Витковский Алексей. Чертовар

Вергизов человеком все-таки не был, он принадлежал к расе Вечных Странников.
Небо над сторожкой Вергизова потемнело настолько, насколько это вообще
возможно близ Северного Полярного круга в августе. Восточная, самая темная
часть неба темна была вдвойне: там дремал хребет Киммерийский Камень,
местная, очень высокая часть Уральских гор. Сейчас он был закрыт густой
дымкой, и едва были видны шесть особенно высоких Камней - пять пустых вершин
и одна двойная, по имени Палинский Камень, увенчанная замком его сиятельства
графа Сувора Васильевича Палинского. Сам раскинувшийся на сорока островах
посреди полноводного Рифея град Киммерион отсюда был невидим, его прочно
скрывала магия Змея, и даже вечно алые огни самого западного из островов,
банной и кладбищенской Земли Святого Витта, оставались незримы. Для внешнего
наблюдателя Киммерия просто не существовала. А Великий Змей, облегший ее, к
тому же был болен, и время в Киммерии необратимо обгоняло то, которое
оставалось на Руси.
Топот трех деревянных ног раздался с крыльца, одна из них загрохотала в
дверь сторожки. У Вергизова отлегло от сердца: изо всех существ, связывавших
Кимммерию и Русь, бродячий кустарниково-кабинетный рояль Марк Бехштейн был
ему ближе и понятней прочих, ибо лишь он один Вергизова не боялся
совершенно. Посылать к двери академика или старца Федора Кузьмича было
невозможно, а Варфоломея опасно, под ним и без того лавка скрипела свою
лебединую песню. Пришлось Мирону отворять дверь самому. Марк вломился шумно,
положил две передние ножки на плечи Вергизова; так хороший пес приветствует
хозяина, да только у пса сзади две ноги, а у Марка там была только одна, да
и та, как и все прочие, деревянная и лакированная. Но зубам, точнее,
оскаленным в улыбке клавишам Марка могли бы позавидовать даже Черные Звери
чертовара Богдана Тертычного, не говоря о более мелких, не таинственных
псах.
В сторожке сразу стало невероятно тесно: три человека, Вечный Страннник
и кустарниковый рояль заняли все свободное место. Мирон был хорошо знаком с
пятым измерением и легко мог бы раздвинуть стены помещения - но и
демонстрировать свои умения людям, пусть киммерийцам, не хотелось, а еще
больше боялся Мирон просто осрамиться: ничего не стоило, скажем, раздвинуть
стены, но ненароком забыть поднять потолок, - тут-то всю избу и перекорежит,
а настоящий квадратурин, с помощью которого такие чудеса творят, нынче был
ох как дорог, не укупишь даже у офеней. Словом, пришлось остаться в тесноте,
да и в обиде тоже.
Марку приглашения не требовались и угощение тоже, он был рояль вольный,
- а то, что иной раз он пахитосы курил, никого не касалось. Не опуская
крышки, от субконтроктавы и до самых верхов зашевелились клавиши: минорным,
в соответствии с событиями, голосом рояль наскоро поведал последние
кавелитские новости Внешней Руси, вплоть до венчания Богдана и Шейлы, вплоть
до покушения Музы на Кавеля, - и дошел, наконец, до сути дела.
Рояль знал, куда делся Веденей.
- Богозаводск... - с трудом повторил за роялем Федор Кузьмич, человек
наиболее искушенный в российской истории и в географии. - Мещанин Борис
Черепегин. Учинил корабль, с помощью служащего ему диавола в образе
суки-спаниельки разжился куском чертовой жилы и укрепил ею свое Колобковое
упование. Пленил Веденея на большой дороге, ибо признал в лицо - и держит
его теперь... в зиндане. Зиндан - это ведь каменный мешок, восточная тюрьма,
не так ли, господин Шерош? - академик согласно кивнул, - Откуда на
Вологодчине взяться восточной тюрьме?.. Ах, незаконные мигранты обучили... А
что ж государь? Как терпит подобное?
