Витковский Алексей. Чертовар

лет. Последний раз про такую беду шелестел папоротник в середине
тринадцатого века - когда приходили на Арясинщину татары. Короче, пришла
весть, что идут сюда кочевники: не гунны, не татары, даже не цыгане, вовсе
невесть кто. Что было делать деревьям? Разве что молиться. Они и молились:
кто Посвисту, кто новому Богу, кто как умел.
Пришла орда.
Не татарская, такая с юга должна идти, если по старой памяти, а пришла
орда с северо-запада, откуда-то со стороны Твери. В общем-то очень жидкая
была орда: лошадь от лошади, кибитка от кибитки двигались в ней, отставая на
целый громобой, а то и на полтора, - громобой же, древняя мера, обозначающая
расстояние между двумя ударившими в берег молниями, чтобы от удара
правильные чертовы пальцы зародились, расстояние все-таки немалое, даром что
люди эту меру давно забыли. Но деревья помнили. И решили деревья подождать,
чтобы орда сперва загустела. Но она так и шла все жидкая, жидкая, и не
собиралась останавливаться, кажется, ничем ее не интересовали просторы
Арясина, а дорогу она прокладывала на юг, на правый берег Волги, не иначе,
как в Московию.
Кибитки у орды были особые. Которые натуральные, с парой тощих гнедых,
а которые и моторизованные, "барские". У кого "газик" впереди прицеплен, у
кого списанный "бугатти". Кто-то волов запряг, а кто-то верблюдов, даже не
одно-двух-горбых, а трехгорбых, с фермы Израиля Зака, который под Вологдой
над повышением выносливости верблюдов работу ведет, рост у них умножить
пытается, силу и горбность. Пока удачно. Но производительность уж больно
мала, да сам Израиль-то, хоть номинально и журавлевец, но очень средний в
смысле пламенности, даром что еврейский паспорт неизвестно где купил.
Побеседовал с ним нужными словами походный журавлевский батя Никита Стерх,
сделал Зак посильное дарение народу - шесть верблюдов, правда, из лучших. За
то ему Глава Журавлитов, Кавель Модестович Журавлев, личную молясину
благословить изволил. И намекнул на хорошие перспективы - само собой, если
Зак к Началу Света горбность и выносливость у своих питомцев хотя бы удвоит.
Тот обещал, да вот выполнит ли?.. Говорят, даже и не каждый день радеет.
Впереди жены и дети кочевников уже раскладывали на ночь костер, жарили
ежей, пекли репу, брюкву и все другое, любимое народом к ужину. Шелестели
крыльями молясины, шумели смешанные леса, благостно и матерно покрикивали
погонщики, - словом, Племя Журавлево жило обычной жизнью.
Холостых, незамужних в орде было мало, разве только самые молодые;
вообще журавлевца неженатым представить трудно, почти как неженатого еврея
вообразить или холостого китайца. Венчал совсем молодых единственный поп -
человек хороший, хотя имен имел больно уж много, не все упомнишь. Как
невозможно запомнить и весь чин журавлевского благословения молодоженов,
невообразимо длинный и рифмованный, где то ли чехвостили молодых, то ли
одобряли "Тигриной Катриной, Ириной, Мариной, звериной периной, куриной
уриной" - и дальше еще такого же текста на час-полтора. Но под венец к бате
шли охотно. Походная жизнь для холостяка - тоска, ни костерка, ни теплого
куска, и так далее. Вдовые тоже быстро сходились в новые пары, и лишь сам
Кавель Модестович по причине святой своей болезни, да еще несколько особых
людей жили бобылями.
Хорошие тут простирались леса, хоть и пахли гарью. Жаль, в древний
Арясин зайти было никак нельзя, не проедешь там кибитками, улицы узковаты. А
на болотах, сказывают, на речке Псевде, есть еще один потаенный город -
Россия называется. Не досягнуло туда еще Слово Журавлево, понимание
Кавелево. Ничего, досягнет непременно: куда эта самая Россия денется.
