Страница:
– Они не станут выступать.
– Вот и все, – вырвалось у Михаила.
Игорь Петрович побледнел, закрыл глаза.
– Знаете, что будет написано на могильном камне нашей цивилизации? – тихо сказал он минуту спустя. – На нашем могильном камне будет написано: «Они хотели как лучше».
Михаил вскочил и вышел из микроавтобуса.
– Я пойду, – сказал Игорь Петрович.
– У тебя нет шансов.
– У меня есть шансы. Вы атакуете через несколько минут после того, как я войду. Я постараюсь задержать его хотя бы на минуту. Вы уж постарайтесь успеть.
– Хорошо, – кивнул Виктор Николаевич, – мы постараемся.
– Не говори Алексееву, что это я подставил его и напарника.
– Хорошо, не скажу.
– Я пошел.
Оружие. В комнате было единственное оружие, автомат Ртищева, но добраться до него я не смогу. А что будет, если я просто врежу этим акеэсом по пульту, просто ударю, как дубиной. Отключиться пульт или нет?
Скорее всего нет. Нужно бить Ртищева. Наотмашь, по лицу. В голову.
В дверях появился кто-то в камуфляже. Кажется, водитель. Не разобрать. Перед глазами круги и черная муть. Нужно попытаться немного успокоиться. Чуть-чуть, чтобы не упасть в обморок при первом же резком движении.
Спокойно.
Что сказал водитель?
– К нам снова гость. И снова Игорь Петрович. Будет уговаривать. Наверное, попытается сообщить, что с минуту на минуту президенты выступят. Им сейчас референты лихорадочно строчат экспромты.
– А если это так и есть? – спокойно Саша, просто дыши, спокойно и размеренно.
– Я не верю. И ты не веришь. Так ведь? Пустить псу под хвост результаты выборов прошедших и грядущих? Не верю. Он просто будет тянуть время.
Это хорошая стратегия, подумал я, очень хорошая стратегия.
– Десять минут до штурма, – тихо сказал сам себе Михаил.
– А как же он? – спросил Алексеев.
Михаил, казалось, не услышал вопроса.
– Петрович ведь внутри, – напомнил Алексеев.
– Знаю, не лезь под руку, – оборвал его Михаил.
– Спокойно, Миша, не нервничайте, – ровным голосом сказал Виктор Николаевич.
– Пять минут, – сказал Михаил.
– Выступления не будет. Переговоров тоже. Я пришел, считай, как частное лицо.
– А с частными лицами я разговаривать не могу, – зло сказал Ртищев, – с частными лицами я могу общаться только в нерабочее время. А сейчас я, простите, на работе, совершаю террористический акт. Самый крупный в истории человечества.
– И как тебе? – Игорь Петрович облизнул губы, глаза его не могли долго задерживаться на одном предмете, скользили по стенам комнаты, по пульту, по потолку.
Он волнуется, прозвучало где-то в глубине меня. Очень волнуется. Он что-то задумал.
А Ртищев, казалось, не замечал этого, рука его гладила автомат, лежащий на коленях.
– Тебе нравится сейчас то, что ты собрался сделать? – снова спросил Игорь Петрович.
– А какая разница? Мне что, нравилось отправлять на тот свет наших с вами курьеров? Я должен был это делать, потому, что это было правильно. Понятно? И сейчас мне вовсе не должно это нравиться. Я просто знаю, что я должен это сделать.
– Как Герострат? – Почти бесшумно прошептал я, но Ртищев услышал и резко обернулся ко мне.
– Причем здесь Герострат? Он сделал это только ради своей славы. А мне ничего не нужно. Спроси у него, – Ртищев указал стволом автомата на Игоря Петровича, – я ведь мог просто исчезнуть с деньгами. С большими деньгами.
– Я его потому и выбрал, – мертвым голосом сказал Игорь Петрович, – что он человек идеи. Пойдет до конца ради нее. Мазаев отравился, чтобы не выдать его и меня.
Я не стал спрашивать, кто такой Мазаев, мне было не интересно. Я ждал, что произойдет дальше… Я ждал.
Где-то наверху вдруг рвануло, оглушительно, так, что у меня заложило уши, казалось, задрожали стены.
– Они решили штурмовать! Слышите, они решили штурмовать! Это я ублюдок? Я убийца? – Ртищев был страшен в этот момент, рот его исказило судорогой, глаза побелели, – Вы не хотите? Тогда почему я должен?
Ртищев полез в нагрудный карман куртки. И тогда на него бросился Игорь Петрович. Он не стал бить, он захватил горло Ртищева в сгиб локтя и стал отгибать его тело назад, через спинку металлического стула. Я бросился вперед, чтобы удержать руки Ртищева, но напоролся на удар его ноги. Я упал и с силой приложился головой об пол.
В глазах потемнело.
Нужно встать.
Взрывы гремели один за другим, послышались выстрели, частые одиночные выстрелы. Ртищев ударил автоматом наотмашь, за голову.
Автомат скользнул по лицу Игоря Петровича, раздирая плоть. Брызнула кровь.
Встать, приказал я себе, и попытался этот приказ выполнить. И встал. На колени. И начал нашаривать опору правой рукой.
Ртищев встал, залитый кровью Игоря Петровича. Игорь Петрович удержался на ногах и снова бросился на него. И получил удар ногой в грудь.