Рояль молчал. Он и сам понимал, что настучал сейчас на всех, на кого
мог - но какой же честный рояль на его месте вытерпел бы такое?
Молчание прервал, как обычно, академик.
- Из всего вышеизложенного мы можем сделать по меньшей мере два
отрадных вывода, - сказал киммериец, - во-первых, Веденей Хладимирович жив,
а что сидит заложником, так это на Руси не первый случай. Во-вторых, время в
Киммерии нарушилось сильнее, чем мы предполагали. Мы попали в довольно-таки
давнее прошлое. Плохо для Киммерии... но хорошо для Веденея Хладимировича.
Сколько он у этого... Черепегина... ни сидит, сидит он у него не очень
долго. Ну, по крайней мере, ясно, куда идти, что делать и с кем воевать.
Марк издал несколько робких нот.
- То есть как Черепегин?.. Это что ж, тот самый Тюриков?
Да, это был тот самый Тюриков, от которого столько всяческого зла
претерпела Киммерия, от посягательств которого пришлось прятать царевича
Павла Павловича к графу Сувору, - тот бывший офеня, который неведомым
способом угробил не только обитателей монетного двора Римедиум, но который
довел до безумия и позорной гибели золотую щуку госпожу Фиш!.. Каждый из
присутствующих был зол на этого Черепегина по-своему. Каждый немного
разъярился.
Раздался дикий треск: лавка под заелозившим на ней младшим гипофетом
Варфоломеем Иммером приказала долго жить. Юный богатырь начал свою месть,
как всегда, с того, что сокрушил невинного - в данном случае старинную
дубовую лавку.
Однако у Мирона своих забот хватало, что с полипами, что с будущей
преподавательской службой.
- Ну вот и будешь на полу спать, богатырь, мать твою...
Рояль издал мощный согласительный аккорд. Прочие тоже кивнули.
И было ранее утро нового дня над Великим Герцогством Коми. Дождевые
облака из далекого Тверского княжества двигались на восток, а киммерийской
экспедиции по спасению гипофета предстояло идти на запад - в таинственный
Богозаводск.

13

Предстал черт старый, гадкий, оборванный, изувеченный, грязный,
отвратительный, со всклокоченными волосами, с одним выдолбленным глазом, с
одним сломанным рогом, с когтями, как у гиены, с зубами без губ, как у
трупа, и с большим пластырем, прилепленным сзади, пониже хвоста.
Осип Сенковский. Большой выход у Сатаны

Нечто, не имеющее ни вида, ни названия, ни стыда, ни совести, Нечто,
могущее быть лишь отдаленно охарактеризовано выражением "какая-то туша",
обреченно и отчаянно ломилось через кустарники, коими густо зарос Большой
Оршинский Мох, главное приарясинское болото. За тушей гналось другое Нечто,
множественное и, видимо, очень страшное - иначе не мчалось бы первое Нечто
по болотам прямо на чертоварню к Богдану. Короче говоря, на чертоварню бежал
черт: вроде бы как говядина неслась на мясокомбинат.
Беглец с превеликим напряжением последних сил прыгнул из болота, едва
не угодил в Потятую Хрень, из которой его уж точно никто не стал бы
вытаскивать, перебежал топкую балку, вылетел на поляну перед чертогом и
прямиком в него вломился. В чертоге висел невыносимый запах тухлой и
одновременно сильно пригоревшей мойвы: Фортунат отдежурил накануне, целиком
разделал водянистого и дряхлого летника, - и ушел, а Богдан еще на трудовую
вахту не встал. В чертоге находился пока что один Давыдка, двумя руками
записывавший в разные амбарные книги всевозможные мелкие детали, инструктаж
по использованию второсортного материала, заготовленного за день дежурства
бухгалтера Фортуната.
