Зверев И. Второе апреля

-- Но здесь записано: сменить якорь. Ты же сам записал.
Паша посмотрел на Диму с сожалением:
-- Лопух! Ты с чего получаешь? С выработки! Так соображай!
-- Но это бесчестно!
-- Господи, -- снисходительно сказал тот. -- Что они, каждый день
бритвы чинят, что ли? Тем более и государству польза. Деньги ж государству
идут. Нам только процент.
Весь день Дима кипел. Вот из-за таких типов падает тень на всех честных
тружеников. Надо встать и прямо сказать ему: "Вор!" Нет, иначе... Надо
сказать: "Как ты можешь мошенничать, когда ребята едут на целину, строят
Братскую ГЭС!" Нет, и так нельзя, тем более что тот может спросить: "А ты
почему не на целине?" И придется объяснять про маму, про сестренку и про
деньги... Он просто скажет ему: "Паша, в тебе есть много хорошего, зачем ты
роняешь свою рабочую честь?" И тот понурится и ответит: "Да, я много думал
об этом, так уж сложилось". Может быть, ему тоже очень нужны деньги, и он не
понимает, какую подлость делает... Нет, кажется, понимает...
-- Давай, давай, мальчик, узнавай, откуда дети берутся, -- говорил Паша
и страшно веселился...
А когда пришел какой-то толстяк с подбритыми бровями, Паша подмигнул
Диме и объявил:
-- Дело серьезное. В вашей бритве сломан карданный вал. Это будет
стоить... -- он для виду заглянул в прейскурант, -- три рубля пятьдесят
шесть копеек.
Карданный вал -- это, кажется, вообще деталь автомобиля. Дима
решительно поднялся из-за стола.
-- Мастер шутит, -- сказал он мрачно. -- Платите тридцать копеек за
профилактику.
-- Может, еще донесешь? -- добродушно спросил Паша, когда толстяк ушел.
-- Нет, -- петушиным голосом закричал Дима, -- я разобью твою нахальную
рожу!
И Паша опять засмеялся:
-- Ну ладно, ладно.
И в тот же вечер заявил директору, что новый товарищ оказался
прекрасным специалистом и вполне может работать один.
Во вторник Дима пришел на работу с ощущением полной победы. Зло
отступило, он самостоятелен и полон сил.
Сорвал пломбу, отпер дверь собственным ключом и сказал прямо из
учебника истории: "Вставайте, граф Анри Сен-Симон, вас ждут великие дела".
Дела были не особенно великие: три "Харькова" и четыре "Невы". Но
ничего, ему нравится. И мама тоже сказала, что работа хорошая, "с
приятностью для людей".
Конечно! Он теперь почти по-родственному смотрит на всех небритых, как
на своих возможных посетителей. Ясно же, "работа с приятностью для людей"! А
то в учкомбинате говорили: "обслуживать население", "обслуживание
населения". И это самое отвлеченное население представлялось там численно
превосходящим вражеским войском, которое нужно встречать всегда во всеоружии
и козням которого надо давать отпор.
А тут приходили люди и все симпатичные. Правда, они не обращали на Диму
ни малейшего внимания. Но так было Даже лучше, потому что он очень смущался.
Один, правда, спросил с опаской:
-- Новенький, что ли?
И Дима, просто чтоб человек не тревожился, сказал:
-- Нет, не новенький, работаю уже длительное время.
Все шло почти великолепно. (Одна бритва, правда, не починялась.) И
шестнадцатого числа, в обеденный перерыв, ему выдали зарплату за полмесяца.
Тридцать восемь рублей 76 копеек. В самом деле, это было убедительно. Диме
особенно нравились эти 76 копеек.
Катьке он купил огромный картонный ящик, набитый стекляшками и
порошками, -- "Юный химик": она уже два года канючила, чтоб мама ей купила
этого самого "химика". Но он стоил пятерку, и маму это останавливало. А Диму
не остановило.
Маме купил за двадцать два рубля китайскую кофточку "Дружба" и одеколон
"Кармен", названный так в честь оперы.
Себе он не купил ничего. Ему был нужен мотоцикл "Панония". Но эта штука
стоила четыреста пятьдесят рублей. Так что ясно...