В бункере грохотало так, что я не слышал, что именно крикнул Ртищев, вынимая из кармана ключ и вставляя его в прорезь на пульте. Наверное, снова свое «Кто убийца?». Не знаю. Может быть, это грохотало не в бункере, а у меня в голове. Перед глазами все плыло и двоилось.
Даже пол дрожал и норовил убежать.
Рука Ртищева легла на кнопку. Я бросился к нему, мне показалось, что я бросился, на самом деле я плыл, медленно плыл к его руке, к его пальцам, которые оглаживали рифленую поверхность кнопки. И я успел.
Успел, но ничего не успел сделать, потому, что Ртищев перехватил меня и отшвырнул прочь.
Я не упал, я ударился спиной о стену и сполз на пол. Я видел, как Ртищев снова наклоняется к пульту. Медленно и бесшумно, потому что все звуки исчезли, застыли, увязли в застывшем разом воздухе.
Ртищев тянулся рукой к кнопке. Тянулся… Вот он уже почти достал ее, но тут рука взорвалась медленным алым цветком. Цветок словно потянул за собой руку, увел от кнопки. Второй цветок появился на рукаве. Только его лепестки запутались в клочьях ткани и завяли.
Ртищев закричал. Он медленно, очень медленно повернулся к Игорю Петровичу, а я увидел, как в пульте появилось несколько круглых, аккуратных дырочек.
Это пули, вдруг понял я. Игорь Петрович подобрал автомат и теперь стрелял, став на колени. Медленно двигался затвор, медленно вылетали гильзы, еще курясь сгоревшим порохом…
Игорь Петрович стрелял, хотя глаза его были залиты кровью, вот он медленно снимает левую руку с цевья автомата, и подносит ее к лицу, чтобы вытереть кровь.
Автомат продолжает стрелять, но каждый выстрел теперь поднимает ствол все выше и выше. Пуля попадает в лампу под потолком, и в неподвижном воздухе повисают осколки стекла…
Ртищев оказывается рядом с Игорем Петровичем. Удар. Ногой, в горло. Я вижу, я совершенно четко вижу, как сминается плоть, горло проваливается под ударом, и кровь выплескивается изо рта.
Мертвое тело опрокидывается на спину.
Ртищев, продолжая бесшумно кричать, снова идет к пульту, к красной кнопке, и уже никто не может его остановить. Я не могу встать.
Я могу только смотреть, и я вижу, что на пороге комнаты появляется фигура в черном, с черным лицом. Или это маска?
Человек в маске стреляет. Пуля попадает Ртищеву в спину и словно подталкивает его к пульту. Ртищев падает, протягивая левую руку вперед. Больше ничего нет на свете, только его левая рука и кнопка, кнопка и рука человека, решившего стать убийцей ради высоких идеалов.
Он нажал. Это было последнее, что я увидел. Он нажал кнопку. Я видел, уже проваливаясь в темноту, что кнопка проседает, проседает, проседает…
Он не попытался остановить Алексеева, когда тот вслед за штурмовой группой бросился к бункеру.
– Мы успели? – глядя на черный дым, прошептал Михаил.
– Не знаю, – сказал Виктор Николаевич.
– Наверняка успели, иначе мы бы уже услышали взрыв. Ведь услышали бы? Или хотя бы толчок… – пробормотал Михаил, – не может же быть без толчка.
Виктор Николаевич молчал.
Из дыма, один за другим стали появляться бойцы штурмовой группы. Двоих выводили под руки. Одного вынесли и осторожно положили на снег.
Потом вынесли еще одного, только его поднесли к Михаилу и Виктору Николаевичу, положили у самых ног.
– Его убили, – сказал один из тех, кто принес тело, и Михаил узнал, наконец, Алексеева.
– Что с пультом? – спросил Михаил.
– Его убили, – повторил Сергей Алексеев, садясь в снег, – горло сломано.
– Что с пультом? – Михаил бросился навстречу к выходящему из дыма командиру группы.
– Мы не успели. Самую малость. Он нажал на кнопку уже мертвый.
Михаил замер.
– У нас потерь нет, – доложил командир группы, – двое тяжело раненых и двое легко.
– А это кто? – спросил Виктор Николаевич, указывая на тело в снегу возле входа.
– Заложник. Жив, без сознания. Голова в крови, но рана неглубокая.
– Михаил, – позвал Виктор Николаевич.
– Что? – спросил Михаил.
– Нам пора ехать.
– Не успели, – сказал Михаил.
– Пойдемте в машину. И заберите с собой Алексеева. Нам нужно ехать…
– А заложника куда?
– И заложника к нам в машину, быстро, – Виктор Николаевич решительно взял Михаила за плечи, встряхнул. – Нам нужно поговорить!
– Хорошо, – безжизненным голосом ответил Михаил.
Виктор Николаевич взял Михаила за локоть и почти насильно отвел его за машину:
– Придите в себя, подполковник!
– Этот произошло из-за меня, – вырывая руку, выкрикнул Михаил. – Из-за меня…
– Ничего не произошло. Ничего не произошло, успокойтесь.
– Из-за меня… Что? Как это, ничего не произошло?
– Успокойтесь и выслушайте меня. Успокойтесь. Вы помните, как рассказывали мне об игре? Покер на костях?