Надо сказать, что дверь в чертог для существа, подобного нынешнему -
поменьше слона, но побольше носорога - была тесна, и на обожженных кирпичах,
покуда непрошеный гость с воем протискивался, оставались клочья рыжей шкуры
и бурой жидкости, в которой Давыдка безошибочно распознал третьей группы
ихор, качественный, ибо весьма вонючий. Происходило странное: по
человеческой лестнице в чертог ломился черт. Давыдка не успел и заподозрить,
с какой целью он сюда приперся, не успел испугаться возможного нападения - а
гость, ревмя ревя, уже влез в пентаэдр, скрючился, развесил по бокам
щупальца и понурил клюв. Если бы поднятый по тревоге Богдан сейчас примчался
с веранды в чертог и присмотрелся внимательно, зрелище ему предстало бы
такое: крупный, но совершенно рядовой черт с изрядно поврежденной шкурой и
обломленным рогом, вопреки всякому смыслу сладко храпел прямо на месте
грядущего своего забоя и разделки. Ничего другого с чертями в чертоге не
случалось, тут было место их скорби. Однако нынешний черт, похоже, этим
озабочен не был.
Давыдка страшно заинтересовался. Никогда не видел он такого, чтобы черт
в пентаэдре появлялся сам: всегда его откуда-то из магм вызывал хозяин, или
в удачных случаях того же черта он приносил на руках и в пентаэдр самолично
запихивал. То же самое, только дольше, неаккуратнее и с бoльшим усилием,
делал бухгалтер. А тут черт сам прибежал. Во дела!... А ну как с
выпоротком?. Летник все-таки, он покрепче вешняка будет, хотя, конечно,
зимнику не чета - а все-таки. Вдруг да с выпоротком.
- Ты говорить умеешь? - неожиданно для самого себя спросил Давыдка
спящего черта. Тот приоткрыл один глаз и одну ноздрю, выкатил коровье око и
уставился на Давыдку. Из ноздри выползла струйка дыма, вопреки законам
природы ушла она не вверх, а вниз.
- Слава... Богдану... Чертовару!.. - произнесла ноздря. Черт был
клювастый, но двуснастный: выше клюва имелся у него крупный азербайджанский
нос; с его помощью черт разговаривал. Кроме одного глаза и одной ноздри весь
остальной незваный гость безусловно спал, храпя и присвистывая.
- Слава мастеру, - бездумно ляпнул Давыдка первые пришедшие на ум
слова. Откуда было ему знать, что ненароком он произнес правильный ответ на
сокровенный пароль той самой организации, которую представлял гость. Глаз и
ноздря очень оживились. Видимо, собрата по Единственно Истинной Вере он
здесь чаял найти, но в подобную удачу изначально не слишком-то верил.
- А ты кто? - спросил черт. По ошибке вопрос задал он не ноздрей, а
глазом, но подмастерье понял.
- А я Давыд Мордовкин, подмастерье чертовара Богдана Арнольдовича
Тертычного! - гордо произнес Давыдка, потом покраснел и добавил: - Да ты
меня, может, знаешь, меня, когда обидеть хотят, кличут - "Козел Допущенный".
Я не обижаюсь. Я двумя руками писать умею и числа разные перемножаю. А ты
скажи, ты с выпоротком?
Неспящая часть черта, глаз и ноздря, явно смутились. Черт не знал, с
выпоротком он - или нет. Кроме того, он вообще не знал - что это такое.
- А я... - дальше черт выдал серию булькающих и щелкающих звуков, из
которых, видимо, складывалось его имя, скорее всего тоже не подлинное, а
прозвище. - По-вашему это будет... - последовала вторая серию
невоспроизводимых звуков, для человеческого слуха ничем не хуже первой, но
цвет глаза изменился; черт сознавался в чем-то достаточно тайном.
- А это что значит такое? - чистосердечно спросил Давыдка, напрочь
забыв, что беседовать с чертями мастер запретил ему под страхом вечного
изгнания.
Черт подумал, потом ответил.
