Витковский Алексей. Чертовар

похожий на четвертушку мобильника "Нокия". К кустам, в которых засел батя,
не приближался никто, даже кабинетный рояль Марк Бехштейн: пивом от кустов
разило так, что щипало в глазах, а Марк, вероятно, боялся за полировку.
Затем на месте свежей вырубки возник столб света: два луча, один с земли,
другой от брюха "Солодки", сомкнулись; транспортник завис и медленно стал
приближаться к земле. На высоте примерно в сажень самолет завис, помедлил,
откинул плоскость пандуса. Сейчас в темноту его чрева в два, а то и в три
ряда спокойно могли бы идти танки.
Между тем на пути потенциальных танков появилась мешковатая фигура с
очень длинным предметом на плече, - возможно, это была базука, возможно -
телескопическая удочка. Фигура резко взмахнула этим предметом, загораживая
путь.
- Старшой!.. - долетел в холодной воздухе скрипучий, прокуренный голос.
По некоторому размышлению Богдан решил, что в нынешней экспедиции старшой -
это он, вылез из вездехода и подошел в пандусу.
- Я.
Фигура качнула удочкой.
- Предоплата за провоз, старшой. Рейс чартерный, сам понимаешь.
Чертовар и растерялся, и разозлился одновременно. Про то, что рейс
чартерный, уговор вообще-то был, и заплатить нынче мог бы, после того, как
лимфатическое смазочное масло для этих самых "Хме" он же армии и поставил,
деньги на счету у него, конечно, были - но откуда ж взять те многие пуды
золотых империалов, которые в таких случаях полагается выкладывать на бочку?
У Фортуната в сейфе, конечно, заначка есть, но ее, само собой, не хватит.
Богдан еще только подступился мыслью к тому - а где ж в его доме, собственно
говоря, водятся деньги, как проблема стала рассасываться на глазах.
- Рады приветствовать на земле перелетную лавку славной маркитантки
Вячеславы Михайловны!
Прокуренностью второй голос, голос тещи Богдана, вполне мог соперничать
с первым. Матрона Дегтябристовна, давно понявшая, что зять ее делать деньги
умеет, а торговать, к сожалению, нет, конфисковала нить переговоров. Тем
более, что с Вячеславой Михайловной они в одна тысяча девятьсот сорок
девятом и более поздних годах на одной зоне припухали, вспомнить бы номер ее
сейчас, да только вот неохота и век бы ее вообще-то не вспоминать. Зато
почему-то вспомнилась кликуха Вячеславы - "Молотобойца", из-за которой та и
получила фантастические имя-отчество-фамилию, когда при освобождении в
пятьдесят шестом все ее документы до последнего оказались со страху сожжены
лагерным кумом вместе со всеми прочими документами. По пьяни кум, правда, и
сам сгорел, но так и пошла по Руси маркитантка Молотова, ходила, ездила, - и
теперь, выходит, уже и летать стала.
На конце базуки-удилища загорелся фонарик и метнулся к длинному носу
Матроны. Все-таки это была просто удочка, хотя - зная характер лагерной
подруги - Матрона не сомневалась, что если надо, то удочка эта стрелять тоже
сможет.
- Мотря!.. Да тебя-то как сюда занесло?..
- А как тебя, так и меня. Ну как, лететь будем или языки чесать?
Фигура на пандусе откинула то, что ей заменяло капюшон, и яростно
почесала в затылке.
- Да фургон-то у меня не собственный... Аренда, понимаешь, то, се...
Акцизы, эндеэсы... Опять же топливо дорогое, масло особенное тут нужно - не
подступишься...
- Ладно, хрюне-мане... Заложниками возьмешь?
