сжаться и попросить деньги у доброго дяденьки. Хренова независимая пресса.
– Слушай…
– Нет, это ты послушай! Я не знаю, получится что-нибудь у тебя или нет. Если тебя покупают действительно богатые уроды – некоторое время ты продержишься на плаву. Чтобы скупить украинскую прессу и нанять всех украинских журналистов – много денег не понадобится. Но только не вы будете хозяевами. Не вы, а те, кто вас купит. Вернее, перекупит. Ведь вы… – мне пришла в голову мысль, и я осекся на мгновение, – ведь мы – уже куплены. И мечтаем мы не о свободе слова, а свободе это слово продавать. И не нужно мне грузить высокие слова о невостребованности украинской журналистики.
Мы, и ты, и я – слишком дешевы. Киевские – чуть дороже. Московские – еще немного дороже. Но все мы стоим на панели и ждем, когда нас трахнут за деньги. И еще ужасно радуемся, когда находится не брезгливый клиент. Но знаешь, что самое противное в бизнесе проституток и наркоманов?
Репин, что называется, «съехал с базара». Он наверняка не ожидал такой истерики со стороны своего собрата по перу. Он уже не пытался меня перебить, а когда я задал ему вопрос, просто покачал головой, снова оглянувшись назад.
– Не знаешь? Самое мерзкое в нашем с тобой бизнесе, что мы не просто продаемся, мы еще подталкиваем к этому других. Чтобы нам не было так обидно, увидев вдруг чистенького, не продажного. Ты, милый, решил сделать карьеру? Решил из шлюхи стать сутенером? Флаг тебе в руки. Только не лезь с этим ко мне. Договорились?
– Да, – выдавил Репин.
– И если я после сегодняшнего нашего разговора вдруг обнаружу, что пошли по городу слухи обо мне, или сплетни. Пеняй на себя.
– Я…
– Ты, – перебил я вялую попытку Репина, – именно ты, господин Репин. Если ты меня не понял и все-таки дашь волю языку, я тогда вспомню о своих связях. И пороюсь в своих компроматах на тебя. Все понял?
Репин кивнул.
– Свободен.
Я легонько отодвинул Репина с пути и, не торопясь, проследовал к столу с закуской. Вернее, к столу, на котором еще пятнадцать минут назад была выпивка и закуска.
– Алиска, нам пора, – сказал я.
– Александр? – телевизионщик Сапожников стремительно обернулся ко мне. – Вы меня без ножа режете, Александр. Я не могу с вами связаться…
– А со мной лучше не связываться, – с мрачным видом буркнул я, – Алиска, нам пора.
– Александр, мы ведь с вами договорились. А теперь что? Теперь мой крик, словно глас утопающего в пустыне!
– Где? – восхищенно переспросила Алиска.
– В пустыне, – у Игоря Сапожникова уникальная привычка городить из великого и могучего русского языка совершенно нетривиальные конструкции. Причем, сам Игорь абсолютно уверен, что говорит он правильно. И даже не пытается быть остроумным.
– Игорь, – как можно вежливее сказал я, – у меня сейчас слишком мало свободного времени для того, чтобы заниматься телевизионным проектом, каким бы оригинальным он ни был. Некогда.
– Но, Александр…
– Нам некогда, – мило улыбнувшись, подтвердила мои слова Алиска, – к нам обратились из Москвы с просьбой подготовить сценарий для ОРТ.
Вот такие вот крымские войны получаются.
Как хорошо, что все это происходит только в моем больном воображении. И кстати, тут есть очень симпатичная шкурная возможность. Если боевые действия будут разворачиваться в Крыму, то понятно даже и ежу, что нужно ехать в Крым для знакомства с местностью. Для близкого и, что самое важное, длительного знакомства. Летом. В крайнем случае, весной.
Хотя заказчик, кажется, хотел, чтобы все было закончено до выборов российского президента.
Я вылез из-за письменного стола и, не одеваясь, вышел на балкон. Глянул вниз, на стоянку. Стоит. На стоянке, как и положено, стоит автомобиль. Тот самый автомобиль. С тем самым, наверняка, мужиком в салоне. Мужик ждет моего выхода, чтобы снова составить мне компанию.