Оставалась еще пятерка и трешка. Но на углу улицы Красных текстильщиков
на него налетел Витька Команов.
-- А, -- сказал он, -- студпривет рабочему классу! И что-то дернуло
Диму сказать, что он вот получил огромную зарплату и томится желанием д е р
б а л ы з н у т ь по этому случаю.
-- Это можно, -- сказал Витька, -- а то моя стипешка уже фьюить. -- И
добавил важно: -- Так у нас называется стипендия.
Дима хотел повести его в "Каму". Но тот сказал, что "Кама" забегаловка,
куда уважающий себя человек и ногой не ступит. И если уж идти, то в
"Националь". Пожалуйста, еще лучше. Это здорово, что Дима; может угостить
бедного студента в "Национале".
Очень долго никто не обращал на них внимания. Хотя Витька дважды
поздоровался с самым главным официантом.
-- Иван Данилыч, "мэтр", -- сказал он. И объяснил: -- Ты не понимаешь:
чем разрядней ресторан, тем больше полагается ждать!
Потом им все же подали триста граммов водки и салат. Дима сразу
захмелел, и ему стало весело.
-- Представляешь, Комашка, -- кричал он, -- приносят мне незнакомую
бритву. Смотрю, написано "Днипро". Открываю -- и ни бум-бум. Какая-то новая.
И ни схемы, ни инструкции.
-- Ну-ну, -- сказал Витька и пустил красивый клуб дыма.
Сперва все было плохо. Он вместо двух винтов снял все четыре. И катушку
закрепил не той стороной -- она на одно напряжение не работала. Но потом
разобрался, и порядок был железный. Но как он волновался, можно себе
представить!
-- Да, -- сказал Витька и усмехнулся: -- Помнишь, это, кажется, у
Ильфа, человек, который переворачивает ноты пианисту, всю жизнь волнуется...
Ага, значит, Дима переворачивает ноты, а Витька пианист, потому что
учится в каком-то инженерно-механическом...
"У нас все работы равны, -- благородно думал Дима. -- Не важно, где
работаешь, важно, как работаешь" (хотя, честно говоря, в официанты он бы не
пошел. Ишь как гнется вот тот, прилизанный).
Принесли второе -- золотистую котлетку по-киевски с торчащей, как
зенитка, костью и шипящий кусок мяса.
-- Дайте сразу счет, -- сказал Дима. -- Мы очень спешим.
Конечно, он не бросил бифштекс из-за глупых сравнений Витьки. Но ел
как-то без удовольствия. Хотя это был его первый бифштекс. Прилизанный
официант долго считал, воздевая к потолку глаза, потом написал что-то в
маленьком блокноте и с треском оторвал листок:
-- С вас четыре семьдесят восемь.
Опять убедительно: 78! Дима дал ему пятерку. Официант потоптался у
стола, потом достал кошелочек, долг то рылся в нем и швырнул на стол три
монетки, презрительно сказав:
-- Копейка за вами.
-- Что вы, -- покраснел Дима. -- Не надо сдачи! Неуловимым движением
официант слизнул монетки и исчез.
-- Не обижайся, старик, -- сказал Витька. -- Ты ж знаешь. Я для
красного словца продам мать-отца.
"Ладно, иди, иди, продавай мать-отца", -- подумал Дима.
Но ему стало легче: конечно, настоящий человек не сказал бы насчет
пианиста.
Дома тоже все получилось не так, как он ждал. Дима выложил подарки и
произнес перед мамой и Катькой речь:
-- Теперь, дорогие женщины, мы увидим небо в алмазах.
Катька убежала к соседям хвастаться своим "Юным химиком", а мама
заплакала и сказала:
-- Димчик, я прощу тебя, больше никогда не пей.
Вечером Дима выпиливал ящичек для "Книги жалоб". Он хотел, чтоб она
висела на видном месте, доступная всем. Но, разумеется, он рассчитывал на
вторую строчку ее заголовка: "...и предложений".