– Причем здесь…
– Помните, вы рассуждали о том, как игроки выбирают, на чем строить игру, на школе или фигурах? Вы тогда выпустили один важный аспект игры. В нее ведь играют не двое. В нее могут играть сколько угодно игроков. И еще вы забыли, что выявляется ведь не победитель, выясняется место каждого в игре, кто набрал очков больше, кто меньше…
– Ну и что?
– Ничего. Ровным счетом, ничего. Когда я по вашей просьбе связался с и.о., мне разрешили этот эксперимент только по одной причине. Это не настоящий пульт управления. Не настоящий. И вы, и Ртищев сделали одну и ту же ошибку, вы пошли по ложному следу.
– Я уничтожил остатки группы…
– Ничего не поделаешь, это входило в условия игры, в школу, если хотите игровой термин. Теперь мы почти уверены, что проект «Удар» больше не имеет утечек информации. Реальных утечек. А остальное – слухи. Все это называется учениями спецподразделений по отработке действий при захвате террористами командных пунктов.
В общем, мы с вами молодцы. Врага уничтожили, дерьмо за нашим генералитетом прибрали, ученья провели успешно…
– А что дальше?
– Дальше. Дальше я, выполняя свое слово и слово нашего будущего президента, сообщаю вам о том, что вы получаете официальное разрешение на создание неофициального подразделения, подчиняющегося только Самому. Вы получили добро, на создание ордена иезуитов. Довольны?
Михаил оглянулся на вход в бункер. Дыма уже почти не было.
– А я захочу теперь?
– Захотите. Вы все еще верите в идеалы. А из таких людей получаются хорошие работники.
– Или выдающиеся преступники.
– Ничего не поделаешь, идеалисты есть идеалисты.
– Что будем делать с заложником?
– У вас есть вариант?
– Я подумаю.
– Подумайте. А С Игорем Петровичем… Будем считать, что он погиб при исполнении служебного долга. Мы его даже представим к награде, наверное, – Виктор Николаевич посмотрел в сторону тела Игоря Петровича.
Возле него все еще сидел в снегу Сергей Алексеев.
– Не вздумайте рассказать Алексееву…
– Я понимаю…
– И заберите его к себе в подразделение. С глаз моих долой. Он вам подойдет, тоже из идеалистов.
– А вы, Виктор Николаевич?
– Я? Я тоже идеалист. Кто еще останется на этой работе? И знаете что?
– Что?
– Игоря жалко. Напрасно он все это затеял… Как считаете?
– Не знаю… Если бы не «Армагеддон», то я не получил бы карт-бланш. И Ртищев, рано или поздно, все равно нашел бы способ сделать людей счастливыми. И мы действительно почистили и свою территорию и украинскую, чтобы они там не говорили.
– Тогда будем считать, что мы играли лучше, чем наши противники?
– Играли мы одинаково плохо, просто кубики были к нам менее враждебны, чем к Игорю Петровичу и Ртищеву, – морщась словно от боли, сказал Михаил.
– А знаете, – очень тихо сказал Виктор Николаевич, наклонившись к самому уху Михаила, – грязное это дело, играть на чужих костях.
– Как самочувствие? – спросил Петров.
Меня чуть не стошнило.
– Ничего, крепись, – посоветовал Петров.
– Где я?
Этот вопрос волновал меня отчего-то очень сильно. Я помнил, что потерял сознание в бункере, а тут потолок был не серый, а белый. В каком бункере?
– Ты в больнице. Неотложка. Я тебя привез сюда час назад, а до этого ты лежал без сознания почти сутки.
– Какие сутки?
– Обычные, двадцатичетырехчасовые сутки. Лежи и не дергайся.
– Мы что, перешли на «ты»?
– А разве нет? – удивился Петров. – Как прикажете.
– Отчего я лежал без сознания?
– Так всегда бывает после сотрясения мозга.
– Сотрясения мозга.
– Средней тяжести.
Я попытался вспомнить, что случилось со мной. Бункер, грохот, красная кнопка…
– Что со мной случилось?
– Автокатастрофа, – Петров поправил на моей груди одеяло.
– Какая катастрофа?
– Обычная. Ты что, не знаешь, что зимой нельзя превышать скорость на трассе? Вот мы и перевернулись. Только нам еще повезло. Жовнер и его водитель – насмерть.
Я помолчал, пытаясь понять, почему я не верю Петрову. Что-то не так. И…
Я вспомнил. Я вспомнил, и комок сразу же подкатился к горлу.
– Он успел нажать кнопку, – сказал я.
– Какую кнопку?
– Он успел нажать кнопку, – повторил я.
…Его прыжок, пули, рвущее его тело. Красная рубчатая кнопка, проседающая под его тяжестью.
– Они не успели, а он успел нажать. А ты, – я сглотнул, – ты продажная сволочь.
– А ты бредишь, – спокойно парировал Петров. – И лучше тебе вспомнить, как ты вместе со своим заказчиком и мной, в качестве консультанта, причем, официально назначенного консультанта, ехал в Город. И сразу за Полтавой машину занесло. Мне повезло больше всех. А тебе оказали первую помощь военные в санчасти. Там недалеко дислоцирована воинская часть. Потом мы тебя доставили в город. Здесь тебя осмотрели и даже сделали рентген, который показал легкое сотрясение мозга.
– Но я…
– И запомни, сотрясения мозга очень опасная штука. Если не поберечься, то вполне можно заработать шизофрению. Или паранойю. Бывает, что человек до самой смерти страдает видениями и ложными воспоминаниями.