Начало-то Света не за горами, кто ж не знает. Вот самую малость подождать
еще только, ну чуть-чуть.
Журавлев Кавель Модестович, повелитель племени, которое деревья по
медленномысленности принимали за Орду, закрыл ветхий экземпляр "Наития
Зазвонного". Книга у него была двоеной, если не троеной, святости: почти
полный экземпляр, унесенный журавлями в Индию из русской осени в какое-то
тамошнее нечетное время года, а потом кружным путем назад в Россию
доставленный принадлежащим журавлевцам теплоходом "Джоита". Невероятно
сложные верования журавлевцев не просто приносили большие доходы: главное,
что понять, откуда берутся деньги, было очень сложно, а придраться к ним -
еще сложней. "Джоита" вообще-то пользовалась дурной славой, числилась чем-то
вроде летучего голландца, но подсунул ее Кавелю Модестовичу свой же
брат-кавелит из Новой Зеландии, надрались они с ним за милую душу; смуглый
новозеландец долго пел "По карекаре ана, нга вай о вай я что-то", а Кавель
на тот же мотив подпевал "Дубинушку", про англичанина-мудреца, который, уж
наверное, хоть наполовину-то был маори. Вот и пусть ходят после этого слухи
про негостеприимность журавлевцев. Но не самого Журавлева! За эту "Джоиту",
кстати, содрал новозеландец, как шотландец, но папа его как раз шотландец и
был, - где еще такие жиды водятся?
Верховный кочевник Всея Руси, преславный патриарх самого несусветного
из кавелитских толков ехал в цыганской кибитке, запряженной двумя
мерседесами. Суров был Кавель, притом нагловат: масть для своих мерседесов
он выбрал темно-пепельную, плюнув на то, что такой цвет присвоен одним лишь
личным Е. И. В. транспортным средствам. То ли это царь и дал ему на этот
цвет разрешение? Слухи о прямой связи между нынешним монархом и богатейшим
на Руси, наверное, даже верховным кочевником бродили, как пивное сусло,
трубочным дымком вились из кибитки в кибитку, но так же и скисали, и
рассеивались: слух слухом, а где доказательства? Не считать же таковыми
портреты царя на ветровых стеклах у серых "мерседесов". Без такого портрета
и на "жигулях" десяти верст нынче не проедешь, настучат, и сгинешь в
подземном ГАИ без покаяния.
В ординарцах у Кавеля Модестовича был старый боливиец Хосе с еврейской
фамилией Дворецкий; где кочевник разжился таким верным слугой - не знал
никто, а исполнительности Хосе и его преданности завидовали все. Хосе спал в
ногах у Кавеля, стирал ему и пончо и белье, сам готовил ему, сам суеверно
доедал за ним остатки, будучи уверен, что через объедки можно навести на
великого человека порчу. В жаркие дни запаривал он владыке полную ванну
целебных листьев, чтобы тот полежать в ней мог. Тот и полежал бы, да не
хотелось как-то, слыхал, что у патриархов грыжа от этого бывает. Гамак, в
котором засыпал Кавель Журавлев под утро, Хосе сплел сам из секретных
сибирских лиан, то ли иголок, окурил дымом из трех дюжин вересковых трубок,
непрерывно нашептывая подозрительно ритмичное заклинание. Под такое же
заклинание Кавель и засыпал глубокой ночью: верный Хосе покачивал гамак и
все шептал: "Кавель Кавеля... Кавель Кавеля..."
Костер уже горел вовсю, кое-кто за ужин принялся, а патриарх и не
обедал еще, умотали его переговоры с оберами, да куда от них денешься, пока
не Начало Света. Однако ж надо делать что надо - и делать скорее. Тут -
неполных три версты от едва обозначенного на картах, населенного иди знай
кем, географического пункта Выползово. Кавель Модестович приказал: пусть
самый опытный из маркитантов туда съездит, авось, косточку али досточку
прикупит, либо сменяет: многое, многое нужно племени журавлиному, можно и
радениями пропитаться, да тогда далеко ли уедешь? Улетишь, опять же, далеко
ли? На это силы нужны. Темны тверские трущобы, справа Великий Мох, слева
Большой Мох. То бишь все одно - болото, притом большое. Малых почему-то нет.