В вечерней газете сообщалось о предстоящем приезде в город Германа
Титова, и эта заметка многое обещала. Вполне, вероятно, что у героя космоса
вдруг сломается электробритва и он придет в мастерскую. Они с Титовым
перекинутся несколькими словами и поймут друг друга.
Дима, одного только боялся: а вдруг в недавнем своем американском
путешествии герой купил себе заграничную бритву, например "Филлипс". И тогда
Дима не сможет починить, и опозорится. Но нет, он надеялся, что космонавт-2,
как патриот, бреется отечественной бритвой,. Скажем, "Невой", как известно,
не уступающей лучшим зарубежным образцам.
Он.даже придумал для Германа Титова запись в свою "Жалобную.книгу":
"Благодарю отличного мастера -- Вадима Воронкова, который...", или еще
лучше: "Такие люди, как Вадим Воронков, помогли мне взлететь в космос!" Вот
так отлично, на этом варианте, пожалуй, и остановимся.
Но отечественная бритва Германа Титова действительно не уступала лучшим
зарубежным образцам: она не сломалась. В "Книге жалоб" появились записи
совсем другого свойства: "Возмущен качеством ремонта, на третий день
отказала фреза". Как будто фрезу делал Дима, а не завод! И еще одно:
"Обращаю внимание дирекции на безобразие с переключателем..." Тут уже была
его вина.
В конце недели убитый Дима честно отнес "Книгу" в контору. Он ждал
заслуженной кары. Но директор бегло посмотрел записи и сказал:
-- Народ больно, грамотный стал. -- Потом добавил: -- Главное,
остерегайся пенсионеров.
Наконец настал и Димин день. После выходного, во вторник, когда, по
обыкновению, накопилась уйма, работы, в мастерскую пришел пожилой дядя в
полотняном костюме. Это был талантливый человек. Потому что, не каждому
удалось бы так основательно искалечить бритву, как сумел этот, Но Дима
обещал все сделать к субботе.
-- А "в присутствии" нельзя? -- взмолился талантливый человек.
Дело в том, что он приехал из Дальне-Двориковского района всего на один
день. И бритва ему очень нужна, так как лезвий для безопасной в продаже нет,
а он должен ходить на уроки бритым.
Собственно, сжег он эту машинку потому, что он словесник -- учитель
русского языка и литературы -- и с детства боится всякой техники. Можно
сказать, что он технический кретин: даже перегоревшие пробки починяет жена.
-- А что, очень серьезные разрушения? -- спросил учитель и искательно
посмотрел на мастера, как смотрела когда-то мама на доктора, когда Дима
болел азиатским гриппом.
Словом, Дима починил ему бритву "в присутствии", И даже задержался на
двадцать минут в мастерской.
Учитель все это время рассказывал ему разные чудные истории. В
частности, про то, как искали "Дневник" Пушкина, главную часть которого так
и не нашли...
Перед тем как уйти, учитель сделал запись в "Книгу": "Считаю своим
приятным долгом поблагодарить прекрасного мастера, душевного человека
В.Д.Воронкова, Если бы каждый наш работник на своем месте проявлял такое
умение и сердечность..."
Более лестной записи и сам Дима для себя бы не сочинил.
"Все-таки мы все старые сентиментальные черти и безнадежные романтики",
-- подумал Дима.
("Мы все", -- он сказал вместо "я", потому что ненавидел нескромность.)
И тут ему пришло в голову, что электробритва "Харьков" похожа на атомную
подводную лодку -- белоснежную, с никелированной рубкой. Вот так, дорогие
товарищи, вот так! Мы безнадежные романтики!
Кто-то там сказал, что признание нужно таланту, как виолончелисту
канифоль. И Дима заиграл вовсю. Он, под стенания мамы, утащил из дома
картину "Девятый вал" и повесил ее в мастерской. Обошел всех соседей,
собирая старые журналы. Набрал кипу "Огоньков", "Крокодилов", "Работниц". А
отставной полковник госбезопасности, ныне дачевладелец, Черножук подарил ему
комплект журналов "Пчеловодство" за пятьдесят седьмой год.
Впрочем, посетители, дожидавшиеся ремонта "в присутствии", принимали
все это как должное, как какой-нибудь инвентарь. А один дядька даже спросил:
-- Что за идиот выписал сюда "Пчеловодство"?