– Но я же видел, как он нажал кнопку!
Петров оглянулся и понизил голос:
– Да, он успел нажать кнопку. Кнопка была не та. Это был не тот бункер, его кинули, так же как и тебя. Так случается иногда.
– Так взрыва не было?
– Не было.
– Еще раз.
– Что?
– Еще раз повтори, – попросил я, чувствуя, как начинает щипать глаза.
– Не было взрыва. Все живы. Или почти все, – Петров дружески похлопал меня по руке.
– И ты, значит…
– Работа у меня такая, Саша, быть не тем, чем кажусь.
– Я хочу домой. Мне можно?
– Я узнавал, можно. Если честно, то ты без сознания на самом деле, находился всего около часа, потом мы тебя держали на уколах. Вещи твои чистые и целые, в этом тебе тоже повезло.
Я медленно встал с кровати, осторожно взял одежду и начал одеваться.
– Здесь у тебя лежит копия протокола по поводу аварии, дело будет закрыто, тебя никто не станет дергать. Но помнить о ней ты должен крепко – не давай воли ложным воспоминаниям.
– Не нужно мне угрожать, – сказал я, надевая свою куртку.
– Ни в коем случае, – Петров даже поднял руки, демонстрируя, что не собирается мне угрожать.
Он утряс все бюрократические проблемы в больнице, проводил меня на улицу.
– Подвезти?
– Я на троллейбусе, – ответил я, – автомобили – слишком опасный вид транспорта.
– Ну, давай я тебя хоть немного подвезу, – настойчиво предложил Петров, – тут рядом моя машина.
– Твоя?
– Ну, не совсем моя, знакомые одолжили.
Мы подошли к довольно потертому «БМВ».
Некоторое время мы оба молчали. Я время от времени трогал повязку на голове, прикидывая, что буду говорить родственникам.
– Там в кармане деньги, – сказал внезапно Петров, – не потеряйте.
– Деньги? – я сунул руку в карман и вытащил купюры, – откуда?
– Вы просто все забыли, Александр Карлович, это часть гонорара, аванс за книгу, который вам вручил покойный Анатолий Жовнер. Конечно, меньше, чем вы могли заработать на его шикарном проекте, но на первое время хватит. До тех пор, пока не появится новый заказ на книгу. Скажем, на продолжение твоего романа.
– А если я не захочу его писать?
– А кто тебя будет спрашивать? – спокойно, совершенно спокойно спросил Петров.
– Останови, я выйду, – потребовал я, увидев, что мы уже у Мемориала.
– Давай уже я до дома довезу…
– Нет, я на троллейбусе доеду.
– Как хочешь, – пожал плечами Петров. – Пока.
Я вышел из машины, постоял, борясь с легким головокружением. Не понятно от чего кружилась голова, то ли от сотрясения, то ли от морозного воздуха… Петров еще не уехал, «БМВ» стояло возле обочины, попыхивая выхлопной трубой.
Не нужно было мне этого говорить, но я не сдержался, я открыл дверцу и, даже улыбнувшись, кажется, сказал:
– Все-таки есть во всем этом и положительный момент. Приятно все-таки знать, что нет нигде этой проклятой бомбы для цунами. Правда, здорово?
Петров мне ответил. Я захлопнул дверцу, и машина сразу уехала, развернувшись на дороге.
Со стороны центра подъехал троллейбус. «Двойка». Я поднялся во внутрь, огляделся.
Троллейбус изнутри был покрыт инеем, и кроме него в салоне был только замерзший кондуктор. Мне, во всяком случае, так показалось вначале. Я расплатился и пошел в хвост вагона.
Я не один. Такого я никогда не видел, и совершенно не ожидал увидеть. На задней площадке, возле какого-то парня, стояла маленькая лошадка, понурив голову. Маленькая лохматая пони. Я почувствовал, что улыбаюсь. Несмотря ни на что. Улыбаюсь.
Приеду домой, позвоню Алиске и скажу, что очень ее люблю. И матери своей скажу, и сестре, и Сан Санычу скажу. Потому что я их действительно люблю, потому что это единственное, что нам остается – любить своих близких. Только это. И нужно торопиться. Это я тоже им скажу.
Вот только я не скажу им никогда того, что ответил мне Петров на мою восторженную фразу:
– Как приятно все-таки знать, что нет нигде этой проклятой бомбы для цунами. Правда, здорово?
Петров промедлил совсем чуть-чуть, а потом до меня донеслось, словно издалека, словно Петров вдруг потерял голос:
– А вот этого тебе никто не гарантировал.
Так что, мне остается только любить. Только любить.
2000 год, май.
30 января 2000 года, воскресенье, 8-55 по Москве, Белгородская область.
– Выступления не будет, – сказал Виктор Николаевич.– Вот и все, – вырвалось у Михаила.
Игорь Петрович побледнел, закрыл глаза.
– Знаете, что будет написано на могильном камне нашей цивилизации? – тихо сказал он минуту спустя. – На нашем могильном камне будет написано: «Они хотели как лучше».
Михаил вскочил и вышел из микроавтобуса.
– Я пойду, – сказал Игорь Петрович.
– У тебя нет шансов.
– У меня есть шансы. Вы атакуете через несколько минут после того, как я войду. Я постараюсь задержать его хотя бы на минуту. Вы уж постарайтесь успеть.