Не уродились, что ли?
В небе кружились журавли. То ли, возможно, сходные с ними молясины. Но
красиво танцуют и те, и другие.
А у Богдана в чертоге работа была в самом разгаре. За редкими, обычно -
досадными, исключениями работа у него всегда была именно в разгаре, не
где-нибудь. Нет спросу - будем делать в запас. Он кармана не тянет, ну, и
так далее, да и не сидеть же сложа руки.
На ближнюю ко входу в чертог полянку выехала машина-пятитонка с
расписными бортами и пригожей, хотя весьма немолодой, бабой за рулем. Был у
бабы на редкость длинный нос, седоватые, собранные в узел волосы, а за
каждым ухом торчало по розе: за правым торчала белая, за левым алая. Баба
весело рулила и что-то громко пела, покуда не заглушила мотор. Потом
покрутила длинным носом и вылезла из кабины.
- Эй, добрые люди, кто тут есть из охотников до товара
славной-знаменитой Матроны Дегтябристовны, всем известной журавлевской
маркитантки? Чего кому купить, чего продать - всякий подходи, деньги плати,
товар получай, добавляй на чай, - а другой всякий подходи, товар приноси,
деньги получай, ноги уноси, как положено на Руси! Пожалте, люди добрые, в
магазейную лавку славной Матроны Дегтябристовны!
На полянке не было никого, хотя из трубы над чертогом и курился
многозначительный дымок. Богдан заловил нынче матерого, редкой панцирной
породы ветвисторогого вельзевула и с удовольствием заканчивал его разделку,
уже точно зная, куда пойдет шикарная щетина-окатка из-под всех восьми
конечностей, как славно распилит он ятаганчатые клешни и сколько пудов
сортового сала пустит на мыло, сколько - на шкварки, на прокорм черным
собачкам. Давыдка что-то расслышал за дверью, но от работы тоже оторваться
не мог, писал двумя руками важные цифры. И случилось невероятное:
маркитантка Матрона Дегтябристовна сама спустилась по земляным ступенькам к
двери в чертог - да настежь ее и распахнула.
И все увидела. И не только не удивилась, а почесала мизинцем за алой
розой, подумала, закашлялась - с полным, сугубым одобрением к увиденному.
Кто разновидным товаром торгует - тот каждого, кто всяческий особенный товар
производит, уважать обязан, а не то бардак навроде советской власти
получится.
Чертовар глянул через плечо. Вообще-то права входить в чертог во время
работы не было вовсе ни у кого. Но офени, случалось, не знали, что у них нет
такого права, и заходили. Всяко потом бывало, но большинство разве что
заиками оставалось, чего похуже почти и не приключалось - так, два инсульта,
инфаркт завалящий, пришлось вылечить, ну и ладно, а большинство обходилось
простой медвежьей болезнью. Впрочем, редкостных и необычных запахов тут и
без медвежьей беды хватало, это не считая запахов просто.
- Офеня? - сердито спросил Богдан, хотя никогда не видел раньше в
офенях женщину.
- Офеня... Офеня перекатная, пятитонка-маркитантка, к твоим, добрый
человек, услугам. Темно тут у тебя, а то бы я тебе визитную карточку дала,
да только вот и вышли у меня все карточки и, с другой стороны, темно.
Матрона я. Дегтябристовна. Слыхала я, ты товары продаешь. Добрые, хоть и
дорогие. Но мне и такие нужны. Потому как святых людей сопровождаю -
Журавлиный Народ!