Но все это ерунда, Дима даже смеялся.
Как раз в это время он познакомился с Тасей. Это была широкоплечая
суровая девушка, ходившая в самую июльскую жарынь в синем шевиотовом
костюме.
-- И не жарко? -- сочувственно спросил Дима. Но она только гордо
посмотрела на него. "Неприступная", -- подумал он и почему-то вспомнил
Блока: "Всегда без спутников, одна..."
Ничего таинственного в широкоплечей девушке не было. Но ситуация
отчасти напоминала "Незнакомку". Только это происходило не в ресторане, а в
столовой самообслуживания, без всяких там "пьяных с глазами кроликов".
Когда очередь продвинулась к витринам, огороженным мощными стадионными
перилами, Дима принес два подноса -- себе и ей. (Подносы почему-то хранились
в противоположном конце зала).
-- Благодарю, -- сказала она удивленно. -- Редко встретишь воспитанного
мужчину.
Этим она окончательно покорила нашего героя, поскольку никто никогда
еще не называл его мужчиной. Все -- "мальчик", "парень", "юноша", "хлопец".
Когда они познакомились поближе, она велела звать себя Таисией и
Отказалась звать Диму Димой: Вадим -- другое дело.
"Она серьезная девушка", -- подумал он. Дружба с ней многое ему даст и
поможет избавиться от этого щенячьего легкомыслия.
Он боялся, что она не скоро разрешит себя поцеловать. Но все получилось
замечательно. Уже на второй вечер он взял ее руку, и она не отняла. А когда
прощались, он смело поцеловал ее, и она ответила.
-- Какие у тебя губы мягкие, -- сказала Таисия. Из чего он с горечью
заключил, что ей уже случалось целоваться. И потом, хорошо ли, что у мужчины
мягкие губы? Может быть, ему полагается иметь твердые?
Но скоро все пошло так, что Дима уже не задавался подобными мелкими
вопросами и даже зауважал себя.
И на работе тоже возникло ощущение совершеннейшего могущества. Он
теперь брал в руки бритву и, послушав минутку, ставил диагноз. Прямо по
звуку. Вот "Нева" поет тише и глуше, чем всегда, -- ясно, вилковое
замыкание. А этот "Харьков" то взвоет, то замолкнет, -- тоже ясно: надо
поджать шнур.
И посетители (слово "клиенты" Диме не нравилось) попадались интересные.
Один -- техник-приехал из Якутии и рассказывал, как ищут алмазы. Другой --
непонятно кто -- объяснял, как строят в Ашхабаде, где землетрясения. Есть,
оказывается, идея строить круглые дома, они устойчивее.
Но случилась одна неприятная сцена. Диму прямо знобит, когда он
вспоминает. Пришли вместе трое ребят с "Невой", судя по всему
энергомашевские. Ну сидят, ждут, разговаривают, как какой-то Еремин запорол
большой вал и почему под угрозой заказ Кубы. Говорят, что турбина пойдет в
Сьерра-Маэстра. Интересно, на какой завод?
-- В Сьерра-Маэстра нет заводов. Это горный район, -- сказал Дима.
А они посмотрели на него удивленно, как будто заговорил стол или
железный шкаф. И не удостоили ответом. Можно подумать, что это только их
Куба, а не его Куба. Он, в конце концов, такой же рабочий! Или они считают,
что не такой?
И с Таисией у него было столкновение на эту тему. Она у себя в цехе
комсорг и потому считает необходимым и его воспитывать.
-- Ты стоишь на обочине, когда вся молодежь в большом походе, --
сказала она однажды.
И Дима, при всем своем благоговении к ней, заподозрил, что Тася где-то
вычитала эти красивые слова.
Но дело не в этом. Почему он стоит на обочине? Он не стоит, он работает
и приносит пользу. Он не может утверждать, что это его призвание, но ему
нравится.
-- Ты не крути! -- строго сказала Таисия. -- Не может быть такого
призвания -- чинить бритвы или там кастрюли. Я читаю материалы и знаю.