- Я пресвитер единой и неделимой церкви Бога Чертовара Богдана
Арнольдовича Тертычного! Нет Чертовара, кроме Богдана, а я, недостойный и
неразумный, пророк его и прах от праха стоп его!
Конец самозваного титула черт выдохнул через ноздрю с такой скоростью,
что для Давыдки слова слились в сплошную аллитерацию. Впрочем, тех же самых
слов, произнесенных очень медленно и совсем разборчиво, он все равно не
понял бы. Однако общий смысл до подмастерья дошел довольно точно: перед ним
был не обычный черт, умеющий говорить. Перед ним был черт, умеющий с должным
восхищением говорить о мастере Богдане, - а Давыдка Богдана именно
боготворил. Это был не просто черт. Это был свой брат черт, отправлять его
на разделку было никак нельзя.
Давыдка, хоть и не соображал вовсе, решения умел принимать
молниеносные. Нужно было этого черта спасти для пользы самого Мастера. Это
ведь не каждый день черт просто говорить умеет - гурии там, не гурии, это
все у них могут, а вот чтоб сказать доброе слово о барине из Выползова, об
отце родном и мастере!..
- Слушай, ты сюда надолго?..
- Я сюда насовсем, - вздохнул черт, - меня свои же везде достали. Одна
дорога осталась - к Богу Чертовару на чертоварню! Если свои не понимают,
пусть лучше истинный бог чертей и бесов меня на части разберет и в дело
использует.
- Слушай, - деловито сказал Давыдка, бросив записи и привставая, - ты
давай перестань так говорить красиво. Ты давай плохо-плохо говори, как
водяной, тогда мастер тебя за черта не посчитает. Будешь нам икру метать...
- О том, что случилось с водяным Фердинандом, на чертоварне знали, не все
могли понять - но жалели его и сочувствовали ему. Шейла даже хотела Потятую
Хрень переименовать в Хрень им. Икрометного Водяного Фердинанда, но Богдан
запретил, чтоб соблазну меньше было. Ишь, обрушил всю запруду вместе с
мельницей, так от жалоб мельника теперь продыху нет: лишили его средств к
существованию. Хотел Богдан предложить мельнику идти в водоем икрометчиком,
предложил мирно, как человеку, а тот возьми да заверещи, да помчись из
Выползова на Арясин. Хотел там в электричку на Москву сесть, - так сколько
раз садился, столько раз поезд у моста с рельс сходил. Запретили ему, -
Арясин не выпускает, бывает такое, - предложили место, одно, потом другое,
даже сторожем на китайское кладбище соглашались взять - а мельник ни в
какую. Сидит в недославльском землячестве, дует луковую сивуху задарма, и
жалуется, паскуда, на Богдана. Ох, дожалуется...
- Я икру не смогу, - грустно сказал черт, - я ж настоящий...
Давыдку прихватил приступ отчаяния. Он взлетел на верхнюю площадку
лестницы. Он-то знал, куда и как жаловаться, кому челом бить. Он решил
твердо: может он, Давыдка, и Козел Допущенный, может, и не знает столько
слов, сколько индийский скворец - но такого, чтобы истинный почитатель
таланта Великого Мастера Богдана пошел на мыло, допустить не имеет права.
Мобильного телефона Давыдке по чину не полагалось, но таковой имелся в
моторизованной кибитке Матроны Дегтябристовны, которая стояла в лесу сразу
за Безымянным ручьем, - в общем, совсем близко. Туда Давыдка и рванул,
причем преступным образом забыл закрыть надломленную дверь чертога.
Утро между тем вступало в свои права, Богдан на веранде проснулся,
втянул воздух, помянул всех раздолбаев-работников и задушевно и матерне,
накинул рабочую куртку и пошел трудиться.