Но я сегодня не особенно настроен на прогулки по городу. Я сегодня настроен… А черт его знает, на что именно я настроен. Работать, кажется, я уже не хочу.
Я хочу повидать Алиску, тем более, что я вчера обещал ей перезвонить. Не давши слова, крепись, а давши – держись.
Пришлось включить телефон, и он не мог не воспользоваться моментом.
– Да, – сказал я в телефонную трубку.
– Саша, ты? – голос в трубке был отдаленно знакомый, но трудно определяемый.
– Я.
– Это я, привет.
– Привет, – ответил я, прикидывая, кто это может быть.
– Чего ты мне вчера не перезвонил? Я ждал.
Вчера. Перезвонил. Мой взгляд упал на листок бумаги возле телефона. Маминой рукой было написано «Репин» и приписано рядом «после 23-00».
– Привет, Сергей. Я был занят. Что стряслось?
Что-то должно было стрястись, иначе этот странный звонок Сергея Репина, независимого журналиста, не имел никакого логического объяснения.
– Ты сейчас занят? – спросил Репин.
Это становится традицией, спрашивать у меня, занят ли я. Еще и работу, не дай бог, предложит. Это будет обидно. От работы я бы не отказался. Но от работы, предложенной Репиным, я откажусь наверняка.
Как там в поговорке? Не стал бы работать с ним на одном квадратном километре. Это если мягко выражаться.
– Мы сегодня проводим небольшое мероприятие для журналистов…
– Кто мы?
– Я и одна общественная организация.
– Я не журналист, уже давно.
И твоими стараниями в том числе, чуть не добавил я.
– Это может быть интересно, – сказал Репин, – потом будет фуршет.
– Я не пью.
– Приезжай в любом случае. Посмотришь на людей, пообщаешься. Есть разговор, не по телефону.
Естественно, не по телефону. Я как поднимаю свою телефонную трубку, перед глазами сразу встает картина из итальянского фильма «Я боюсь». Кто-то болтает по телефону, а серьезные люди сидят в наушниках возле магнитофонов и этот разговор пишут… пишут…
– Сегодня, в четыре часа. Дворец труда, двадцатый подъезд. Знаешь где?
– Знаю, – ответил я.
– Ждем.
– Ждите, – сказал я коротким гудкам в телефонной трубке.
Никуда я не пойду… Хотя…
Нет, я пойду. Я обязательно пойду. Я давно обещал Алиске развлечение. А что может быть занятнее чем местные независимые журналисты, собранные в одном месте и в одно время. Да еще в предвкушении фуршета.
Я набрал номер телефона Алиски.
28 октября 1999 года, четверг, 13-15, Москва.
Экран системы охраны мигнул и погас. Охранник, оторвавшись от кроссворда, несколько раз стукнул ладонью по монитору. Это был скоре жест эмоциональный, выражавший отношение охранника к тому, что вот уже три дня подряд камеры наружного наблюдения ведут себя как попало, выходят из строя по несколько раз за день.Охранник отложил в сторону газету, оглянулся на приоткрытую дверь комнаты, откуда доносилась музыка. Попросить кого-нибудь из компьютерщиков глянуть, что там с оборудованием? В принципе, по инструкции, нужно было немедленно позвонить и вызвать ремонтника и кого-нибудь на усиление охраны.
До вчерашнего дня именно так и поступали. Вчера, после очередного сбоя оборудования, было неофициально разрешено не устраивать в случае ерундовской поломки военные игры.
С этим охранник был согласен. Кто мог покушаться на трех пацанов и девчонок, которые целыми днями сидели перед компьютерами, делая перерыв только на то, чтобы сбегать за пивом в соседний магазин?
Ни денег, ни еще чего ценного в двухкомнатной квартире, переоборудованной под офис, не было. Разве что компьютеры. Охранник почесал щеку.
Компьютерщики обычно работали с «дебильниками» на ушах, врубив звук на полную мощность, так что докричаться до них было невозможно. Нужно было встать с удобного, обтянутого искусственной кожей кресла. И еще не факт, что пацаны согласятся.