Начался торг. Богдану все это было уже не интересно, однако когда он
расслышал, что в качестве основной уплаты за рейс его теща предлагает
вязку-снизку новозеландских колодников, коммунистов с допосадочным стажем,
да еще считает, что должна получить сдачу - если другого товара нет, то и
астраханские соленые арбузы пойдут, только почему четырнадцать, если
колодников восемь - гони все шестнадцать, и с чего это она должна уступать
кровные два арбуза, когда им под хороший "ерофеич" цены нет, - Богдан полез
в вездеход. отчаянно молотя воздух ногами. Только что они с Журавлевым знать
не знали, куда девать этих колодников - а уже, гляди ты, теща из них валюту
сделала да еще сдачу... какими такими солеными арбузами...
В итоге Богдан все-таки сообразил, что и он может внести в этот базар
хоть небольшой вклад, и отправился за полтора громобоя в рощицу, где уютно
дожидались погрузки "фаэтоны" Кавеля Журавлева. К его удивлению Навигатор
нимало не удивился.
- Всякий товар можно продать и купить, нужно только найти покупателя.
Мне их продали и доплатили за доставку. А без них, скажи, чем бы мы сейчас
расплачивались? Хосе, - обратился Журавлев к верному слуге, - проследи, чтоб
она среди арбузов гнилых не подсунула. Шестнадцать арбузов, ну даже
четырнадцать - это, поди, бочка целая. Будет чем на Новый год питухов
опохмелить.
Чертовар в который раз подумал, что жена у него не жена, а золото, а уж
теща так и вовсе не теща, а бриллиант "Звезда Африки". Старые лагерницы,
кажется, сторговались на чем-то, и по команде Богдана и орда, и примкнувшая
к ней чертоварская гвардия стали втягиваться в брюхо "Солодки".
Орда Журавлева составляла тысячу человек с небольшим, армия Богдана - в
пять раз меньше народа. Когда стараниями Давыдки передние колеса вездехода
вкатились на пандус, Богдан высунулся из окна, посмотрел вперед и вверх, в
темноту. Увидеть там он заведомо ничего не мог, но где-то там, в пилотской
кабине, находилась сейчас юная девочка Юлиана. Ей-то новозеландские
коммунисты были ни к чему. Она заранее оговорила, что принимает участие в
боевой операции исключительно в целях мести за отца. Федорова Юлиана
Кавелевна шла сейчас в бой не как-нибудь, а именно "За Родину, за Кавеля".
Она была дочерью Кавеля, хотя для нее эти слова означали никоим образом не
то, что для прочей Руси.
Подошвами Богдан уловил вибрацию: "Солодка" шел на взлет. Вездеход
Богдана, ничем не закрепленный, стоял посредине поднятого пандуса как
посреди металлического поля; журавлевская орда почла за лучшее подняться на
ярус выше; воинство Ржавца, напротив, жалось к вездеходу. В отблесках
многократно отраженных прожекторов Богдан рассматривал фигуры согнувшегося
под полной боевой выкладкой негра Леопольда, обнимающего что-то большое - ну
не иначе, как четвертную бутыль с "луковым счастьем" - Козьмодемьяна,
застывшего с керогазом и обширной сковородкой наперевес Фортуната,
заправившего за спину самурайские мечи акробата Зиновия Генаховича,
окаменевший ряд дружно припавших на одно колено полицейских из
Неопалимовской трущобы, кого-то еще, кого-то еще... Очередную фигуру Богдан
опознать не смог, и очень она ему не понравилась. В три четверти к
чертовару, опустив длинные руки почти до земли, стоял тут человек, которого
знал Богдан лишь по описанию. Зато знал слишком хорошо: человек этот
находился во всеимперском розыске, фотографию его Богдан видел и на
Петровке, когда ездил Кашу выручать с Неопалимовского, и в городской
полицейской управе Арясина, что на углу Жидославлевой и Богомольной, и еще
где-то.