Во-первых, бритвы не кастрюли. Это маленькие электрические машины.
Во-вторых, почему не может быть?
Вечером Дима спросил об этом у соседа -- однорукого прокурора
Савицкого, у которого пять орденов.
-- Ну, -- нажимал Дима. -- А может быть у человека призвание печь
вкусные булочки?
-- Конечно, -- сказал прокурор и вдруг сладко зажмурился. -- Какие
рогалики пекли у нас в Каменец-Подольске до войны. Таких теперь уже нет...
-- Вот видите.
И Савицкий торжественно сказал, что лично считает всякое призвание
достойным. Он еще в войну спорил на эту тему с командиром дивизии
подполковником Приходько. Так вышло, что всех кашеваров забрали в строй; а
на их место поставили каких-то выздоравливающих, которые ни черта не умели.
И большое было недовольство.
-- Я считаю, -- сказал Савицкий, -- лучше пусть триста человек сидят в
окопах и думают о победе, чем триста один сидят в окопе и думают о каше с
маслом.
-- Но победят все-таки те триста, -- мрачно ответил Дима. -- А триста
первый будет ни при чем.
Словом, у Димы основательно испортилось настроение. И разные мелкие
неприятности, которые случались и в первые недели, он теперь принимал как
катастрофы. Некий старый олух написал каллиграфическим почерком жалобу на
три страницы, будто после ремонта "Киев" стал хуже брить и даже "выдирать
отдельные волоски". Но Дима же не ремонтировал его бритву! Он только смазал
ее! Смазал! От этого хуже не бывает, черт побери!
Какой-то парень, когда Дима починил ему бритву, похлопал рукой по
барьеру и сказал:
-- Что же ты, малый, тут в хитрой артели отираешься? С такой ряшкой
надо камень дробить.
И Дима страшно расстроился, хотя парень сам вряд ли был герой
социалистического труда.
Потом пришел один, с немецким портфелем на молниях.
-- Ты почини мне быстренько, -- говорит.
Многие так говорили -- и ничего. Но этот, с молниями, был еще слишком
молод, чтобы обращаться к Диме по-отечески на "ты". И уже не настолько
молод, чтобы держаться с ним как со сверстником. .
-- Ладно, -- сказал Дима. -- Я починю тебе завтра.
Тот взвился:
-- Я с вами свиней не пас!
-- И я, -- прочувствованно сказал Дима. -- И я с вами не пас свиней и
не стал бы с вами пасти.
В результате -- запись в книге: "Возмущен грубостью и развязной
наглостью вашего работника Воронкова, который дошел до того, что позволил
себе..."
Этот гад считал себя выше Димы только потому, что тот его обслуживает!
И разве он один!
Дима вдруг вспомнил, как робкая мама сказала инженерше Пановой: "Анна
Семенна, сорок лет, как лакеев нет!" (Мама частным образом стирала инженерше
белье, и та все придиралась.) Да, а Панова называла маму "Полей", хотя была
вдвое моложе. А Витька Команов говорил старичку таксисту: "Эй, шеф, давай на
вокзал". Как это может быть такое!
Обиды накапливались. Пришел губастый дядька.
Дима посмотрел его бритву и решил:
-- Надо менять катушку.
-- Ты мне баки не заливай, -- сказал дядька. -- Я сам электрик, катушка
хорошая. Жулье!
Дима откинул барьер:
-- А ну, идите сюда! Вот сюда, к столу!
Дрожащими руками снял катушку и по очереди приткнул в ее полям панели
тестера. Стрелки на шкале прибора не шелохнулись: катушка была мертва.
-- Теперь извинитесь!
-- Чего это я стану извиняться?
-- Тогда забирайте вашу бритву. Починять не буду.
Санька хотел пристрелить губастого из рогатки. Но Дима не дал. Санька
был друг. Он когда-то давно забежал в мастерскую попросить "каких-нибудь
электрических штучек". И прижился. Дима прятал для него треснувшие
пластмассовые корпуса и сгоревшие катушки. А Санька мог часами стоять у Димы
за спиной и, почтительно дыша ему в затылок, наблюдать за работой. Было
утешительно, что есть человек, который уважает Диму больше всех на свете. Но
было и горько, что этому единственному человеку всего двенадцать лет и он
ничего еще не смыслит...