Нужно попробовать, решил охранник, в крайнем случае, можно будет позвонить начальству. Охранник встал с кресла, поправил ремень с кобурой. Потянулся. И заметил краем глаза, что входная дверь медленно открывается.
Этого не могло быть. Открыть ее можно было только изнутри, с места охранника, или специальным ключом, который был только у начальника охраны всей фирмы, в головном офисе. Дверь открывалась неторопливо.
Если бы она распахнулась, охранник скорее всего отреагировал бы на это, по крайней мере, попытался вытащить пистолет. А так он спокойно смотрел на открывающуюся дверь. Потом запоздало мелькнула мысль, что это проверка. Что вот сейчас войдет начальник охраны и сделает вливание за то, что не было проявлено рвения в выполнении инструкции.
Охранник успел шагнуть к двери. И через секунду умер. Пуля попала ему в лицо, между глаз, и, раздробив затылок, ударила в стену, покрытую жидкими обоями.
Охранник умер еще до того, как тело его упало на пол. Три звука прозвучали в коридоре, один за другим, щелчок затвора бесшумного пистолета, легкий звон стрелянной гильзы, ударившейся о спинку стула для посетителей и глухой удар мертвого тела о пол, покрытый темно-зеленым синтетическим паласом.
В коридор вошли двое. Один из них, тот, что стрелял, осторожно заглянул на кухню, в туалет и ванную. Второй, пониже ростом, остался стоять в коридоре, аккуратно прикрыв входную дверь и держа под прицелом двери комнат.
Высокий бесшумно прошел вдоль стены коридора, заглянул в маленькую комнату, в которой хранились архивы. Там никого не было. Все были в большой комнате.
Заглянув в щель, высокий обернулся к стоявшему возле входа и показал четыре пальца, прижав большой палец к ладони. Чуть шире приоткрыл дверь, прицелился, поддерживая правую руку левой.
Нажал на спуск. Потом еще раз. Затем три раза подряд. Быстро вошел в комнату. Еще трижды звякнули гильзы, покатившись по полу.
Кровь охранника сильно не растекалась, впитываясь сразу в палас, превращая его из темно-зеленого в коричневый. Только попавшая на стену кровь оставалась ярко-красной.
Высокий вышел из комнаты через три с половиной минуты, пряча в карман куртки пакет.
– Все? – спросил стоявший у двери.
– Еще архив.
– Время.
– Еще две минуты.
Высокий вошел в архив, уверенно выбрал несколько папок из шкафа, достал из ящика стола упаковку дискет, положил коробку в боковой карман.
– Уходим.
На пороге высокий задержался. Вернулся к столу охранника и аккуратно положил пистолет на газету с нерешенным кроссвордом. Подождал, пока не засветился снова монитор слежения, и вышел, прикрыв за собой дверь.
28 октября 1999 года, четверг, 16-00 по Киеву, Город.
Как всегда Алиска подставила для поцелуя щеку так, что я неминуемо должен был чмокнуть ее в ухо, как всегда я в последний момент успел отклониться в сторону и, как всегда, поцелуй получился смазанный.– В следующий раз – поцелую в ухо, – традиционно пригрозил я, и Алиска, опять таки традиционно, тяжело вздохнула.
Ритуал был выполнен и можно было переходить к делам насущным.
– Куда мы идем, – поинтересовалась Алиска.
– В зоопарк.
– Не хочу, – капризно протянула Алиска.
– Не в тот, в другой. Там будет интересно.
– С хищниками?
– В основном, с гадами. Но могу гарантировать шакалов пера и гиен ротационных машин. И голубого экрана.
– Может, не надо?
– Надо, – решительно оборвал я Алиску. – А я тебе за это куплю шоколадку. Хочешь шоколадку?
– Нет, – быстро ответила Алиска, – только не шоколад.
И мы засмеялись.
Время от времени Алиска попадает под мою раздачу сладостей. И тогда для нее начинаются тяжелые дни. Естественно, когда у меня были деньги.
Неизгладимый след в наших отношениях и алискиных кондитерских предпочтениях оставил день, в который, дожидаясь Алиску возле лотков с конфетами, я скупил по одному батончику всех имевшихся видов. Потом прошел по остальным лоткам и пополнил коллекцию.