– Хорошо, – кивнул Виктор Николаевич, – мы постараемся.
– Не говори Алексееву, что это я подставил его и напарника.
– Хорошо, не скажу.
– Я пошел.
30 января 2000 года, воскресенье, 9-05 по Москве, Белгородская область, бункер.
Я был готов броситься на Ртищева, понимая, что и в лучшей своей спортивной форме не смогу с ним потягаться. Но я должен был хоть что-то сделать. Хотя бы попытаться, чтобы не попасть в список ублюдков.Оружие. В комнате было единственное оружие, автомат Ртищева, но добраться до него я не смогу. А что будет, если я просто врежу этим акеэсом по пульту, просто ударю, как дубиной. Отключиться пульт или нет?
Скорее всего нет. Нужно бить Ртищева. Наотмашь, по лицу. В голову.
В дверях появился кто-то в камуфляже. Кажется, водитель. Не разобрать. Перед глазами круги и черная муть. Нужно попытаться немного успокоиться. Чуть-чуть, чтобы не упасть в обморок при первом же резком движении.
Спокойно.
Что сказал водитель?
– К нам снова гость. И снова Игорь Петрович. Будет уговаривать. Наверное, попытается сообщить, что с минуту на минуту президенты выступят. Им сейчас референты лихорадочно строчат экспромты.
– А если это так и есть? – спокойно Саша, просто дыши, спокойно и размеренно.
– Я не верю. И ты не веришь. Так ведь? Пустить псу под хвост результаты выборов прошедших и грядущих? Не верю. Он просто будет тянуть время.
Это хорошая стратегия, подумал я, очень хорошая стратегия.
30 января 2000 года, воскресенье, 9-10 по Москве, Белгородская область.
Сергей Алексеев одернул куртку. Он волновался. Когда Игорь Петрович во второй раз исчез за елями, внутри у Алексеева словно что-то оборвалось.– Десять минут до штурма, – тихо сказал сам себе Михаил.
– А как же он? – спросил Алексеев.
Михаил, казалось, не услышал вопроса.
– Петрович ведь внутри, – напомнил Алексеев.
– Знаю, не лезь под руку, – оборвал его Михаил.
– Спокойно, Миша, не нервничайте, – ровным голосом сказал Виктор Николаевич.
– Пять минут, – сказал Михаил.
30 января 2000 года, воскресенье, 9-15 по Москве, Белгородская область, бункер.
Игорь Петрович не стал врать:– Выступления не будет. Переговоров тоже. Я пришел, считай, как частное лицо.
– А с частными лицами я разговаривать не могу, – зло сказал Ртищев, – с частными лицами я могу общаться только в нерабочее время. А сейчас я, простите, на работе, совершаю террористический акт. Самый крупный в истории человечества.
– И как тебе? – Игорь Петрович облизнул губы, глаза его не могли долго задерживаться на одном предмете, скользили по стенам комнаты, по пульту, по потолку.
Он волнуется, прозвучало где-то в глубине меня. Очень волнуется. Он что-то задумал.
А Ртищев, казалось, не замечал этого, рука его гладила автомат, лежащий на коленях.
– Тебе нравится сейчас то, что ты собрался сделать? – снова спросил Игорь Петрович.
– А какая разница? Мне что, нравилось отправлять на тот свет наших с вами курьеров? Я должен был это делать, потому, что это было правильно. Понятно? И сейчас мне вовсе не должно это нравиться. Я просто знаю, что я должен это сделать.
– Как Герострат? – Почти бесшумно прошептал я, но Ртищев услышал и резко обернулся ко мне.
– Причем здесь Герострат? Он сделал это только ради своей славы. А мне ничего не нужно. Спроси у него, – Ртищев указал стволом автомата на Игоря Петровича, – я ведь мог просто исчезнуть с деньгами. С большими деньгами.
– Я его потому и выбрал, – мертвым голосом сказал Игорь Петрович, – что он человек идеи. Пойдет до конца ради нее. Мазаев отравился, чтобы не выдать его и меня.
Я не стал спрашивать, кто такой Мазаев, мне было не интересно. Я ждал, что произойдет дальше… Я ждал.
Где-то наверху вдруг рвануло, оглушительно, так, что у меня заложило уши, казалось, задрожали стены.
– Они решили штурмовать! Слышите, они решили штурмовать! Это я ублюдок? Я убийца? – Ртищев был страшен в этот момент, рот его исказило судорогой, глаза побелели, – Вы не хотите? Тогда почему я должен?
Ртищев полез в нагрудный карман куртки. И тогда на него бросился Игорь Петрович. Он не стал бить, он захватил горло Ртищева в сгиб локтя и стал отгибать его тело назад, через спинку металлического стула. Я бросился вперед, чтобы удержать руки Ртищева, но напоролся на удар его ноги. Я упал и с силой приложился головой об пол.
В глазах потемнело.
Нужно встать.
Взрывы гремели один за другим, послышались выстрели, частые одиночные выстрелы. Ртищев ударил автоматом наотмашь, за голову.
Автомат скользнул по лицу Игоря Петровича, раздирая плоть. Брызнула кровь.
Встать, приказал я себе, и попытался этот приказ выполнить. И встал. На колени. И начал нашаривать опору правой рукой.