Чертовар, мусоля между пальцами становую жилу почти уже забитого черта,
соображал. Что-то вспоминалось из разговоров с Кашей... Но женщина была
натуральная офеня. Поэтому выгонять ее не хотелось. Да и аржаны весьма
требовались нынче. На ведение войны и на прочее, - что за жизнь! - на
обогащенный уран денег нет. Может, хоть пять-шесть аршин чертовой жилы
уйдет, еще и марокену можно штуку отдать, лишнего они тут марокену наделали,
всю весну зачем-то его гнали, а надо было юфть гнать, либо шагрень, либо
опоек, либо шевро, либо замшу, либо лайку, на худой же конец - велюр. А то
понакатали марокену... Ну кому нынче нужны кожаные обои? Государев товар, а
до обоев ли нынче государю? Государь, сказывают, нынче на свою будущую
свадьбу свою так прямо совсем открыто в секретном интервью и намекнул: ну, и
пригодилось бы сейчас, к примеру, шевро! Или чертова лайка для перчаток.
- Ты присядь, тетушка офеня... как тебя там. Видишь, плесень отпустить
не могу: хоть она и дохлая почти что уже, но отпущу - потом иди лови. Ты
пиши, Давыдка: в панцире отверстий никак не делать бы, а обсушить бы его,
панцырь, очистивши цыклею тончайшею, новоархангельскими подгузниками,
лебяжьего пуха, новоархангельской же фирмы "Креол Кашеваров и сыновья",
других не брать никак, просушить бы семижды...
- У меня две упаковки есть! Кашеваровских! В Осташкове оптовик
последние отдал! Нужны?
Чертовар с сомнением поглядел на Давыдку. Совершенно было ясно, что
никаких лебяжьих подгузников на обсушку битого вельзевула в хозяйстве нет,
ни кашеваровских, ни каких либо иных - а под горячую руку за отсутствие в
хозяйстве столь необходимой вещи, как лебяжий пух, чью-то голову мог
чертовар и открутить. Но Богдан был в мирном и финансово неэкипированном
состоянии.
- Да, матушка офеня, беру подгузники, цену только ты не очень ломи, я
тогда обе упаковки куплю... Не хочется кружевами панцирь сушить, мастерицы в
обиде будут, если прознают. И погоди, допотрошу я плесневитого гада...
Так, мирно беседуя с ведьмообразной гостьей, допластал чертовар
вельзевула и забил его окончательно - попутно прикупив партию урюпинских
пуховых платков, тех, что вдвое легче оренбургских - дорогие чешуйные
панцири сушить с изнанки. Думал Богдан кое-что заработать, а начал с того,
что уже влез в долги. Но Матрона в кредитах мастера не ограничивала.
- Ты, милый, бери в долг. Я сразу вижу, с лица, кому давать можно. Всю
жизнь тому честно давала, кто просил, и до смерти давать буду! И теперь даю,
как всегда давала, хотя, конечно, бывало, что ошибалась. Ну, ошибусь на
копейку, а сотенным ту копейку и отобью. Меня еще на зоне Ротшильдихой
звали. Ну, то давно было, я там всего шестерик отмотала, да и не скажу,
чтобы нищенкой вышла, сразу за воротами пятитонку купила, вот и колесю... Ты
не поправляй, я сама в русском языке умелая. В татарском тоже, по-английски
могу, дочь у меня шотландская где-то есть, все нет времени найти. Шейлой
кличут, вот как!
Почему-то именно тут Богдан понял, что так просто ничего на свете не
бывает. Наоборот, если уж на свете что бывает, то непременно не так просто.
В лице маркитантки Матроны Дегтябристовны пожаловала к нему нынче в чертог
его собственная, персональная теща!.. Или уж вовсе ни черта в России Богдан
не понимал, или все-таки правильно предполагал, что лишь одну русскую
женщину зовут теперь Шейлой.
Шейлу Егоровну Макдуф, владычицу хутора Ржавец. И ведь все сходилось!
Не зря в народе с давних пор играли песни о том, как матушку Шейлы в
допотопном сорок восьмом за связь с англичанином залопатили! Ну, а в России
ничто тайное долго тайным не остается. Все, что залопачено, однажды будет
разлопачено.