После чего, вначале предложил Алиске на выбор все, что она захочет, а потом весь день скармливал ей батончики.
Сейчас настал черед шоколадок, с орехами и изюмом. Алиска имела неосторожность две недели назад при мне сделать свой выбор.
– Только не шоколадку.
– Хорошо, ты пока решай, что именно ты хочешь, на ходу. Мы уже опаздываем.
– Зоопарк в другой стороне, – напомнила Алиска.
– Мой зоопарк находится во Дворце труда. Двадцатый подъезд.
– Снова профсоюзы?
Дворец труда с еще незапамятных советских времен был резиденцией Областного Совета профсоюзов. И у меня в связи с этим, были в свое время разборки с профсоюзными лидерами. История была долгая, мало смешная, Алиске пришлось в ней также принимать участие. С тех пор у нее аллергия на профсоюзных боссов. Это была одна из первых иллюзий, потерянных ею в результате занятий журналистикой. Потом были и другие.
– Ни в коем случае, профсоюзы сегодня нам не грозят. Сегодня нам грозит фуршет и журналистская тусовка.
Алиска недоверчиво вздохнула.
Оказалось, что мы были оба правы.
Да, были журналисты. Да, был фуршет. Но, как оказалось в результате, все это было затеяно с целью создать новое, почти профсоюзное объединение журналистов.
– Что я говорила? – победно спросила Алиска после того, как мы прослушали пятнадцатиминутное выступление известного городского журналиста Сергея Репина.
Краткое содержание сводилось к тому, что журналистов у нас в стране, к сожалению, не ценят, как положено. Журналисты в нашей стране работают в нечеловеческих условиях, наших журналистов не допускают к информации, в следствии чего, наши журналисты не могут выполнить свое предназначение – нести в народ разумное, доброе и вечное и осуществлять функции четвертой власти.
– Как говорит! – восхитился шепотом Олег Костин, сидевший слева от меня в последнем ряду.
– Поет, – согласился я, и только тогда Костин меня заметил.
– Привет!
– Привет.
– Опять пасквиль пишешь? – снова шепотом спросил Костин.
– Не-а!
– А работаешь где?
– В Ка-ра-ган-де, – по слогам тоже шепотом продекламировал я.
– Хорошее место. И как – кормят?
– Как на убой, – похвастался я и осекся.
Людям с мерзкой привычкой влезать в неприятные истории лучше так не шутить. Не так давно я завел себе привычку отвечать на вопросы «за жизнь» очень высокопарной фразой: «Я живу одной жизнью со своей страной!» И еще ни один любопытный не поздравил меня с хорошим положением дел.
Место рождение человека, судя по всему, определяется его кармой в предыдущей жизни. Смущало только одно – где же целых пятьдесят два миллиона человек успели так провинится?
Слово взял представитель общественно-политического фонда «Единение», некто господин Аскеров. Из его краткого выступления следовало, что потрясенные несправедливым отношением к украинским журналистам, он и весь фонд в его лице решили помочь этим несчастным журналистам в их борьбе за свободу слова, свободу совести и вообще за свободу.
– Ты обратил внимание, – Костин наклонился ко мне, – даже наш с тобой бывший шеф нашел время прийти на мероприятие.
– Где?
– Во-он, в первом ряду!
Действительно, Вадим. Мой незабвенный главный редактор в незабвенных «Еженедельных ведомостей». Факт присутствия Вадима резко поднял в моих глазах значимость мероприятия.
Значит, тут не без выгоды. Просто так Вадим никуда не пойдет, тем более что он сейчас активно участвует в предвыборной кампании одного из кандидатов в президенты.
И большую часть времени расходует на то, чтобы с максимальным удовольствием потратить деньги кандидата в казино и паре-тройке кабаков.
Лицо Вадима цветом здорово напоминало грим сеньора-помидора из сказки. Но, тем не менее, он сидел в первом ряду и слушал ораторов.
– Это еще надолго? – спросила Алиска.
– Информации не имею, – я тронул Костина за локоть и спросил у него, – на сколько мероприятие?