Богдан только-только собрался навинтить глушитель на любимый револьвер,
как стало почти поздно: из рук согнувшегося человека в его сторону уже
летело два то ли ножа, то ли сюрикена, - у чертовара не было времени
разбираться с этим вопросом, и защищаться пришлось уже иначе, традиционной
силой неверия. В воздухе полыхнуло, ножи (то ли сюрикены) превратились в
фейерверк расплавленных капель, а ничего нового бросить в себя Богдан уже не
позволил, не было у него такой традиции. Еще он успел понять, что человек
этот находится тут по делу, что он вполне в своем праве. И что он, чертовар,
только что ненароком чуть не угробил союзника. Ну, или тот его чуть не
угробил - это уж как фишка легла бы.
- Тимофей, - скучно сказал Богдан, - ты в кого и чем кидаешься? Пулю я
бы, глядишь, не остановил, а звездочку твою всегда расплавлю... Не дергайся,
Тимофей, мне тебя сдавать некому... Киллер - профессия уважаемая, дорогая,
может, и не как офеня, но все-таки. А ты за братьев мстишь, знаю. Мне, с
другой стороны, этот остолоп работать не дает. Получается - враг-то у нас
один. И самолет тоже я заказывал... А ты кидаешься.
Тимофей Лабуда, старший брат неосмотрительно принесенных в жертву
Кавелей-близнецов, из боевой метательной позы разогнулся. Наверное, он
покраснел бы, если б умел, но и впрямь - нашел в кого металл метать. Если
бросаться кусачими звездочками в чертоваров, никаких высоких технологий не
напасешься.
- Ладно уж, - произнес он хриплым, хотя и тонким голосом, - Он давно бы
копыта уже откинуть должен, а все держится. Силища - как в Распутине! Тот,
рассказывают, уже под лед на Неве спущен был, а все-таки руку выпростал и
ею, рукою этою, еще воспоминания успел написать. Этот тоже от яда умирает,
умирает, а все не умрет никак. Вот и не хочу я, чтобы он... воспоминания
здоровой рукой сочинял. Он братьев мне должен. Двоих.
- И что ж ты с ним теперь делать будешь? - с интересом спросил Богдан,
- Если что интересное надумал, так я тебе отдам его. Вообще-то я плесень
везу... ну, больного черта по вашему - и хочу ему эту сволочь как лекарство
прописать. Вроде как вместо пенициллина. На рог моему черту его надену,
пусть так по морозцу побегают. А?
Тимофей счел, что и так уже слишком много слов сказал, и отвернулся.
"Союзником больше" - подумал чертовар. Судя по вибрации пола, "Солодка" уже
набрал должную высоту, а поскольку летали "Хме" на высоте свыше двадцати
верст, получалось, что от Арясинских Хреней до Заплесецких - только взлететь
и сесть. Это вам не из Гренландии в Антарктиду с маркитантскими рейсами
мотаться. Тут уже и при Иване Четвертом, бывшем Грозном, Русь была. А тогда
что далеко-то было? Разве Сибирь... Да и та не очень далеко лежала. Там
лежала, надо думать, где и теперь лежит.
Но для перелетной маркитантской лавки "Солодка-новгородец" от
Арясинщины до Холмогорщины с Плесецковщиной было отнюдь не пять минут лету -
прежде всего из-за громоздкости возглавляемого Вячеславой Михайловной
перелетного сельпо, а также и по необходимости соблюдать самую минимальную
степень незримости: отнюдь не каждая крылатая ракета на Руси была сейчас
поставлена в известность о том, что лупить в брюхо этот самый транспортник
без единого опознавательного знака она не обязана. Аккуратнейшим образом
подаваемые с земли сигналы медленно уводили "Солодку" с непокорившегося
Арясину при князе Изяславе Маломущем Кашина на Весьегонск, в нижней части
герба которого больше двухсот лет тому назад было отражено то важнейшее, чем
славен этот город, а именно "рак черный в золотом поле, которыми воды,
окружающие сей город, весьма изобилуют"; от Весьегонска "Солодка" двигался
на Шексну, некогда с помощью золотой стерляди воспетую великим русским
поэтом Державиным, далее на Тотьму, известную как родина основателя столицы
Русской Америки Форта Росс Ивана Кускова, а еще далее - почти прямо на
север, в Архангельскую губернию, на Вельск, знаменитый уже одним лишь тем,
что в летописях он упоминается десятью годами ранее, чем Москва, и лишь
оттуда прямиком маршрут лежал в район космодрома Плесецк, где "Солодку"
ждали просвещенные государевы люди, чинами не ниже майоров.