Как-то вечером, перед самым закрытием, в мастерскую зашел знаменитый
писатель. Дима сразу узнал его. Этот большущий лоб, эти брови, как беличьи
хвосты, этот длинный, чуть свернутый набок нос. Конечно, это он.
Вот наконец Димин час. Он все расскажет писателю, и тот все поймет. В
его книгах не зря описаны красивые и добрые люди. Например, мальчик, который
бежит за двадцать километров, чтобы сообщить путевому обходчику, что у него
родился внук. Или та женщина, которая приютила инвалида, обиженного женой.
Но знаменитый писатель, отдав бритву, присел на краешек стула и
погрузился в книгу. Он читал, мурлыкая от удовольствия, притопывая ногой,
словно бы в такт одному ему слышной музыке.
И Дима просто не смел его отвлечь. Наконец решился, кашлянул.
-- Что, уже готово? -- спросил писатель.
-- Нет еще. Я вот хотел о чем поговорить, -- сказал Дима и ужаснулся
своему косноязычию. -- Как все-таки люди смотрят на нас... на тех, кто
работает по обслуживанию. Как на каких-то слуг...
Писатель с тоской посмотрел на недочитанную книгу и мягко сказал:
-- Конечно, вы неправы. Каждый, кто хорошо делает свое дело, уважаем --
будь он парикмахер или атомщик. Не важно, какую работу он делает, важно --
как!
И, рассеянно обласкав Диму синими своими глазами, писатель вновь
углубился в книгу и замурлыкал.
Э, Дима уже тысячу раз слышал эти слова, эти самые...
Звонко упала отвертка, писатель вздрогнул, но головы не поднял.
-- Все готово, -- сказал наконец Дима. -- Пожалуйста, семьдесят
копеек...
Писатель вручил ему новенький рубль, сказал: "Вот спасибо, дружище" --
и направился к выходу.
-- Сдача, -- сказал Дима.
Писатель махнул рукой, -- дескать, какие пустяки.
-- Возьмите сдачу! -- заорал Дима.
"... Прошу дать расчет", -- написал Дима в заявлении, потом зачеркнул.
"Прошу уволить по собственному желанию",
... Когда Дима пришел в мастерскую за картиной "Девятый вал", там уже
хозяйничал Паша. Он был страшно зол. Наверное, в другой мастерской было
лучше.
Дима снял со стены картину, сунул в карман чешские кусачки, которые
купил когда-то на свои деньги, уложил спецовку и стал застегивать чемодан.
Но замок почему-то не срабатывал и крышка отскакивала, едва Дима убирал
руки.
-- Ты не нервничай, -- сказал Паша снисходительно. -- Я еще тогда понял
-- не жить тебе в нашей шараге. С твоими голубыми глазами.
И, вздохнув, он принялся за главную реформу -- стал толкать шкаф на
давнее его место, к самому барьеру.
Паша был в своем хозяйском праве. Но Дима вдруг бросил несчастный
чемоданчик и закричал петушиным голосом:
-- Ты от кого загораживаешься?! А ну, поставь на место!
Паша только засмеялся:
-- А тебе что? Ты ж уже ушел!
И тогда Дима, схватившись обеими руками за угол шкафа, изо всех сил
потянул назад, к стене. Дубовая громадина немного подалась, но Паша нажал, и
шкаф вместе с отчаянно упирающимся Димой медленно и неотвратимо поехал к
барьеру.
И тут, отчаявшись остановить уползающий шкаф, нарушить этот нахальный
праздник врага, Дима вдруг заорал:
-- Никуда я не ухожу! А ну, давай отсюда!



ПИСЬМА ТРУДЯЩИХСЯ

Квадратное, бугристое лицо Ивана Прокофьевича казалось неживым, грубо
вытесанным из какого-то бедного, бросового камня, может из песчаника. Только
нижняя челюсть его иногда двигалась. Это когда он писал, или говорил, или
думал о чем-нибудь -- словом, работал...