Ртищев встал, залитый кровью Игоря Петровича. Игорь Петрович удержался на ногах и снова бросился на него. И получил удар ногой в грудь.
В бункере грохотало так, что я не слышал, что именно крикнул Ртищев, вынимая из кармана ключ и вставляя его в прорезь на пульте. Наверное, снова свое «Кто убийца?». Не знаю. Может быть, это грохотало не в бункере, а у меня в голове. Перед глазами все плыло и двоилось.
Даже пол дрожал и норовил убежать.
Рука Ртищева легла на кнопку. Я бросился к нему, мне показалось, что я бросился, на самом деле я плыл, медленно плыл к его руке, к его пальцам, которые оглаживали рифленую поверхность кнопки. И я успел.
Успел, но ничего не успел сделать, потому, что Ртищев перехватил меня и отшвырнул прочь.
Я не упал, я ударился спиной о стену и сполз на пол. Я видел, как Ртищев снова наклоняется к пульту. Медленно и бесшумно, потому что все звуки исчезли, застыли, увязли в застывшем разом воздухе.
Ртищев тянулся рукой к кнопке. Тянулся… Вот он уже почти достал ее, но тут рука взорвалась медленным алым цветком. Цветок словно потянул за собой руку, увел от кнопки. Второй цветок появился на рукаве. Только его лепестки запутались в клочьях ткани и завяли.
Ртищев закричал. Он медленно, очень медленно повернулся к Игорю Петровичу, а я увидел, как в пульте появилось несколько круглых, аккуратных дырочек.
Это пули, вдруг понял я. Игорь Петрович подобрал автомат и теперь стрелял, став на колени. Медленно двигался затвор, медленно вылетали гильзы, еще курясь сгоревшим порохом…
Игорь Петрович стрелял, хотя глаза его были залиты кровью, вот он медленно снимает левую руку с цевья автомата, и подносит ее к лицу, чтобы вытереть кровь.
Автомат продолжает стрелять, но каждый выстрел теперь поднимает ствол все выше и выше. Пуля попадает в лампу под потолком, и в неподвижном воздухе повисают осколки стекла…
Ртищев оказывается рядом с Игорем Петровичем. Удар. Ногой, в горло. Я вижу, я совершенно четко вижу, как сминается плоть, горло проваливается под ударом, и кровь выплескивается изо рта.
Мертвое тело опрокидывается на спину.
Ртищев, продолжая бесшумно кричать, снова идет к пульту, к красной кнопке, и уже никто не может его остановить. Я не могу встать.
Я могу только смотреть, и я вижу, что на пороге комнаты появляется фигура в черном, с черным лицом. Или это маска?
Человек в маске стреляет. Пуля попадает Ртищеву в спину и словно подталкивает его к пульту. Ртищев падает, протягивая левую руку вперед. Больше ничего нет на свете, только его левая рука и кнопка, кнопка и рука человека, решившего стать убийцей ради высоких идеалов.
Он нажал. Это было последнее, что я увидел. Он нажал кнопку. Я видел, уже проваливаясь в темноту, что кнопка проседает, проседает, проседает…
30 января 2000 года, воскресенье, 9-30 по Москве, Белгородская область.
Михаил не подходил к изуродованным, вырванным из земли елкам. Они теперь не прикрывали черного зева входа в бункер. Да и сам вход теперь больше напоминал жерло вулкана. Из него продолжал клубиться дым. Виктор Николаевич стоял рядом с Михаилом, сунув руки в карманы.Он не попытался остановить Алексеева, когда тот вслед за штурмовой группой бросился к бункеру.
– Мы успели? – глядя на черный дым, прошептал Михаил.
– Не знаю, – сказал Виктор Николаевич.
– Наверняка успели, иначе мы бы уже услышали взрыв. Ведь услышали бы? Или хотя бы толчок… – пробормотал Михаил, – не может же быть без толчка.
Виктор Николаевич молчал.
Из дыма, один за другим стали появляться бойцы штурмовой группы. Двоих выводили под руки. Одного вынесли и осторожно положили на снег.
Потом вынесли еще одного, только его поднесли к Михаилу и Виктору Николаевичу, положили у самых ног.
– Его убили, – сказал один из тех, кто принес тело, и Михаил узнал, наконец, Алексеева.
– Что с пультом? – спросил Михаил.
– Его убили, – повторил Сергей Алексеев, садясь в снег, – горло сломано.
– Что с пультом? – Михаил бросился навстречу к выходящему из дыма командиру группы.
– Мы не успели. Самую малость. Он нажал на кнопку уже мертвый.
Михаил замер.
– У нас потерь нет, – доложил командир группы, – двое тяжело раненых и двое легко.
– А это кто? – спросил Виктор Николаевич, указывая на тело в снегу возле входа.
– Заложник. Жив, без сознания. Голова в крови, но рана неглубокая.
– Михаил, – позвал Виктор Николаевич.
– Что? – спросил Михаил.
– Нам пора ехать.
– Не успели, – сказал Михаил.
– Пойдемте в машину. И заберите с собой Алексеева. Нам нужно ехать…
– А заложника куда?
– И заложника к нам в машину, быстро, – Виктор Николаевич решительно взял Михаила за плечи, встряхнул. – Нам нужно поговорить!
– Хорошо, – безжизненным голосом ответил Михаил.
Виктор Николаевич взял Михаила за локоть и почти насильно отвел его за машину:
– Придите в себя, подполковник!