Когда декабрь на носу, то в Архангельской губернии известно одно лишь
природное освещение, называется оно "северное сияние", и с известным
коктейлем связано ассоциациями разве что у тех, кто либо одного никогда не
видел, либо другого никогда не пробовал. "Солодка-новгородец" для стороннего
взгляда походил на самолет не больше, чем тарелка на гусятницу. Между тем
конечная цель "Солодки" была чрезвычайно близка, и посадочными сигналами ее
руководили майоры отнюдь не из Плесецка; ориентиры Юлиане Кавелевне и ее
безымянному штурману давал геостационарный спутник над Дебрью и
непосредственно связанные с ним электронщики Кавеля "Истинного", давно с
потрохами продавшие своего пахана. А пахан, нахлеставшись от непроходящей
боли в руке тяжелого самогона, спал в своей конуре под присмотром горбуна
Логгина Ивановича, знать не зная, что за такие страшные гуси опускаются на
него с небес в перелетной гусятнице "Солодка-новгородец".
Садится в районе Дебри было вообще-то некуда: майоры-электронщики
посадочную площадку подготовить не смогли бы, даже если б за неделю вперед
упоили весь "корабль", а иной помощи от них, кроме поддержания посадочного
луча для "Солодки", быть не могло. Конечно, все оставшиеся от покойного
"Перекопа" "Родониты" они давно разобрали на запчасти и собрали, придав им
порядок, несовместимый с рабочей формой. Конечно, всем кокаинщикам "корабля"
была с вечера подсунута доза кокаина, близкая к летальной, все кофеинщики
получили дозу кофеина, после которой с ними можно уже было не считаться, все
мескалинщики получили от пуза мескалина, а мухоморщики - по королевской
порции мускарина. Бензинщикам с вечера была подана идея пожевать тряпку,
смоченную бензином, сторонникам пятновыводителя досталось по флакону именно
их любимого снадобья, а эфирщикам перепало по приличной фотокювете с эфиром.
Словом, боеспособность "истинных" кавелитов была в эту ночь максимально
приближена к абсолютной боенеспособности, вплоть до состояния, в котором
"истинным" уже начало мерещиться вот-вот имеющее грянуть откровение: все ж
таки Кавель Кавеля... или вот напротив - Кавель Кавеля.
Но и "Солодка-новгородец" - если не переходить на атомное оружие - тоже
боевыми ресурсами блистал не слишком. Бомбежка Дебри новозеландскими
коммунистами отпала сама по себе, пушки Богданова вездехода могли многое, но
если бы у "Истинного" нашлись силы драпануть из-под "Солодки" - только б
"Истинного" и видели. В этой ситуации наиболее действенной была тактика
нежданного союзника - киллера Тимофея Лабуды. В чем эта тактика заключалась,
не знал толком никто, но было хорошо известно, что живым от Тимофея редко
кто уходил, а если уходил - то чаще всего жалел, что сумел уйти. Судя по
непрерывному воплю, доносившемуся из конуры Истинного, тут имел место именно
такой случай.
Сужая кольца концентрической спирали, перелетная маркитантская
гусятница "Солодка-новгородец" шла на посадку, норовя при этом все-таки не
раздавить припорошенные грязным снегом крыши Дебри. Кто-то в ней верещал,
кто-то плакал, кто-то ржал жеребцом, но происходило это скорее от передоза
кокаина, героина, мескалина, пятновыводителя, полироля и прочих вещей,
необходимых давно подсевшим на любимое снадобье наркоманам. Большинству из
подсевших мерещилось, кстати, что с неба грядет сосуд, уж как его там ни
называй, пловницей ли, автоклавом или атомным котлом, но полон этот сосуд
именно вожделенными наркотиками. Или чем-нибудь еще более прекрасным, таким,
что только под большим кайфом, или - кто как выражается - под полной балдой
- только и может примерещиться.