– Не больше часа, вместе с фуршетом. В пятнадцать минут шестого – презентация выставки. Опять-таки с фуршетом. И все хотят быть там.
– Еще минут пятнадцать болтовни, а потом выпили-закусили-разбежались.
Снова взял слово Репин и сообщил, что организация, собственно, уже создана, называется, как и следовало ожидать, «Четвертая власть», а всех присутствующих приглашают немедленно в нее вступать. Затем были прочитаны координаты для связи. Ни я, ни кто-нибудь другой, насколько я мог заметить, телефона не записывали.
Либо не собирались звонить, либо уже знали эти телефоны. Я, например, звонить не собирался.
– После краткой команды, все страждущие двинулись к двум сдвинутым вместе столам, на которых среди тарелок с бутербродами и разрезанными на четвертинки апельсинами стояли бутылки с водкой и вином.
– И обрати внимание, – назидательно сказал я Алиске, – на бутылки. Ничего не замечаешь?
Алиска пожала плечами.
– Ни на бутылках, ни возле них нет пробок, что говорит о большом опыте устроителей мероприятия. Угадай, почему?
– Почему? – немедленно спросила у меня Алиска, не задумавшись ни на секунду.
– Я у тебя спрашиваю.
– У меня? – Алиска сделала большие глаза, потом посмотрела на фуршетствующих журналистов.
Водки на столе было немного, наливали и опрокидывали ее быстро. Людям было некогда особенно рассусоливать за этим столом. Людям нужно было бежать к другому столу. Вот что значит профессионалы.
– Я поняла, – серьезно сказала Алиска.
– Что?
– Никто не сможет стырить бутылку со стола. Придется пить на месте. Угадала?
– Пять баллов.
– Ну, не зря я общаюсь с великим писателем…
– С крупным, – привычно поправил я. – С крупным.
– Саша! Рад тебя видеть! – Репин двигался ко мне навстречу, улыбаясь и протягивая руку.
Был у меня соблазн руку проигнорировать. Но если бы я не подал ему руки, то в следующий раз, чтобы быть последовательным, нужно было бить ему рожу. А рукоприкладство, во-первых, не наш метод, а во вторых, наказуемо в уголовном порядке. А садится из-за дерьма – себя не уважать. И я пожал руку. И даже улыбнулся.
– Я пойду съем апельсин, – сообщила Алиска.
– Смотри, чтобы тебя не затоптали, – посоветовал я.
Репин проводил Алиску взглядом:
– Это твоя новая?..
– Чем обязан за приглашение? – если я захочу с кем-нибудь обсуждать наши отношения с Алиской, то Репин не будет в первой тысяче кандидатов на разговор.
– А Татьяна сейчас где?
– В Киеве. Она сейчас работает в крутом журнале. Зарабатывает много денег, замужем. Более интимных подробностей не знаю. Это все что ты хотел у меня спросить?
С Татьяной мы в разводе уже четыре года. Почти четыре года. Но постоянно кто-то задает вопросы о моей бывшей жене, а, получив ответ, цокает головой и говорит о том, как ему жаль, что наш брак…
– Так жаль, – без тени печали в голосе начал и Репин, глядя мне в глаза, – ваша семья…
Чего они все добиваются? Чтобы я бросился на грудь, разрыдался и стал кричать, что мне и самому невыносимо больно и жалко, что я ночи не сплю, вспоминая теплые дни семейного счастья? Так я уже не вспоминаю. И сплю по ночам почти спокойно, если не считать моего дежурного ночного кошмара. Время, как ни банально это звучит, действительно неплохо зализывает раны. Шершавым ядовитым языком.
Или не зализывает, а прижигает… Или просто отвлекает от боли старой болью новой. Или…
– Как это вы?.. – успел произнести Репин, прежде чем рассмотрел, наконец, выражение моего лица.
Он закашлялся дипломатично, потом зачем-то оглянулся по сторонам:
– Я слышал, ты сейчас без работы…
– Информация устарела.
– Да? И где ты сейчас трудишься?
– Дома.
– Снова книгу пишешь?
– Снова книгу.