Увидев сломанный косяк двери в чертог и саму дверь, повисшую на одной
петле, чертовар пришел в ярость. Поддерживать порядок в чертоге после
обстрела крылатыми ракетами было и без того трудно, а работать нормально -
почти невозможно. Жизнь в деревне всегда немного затруднительна: хоть в
любом сельпо и лежит сорок сортов колбасы, однако же за каждым стержнем для
реактора приходится мотаться в Москву. Монокристаллические перчатки тоже на
костопальне не произведешь. Чинить же косяк с помощью пасынка Савелия - себе
дороже будет. Ну, и тому подобное, мелочь на мелочи - и нарастает снежный
ком, готовый тебя убить. Бороться с таким делом можно деньгами, но только
весьма большими, увы. Обычно у Богдана деньги были, только очень уж
поиздержался чертовар на несостоявшуюся китайскую войну, а удар крылатыми
ракетами по унитазному пентаэдру свел на нет всю тещину материальную
поддержку. Неполадки, неустройства, неудобства были для Богдана вроде шила в
некотором месте; перенести такой жизни чертовар не мог, и ходил целые дни
раздраженный - не подступишься.
Однако краем глаза Богдан заметил: плесень в пентаэдре уже заготовлена,
хотя сортность с первого взгляда не определишь - но видно, что хоть крупная
плесень. Фортунат оставил?.. Наверное. Другого объяснения Богдан даже искать
не стал. Ему как-то по барабану было - с чего шкуру сдирать, на что
натягивать. А хоть бы и на барабан. Но косяк-то поломан!.. Впервые в жизни
ощутил Богдан неуют от нехватки рабочей силы. Прикинул в уме - кого лучше
будет попросить доброхотно помочь. Нет, не Амфилохия - тот уже платил в этом
году дважды. Не Петровку - с той расчет дрyгом детства, Кавелем, аж по конец
декабря вышел. Не тещу - она и без того на приданое выложилась. Неужели
безоар продать придется? У Богдана насчитывалось их теперь тринадцать, но
расставаться даже с одним было непомерно жалко.
Богдан удивился отсутствию Давыдки и пошел на веранду, где забыл
мобильник. Сел к столу, набрал номер, попросил жену приехать вместе с парой
наиболее мастерущих мужиков, кто в санатории есть, - можно, к примеру, на
починке дверей еврейского акробата испытать, - заодно пусть Кашу привезет,
пусть еще разок на работу посмотрит, раз ему это интересно, а заодно...
Богдана осенило. Быстро свернув разговор с Шейлой, он позвонил Верховному
Кочевнику: если уж и продавать безоар кому, то царю. А владыка Орды -
все-таки как бы заместитель царя по кочевой части, как бы унтер-царь, если
выражаться поточнее. Ответил по мобильнику, конечно, слуга-боливиец, но
Богдан был не гордый и согласился поверить, что все передаст верный Хосе
своему таинственному господину.
Давыдка, рыдая, вполз на веранду. Ничего понять в его речи было нельзя,
кроме того, что ему кого-то жалко. Не иначе как опять плесень просит
пожалеть. Ну когда у дурня дурь пройдет? Богдан плохо знал "Протоколы
мудрецов школы Пунь" и лишь подсознательно мог нащупать смысл таких истин,
как, например, "Истинный лжец должен следить за тем, чтобы его вранье
содержало возможно меньше брехни". Однако давно понял Богдан, что Давыдка
есть орган дури, а дурь есть функция Давыдки. Ну, пусть болтает с плесенью.
Знай Богдан, что нынешняя плесень до того пленила Давыдкино сердце, что
Мордовкин уже и у Шейлы Егоровны в ногах поваляться успел, и у Матроны
Дегтябристовны, никакого спокойствия чертовар бы сейчас не испытывал.
Никогда не поверил бы он, что плесень может обладать каким-то пониманием
чего-то; так обычному человеку немыслимо представить, к примеру,
равноправный теологический диспут с котлетой за семь копеек - с той самой,
которую в народе еще в предимперские времена называли "микояновской".
Сравнение-то довольно точное - котлету, чай, при советской власти тоже из
плесени делали, пусть из совсем другой, обычной, но страну эта плесень
все-таки от голодной смерти спасала, даром что рецепт ее, невкусной и
нездоровой, нынче утрачен. Не зря она молчала, может, она была секретный
двадцать седьмой бакинский комиссар и двадцать девятый герой панфиловец, а
все-таки не выпячивалась!..