Сесть ни на что "Солодка" так и не смог, пришлось ему зависнуть над
мигом выгоревшей полянкой; посадочный пандус отнюдь не бесшумно упал в
слишком размерзшую грязь. Так провисеть "Солодка" мог около часа, после чего
горючего на обратную дорогу ему не хватило бы, ну, да безымянный штурман в
майорском чине, от лица лично государя заведовавший экономией
стратегического топлива, вполне имел право и не взлетать отсюда никуда,
благо космодром Плесецк располагался в двух шагах; именно такое место
грядущей дислокации села Дебрь безоговорочно предсказал граф Гораций уже
достаточно давно. Конечно, Дебрь от Плесецка была отделена пресловутым
болотом Плесецкая Хрень, но не переть же против предсказания: как
предвещано, так тому и быть.
Вниз по пандусу, с молодецким гиканьем и свистом, со звоном цыганских
семиструнных гитар, с песнями, в которых только и можно было разобрать, что
старинное, еще у Соловья-разбойника прямо с девяти дубов перенятое
припевание "Ай-нэ-нэ-нэ", стали съезжать "оппели", "феррари" и
"испано-сюизы" журавлевской Орды. Молодые черноглазые журавлевцы, покачивая
в воздухе снятыми с предохранителей "толстопятовыми", постепенно
разворачивались в боевое построение мусульманским полумесяцем, норовя
охватить его рогами всю Дебрь. Другие журавлевцы, вооруженные заранее
приготовленными трехаршинными ослопами, спрыгивали с капотов машин и
разбегались по селу, норовя огреть вдоль позвоночника любого, кто посмел бы
дать отсюда деру, - таковых, к счастью, пока не обнаруживалось - все
воинство "Истинного" блаженно пребывало в отпаде, и ничего о высадке
враждебного десанта пока не знало. Журавлецы вваливались в избы и под боевой
крик "Кавель к Кавелю спешил - Кавель Кавеля решил! " применяли к черепушкам
накокаиненных кокаинщиков и накофеиненых кофеинщиков либо краткую
прикладотерапию (если под рукой был "толстопятов"), либо "ослопотерапию",
либо, если уж ничего подходящего не было под рукой, журавлевцы просто
норовили врезать "истинным" по затылку либо кулаком, либо локтем - чтобы
даже мысль о возможном сопротивлении не могла закрасться в вышеозначенный
затылок.
"Ай-нэ-нэ-нэ!" - не пропел, а благожелательно проговорил Хосе
Дворецкий, выезжая вместе с Кавелем Модестовичем на площадку посреди села.
Следом, прикрывая тылы, ехал вездеход Богдана. Совершенно по-обезьяньи
выбросился из недр "Солодки" Тимофей и исчез посреди деревянных строений -
там, где скрывался воющий от боли в отравленной руке "истинный" Кавель
Адамович Глинский.
Еще не успели в боевом порядке, припадая на одно согнутое колено,
спуститься из недр самолета бывшие неопалимовские полицейские, а Тимофей уже
вернулся с добычей. На вытянутых вверх длинных руках он нес почти не
отбивающегося, всего лишь воющего нечеловеческим воем Кавеля Адамовича
Глинского по кличке "Истинный", а ногами попеременно отбрыкивался от
бесформенного горбуна, если на что и похожего, то на Жана Марэ в роли
горбуна из хорошо забытого кинофильма "Горбун". Самозваный Жан Марэ с
регулярным промежутком в десять-пятнадцать секунд получал по мозгам от
Тимофея, но продолжал гнаться за киллером, не оставляя надежды уж хоть
какой-нибудь афронт нарушителю дебрьского спокойствия да учинить.