Ну, и вылопатилась на свет Божий родная теща Богдана - Матрена
Декабристовна, или, как она сама себя зовет, Матрона Дегтябристовна.
- С приездом, матушка, - сказал Богдан, - Шейла Егоровна Макдуф, дочка
ваша, как раз моя жена. Очень вам рады.
Дверь в чертог снова открылась, и на пороге объявился Кавель Адамович.
Бывший следователь обладал способностью появляться именно в тот момент,
когда все - и он сам - в первое мгновение полагали, что он тут лишний. Но в
следующий миг дело ему находилось, и об этом своем качестве он знал. Поэтому
тихо присел на колоду возле входа. Он-то пришел рассказать о том, что
прикочевали журавлевцы, и так просто это быть не может, что-то будет, - но
опоздал Кавель со своими новостями. Опять опоздал. Убрался в сторонку и
решил послушать - что за базар.
Маркитантка ненадолго замолкла, потом кулаками протерла глаза.
Соображала она на редкость быстро, кредит на лебяжьи подгузники и урюпинские
платки, предоставленный родному зятю, уже работал в ее пользу, но тут
выходило: это как - часть приданого? Ей-то самой, Матрене нынче годочков
было порядочно, но и дочка Шейла, кажется, намотала паспортных не сильно
меньше, да и папаша дочкин, был слух, от нее отказываться в своем Глазго не
хотел, еретические молясины коллекционировал, потом ему еще морду возле
Динамо в Москве круто чуть ли не за это самое наперчили... Ох уж эта Москва,
южный город, различные курортные в нем соблазны, правильно дочка с мужиком
на север из нее убрались...
Незаметно для себя самой Матрена-Матрона, если документам верить,
двадцать седьмого года рождения, русская, октябреная, потом журавленая, не
замужняя никогда, судимость снята, нет, нет, ни при какой погоде, смотря что
заграницей считать, ну, и так далее, профессия - маркитантка,
вероисповедание - журавлитка, - словом, все это вместе опять собралось и
сложилось, и ощутило себя чертоварской тещей. И нашло свое новое состояние в
высшей степени полезным. Решив отложить расспросы на потом, маркитантка
немедля перешла к делу, заодно и вывела всю почтенную публику из духоты на
поляну, поближе к родной пятитонке.
- Ну, и как ты тещу встречаешь? Вернее - где Шейла-шельма родная моя? А
поп-журавлевец вас довенчал, что ли? Батя Никита Стерх, если чего
недовенчано, тут сегодня-завтра наездом как раз будет. То ли уже приехал,
тогда сам и придет и найдет, его искать никогда не надо.
Богдан стащил с рук стеклянные перчатки и бросил в дверь чертога, прямо
в пятый, дальний угол. Если с помощью тещи имелась возможность переманить на
свою сторону журавлевскую орду, война с китайцами приобретала совсем новые
перспективы. Возможно, эта война уже была выиграна. И повенчаться он мог по
любому обряду, благо ни в какой обряд и вообще ни во что не верил. Про
журавлевцев, они же святые журавлиты, он знал довольно много. Фигура Кавеля
Журавлева, главы кочевников, ему тоже казалась интересной, потому как
богатой. Товаров орда у него уже накупила разных и, глядишь, могла еще
прикупить.
Тут подал голос Давыдка, точней, не подал голос, а заголосил:
сообразил, что зятю к теще в ноги падать полагается, а не родился на свете
еще ни бог, ни черт, ни мужик, ни баба, перед которыми Богдан Арнольдович
встал бы на колени. И, полностью принимая на себя роль подмастерья и
заместителя, от имени главного мастера рухнул в ноги маркитантке. Голосил он
при этом громко, но невразумительно. По крайней мере, Матрона-Матрена
решила, что у нее еще чего-то в долг решили попросить.
- Ну, проси, может, отдам не за дорого...