– Молодец, – Репин чуть раздвинул уголки губ, изображая радость по поводу моей продолжающейся литературной деятельности. – Я, кстати, читал твою книгу…
– Молодец, – сказал я, надеюсь, противным голосом.
– Нет, почему же, мне даже понравилось. И, кстати, я хотел поговорить с тобой и по этому поводу…
Я чуть не засмеялся. Таким громким, истерическим смехом, с небольшими вкраплениями безумия. И этот тоже хочет поговорить по поводу моей книги, моего несчастного романа. Весь мир начал вращаться вокруг великого писателя Заренко, даже персонажи и прототипы не усидели в своих теплых убежищах и ломанулись кто куда. И даже умирать начали, послав мне предварительный привет.
– Хочешь мне предложить работу? Сделать заказ на новый роман? – ляпнул я снова сгоряча и поперхнулся.
Было бы очень забавно, если бы вдруг Репин кивнул головой и предложил бы взять и написать книгу о войне между Украиной и Россией. Вот что бы я тогда сделал?
– Нет, я хотел с тобой переговорить об одном интересном проекте… Информационном, – глазки Репина блуждали, словно он отслеживал полет мухи у меня над головой.
Алиска не так давно выкопала в одной из книг информацию о том, как определить по направлению взгляда собеседника, врет он или говорит правду. Я постоянно забывал, влево вверх, или вправо вверх смотрит лжец, но судя по движению глаз Репина, в любом случае он врал процентов на пятьдесят. Или собирался соврать. Вот если он сейчас потрет нос…
Репин почесал кончик носа указательным пальцем, и я чуть не засмеялся. Такой жест психологи называют синдромом Пиноккио, и свидетельствует этот жест все о том же – врет Репин. Вернее, собирается соврать и прикидывает, как бы удачнее слепить свою ложь.
– Мы… Я задумал создать нечто вроде общей базы данных… Э-э… Нечто вроде бюро журналистских расследований…
Я молча рассматривал лицо Репина. Я не собирался помогать ему раскручивать путанную нить его мыслей. Мельком глянул на Алиску возле стола. Там все в порядке, она кушает апельсин и разговаривает… Черт, она разговаривает с Сапожниковым. Как это я не рассмотрел сразу своего хорошего знакомого. Сейчас он что-то горячо говорил Алиске, она раз или два взглянула на меня, значит, говорит Игорь обо мне. О том, что я не являюсь на встречу с ним…
– Понимаешь, – продолжил Репин, – на журналиста сейчас можно плюнуть и не обращать на него внимания. А если мы соберем информацию о…
– О ком?
– Ну, вот например, твою информацию о профсоюзах и по криминалу…
– Я давно не занимаюсь ни криминалом и профсоюзами…
– Но ведь архивы и источники информации у тебя остались? Мою информацию о депутатах, там, о наших газетных и телевизионных магнатах…
Я устало вздохнул:
– Магнатах Города?
– Не только. Вот у тебя наверняка что-нибудь осталось на «Теле-газету». Это ведь они тебя кинули? Неужели не хотелось расквитаться?
– Заместитель командира взвода Юра Крылов в таких случаях говорил: «Можешь набрать в рот дерьма и плюнуть мне в лицо».
– Не понял.
– Можно, конечно, только потом рот не прополощешь. Дерьмом вонять будет.
– Это ты о чем?
– Ты хочешь собрать информацию, накопать компроматов, потом что? Продавать? Шантажировать? Что потом?
– Мы сможем отстаивать…
– Мы не на митинге.
– Хорошо, не на митинге, – взгляд Репина наконец остановился, – мы сможем действительно стать властью.
– Замечательно. Великолепно, – я почувствовал, как злость подступила к горлу, – стать властью? То есть, прийти к нужному человеку и припугнуть его компроматом? Такая власть? А если он не испугается? Вы все это будете писать о нем на заборах? Или выкрикивать на улице?
– Мы будем это публиковать…
– Где? В газетах? А кто вам позволит использовать чужие газеты в своих целях? У владельцев есть свои интересы. Им проще получить с провинившегося немного денег из рук в руки. А если, не дай Бог, вы решите наехать на политического деятеля, так он еще и газету прикроет. Или ты не знаешь, как это делается? Налоговая, пару исков в суд, арест на помещение, пожарная охрана, наконец, все опечатает.