По шепотом отданному приказу Кавеля Журавлева из задней двери его
кибитки шестеро дюжих молодцев, звеня серьгами в левых ушах, вынесли почти
не подающего признаков жизни Антибку. По приказу Богдана, отданному громко и
грубо, в это же самое время на запястьях бывшего следователя Федеральной
Службы Кавеля Адамовича Глинского защелкнулись наручники. Богдан, конечно,
не верил ни в Бога, ни в черта, ни в бабий чох, ни в шелушеный горох, но уж
эту-то меру он предусмотрел: Кавеля Адамовича Глинского, известного как
"Истинный", убить было, понятно, и можно и нужно, но делать это должен был
кто угодно - только никак не другой Кавель Адамович Глинский. Мироздание, в
котором можно любить жену, варить чертей, выпивать по выходным, вести
долгие, пусть не особо умные беседы с друзьями, делать подарки теще к
помолвке и царю ко дню тезоименитства, такое мироздание вполне устраивало
Богдана Арнольдовича Тертычного, более известного под профессиональной
кличкой "Чертовар". Никакое Начало Света ему не требовалось. Свет устраивал
его таким, каков уж ни на есть.
Покуда "истинного" вязали железными цепями, закаленными на углях из
сырой осины, и готовили к натыканию на единственный рог Антибки, покуда
самого Антибку готовили к освобождению от верхней пары накопытных кандалов,
покуда лихие журавлевцы рассыпались по избам Дебри, собирая дань, уж где
какая найдется - золотыми ли империалами, женским ли натуральным естеством
или уж чем где случалось - Богдан опустил на глаза ночные очки и пошел
немного побродить по зловонной деревне. "ТОО "Дебрь" - прочел он на
единственной полуоторванной вывеске над входом в бывшее, надо думать,
местное сельпо. "Таинственно Ограниченная Ответственность"? - на свой лад
перевел Богдан. Из провала "ТОО", отбиваясь, вывалились майоры-электронщики,
сразу признавшие в Богдане начальство.
- Отставить, - скомандовал Богдан лихим черноглазым хлопцам, звон серег
в ушах у которых майорам ничего хорошего не сулил. Хлопцы огорченно
застегнули штаны и отправились в глубины "ТОО" искать другую добычу,
понятно, уж совсем все равно, какого полу, а майоры остались перед Богданам
в качестве боевых трофеев. Парни они были видные, чего именно в пылу битвы
хотели от них журавлевцы - Богдан и гадать не хотел. - А ну марш в
маркитантскую, спросите Матрону Дегтябристовну, на Богдана сошлетесь, она
вам новые форменки подберет. От имени... руководства... объявляю вам,
господа майоры, благодарность... и брысь отсюда немедленно в самолет, пока
выговор не добавил!
Майоры испарились, и на протяжении многих сотен страниц никто о них
больше не вспоминал.
От кибитки Навигатора послышался шум: там, кажется, требовался Богдан.
"Ничего-то без меня никто сделать не может!.. Кстати, не забыть бы: подонка
этого, как хоронить потребуется, из избы только головой вперед выносить
положено. Потому как колдун. А он колдун?.. А, ладно - как объявлю - так и
будет. Раз мешал работать - стало быть, самый гнусный колдун он и есть.
Опять мне за всех решать..." - грустно подумал чертовар и побрел к пандусу:
там готовилась казнь.
Полоумный от человеческого сглаза черт Антибка сидел на схваченных
китайской кангой задних ногах и крутил единственным рогом, Кавель Адамович
Глинский по прозвищу "Истинный" был уже подвешен к стреле передвижного крана
и подготовлен к насаживанию на этот рог, Кавель Модестович Журавлев, весь в
холодном поту, лежал на руках у верного Хосе Дворецкого, Тимофей Лабуда,
вонзив примкнутый к "толстопятову" штык в грудь давно уже и не дергающегося
горбуна Логгина Ивановича, отнюдь не тихо матерился, а с вершины пандуса
юная девочка в летном костюме, не решаясь спуститься вниз, изредка
восклицала "За Родину! За Кавеля! " Этот последний возглас распалял
десантировавшуюся на Дебрь толпу заметно сильней любой иной пропаганды.