Давыдка лепетал и сворачивался в клубок, сперва ни чертовар, ни
маркитантка не понимали в его речах не слова, потом оба осознали, что просит
он дозволить ему пригласить пред светлые очи тещи да зятя молодушку - даром
что молодушке, как знали в любой деревне возле Арясина, уже самой скоро за
пятьдесят или возле того еще приблизительно сколько-нибудь.
Наконец, Матрона смягчилась.
- Крутиться-то кончай, не хлыст, прости Господи, - Матрона сплюнула, -
Ты поди, малый, тут семью семьдесят семь дерев к ручью, там табор стоит.
Подойдешь к костру, поклонись, на одной ноге постой, на левой, руками так
вот помаши, - Матрона показала, как именно, - и проси, чтобы федеральный
батя Никита Стерх чапал сюда, с прикладом, благословением и прочим, он
знает, с чем. Покажут тебе его - тут же на одну ногу становись, на левую, не
вздумай забыть, и руками опять маши, как я показала. Стой и маши, стой и
маши. Покуда он не соберется - маши. Потом, когда сюда пойдете - можешь не
махать. Вот так и сослужишь службу во славу Кавелью.
Кавель Адамович захотел спрятаться за ствол ближайшей осинки, но на
него и без того никто внимания не обращал. Давыдка рванул по бездорожью в ту
сторону, в какую указала Матрона, - но оказалось, что не он один служит во
славу Кавелью, пришлось вернуться. Из-за пятитонки вышел ничем не
примечательный человек: изрядного роста, с некоторым животиком, который у
бывших спортсменов бывает, с лицом, беспощадным от врожденной
интеллигентности, с чемоданчиком, потолще "дипломата", как раз два пулемета
в разобранном виде в такой хорошо ложатся. Чтобы у присутствующих не было
никаких сомнений, показал всем развернутую синюю книжечку:
- Капитан-лейтенант Никита Стерх. Императорская служба безопасности.
Можете звать меня батя Стерх. Меня так все зовут.
Потом извлек из чемоданчика рясу, легко подпрыгнул и единым разом
оказался в полном облачении журавлевского попа. Качнуло от удивления только
Кавеля Адамовича: весной такой службы в следственных верхах еще не было! А
если была - то с секретностью, наверное, в семь нулей впереди знака. Да нет,
точно не было. Иначе он, Кавель, знал бы. Все-таки про журавлевский народ в
научных публикациях есть кое-что, причем... причем... Да, точно! Был такой
Стерх! Правда, научно-популярные книжки он писал под псевдонимом "Никифор
Басов" - но чтобы тот был этот самый?.. Стало быть, и ему работу менять
пришлось.
Покуда Кавель-Аркавель вспоминал, что там ему вспоминалось из прежней
московской жизни, в которой он давно уже не принимал никакого участия,
покуда сообразил, что вообще-то его никто и на эту сцену не приглашал, он
уже оказался на скоропостижном Богдановом венчании шафером, тем, который
свечу держит в атласном кошельке. Свечу батя Стерх вручил ему свою, черными
Богдановыми побрезговал, только велел потом остаток свечи вернуть, а кошель
взять себе на память. Давыдку приспособили под аналой: ему на голову батя
Стерх возложил свой чемоданчик, сверх же него поставил журавлевскую
молясину.
Дело было за Шейлой, пришлось Богдану самому ей звонить, дышать в
мобильник, упрашивать, да еще понадобилась шафериня со стороны невесты - кто
ж это мог оказаться, как не госпожа генерал-подполковник Стефания Степановна
Басаргина-Переклеточникова. Тем временем Матрона Дегтябристовна ходила
вокруг Богдана и рассматривала его, как барышник коня, разве что в зубы не
заглядывала. Кажется, ей такой зять годился. Губы ее шевелились, но кроме
как "третий рост, сорок восьмой размер" Кавель не сумел разобрать ничего.