– У нас найдется… – Репин оглянулся через плечо, в сторону представителя фонда «Единение», рефлекторно оглянулся, как оглядывается в трудную минуту слабый человек на сильного защитника.
– У вас найдется «крыша»? Которая возьмет на себя святое дело вашей защиты и обеспечения? И ради чего? Ради ваших красивых глаз? Или ради единения всех демократических сил? И кстати, – я сделал паузу, чтобы вдохнуть воздух и медленно выдохнуть, – почему «Единение»? Что за убогость мысли? Фаланга, легион, фашизм, «миллион плеч, друг к другу прижатые туго» – и каждый новый урод норовит снова с кем-нибудь тесно сжаться и попросить деньги у доброго дяденьки. Хренова независимая пресса.
– Слушай…
– Нет, это ты послушай! Я не знаю, получится что-нибудь у тебя или нет. Если тебя покупают действительно богатые уроды – некоторое время ты продержишься на плаву. Чтобы скупить украинскую прессу и нанять всех украинских журналистов – много денег не понадобится. Но только не вы будете хозяевами. Не вы, а те, кто вас купит. Вернее, перекупит. Ведь вы… – мне пришла в голову мысль, и я осекся на мгновение, – ведь мы – уже куплены. И мечтаем мы не о свободе слова, а свободе это слово продавать. И не нужно мне грузить высокие слова о невостребованности украинской журналистики.
Мы, и ты, и я – слишком дешевы. Киевские – чуть дороже. Московские – еще немного дороже. Но все мы стоим на панели и ждем, когда нас трахнут за деньги. И еще ужасно радуемся, когда находится не брезгливый клиент. Но знаешь, что самое противное в бизнесе проституток и наркоманов?
Репин, что называется, «съехал с базара». Он наверняка не ожидал такой истерики со стороны своего собрата по перу. Он уже не пытался меня перебить, а когда я задал ему вопрос, просто покачал головой, снова оглянувшись назад.
– Не знаешь? Самое мерзкое в нашем с тобой бизнесе, что мы не просто продаемся, мы еще подталкиваем к этому других. Чтобы нам не было так обидно, увидев вдруг чистенького, не продажного. Ты, милый, решил сделать карьеру? Решил из шлюхи стать сутенером? Флаг тебе в руки. Только не лезь с этим ко мне. Договорились?
– Да, – выдавил Репин.
– И если я после сегодняшнего нашего разговора вдруг обнаружу, что пошли по городу слухи обо мне, или сплетни. Пеняй на себя.
– Я…
– Ты, – перебил я вялую попытку Репина, – именно ты, господин Репин. Если ты меня не понял и все-таки дашь волю языку, я тогда вспомню о своих связях. И пороюсь в своих компроматах на тебя. Все понял?
Репин кивнул.
– Свободен.
Я легонько отодвинул Репина с пути и, не торопясь, проследовал к столу с закуской. Вернее, к столу, на котором еще пятнадцать минут назад была выпивка и закуска.
– Алиска, нам пора, – сказал я.
– Александр? – телевизионщик Сапожников стремительно обернулся ко мне. – Вы меня без ножа режете, Александр. Я не могу с вами связаться…
– А со мной лучше не связываться, – с мрачным видом буркнул я, – Алиска, нам пора.
– Александр, мы ведь с вами договорились. А теперь что? Теперь мой крик, словно глас утопающего в пустыне!
– Где? – восхищенно переспросила Алиска.
– В пустыне, – у Игоря Сапожникова уникальная привычка городить из великого и могучего русского языка совершенно нетривиальные конструкции. Причем, сам Игорь абсолютно уверен, что говорит он правильно. И даже не пытается быть остроумным.
– Игорь, – как можно вежливее сказал я, – у меня сейчас слишком мало свободного времени для того, чтобы заниматься телевизионным проектом, каким бы оригинальным он ни был. Некогда.
– Но, Александр…
– Нам некогда, – мило улыбнувшись, подтвердила мои слова Алиска, – к нам обратились из Москвы с просьбой подготовить сценарий для ОРТ.