Однако покуда сын непальского воина и советской медсестры печально
размышлял о ветхости всех земных косяков, оный окрестный мир стал
переполняться шумом и жалобами. Просто встать на рабочее место да и заняться
спокойно своим привычным делом сейчас чертовару не удалось бы никак. Ибо
воздух близ чертога постепенно начинал дрожать, терзаемый разными лишними
звуками: громовым блеянием Белых Зверей, истерическим лаем Черных, - они
проснулись, почуяв бегающее Нечто, - кукареканьем обезумевшего
Астрономического петуха, равно как и хрюканьем, лязганьем, скрежетом
зубовным, щелканьем, цыканьем, хрипением, а еще к тому же и тысячами звуков,
которым нет названия в русском языке, - причем откроем читателю тайну, что
для двух или трех из этих звуков нет названия и в старокиммерийском наречии.
Незримые до времени преследователи не желали так вот за здорово живешь
отдавать Богдану его законную чертоварскую долю. Богдан хотел замкнуть
пентаэдр и пойти навести порядок - но это оказалось уже сделано изнутри.
Прежде, чем заснуть, клювастый однорогий аккуратно запечатал себя в
герметическом пространстве, куда имел доступ лишь сам Богдан да в лучшие
часы своей мойвенной злобы - Фортунат. Богдан зло махнул рукой, отчего
пентаэдр перевернулся, но черт этого не заметил, наставил единственный рог в
точности по направлению к центру Земли, продолжая богатырски храпеть, - и
вышел наверх. За ним, удивленно хлопая глазами и все время оглядываясь вниз,
рванул и Давыдка.
С севера, со стороны бескрайних Мхов, Болот и Хреней на поляну перед
чертогом надвигалось плохо зримое простому глазу войско "плесени", - десятка
три-четыре разнокалиберных особей, как с удовлетворением отметил Богдан. Он
вскинул обе руки; привычно полыхнуло желтое пламя, и непрошеные гости все до
единого оказались гостями дорогими и желанными, ибо трюк с превращением
гусеницы в куколку с годами удавался Богдану все лучше, в неустанных
тренировках росла его каталитическая сила. Завываний и прочих звуков в
воздухе поубавилось, но не слишком. Богдан щелчком пальца отогнал яков,
змеиным шипением успокоил собак, мысленным приказом выключил петуха, но
этого оказалось мало. Родную, венчанную и законную жену Богдан так просто
успокоить не мог. А она стояла сейчас на капоте выехавшего из лесной чащи
темно-серого мерседеса - и орала на Богдана. Орала она всего одну короткую
фразу, но повторяла ее до бесконечности. Кроме этого над поляной десятками
кружили деревянные журавли. Над ними, как и над женой, Богдан власти не
имел.
У дверцы мерседеса стоял, опираясь на высокий посох, спокойно курил
глиняную трубку один из немногих людей, которых Богдан по-настоящему уважал
- Кавель Модестович Журавлев, глава задержавшейся на Арясинщине из-за долгих
дождей и множества свадеб Журалиной Орды. Мерседес, как понял с удивлением
Богдан, был из его личной упряжки: эта темно-пепельная масть, именуемая
чагравой, была присвоена на Руси только личным машинам императора, да еще
узурпирована Журавлевым, - надо думать, тоже с молчаливого соизволения царя,
а то не жилось бы журавлевцам столь привольно, за меньшие провинности
государевы тиуны могли подвесить яйцами к космическому кораблю, да и
запустить на орбиту.
Богдан вдруг понял, что же такое орет его жена.
- Не смей забивать! Не смей забивать!
Чертовар ушам не поверил, подумал, может быть, Шейла кричит "Не смей
забывать", собирается уезжать и готовит ему семейную сцену - но и повода к
таким воплям в их размеренной жизни не было решительно никакого, и с
произношением у Шейлы, даром что по отцу она была из хайлендерских
шотландцев, все обстояло в порядке.