Бывшего следователя Федеральной Службы Кавеля Адамовича Глинского,
связанного и закованного по рукам и ногам, держали в кабине вездехода, -
хотя он-то как раз никаких лишних движений не делал, разве что хотел одним
глазком, чисто профессионально глянуть на казнь своего неудачливого омонима,
- но ему заранее не было позволено даже это. Как ни странно, полностью
отсутствовали боевые соратники "Истинного"; что уж с ними сделали сперва
исполнительные майоры-электронщики, а потом разъяренные журавлевцы - Богдан
даже представлять не хотел. Тяжело пахло табаком из глиняной трубки
Журавлева, который и смотреть-то на происходящее не хотел, слишком хорошо он
знал все пророчества, слишком точно они сбывались.
Откуда-то из деревни, совсем ни к селу ни к городу, донеслось под
семиструнную гитару: "Цыгане любят песни! А песни не простые!.. Грузинского
разлива!.. Ой, мама, мама, мама!.."
- Бросай, - тяжелым голосом подал он команду сидевшему за пультом крана
Давыдке.
- Так его! - в один голос рявкнули прокуренными голосами Матрона
Дегтябристовна и Вячеслава Михайловна.
Давыдка сделал, что велели. И тройной вой огласил гнилой хвойный лес
вокруг Дебри.
Выл, испуская последний дух, Кавель Адамович Глинский, по прозвищу
"Истинный": он испускал дух, будучи насквозь пронизан рогом однорогого черта
Антибки.
Выл сам Антибка: похоже, проклятие "касьянова глаза", наведенное на
него ненарочным кашинским колдуном Фомой Арестовичем Баньшиным, как-то
начало рассасываться. Кончавшийся год был високосным, поэтому и сглаз
действовал сильней обычного, однако всему бывает конец, даже и сглазу.
Выл, вовсе уж неизвестно почему, сам Фома Арестович, отбивая поклоны о
пандус, грохоча лбом в железную поверхность. Такой странный колокол звонил
нынче по Кавелю.
К этим трем воям примешивался четвертый, удаляющийся, на который как-то
никто в тот миг не обратил внимания: это выла убегающая по гнилой тайге
Клара, жена - с одной стороны - Кавеля Адамовича Глинского, и с другой
стороны тоже - Кавеля Адамовича Глинского. Но про нее в тот раз как-то
забыли, а вспомнили лишь через многие главы, в романе того же автора "Дикая
Охота". Но это, ядрить ее Кавель в молясину, ну совсем, совсем, совсем
другая история.
- "Вышел Кавель раз против Кавеля, / И решился его порешить"... - тихо
пропел в подземном склепе купцов Подыминогиновых, что на погосте заштатного
городка Кадуйский Погост близ Онежского Озера, майор-могильщик Иван
Иванович, разливая водку из штофа. Майор-сторож Аверкий Моисеевич, однако,
кружку принять не торопился, он сидел на земле возле газетки с уже насыпаной
на нее ряпушкой и держал правый палец высоко поднятым близ уха. Майор-сторож
очень внимательно к чему-то прислушивался.
- Слышь, Иван Иваныч, вроде где-то колокол звонит? И церкви вроде
поблизости нет, а он звонит себе... Иван Иваныч, как по твоему разумению, он
по кому звонит, этот колокол?
- Я так думаю, Мосеич, что он по Кавелю звонит, этот колокол.
Майоры чокаться не стали, а просто и по-русски выпили.

24

...есть в одном месте, на земле, некоторый безыменный народ, живущий
при большом болоте, который с другим, весьма известным народом, живущим в
болоте, составляет одно целое. <...> Этот приболотный народ
<...> жил некоторое время довольно дружно с упомянутым народом
болотным, но я рассорил их между собою и из приболотного народа сделал
особое царство.
Осип Сенковский. Большой выход у Сатаны