– Этот произошло из-за меня, – вырывая руку, выкрикнул Михаил. – Из-за меня…
– Ничего не произошло. Ничего не произошло, успокойтесь.
– Из-за меня… Что? Как это, ничего не произошло?
– Успокойтесь и выслушайте меня. Успокойтесь. Вы помните, как рассказывали мне об игре? Покер на костях?
– Причем здесь…
– Помните, вы рассуждали о том, как игроки выбирают, на чем строить игру, на школе или фигурах? Вы тогда выпустили один важный аспект игры. В нее ведь играют не двое. В нее могут играть сколько угодно игроков. И еще вы забыли, что выявляется ведь не победитель, выясняется место каждого в игре, кто набрал очков больше, кто меньше…
– Ну и что?
– Ничего. Ровным счетом, ничего. Когда я по вашей просьбе связался с и.о., мне разрешили этот эксперимент только по одной причине. Это не настоящий пульт управления. Не настоящий. И вы, и Ртищев сделали одну и ту же ошибку, вы пошли по ложному следу.
– Я уничтожил остатки группы…
– Ничего не поделаешь, это входило в условия игры, в школу, если хотите игровой термин. Теперь мы почти уверены, что проект «Удар» больше не имеет утечек информации. Реальных утечек. А остальное – слухи. Все это называется учениями спецподразделений по отработке действий при захвате террористами командных пунктов.
В общем, мы с вами молодцы. Врага уничтожили, дерьмо за нашим генералитетом прибрали, ученья провели успешно…
– А что дальше?
– Дальше. Дальше я, выполняя свое слово и слово нашего будущего президента, сообщаю вам о том, что вы получаете официальное разрешение на создание неофициального подразделения, подчиняющегося только Самому. Вы получили добро, на создание ордена иезуитов. Довольны?
Михаил оглянулся на вход в бункер. Дыма уже почти не было.
– А я захочу теперь?
– Захотите. Вы все еще верите в идеалы. А из таких людей получаются хорошие работники.
– Или выдающиеся преступники.
– Ничего не поделаешь, идеалисты есть идеалисты.
– Что будем делать с заложником?
– У вас есть вариант?
– Я подумаю.
– Подумайте. А С Игорем Петровичем… Будем считать, что он погиб при исполнении служебного долга. Мы его даже представим к награде, наверное, – Виктор Николаевич посмотрел в сторону тела Игоря Петровича.
Возле него все еще сидел в снегу Сергей Алексеев.
– Не вздумайте рассказать Алексееву…
– Я понимаю…
– И заберите его к себе в подразделение. С глаз моих долой. Он вам подойдет, тоже из идеалистов.
– А вы, Виктор Николаевич?
– Я? Я тоже идеалист. Кто еще останется на этой работе? И знаете что?
– Что?
– Игоря жалко. Напрасно он все это затеял… Как считаете?
– Не знаю… Если бы не «Армагеддон», то я не получил бы карт-бланш. И Ртищев, рано или поздно, все равно нашел бы способ сделать людей счастливыми. И мы действительно почистили и свою территорию и украинскую, чтобы они там не говорили.
– Тогда будем считать, что мы играли лучше, чем наши противники?
– Играли мы одинаково плохо, просто кубики были к нам менее враждебны, чем к Игорю Петровичу и Ртищеву, – морщась словно от боли, сказал Михаил.
– А знаете, – очень тихо сказал Виктор Николаевич, наклонившись к самому уху Михаила, – грязное это дело, играть на чужих костях.
30 января 2000 года, воскресенье, 21–15 по Киеву, Город.
Первое, что я увидел, придя в себя, было лицо майора Петрова.– Как самочувствие? – спросил Петров.
Меня чуть не стошнило.
– Ничего, крепись, – посоветовал Петров.
– Где я?
Этот вопрос волновал меня отчего-то очень сильно. Я помнил, что потерял сознание в бункере, а тут потолок был не серый, а белый. В каком бункере?
– Ты в больнице. Неотложка. Я тебя привез сюда час назад, а до этого ты лежал без сознания почти сутки.
– Какие сутки?
– Обычные, двадцатичетырехчасовые сутки. Лежи и не дергайся.
– Мы что, перешли на «ты»?
– А разве нет? – удивился Петров. – Как прикажете.
– Отчего я лежал без сознания?
– Так всегда бывает после сотрясения мозга.
– Сотрясения мозга.
– Средней тяжести.
Я попытался вспомнить, что случилось со мной. Бункер, грохот, красная кнопка…
– Что со мной случилось?
– Автокатастрофа, – Петров поправил на моей груди одеяло.
– Какая катастрофа?
– Обычная. Ты что, не знаешь, что зимой нельзя превышать скорость на трассе? Вот мы и перевернулись. Только нам еще повезло. Жовнер и его водитель – насмерть.
Я помолчал, пытаясь понять, почему я не верю Петрову. Что-то не так. И…
Я вспомнил. Я вспомнил, и комок сразу же подкатился к горлу.
– Он успел нажать кнопку, – сказал я.
– Какую кнопку?
– Он успел нажать кнопку, – повторил я.
…Его прыжок, пули, рвущее его тело. Красная рубчатая кнопка, проседающая под его тяжестью.
– Они не успели, а он успел нажать. А ты, – я сглотнул, – ты продажная сволочь.