Ехать от Ржавца до Выползова на вездеходе было с полчаса, но
приглашенные женщины, похоже, решили не появляться в затрапезе: мать-то она
мать, да иди знай, а ну как не та, что ежедневно и всегда с каждым русским
человеком на всех жизненных путях, - а и впрямь настоящая мать? Матрона
использовала время с пользой: отыскала в пятитонке шарфы с золотыми
журавлями и намотала их на шеи и на плечи всем присутствующим, кроме Давыдки
(временно назначенного аналоем, предметом неодушевленным, стало быть, ни к
чему ему шарф). Приплелся и Фортунат-бухгалтер - хотя рыбу никто не жарил и
чудес от Фортуната не требовал. Козьмодемьяна ворошить не стали:
алкоголичный толстяк за палением костей по вечернему времени уже, конечно,
наотмечался. Старика Варсонофия позвали, но тому идти было далеко - так что
ждать его приходилось еще позже, чем молодушку.
Между тем Давыдка из-под молясины подал голос:
- Богдан Арнольдович, а ведь у нас ихний журавлячий брат, Денис
Давыдович, Тетерюк его фамилия, в санатории прохлаждается, строевую
подготовку проходит! Его Шейла Егоровна от запоев почти уже излечила!.. Надо
бы его тоже позвать, раз он из них, из журавлясей...
- Я те дам журавлячих журавлясей! - Матрона кулаком врезала аналою по
макушке, - Журавлиты мы! По крайности - журавлевцы! Кочевые... и... и... -
Матрона махнула рукой, пошла копаться в кузове.
А капитан-лейтенант Стерх в ожидании церемонии стал травить байки:
видать, полагалось в журавлитской орде умение сказки сказывать. Раззявил
портфель, знай списки заказов зачитывает от неведомого богатея-благодетеля,
которому хрустальный подземный дворец марокеном обшить хочется. Мотается
нынче батя Стерх от одной веси до другой - и нигде нет для него марокену. За
марокен журавлитам разные льготы тот богатей выбить в Москве берется, а без
марокену даже к Волге подходить нельзя: обер-тиуны того благодетеля уже
гневаются, уже чинжалищами булатными позванивают...
Чего-чего?
До топтавшегося в сторонке экс-следователя дошло в ту же минуту,
кажется, что и до жениха: кому-то очень требовался черный чертов марокен, а
Богдану его вот уж третий месяц как девать было некуда, - деньги же,
напротив, требовались очень, по специфике военного положения требовалось их
больше, чем обычно. В мирное время Богдану денег-то как раз хватало, даже
лишние водились.
Но Кавель Адамович сообразил, что только одному человеку на Руси
служили обер-тиуны. И что-то вдруг знакомым стал ему казаться голос
капитан-лейтенанта Никиты Стерха. Ну, точно он его слышал, только как-то
иначе этот голос звучал, совсем без древнерусской напевности... Однако
память у Кавеля полностью еще не восстановилась.
Тут Никита Стерх прервал монолог, нашел глазами Кавеля Адамовича и
уважительным кивком безмолвно сказал "Здравствуйте". В этот миг Кавель и
уразумел - откуда такая нужда в марокене. Потому как пятитонка Матроны,
крытая торговая точка, обтянута была отнюдь не синей джинсовой парусиной.
Он-то видал обои в Кремлевском дворце. Тут не ошибешься. Кавель посмотрел на
чертовара. Тот усмехнулся. Значит, сам Богдан Арнольдович уже давно все
понял. Но для него в такой диспозиции были сплошные преимущества. Государя,
в отличие он Дикого Мужика Ильина, он почитал человеком серьезным. Если
государю охота подарить невесте дворец с кожаными обоями - да за милую душу.
Тем более, что в существование души, как и всего прочего, Богдан не верил.
Из кустов послышалось мощное, контроктавное вступление к свадебному
маршу Мендельсона. Марк Бехштейн бесцеремонно ввалился на поляну, а за ним
последовали женщины: Шейла Егоровна, урожденная Макдуф, в скором времени,
надо полагать, намеревающаяся стать Шейлой Егоровной Тертычной, чертоваршей,