-- Ну, ознакомились? -- спросил он Тому. -- Можете приступать? Вот
обработайте письма из той папки... Девятый номер.
И, беззвучно пошевелив челюстью, бросил шутку, тоже вытесанную из
какого-то бедного камня:
-- Вот мы уж поглядим, поглядим, какое к нам пришло боевое
пополнение... Хе-хе.
Кира, сидевшая за соседним столом, закрылась газетой и прыснула. И еще
подмигнула Томке: мол, видишь, какой долдон! Вот с кем мне, бедняжке,
приходится работать.
Теперь и Томке придется. С сегодняшнего дня (и неизвестно до какого)
она тоже работает здесь... В "Отделе писем трудящихся", как написано на
табличке, косо приколоченной к двери.
Причин перевода было две: первая -- ушла в декрет Рита, здешняя
литсотрудница. Вторая -- неделю назад напечатали очерк Вал.Гринева "Любовь!
Какая она?" (острый морально-этический материал, как сказал Главный). И
поскольку письма повалили валом -- за неделю триста сорок шесть штук, --
Иван Прокофьевич, говорят, запросил подкрепления...
Тома подошла к шкафу, где синели корешками толстенные скоросшиватели.
На каждом была бумажная нашлепка с цифрой и каким-нибудь заглавием. Ну,
скажем, "ПРАВ ЛИ ВОЛОДЯ ВИШНЯК?" (в прошлом месяце проводилась такая
дискуссия), или "МЕСТО АГРОНОМА В ПОЛЕ!", или "ОТВЕТЫ НИНЕ С". Это было
нашумевшее письмо: какая-то Нина С. спрашивала читателей, правильно ли она
поступает, по-товарищески помогая людям в беде или же, наоборот, никому
помогать не надо.
Между прочим, Тома, хоть она и практикантка, и без году неделя в
редакции, выступала на летучке против того, чтоб печатали это письмо. Она
кричала, что получится противно и фальшиво ("Пожалуйста, выбирайте
выражения, Тамара", -- сказал Главный), что это пустопорожняя и стыдная
болтовня и что авторша либо дура, либо просто пройдоха, которая хочет
прославиться, ("Все-таки выбирайте выражения", -- попросил Главный.)
Вполне возможно, что Тому "перебросили на письма" именно в связи с этой
ее речью, а отнюдь не из-за Ритиных семи месяцев и не из-за Колиной статьи
"Любовь! Какая она?"
Вздохнув, Тома присела на корточки и вытащила с нижней полки тяжеленную
папку с красной девяткой на корешке. И еще там была надпись чернильным
карандашом: "Люб. как. она". Потом медленно поднялась, опершись рукой о
спинку стула, чтобы не потерять равновесия, и сказала: "Ого!"
А еще она сказала:
-- Счастливый Валя: целый пуд писем!
-- Он-то да... -- усмехнулась Кира, не поднимая глаз от бумажного
полотнища, вкривь и вкось исписанного короткими строчками, наверно стихами,
и украшенного какими-то рисуночками (такие послания приходят в редакцию
обычно от графоманов -- отчаянных и стойких сочинителей всякой ерунды). --
Вале-то что? Одна слава...
Тома не стала отвечать на эту дворницкую речь старшей литсотрудницы. В
самом деле, рассуждает, как дядя Степан, вечно ворчащий в подворотне:
"Нарочно ходют, чтоб мусорить мне тут. Им-то удовольствие..."
Папка тяжело плюхнулась на чистенький, яичного цвета Томин стол (теперь
это ее стол!), и лопнула тесемка, и ворох бумаг радостно разлетелся во все
стороны. Словно письма в папке были под давлением в сколько-то атмосфер...
-- Ты так запутаешься, -- сказала Кира, по-прежнему не отрываясь от
бумаг. -- Очисть правую сторону стола, будешь класть уже обработанное...
-- Спасибо, -- сказала Тома и начала обрабатывать письма, как положено.
То есть списывать на специальные маленькие бланки необходимые данные: "ФИО
(это значит фамилия -- имя -- отчество) отправителя". "Республика, область,
край" (нужное подчеркнуть и дописать, какая именно), "Кратк. содерж."...