– А ты бредишь, – спокойно парировал Петров. – И лучше тебе вспомнить, как ты вместе со своим заказчиком и мной, в качестве консультанта, причем, официально назначенного консультанта, ехал в Город. И сразу за Полтавой машину занесло. Мне повезло больше всех. А тебе оказали первую помощь военные в санчасти. Там недалеко дислоцирована воинская часть. Потом мы тебя доставили в город. Здесь тебя осмотрели и даже сделали рентген, который показал легкое сотрясение мозга.
– Но я…
– И запомни, сотрясения мозга очень опасная штука. Если не поберечься, то вполне можно заработать шизофрению. Или паранойю. Бывает, что человек до самой смерти страдает видениями и ложными воспоминаниями.
– Но я же видел, как он нажал кнопку!
Петров оглянулся и понизил голос:
– Да, он успел нажать кнопку. Кнопка была не та. Это был не тот бункер, его кинули, так же как и тебя. Так случается иногда.
– Так взрыва не было?
– Не было.
– Еще раз.
– Что?
– Еще раз повтори, – попросил я, чувствуя, как начинает щипать глаза.
– Не было взрыва. Все живы. Или почти все, – Петров дружески похлопал меня по руке.
– И ты, значит…
– Работа у меня такая, Саша, быть не тем, чем кажусь.
– Я хочу домой. Мне можно?
– Я узнавал, можно. Если честно, то ты без сознания на самом деле, находился всего около часа, потом мы тебя держали на уколах. Вещи твои чистые и целые, в этом тебе тоже повезло.
Я медленно встал с кровати, осторожно взял одежду и начал одеваться.
– Здесь у тебя лежит копия протокола по поводу аварии, дело будет закрыто, тебя никто не станет дергать. Но помнить о ней ты должен крепко – не давай воли ложным воспоминаниям.
– Не нужно мне угрожать, – сказал я, надевая свою куртку.
– Ни в коем случае, – Петров даже поднял руки, демонстрируя, что не собирается мне угрожать.
Он утряс все бюрократические проблемы в больнице, проводил меня на улицу.
– Подвезти?
– Я на троллейбусе, – ответил я, – автомобили – слишком опасный вид транспорта.
– Ну, давай я тебя хоть немного подвезу, – настойчиво предложил Петров, – тут рядом моя машина.
– Твоя?
– Ну, не совсем моя, знакомые одолжили.
Мы подошли к довольно потертому «БМВ».
Некоторое время мы оба молчали. Я время от времени трогал повязку на голове, прикидывая, что буду говорить родственникам.
– Там в кармане деньги, – сказал внезапно Петров, – не потеряйте.
– Деньги? – я сунул руку в карман и вытащил купюры, – откуда?
– Вы просто все забыли, Александр Карлович, это часть гонорара, аванс за книгу, который вам вручил покойный Анатолий Жовнер. Конечно, меньше, чем вы могли заработать на его шикарном проекте, но на первое время хватит. До тех пор, пока не появится новый заказ на книгу. Скажем, на продолжение твоего романа.
– А если я не захочу его писать?
– А кто тебя будет спрашивать? – спокойно, совершенно спокойно спросил Петров.
– Останови, я выйду, – потребовал я, увидев, что мы уже у Мемориала.
– Давай уже я до дома довезу…
– Нет, я на троллейбусе доеду.
– Как хочешь, – пожал плечами Петров. – Пока.
Я вышел из машины, постоял, борясь с легким головокружением. Не понятно от чего кружилась голова, то ли от сотрясения, то ли от морозного воздуха… Петров еще не уехал, «БМВ» стояло возле обочины, попыхивая выхлопной трубой.
Не нужно было мне этого говорить, но я не сдержался, я открыл дверцу и, даже улыбнувшись, кажется, сказал:
– Все-таки есть во всем этом и положительный момент. Приятно все-таки знать, что нет нигде этой проклятой бомбы для цунами. Правда, здорово?
Петров мне ответил. Я захлопнул дверцу, и машина сразу уехала, развернувшись на дороге.
Со стороны центра подъехал троллейбус. «Двойка». Я поднялся во внутрь, огляделся.
Троллейбус изнутри был покрыт инеем, и кроме него в салоне был только замерзший кондуктор. Мне, во всяком случае, так показалось вначале. Я расплатился и пошел в хвост вагона.
Я не один. Такого я никогда не видел, и совершенно не ожидал увидеть. На задней площадке, возле какого-то парня, стояла маленькая лошадка, понурив голову. Маленькая лохматая пони. Я почувствовал, что улыбаюсь. Несмотря ни на что. Улыбаюсь.
Приеду домой, позвоню Алиске и скажу, что очень ее люблю. И матери своей скажу, и сестре, и Сан Санычу скажу. Потому что я их действительно люблю, потому что это единственное, что нам остается – любить своих близких. Только это. И нужно торопиться. Это я тоже им скажу.
Вот только я не скажу им никогда того, что ответил мне Петров на мою восторженную фразу:
– Как приятно все-таки знать, что нет нигде этой проклятой бомбы для цунами. Правда, здорово?
Петров промедлил совсем чуть-чуть, а потом до меня донеслось, словно издалека, словно Петров вдруг потерял голос:
– А вот этого тебе никто не гарантировал.
Так что, мне остается только любить. Только любить.
2000 год, май.