- Не смей забивать!..
Богдан потерял терпение: случай вообще-то совсем невероятный. Но только
он хотел тоже заорать - Журавлев выпустил из ноздрей виргинский дым, передал
глиняную трубку верному боливийцу Хосе Дворецкому, и тихо заговорил. Так
велика была воля этого человека и так велик его авторитет, что и Богдану
захотелось послушать.
- Человек не верит - его дело, но и веру надо уважать, и неверие.
Думаешь, черти плесень? Пусть плесень, а из плесени баро Флеминг пенициллин
сделал. Много от плесени пользы. А ты все варишь ее да кожу с нее снимаешь,
хвостовой шип по счету складываешь, плесень - шип, плесень, шип...
- Ничего подобного, - возмутился Богдан, - Бывают и с двумя шипами, и с
тремя. Вон у меня сейчас двушипый сидит - Фортунат с вечера заготовил...
Шейла спрыгнула с капота, лицо ее посветлело. Голос ее, помолодевший
лет на тридцать, звенел на весь уезд:
- А ну подать сюда Фортуната!...
Покуда принявшего свою снотворную дозу бухгалтера будили, Богдан из
рассказов окружающих кое-как понял, что черт, спящий у него в чертоге вверх
копытами - отнюдь не подарок Фортуната. Это был черт никем сюда не званый, о
таких Богдан и помыслить не мог, - а вот Кавель Журавлев, кажется, вполне
понимал - что и откуда. Ничего удивительного, при цыганском образе жизни
человек много знаний собирает, а вещи при себе хранит только самые редкие.
"Наитие зазвонное" троеной святости, теплоход "Джоита", теща Богдана
Тертычного - вот и все пожитки вольного журавлевца Журавлева, даром, что
звать его Кавелем.
Боливиец выудил из багажника плетеный раскладной стул, подождал, чтобы
великий человек расположился на нем поудобнее, подал заново раскуренную
трубку. Лишь после этого медленно, глядя поверх всех голов на привычный
танец деревянных журавлей, поведал Кавель Журавлев всем присутствующим
неслыханную историю. Шейла ее откуда-то знала заранее, из-за этой истории
жена Богдана и приволокла главу Орды на поляну перед чертогом - но
выяснение, что и откуда прознала жена, решил чертовар оставить на потом.
- Преогромен стал в чертях страх чертоваров, - безо всякого вступления
заявил мудрец, - Прознали нечистые, что не в силах они противиться силе
неверия господина Тертычного. Что вся их жизнь и вся их смерть - в щепоти
великого нового владыки, владыки неслыханного и ужасного им.
- Заливай больше... - буркнул Богдан, но его никто не слушал. Мудрец
тем временем глубоко затянулся из глиняной трубки, вернул ее боливийцу и
продолжил.
- И пошел дымный слух меж рогов у чертей: а ну как спасение им есть
одно: склониться перед господином Тертычным, и все принять от него, что он
повелеть и присудить ни соизволь: раз попал ты на разделку - ликуй! Рога
свои отпиливателю радостно подставь, хвост протяни с отменным вежеством,
пусть его поаккуратнее отрежут, копыта воздень и отдай на разварку в клей,
кишки сам приготовь, лишнего перед смертию не жри - пусть великий маэстро из
них струны сделает, пусть возбряцается на кишках твоих мощный гимн
повелителю чертей! Ибо слабы ныне владыки Ада, а мощен и властен над чертями
лишь человек из крови и плоти, такова его сила неверия, что вот и самого
Сатану может он пустить на мыло, если будет у страшного чертовара в мыле
большая потребность, а Сатана вовремя от всевидящей руки чертоваровой не
увернется...
- Всевидящей руки? - с сомнением пробормотал Богдан.
Мудрец укоризненно прополоскал горло дымом. Нашел, право, время и место